Зима в раю Керр Питер

Русанов изумленно поднял глаза и уставился прямо в огненный сгусток света:

– Вы это как себе представляете? Я в Энске, а Иосиф Виссарионович как-никак…

– Вы планировали поездку в Москву на первомайские праздники, – сухим, казенным голосом ответил сгусток огня.

– С чего вы взяли?

– У нас неопровержимые сведения.

– Вот уж нелепость! Даже если бы я оказался в Москве, то как я мог совершить такое преступление? Да ну, чепуха.

Болше всего на свете ему хотелось рассмеяться. Но мешала нервная дрожь. Нет, это не шутки, это серьезно. Это страшно.

Почему он думал, что с ним этого никогда не случится? С тех пор, как парторганизация Союза журналистов выразила бывшему редактору, а ныне ведущему репортеру «Энской правды» политическое недоверие за недостоверное освещение в печати хода строительства новой очереди автозавода, можно было каждый день ждать самого страшного. Он не спал ночами, прислушивался к любому шороху на лестничной площадке, а днем не в силах был оставаться дома и, словно пытаясь избежать неизбежного, целый день как проклятый мотался по улицам, каменея при встречах со знакомыми. Впрочем, они при встречах переходили на другую сторону. Русанов никого не осуждал. Сколько раз и он шарахался, как черт от ладана, от возможных «врагов народа»! А вот теперь сам вступил в незримый «порочный круг» людей, общение с которыми может оказаться гибельным.

Украдкой от жены Александр собрал вещи в маленький чемоданчик, чтобы быть готовым ко всему. И уверял себя, что достойно встретит все, что уготовил ему Господь… И не почуял ничего недоброго, когда его внезапным звонком пригласили зайти в редакцию «Энской правды».

Когда-то он работал в этой газете репортером. Правда, тогда она называлась «Энский листок». Когда-то он возглавлял эту газету. Правда, тогда она называлась «Энский рабоче-крестьянский листок». После двадцать шестого года, когда в стране окончательно завершились относительно либеральные, более или менее «вегетарианские» времена, Русанов был от работы в газете «Энская правда» отстранен – за либерализм и халатность в работе с авторами. Как сказал старый друг и старый враг Виктор Павлович Верин, увольнение должно было его вразумить.

Не вразумило. Надо было вообще покончить с журналистикой, а он, идиот, чувствовал себя полумертвым, если не держал в руках перо. Когда-то, на заре туманной юности, у него даже псевдоним был такой – «Перо»…

А впрочем, у них у всех был этот псевдоним – у всех репортеров «Листка». Но Шурка Русанов был самое лучшее, самое блестящее Перо, это признавал сам Иван Никодимович Тараканов, царство ему небесное…

В приемной редактора – бывшей приемной Тараканова, бывшей приемной Русанова – его ждали двое. И при виде их Александр мгновенно вспомнил, что перед зданием редакции видел приткнувшийся к обочине «черный ворон».

Дурак, зачем пришел? Не нужно было! Мог бы… Мог бы что? Убежать? Да нет, уже не убежишь, уже все…

Бежать глупо, нужно попытаться убедить их в собственной невиновности, решил он тогда, но немедленно понял, что его уже без суда и следствия записали во враги народа. Прокурор, которого Русанов попросил отвезти его домой не в «воронке», чтобы не позорить перед соседями, а на такси, гневно вскричал:

– Для врагов народа у нас спецтранспорт!

Но и после обыска, во время которого даже землю из цветочных горшков вывернули, не говоря уже о вспоротых подушках и книжках с вырванными переплетами, даже и потом, когда Русанова привезли переночевать в камеру предварительного заключения на Свердловке, а потом повезли по Арзамасскому шоссе в тюрьму, он надеялся, что сумеет логикой и правдивостью разбить любое возводимое на него обвинение. Но услышать такое… Покушение на Сталина! Безумие! Чепуха!

– О нет, это не чепуха, – неожиданно мягким голосом проговорил следователь. – Отнюдь! Ваши сообщники выдали вас. Вы намерены были пройти в колонне…

– А как бы я туда попал? – перебил Русанов.

– Что? – озадаченно спросил следователь.

– Как бы я туда попал, интересно? Это ведь Москва, а не наш несчастный Энск, где в колонну всякий и каждый может шагнуть с тротуара. В Москве участвовать в демонстрации имеют право только москвичи. Причем не все подряд, а избранные от крупных заводов и организаций. Проникнуть посторонним в ряды демонстрантов невозможно, ведь в каждой колонне находятся ответственные за свою шеренгу, и они строго следят за всеми, особенно при выходе на Красную площадь, чужакам тут просто невозможно оказаться. Ну а если гости из глубинки получают приглашение, то им отводится место на гостевых трибунах, а они очень далеко от правительственной трибуны.

– Вот вы себя и выдали! – вскричал следователь. – Откуда у вас такая подробная информация? Вы готовились к покушению, собирали информацию, оплачивали ее…

«Ага, оплачивал. Из того мифического миллиона долларов», – горько усмехнулся Русанов. Возразил спокойно:

– Я читал газеты. Если я ничего не путаю, накануне прошлогоднего ноябрьского парада в центральной прессе была опубликована статья о мерах, предпринятых для усиления безопасности членов правительства и участников демонстраций. Странно, что вы не читали.

Следователь сделал вид, что не слышит, и знай гнул свое:

– У меня есть совершенно точные данные, которые свидетельствуют: вы намерены были вклиниться в одну из праздничных первомайских колонн по подложным документам, которые вам должны были обеспечить ваши московские сообщники.

– Чушь какая! – воскликнул Русанов. – Нет у меня никаких сообщников в Москве.

– А где есть? Только в Энске? Назовите их имена!

– Мне нечего вам сказать. Никаких сообщников у меня нет.

– Хорошо, мы еще вернемся к данному вопросу. А пока – относительно демонстрации и покушения на товарища Сталина. Итак, у вас была возможность оказаться в составе шеренги. Вот вы предательски идете по Красной площади, проходите мимо Мавзолея Ленина и…

Следователь выжидательно умолк.

Русанов тоже молчал.

– Ну, сволочь… – прошипел следователь, делая такое движение, словно собрался засучить рукава.

«Неужели будет бить? – подумал Русанов, уставившись на его руки. – Неужели рассказы, что на допросах бьют смертным боем, правда?»

Но следователь продолжал сидеть, только брови хмурил вовсе уж свирепо.

– Ну?! – В его голосе зазвучали грозные нотки.

– Что вам угодно? – устало спросил Русанов.

– Вы должны рассказать, что вы собирались сделать.

– Ну и что бы я мог сделать, интересно? – огрызнулся Русанов, злясь даже не на него, а на себя – за приступ унизительного страха. – Каким образом можно совершить покушение, идя по Красной площади? Из пистолета стрелять? Как вы такое себе представляете? Во-первых, человека с пистолетом немедленно обезоружили бы идущие рядом…

– Рядом должны были идти ваши сообщники, которые прикрыли бы вас, – подсказал следователь. – Прикрыли и обеспечили возможность стрелять в нашего вождя.

– Ах вот оно что! Но ведь дальнобойных пистолетов не существует в природе. В любом случае на таком расстоянии даже снайпер промахнулся бы, а я вообще стрелял только из дробовика по чиркам, да и то в трех случаях из четырех мимо.

– Это притворство, – сообщил следователь. – Вы нарочно скрывали свое умение. Кроме того, вы не собирались стрелять прямо из колонны, вы планировали выбежать из нее, когда приблизились бы к Мавзолею.

– А оцепление? – почти выкрикнул Русанов. – А агенты госбезопасности? А милиция? Да мне бы и шагу не дали шагнуть! О господи, да хватит глупости выдумывать!

– «О господи»? – медленно повторил следователь. – При чем тут Бог? Вы не в церкви, Русанов. И сейчас вам предстоит в этом убедиться. Только сначала подпишите вот это.

– Что это? – спросил Русанов, не спеша протянуть руку и взять исписанные мелким почерком листки.

– Ваше признание.

– Я ни в чем не признался. Мне не в чем признаваться. Я ничего не подпишу.

– Упорствуете? – неожиданно тонким, как бы обиженным голосом спросил следователь. – Ну, как хотите. Гнилая интеллигенция! Правильно товарищ Ленин вас наименовал.

– Меня? – поразился Русанов.

– Вас и вам подобных! Но ваши либеральные штучки здесь не пройдут!

И следователь неожиданно погрозил указательным пальцем с обгрызенным до мяса ногтем. Палец был совершенно по-гимназически измазан фиолетовыми чернилами. Затем положил допросные листы в папку, убрал ее в ящик стола, повернулся к окну и стал молча в него смотреть. Русанов стоял и ждал, что будет дальше. Прошло несколько тягостных минут.