Когда придёт Зазирка Заскалько Михаил
– Очень кушать хотелось…
– Я, конечно, сочувствую тебе. И долго мне терпеть эту болтанку?
– Лицемерка!.. До конца пути. Желательно, молча… без тебя тошно…
Вскоре и мне стало не легче: голова кружилась, спазмы в желудке, подступающая тошнота. Плюс ко всему, ветер стал, буквально, ледяной и лицо точно задеревенело. И рада бы завопить: «Всё! не хочу! опускайся!», да ничто не слушалось – ни губы, ни мысли. В какой-то момент тошнота подкатила к горлу и застыла колючим комком. В глазах померкло, и… я элементарно вырубилась.
Очнувшись, я не сразу сообразила, где нахожусь. Даже когда глаза привыкли к окружающей темноте. Подо мной шуршала бумага, руки ощупывали со всех сторон гладкие стены. И отвратительный запах, похоже на протухшее молоко. Встала на ноги, вытянула руки вверх, но и там был гладкий вонючий потолок.
– А-а-а! – что есть мочи завопила.
– Очухалась, козявка? – тотчас услышала голос Зебрика.
– Где я? Что случилось?
– Ты в коробке из-под кефира. А случилось то, что ты плюхнулась в обморок, и мне пришлось тебя ловить в воздухе.
– Спасибо… Вытащи меня отсюда… здесь невозможно дышать…
Сверху опустилась лапа и норовила подцепить меня когтем, но я, подпрыгнув, вцепилась в шерсть:
– Поднимай!
О!!! как пьяняще сладок был первый глоток свежего воздуха! А второй…
– Где мы?!
– На свалке.
Интуитивно я и сама это поняла, ибо вдохнула такой «аромат», что меня едва не вывернуло наизнанку.
– Ты что не мог в другом месте приземлиться? Что ждём? Когда я задохнусь?! Ты…
– Не скули, – оборвал меня Зебрик таким тоном, что я не решилась продолжать: его что-то тревожило.
Удручённый Зебрик поведал: когда, невероятным образом, поймал меня почти у самой земли, я была в полной отключке. Остаток пути тащить меня в зубах не решился, из-за терзающей изжоги. Увидев свалку, приземлился. Рядом оказался пакет из-под кефира, тотчас родилось решение: меня в пакет, а его каким-либо образом закрепить на своей шее.
– А сумка? Где моя сумка?
– Ну, ты и бесстыжая, Варька… – вздохнул Зебрик. – Сумка потерялась.
– Замечательно! Отлично! У меня там вещи… необходимые…
– Плюнь и забудь. Подожди, я сейчас… поищу верёвку. Да, будешь донимать своей сумкой – исцарапаю.
Зебрик растворился в темноте. Вокруг меня высились зловонные горы мусора. Где-то слева работал трактор, а справа заливисто лаяла собака. От запахов меня мутило, даже тело, казалось, покрылось вонючей слизью. Неожиданно для самой себя, я расплакалась, проклиная и Зебрика и весь этот день. За спиной зашуршало, я дико закричала и шарахнулась влево – почва из-под ног вырвалась, и я полетела куда-то вниз. Плюхнулась в жижу, отдающую болотом. Благо, оказалось мелко: почти до пояса. Руки ощупали сырую склизкую шерсть. Меня объял ужас: я в трупе животного! Мной всецело овладела истерика. Думается: глядя на меня в тот момент, можно было, не сомневаясь ставить диагноз – буйно-помешанная, опасна для окружающих…
Я не помню, как меня извлёк Зебрик, но уверена: помедли он ещё пару минут, и у меня точно поехала бы крыша, основательно и надолго.
Изгвазданная с ног до головы в грязи, вся в слезах и соплях, я медленно приходила в себя, валяясь в ногах Зебрика. Смутно помню, что он пытался достучаться до моего воспалённого сознания: просил что-то сделать. Прошла целая вечность, прежде чем я услышала его. Зебрик, буквально, умолял помочь ему: у нас осталось мало времени, а лететь ещё далеко. Из-за терзаемой изжоги, он не может долго нести меня в зубах, по-этому, если я против пакета, то должна из верёвок связать нечто такое, чтобы и я была привязана, и на нём прочно сидело. Материал лежал рядом: ремешки, шпагат и кусок капронового шнурка. Будь я в прежнем виде, справиться с заданием плёвое дело. Но сейчас, в образе Дюймовочки, когда обычный шпагат, как морской канат, пришлось изрядно повозиться. С горем пополам, ободрав пальцы и пообломав ногти, мне удалось связать приличную конструкцию. Впрочем, стопроцентной гарантии в её прочности не было…
– Слушай, Зеб… я точно в трупе была?
– Нет. Старый разбитый сапог. Женский, утеплённый.
– Сапог!? – Меня внезапно разобрал гомерический смех, и я окончательно пришла в себя.
Мы снова летели. Вокруг царила ночь, над нами проплывали тёмные облака: воздух был влажный, возможно, дождь прольётся. Моё игривое настроение быстро улетучилось, и я почувствовала жуткий холод. Мокрая одежда, казалось, превратилась в ледовый панцирь. Вскоре я уже не могла шевелить ни рукой, ни ногой, губы так же одеревенели. Если бы не верёвка, обхватывающая в поясе, меня давно бы сдуло.
Зебрик спешил, ему тоже было не сладко: видимо, изжога вконец замучила. Полёт был неровный, с частыми провалами в «воздушные ямы». То ли от холода, то ли от болтанки меня стало укачивать. Я не сопротивлялась, напротив, хотелось смертельно заснуть и проснуться уже на месте. А там горячая ванна… а-ах! Но вырубиться не получалось: только погружалась в сон, как очередной вираж Зебрика выдёргивал меня в ледяную действительность.
Внезапно полёт прекратился, словно Зебрик наткнулся на препятствие: мы зависли, как марионетка на нитках.
«Что случилось? – мысленно спросила. – Опять изжога?»
«Нет,» – едва слышно прошуршало в «наушниках».
