Канал имени Москвы Аноним
На лианах чуть колышутся колибри,
И раскатисто гудит индийский гонг…
Альбинос поддержал певца:
В этих джунглях мне так странно
Целовать тебя, гитана,
Ожидая нападенья анаконд…
И вот уже вся команда с неожиданной удалью подхватила припев песни, отбивая себе такт взмахами вёсел:
Дай мне свои губы цвета бронзы,
Цвета окровавленного солнца!
Фёдор знал слова этой песни, хотя не понимал половины того, что они значат.
Ты тоскуешь по коктейлям и проспектам,
Но к чему тебе убожеский уют?
Здесь опасно, здесь прекрасно, и совсем ещё не ясно,
Нас отравят, четвертуют иль сожрут.
Дай мне свои губы цвета бронзы,
Цвета окровавленного солнца!
Даже на губах Хардова появилась еле заметная улыбка, когда команда дружно подхватила припев. Лишь бородач-рулевой, морщась, вслушивался в слова старинной песни, словно пытался вспомнить что-то ускользающее.
Здесь тревожно завывают обезьяны,
И покоя нет от мух и дикарей.
Я ласкаю твоё тело, и отравленные стрелы
Отклоняют завитки твоих кудрей.
Фёдор подозревал, что и гребцам невдомёк многое из того, о чём они поют. Эта песня, наверное, была как артефакт великой ушедшей эпохи, как и другие артефакты, которые иногда привозили купцы, чьё предназначение стёрлось из памяти людей. И потом батя рассказывал, что нигде больше – ни в Дубне, ни в других местах – гребцы не пели этой песни, – застольными-то были другие! – лишь здесь, проходя реку Сестру.
Крокодилы неподвижны, словно бархат,
И устало, и уныло стонет лес.
Но признайся, что ты рада, что любовь на Рио-Гранде
Элегантней, чем последний «мерседес».
Слова были странными, ускользающими от понимания, может быть, даже тёмными, но прекрасными. Они напоминали Фёдору то, что он пережил недавно, глядя на звездопад. Возможно, эта песня – и артефакт ушедшей эпохи, но что-то говорило Фёдору, что она намного больше, что она часть той тайны, которая вот-вот откроется юноше.
Дай мне свои губы цвета бронзы,
Цвета окровавленного солнца!
«Боже! Как же прекрасен мир, в который есть возможность возвращения», – мелькнула в голове у юноши совсем уж шальная мысль. Словно в полузабытье восторга Фёдор увидел, как Хардов поднёс к губам какой-то манок и беззвучно подул в него. И тут же к голосам команды присоединилось множество других голосов. Целый радостный хор в ожившей ночи пел теперь:
Дай мне свои губы цвета бронзы,
Цвета окровавленного солнца…
А Фёдор и сам не понял, почему он стал править лодку к правому берегу. В туман,
(дай мне свои губы цвета бронзы)
который теперь не был просто туманом. В нём появились цвета, яркие и чистые, он забурлил колоритом, как будто лодка шла через хвост радуги. И стало светло, куда-то подевалась ночь, и Фёдор увидел, что игривый туман, заблестевший, как утренний морозный снег, сложился в женское лицо невообразимой красоты. Это огромное лицо не испугало юношу, скорее наоборот, что-то в его сердце потянулось к нему, и ощущение открывающейся тайны стало ещё острее, а лицо уже растаяло. Лодка скользила по чистой прозрачной воде, а потом туман закончился. И приглушённый хор, певший про «губы цвета бронзы», остался где-то позади. Люди молчали, поражённые в самое сердце радостью, которую никто из них не переживал прежде. И красотой открывшейся картины.
Вокруг были зелёные холмы, покрытые сочной травой, и с них ниспадали пенные водопады. Воздух звенел такой дивной прозрачностью, что, казалось, можно было задохнуться и сейчас заложит уши. «Вот почему я подумал про радугу, – решил Фёдор, глядя на весело падающую воду, в брызгах которой и вправду застряли кусочки радуги. – Какая красота!»
