Казначей общака Сухов Евгений

Глава 3

ПРОИГРЫШ В «ТРИ ЗВЕЗДОЧКИ»

Злоключения начались месяц назад, когда Костыль проигрался в «три звездочки», при дюжине свидетелей. Интуиция в тот день подсказывала ему, чтобы он и близко не подходил к карточному столу, но жажда риска, которая была сродни наркотику, заставила его взять колоду. Он даже удивился, что проигрался слишком быстро, почувствовал неприятный холодок в груди и с досадой швырнул карты.

– Что ты от меня хочешь? – хмуро поинтересовался Костыль, неприязненно всматриваясь в дружелюбное лицо партнера.

Вся беда заключалась в том, что проигравший автоматически попадал в рабство к удачливому противнику. На это и играли…

– Не гоношись, – не убирая с лица улыбки, произнес Зуб, или Аркаша Печорский. Как это ни странно, но Печорский – это была его фамилия. – Успеется еще.

Более точную кликуху трудно было придумать. Зубы у Печорского были белые, крепкие, словно мрамор, такими впору перегрызать хоть колючую проволоку.

– Для меня ожидание хуже войны, лучше сразу скажи, кого нужно зарезать… дубака, кума… а может быть, хозяина? – не отказался от предложенной сигареты Костыль.

Аркаша продолжал ухмыляться, щеголяя своими безукоризненными зубами.

– Вижу, что ты чувство юмора не потерял. Это хорошо. Уныние никогда не приводило к хорошим результатам. А мне нужен именно хороший результат, – и он со значением поднял дымящуюся сигарету. – В твоем проигрыше нет ничего удивительного. Ты слишком азартен, таким быть нельзя, в картах нужен рассудок, а потом, – улыбка Аркаши сделалась еще шире, – я лучше тебя играю и очень хотел тебя надрать. И, как видишь, мне это удалось. Ладно, не кривись… Что же ты не спрашиваешь, почему я играл с тобой? – в голосе Аркаши Печорского послышалась насмешка.

Табак показался Костылю горьким, словно дедовский самосад, какой он когда-то курил в далеком детстве.

– Ну и отчего же?

– Просто ты мне нужен для одного дела. Ты дерзок, смел, силен… И очень мне подходишь.

– Горький ты больно табак куришь, – отшвырнул Костыль в сторону окурок. – И какое же это дело?

Неожиданно располагающая улыбка смялась, превратившись в хищный оскал, и перед Костылем предстал властный хозяин.

– Я вижу, ты разговорился. Знай свое место и меньше спрашивай. Не люблю болтунов. Ты мой раб, понял меня?

Не выдержав тяжелого взгляда, Костыль благоразумно отвел глаза.

– Да.

Об Аркаше Печорском на зоне говорили много разного, и трудно было понять, где здесь правда, а где откровенный вымысел. А не так давно прошел слушок, что он сотрудничает с ФСБ. Во всяком случае, три месяца назад из центра приезжал важный чин в цивильном дорогом костюме, и они с Аркашей долго о чем-то разговаривали в кабинете начальника зоны. Причем хозяин колонии, как обыкновенный шнырь, стоял в это время в коридоре, перед дверьми своего кабинета. Странная складывалась ситуация. Некоторым даже казалось, что хозяин побаивается своего подопечного, во всяком случае, по отношению к нему он вел себя так, как будто того не существует вовсе: прощал ему мелкие шалости в виде заначки морфия в лагерной тумбочке, не устраивал шмона в его закутке, разрешал полуночные посиделки. Было похоже, что на воле у Аркаши Печорского существовали сильные покровители.

Но что не вызывало никаких сомнений, так это то, что Зуб был вором, как говорится, до исподнего белья, до самой последней клетки. И если нашелся бы человек, осмелившийся упрекнуть его в неблагонадежности, то вряд ли тот сумел бы дожить до утра.

Впрочем, его опасался не только хозяин зоны, даже самые непримиримые из зэков оказывали ему заметное почтение.

И уже по-деловому, выпустив в сторону струйку дыма, Зуб заговорил:

– На днях меня переведут в другую зону. – В этот раз Костыль не рискнул спрашивать у Зуба, откуда у него такие сведения. Аркаша порой мог угадывать надвигающиеся события с такой точностью, как будто получал божественные откровения в самые уши. Возможно, сейчас был тот самый случай. Хмыкнув, Печорский продолжал: – Надеюсь, ты понимаешь, что для тебя, Паша, это ровным счетом ничего не значит?

Игра «три звездочки» не такая вещь, от которой можно отряхнуться, как от пыли. Раз ввязался, то будь добр, принимай существующие правила, если не хочешь получить заточку под ребра.

– Разумеется.

– Вот и отлично… Вижу, что ты с пониманием. Если дело так пойдет и дальше, то мы с тобой поладим. И ты заработаешь не только свободу, но и деньжата.

При последнем слове Аркаша Печорский внимательно посмотрел на Костыля, пытаясь уловить на его лице интерес. И, не отыскав ничего подобного, поморщился – похоже, что Пашу Фомичева мало что интересовало в этом мире. Тренированный организм, ничего не скажешь. А если бабы? Впрочем, это тоже маловероятно, после такого продолжительного пребывания на зоне приоритеты заметно меняются.

– Водки бы, – почти безразлично произнес Паша.

– Будет тебе водка, так что вволю упьешься… Но сначала дело. От меня ты будешь получать малявы вот с таким крестиком, – Аркаша вновь достал пачку сигарет и на гладкой бумаге вывел восьмиконечный старообрядческий крест. – Что бы там ни было написано, ты немедленно должен это выполнить.

В этот раз Аркаша не спрашивал, последняя фраза звучала как утверждение. Костыль вдруг подумал о том, что, в сущности, игра в «три звездочки» продолжается, правда, ставки теперь несколько выше, чем его жизнь, в груди вновь образовался знакомый холодок.

– Сделаю все, что скажешь.

Аркаша Печорский выудил из пачки еще одну сигарету, изящно, двумя пальчиками. Костыля решил не угощать и, запустив в легкие изрядную порцию дыма, отвечал, не упустив возможности показать идеальные зубы:

– А куда ты денешься, браток, – и, похлопав Костыля по плечу, отошел.

Аркаша Печорский оказался прав, уже через неделю его отправили в глубину Сибири, и Паша Фомичев искренне удивился предвидению Зуба. Впрочем, Аркаша удивил бы его больше, если бы продолжал оставаться в зоне, где сук столько же, сколько блох на старой дворняжке.

А еще через месяц от Аркаши Печорского пришла малява, помеченная условленным крестом, где тот требовал от своего раба – ни много ни мало – побега.

Костыль невольно ахнул, прочитав написанное.

Костыль никогда не относил себя к побегушникам. В чем-то зона ему даже нравилась, привычнее, что ли… Здесь все понятно и все конкретно: масти не тусуются в одну кучу, как это принято за пределами зоны, а за вольный базар будь добр отвечать по всей форме.

В какой-то степени и побегушников можно понять. Чаще всего слушать кукушку уходят по весне, когда нет моченьки сидеть в затхлых стенах, а вольный воздух представляется крепче самой крутой наркоты, а накалившиеся гормоны достигают наивысшей точки кипения и молотят в голову пострашнее артиллерийских снарядов.

Некоторые являлись побегушниками едва ли не по призванию. Они уходили в бега только для того, чтобы хотя бы сутки поглотать вольного воздуха, посидеть где-нибудь на сопке, поросшей ельником, а там – хоть трава не расти! Костыль помнил свой прошлый срок в Сибири, где на сотни верст вокруг зоны одна тайга. Был у них в отряде один странный дедок лет семидесяти, который за лето умудрялся покидать зону по несколько раз. Заберется в тайгу, покушает дня три вольных ягодок и стучится обратно. И это несмотря на то что в лагере царил строжайший порядок и покинуть территорию можно было разве что мертвым. Хозяин колонии, делая поправки на его ветхость, особо дедка не наказывал и частенько, вооружившись нехитрыми угощениями, подступал к побегушнику, пытаясь разузнать, каким это образом тот преодолевает несколько заборов с колючей проволокой, через которую пропущен ток высокого напряжения, а по периметру бегает свора злющих кавказцев, натасканных рвать зэков. Старик попивал дармовой кофе, травил байки, шутил, но тайны не выдавал. Впору было предположить, что, поменяв зэковское обличье на что-то более пристойное, он воспарял к небесам херувимом и через минуту приятного полета оказывался далеко за пределами зоны.

Но то было совсем другое. Старик мог бегать хоть десять раз на дню, и самое большее, что ему угрожало, так это легкий укор со стороны начальника лагеря. В ситуации Костыля это было сложнее – каждый побег приравнивался едва ли не к государственной измене, и беглеца, как правило, мгновенно списывали с довольствия, затравливая собаками. Пуститься в бега мог совершенно отчаянный человек или тот, которому нечего было терять. Костыль не относил себя ни к тем, ни к другим. На память пришел случай, когда один из зэков «сделал ноги» всего лишь за месяц до своего освобождения, что, впрочем, тоже объяснимо: у парня взыграла душевная тоска и достигла такой вселенской звенящей высоты, что впору прыгать головой вниз.

Костыль задумался всерьез: если его поймают, то просто прибьют разъяренные солдаты, которые вынуждены будут по его милости шляться в тайге неведомо сколько времени. А потом растерзанный труп выбросят на съедение овчаркам. Эти мохнатые твари очень охочи до человеческого мяса. Или он просто сгниет в тайге… Даже если ему удастся случайно избежать смерти, то он в любом случае не сумеет выбраться на материк, потому что зона расположена на полуострове, затерянном в водах северного моря, а до ближайшего поселения не одна сотня километров.

В общем, шансов выбраться живым никаких. Практически никаких. И вместе с тем хозяин обязан отдавать приказы своей «торпеде» непременно выполнимые. Не может же он распорядиться, чтобы тот слетал на Марс и вернулся через неделю. В противном случае подобный факт можно было бы отнести к разряду западло, а для человека с понятием, каким считал себя Аркаша Печорский, такие приказы немыслимы. Следовательно, отдавать подобный приказ у него были веские основания.

Костыль – Паша Фомичев понял, что не ошибался, когда получил от Печорского еще одну маляву, в которой был расписан подробный план действий. Вор не без удовольствия убедился, что его «господин» не лишен фантазии. Само по себе интересно, что малява была доставлена на зону в кратчайшие сроки, преодолев при этом пару тысяч километров всего лишь за несколько дней. Такое впечатление, что письмо доставили прямо по воздуху и передали начальнику колонии, чтобы тот лично позаботился о вручении послания своему узнику. Во всяком случае, один из надзирателей – угрюмый сержант, с широким разворотом плеч – незаметно сунул Костылю конверт, прошитый по всей поверхности суровыми белыми нитками, и тут же отошел.

Из второй малявы следовало, что бежать Костыль должен не один, а в компании двух приятелей, один из которых должен сослужить роль «барашка», чтобы другим не околеть в тайге от голода. В этом плане имелся определенный резон: во-первых, бежать вместе просто веселее, а во-вторых, в компании легче выжить.

На подготовку к побегу Аркаша Печорский отводил более месяца. Чтобы подготовиться к тому самому времени, когда землю прошивает трава-мурава, а в ветках хвои начинают жизнеутверждающе чирикать птицы.

В письме Аркаша Печорский утверждал, что будет следить за его передвижением. Интересно, как это он будет делать, на вертолете, что ли? Определенно, Аркаша страдает манией величия.

Первым человеком, к которому подошел Паша Фомичев, был Артур Резаный, крепкий зэк тридцати с небольшим лет, блатной. Кличку свою он получил не случайно, его живот был безжалостно изрезан, имелись глубокие порезы и на запястьях. По утверждению самого Артура, каждое из них являлось свидетельством его клинической смерти. Если собственный живот он ковырял просто так, чтобы угодить в лазарет и передохнуть, так сказать, от тюремного бытия, то раны на руках были вещами серьезными: первый раз он перерезал вены ножом только потому, что не сумел отдать карточный долг, посчитав, что проигранная сумма вполне соответствует небытию. Во всяком случае, это более почетный выход, нежели обживать петушиный угол в бараке. Второй шрам он получил в драке, сцепившись с бандитом, возомнившим, что имеет право распоряжаться в камере точно так же, как это привык делать среди собственной братвы.

Артур Резаный был очень опытным побегушником. Даже рассказывая о колониях, в которых ему пришлось побывать, он говорил не о царящих в них порядках, а о способах, которыми легче всего уйти на волю. Порой он украшал свои рассказы немыслимыми подробностями: где находится охотничья избушка, в которой всегда можно найти кусок прокопченной лосятины, и с какой стороны удобнее прорывать на зоне лаз. Но что действительно вызывало уважение к побегушнику, так это его неуемная, почти фантастическая тяга к свободе; подобное нечасто можно было встретить у блатных, воспринимающих очередную отсидку как некий своеобразный рабочий момент. Так сказать, издержки опасной профессии.

В его побегах была еще одна странность, а может быть, всего лишь обыкновенное везение – его не пристрелили во время побегов, не забили прикладами солдаты, а собаки не разодрали горло. Он отделался всего лишь несколькими вполне безобидными ушибами.

Выслушав план побега, Резаный с минуту ошарашенно таращился на Пашу Фомичева, потом нервно заморгал. Его взгляд говорил больше, чем самые красноречивые слова, – неужели в этом чертовом краю, находящемся далеко за пределами медвежьего угла, можно встретить человека, способного рассуждать так же здравомысляще, как и он сам. Если двое думают об одном и том же, то их трудно назвать сумасшедшими.

– Мы почти на острове, – сказал Резаный.

Паша Фомичев улыбнулся:

– Здесь все в порядке, у меня есть кое-какие наработки. Не хотелось бы открываться раньше времени.

– Без базаров, – охотно согласился Артур, зыркнув по сторонам.

Место для разговора Костыль выбрал глухое – самую окраину промзоны, где штабелями были свалены бревна, завезенные прошлой осенью с материка для какого-то очередного строительного прорыва. Сюда редко кто заявлялся, разве только что летом, чтобы под крик пролетающих птиц перекинуться в картишки.

– Нам нужен третий, – не без значения произнес Костыль.

– «Барашек», что ли? – гоготнул Артур.

– Он самый, если все пойдет не так, как планируется, – подтвердил Костыль.

– По личному опыту хочу тебе заметить, что «барашка» нужно выбрать помоложе. Потолще в наших условиях не получится, но помоложе – это реально. Хочешь, я сам подберу «барашка»? – предложил Артур.

Поначалу Костыль хотел было согласиться, но его насторожил неожиданный оптимизм Резаного. Не тот случай, чтобы доверять ему безоглядно, так и самому можно оказаться в роли закуски.

Костыль сделал озабоченное лицо, как бы раздумывая над предложением, потом произнес:

– Я держу одного лоха на примете, он подойдет нам по всем статьям.

Артур неопределенно пожал плечами, что должно было означать: твоя идея, ты и распоряжайся.

– Ты уж присмотри, я тебе доверяю. Здесь важно не ошибиться, а то потом этими костьми и поперхнуться можно. Знавал я одного такого, «быка»… Взяли на свою шею, так он во время побега троих своих сокамерников слопал. И такое вот случается. Если что от меня потребуется, дашь знать.

Третьего человека Паша Фомичев подбирал особенно тщательно. Идеально было бы выбрать стопроцентного лоха, доверяющего каждому слову, или неисправимого романтика, мечтающего о кусочке южного солнца с тем же вожделением, с каким девственник думает о первой брачной ночи. Но такие экземпляры на особом режиме встречаются редко, а если и появляются, то больше напоминают мезозойский реликт. Придется работать с тем материалом, что имеется в наличии.

Свой выбор Паша Фомичев остановил на двадцатипятилетнем баклане с обидной кличкой Альфонс. Несмотря на полярную стужу, он сохранил юношеский румянец, пробивавшийся через его белую кожу алым наливом. Его цветущая внешность была обманчива, на зону он пошел по третьему сроку, причем впервые с «чалкиной деревней» познакомился в пятнадцать лет, откуда вышел вором отряда. Второй раз сел по банальному поводу – ковырнул собутыльника ножом, правда, сумел быстро выйти по амнистии; третий раз вышло серьезно: организовал притон с десятком девиц – голимая лимита, имеющая где-нибудь в ближнем зарубежье, в качестве приданого, древний курятник.

Через год стахановской работы троих из них нашли в подмосковном лесу с перерезанными горлами. Именно таким образом сутенеры наказывают своих рабынь, наградивших постыдной болезнью уважаемых людей.

Сутенеры – не самая почитаемая специальность в преступном мире, и потому блатные только морщили нос, когда Альфонс предпринимал попытки сближения. На зоне свои законы…

Разговор состоялся после ужина, незадолго до вечерней проверки. Отозвав Альфонса в сторонку, Костыль коротко изложил суть задуманного.

Альфонс почесал коротко остриженный затылок. Зевнул разок, а потом безразлично буркнул:

– Что мне это даст? Мне осталось сидеть четыре года. Как-нибудь протяну.

– Ну-ну, – скептически хмыкнул Паша Фомичев, – кажется, ты проигрался Гоше. Сколько он тебе дал, чтобы ты вернул долг? Месяц?

Порыв ветра хлестко, пощечиной ударил в лицо Альфонсу, он невольно зажмурился и, чуть отвернувшись, хмуро поинтересовался:

– Откуда тебе это известно?

– Мне многое известно. Я знаю, что ты даже выдал ему записочку, что если в срок не отдашь проигранное, то с продырявленной задницей переберешься обживать петушиный угол.

Выступившая на щеках Альфонса кровь в вечерних сумерках выглядела серым налетом.

– Он обещал не говорить…

Костыль невесело хмыкнул:

– А он и не говорил, только за бревнышками, где вы играли, человечек сидел, он все слышал и при надобности сможет подтвердить.

– Понятно, – проглотил едкую слюну Альфонс.

– Так вот, хочу спросить, как же ты собираешься отдать этот долг? Убить медведя, освежевать его, а потом продать шкуру?

– Я отыграюсь.

– Такой долг можно отыграть, если играть целых две недели, день и ночь, и при этом ни разу не проиграть. А игрок ты, прямо скажу, неважнецкий, так что у тебя два выхода – или топать в петушатник, или идти в бега. Если ты согласишься, я обещаю, что ты еще прилично заработаешь. У меня есть человек, который выправит нам паспорта, и на воле ты будешь чистым.

– Это точно? – неожиданно оживился Альфонс.

– Бля буду! – веско заверил Паша Фомичев. – Во всяком случае, у тебя будет очень хороший шанс ухватить неплохой кусок. Это я тебе обещаю. На такую «капусту» ты сможешь куражиться года два, не меньше. Если же откажешься, то оставшийся срок тебя будут пахать во все дыры за полпачки «Беломора». Ну как, по рукам?

Неожиданный порыв ветра сорвал с макушки Альфонса кепку и весело покатил ее по плацу. Альфонс чертыхнулся, досадливо поморщившись. Кепку поднимать с плаца не полагалось, это все равно что окунуться в дерьмо. Единственное, что оставалось Альфонсу, так это от злости со всей силы поддать головной убор ногой.

– По рукам, – выдавил из себя Альфонс.

За нарушение формы одежды полагался карцер, и он с тоской думал о том, что следующие три дня ему придется провести на земляном полу.

– Вот и поладили. А насчет «пидорки», – махнул Костыль в сторону упавшей кепки, – ты не переживай, есть у меня одна в запасе. Не хочу, чтобы ты заболел накануне побега, – и Паша широко улыбнулся обветренными губами.

Вряд ли Альфонс догадался об истинной причине его веселья.

Глава 4

ЛЮБОВНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК

– Ты ничего не напутал?

Костыль сделал вид, что засомневался, даже брови дрогнули и, чуть изогнувшись, сошлись на узкой переносице.

Губы Артура Резаного скривились в злорадную ухмылку.

– Я сначала не понимал, что же это он в санчасти делает? А потом, когда Зойку увидел, до меня дошло. Она все распоряжается: дров наколи, да унеси их в подсобку, да в штабеля ровно уложи. Ну, мне стало понятно, просто к мужику клеится. А что в этом особенного? Наш бригадир парень видный, косая сажень в плечах, вот ей и захотелось. А ты посмотри на ее муженька – дохленький, заморыш северный!

– А как же их раньше-то никто не засек?

– Все очень просто, – терпеливо объяснял Резаный. – Бригадир на блядки один никогда не ходит и на шухере всегда «шестерку» свою ставит, Василька. А тот, если чего-то замечает, сразу в дверь стучит. Ну а любовничкам вполне хватает времени, чтобы привести себя в порядок.

– Как же ты до всего этого допер?

Костыль усиленно пытался делать вид, что его мало занимает рассказ Резаного. Но сам едва сдерживался, чтобы не рассмеяться от подвалившей удачи.

– А ты послушай, – возбужденно продолжал говорить Резаный, почувствовав, что Фомичева заинтересовал его рассказ, – у Васьки как-то раз живот прихватило. Когда он на очке мучился, я в это время в санчасть зашел. Прохожу по коридору. Слышу, какие-то уж очень знакомые стоны раздаются. Меня аж всего передернуло от возбуждения. Заглянул я в дверь, а там наш бугор посадил Зойку на стол, закинул ее ноги себе на плечи и солдатиком ее обрабатывает. Честно говоря, я едва удержался, чтобы за ним в очередь не встать.

– И что же ты сделал?

– А чего я сделал? Прикрыл аккуратненько дверь и на цыпочках по коридору вышел, чтобы их счастье хрупкое не спугнуть, а то заместитель по воспитательной работе мужик строгий. Ему может не понравиться, что его женушка таким успехом у блатарей пользуется.

– И ты никому не рассказал? – засомневался Костыль, впервые улыбнувшись.

– Бля буду, нет, – серьезно поклялся Артур, – тебе первому сказал, да и то для дела, может быть, и пригодится.

– Значит, ты говоришь, они трутся в одно и то же время, – задумался Костыль, понимая, что судьба предоставила ему еще один дополнительный шанс, пренебречь которым было бы так же глупо, как не воспользоваться расположением девицы, готовой к страстному соитию.

– Как электрички, точно по расписанию! – с энтузиазмом воскликнул Резаный, понимая, что Зойка и бригадир стали маленьким элементом их многоходового плана.

Паша Фомичев отпил из жестяной кружки чифирь. Горячая жидкость жарко разлилась по всем сосудам, усиленно гоня кровь. Невидимые кузнецы с завидным азартом застучали в висках.

Шел второй круг, а следовательно, напиток полагалось глотнуть дважды. Пить чифирь следовало без суеты, основательно, чтобы сполна насладиться его терпким и душистым ароматом. Костыль сделал еще один глоток и протянул кружку Артуру. Резаный был чифирщик со стажем, а потому никогда не спешил и как мог растягивал удовольствие. На этот счет у него была собственная нехитрая философия. К чифирю нужно подходить с душой. Это как обладать женщиной, предварительно обласкав ее. Приятность должна быть в теле, а от того желание только усиливается.

Резаный пил чифирь степенно, нахваливая каждый глоток. Чем-то он напоминал дворянина, вкушавшего изысканное французское вино в тенистой беседке яблоневого сада.

Он поднес кружку к лицу и шумно втянул ноздрями аромат, после чего, сделав глоток, долго не открывал глаз.

– Это нам очень облегчает дело. Когда наша Зоечка идет в дежурство?

– Послезавтра.

– Отлично. Послезавтра мы пойдем в бега.

– А «барашка» ты нашел? – поинтересовался Резаный, поставив кружку на ящик.

– Не переживай, с голоду не умрешь. Встретимся завтра, потолкуем пообстоятельнее. Заготовь пока жранину, нож, спички. Спички не забудь положить в полиэтиленовый пакет. Ну что, теперь давай по три глотка, – Костыль взял кружку и почувствовал в ладонях живительное тепло.

Про Зойку говорили всякое. Та еще штучка. Можно было предположить, что слухи разгуливают по зоне оттого, что бараки набиты мужиками, напрочь лишенными плотских удовольствий. Но, впрочем, каждый знал, что байки не рождаются просто так и для их произрастания должно быть зерно спелое и здоровое.

Так оно и было в действительности. Девка Зойка была богатая, а по сибирским меркам состоятельная – в поселке, близ лагеря, имела кирпичный дом, что являлось для здешних мест большой роскошью, а золота в доме было столько, что из него можно было выплавлять даже дверные ручки. Свой капиталец она начала сколачивать сразу после того, как завербовалась вольнонаемницей на зону строгого режима и первые три года проходила без трусов. Столь откровенный шаг был не бескорыстный и, разумеется, не являлся актом благотворительности по отношению к голодным и осатаневшим без дамского общества мужикам – блатные щедро отчисляли прекрасной дамочке деньги за ее неслыханную смелость. Скоро бабенка вошла во вкус и старалась оправдать ожидания, а потому уверенно вышагивала по крутым лестницам, когда внизу толпились зэки и, выворачивая шеи, смотрели вслед колыхающимся полам белого халата. По надобности и просто из лихого озорства нагибалась в коридорах и не без томления в душе слушала за спиной одобрительные воздыхания своих многочисленных кавалеров. Поговаривали, что более удачливые зрители сумели познакомиться с Зоенькой поближе, это, в свою очередь, способствовало ее обогащению. Проделки дамы не могли укрыться от всевидящего хозяйского ока, но хорошенькая медсестра пользовалась расположением начальника лагеря, и знающие люди говорили о том, что каждый вечер она заявлялась к нему в комнату, чтобы лечить точечным массажем от застарелого остеохондроза.

Через год, устав от прелестей сестрички, начальник переадресовал ее своему заместителю майору Гусеву, который неожиданно воспылал нешуточной любовью к обаятельной стервочке, сделав ее своей женой. Свершилось даже венчание, и молодой поп, оказавшийся на зоне за продажу церковного добра, обвенчал молодых в лагерной часовенке.

Похоже, что Зоенька после обретения статуса замужней женщины успокаиваться не собиралась и грешила по-прежнему, но делала это с большим бережением, оглядываясь на строгого мужа.

На этот раз ее взор обратился на тридцатилетнего бригадира с погонялом Кнут. Свою кликуху он получил не без оснований, так как выжимал из мужиков план не только обыкновенными зуботычинами, к которым все стали понемногу привыкать, а и плетью, которую носил за голенищем. Его не любили, и наверняка в зэковской часовенке тлела не одна свеча за его досрочную кончину.

Кнут был хорош собой, в меру нахален, и забавная смесь наглости и веселости в глазах искушенной женщины только добавляла ему очков. Обаяние дурью перло от всей его несколько развязной наружности, и выбор Зоеньки пал именно на него.

И все-таки медсестра обратила на него внимание не сразу, и плоские штучки, отпускаемые в ее адрес забавным бригадиром, воспринимала всего лишь как обыкновенное мужское озорство. Но когда однажды он прижал Зойку в тупичке медсанчасти к стеночке и, не выбирая выражений, стал нахваливать ее прелести, при этом быстро шаря жадными ладонями по телу, она с ужасом поняла, что ее сил недостаточно, чтобы отшвырнуть красивого наглеца, а его грубоватые ласки доставили ей массу неведомых ощущений. Возможно, она отдалась бы ему в тот же день, уж очень жарко было внизу живота и слишком бесстыдно он тискал ее сдобное тело, но шаги за дверью заставили его отступить. А она так и осталась стоять на слабеющих ногах, в тщетной попытке отыскать руками опору.

Прощальный взгляд его был победным. Очевидно, так смотрит змея на свою жертву, обреченную на скорую кончину. Он кивнул, что должно было означать, мол, мы еще встретимся с тобой, детка. Мягко закрыв за собой дверь, Кнут беззаботной походкой затопал по коридору.

На следующий день он овладел Зоей на расшатанном стуле, практически без предварительных ласк. Точно так поступают завоеватели, ворвавшись в девичьи покои. И что удивительно, такое отношение к себе ей понравилось куда больше, чем обстоятельное майорское ухаживание.

Уже через месяц Зоя не могла обходиться без ласк Кнута. Она привыкла к нему точно так же, как больной, пораженный тяжелым недугом, привыкает к наркотическим препаратам. Даже ночами ей снилась жаркая ладонь Кнута, пустившаяся в короткое, но полное самых романтических ощущений путешествие – от колена до паха, и животный стон удовлетворенной самки частенько выводил из глубокого сна ничего не подозревающего майора.

Этот день Зоя ждала с особым нетерпением. Она с ужасом думала о том, что двух раз в неделю для нее уже недостаточно, тем более что майор все больше смахивает на престарелого мерина, чем на мужика. Она будет настаивать на том, чтобы Кнут удвоил свои посещения. К каждому свиданию Зоя подходила ответственно: непременно брызгала духи на свое нижнее белье, как будто бы ожидала, что вместо совокупления бригадир опустится до банального фетишизма; умело разрисовывала лицо, подкрашивала губы бледно-алой помадой и только после этого отправлялась на работу. Единственная деталь, которой она всегда пренебрегала, – это трусики, точнее, она их не надевала вовсе, что в первую очередь было связано с оперативностью любовного процесса.

Но в этот раз, вопреки обыкновению, она решила изменить заведенной традиции и захотела порадовать свое тело шелковыми черными бикини, которые смотрелись на ее круглой попке особенно возбуждающе.

Заключенные, заметив на территории хорошенькую медсестру, дружно вращали шеями, и даже петухи, привыкшие к иной форме обхождения, представляли ее в самых смелых позах. Зоя делала вид, что не замечает алчных мужских взглядов. Подобное внимание льстило ей, но спектакль заключался в том, чтобы сыграть свою роль так, будто вокруг ровным счетом ничего не происходит. И похоже, ей это удавалось. Хотя и заводило необыкновенно, надо признать.

Зоя уверенно прошла в свой кабинет. В это время санчасть всегда была пуста. Она накинула на плечи халатик и посмотрела на часы: через четыре минуты должен был появиться Кнут. Стоило сделать последний штрих – коричневым карандашом она обвела контуры губ и подровняла тушью ресницы. Критически осмотрела себя еще раз в огромном, почти во весь рост, зеркале. Вот теперь все.

Кнут не заставил себя ждать. Дверь, чуть скрипнув, распахнулась, и на пороге, сверкая надраенными кирзовыми сапогами, возник обольститель, улыбаясь во весь рот.

– Зоенька, ну я торчу, – шагнул он в комнату, тихо прикрывая за собой дверь, – против тебя ни одна чувиха не потянет. Если бы ты знала, моя кошечка, я никого и никогда так не хотел, как тебя, – крупные ладони Кнута опустились на плечи Зои. С минуту он созерцал ее лицо – гладкое, без единой морщинки, а потом быстро принялся расстегивать халат. Кнут всегда вел себя как мальчишка, впервые добравшийся до желанного тела, и позволял себе такие вольности, от которых даже у самой опытной бабы от счастья заходилось сердечко. Натолкнувшись на узенькую полоску материи, он разочарованно отреагировал:

– Боже мой, а это еще зачем?

Зоя задержала пальцами его ладонь на своем бедре и взволнованно произнесла:

– Это тебе мой подарок.

Кнут заморгал, потом ответил несколько растерянно:

– Никогда не надевал женских трусов, – и безжалостно рванул резинку, освобождая ее тело.

Зоя не обиделась, лишь, улыбнувшись, заметила:

– Ты как неумелый подросток. Мог бы и приласкать меня. Вот здесь… Теперь сюда… Тут побольше, вот так, – задержала она его руку и, простонав, заявила: – Боже, как хорошо!

Не в силах больше себя сдерживать, Кнут посадил Зою на стол и бережно вошел в нее.

Запрокинув голову и обхватив Кнута, Зоя раскачивалась в такт, заставляя стол протяжно поскрипывать.

– А в коридоре кто-нибудь есть? – запоздало спросила она, открыв глаза.

– Ваську на шухере поставил, – выдохнул Кнут, сделав очередной уверенный выпад.

Застыв верстовым столбом, Василек стоял у дверей влюбленных, словно часовой у полкового знамени.

Хмыкнув, Паша Фомичев не без улыбки наблюдал за тем, как заместитель по воспитательной работе, в сопровождении Артура Резаного, вьющегося у его ног вертлявой угодливой собачонкой, поспешал в сторону медсанчасти. Майор был угрюм, как утес в дождливый день, и на негромкие заверения Резаного лишь глухо отзывался:

– Разберемся.

– Я-то думаю, неспроста все это, – скулил Резаный, растягивая слова. – Он все за Зоей Ивановной увивается, как бы насилия какого не случилось.

Двумя резвыми прыжками Гусев взобрался на крыльцо и заторопился по коридору. Резаный, стараясь не отстать, нашептывал:

– Там Васька на стреме, вы бы, гражданин начальник, поаккуратнее.

Неожиданно майор развернулся, и Резаный разбился о грудь кума, словно пенящаяся волна о торчащую в море скалу.

Лицо майора было страшным.

– А тебе-то что за дело?

Артур невинно захлопал глазами, смущенно передернул плечом и с щемящей откровенностью заявил:

– Это… за справедливость я… вам хотелось помочь, гражданин начальник.

Гусев, не сводя расширенных глаз с Резаного, расстегнул кобуру, привычно извлек из нее табельный «макаров» и, помешкав секунду, несильно ткнул стволом в лоб стукача. Цепенея от ужаса, Резаный целую вечность наблюдал за спусковым крючком, на котором застыл палец майора.

– Если соврал… убью… Знаешь пословицу – доносчику второй кнут! – веско произнес Гусев.

– Ну падлой буду, так оно и есть, – закатил глаза к небу Артур.

– Пойдем, – распорядился майор, – только не топай, тепленькими хочу взять, – и осторожно зашагал по коридору.

Артур Резаный облегченно перевел дух и засеменил за майором. Его лоб покрылся испариной, ощущение было такое, будто бы он только что выбрался из свежевыкопанной могилы.

– Замри, – неожиданно возник в конце коридора майор Гусев, сжимая в руке пистолет. – Дернешься, пристрелю, – голос какой-то бесцветный и оттого особенно страшный. Васек отупело пялился на приближающегося Гусева. – Я не шучу! Ты же знаешь, у меня отсутствует чувство юмора.

Василек невольно отступил.

Артур возник возле него неожиданно – коротко взмахнул заточкой, и Василек грохнулся на пол.

Гусев с размаху ударил ногой в дверь немного выше замка. Металлический язычок, выдирая из косяка длинные щепы, лязгнул, и, зло скрипнув, дверь распахнулась. На столе, распластавшись, лежала голая Зойка. Кнут воровато вскочил со сдобного тела. Похоже, у Зои более не оставалось сил, она уныло поморщилась на возникшего в дверях муженька. Кнут оторопело пялился на Гусева, никак не попадая ногой в штанину.

Майор поднял руку и дважды выстрелил. Бригадир, вскинув руки, отлетел к противоположной стене, навсегда позабыв о спущенных штанах. Зоенька глубоко вздохнула и затихла. Так умирать можно только в раю.

– Бабу-то зачем, – огорченно заметил за спиной Резаный, – я ведь на нее виды имел.

Гусев рассеянно повернулся… и получил удар в шею заточенной ложкой. Семисотграммовый пистолет превратился в неподъемную ношу и, выскользнув из ослабевших пальцев, глухо стукнулся о ботинок. Второй удар заточки был направлен в живот и заставил майора сползти на пол.