Медленно планируя, Зебрик стал опускаться. Вскоре я разглядела, что внизу раскинулся лес, впрочем, он скоро оборвался и далее пошли поля, а между ними тянулась ровной ленточкой дорога. Она была пустынна. Зебрик планировал прямо на дорогу. Когда до неё оставалось метра три, он резко рванул вперёд, летя точно по центру дороги. Неужели подлетаем? Голова Зебрика мешала рассмотреть, что там впереди. Я хотела приподняться, но одеревеневшее тело не слушалось. «Подлетаем?» – мысленно послала вопрос.
Зебрик не ответил. Он неожиданно завалился набок, и стремительно стал удаляться влево от дороги. Когда он вернулся в нормальное горизонтальное положение, я увидела: примерно, в километре от нас дорога переходит в улицу деревни, деля её на две равных части. Зебрик, похоже, решил залететь в деревню со стороны леса.
«Ура! Ещё пять-десять минут и закончатся мои мучения!» – внутренне ликовала я. Зебрик, видимо, испытывал тоже самое, ибо скорость полёта значительно увеличилась. Однако, по мере приближения леса, у меня закрались сомнения, что это не наша деревня. Возможно, наша там, в глубине леса. Сколько же ещё лететь?
У самой опушки Зебрик свернул направо и полетел вдоль леса. Внизу змеилась узкая дорожка, а рядом канава, заросшая разлапистым кустарником. Деревня отсюда казалась длинным поездом, кое-где в «вагонах» мерцали огоньки. Зебрик вновь повернул направо, в сторону деревни: мы летели к головным «вагонам».
Всё таки наша! Зебрик опустился ниже, почти к самой пашне. Моё горячее внутреннее ликование сказалось и внешне: я постепенно «оттаивала». Опять ощущался страшный холод, но я уже могла шевелить руками и ногами. Ничего, потерплю: вон дома – рукой подать…
И тут случилось невероятное: Зебрик резко взмыл вверх, меня швырнуло в сторону, крутануло на верёвке, сдавив живот так, что в глазах померкло. В «наушниках» зашуршало, и в барабанные перепонки ударил горячечный шепот Зебрика: «Варя, нас не пускают… Я не знаю, что делать! Опаздываю…»
Я всё ещё не могла справиться с дыханием, боль в животе захватила так, что даже мысленно не смогла ответить Зебрику. А он точно обезумел: метался из стороны в сторону, что-то непонятное кричал. Я изо всех сил пыталась усидеть на месте, но неожиданные молниеносные виражи приводили мои старания к нулю: меня болтало и трепало, точно тряпицу на ветру. Наконец, выбившись из сил, Зебрик рухнул на пашню. Его тело сотрясалось от учащённого дыхания и… от плача. Да, он плакал навзрыд, как ребёнок от горькой обиды.
Я потянулась к его уху:
– Зеб, кто не пускает? Вот же деревня, метров триста осталось.
Зебрик судорожно всхлипнул, молча поднял лапу и, выпустив когти, ударил воздух перед собой. Лапа не опустилась, как следовало ожидать, а упёрлась, точно в стену. Перед нами была невидимая преграда! А ещё точнее: деревня находилась под незримым куполом. Теперь понятно, почему так метался Зебрик: он искал брешь.
– Что же теперь делать?
– Не ведаю…
– А те, кто послал тебя за мной, знают?
– Кабы ведали, уже дали б знать, – тяжко вздохнув, сказал Зебрик.
Я чувствовала, как во мне просыпается знакомое чувство: предвестие истерики. А потом меня осенило: что если попробовать разозлиться и пожелать, как тогда «вольве»? С трудом, но удалось подступавшую истерику преобразить в гнев и ненависть.
– Зараза, что б тебе лопнуть и развалиться на куски! – Глянув в ладонь, «швырнула» поверх неё слова, как если бы это были камни. Ладонь запылала, как ошпаренная, в грудь что-то ударило, меня отбросило на спину Зебрика. Если бы не веревка, наверняка, отлетела бы далеко на пашню. Похоже, брошенный мною «камень» отскочил от преграды и, рикошетом, влепил мне в грудь.
Я уже поднималась, с намерением повторить бросок, как услышала звук, похожий на треск лопнувшего стекла. Зебрик вскочил, мотнул лапой, и она беспрепятственно опустилась на пашню. С гиканьем Зебрик пробежался и взлетел.
– Получилось! – заорала я.
До деревни оставалось метров двести, когда я услышала за спиной странные звуки. Обернувшись, оцепенела: нас преследовала бесформенная масса.
– Зеб!
Вместо крика лишь шипение выдавилось сквозь онемевшие губы. А Зеб уже метнулся в сторону, но масса рассыпалась на мелкие кусочки, которые стремительно окружали нас. Спустя минуту, стало ясно, что «кусочки»– это летучие мыши. Кольцо сужалось.
«Сон в руку!» – мелькнуло у меня в мозгу. Только эти твари нападали без единого звука. Удары крыльями по голове, по лицу, следом, точно бритвой, когти полосовали открытые участки тела. Я ничего не видела, закрыв глаза руками. Тщетно Зебрик метался в крутых виражах: твари, буквально, облепили нас. Как и во сне, я ощущала кровь, что струилась по лицу, по рукам, по шее. И так же не было сил кричать – только боль и ужас. В голове сплошной гул. На мгновение гул, словно выключили, и я услышала откуда-то издалека, едва слышно:
– Варя… ладонь… погибнем…
И снова изнуряющий гул наполнил голову, казалось: вот-вот полопаются перепонки. По лицу стали бить чаще, точно знали, что нельзя мне позволить отнять руки.
Зебрик падал. Честно скажу: мысленно я уже приготовилась к смерти. Странно только, что ощущение было полного безразличия: ну, погибну, ну, съедят меня эти твари…
Зебрик упал на лапы, не удержался и завалился набок. Верёвка сместилась, и я съехала под лапу Зебрика. Возможно, он почувствовал это: тут же повернулся на спину и стал отбиваться всеми четырьмя лапами от наседавших упырей. Я отняла руки от лица, воспользовавшись передышкой. Вокруг нас кружил рой этих тварей, посекундно атакуя бедного Зеба, который отбивал атаки лапами и хватал зубами наиболее наглых. Даже сквозь гул в голове я слышала хруст мышиных костей.
– Сволочи! Чтоб вас… – начала я, глядя в ладонь, но закончить, не успела: вцепились в волосы, дёрнули – и вот я уже в воздухе с болтающейся верёвкой на поясе. Эти твари перегрызли её. Земля и отбивающийся Зеб стремительно удалялись. Меня несли в сторону леса.
Я была в полушоковом состоянии, безвольно болталась на весу. Однако краем глаза отметила: меня сопровождает плотное кольцо мышей. Значит, они бросили Зеба, добились цели и возвращаются с победой к тому, кто их послал. Внезапно меня, будто с силой встряхнули за плечи: «Дура! чего ждёшь: руки-то у тебя свободные?!»
– Гады! Сволочи! Чтоб у вас глаза повылазили! Чтоб вас в клочья разорвало!
Ожгло руку внутренним огнём, затем хлопок – и я, забрызганная чем-то гадким, кверхтормашками полетела вниз. Мелькнуло в голове: «Всё! Варька, счас от тебя будет оладушка…»
Но не суждено было Варьке разбиться в оладушку: у самой земли, в прыжке, поймал меня Зебрик. Всхлипывая, как ребёнок, уставший плакать, он энергично принялся вылизывать меня, как кошка-мать новорождённого котёнка.
– Всё! хватит! Прекрати!
– Я думал… думал… потерял тебя…
– И потеряешь, если не доставишь, куда надо.
– Рванули!
И вот я снова на загривке Зебрика. Иссечённые и избитые лицо, руки, голова саднили. Расслабленность повлекла за собой усталость: веки отяжелели, меня клонило в сон. Цепко держась за шерсть Зеба, поминутно трясла головой, стряхивая сонливость.
До деревни оставалось совсем ничего, метров сто, когда Зебрик, вдруг, странно дёрнулся и стал падать. Мою сонливость как ветром сдуло.
– Что? Опять не пускают?
Зебрик не ответил: ударился о землю грудью, перевернулся – меня камнем швырнуло вперёд. Упала удачно: в яму, на дне которой был клок перезимовавшей прелой соломы. Яма, конечно, сказано громко – для прежней Варьки ростом в полтора метра, это просто выемка размером с обычную суповую тарелку, для Дюймовочки – яма. Выбраться из неё оказалось нелёгким делом: края ямы рыхлые, всё время осыпались, увлекая меня на дно. Вспомнился кадр из фильма о животных: букашка попала в песчаную ямку и тщетно пытается выбраться, но песок осыпается, букашка снова и снова оказывается на дне. А потом дно оживает: появляется страшная голова – и букашке каюк. Сейчас я была как та букашка: все мои попытки оканчивались неудачей. Я уже ревела в голос, звала Зеба, но, увы…
Комок земли, величиной с кулак обычной Варьки, оторвался и сбил меня с ног. Я вновь оказалась на дне, да ещё комок, зараза, придавил ноги. Изматывая последние силы, истерично колошматила его кулаками, но только поднимала пыль и утомляла руки. Обессилев, упала, сотрясаясь от плача. Небо, до этого затянутое белёсой пеленой, светлело: пелена лопалась, и прорехи расползались. Словно кто-то там наверху гневно раздирал полог, скрывавший от него нечто важное. Вскоре от пелены не осталось и следа, глазам предстало чистое звёздное полотно. И месяц, заглядывавший в яму, где уже тихо – сил не осталось – скулила Варька – Дюймовочка. Месяц иронично усмехался, выпячивая острый подбородок. От чего мне стало ещё горше…
Сверху послышался шум, как если бы по земле тащили бревно. Края моей ямы стали осыпаться, заваливая меня землёй. Задёргалась, как безумная, дико закричала. На яму наползала огромная тень. Меня охватил невиданный ужас. «Всё, сейчас засыпят, точно картофелину при посадке… «– трепыхнулось на задворках сознания. Тень закрыла небо, в яме образовался мрак. Земля продолжала осыпаться, по пояс я уже была капитально упакована. И вдруг на меня опустилось нечто – почудилось, бревно, – и окончательно вдавило в грунт. На поверхности осталась лишь рука. Задыхаясь, заколотила этой рукой по «бревну». «ШЕРСТЬ?! ЭТО ЖЕ ЛАПА ЗЕБРИКАМ!» Стала хватать за шерсть, дёргать её. Лапа приподнялась – рука моя нащупала прижатый коготь. Вцепилась намертво, резко качнула – лапа потянулась вверх, выдёргивая меня из земли, как морковину.
Да, это был Зебрик! Мой славный котик, трижды спасший меня от погибели! Он лежал у края ямы, уронив голову между лап. Я, в каком-то болезненном возбуждении, ползала по его мордочке, целуя каждую шерстинку, рассыпая благодарности и ласкательные слова. Зебрик тяжело вздохнул, и моя нездоровая эйфория улетела вместе с его выдохом: он был пугающе обездвижен, глаза закрыты.
– Зеб, алё, ты чего? Что ещё случилось?
Он не шелохнулся. Добралась до его уха и повторила вопрос в самую раковину. Его тело дрогнуло мелкой дрожью, рот приоткрылся, выдавив пару непонятных слов. Я спустилась к самым губам, приникла к ним и услышала далеко-далеко знакомый голос. Он с трудом пробивался сквозь хрипы и шипение. Так бывает при плохой связи с междугородним телефоном.
– Иди… прямо… только прямо… там речка и мосток… за ним ворота… на них колокольчик без языка…. Тронь его… тебя встретят…. Поспеши!..
– А ты? Что с тобой?
– Со мной… всё….Опоздал… Прощай, Вар… – Это были последние его слова: я опомниться не успела, как вместо тёплого Зебрика… оказалась холодная деревянная скульптура кота.
«Опять сон в руку,»– вяло трепыхнулось в голове.
Что было потом, помню смутно. Кажется, наревелась до икоты… и непривычно болело в груди, там, где сердце… Мне ещё не случалось терять близких и родных, да и мёртвых я видела только мух, комаров и тараканов. И вот случилось… Зебрик, с которым мы провели несколько часов, который трижды спас меня от смерти… стал мне роднее родного. Я это поняла тотчас, едва осознала, что Зебрик умер. Я обливала слезами его деревянную мордочку, а в ушах звучал насмешливый и такой родной голос: «Козявка…» И становилось ещё больнее и трудно дышать…
В какой-то момент я вспомнила о Даре, но все попытки оживить Зебрика оказались тщетны. Помнится, впервые в жизни я употребила матерные слова, все, какие слышала когда-либо: взобравшись на спину Зебрика, кричала-ругалась до хрипоты, захлебываясь слезами, неведомому дарителю – зачем мне Дар, если я не могу оживить родное существо? забери Дар назад и верни жизнь Зебу!..
Меня никто не услышал, не отозвался, только в голове, как метроном, застучало: поспеши, поспеши, поспеши… Стоп! Может, действительно, надо поспешить, может там, где меня ждут, помогут Зебрику?
Легко сказать – труднее сделать. Будь я прежней, расстояние до деревни преодолела бы за считанные минуты, но в образе Дюймовочки сто метров вырастали в километры по пересечённой местности: ямы, глубокие овраги, травяные джунгли. Путь оказался во много раз сложнее, чем я представляла. Даже небольшой отрезок пашни требовал огромных усилий. А сил-то у меня совсем не осталось: усталое, избитое и кровоточащее тело протестовало движению. Оно хотело лечь и заснуть. Пожалуй, только огромное желание побыстрее добраться к тем, кто вернёт жизнь Зебрику, тянуло и толкало моё безвольное тело.
Пашня предстала горами, где было всё: пологие и крутые подъёмы-спуски, «ущелья» со столешницу и «марсианские плато». Впрочем, – к счастью! – в «горах» не было рек и озёр. Спустя вечность, «горы» плавно перешли в «долину». Я чуточку передохнула, восстановила дыхание и тронулась дальше. В непролазные травяные джунгли. Свежая трава доходила мне до плеч, а прошлогодняя, сухая, как корабельные сосны, уходила далеко в небо. Я продиралась, как могла. Часто падала, удваивая раз за разом количество ушибов и порезов. Плакать уже не было сил, да и слёзы иссякли. Во рту пересохло, горло при каждом вдохе, будто наждачкой шоркали. В носу свербело, даже чихнуть не получалось. Болели глаза, в уголках нудно щипало. «Зебрик… Зебрик… «– странно, точно со стороны слышала свой голос. Ощущение полное: в горячке бредит…
Не знаю, не могу объяснить, как преодолела «джунгли» и вышла в «степь». Даже не обрадовалась-опустилась кулем и долго тупо сидела в траве. Когда почувствовала, что сон овладевает мной, каким-то образом встряхнулась, поднялась.
«Зебрик… Поспеши… «– губы вновь и вновь выдавливали эти два слова и, словно, две руки толкали меня в спину.
Молодая трава здесь была намного выше и толще, местами я, как «козявка», на четвереньках продиралась сквозь заросли. Внизу оказался слой пепла от сгоревшей прошлогодней травы, я изрядно измазалась в саже и наглоталась её.
Неожиданно я уткнулась в камень, он лишь частично высовывался из земли, но был велик для Варьки – Дюймовочки. Стала обходить его, как высокий бетонный забор. Стоп! вот здесь, пожалуй, можно взобраться на покосившийся «забор» и глянуть: не сбилась, всё ещё прямо иду и далеко ли до мостка.
Взобралась с четвёртого раза. Не сразу – глаза опять слезились – рассмотрела перспективу. У-Р-Р-РА! Мосток был рядом, под ним сонно бормотала речка – река.
Не помню, как слетела с «забора». Опять вернулись слёзы и потекли ручьями. Следом вернулась чувствительность тела: боже, на нём, казалось, не осталось здоровой клеточки! – сплошная ноющая рана… Удивительно, только в эти, последние минуты, почему-то, чем больнее было рукам и ногам, тем крепче они становились.
Внезапно трава расступилась, и я вывалилась на тропинку – для меня настоящая дорога. До мостка уже бежала, охая и морщась от боли в ступнях и коленях. Вот и ворота! Колокольчик – колокол висит высоко, рядом с ручкой калитки. Подобрала несколько камушков, попыталась попасть, но, увы! пальцы плохо слушались. Пришлось лезть на ворота. Здесь мне очень помогли поперечные трещины в досках. Не обошлось без заноз, но в эти минуты я, словно, забыла о себе: там, на пашне, ждёт Зебрик, нужно спешить…
Смутно помню, как доцарапалась до колокола, толкнула его от себя, он подался легко, тихо скрипнув, и вернулся….смахнув меня, как муху. Я полетела вниз…
Глава 4
Проснулась я от грома. Это мне так показалось: на самом деле, это был грохот упавшего ведра в сенях.
Я не сразу сообразила, где я: в голове почему-то всё путалось и мельтешило. Надо мной потолок, некогда белый, а теперь желтоватый, в рыжих пятнах и разводах, в центре тускло светится запылённая лампочка. Я хотела приподняться и не смогла: что-то прочно держало меня за шею. Точно мягкий мохеровый воротник свитера, внутри которого металлическое кольцо. Тело, от шеи и до кончиков пальцев на ногах, находилось в каком-то желе. Я это ощущала кожей, ибо была абсолютно голая. Перевела взгляд с потолка на стену: старый с облупленной краской сервант, за стеклом горки тарелок, чайные сервизы и масса разных фаянсовых статуэток. Слева от серванта другая стена – он стоял в углу. На стене электросчётчик, чуть ниже его проволочная сушилка для тарелок, тесно заставленная посудой. Далее – окно, на подоконнике череда баночек и горшочков с всевозможными растениями. Справа от серванта дверной проём, непривычно широкий. Дверь окрашена в тёмно-красный цвет. Сразу за ней прибита к стене сухая ветка, на ней чучело птицы. Кажется, удода. Далее, перпендикулярно стене, длинная занавеска. Куда она уходила, я не могла видеть: шейный корсет не позволял вертеть головой.
Ниже чучела располагались небольшое круглое зеркало, полочка для мыла, рукомойник и раковина. Первоначально, лишь скользнув взглядом по зеркалу, я отметила нечто знакомое. Вернулась, всмотревшись пристальнее: «нечто» оказалось моей головой – она торчала в центре крышки, а всё остальное было в коробке из-под мягкого масла, дико рекламируемого по телику. Коробка стояла на столе, застеленном цветастой клеёнкой.
ЧТО ВСЁ ЭТО ЗНАЧИТ?! Я дёрнулась изо всех сил, но лишь причинила боль шее. Тело свободно бултыхалось в вязкой жидкости.
– Ау! Есть тут кто? – Мне, казалось, что закричала очень громко, однако услышала только сиплый писк. Повторила – тот же результат.
«Я – «голова профессора Доуэля?» Если это кошмарный сон, тогда почему в шее настоящая боль?»
Дверь тяжко вздохнула и открылась: в комнату вошла… великанша. Женщина была очень стара: дряблое морщинистое лицо, впалый рот. Голова повязана линялым зелёным платком, концы платка связаны под массивным сухим подбородком. На старухе была светло-коричневая куртка с нашивкой на предплечье, которые обычно носят рабочие. Кажется, робой называется.
Старуха замерла спиной ко мне, послышалось металлическое звяканье и плеск воды: руки моет. Затем она прошуршала чем-то и подошла к столу. Рядом с моей коробкой появился стакан с зеленовато-оранжевой жидкостью.
Я затаила дыхание и, чуть прикрыв глаза, наблюдала за старухой. Она отошла к серванту, что-то взяла там и вернулась. Громыхнула стулом, подвигая поближе, села. Склонившись, достала из-под стола и поставила на стол высокую закопчённую кастрюлю, дном вверх.
– Ну, дочка, хватит щуриться и притворяться спящей. Я, как вошла, поняла: не спишь, – говоря это, старуха подняла коробку со мной и поставила на кастрюлю. Теперь я находилась на уровне её лица. – Как горлышко? Пересохло? – Старуха надела очки, одной рукой приподняла стакан, в другой у неё была… пипетка. Мягкий, успокаивающий голос старухи и её бесцветные глаза за стёклами очков, излучавшие тепло и что-то ещё хорошее, незнакомое мне… В общем, расположили меня к хозяйке с наилучшей стороны. Я открыла глаза и поздоровалась, но опять услышала лишь сипение.
– Погодь, погодь, дочка, сейчас наладим голосок. Открывай ротик.
Меня поили как беспомощного птенца. Я судорожно глотала падающие капли, не ощущая ни вкуса, ни запаха жидкости. Они проявлялись постепенно, капельным путём. Когда, наконец, восстановились обоняние и вкусовые ощущения, я бы затруднилась сточным определением: жидкость не имела одного вкуса и одного запаха – это было нечто вроде ассорти, коктейля. Главное, что глотать было приятно. А вскоре я обрела голос и нормальное ощущение тела, здорового и полного сил. И, разумеется, всё сразу вспомнила: Зебрик, полёт… Я стала говорить, быстро, слишком быстро: получалось сбивчиво и непонятно.
– Погодь, тарахтелка. Не стрекочи, вразумительно растолкуй.
– Извините, я боюсь не успеть. Там, на пашне, Зебрик… он стал деревянный…
– Опоздал, сердешный. Что поделаешь, доля его такая…
– Вы не поможете ему?!
– Я бы рада, детка, но не в моих силах. Чужое проклятье на Пёстром, не мне его и снимать. Ты лучше поведай, как он тебя оборотил в кроху.
Я подробно рассказала, что и как было во дворе за забором. Старуха слушала очень внимательно, кивая головой.
– Так… И какое же словцо велел сказать?
– Слово… Я… забыла… Не помню!
– Ладно, не печалься, это полбеды, – успокоила меня старуха. – Скумекаем.
– А Зебрику… вообще можно помочь?
– Не ведаю, детка.
– Но вы же эта… колдунья, да?
– Я была когда-то ворожеей, да вся вышла. Что мы всё лясы точим, тебя пора вынимать.
– А что со мной не так?
Кроме многочисленных синяков и порезов, я, падая с ворот, прибавила сотрясение мозга и вывих обеих рук в локтях. Вот и плаваю второй час в целебно-восстановительном растворе.
Баба Нюра – так просила называть себя старуха – поставила на табурет тазик, налила в него тёплой воды, затем осторожно освободила меня от жёсткого «ошейника».
– Забирайся, – подставила крупную цвета варёного «в мундире» картофеля ладонь. Страшно стыдясь своей наготы, липкая, словно ягода из варенья, скользнула я в руку бабы Нюры. И тотчас оказалась в воде. Тазик представлял сейчас для меня приличный бассейн. Баба Нюра пинцетом отщипнула от куска мыла крошку, протянула мне: – Хлюпайся, не буду стоять над душой.
Она вышла. Я с огромнейшим наслаждением принялась хлюпаться. Вроде ничего особенного: вода, мыло… но ощущения такие… такие, что словами не передать. Такое блаженство… просто, супер – супер!
Баба Нюра вернулась как раз в тот момент, когда я начала терзаться: пора бы и ополоснуться, но как?
– Готова? Счас, погодь, – Баба Нюра опустила в тазик широкую дощечку, велела забраться на неё. Я оказалась на довольно устойчивом плоту. Черпая столовой ложкой из ковшика воду, баба Нюра, радушно улыбаясь, стала поливать меня: – С гуся вода, с Варюшки хворобы и напасти!
Она говорила что-то ещё напевное, но я разобрала только эту фразу. Закончив ополаскивание, баба Нюра метнулась к печке, в которой слишком громко для меня потрескивали дрова, сдёрнула с верёвки махровое полотенце, чертыхнулась: – Тьфу, дура баба! Это ж для тебя, что ковром утираться. Погодь чуток. – Скрылась в комнате, где тотчас заскрипела дверца, видимо, шкафа. – Бегу, бегу! Не захолонула? – спросила, расстилая на столе обычный носовой платок. В следующее мгновение оказалась я на нём. – Утирайся.
Оделась я в свою одежду, чистую и тёплую. Правда, местами рваную, оно и понятно: баба Нюра, при всём желании, не могла её починить – слишком мала. Пока я сушила волосы у дверцы печи, сидя на горе из поленьев, баба Нюра колдовала у стола, сооружая для меня обеденный стол из спичечных коробков: два коробка, сверху белый лоскуток-стол и скатерть, коробок, застеленный куском зелёного плюша – тахта. Роль тарелки досталась чайной ложке, которой обломили ручку. Ошпаренная кипятком и заострённая спичка– вилка.
Уже сидя за накрытым столом, я впервые обратила внимание на будильник за стеклом серванта: четверть третьего ночи. Значит, прошло четыре часа с момента нашего с Зебриком вылета из Питера. Ночь в разгаре, вроде не время для еды, но чувство голода было такое, будто сейчас середина дня, а с утра маковой росинки во рту не было.
– Кушай. Плотно кушай. Когда следующий раз будет – неведомо. Пойду во двор, гляну: запаздывают твои сопутники. А ты шибче жуй, думать опосля будешь.
Не успела я осознать сказанного, как баба Нюра вышла. Сопутники – от слова «путь»? Что это значит? Ещё не конец пути? Получается так… А про еду, что следующий раз неизвестно когда поем, как понимать? Стоп, Варька, баба Нюра права: сначала поесть, потом думать, что и как. Хоть и пропал аппетит. Чем нас потчуют? Картошка с куриным мясом, солёные огурчики и квашеная капуста малинового цвета с кусочками столовой свёклы. Отдельно, в розетке, кажется, студень. Хлеб порезан крохотными кубиками. Верно, говорят, что аппетит приходит во время еды: если поначалу мне показалось, что еды слишком много, то вскоре я поняла – приговорю всё без напряга.
Я уже заканчивала, когда за окном что-то зашуршало, и неподалеку залаяла собака. Затем заговорила баба Нюра, но слов я не разобрала. Любопытство толкнуло меня к окну: перепрыгивая с горшка на горшок, продравшись сквозь густой куст «мокрого Ваньки», я приникла к стеклу. Освещенный лунным светом дворик, огранённый ещё голым кустарником, в центре крутилось зелёное облачко. Баба Нюра стояла на крыльце с вытянутыми руками, точно выгадывала момент кинуться и остановить верчение облачка. А оно, вдруг, само замерло, помедлило секунду-другую и стало опадать, растекаясь по земле. Через минуту от него не осталось и следа, а на земле… стояли мальчишка и чисто серый кот. Баба Нюра что-то спросила, ей ответили. И все трое скрылись за дверью веранды. В сенях ещё некоторое время слышались голоса, шаги. Я вернулась на своё место. Скрипнув, дверь распахнулась, пропуская сначала мальчишку, затем хозяйку.
– Не разувайся. Мой руки, и седай к столу.
– Мне только чаю, – глухо ломающимся голосом сказал мальчишка, снимая с плеча чёрную пузатую сумку. Повесив её на гвоздь, рядом с сервантом, подошёл к рукомойнику. Со спины мальчишка походил на угловатую девчонку, шапка пышных русых волос, с завитками, увеличивала сходство. Мальчишка был на голову выше меня, той, настоящей. Одет в заношенный джинсовый костюм, под курткой рубашка в сине-чёрную клетку, на ногах простенькие кроссовки.
В дверь заскреблись. Мальчишка, не отрываясь от рукомойника, ногой приоткрыл дверь: в щель проскочил серый кот. По сравнению с Зебриком, этот был красавцем. Симпатичная мордочка, в меру упитан и ухожен. Баба Нюра суетливо наполнила миску едой, поставила рядом с печкой.
– Ешь, – погладила кота по спине. – Успел. Я уж боялась, что разделишь судьбу Пёстрого. Не повезло, бедняге.
Кот уркнул в ответ и принялся, жадно, есть.
– Сынок, как покушаешь, сходим, тут недалече. Подмогнёшь мне.
– Хорошо, – мальчишка вытер руки, подошёл к столу и застыл, увидев меня.
– Ах, да, сынок, замешкалась я, – подошла баба Нюра. – Знакомьтесь. Это Варюшка, с Пёстрым у них незадача вышла… А это Вадик. Садись, садись, нет у нас, сынок, времени прохлаждаться.
Вадик опустился на табурет, искоса поглядывая в мою сторону.
– Что ж ты худющий такой? Мало кушаешь? – спросила баба Нюра, ставя перед ним тарелку с картошкой.
Вадик что-то буркнул под нос. Он действительно был худоват: впалые щёки, заострившийся подбородок с уже не детским пушком, а взрослой щетиной. Густые пышные брови, насупленный взгляд карих глаз. Если со спины он походил на девчонку-пятиклассницу, то спереди выглядел на все восемнадцать. Или нет, скорее на моего ровесника, но повзрослевшего вследствие трудной жизни. По-моему, ерунда какая-то, но почему-то подумалось в тот момент именно это. И ещё посетила мыслишка: может, болезнь… Тьфу на тебя, Варька! ещё накаркаешь…
Вадик ел неторопливо и, я бы сказала, красиво. Чувствовалось: это не временное, не из желания показать себя с лучшей стороны, а естественные его поведение и манеры. Задумчиво смотрел в тарелку и, похоже, в мыслях был где-то далеко отсюда, руки же просто выполняли привычную работу. Кстати, о работе: судя по его рукам, мальчишка не белоручка.
Баба Нюра, всё время что-то бормоча под нос, поминутно выходила на крыльцо. Значит, ждёт ещё гостей. И они запаздывают.
– Спасибо, – поднялся Вадик, отнёс грязную посуду в раковину, взял губку и кусок мыла.
– Оставь, я вымою, – остановила его хозяйка.
– Тогда, может, сходим, куда говорили? – Вадик вытер руки, достал из кармашка сумки пачку сигарет и зажигалку.
Баба Нюра глянула на меня, на окно, тяжко вздохнула:
– Пойдём.
Однако к двери первым метнулся Серый, широко и самодовольно облизываясь.
– Ты куда навострился?
– Так… это… как обычно.
– У тебя время последние минутки отщёлкивает…
– Знаю! Так не отнимай и их. Следующий раз, знаешь, когда будет?
– А коль не поспеешь?
– Поспею, – Серый упёрся лбом в дверь и она, скрипнув, приоткрылась – кот сиганул в щель.
– От гулёна! Каждый раз приползает весь ободранный. Всё неймётся, старый ловелас.
– Сколько ему? – спросил Вадик, разминая сигарету и, искоса, поглядывая на меня.
– А шут его знает. Они мне в наследство достались, от прежней. Я уж, почитай, третий век завершаю.
– Третий… что? Век?? – Вадик недоверчиво глянул на бабу Нюру.
– Третий, милок, третий. Вот вас провожу, и буду ждать смену. Варюшка, доченька, ты уж поскучай одна. Мы мигом обернёмся.
Оставшись одна, я соскочила с «тахты», прошлась по столу, разминая ноги. Голова пухла от вопросов, на которые не было ответов. Пока не было. Зачем я здесь и почему именно мне всучили этот… Дар? Даже не удосужились поинтересоваться: а хочу ли я? нужен ли он мне? Кто третий: мальчишка? девчонка? взрослый? Куда собирается «проводить» нас баба Нюра? и как надолго? Могу ли я отказаться, если что-то меня не устроит?
В уличную дверь забарабанили. Я метнулась к окну, но опоздала: кто-то уже вошёл на веранду. Тяжёлые шаги приблизились к двери, и она сотряслась от удара. Я, инстинктивно, спряталась в кусте герани. В следующую секунду дверь резко распахнулась, и в комнату ввалился увалень. Первое, что я увидела сквозь листья, это – пухлая рука, держащая за хвост деревянного кота. Зебрик?! Я отодвинула мешавший обзору лист герани, и крик ужаса комом застрял в горле: это был Вадик, но какой… Его, будто, воздухом накачали, как резиновую куклу… «Вадик» небрежно бросил Зебрика на дрова, окликнул:
– Хозяйка, алё?
Я медленно приходила в себя, осознавая: это не Вадик и кот не Зебрик. А кто? Третий? Или это какая-то колдовская штучка? Иначе, зачем делать такую… уродливую копию Вадика?
Лже-Вадик протопал в другую комнату и, не обнаружив хозяйку, громко выматерился. Вернувшись, подошёл к столу, отломив полбатона, стал есть, неприятно чавкая. Наклонился, внимательно рассматривая мою «мебель».
– Прикольно, – хмыкнув, щелчком разрушил «тахту». Прошёл к печке, загремел крышками, заглядывая в кастрюли и сковородки. Вернулся к столу со сковородой, которая наполовину была заполнена всё той же картошкой с курятиной. Ел Лже – Вадик шумно, торопливо, осматриваясь по сторонам. Задержал взгляд на чучеле удода, затем, скатав шарик из хлеба, метнул в него. Попал в голову, удовлетворённо гоготнул. Опустошив сковороду, продолжал жевать остаток булки.
– А пивка нет? – Не дождавшись ответа, вернул сковороду на место, вновь загремел крышками.
«Проглот, неужели ещё не наелся?!» С каждой секундой моя неприязнь к нему увеличивалась. Прямо руки чесались врезать чем-нибудь тяжёлым по этой квадратной спине, обтянутой кожаной курткой. Или хлестнуть прутом по раздувшейся заднице.
Вновь ругнувшись, Проглот грохнул очередной крышкой и вышел вон, оставив дверь приоткрытой. Я облегчённо передохнула, размяла затёкшие ноги и спину.
В сенях хлопнуло, похоже, дверца холодильника. Вернулся Проглот, неся в руках трёхлитровую банку с квашеной капустой и пластиковую бутылку с растительным маслом.
«Чтоб ты лопнул, обжора,»– искренне пожелала я, когда Проглот, наложив в тарелку капусту и обильно полив маслом, принялся есть. Конечно же, ничего с ним не случилось, ибо я желала без злости и не смотрела в ладонь.
Внезапно Проглот замер, с полным ртом и глядя на окно. Я затаила дыхание. Проглот судорожно глотнул, его пухлые пальцы ковырнули из батона мякоть, стали мять, как пластилин. Продолжая пристально смотреть на окно, Проглот скатал шарик. И тут меня ожгло догадкой: шарик предназначен мне! Но предпринять что-либо не успела: обрывая листья на пути, шарик шмякнул меня в грудь, в лицо, отбросил в угол окна. Я ударилась головой о раму и сползла вниз, под щербатое блюдце, на котором стоял горшок с растением.
«Ну, обжора, я тебе этого не прощу!» – только и успела подумать: перед глазами всё поплыло, голова наполнилась монотонным усыпляющим звоном, и я плавно заскользила в бездонную пропасть…
… Очнулась я от острой боли, она была всюду: в ногах, в руках, в шее. Будто кусали меня. С великим трудом разлепила налившиеся свинцовой тяжестью веки и – О, ужас! – меня… ели тараканы. Да, да, те самые твари, которых мы постоянно где-нибудь встречаем. Сейчас для меня они были велики, как для обычной Варьки, например, крысы. Видимо, эти твари, обнаружив меня бесчувственную, решили, что нашли добрый кусок еды. Разумеется, я вскочила как ошпаренная, отпрянула к стене. Трясло, как в лихорадке. За ближайшим горшком зашуршали, я в панике, стала поспешно отступать вдоль стены. Неожиданно стена оборвалась – кончился подоконник – и я полетела вниз. К счастью, у окна стояла длинная скамья, а на ней лежала тряпка, что-то вроде вязаной жилетки. Это смягчило моё «приземление». Выбираясь из глубокой складки, не заметила, как оказалась у самого края скамьи. Запоздало попыталась рвануть назад, но, увы! притяжение пола оказалось сильнее. По закону подлости, стоявшие под скамейкой тапки находились чуточку в стороне: я как лягушонок шмякнулась на крашенные доски. Надо сказать, удачно: ничего не сломала, не вывихнула. Но сильно зашибла руки и колени. Ужас, очевидно, выветрился во время падения – ему на смену пришла истерика. Растирая поочерёдно руки и колени, ревела, ругалась, проклиная всё на свете. Невыносимо хотелось домой… Лучше пьяная мать, вечно хмурый молчащий папка, несносная придира сестра, чем эти нескончаемые падения. Сколько можно?! Во имя чего эти муки и боли? Эй, вы там, к чёрту ваш Дар – НЕ ХОЧУ!!! Забирайте назад и верните меня домой! ХОЧУ ДОМОЙ!!! ХОЧУ ДОМОЙ!!!
Боль поутихла, и истерика пошла на убыль, а может, я просто устала. Баба Нюра и Вадик ещё не вернулись. Не слышно было и Проглота. Только в соседней комнате что-то похрипывало. Я решилась пройти вдоль стены к дверному проёму. Дверь здесь вообще отсутствовала: её заменяли две занавески из цветастого плотного полотна. Отодвинуть край мне не удалось (не по силам), пришлось идти на середину порога, где занавески неплотно приникали друг к другу, образуя щель.
На диване спал Проглот, небрежно развалившись, и протяжно храпел.
«Пожрал и в тряпки, дебил какой-то. Нет, тут определённо, колдовской умысел: кто-то хочет зло посмеяться над Вадиком. Ты худой и тонкий – будешь толстый и жирный. У тебя одёжка ношеная – переношенная – заменим на шмотки фирменные, новёхонькие. Что получилось? Умора! Обхохочешься! Видок, действительно, ещё тот… Но зачем? Стоп! а что если те, кто пытался похитить меня над пашней, захватили третьего….сотворили это «чудо в перьях» и выдали, как оригинал?! Чтобы сорвать планы бабы Нюры… Тогда… «-Я не успела завершить мысль: в сенях послышались шаги и в комнату вошли баба Нюра с Вадиком. Последний бережно нёс на руках деревянного Зебрика.
– А вот и мы… – начала и осеклась баба Нюра: она смотрела на стол, где мой след простыл. – Батюшки! девонька, где ты? Не дай, боже, за стол угодила: там же пыли, почитай, метровый слой. – Метнулась в сени, вернулась с переноской – лампочка с длинным проводом и вилкой на конце, – включила в сеть. Вадик положил Зебрика на дрова, взял у бабы Нюры лампочку и сунулся под стол. Всё это время я пыталась привлечь их внимание: кричала, топала ногами, но в их шуме моя мышиная возня просто тонула.
Баба Нюра тоже опустилась на колени, полезла под стол. С одной стороны, это выглядело смешно, с другой… Я даже прослезилась от чувства благодарности: чужие, в сущности, люди так беспокоятся обо мне, что готовы ползать на коленях, глотать пыль…
Мне оставалось только приблизиться к ним, физически привлечь внимание, но… Интуитивно, я сообразила, что это небезопасно: переговариваясь, Вадик и баба Нюра ежесекундно меняли положение тела, и могли элементарно придавить меня, не заметив. Значит, надо добраться туда, где меня ищут: под стол. Я двинулась, и как раз вовремя: там, где только что стояла, оказался бело-синий кроссовок Проглота.
– Алё, хозяева, чё за фигня? Обещали пиво…
Я юркнула под скамейку. Вадик и баба Нюра резко выдернулись из-под стола-при этом взорвалась лампочка, – и так и сели, поражённые увиденным.
Проглот тоже обалдело взирал на Вадика и беззвучно ловил воздух открытым ртом. Воцарилась гнетущая пауза.
– Чё за фигня!? – первым пришёл в себя Проглот. – Это чё… клон?
Баба Нюра засуетилась, пытаясь подняться.
– Сам ты клон, жирдяй, – в полголоса бросил Вадик, вскочил, помог подняться хозяйке.
– Кто жирдяй? Кто жирдяй? По рылу захотел?
– Ребятки, ребятки! – Баба Нюра встала между ними. – Спокойно, счас разберёмся. Что случилось? Почему задержались?
– Откуда я знаю, задержались или нет! Этот, – Проглот кивнул в сторону деревянных котов, – котяра вонючий, всю малину мне… обгадил! Я с девчонкой был, а он… затянул бодягу: надо лететь, надо лететь, ждут… Что здесь? Центр по выведению клонов?
– Погодь с клонами. Ты скажи: вы сразу вылетели?
– Не, я чё, должен был бросить девчонку и куда-то тащиться? – Проглот уселся на скамейку, закрыв своими ногами-столбами мне обзор. Я снова перешла к дверному проёму. – Котяра обещал мне пиво…
– Забудь, – сухо сказала баба Нюра, пристально рассматривая Проглота. У меня создалось впечатление, что она тоже подозревает подмену. – Вас в пути кто-нибудь останавливал?
– Никто нас не останавливал. Сами…
– Зачем?
– А если бы вас за шиворот тащили на такой высоте? Ну….вмазал котяре пару раз по морде…
– Кретин! – жёстко резанул Вадик.
Читать бесплатно другие книги:
