Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток Маринина Александра

Часть 5

Перекресток. 1992–1993 гг.

Наталья

– Я боюсь, Андрюша.

Она впервые набралась смелости сказать об этом вслух, но легче не стало. Сердце забилось где-то в горле, как бывало в детстве и юности во время экзаменов, а позже – во время ответственных разговоров с вышестоящими начальниками. Правда, сейчас перед ней не экзаменатор и не руководитель, а друг. Доброе круглое лицо Андрея Ганелина выражает сочувствие и готовность выслушать и помочь, взять на себя тяжесть решения проблемы, но в том и беда, что эту проблему придется решать ей самой вместе с мужем, и никто третий здесь не поможет. Андрей всегда был для нее окрашен в песочно-желтый цвет. Сначала Наташа думала, что это цвет тепла и покоя, когда отбрасываешь от себя каждодневные хлопоты и можешь бездумно валяться на горячем песке черноморского пляжа, понемногу выдавливая из себя и утапливая в зыбучем месиве накопившиеся за год раздражение, усталость и боль от крупных и мелких разочарований. И только несколько лет спустя Наташа, в очередной раз глядя на Андрея, вдруг подумала: «Он как губка. Я выливаю на него свои эмоции, а он их впитывает. Такая желтенькая губка, которой мама вытирала воду с кухонного стола».

Через три дня – Новый год, завтра приедет Вадим, но не на праздники, как обычно, а теперь уже насовсем. Он получил назначение на должность старшего преподавателя в учебный центр в Обнинске, в 100 километрах от Москвы, и отныне будет жить дома, с женой и детьми. Десять и даже пять лет назад Наташа прыгала бы от радости в предвкушении этой новой счастливой жизни, но сегодня, в канун 1992 года, она поняла, что боится.

В последние три года Ганелин, став относительно состоятельным человеком и обзаведясь машиной, перед праздниками помогал Наташе с поисками продуктов к столу. Сегодня ей пришлось вскакивать ни свет ни заря, потому что Андрей собрался отвезти ее к семи утра к магазину «Колбасы» на Дмитровском шоссе. Магазин открывался в восемь, и если в семь утра занять очередь, то был шанс купить хорошие продукты – колбасу, сосиски, разные копчености, и к празднику, и на каждый день. Деликатесы завозили ежедневно, но хватало их примерно часа на три торговли, поэтому важным было приехать как можно раньше, чтобы оказаться в первой сотне покупателей. Они приехали к семи, отстояли на улице длинную очередь, то и дело бегая минут на десять в машину погреться, набили сумку продуктами, потом еще полдня мотались по городу в надежде найти на опустошенных перед Новым годом прилавках то, что нужно, а заодно и елку купить. К пяти часам вернулись, выгрузили покупки в холодильник, обвязанную веревками елочку поставили в угол в прихожей, съели приготовленный Бэллой Львовной обед и теперь сидели в Наташиной комнате, пили кофе и обсуждали приготовления к новогодней ночи. Конечно, придут Инна с Гришей и Юлечкой и, как обычно, притащат очередную «невесту» для своего холостого друга Ганелина. Супруги Гольдман уже оставили надежду женить Андрея, но по-прежнему, зная, что Наташа приглашает его на Новый год, старались обеспечить дамой хотя бы на время праздника. Андрей морщился, отнекивался, махал руками и уверял, что дама для разговоров ему не нужна, за столом и без того много приятных собеседников, а потанцевать он может и с Ирочкой, но Инна каждый раз строго говорила, что Ира – взрослая девушка, у нее своя жизнь и свои друзья и нельзя рассчитывать на то, что она просидит всю ночь с ними. И вообще, за столом, дескать, должен быть порядок, Вадим, в конце концов, не слепой, и присутствие одинокого неженатого мужчины в своем доме может ему не понравиться. Этот аргумент Андрею был понятен, и он мужественно терпел необходимость быть милым и ухаживать за очередной кандидаткой.

– Давай, я помогу елку поставить, – предложил Андрей.

– Не нужно, – отмахнулась Наташа, – посиди, отдохни. Завтра Вадим приедет, поставит.

Вот в этот момент она и произнесла то, что таила в себе весь последний месяц, с тех пор как стало точно известно о переводе мужа из Западной Лицы в Обнинск.

– Я боюсь, Андрюша.

– Чего ты боишься? Что не уживешься с собственным мужем? – засмеялся тот.

– Нет, не этого… Хотя и этого тоже. Понимаешь, он любит свою лодку и свой реактор. Ему больше ничего не интересно. Но он нормальный мужчина и хочет жить со своей семьей и воспитывать своих сыновей. А совместить это невозможно. То есть нет, не так… Это возможно совместить только в том случае, если бы я пожертвовала своей работой и своей карьерой, наплевала бы на свои обязательства заботиться о Бэлле и Ирочке, взяла мальчиков и уехала к Вадиму в Лицу. Наверное, я должна была именно так и сделать. Но я не сделала. Тогда он решил пожертвовать своей работой, наплевать на лодки и реакторы и ехать сюда. Ему придется каждый день ездить по два часа на электричке в Обнинск и столько же вечером обратно, заниматься неинтересной работой и жить рядом со знаменитой женой, у которой то съемки, то премьеры, то депутатские заботы и которая кусочки свободного времени кроит на лоскутки, чтобы заниматься не только мужем и детьми, но и соседями. В Западной Лице он был капитаном первого ранга Вадимом Алексеевичем Вороновым, человеком уважаемым и авторитетным, а здесь он превратится просто в мужа Натальи Вороновой и станет даже не главой семьи, а еще одним из тех, о ком я должна заботиться. И я боюсь, что он мне этого не простит.

– Ему нужно идти в бизнес, – убежденно произнес Ганелин.

– По твоим стопам? – усмехнулась Наташа. – Или ты его к себе возьмешь охранником?

– Ты напрасно смеешься. Твой Вадим – умный и энергичный человек, я уверен, что у него все получится. Зато он начнет зарабатывать намного больше тебя, и вся твоя известность и политизированность уже не будут иметь никакого значения, потому что не ты, а он будет содержать семью. Вот посмотришь, не пройдет и года, как ты превратишься в жену крупного бизнесмена Воронова. Тогда тебе нечего будет бояться.

– Ты прав, Андрюшенька, как всегда, прав. Но Вадим на это не пойдет. У него менталитет другой. Он – морской офицер в четвертом поколении, для него служить Родине – это честь, это в генах у него сидит. И я не знаю, что должно случиться, чтобы он захотел и смог переломить себя. Я и люблю его за то, что он именно такой, а не какой-то другой. Для него существует понятие воинской чести, чести офицера, поэтому он и продолжает служить, хотя в том бардаке, в каком мы все сегодня оказались, уже многие про честь забыли, только о деньгах и думают. Я не про тебя говорю, с тобой все понятно… Не принимай на свой счет. Андрюша, – она внезапно сменила тему, – неужели тебе не надоело меня любить? Мне иногда кажется, что ты просто дуришь нас всех, прикрываешься липовыми чувствами, которые якобы ко мне испытываешь, а сам…

– А сам потихоньку делаю свое черное дело, да? – рассмеялся Андрей. – Интересная версия. И какое это дело?

Наташа тоже рассмеялась в ответ. С Андреем было не страшно шутить на любые темы, он адекватно реагировал на юмор и не страдал излишней обидчивостью. И его влюбленность в Наташу не была закрыта для обсуждения, он легко говорил об этом как о чем-то раз и навсегда решенном, не подлежащем изменению и в то же время абсолютно нормальном и не постыдном. Он не млел, не краснел и не заикался в ее присутствии, не одолевал телефонными звонками в самое неподходящее время, не заваливал букетами цветов и подарками на глазах у окружающих, не дежурил под окнами и не вымаливал свиданий. Он просто любил ее, не требовал ответа на свою любовь, вообще ничего не требовал, ни особого внимания, ни понимания, и старался быть Наташе хорошим добрым другом, который не отягощает своими проблемами и немедленно берется решать ее собственные. Андрей не скрывал своих чувств и даже подшучивал над ними, и насмешливое недоумение окружающих – в первую очередь Инны и Гриши Гольдманов – постепенно сменилось невольным уважением. Об этой безответной и безнадежной любви знали и Бэлла Львовна, и Ира, и родители Инны, и ее тетка Анна Моисеевна. Только Вадим не знал. Когда он бывал в Москве, Ганелин появлялся лишь при жесточайшей необходимости или в случае официального приглашения в гости.

– Ну, я не знаю… Мало ли. Может, ты скрытый гомосексуалист, и, вот чтобы к тебе не приставали насчет женитьбы, ты всем говоришь, что, мол, безответно влюблен в меня. Имей в виду, – шутливо продолжала Наташа, – с первого января для тебя наступают черные дни. Все, что ты для меня делал, теперь будет делать Вадим, и у тебя не будет поводов со мной видеться.

Она невольно сказала двусмысленность, но поняла это не сразу, а когда поняла, то от души расхохоталась, и вслед за ней расхохотался Андрей.

– Господи, Андрюша, – она осторожно вытерла выступившие от смеха слезы, стараясь не размазать тушь на ресницах, – почему мне с тобой так легко? Я уже давно ни с кем так не смеюсь, как с тобой. С другими мне приходится быть строгой, деловитой, даже жесткой, дашь слабину – тут же на шею сядут. А с тобой я чувствую себя совершенно свободно. У меня даже секретов от тебя нет, ты мне уже не друг, а подружка.

– Ну, один-то секрет у тебя есть даже от меня, – заметил он серьезно.

Наташа, расслабленная и развеселившаяся, не заметила перемены в его голосе и продолжала шутить:

– Ты имеешь в виду секрет моей неиссякаемой привлекательности для тебя?

– Нет, другой. Ты знаешь, о чем я говорю. Неужели так и не расскажешь никогда?

– Прости. – Наташа тоже стала серьезной. – Это не моя тайна. Была бы моя – обязательно рассказала бы. А так – не могу.

Игорь

Он не хотел просыпаться, как не хотел этого все последние годы. Проснуться означало начать новый день. Рабочий день. А он ненавидел свою работу, хотя и справлялся с ней, причем справлялся настолько лихо, что его то и дело поощряли то премиями, то благодарностями, то почетными грамотами, даже очередное звание присвоили досрочно. Капитан милиции Игорь Мащенко был одним из лучших, если не лучшим в своем подразделении, но работу, которую выполнял ежедневно и добросовестно, он все-таки не любил. Тягостна она была ему, не интересна, не нужна. Но изменить свою жизнь и перейти на другую работу он не мог.

Мало того, что сегодня снова нужно идти на работу, так еще и Новый год надвигается, а это означает, что нужно идти к Женьке Замятину. Четыре раза в год, четыре визита, четыре встречи – это тот минимум, сокращать который нельзя. Новый год, 23 февраля – День Советской Армии, Женькин день рождения и день смерти Генки Потоцкого. Вернее, не смерти, а гибели, геройской гибели в Афганистане. На каждую встречу с Женькой Игорь шел как на казнь, сам Женька ему тоже уже давно был не нужен и не интересен, и их воспоминания об общем школьном детстве, когда жив был еще Генка Потоцкий, когда они собирались поступать в летное училище, а потом становиться космонавтами, – и воспоминания эти были ему не нужны. Но не ходить к Замятину он не мог.

– Сынок, пора вставать!

В комнату заглянула мама, и в открытую дверь сразу же потянуло вкусными запахами жарящихся сырников с изюмом, свежемолотого кофе и еще сладковатым ароматом шампуня – мама только что вымыла голову, и этот запах исходил от ее мокрых волос.

Как обычно по утрам, настроение у Игоря было мрачным, да и какое же может быть иное настроение перед рабочим днем, наполненным делами и заботами, от которых мутит, просто выть хочется. К вечеру Игорь веселел, понимая, что все заканчивается и до следующего рабочего дня можно расслабиться. Но утром он бывал в тяжком расположении духа.

– Ты сегодня поздно придешь? – спросила Елизавета Петровна, когда он сел завтракать.

– Поздно. Сегодня надо к Женьке съездить, с Новым годом поздравить. А что, я тебе нужен?

Хорошо бы у мамы нашлись неотложные дела, которые никак, ну просто никак невозможно сделать без помощи сына. Тогда можно было бы не ездить сегодня к Женьке, отложить до завтра. Правда, они уже договорились, Игорь вчера звонил другу и предупредил, что сегодня заедет, но можно и передоговориться. А Женька, если повезет, скажет, что завтра никак не может, а послезавтра не сможет сам Игорь… и проблема рассосется сама собой, до 23 февраля.

– Сегодня должны новую мебель привезти, я хотела, чтобы вы с папой ее собрали и поставили. Хочется Новый год встретить в новой обстановке, а то живем как на вокзале. Но если ты занят, тогда сборку отложим до завтра. Или я попрошу кого-нибудь из соседей помочь.

Елизавета Петровна хлопотала у плиты, дожаривая сырники и поглядывая на турку с кофе. Уловив момент, когда темно-коричневая пенка начала угрожающе быстро подниматься, она ловко сняла турку с раскаленного диска электроплиты.

– Я постараюсь пораньше вернуться, – пообещал Игорь. – Или позвоню Женьке, извинюсь, скажу, что приду в другой раз.

– Нет-нет, сынок, не надо откладывать, раз договорился – иди. У Жени и без того мало радостей в жизни, поздравь его с Новым годом, подарок вручи. Что ты ему подаришь?

– Зажигалку. Дорогую, импортную. А что отец не встает? У него сегодня выходной?

Сырники были сладкими, но Игорь еще полил их сверху клубничным вареньем. Вот теперь вкус стал как надо, и это несколько примирило его с действительностью. Еще пятнадцать минут можно поглощать завтрак и пить кофе и не думать о постылой работе.

– Папа встанет попозже, ему сегодня к двенадцати, – пояснила мать, присаживаясь за стол напротив Игоря. – Между прочим, ему удалось устроить Верочку на работу.

– Мои поздравления, – пробурчал Игорь.

Он терпеть не мог, когда родители пытались заговорить с ним о бывшей жене. И что за манера: сын с невесткой давно расстался, а они все еще считают ее чуть ли не членом семьи, обсуждают ее дела, помогают. Елизавета Петровна, словно и не замечая недовольного тона Игоря, продолжала рассказывать:

– Очень хорошая работа, в одной фирме, торгующей медицинскими препаратами. Как раз Верочке по специальности. И платят хорошо, не то что в поликлинике.

– Мама! – Игорь с отвращением отодвинул от себя тарелку с недоеденными сырниками, они колом вставали в горле и казались уже не вкусными, а противными. – Я не хочу ничего слышать о Вере. Мне это не интересно. Она меня бросила, а теперь ты хочешь, чтобы я интересовался ее жизнью и беспокоился о ее трудоустройстве?

– Сынок, но ведь ты сам виноват в том, что она тебя бросила, – с упреком произнесла мать. – Ты чудовищно обращался с ней, ни одна нормальная женщина этого не вынесла бы. Ты приходил домой пьяным и кричал на нее. Ты изменял ей…

При последних словах голос матери дрогнул, словно даже мысль о подобном поведении сына была ей невыносима, а уж озвучивание ее требовало и вовсе непосильного напряжения. Конечно, она говорила правду, Игорь позволял себе и напиваться, и орать на Веру. И насчет супружеских измен – тоже правда. Но разве он виноват в том, что не может на протяжении длительного времени испытывать интерес к одному и тому же человеку? Ему быстро надоедали и женщины, и друзья. Он уставал от них. И отчего-то был уверен, что вот уж следующая его женщина окажется такой, которая прикует его внимание к себе всерьез и надолго, заводил новую интрижку, влюблялся, но чувство остывало даже быстрее, чем ему хотелось бы. То же самое происходило и с друзьями, он вовлекался в близкие доверительные отношения и очень скоро начинал испытывать откровенную скуку в обществе этого человека. Как он был влюблен в Верочку! Тогда, в 1984 году, когда он женился на ней, ему казалось, что нет никого на свете лучше ее, добрее, нежнее, умнее. И уже через два года, привезя ее в Москву, начал тяготиться молодой женой. Родители поначалу были в ужасе, ну как же, привез в столицу какую-то провинциалку из сибирской Тмутаракани, теперь ее еще и прописывать нужно, а она обживется, осмотрится, да и вильнет хвостом на сторону, потом придется жилплощадь делить, квартиру разменивать. Конечно, со временем они к Вере привыкли и даже по-своему привязались, особенно Елизавета Петровна: все-таки коллеги, обе врачи, есть что пообсуждать за ужином. Игорь никак не ожидал, что Вера уйдет, сама уйдет, и уже тем более не ожидал, что его мать и отец начнут принимать столь деятельное участие в ее судьбе. Виктор Федорович использовал все свои связи, чтобы выбить бывшей невестке жилье, и Вера в прошлом году получила однокомнатную квартиру где-то на окраине, так что обошлось без размена родительских хором. Теперь вот на работу ее пристроил, на фирму…

– Нам с папой стыдно за тебя, за твое поведение, поэтому мы считаем своим долгом хоть как-то искупить твою вину перед Верой, – говорила между тем Елизавета Петровна. – Разумеется, мы не были в восторге от твоего выбора, ты мог бы и в Москве найти себе жену не хуже, но в конце концов ты привел ее в наш дом, мы ее приняли, а потом ты начал вести себя совершенно недопустимо. Да, мы с папой не одобряли твоего выбора, но это не означало, что ты мог вести себя как последний хам! И между прочим, она родила тебе ребенка, а от алиментов при разводе отказалась.

– Мама, не делай из Веры воплощение благородства, – поморщился Игорь, медленно допивая кофе. – Она отказалась от алиментов только потому, что вы с папой пообещали ее финансово поддерживать, причем в размерах, значительно превышающих двадцать пять процентов моей ментовской зарплаты. А судья, к которому папа предварительно сходил с букетом цветов и пачкой дефицитных билетов в театры, согласилась развести нас в течение пяти минут и без всяких дурацких сроков на примирение, но при условии, что у сторон не будет имущественных споров и претензий на алименты. И в конце концов, она сейчас прекрасно устроена, с квартирой, с работой. Что ты от меня хочешь? Чтобы я ползал перед ней на коленях и умолял вернуться?

– Прекрати! Мы с папой хотим, чтобы наш сын вел себя как мужчина. Если ты привез Веру сюда и стал отцом ее ребенка, то ты не имеешь права отворачиваться от нее и лишать поддержки. Ты выгнал ее из дома с ребенком на руках…

– Она сама ушла! Не надо передергивать.

– Да, она сама ушла, но ты создал такие условия, при которых она не могла больше оставаться в нашем доме…

Этот разговор возникал с мучающей Игоря периодичностью, и он начинал догадываться, почему мама так болезненно реагирует на ситуацию. Она заставила себя полюбить Веру, потому что таков был выбор ее сына, и теперь она, как человек добрый и порядочный, вынуждена продолжать поддерживать невестку и внука, потому что ее сын оказался, мягко говоря, не на высоте. Иными словами, он, Игорь, навязал своим родителям Веру, сначала притащил ее в Москву, а потом разлюбил и фактически вынудил уйти. К маленькому сыну он никаких особенных чувств не испытывал, во всяком случае интерес его к ребенку был не настолько силен, чтобы добиваться у Веры разрешения на встречи с Павликом. Этого родители тоже понять не могли и регулярно навещали внука, привозя с собой горы игрушек, фруктов и конфет. Игорь с ними ни разу не ездил. Ему не хотелось видеть Веру, она была ему больше не интересна.

День, так неудачно начавшийся с неприятного разговора, продолжал складываться в том же стиле. Ночью ударил мороз, и машина никак не хотела заводиться, Игорь бился над непокорным двигателем минут сорок и в результате опоздал на службу. На этот день у него были назначены две очные ставки, а до этого еще три допроса, вызванные люди сидели в коридоре перед дверью его кабинета, злые и напряженные. И снова, как и каждое утро, идя по длинному коридору с выкрашенными чудовищного цвета масляной краской стенами и выщербленным полом, Игорь испытал приступ тошноты. Господи, как же он ненавидит свою работу!

Он кое-как дотянул до конца рабочего дня и отправился к Замятину. Лучше уж отмучиться сегодня и на два месяца забыть о нем. Не станет он звонить и переносить встречу.

Женька жил все там же, где и раньше, когда еще в школе учился. Вместе с ним жили мать и сестра с двумя детьми. Некоторое время назад еще и муж сестры был, но теперь он искал супружеского счастья с новой женой.

– Проходи, Игоречек, – приветливо пригласила Женькина мать, открывая дверь. – А Женя тебя уже давно ждет.

Ждет! Эти слова резанули Игоря как ножом. Как бы он хотел никогда больше не переступать порог этого дома, никогда не видеть больше Жеку, не разговаривать с ним, не вспоминать о Генке. Забыть обо всем и устраивать свою жизнь так, как хочется. Но разве он может перестать приходить, если Женька ждет?

Женька выкатился ему навстречу в инвалидной коляске. Вместо ног – две культи. Протезы у него есть, но плохого качества, ходить в них больно, кожу натирают, поэтому дома Женька предпочитает их не надевать. Испитое, рано постаревшее лицо чисто выбрито – видно, к приходу Игоря постарался.

– Здорово. – Женька, не вынимая сигареты из угла рта, протянул ему руку. – Чего так поздно? Я уж думал, вообще не придешь.

– На работе задержался.

– Что, на передовом фланге борьбы с преступностью? Не щадя живота своего? Пять минут не доработаешь – и бандитизм захлестнет страну?

И это, как и утренний разговор с матерью, повторялось из раза в раз и тяготило Игоря. Он сам мог бы сказать куда больше резких и язвительных слов о ненужности своей работы, о ее полной бесполезности, о продажности милиционеров и всесилии криминала, обладающего деньгами, связями и силой, о смехотворности усилий государства обуздать наглых и вооруженных до зубов преступников при помощи робких, плохо обученных и связанных по рукам и ногам многочисленными инструкциями и приказами сотрудников милиции. Он знал все это гораздо лучше Женьки. И потому не хотел больше работать следователем. Вообще работать в органах внутренних дел не хотел. Но и уйти не мог, потому что нужно было изо всех сил делать вид, что выбрал свою профессию по призванию, а не по возможностям отца устроить в вуз. Ведь не должен он был поступать на юрфак! Не должен, потому что, во-первых, не испытывал к юриспруденции ни малейшего интереса, а во-вторых, они же договорились с Генкой и Женей, что вместе пойдут в армию, а потом снова будут поступать в летное училище. Ребята сделали так, как договаривались, а он их обманул. Струсил, испугался армии, поддался на уговоры родителей и малодушно сбежал в Томск поступать в университет. Кто же мог предполагать, что через несколько месяцев наша страна ввяжется в афганскую войну и ребята попадут в самое пекло? Генка Потоцкий погиб, Жека Замятин остался без ног. И только Игорь Мащенко здоров, весел и благополучен.

Самым страшным было чувство вины, которое грызло Игоря день и ночь с того самого момента, когда он узнал о том, какая участь постигла его друзей. Конечно, если бы он не струсил и пошел вместе с ними служить в армии, это вряд ли изменило бы судьбу Генки и Жеки. Все равно они попали бы в Афганистан, а там никто никаких гарантий не дает… Но это был уже второй его трусливый поступок. А вот первый, тот, что не давал ему покоя, действительно изменил всю их жизнь. Та двойка по математике не была случайной. Игорь сделал все возможное для того, чтобы его письменная работа была оценена именно так. Делал нелепейшие ошибки и старался показать, что ничегошеньки в этой науке не понимает. Он не хотел становиться летчиком, жить в казарме и подчиняться уставу. И не смел сказать об этом друзьям. Тогда ему казалось, что он придумал очень здорово: ребята поступят и будут учиться в летном училище, а он вернется домой. Но они, верные принципам мушкетерского братства, забрали свои документы. Вместе – так вместе. Не можем вместе учиться – будем вместе служить. Игорь пытался их отговорить, но Генка, а вслед за ним и Жека твердо стояли на своем. Вот и получалось, что Игорь струсил, испугался тягот армейской жизни, и поэтому погиб Генка. А Жека остался без ног. Все случилось из-за него. Он во всем виноват.

И теперь ему приходится доказывать и Женьке, и самому себе, что он искренне и горячо хотел стать следователем, поэтому и поступил на юридический. Что работа следователя – смысл всей его жизни, что желание стать летчиком было всего лишь юношеской ошибкой, романтическим порывом, за которым не было на самом деле ничего, даже элементарных способностей, вот и по математике он пару схватил. Он просто вовремя спохватился, понял, что хочет быть не летчиком, а следователем, что только в этом его истинное призвание. Поэтому он не стал дожидаться очередного призыва на военную службу вместе с друзьями, а подал документы в университет. Это было той новой правдой, которую Игорь выдумал сам для себя, когда узнал о том, что случилось с его друзьями. Для себя, для тех, кто знал о Генке и Жеке, и для самого Жеки Замятина.

Будь проклят тот день, когда он встретил на улице Колобашку! Это случилось четыре года тому назад. Игорь работал следователем в Москве и готовился поступать в адъюнктуру Академии МВД СССР, далее по плану следовало написание диссертации, ее защита и затем спокойное и размеренное преподавание уголовного права вдали от ночных вызовов на происшествия, окровавленных трупов и прочих прелестей практической работы. В то время еще не было Закона о милиции, согласно которому любой сотрудник мог в любой момент снять с себя погоны и уйти на гражданку. Тогда, в 1987 году, поступившие на службу в МВД обязаны были оттрубить положенные 25 лет и только потом думать об уходе. И Игорь Мащенко, попавший на следственную работу и вообще в орбиту юридической профессии исключительно волею случая, хотел оставшиеся 22 года (3 он уже отслужил) провести в относительно комфортных условиях научной и педагогической деятельности при погонах, зарплате, льготах и перспективах на высокую пенсию. Будущее в тот момент казалось ему если и не радужным, то вполне удовлетворительным. И вдруг Колобашка… Этот идиот Колбин, встретившийся ему случайно на улице. И тут же затараторивший об одноклассниках, кто, где и кем работает, кто на ком женился, у кого какие дети. Оказалось, Колобашка всеми интересовался, и этого интереса Игорь понять не мог. Одноклассники – пройденный этап, они остались в прошлом, а жить надо будущим. После возвращения из Сибири в Москву сам он ни разу не позвонил ни Генке Потоцкому, ни Жеке Замятину. Они были ему не нужны. И он боялся выяснения отношений, упреков в том, что не сдержал слова, не выполнил их общую договоренность. Игорь просто сделал вид, что таких друзей у него никогда не было. Тем более за время его учебы в университете родители ухитрились еще раз сменить квартиру, переехали в другой район, и теперь у них были не только четыре комнаты вместо трех, но и другой номер телефона. Этот номер не знали ни Генка, ни Жека, и Игорь успокоился. Сам он их искать не станет, а они его, даже если захотят, не найдут. Номер телефона Виктора Федоровича Мащенко (а телефон зарегистрирован на отца) в справочной службе не давали, отцовские связи оказались полезными и в этом вопросе.

Игорь понимал, что последует за этой встречей. Активный и общительный (и когда только он успел таким стать? Ведь в классе он был изгоем, с которым никто не хотел дружить), Колобашка если не сегодня, то уж завтра-то наверняка побежит к Жеке и расскажет о встрече с Игорем. Игорь теперь знает о том, что Генка погиб, а у Жеки нет обеих ног. И в такой ситуации Игорь просто не может не объявиться. Чтобы как-то объяснить свое поведение, Игорь сказал Колобашке, что только-только, буквально на днях, вернулся в Москву из Кемеровской области, где работал все это время по распределению. Наврал, конечно, в Москве он был уже два года. Но ведь обязательно возникнет вопрос: почему столько лет не звонил друзьям? Потому и не звонил, что находился далеко, в сибирской глуши.

Но теперь выхода уже не было, пришлось звонить Жеке и ехать на первую встречу с ним. Жека Замятин, балагур и весельчак, превратился в угрюмого, ядовитого и злобного типа, постоянно находящегося в легком подпитии. Говорить он мог только о войне в Афгане, о том, как погиб у него на глазах Генка Потоцкий, о том, как ему самому оторвало ноги, о том, как убивали моджахедов и как гибли советские солдаты, как воровали командиры, как рвались снаряды, как свистели пули. Слушать об этом Игорю не хотелось. И не потому, что было не интересно, нет, он был мужчиной и не мог не интересоваться войной. Но каждое Жекино слово как будто перерезало внутри у Игоря еще один нерв, еще один кровеносный сосуд, еще одну жилу, ведь он был виноват в том, что его товарищи попали туда, где творится кошмар, где ежедневный и ежечасный ад выжигает остатки человеческого и оставляет только обросший мясом скелет, одетый в камуфляж. Он виноват, потому что испугался и добился двойки на экзамене, чтобы не поступить в училище. Он виноват, потому что не признался в этом ребятам, как только они заговорили о дружеской солидарности и о том, что заберут свои документы и тоже не будут поступать, коль их товарищ так бесславно провалился. Он виноват в том, что все так случилось. Виноват, виноват, виноват…

И единственным спасением от этого постоянно ноющего чувства вины была убежденность в нужности своей работы, в правильности ее выбора, в том, что следствие – это его призвание. Насмешливый и ехидный взгляд Жеки Замятина преследовал Игоря днем и ночью, и когда он работал, и когда вел машину, и когда спал, и когда занимался любовью с Верой или еще с кем-нибудь. Он не стал поступать в адъюнктуру. Что он скажет Жеке, если вдруг окажется, что истовый борец с преступностью, самоотверженный следователь Мащенко осел в тихой заводи академической кафедры? Грош цена тогда будет всем его рассуждениям об ошибках юности и выборе профессии.

«Я не виноват в том, что случилось, – через некоторое время говорил себе Игорь. – Я же не виноват в том, что они хотели быть летчиками, а я этого никогда не хотел. Я хотел быть юристом, я хотел заниматься расследованием преступлений, выводить на чистую воду и предавать суду негодяев и подонков, воров и убийц, мошенников и бандитов. Да, я поступил нехорошо, сознательно провалившись на экзаменах, но это простительно, ведь мне было всего семнадцать, и у меня тогда не хватило мужества начистоту поговорить со своими друзьями. Я не хотел поступать в летное училище, я хотел стать юристом, следователем, но я был слишком молод для того, чтобы набраться храбрости и заявить об этом друзьям, которых я боялся потерять. Я дорожил их дружбой, но у меня были собственные устремления и желания, с которыми они не захотели считаться, они полностью подчинили меня себе и вертели мной, как куклой, а я любил их, искренне любил. Они были по-юношески жестоки, и, если бы я отказался поступать вместе с ними в летное училище, они посчитали бы меня слабаком. Отказаться я не мог, но и летать не хотел, я хотел поступать на юридический, и для этого мне пришлось пойти на обман. Моя вина только в этом. Все остальное они сделали сами, они сами принимали решение забрать документы и идти служить в армию вместе со мной, они хотели подчинить мою жизнь своим правилам. Но я отстоял свое право на самостоятельные решения, я хотел стать юристом – и стал им. Я люблю свою работу, я считаю ее нужной и полезной, и я буду ею заниматься, чего бы мне это ни стоило».

Сформулировав такой постулат, Игорь немного успокоился. Теперь чувство вины стало менее острым, зато с перспективами карьеры наступил полный тупик. Нужно оставаться на следственной работе. Не хочется, а придется. Стоит ему согласиться на более приятную и менее хлопотную должность, как снова вылезет и расправит крылья чувство вины – страшная хищная птица, которая начнет долбить его мозг своим острым, пропитанным ядом крючковатым клювом.

Он отказался от адъюнктуры, потом еще от нескольких очень привлекательных со всех точек зрения предложений. У Игоря Мащенко была явная склонность к научной и аналитической работе, его звали и в штабные подразделения, где всегда нужны аналитики, и в научные институты, и на преподавательские должности, но каждый раз он, стиснув зубы, вежливо отказывался. Он – прирожденный следователь, хорошо, что он вовремя разглядел в себе эту склонность и правильно выбрал профессию, которую менять не собирается.

А потом приняли Закон о милиции, и все сотрудники, мало-мальски помнящие право и знающие, что такое договор, или умеющие заниматься охраной и организацией безопасности, валом повалили в коммерческие структуры. И снова на Игоря посыпались предложения – на этот раз от бывших коллег, мол, давай к нам, у тебя такие мозги, ты же собаку съел на экономических преступлениях, ты прекрасно разбираешься в бухгалтерских документах и финансовых хитростях, зарплатой не обидят – для начала две тысячи долларов в месяц, а там и побольше. Две тысячи долларов в месяц по сравнению с тогдашней зарплатой Игоря, равнявшейся в пересчете на всем понятный эквивалент сорока долларам, выглядели просто фантастикой, о которой даже мечтать не приходится. Он до крови закусывал губы, стискивал кулаки и… отказывался. Он докажет, что не струсил тогда, а поступил так, как велело сердце. Он выбирал профессию не абы какую, не из страха перед армией, а сознательно. И отступить от этого Игорь уже не мог.

Он ненавидел всех. Жеку Замятина – за то, что сломал ему жизнь. И еще за то, что сам Жека сломал ему, Игорю, карьеру. Колбина-Колобашку – за его дурацкую общительность и информированность. Свою работу – за то, что не любил ее, но вынужден был ею заниматься. Своих женщин – за то, что они не умели слишком долго удерживать его интерес и тем самым подвигали его на разрыв, измены и связанную с этим нервотрепку. Он ненавидел даже своего отца – за то, что тот настоял и отправил Игоря в Томск поступать на юрфак, потому что в других вузах договориться о приеме документов сына не смог. Был бы другой институт – была бы другая профессия и другая работа, может быть, не такая тягостная, не такая ненавистная.

…В этот вечер накануне Новогодних праздников они с Женькой снова говорили о войне и пили за упокой души погибших. Женька с интересом расспрашивал о громких преступлениях, сообщениями о которых пестрели с некоторого времени все газеты и о которых со смаком рассказывали тележурналисты, Игорь со знанием дела комментировал эту информацию, и снова пили за успехи в борьбе с преступностью и за неподкупность капитана милиции Мащенко, который не польстился на легкие деньги, а зарабатывает свой горький хлеб на тяжелой, нервной и малооплачиваемой работе.

Домой Игорь вернулся около полуночи, и состояние его нельзя было назвать трезвым даже при очень большом желании и абсолютной слепоте.

Ирина

Отношение к Новому году у нее было сложным. Вообще-то она всегда любила этот праздник, любила даже больше, чем свой день рождения, потому что день рождения касается только тебя, а Новый год – он для всех, и все к нему готовятся, и все люди в последнюю неделю декабря становятся веселыми, и заботы у всех радостные – купить подарки, приобрести что-то красивое из одежды, достать продукты к столу. Но потом, после праздника, наступало грустное время, когда с елки потихоньку опадают иглы, и ты понимаешь, что надо бы снять яркие переливающиеся игрушки, упаковать в коробки и спрятать на антресоли, а саму елку, унылую и засохшую, выбросить на помойку. Сама процедура снятия игрушек и выбрасывания елки неизменно, с самого детства, вызывала у Иры горькие рыдания. Сейчас она уже совсем взрослая, даже замужем побывала, а слезы все равно наворачиваются.

– Иринка, разбери игрушки, ладно? – на ходу попросила Наташа, надевая дубленку и застегивая сапоги. – А Вадик вечером елку выбросит.

Конечно, все работают, у всех дела, на кого ж еще спихнуть горестное мероприятие, если не на Иру? У нее сессия, она дома сидит, к экзаменам готовится. Правда, часа в три мальчики, Саша и Алеша, придут из школы, можно было бы им поручить разобраться с елкой, но они ведь обязательно что-нибудь разобьют, а потом еще и порежутся осколками. Не дети, а ходячая катастрофа. Младший, Алешка – тот поспокойнее, обстоятельный, дотошный, никогда ничего не разбивает, но ходит за Сашей как привязанный, а тот – ураган какой-то энергетический, песчаная буря в пустыне, носится по квартире, сшибая все на своем пути. Если есть хоть что-нибудь на этом пути, что можно сломать или разбить, он непременно сломает и разобьет, более того, если после такой аварии остается хотя бы малейший осколочек, можно дать стопроцентную гарантию, что этот осколочек окажется в Сашиной ноге или в руке. А уж если таких осколков несколько, то и Алешке достанется, это и к гадалке не ходи.

Тяжко вздохнув, Ира решила в первую очередь выполнить грустную работу, чтобы она не отравляла целый день. В их квартире давно уже не пользовались ключами от дверей в комнаты, друг от друга ничего не запирали, а в случае необходимости пользовались простенькими задвижками, ведь мальчишки такие непосредственные, могут вломиться к Наташе с Вадимом или к Ире, когда у нее в гостях молодой человек. Войдя в одну из двух комнат, принадлежащих Вороновым, в ту, где стояла елка, Ира бросила взгляд на зеркальную дверцу шкафа. И конечно же, застряла минут на двадцать. Надо худеть, черт возьми, куда это годится – в ее возрасте иметь такие пышные формы! В Наташины вещи не влезает, а это существенный момент, потому что тряпки у сестры-соседки – дай бог каждому в это время повального дефицита. Наташка добрая, всегда дает любую шмотку поносить, но ведь ее, шмотку эту, еще натянуть на себя надо. Килограммов, пожалуй, шесть, а то и все восемь необходимо срочно убрать. Да и в институте намекают, что будущей актрисе следует следить за фигурой. А как следить, если Наташка такие торты вкусные печет? И картофельные пирожки с мясом, которые постоянно делает Бэлла Львовна, тоже сбросу веса не способствуют. Да и кавалеры Ирины не балуют девушку разнообразием кулинарных предложений, от приглашений в ресторан Ира отказывается, там обязательно спиртное наливать будут, а ей нельзя, совсем нельзя, ну ни капельки, Наташка убьет, если запах учует, да и самой противно. Альтернативой ресторану может служить только заведение, где сплошные пирожные, торты, взбитые сливки и прочие жироотлагающие безобразия.

«С сегодняшнего дня сажусь на диету, – решила Ира, поворачиваясь перед зеркалом и критически оглядывая бока и спину с намечающимися предательскими складками. – Праздники закончились, теперь до 8 марта – ни-ни, ни граммулечки сладкого. Кто сказал, что у меня силы воли не хватит? Если уж я пить бросила, то с этим-то и подавно справлюсь».

Пить она бросила, это верно. Хотя и тянуло порой ужасно, но она приняла решение и твердо его выполняла. За столом поднимала рюмку вместе со всеми, выпивала несколько глотков вина – и на этом все. Но чего стоило ей принять это решение!

Школу она закончила еле-еле. После смерти маленькой Ксюши Ира на несколько недель впала в тяжелейшую депрессию, а потом не выдержала, написала покаянную записку и вскрыла себе вены. Она не знала, что кровь имеет обыкновение сворачиваться, вступая в контакт с кислородом, да и время выбрала неудачное, бабка Полина ушла в магазин и вернулась раньше времени, в очереди стоять не стала – силы не те. Вернулась и увидела внучку с разрезанными руками. Поскольку бабка, да будет ей земля пухом, мозги все к тому времени уже пропила окончательно, она и не сообразила, что на самом деле произошло, и, вместо того, чтобы вызывать «Скорую», кинулась звонить Наташе на работу. Счастье, что та оказалась на месте. И счастье, что поняла все правильно. Очень скоро в их квартире появился Андрей Константинович со своим саквояжиком. Крови Ира потеряла немного, больше, конечно, страху натерпелась. Если бы бабка «Скорую» вызвала, Иру бы наверняка в «психушку» запихнули, в то время всех, кто пытался покончить с собой, полагалось считать психически больными. А так и не узнал никто, кроме близких.

Андрей Константинович тогда записку нашел и Наташе отдал. Ира очень хорошо помнит тот разговор, который состоялся у нее с соседкой. Узнав, что Наташа прочла записку, в которой Ира просит прощения за смерть Ксюши и кается в том, что сделала, девушка не стала ждать, сама пошла к соседке. Наташа собиралась в детский сад за сыновьями, была пятница – время их забирать. Ира поняла, что явилась не вовремя, но не в ее правилах было откладывать выполнение принятого решения. Пусть эти решения и не всегда правильные, но уж выполнять их она считала своим долгом.

– Ты меня ненавидишь? – прямо спросила она.

Наташа подняла на нее измученные запавшие глаза.

– Нет, я просто устала от тебя. Я от тебя смертельно устала. Только-только отплакала Ксюшу – и вот тебе, пожалуйста, еще и ты со своими фокусами. Ты дашь мне когда-нибудь жить спокойно?

– Я не об этом.

– А о чем?

– О Ксюше. Ты читала записку, ты теперь все знаешь.

– Я и раньше это знала. Все было очевидно. Ты плохо ее одела, Ксюша замерзла, как только ребенок переохлаждается, он мгновенно цепляет любой вирус… Что ты от меня хочешь?

Ира растерялась. В самом деле, чего она хотела от Наташи? Чтобы та сказала, что прощает ее? Ну, на это и надеяться нечего, такое не прощают. Чего же тогда? Чтобы сказала в глаза все, что думает о ней? Что ненавидит ее и видеть больше не хочет? Тоже как-то… Сомнительно. Тогда зачем она пришла?

– Я очень виновата, Натулечка, – пробормотала Ира, – я даже умереть хотела, потому что я так виновата… Скажи мне, что я должна сделать, чтобы загладить вину? Я все сделаю, честное слово, честное-пречестное, ты только скажи!

– Эту вину невозможно загладить, – сухо произнесла Наташа. – Но я буду тебе благодарна, если ты хотя бы перестанешь трепать мне нервы. Возьмись за ум, закончи школу нормально. И не пей.

Не пей! Легко сказать. А что же делать, если на сердце такая тяжесть, такая боль, такое невыносимое чувство вины? Она даже с Володей не может по-человечески общаться, чуть что – начинает плакать, раздражаться, кричит на него. Только водка немного помогает, снимает эту тяжесть и боль. Да что там говорить, не «немного», а действительно помогает. Первое время после неудачного самоубийства Ира пила потихоньку у себя в комнате, с бабкой Полиной за компанию. Потом, во время летних каникул, когда не нужно было ходить в школу, снова прилепилась к Люле и прочим своим дружкам. Наташа бегала за ней по всему Арбату и прилегающим переулкам, запирала на ключ, брала честное слово, что это в последний раз, ругала, умоляла, но толку не было. Ира упрямо молчала, требуемого «честного слова» не давала и раскрывала рот только для того, чтобы сквозь зубы обозвать соседку «сукой». И при первой же возможности снова напивалась. Просто удивительно, как она сумела закончить школу. Все говорят, что мозги у нее хорошие, что она способная, вот при такой чумовой жизни и вытянула аттестат, правда, со сплошными тройками, но все-таки это был именно аттестат, а не справка об окончании средней школы, с которой ни в один институт не возьмут.

После выпускного вечера Ира загуляла аж на целую неделю. После этого загула она долго приходила в себя, потом как-то одновременно выяснилось, что ей нужно лечиться от венерического заболевания и делать аборт. А потом, когда и аборт, и лечение остались позади, Наташа сказала:

– Я больше не могу этого выносить. И не собираюсь ставить тебе ультиматумов. Завтра ты пойдешь на работу.

– На какую работу? – удивилась Ира.

О работе с момента окончания школы и речи не было, сначала гуляла, потом опохмелялась, потом боролась с последствиями.

– На любую. На какую захочешь. Но лучше всего – на ту, которую тебе найду я. Чтобы ты была все время у меня на виду. Если ты сама не в состоянии справиться с собственной жизнью, то мне придется водить тебя за ручку.

Вообще-то против работы Ира ничего не имела, она понимала, что сидит вместе со своей бабкой-алкоголичкой на шее у семьи Вороновых и пора бы уже начать содержать себя самой. Все работают, почему она должна жить как-то иначе? А что до друзей и выпивки, так это как-нибудь решится, все же устраиваются с этим делом, и она устроится.

Наташа привела ее на телевидение и устроила ассистентом звукооператора. Ума у Иры хватало на то, чтобы не находиться на работе в подпитии, но в свободное время она давала себе волю. Работа сменная, ведь на телевидении звукооператоры, как и все, работают с раннего утра и до глубокой ночи, поэтому свободное время у девушки бывало то утром, то вечером, то днем, и далеко не всегда Наташа могла за ней проследить.

Однажды соседка взяла ее с собой на «Мосфильм». Собственно, случалось это регулярно, если Ира в это время не работала. Но в тот раз случилось то, что перевернуло все сознание девушки. Наташа в кабинете разговаривала с каким-то кинодеятелем, а Ира в ожидании слонялась по длинному коридору, разглядывая фотографии-кадры из известных фильмов, которыми были увешаны все стены.

– О! – Возле нее остановились двое мужчин.

В одном из них Ира узнала известного молодого кинорежиссера, недавно прогремевшего на всю страну.

– Вот то, о чем я тебе говорил! – сказал режиссер своему спутнику, огромного роста полному дядьке с бородой. – Теперь понимаешь, что мне нужно? Кстати, а вы кто?

Последний вопрос был адресован Ире, которая с интересом прислушивалась к разговору.

– Кто, я? – переспросила она. – Ира.

– С ума сойти! Ира! Это профессия или должность? – забасил бородатый и тут же сам себе ответил: – Впрочем, это не имеет ровным счетом никакого значения. У вас есть полчаса?

– Не знаю, надо у Наташи спросить. Она там, – девушка показала рукой на массивную дверь.

– Кто такая Наташа? – тут же начал напирать бородатый. – Мама, сестра?

– Воронова, – только и сумела выдавить из себя Ира.

– Ах, Воронова! – почему-то обрадовался режиссер. – Наталья Александровна?

– Ну да.

– Момент!

Он решительно потянул за ручку двери и скрылся в кабинете, а через минуту вышел, лучезарно улыбаясь.

– Все в порядке, Наталья вас отпустила. За мной!

– Куда? – испугалась Ира, хотя сердце ее сладко замерло.

Вот оно, то, о чем грезит каждая или почти каждая девушка. Случайная встреча со знаменитым режиссером, один острый взгляд, брошенный мимоходом, и тут же приглашение сниматься в кино. Он сказал, полчаса? Наверное, ее ведут делать кинопробы.

Но никаких кинопроб не было. Ее сразу посадили к гримеру, молодому парню, который почти ничего не делал, только прическу изменил и тон-пудру наложил. И сразу же после этого ее повели в павильон, где была выстроена декорация, имитировавшая какое-то общественное место, не то отделение милиции, не то больницу. Коридор со стульями и дверьми, на стульях сидят люди разного возраста и по-разному одетые.

– Вы сидите вот здесь, – стал объяснять ей режиссер, – вам плохо, голова болит или еще что-нибудь в этом роде. Мимо вас проходит мужчина, вот этот, – он показал на стоящего неподалеку актера, болтающего с бородатым толстяком, – вы пытаетесь схватить его за руку и говорите: «Але, мужик». Все. Поняли? Только два слова: «Але, мужик». И за руку хватаете.

– Поняла, – послушно кивнула Ира.

– Давайте попробуем.

Они два или три раза прорепетировали сцену, Ира хватала актера за руку и несчастным голосом произносила:

– Але, мужик…

Актер брезгливо отдергивал руку и быстро проходил дальше. Когда режиссер остался доволен репетициями, сняли несколько дублей. Весь эпизод занимал ровно три секунды.

– Спасибо, девушка, – поблагодарил ее бородатый. – Можете чувствовать себя свободной. Вас проводить?

– Не надо, я найду дорогу, – улыбнулась Ира. – Я здесь часто бываю, не заблужусь.

Ей казалось, что если она бывает здесь часто, то этот бородатый, а вместе с ним и режиссер должны отнестись к ней как-то по-другому, как к своей, что ли… Но он, казалось, пропустил ее реплику мимо ушей.

– Ну и хорошо. Я Наталье позвоню насчет денег.

– Каких денег? – не поняла она.

– Вам же причитается гонорар за съемки.

Он больше не сказал ей ни слова, повернулся и помчался в другой конец павильона решать какие-то важные кинематографические задачи. Ира поняла, что о ней здесь уже все забыли, и побежала в другой корпус, туда, где ее оставила Наташа.

– Ну как, – спросила Наташа, когда вышла наконец из начальственного кабинета, – сняли тебя в эпизоде?

– Сняли, – гордо подтвердила Ира, бодро вышагивая рядом.

– Трудно было?

– Да чего там трудного-то? Элементарно, Ватсон! Еще и гонорар обещали заплатить. Как ты думаешь, много дадут?

– Три рубля, – бросила Наташа, не останавливаясь. – Или меньше.

– Сколько-сколько?!

Ира даже задохнулась от возмущения. Ее снимали как настоящую актрису, гримировали, причесывали, репетировали, и за все это заплатят только каких-то несколько жалких рублей? Не может быть!

– На больше ты не наработала.

Несколько следующих дней Ира только и делала, что рассказывала на работе, как она стояла в мосфильмовском коридоре, как к ней подошел «Сам» с помощником, как ее взяли сниматься в эпизоде… Счастью ее не было предела, она уже видела себя на звездном олимпе в окружении известных актеров. Она, такая красивая и стройная, молодая и талантливая, стоит на сцене в длинном вечернем платье с голыми плечами, а кто-нибудь ужасно заслуженный, например, Глузский или Лановой, вручает ей цветы и статуэтку – символ победы в конкурсе на лучшую женскую роль. И ручку ей целует. А она благодарит и ослепительно улыбается…

Через несколько дней Наташа снова взяла ее на «Мосфильм». На этот раз она не оставила Иру в коридоре, а повела в просмотровый зал, такой же, как в кино, только маленький. В зале уже сидело много народу, среди них Ира увидела и режиссера, и его бородатого помощника, и гримера, который ее готовил к съемке, и актеров. Наташа села вместе с ней сзади, режиссер приветливо помахал им рукой и улыбнулся. Через некоторое время погас свет, на экране возникло изображение, и Ира поняла, что сейчас идет рабочий просмотр отснятого материала. Вот актер, которого она хватала за руку, поднимается по лестнице и идет по коридору. Коридор тот самый, Ира сразу его узнала, значит, сейчас и она появится на экране… Но что это? Какая-то страшная толстая девка с уродливым опухшим лицом и нечесаными патлами. Они что, сняли другую актрису в этом эпизоде? Да нет, одежда на ней та, в которой была Ира, это же ее джинсы, и ее майка, красная, с глубоким вырезом. Неужели это она тянет руку к проходящему мимо актеру и лопочет:

– Але, мужик…

Эпизод закончился, пошел второй дубль. И снова то же одутловатое, испитое лицо, на котором с трудом можно угадать некоторые признаки красоты, оставшейся в далеком прошлом.

Просмотр длился еще долго, отсматривали и другие эпизоды, но Ира ничего не видела. Она сидела, потрясенная до глубины души. Ее взяли сниматься, потому что она подходит под типаж молодой опустившейся девки, пьяной и грязной, пропившей свою природную привлекательность. Девки, от которой в брезгливом ужасе шарахается герой фильма. Да, она каждый день видела себя в зеркале, но почему-то зеркальное изображение было совсем не таким. В зеркале Ира выглядела намного приличнее. В зеркале она была по-прежнему свежей и красивой. А здесь…

– В зеркале ты видишь себя своими глазами, – спокойно объяснила ей Наташа, когда они возвращались домой. – Ты видишь себя такой, какой хочешь видеть. А камера показывает тебя такой, какой тебя видят люди со стороны.

– Значит, и ты меня тоже видишь такой… кошмарной? – недоверчиво спросила Ира.

– И я. И все остальные. И мужчины на улице. И сотрудники телевидения.

Наташа была удивительно безжалостна, Ире даже показалось, что соседка намеренно старается ударить ее побольнее. Она собралась в первый момент обидеться, но не успела, потому что на поверхность сознания всплыло мгновенное решение: так больше нельзя, надо завязывать.

Должно было случиться много всего, чтобы это решение вызрело в ее глупой легкомысленной голове. Скандалы, приводы в милицию, смерть Ксюши, попытка свести счеты с жизнью, аборт и лечение от гонореи. Но единственное, что послужило детонатором, случилось сегодня. Ира приняла решение. И свято его выполняла…

Да, выполняла. Как бы трудно ни было. Так неужели она не справится с тягой к сладкому? Элементарно, Ватсон!

* * *

Потолки в их квартире высокие, дом-то старой постройки, еще дореволюционной, и елку Вадим всегда старался найти повыше. Наряжать ее приходилось при помощи стремянки и снимать игрушки, соответственно, тоже, но Ире лень было возиться с лесенкой, и она решила обойтись обычным стулом. В крайнем случае, если не достанет до елочной макушки, можно пару книжек потолще на стул положить. Хорошо, что никто не видит ее акробатических художеств! Наташка разоралась бы, а старенькая Бэлла Львовна – та вообще с инфарктом слегла бы, у них в квартире до сих пор жива легенда о том, как сын Бэллы Львовны Марик, которого Ира совсем не помнит, тоже наряжал елку, стоя на стуле с книгами, упал и сломал руку. Да когда это было-то! Сто лет назад. А до сих пор все помнят и боятся, чуть что надо достать – сразу за стремянкой бегут, перестраховщики. Тоже мне, нашли кого сравнивать, Марика какого-то и ее, Иру. Марик, судя по рассказам очевидцев, был маменькиным сынком, за Бэллочкину юбку держался, не отрываясь, и вообще, книжный червь, мальчик-всезнайка, учитель математики. Такие никогда спортом не занимаются, падать не умеют, а чуть чихнут или пальчик поцарапают – им сразу консилиум из лучших врачей собирают. То ли дело Ира, никогда на болячки свои внимания не обращает, с высокой температурой на работу ходит. А уж падала она сколько раз! И коленки расшибала, и локти – и ничего, всхлипнет пару раз, кровь носовым платочком вытрет и дальше бежит. Про тот случай вообще вспоминать страшно, а ведь доехала до Москвы, сама доехала. И потом, чуть полегчало – уже к друзьям помчалась, хоть и болело все, и ныло, да она и внимания не обращала. Подумаешь! Так что перспектива свалиться со стула ее не пугает ни капельки.

Самый сложный этап – снятие игрушек с верхушки – прошел успешно, Ира поставила на место толстые тома энциклопедии и снова взобралась на стул. И кто ж так замотал нитку серебряного дождя! Теперь за сто лет не распутаешь… Не иначе, Вадик постарался. Конечно, его усердие можно понять, имея такого ребенка, как Сашка, нужно все, что можно, прикреплять намертво, потому как мальчишка, пулей проносясь мимо, задевает все, что на пути попадается. Но не до такой же степени! Разрезать нитку, что ли? Ира переставила стул к противоположной стороне елки и попыталась разделаться с серебряным дождем, не прибегая к кардинальным мерам, но быстро поняла, что для спасения несчастной нитки ей придется каждые полминуты переставлять стул. Нет, это уж слишком! Она порылась в ящике, где у Наташи лежат принадлежности для шитья, достала ножницы. Ну вот, совсем другое дело, три взмаха – и готово. Решительно, быстро и просто.

Девушка уже приступила к нижним лапам, наполовину осыпавшимся и печальным, когда в коридоре затренькал телефон. И тут же послышались неторопливые шаги Бэллы Львовны.

– Я подойду! – во весь голос закричала Ира, бросаясь к двери.

Она ждала звонка своего нынешнего кавалера и, как многие юные девушки, отчего-то боялась, что что-нибудь обязательно пойдет не так, если не она сама снимет трубку. Вихрем промчавшись по коридору, Ира подлетела к висящему на стене аппарату.

– Да, слушаю! – выдохнула она.

– Добрый день. Я могу услышать Наталью Александровну?

Ладони мгновенно вспотели, трубка чуть не выскользнула из ее рук. Она узнала этот голос. Она никогда не разговаривала с ним по телефону, но все равно узнала. Пока жива будет – будет помнить этот низкий баритон, звучный и вызывающий ассоциации с шоколадного цвета бархатом, переливающимся и мягким.

– Она… ее нет, – запинаясь проговорила Ира. – Она на работе. Ей что-нибудь передать?

– Нет-нет, спасибо, ничего передавать не нужно. Я позвоню в другой раз. Скажите, а Ирина все еще здесь живет?

– Да. То есть… это я.

– Ира? – переспросил бархатный голос.

– Да, – уже тверже ответила девушка, ей почти удалось взять себя в руки.

– Ты меня, наверное, не узнала…

– Узнала. Как вы?.. Я хотела спросить, как у вас дела?

– Все хорошо. Я в порядке. А ты как?

– Я тоже в порядке.

Господи, от волнения она не может вспомнить его имя!

– Почему вы позвонили? Что-то случилось?

– Ничего. О Наталье Александровне сейчас много пишут, она стала такой знаменитой. Тут в одной газете появилась фотография, на которой вы вместе. Ты стала еще красивее. Вот… решил позвонить, узнать, как ты.

– Спасибо, я тоже в порядке. В институт поступила.

Кажется, Борис… Черт, отчество никак не вспомнит! Да как же его зовут?!

– Ты молодец. – Бархат стал теплее, теперь голос напоминал Ире коричневый мех норки. – Я за тебя рад.

Иванович! Точно: Борис Иванович!

– Борис Иванович…

– Да, Ирочка?

– Я хотела сказать… то есть… может быть, вам что-нибудь нужно? Помощь или еще что-то… Наташа и я… мы…

– Спасибо, девочка. Я же сказал: у меня все в порядке. И я рад, что у тебя все хорошо.

Она хотела задать вопрос, единственный главный вопрос, который мучил ее все эти годы, но… не решилась. А он уже попрощался и повесил трубку.

Руки тряслись так, что один несчастный шарик Ира снимала с елки минут десять. Как жаль, что Наташки не оказалось дома! Он ведь сначала ее позвал к телефону, она бы подошла, поговорила с ним и наверняка спросила бы о том, о чем не посмела спросить Ира. Ей, обычно такой решительной, без раздумий бросающейся с головой прямо в омут, на этот раз мужество отказало. А Наташка точно спросила бы, она никогда самообладания не теряет. Наташка… Только после смерти бабки Полины Ира начала понимать, какое место в ее жизни занимает соседка. Наташа всю жизнь тащила ее, Иру, на себе, растила, воспитывала, кормила, одевала, вытаскивала из милиции, из пьяных компаний, из всяческих бед и неприятностей. Отчаянно ругала и строго наказывала. Жалела, лечила и помогала. Заставила бросить пить и шляться, и только потом, спустя какое-то время, Ира вдруг осознала, каким невыносимо тяжким грузом висела она на шее у своей соседки. Момент истины блеснул ослепительным лучом и резанул по глазам в тот день, когда Наташа предложила ей подумать о смене фамилии. В шестнадцать лет Ира получила паспорт, в котором стояла фамилия ее матери – Маликова. Теперь же можно было написать в милицию заявление и поменять фамилию, взяв отцовскую.

– Зачем? – недоумевала Ира.

Ей было двадцать, уже больше года прошло, как она после потрясения, связанного со съемками в эпизоде кинофильма, пыталась привести в порядок свою жизнь. Успехи были налицо, во всяком случае, выглядела она теперь куда лучше, серые щеки утратили нездоровую одутловатость и снова приобрели приятный розовато-смуглый оттенок, глаза заблестели, фигура подтянулась. Да и голова заработала, появился интерес к книгам, которые можно было в свободное время всласть почитать и пообсуждать хоть с Наташкой, хоть с Бэллой Львовной.

– Затем, что если рвать с прошлой жизнью – то окончательно, – объяснила Наташа. – Ира Маликова – это глупое безмозглое чудовище, причинившее людям много страданий. Ира Маликова – это трудный подросток, несовершеннолетняя пьянчужка, которую задерживала милиция. Ира Маликова – это маленькая шлюха, не очень-то разборчивая в своих связях. Давай покончим со всем этим, оставим Иру Маликову в прошлом. Пусть теперь живет красивая и умная девушка Ирина Савенич. Подумай над моими словами.

Ира подумала. Глупое безмозглое чудовище, причинявшее людям страдания… Это что, о ней? Несовершеннолетняя пьянчужка, маленькая шлюха – это что, тоже она? Боже мой… Да, с этим трудно спорить, Наташка все правильно говорит, именно такой Ира и была. Когда-то. И Наташка, бедная Наташка, с двумя маленькими детьми на руках, со старой матерью и больным отцом, с вечно отсутствующим мужем и вечно присутствующими заботами и хлопотами, должна была терпеть рядом это чудовище, да не просто терпеть, а еще и вытаскивать из неприятностей, переживать за нее, Иру, тревожиться, беспокоиться, делать с ней уроки, искать по подвалам и подворотням, уговаривать, водить к врачам… Какой ужас. Какой стыд.

На следующий день Ира пошла в милицию и написала заявление о смене фамилии. И тогда же решила, что главная задача ее жизни – вернуть долг соседке. Если будет нужно – она готова умереть за Наташу.

Наташа все время твердила, что нужно получать образование, нужно поступать в институт. Ира и сама с этим соглашалась, но, когда речь заходила о выборе профессии, начинались конфликты. Соседка считала, что Ире нужно учиться в каком-нибудь гуманитарном вузе, к точным наукам у нее особых способностей нет, а вот память у нее блестящая, и она вполне может осилить образование, связанное с чтением большого количества литературы. История, филология, педагогика, психология… Ира же, со свойственной ей мечтательностью и склонностью к подражанию лучшим образцам, заявила, что хочет учиться там же, где училась Наташа, только на актерском отделении.

– Ну какая из тебя актриса, ты сама подумай! – смеялась над ней Наташа.

– А все говорят, что у меня есть способности, – упрямилась девушка. – Все твои сотрудники на телевидении это говорят. Меня даже некоторые известные артисты прослушивали, сама знаешь.

– Ирка, не морочь мне голову! Способности – это ничто.

Нужен талант, а он у тебя есть? У тебя и к филологии есть способности, тебя в школе за сочинения даже иногда хвалили, так что же ты на филфак не хочешь поступать?

– Я хочу быть актрисой, – твердила Ира. – И стану. Вот увидишь. – Остальную часть своих доводов она никогда не оглашала вслух, только мысленно произносила. Она станет актрисой, и не просто какой-нибудь, на вторых и третьих ролях, а самой главной, самой лучшей. Она станет звездой. И будет сниматься у Наташи. Ну и что, что Наташа снимает только документальные фильмы? Одно другому не мешает, сейчас снимает свои публицистические картины, а потом дело и до художественных дойдет. Вот тогда ей и пригодится звезда Ирина Савенич! И сниматься Ира у нее будет бесплатно, никаких гонораров ей не нужно, только бы принести хоть малюсенькую, хоть капелюшечную пользу Наташе. Ира понимала, что произнеси она это вслух – Наталья поднимет ее на смех, поэтому молчала, но при этом не теряла уверенности, что все будет именно так. И во ВГИК она поступит, ведь не зря же говорят, что у нее есть способности. Правда, талантливой ее никто пока не называл, тут Наташка права, но это еще ни о чем не говорит. Вон сколько историй про актеров, которых даже и не принимали в институт по два или три раза, считая бездарными и непригодными к сцене, а они потом становились известными и богатыми. Ира тоже станет известной и богатой и поможет Наташе, пусть не славой, так хоть деньгами…

Погружение в воспоминания помогло ей справиться с дрожью в руках, она и не заметила, как сняла и тщательно упаковала в бумагу и коробки все елочные украшения. Осталось только убрать их на антресоли в прихожей. До Наташиного возвращения еще много времени, Ира успеет принять решение: говорить ей о телефонном звонке или нет. С одной стороны, не хочется Наташку тревожить, а ведь она непременно разволнуется, как всегда бывает, когда приходится вспоминать об ЭТОМ. Но с другой стороны, ведь ничего плохого не произошло. И Борис Иванович сказал, что у него все хорошо. Он в полном порядке. Сказать или не сказать? Как правильно?

Наталья

Она никак не могла привыкнуть к новым ценам. Премьер-министр Гайдар предупреждал, что лечить экономику собирается шоковой терапией, вот со 2 января и «ахнул» по головам россиян новыми ценами, в два с половиной раза выше прежних, привычных, много лет не менявшихся. А зарплаты между тем остались теми же. То-то радости людям, только что весело встретившим новый, 1992 год!

Уже конец февраля, с новыми ценами они живут почти два месяца, а Наташа все время сбивается, когда по сложившейся издавна привычке пытается рассчитать, сколько денег ей нужно взять, чтобы купить продукты. Да и в раскладывании купюр по конвертикам все время ошибается, мысленно прикидывая: черный хлеб за 18 копеек и белый батон за 22… Потом спохватывается, пересчитывает. Эх, была бы у нее память, как у Бэллочки! Бэлле Львовне в этом году семьдесят два исполнится, а памяти ее по-прежнему завидуют даже молодые. И Иринке по наследству досталось это ценное качество, которое она, дуреха, не умеет использовать как следует. Впрочем, как знать, поступила девчонка по-своему, хочет стать актрисой, так и для этой профессии память – отнюдь не последнее дело, легче будет роли учить. Настоящим талантом там, правда, и не пахнет, но некоторые способности у Иринки, безусловно, есть. Что ж, будет в кино эпизодницей или в театре «актрисой на выходах», не всем же быть примами, в любом фильме или спектакле есть крошечные рольки, которые тоже должен кто-то играть. Пока что она с громадным удовольствием ходит на занятия по сценическому движению и сценической речи – и слава богу! Хоть делом занята.

Страницы: 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Самый вредный из людей – это сказочный злодей. А что делать, если злодей влюбился? Да не в кого-нибу...
Легко ли быть совестью самого беспринципного боевого мага в Соединенных мирах? Особенно если учесть,...
Отправиться в дикую степь, живущую по своим законам. Вступить в схватку с озлобленными аборигенами, ...
Вы слышали, кикиморы напали на Архангельск! Русский Север в опасности! Артур Конан Дойл все-таки реш...
Обычная жизнь в одночасье может измениться из-за одного неосторожного шага. Отныне каждый поворот су...
Никогда нельзя предугадать, что жизнь преподнесет тебе в следующий момент… Феоктиста Мельник, окончи...