Река вела к тихой заводи между холмами, и юноше показалось, что впереди, на далёком берегу он различил облачённую в белое женскую фигурку.
– Хардов, где мы? – тихо и изумлённо произнёс Кальян. – Куда делась ночь? Что это за место?
– Река Сестра, – сказал гид. В его голосе был покой, который нарушал лишь лёгкий оттенок мечтательности. – Это самое светлое место на канале.
Кальян помолчал. Потом всё же спросил:
– Но как? Река Сестра убрана в трубы. Я ведь много раз проходил здесь. И потом… всего в двух шагах от… Второго. Совсем рядом.
– Именно так. И хоть визит сюда нарушает все мои планы, смотри, капитан Кальян, на это диво. Смотри и запоминай.
Кальян, казалось, раздумывает, глядя по сторонам. Наконец, он страстно проговорил:
– Как же может нарушать что-либо такая благодать?
– Благодать, говоришь? – улыбнулся Хардов, и снова непривычным оттенком мечтательности полоснуло из его глаз. – Ты прав. Но время здесь течёт по-другому. И я не знаю, сколько его пройдёт – минуты, дни, недели, – прежде чем мы снова окажемся на канале. Это сбивает все мои расчёты. Но только здесь Муниру окажут помощь. Я думаю, он это заслужил.
– Конечно, конечно, – с готовностью согласился Матвей.
– А вы все сможете отдохнуть сердцем. И телом, раз уж в нашем рейсе вышла заминка.
– А? – негромко произнёс Кальян, скосив взгляд на бородача-рулевого.
– Ему здесь станет лучше. Наверное, он бы излечился полностью, если бы пожил здесь. Но столь долгим отпуском я не располагаю, капитан.
Фёдор слушал их беседу, жадно впитывая каждое слово. Только что голос, внутренний голос, порой так похожий на батин, произнёс: «Хардов не совсем прав. Визит сюда намного важнее». Только звучал он сейчас не насмешливо. Были в нём спокойствие, сила и какая-то восхитительная радость от… чего? Тайны? Понимания? До которых остался один только шаг?
«Самое светлое место на канале, – подумал Фёдор, – и ведь действительно всего в двух шагах от Второго. Но почему батя никогда о нём не рассказывал, об этом месте? Не был здесь? Конечно. О таком невозможно умолчать. Не был. Как и Кальян. И никто из гребцов. Только Хардов. Так кто же ты на самом деле, гид Хардов? Кто?! Если тебе открыта такая благодать? И почему предпочитаешь вести лодку сквозь тьму, если здесь столько света, а ты здесь желанный гость?»
Далёкий берег стал ближе, и Фёдор убедился, что их действительно ждали – женщина в белом приветливо помахала рукой.
– Там женщина, – восхищённо проговорил Кальян. – Прекрасна, как утренняя заря.
Хардов кивнул, и Фёдору показалось, что гид чуть смутился.
– Я никогда не говорил таких вещей, – удивлённо пролепетал здоровяк. – Но это так – как утренняя заря! – и Матвей вдруг расхохотался.
Хардов улыбнулся, глядя на капитана, и тихо сказал:
– Ты ещё не видел и половины.
Весёлые морщинки сошли с лица здоровяка. Он словно что-то вспомнил:
– Но это она? Да?! О ней говорил…
Кальян сбился, на миг тёмный отсвет мелькнул в его глазах, но вот уже всё прошло.
– Говори, – поддержал его гид. – Здесь вещи можно называть своими именами. Слова здесь чисты и не замутнены иными смыслами. Да, паромщик говорил о ней. Но речная дева вовсе не ведьма.
– Конечно же нет! – горячо откликнулся Кальян.
Женщина была одета в простую белую тунику, как на старинных картинах, что показывал дядя Сливень. Фёдор вглядывался в юное лицо прелестной хозяйки, ожидавшей на берегу.
«Вот почему заря, – радостно думал юноша, даже перестав удивляться своему новому, незнакомому прежде строю мысли. – У неё нет возраста. Утренняя заря существует с начала времён, но она всегда юна».
А вглядевшись в лицо хозяйки пристальней, Фёдор понял, что уже видел эти черты. Именно в них недавно складывался туман, блестевший как морозный снег.
А потом лодка коснулась носом берега.
– Приветствую тебя, хозяйка Сестра! – веско произнёс Хардов.
– И я приветствую тебя, воин, – в тон ему откликнулась речная дева, а потом в весёлом укоре Фёдору почудилось чуть больше мягкости, чем требует официальное приветствие, – хотя ты почти и позабыл пути, ведущие сюда.
– Нет, не позабыл, – серьёзно сказал Хардов. – Это не в моих силах.
Дева на миг замолчала и стала ещё более юной. Но вот уже весело улыбнулась:
– Я приветствую вас всех. – Она обвела взглядом спутников гида, и каждому было подарено мгновение её внимания. – Будьте желанными гостями.
– Прекрасная хозяйка! – вдруг произнёс Кальян. – Это место полно благодати, но ты его подлинное украшение. Я не мастер пышных слов, но говорю от чистого сердца, в котором теперь запечатлелось настоящее сокровище – твой образ. Я так считаю. И как капитан говорю это от всей команды.
Хардов потупил взор и с трудом сдержал улыбку, а Фёдору потребовалось немалое усилие, чтобы его нижняя челюсть на глазах у всех вновь не отвисла. Казалось, все были не то смущены, не то сбиты с толку, а потом хозяйка извлекла белую лилию из своих волос и протянула её капитану.
– Прошу вас, продолжайте так считать, – засмеялась дева.
– Как мне обращаться к тебе? – Кальян, наконец смущённый своим красноречием, посмотрел на хозяйку.
– Сестра, – коротко отозвалась она.
Когда все оказались на берегу, причём Фёдор с неуклюжей галантностью подал руку Еве, что не укрылось от Хардова, так и прижимавшего к себе ворона, взор хозяйки упал на Мунира.
– Я знала, что ты идёшь сюда и несёшь ко мне своего скремлина, но… Хорошо, что ты не передумал, – озабоченно проговорила она, и всем показалось, что даже сюда проник тёмный холод, ветерком повеявший на лицах. – Помощь нужна немедленно. Мёртвый сглаз почти коснулся его сердца.
Хардов посмотрел на своего ворона, плотно сжав губы, тот попытался откликнуться и приподнять голову, но лишь приоткрыл клюв, выдавив звук, очень похожий на стон, и голова его бессильно поникла. Зрачки гида сузились, однако когда он перевёл взгляд на хозяйку, в нём промелькнуло что-то очень похожее на отблеск мольбы.
– Дай мне его, – попросила Сестра.
Гид, не раздумывая, передал ей ворона, и дева тут же прижала его к сердцу. И тогда произошло что-то странное. Фёдор готов был поклясться, что хозяйка даже не раскрывала рта, но он услышал её, словно обладал даром чтения мыслей.
«Вот оно в чём дело, – это было внезапно и быстро, а потом чуть более монотонно, будто она повторяла за кем-то. – Я прошу тебя, прошу, спаси нас. Защити от него и останься жив. Я отдам тебе часть своей любви, я смогу, но останься жив».
Сестра с изумлением посмотрела на Еву, потом на Хардова, снова на Еву, взгляд её сделался задумчивым, а ресницы чуть задрожали.
«Бедная ты моя», – услышал Фёдор.
Но Сестра уже нежно коснулась головы ворона и посмотрела на него с такой чистой любовью и состраданием, что от холодного ветерка не осталось и следа.
– Мне надо идти, – проговорила хозяйка. – Я присоединюсь к вам позже. Там, в дубовой роще, раскинут просторный шатёр. – Она указала в сторону холмов. – Там вас ждут отдых и угощение. Мои дочери сопроводят и развлекут вас. Они уже взрослые, и если кто-то из мужчин захочет взять себе жену…
Она улыбнулась, и никто из команды не видел прежде такой улыбки, никто не смог бы сказать, чего в ней было больше – зрелой мудрости или невинной юности. А Фёдору показалось, что из пенных водопадов вышли семь девушек в таких же белых туниках и с цветами в волосах и остановились у границ леса. Наверное, только показалось, возможно, они прошли рядом с водопадами, так и играющими радугой, но юноша почему-то посмотрел на Еву и впервые пожалел, что его сердце отдано другой.
– Не беспокойся, – тихо сказала Сестра Хардову.
Он единственный не смотрел на границу леса, где ждали семь дочерей. Его взгляд был прикован к ворону и лицу хозяйки.
– Я помогу ему. – Потом она обратилась к остальным: – Мои дочери проводят вас. Ешьте и отдыхайте, и ни о чём не тревожьтесь. Сегодня ваш покой будет охранять Сестра.
Она быстро повернулась, собираясь уйти. Хардов хотел было последовать за ней, но Сестра остановила гида:
– Нет, воин. Ты пойдёшь с остальными.
2
Примерно в то же время в Дубне раздался громкий стук в дверь, и пьяный голос прокричал с улицы:
– Ева! Ева, открой. Знаю, что не спишь. Открывай, Ева!
Так как стучали в парадное Щедриных, а Павел Прокофьевич в этот поздний, или уже ранний, час не спал, старый учёный недоумённо пробормотал:
– Господи, кого это посреди ночи?
Стук повторился, причём с такой силой, будто дверь пытались снести с петель, и тот же голос потребовал:
– Выходи, Ева! Я тебя ждал. Почему не пришла на ярмарку?
Последовала пауза. В течение которой можно было различить невнятные переговоры и икание, а потом снова, но чуть игриво:
– Ева, ку-ку… Это твой муж…
– Будущий, – глубокомысленно поправил кто-то из собутыльников.
– Неважно. Законный. Не заставляй ждать, Ева. Немедленно выходи! Ну!
И в дверь опять стали молотить.
– Юрий, – сконфуженно произнёс Павел Прокофьевич. – Явился… – И старый учёный тяжело вздохнул. – Представляю, что нас ждало.
Щедрин собирался было включить электричество над парадным, затем взглянул на накрытый чайный столик и передумал. Лишь добавил огоньку в масляный светильник.
С Юрием заявилась целая компания, были даже две девицы – все навеселе. Щедрин приоткрыл дверь, оставив щеколду на цепочке, и посветил на улицу.
– Что это за выходки, молодой человек? – с академической сдержанностью поинтересовался он. – Вам известно, который час?
– О! Тестёк! – обрадовался Юрий. – Давай! Давай выпьем, тестёк.
– Послушайте…
– Чё-ё? Если у тебя нет, мы с собой принесли. Не парься, тестёк.
Компания довольно лыбилась, однако в тоне происходящего сквозило что-то странное, словно всем этим людям долгое время приходилось сдерживать себя, а теперь что-то изменилось и такая необходимость стала отпадать.
– Не выставляйте себя дураком, Юрий, – попросил Павел Прокофьевич. – И ступайте лучше проспитесь.
– Не-а, только с твоей дочерью! Папа.
– Перестаньте пороть чушь, за которую вам потом будет стыдно, – возмутился старый учёный. – И никакой я вам не «папа».
– Я присылал сватов.
– И что ж, получили ответ?
– Так жду-у… Ждём-с. Папа, лучше б выпил с зятьком, для своего же блага.
– И вы полагаете, что подобное поведение поможет с положительным ответом?
– Па-па. – Теперь Юрий усмехнулся, возможно, чуть более злобно, чем позволил бы себе на трезвую голову. – А вы с дочурой считаете, что кто-то на свете поможет вам отказать? Мне?! Вы, э-э… Ладно, тестёк, я ведь пока хочу по-хорошему. Мы просто идём на танцы. А осенью по-любому сыграем свадьбу. Я приглашение, между прочим, писал собстве-на-нэ… р-ручно… Давай, давай зови дочь, тестёк.
И невзирая на приоткрытую дверь, Юрий принялся молотить в косяк.
– Ева! Ну-ка немедленно спускайся, Ева! Танцы в самом разгаре. Пора тебе в нормальное общество. Нечего прятаться от людей.
– Не-е. Не выйдет. Чураются нас, – подначила Юрия одна из девиц.
– А жена обязана следовать за мужем, – поддержала её подруга и икнула, подняв к небу указательный палец, словно делясь великим откровением, повторила: – Следовать за мужем.
– Будущим… – внёс свою лепту собутыльник, которого, видимо, всерьёз волновали проблемы времени.
– Ниже их достоинства будем, – произнесла первая девица. – Рожей не вышли!
– Молодые люди, если вы сейчас же не покинете мой дом, – запротестовал Щедрин, – боюсь, у вас завтра будут серьёзные неприятности…
– Не, папа, – протянул Юрий, – боюсь, ты не понимаешь. Мышей больше не ловишь, старичок. Неприятности будут у тебя. Не хочешь по-хорошему – не надо. – Он угрожающе шагнул к Щедрину. – А ну, зови дочь, старый пердун! Не заставляй меня применять силу.
– Боюсь, неприятностей им завтра так и так не избежать, – послышался из-за спины Щедрина весёлый голос. – Их головы, или что там у них вместо, завтра треснут с похмелья.
Кто-то бесшумный появился за плечом Щедрина, словно вырос из-под земли. Юрий всмотрелся в лицо в отблесках света масляного фонаря, и его самодовольная улыбка поблекла.
– Тихон? – смущённо пролепетал Юрий.
– Точно, Тихон, – прошептал кто-то, когда гид отворил щеколду и шагнул на улицу.
Компания тут же испуганно попятилась. Юрий остался в одиночестве, всю спесь с него как рукой стёрло. Однако пьяная гордыня всё еще не позволяла ему поступить благоразумно.
– Послушайте совета, – предложил Тихон, – ступайте своей дорогой.
Юрий стоял, затравленно озираясь. Наконец он решился и выпалил:
– Я сын главы водной полиции. И если отец…
– Нет, – хладнокровно усмехнулся Тихон. – Ты кучка пьяного дерьма. А я глава ордена гидов, и этот дом находится под моей охраной.
– Но…
– И если вы ещё хоть раз заявитесь сюда подобным образом, то самое мягкое, что я вам обещаю, – Тихон говорил спокойным ровным голосом, словно делал приятное сообщение, – это увечья до конца жизни. И то только из уважения к вашему батюшке.
– Батюшке? Но… просто отец знает… Я присылал сватов. Это вообще он, со свадьбой… – Юрий замолчал, словно сболтнул лишнего, хотя происходящее ни для кого не было секретом.
– Хорошо, – кивнул Тихон. – А теперь вон отсюда. И право, не заставляйте меня применять силу. Хорошие новости здесь для вас закончены.
Когда они ушли, Павел Прокофьевич озадаченно посмотрел на своего гостя:
– Вернёмся к чаю?
– Разумеется, – беззаботно откликнулся тот.
– Ну, и как долго мы продержимся? – негромко спросил учёный, когда Тихон принял у него чашку настоящего чёрного чаю – подарок Хардова Еве.
– Боюсь, что не очень долго, – отозвался гид. – Их нажим становится всё сильнее. Новиков – глава полиции, и вы, возможно, будущий глава учёных. Положение обязывает.
Но Тихон по-прежнему говорил весёлым ровным голосом; казалось, ничто на свете не в силах его смутить.
– Понимаете, Тихон, подковёрная игра в противовесы, политика – это всё не для меня. Я учёный и могу делать только то, что умею.
«Даже на войне?» – не меняясь в лице, подумал Тихон.
– Конечно, – кивнул гид, мешая ложечкой в чашке и словно продолжая свою мысль. – Разумеется, Юрий исполняет волю отца. Великовозрастный бугай, шалопай и повеса не нагулялся ещё, куда ему жениться? – Потом он посмотрел прямо на Щедрина. – Но породниться с учёными – давняя их мечта. И они сумели убедить в этом весь канал. За вами уважение. За ними деньги и власть.
– И ещё страх, – вдруг сказал Щедрин.
Тихон усмехнулся, но вполне добродушно:
– Пустое…
– Но ведь… Тихон, скажите, ведь совместное решение гильдии учёных и гидов в состоянии сместить человека с любой должности и в любом департаменте. В том числе и главу полиции… Чего улыбаетесь, разве я не прав?
– А говорите, политика не для вас, – мягко произнёс Тихон. – Только это была бы крайняя мера. А нам всё же следует избегать открытого конфликта.
– Вы верите в равновесие, – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Щедрин.
– Верю, что ж скрывать. По-моему, в этом главный смысл моей работы. – Тихон скромно пожал плечами, но взгляд его оставался весёлым. – Мы ещё очень многого не знаем. И как бы действуем по умолчанию, – пояснил он, – по обоюдному согласию, хотя стоит признать, что они становятся всё наглей. Давайте лучше пить чай, мой дорогой, бог с ними со всеми.
– Но даже этот брак, даже если бы речь не шла о моей дочери, – горячо возразил Щедрин, – неужели вы не понимаете, Тихон, что это в противовес вам? Вам, гидам, и всему, что вы пытаетесь сберечь.
– Да, – спокойно согласился гид. – Но вы сами вспомнили о страхе. Это так, люди живут в постоянном стрессе, к которому привыкли. Боюсь, что слишком много всего придётся предъявить, и боюсь, что очень немногие к этому готовы.
– Что вы имеете в виду?
– Многое, Павел Прокофьевич. – Впервые за весь разговор гид вздохнул. – Очень многое. Прессинг полиции понятней и привычней, например, того, что находится в тумане. Многое…
Щедрин помолчал, затем горькая складка скривила уголки его губ.
– Только речь всё же о моей дочери, – сдавленно произнёс учёный. – А если они перекроют весь канал?
– Это их право, – отмахнулся Тихон. – Но на открытый конфликт они тоже не решатся – всё же Ева не беглый преступник. Будут действовать исподтишка. Никто не хочет расставлять все точки над «i». Возможно, самих точек-то и не осталось.
– Речь ведь о моём ребёнке! – горько воскликнул Щедрин. – А не о шахматной партии.
– Да. Но у нас не было выбора. И потом, – гид подбадривающе кивнул, и прежняя улыбка расцвела на его лице, и морщины тяжких странствий и раздумий стали весёлыми морщинками, – вы плохо знаете Хардова. Большей безопасности даже я бы не смог предложить Еве.
– Вы мне говорили. Вы… в общем-то, простите старика, просто беспокойство… Мы ведь ещё ни разу не разлучались с ней.
Тихон посмотрел на учёного и подумал: «Интересно, как он считает, сколько мне лет?» Вслух же он сказал совсем другое:
– Понимаю. Понимаю ваши чувства. Мы делаем единственно возможное. И знаете что, Павел Прокофьевич, – в глазах гида сверкнули озорные искорки, – пока у нас это очень неплохо получается. В каком-то смысле нам это даже на руку.
– Что на руку?
– Юрий своей пьяной выходкой сделал фальшстарт. Думаю, ему прилично за это достанется от собственного папаши. У вас ведь сестра в Яхроме?
– Ну да, Мария. Хотя я давно прошу её перебраться сюда.
– Отлично! – Глаза Тихона заблестели. – Пустим слух, что Ева гостит у своей тётки.
– Тётки? Но ведь… им действительно придётся проследовать через Яхрому. Может, тогда лучше в другую сторону? Вниз по Волге? Пусть там ищут.
– Павел Прокофьевич, – улыбнулся гид. – Если хочешь что-то по-настоящему спрятать, оставь на видном месте. Хардов не подведёт.
Щедрин промолчал. Потом спросил:
– Честертон? – И тоже наконец улыбнулся.
– А? Вы про цитату? Да, он. К счастью, Хардову об этом известно. И к счастью, ему известно многое другое. Сила и время пока на нашей стороне.
Тихон улыбался. Однако что-то белое и холодное прошло через его сердце, когда, не меняясь в лице, он подумал: «А ещё Хардову известно, что стоит на кону. Что мы поставили всё, что было. И это не шахматная партия, потому что правил больше не существует».
Но ничего такого Тихон не стал говорить Павлу Прокофьевичу Щедрину, потомственному учёному, которому на заре карьеры удалось восстановить нормальную работу реактора, что в свою очередь позволило возродить Иваньковскую ГЭС и дать электричество уже в промышленных масштабах. Этим он заслужил бесконечную людскую благодарность (у которой, как показал визит Юрия, короткая память), а потом ещё и стал отцом самого удивительного и прекрасного создания из всех, что довелось встречать Тихону.
Старый гид улыбался. Но это белое и холодное занозой застряло у него в сердце. Возможно, у них в руках ключи от будущего. Возможно, они жестоко ошибаются. Только Тихон никак не мог отделаться от ощущения, что что-то во тьме за окнами знает о его подлинных сомнениях. И оно тоже замерло в ожидании. Оно прислушивается, раздумывает и пока ждёт.
Пока ещё ждёт.
3
«Я в чём-то провинился перед тобой?» – услышал Фёдор.
«Ты всё знаешь. И знаешь, что я могу всё понять, стерпеть и простить».
Юноша смутился и заставил себя отвести мысленный взор и больше не слышать разговор Хардова с их чудесной хозяйкой. Разговор, который его удивил и привёл в замешательство. Фёдор не собирался подслушивать, но беседа гида с Сестрой началась с Мунира, а его очень волновала судьба ворона, загадочной птицы Хардова, которая спасла их. И он хотел побольше узнать, что они вообще такое – скремлины.
«Твой ворон поправляется. Скоро ты сможешь уйти».
«Спасибо тебе. Хотя уходить отсюда ещё тяжелее, чем возвращаться сюда».
Сестра помолчала, но когда она начала говорить, то её голос прозвучал, как переливный шёпот ручейка, который знает о приближении осени:
«Я знаю, что ты торопишься. И мне ведомо отчего. Но запомни: ты не скоро сможешь воспользоваться помощью Мунира».
«Почему?»
«Это его убьёт. Ворон ещё очень слаб. Пройдёт немало времени, прежде чем он снова сможет стать твоими глазами в тумане».
«Как же мне быть?» – спросил Хардов после паузы.
«Ты знаешь, как тебе быть».
На сей раз гид молчал дольше. Наконец, хрипло, с почти физически ощущаемой болью он произнёс: «Серебряные монеты?»
«Да. Тебе придётся взять скремлинов у него. Купить. Это твоё право».
«Которым я предпочёл бы не воспользоваться», – горько усмехнулся Хардов.
Теперь они замолчали оба. А когда беседа возобновилась, Фёдор понял, что подслушивает уже личный разговор.
Юноша не знал, сколько дней они провели у Сестры. Хардов говорил правду – время здесь текло по-другому. Только для юноши всё оно оказалось прекрасным. Насыщенным, с одной стороны, безмятежным покоем, в котором, однако, не было и следа праздности или лени, а с другой – наиболее полным переживанием каждого момента, что проявлялось даже в ощущении собственного тела. Фёдор настолько свыкся с чувством мышечной и душевной радости, что даже перестал их замечать.
А ещё происходили странные дела.
Читать бесплатно другие книги:
