Клуб самоубийц. Черная стрела (сборник) Стивенсон Роберт
– О чем вы? – резко бросил он.
– Прошу прощения, – ответил полковник, – но, я полагаю, вы – именно тот человек, который может просветить нас в этом вопросе.
– Я? – воскликнул председатель. – Клуб самоубийц? Помилуйте! Сегодня же не первое апреля. Я понимаю, джентльмены, когда выпьют лишнего, могут и пошутить, но это, знаете ли, уж слишком.
– Как бы вы ни называли свой клуб, – сказал полковник, – за этими дверями – веселая компания и мы хотим присоединиться к ней.
– Сэр, – холодно произнес председатель. – Вы ошиблись. Это частный дом, и я попрошу вас покинуть его. Немедленно.
Пока происходил этот небольшой диалог, принц сидел молча, но сейчас, когда полковник посмотрел на него с таким выражением, будто хотел сказать: «Ответьте же ему что-нибудь и давайте уйдем отсюда поскорее, бога ради», он вынул изо рта сигару и произнес:
– Я пришел сюда по приглашению одного из ваших друзей. Несомненно, он сообщил вам о том, с какой целью я вторгаюсь в ваши владения. Позвольте напомнить вам, что находящийся в моем положении связан очень малым и не станет терпеть слишком грубое отношение. Я – очень спокойный человек (как правило), но, дорогой сэр, вы либо окажете мне услугу, о которой я вас прошу, либо горько пожалеете о том, что позволили мне перешагнуть порог вашего дома.
Председатель громко рассмеялся.
– Право слово, хорошо сказано! – воскликнул он. – Вот это настоящий мужчина! Ох, пришлись вы мне по душе, так что теперь я весь ваш – делайте со мной, что хотите. Не могли бы вы, – продолжил он, обращаясь к Джеральдину, – оставить нас на несколько минут? Сначала я бы хотел закончить с вашим товарищем, а кое-какие формальности для принятия в клуб требуют разговора без посторонних.
С этими словами он открыл дверь в небольшой чуланчик и запер там полковника.
– Вам-то я полностью доверяю, – сказал он Флоризелю, как только они остались одни, – но уверены ли вы в своем друге?
– Не настолько, насколько я уверен в себе, хотя для того, чтобы прийти сюда, у него имеются еще более веские, чем у меня, причины, – ответил принц, – но я достаточно доверяю ему, чтобы безбоязненно рекомендовать его вам. Ему довелось пережить такое, что сломило бы и самого жизнелюбивого человека. На днях его уличили в подтасовке карт.
– Да, это серьезная причина, – согласился председатель. – По крайней мере, среди нас уже есть один в таком же положении, и в нем я не сомневаюсь. А позвольте узнать, вы тоже служили?
– Да, – последовал ответ. – Но я слишком ленив, поэтому служба моя продолжалась недолго.
– А по какой причине вы считаете, что устали от жизни? – настойчиво поинтересовался председатель.
– По той же, насколько мне видится, – отвечал принц. – Необоримая лень.
Председатель вздрогнул от удивления.
– Черт побери, у вас наверняка должны быть более веские основания!
– Я остался без денег, что тоже, конечно же, неприятно, – добавил Флоризель. – От этого не покидающее меня ощущение тщетности своего существования достигло наивысшей точки.
Председатель несколько секунд крутил сигарой во рту, нацелив острый взгляд прямо в глаза необычного неофита, но принц выдержал это испытание с непревзойденным спокойствием.
– Будь у меня меньше опыта, – наконец произнес председатель, – я бы указал вам на дверь. Но я хорошо знаю этот мир. По крайней мере, настолько, чтобы понимать, насколько труднее всего противиться самым незначительным поводам для самоубийства, и, когда человек мне по душе – вот как вы, сэр, – я готов ради него на все. На все! Я скорее отступлюсь от определенных правил, чем отвечу ему отказом.
После этого принц и полковник были по очереди подвергнуты долгому и тщательному допросу. С принцем председатель поговорил с глазу на глаз, но разговор с полковником происходил в присутствии принца, чтобы председатель мог наблюдать за выражением лица одного, пока второй отвечал на каверзные вопросы. Результат оказался удовлетворительным, и председатель, внеся в протокольную книгу кое-какие записи о каждом из новых членов клуба, представил им на подпись некое подобие присяги. Ничто не могло закабалить сильнее, чем обещаемое послушание; не существовало обета более строгого, чем тот, который соглашался соблюдать подписавший сей документ. Осмелившемуся нарушить столь ужасную клятву было уготовано полное бесчестие, и его не спасли бы даже те утешения, которые дарует религия. Флоризель не без содрогания подписал бумагу, полковник со страдальческим выражением лица последовал его примеру. После этого председатель взыскал вступительный взнос и без лишних церемоний провел друзей в курительную комнату Клуба самоубийц.
Потолок курительной комнаты был таким же высоким, как в прилегающем к ней кабинете, но само помещение оказалось гораздо просторнее. Имитирующие дубовую обшивку обои покрывали все его стены сверху донизу, а скачущие языки пламени в камине и многочисленные газовые рожки ярко освещали компанию. Принц и его последователь довели количество собравшихся до восемнадцати человек. В комнате почти все курили или пили шампанское; здесь царило какое-то лихорадочное веселье, время от времени неожиданно прерываемое секундами зловещей тишины.
– Сегодня все члены клуба в сборе? – спросил принц.
– Почти, – ответил председатель. – Кстати, – добавил он, – если у вас есть деньги, здесь принято заказывать шампанское. Это поддерживает настроение, ну и мне дает небольшой доход.
– Хаммерсмит, – промолвил Флоризель, – закажите шампанского.
С этими словами он развернулся и стал прохаживаться между гостями. Привычный исполнять роль хозяина в самых высоких сферах, он без труда очаровывал и пленял каждого, к кому подходил. В том, как он держался, было что-то подкупающее и одновременно властное. Необычайное спокойствие принца еще сильнее выделяло его среди этого безумного собрания. Перемещаясь от одного собеседника к другому, он внимательно прислушивался и присматривался и вскоре начал понимать, что за люди окружают его. Как и в любом другом месте, где собираются для отдыха, здесь преобладал один тип: довольно молодые люди с умными и чуткими лицами, но без всякого намека на силу или те качества, которые позволяют добиться успеха. Кое-кому было далеко за тридцать, многим не исполнилось еще и двадцати. Они стояли, прислонясь к столам и нетерпеливо переминались с ноги на ногу; кто-то курил во всю, а кто-то держал во рту погасшую сигару; иногда слышались спокойные, размеренные голоса, а иногда их заглушали разговоры, явно вызванные нервозностью обстановки, впрочем, и те и другие были одинаково бессодержательны и лишены остроумия. Каждая новая открытая бутылка шампанского значительно улучшала всеобщее настроение. Сидели только двое: один в кресле у окна, подальше от остальных, бледный, весь покрытый испариной, с руками в карманах брюк, понурив голову и молча, – живое воплощение полного телесного и духовного упадка; другой расположился на диване рядом с камином. Этот привлекал к себе внимание своей бросающейся в глаза несхожестью с остальными. Ему, скорее всего, было за сорок, но выглядел он на все десять лет старше, и принц, заметив его, подумал, что еще не встречал человека более безобразного от природы. Вдобавок он был изуродован болезнями и излишествами: кожа да кости, частично парализованный, очки его были настолько сильными, что глаза за их мощными линзами казались огромными и искаженными. Кроме принца и полковника, он был единственным в этой комнате, кто сохранял спокойствие, как будто вокруг него не происходило ничего необычного.
Разговоры членов клуба не были любезной светской болтовней. Одни похвалялись своими позорными поступками, последствия которых заставили их искать убежище в смерти, другие слушали, не выражая неодобрения. Собравшиеся здесь словно чувствовали себя выше законов морали, и каждый, перешагнувший порог клуба, как будто уже обладал неприкосновенностью, которую дает могила. Они пили за упокой друг друга или поминали великие самоубийства прошлого. Они сравнивали и обсуждали различные взгляды на смерть – кто-то утверждал, что их ждет не более чем вечный мрак и абсолютная пустота; другие были полны надежды, что уже этой ночью вознесутся к звездам, где их встретят великие мертвые.
– За вечную память барона Тренка! Образцового самоубийцы! – воскликнул один. – Который покинул ничтожно малую камеру бытия и переместился в другую, еще меньшую, чтобы восстать свободным.
– А я бы хотел, – молвил другой, – просто завязать себе глаза и заткнуть уши ватой. Да только во всем мире не насобирать столько ваты.
Третий же предполагал, что в будущем воплощении ему откроются вселенские тайны, а четвертый заявлял, что никогда не вступил бы в Клуб самоубийц, если бы не уверовал в теорию господина Дарвина.
– Для меня невыносимо осознавать, – признался этот удивительный самоубийца, – что я происхожу от обезьяны.
В общем, принц был разочарован как самими членами клуба, так и их разговорами.
«По-моему, все это совершенно не стоит такого волнения, – думал он. – Если уж решил наложить на себя руки – веди себя как джентльмен. Возня и громкие слова при этом совершенно неуместны».
Полковника Джеральдина тем временем снедали самые недобрые предчувствия. Клуб и его правила по-прежнему оставались для него загадкой, и он осматривал комнату в поисках того, кто мог бы успокоить его растревоженный разум. Наконец, взор его остановился на паралитике в сильных очках. Видя его абсолютное спокойствие, Джеральдин попросил председателя, который, занимаясь делами, то исчезал куда-то, то снова появлялся с озабоченным видом, представить его джентльмену на диване.
Функционер объяснил ему, что в стенах клуба любые формальности излишни, но все же представил мистера Хаммерсмита мистеру Мальтусу.
С любопытством посмотрев на полковника, мистер Мальтус предложил ему сесть справа от себя.
– Так вы новичок, – сказал он, – и хотите во всем разобраться? Вы обратились по адресу. Я состою в этом очаровательном клубе уже два года.
Наконец-то полковник смог вздохнуть спокойно. Если мистер Мальтус посещает это заведение два года, принцу вряд ли что-то грозит в первый же вечер. Тем не менее полковник был порядком удивлен и стал подозревать, что его могли сделать жертвой розыгрыша.
– Как?! – вскричал он. – Два года? Но я думал, что… Впрочем, я вижу, надо мной просто подшутили.
– Ничего подобного, – преспокойно ответил мистер Мальтус. – Просто я – особый случай. Видите ли, дело в том, что я, собственно говоря, даже не самоубийца, а в некотором смысле почетный член. Я редко наведываюсь в клуб чаще двух раз в два месяца. Моя болезненность и доброе сердце председателя дали мне возможность пользоваться этой небольшой привилегией, за что я, правду сказать, доплачиваю определенную сумму. Вообще-то, в этом нет никакого смысла, потому что я невероятно везуч.
– Боюсь, – сказал полковник, – что мне придется просить вас объяснить все подробнее. Вспомните, я же почти не знаю правил клуба.
– Обычный член клуба, который, как и вы, ищет смерти, – отвечал паралитик, – обязан каждый вечер возвращаться сюда, пока ему не улыбнется удача. Если он совсем на мели, он даже может поселиться здесь. Тут, насколько мне известно, достаточно чисто и совсем недорого, хотя, конечно же, не хоромы. Ну так чего еще ожидать при столь ничтожных, если так можно выразиться, взносах! Хотя лично я считаю, что находиться в обществе председателя – это само по себе изысканное удовольствие.
– В самом деле? – воскликнул Джеральдин. – Надо сказать, у меня не сложилось такого впечатления.
– Ах, вы просто не знаете, какой он человек, – сказал мистер Мальтус. – Весельчак. А какой рассказчик! Как тонко умеет подшутить! Он знает жизнь вдоль и поперек, и, между нами, другого такого испорченного мерзавца не сыскать во всем христианском мире.
– И он, как и вы, – спросил полковник, – постоянная величина, если мне будет позволено так выразиться?
– Он – постоянная величина совсем в другом смысле, – ответил мистер Мальтус. – Я всего лишь жду своего часа, но рано или поздно настанет и мой черед. Он же никогда не играет. Председатель лишь сдает карты и все устраивает. Этот человек, мой дорогой мистер Хаммерсмит, воплощение находчивости. Он – настоящий мастер, я бы даже сказал, художник! Вот уже три года он занимается в Лондоне своим весьма полезным делом, а никому даже в голову не пришло что-то подозревать. Я считаю его настоящим гением. Вы наверняка помните тот нашумевший случай полгода назад, когда один господин случайно отравился в аптеке? И это было одним из самых незамысловатых, наименее эффектных его решений. Но как просто и в то же время безопасно!
– Вы меня поражаете, – опешил полковник. – Неужели тот несчастный был одной из… – Он чуть не сказал «жертв», но вовремя спохватился и вместо этого произнес: – …одним из членов клуба?
В ту же секунду ему вдруг подумалось, что сам мистер Мальтус не производит впечатления человека, жаждущего смерти, и он торопливо прибавил:
– Но я по-прежнему в потемках. Вы упомянули о картах, какое это имеет отношение к клубу? К тому же, простите, но вы мне кажетесь скорее жизнелюбом, чем самоубийцей, и я никак не могу понять, зачем же вы вообще сюда приходите?
– Это вы правильно сказали: «в потемках»! – ответил мистер Мальтус, чуть более оживленно, чем прежде. – Дорогой мой сэр, этот клуб – храм упоения. Если бы мое подорванное здоровье позволяло мне предаваться наслаждению чаще, можете не сомневаться, я бывал бы здесь гораздо чаще. Только чувство долга, выработанное постоянной борьбой за здоровье и строгим соблюдением режима, удерживает меня от того, чтобы целиком посвятить себя этому, если так можно выразиться, последнему из позволенных мне пороков. Я перепробовал их все, сэр, – продолжил он, положив ладонь на руку Джеральдина. – Все, без исключения, и поверьте (я клянусь честью), удовольствие, которое они приносят, значительно и совершенно безосновательно преувеличено. Потом, люди играют с любовью. А я отрицаю, что любовь – это сильное чувство. Страх – вот где настоящая страсть. О страхе нужно говорить, если хочешь попробовать на вкус наивысшие удовольствия, которые может дать жизнь. Завидуйте мне, завидуйте мне, сэр, – прибавил он, усмехнувшись, – ибо я – трус!
Джеральдин с большим трудом заставил себя никак не проявить отвращения, которое вызвал в нем этот жалкий калека. Собравшись, он продолжил разговор.
– А каким образом, сэр, – спросил он, – вам удается столь искусно продлевать удовольствие? И где здесь элемент неопределенности?
– Сейчас я расскажу вам, каким образом каждый вечер выбирается жертва, – ответил мистер Мальтус. – И не только жертва, но и другой член, который становится орудием в руках клуба и в данном случае жрецом смерти.
– Боже правый! – обомлел полковник. – Они что, убивают друг друга?
– Таким образом решается главное затруднение для самоубийц, – кивнул Мальтус.
– Милостивые Небеса! – воскликнул полковник. – Так значит, сегодня вечером вас могут… меня могут… могут даже самого… Я имел в виду своего друга… Кого-либо из нас могут назначить на роль убийцы тела и бессмертной души человека? Возможно ли подобное в роду людском? Какое чудовищное злодеяние!
Преисполнившись ужаса, он готов был немедленно встать с дивана, но тут полковник заметил нацеленный на него из другого конца комнаты недовольный взгляд принца. Грозные глаза Флоризеля тут же привели его в чувство.
– Хотя, с другой стороны, – добавил он, – почему бы и нет? Vogue la galre![1] Я – в клубе!
Мистер Мальтус с восторгом наблюдал за изумлением и отвращением полковника. Этот человек находил особую приятность в собственной порочности, и видеть душевные терзания другого ему доставляло искреннее тщеславное удовлетворение, поскольку сам он считал себя выше всяких чувств.
– Теперь, когда ваше первое удивление прошло, – сказал он, – вы сможете вкусить тех изысканных наслаждений, которые дарует наше небольшое общество. Вам откроется, как могут воедино слиться упоение карточного стола, возбуждение дуэли и восторг римского амфитеатра. Язычники знали толк в удовольствиях, я искренне восхищаюсь утонченностью их вкусов, но лишь в христианской стране удалось достичь подобного совершенства, этой квинтэссенции, абсолютного пика остроты. Вы поймете, насколько скучными и пресными кажутся все другие развлечения тому, кто хоть раз вкусил этого. Правила игры, – продолжил он, – чрезвычайно просты. Берется полная колода карт… Но похоже, сейчас вы сами все увидите. Не подадите мне руку? Я, видите ли, парализован.
И в самом деле, как только мистер Мальтус собрался начать рассказ, другие двустворчатые двери распахнулись и члены клуба, довольно торопливо, стали переходить в соседнюю комнату. Она ничем не отличалась от предыдущей, только обставлена была немного по-другому. Всю середину ее занимал длинный зеленый стол, за которым сидел, тщательно перемешивая колоду карт, председатель. Мистер Мальтус, хоть и опирался на трость и на руку полковника, шел с таким трудом, что все остальные успели занять места за столом, пока эта пара и принц, который задержался, дожидаясь их, вошли в комнату. Они уселись за дальним от председателя концом стола.
– В колоде пятьдесят две карты, – шепнул мистер Мальтус. – Должен выпасть пиковый туз – это знак смерти, и трефовый – он укажет того, кто будет назначен исолнителем на эту ночь. Завидую я вам, молодым, – добавил он. – У вас хорошее зрение, и вы можете наблюдать за игрой. Я через стол – увы! – не отличу туза от двойки.
И он принялся усаживать на нос вторую пару очков.
– Я должен видеть хотя бы лица, – пояснил он.
Полковник в двух словах сообщил своему другу, что он узнал от почетного члена клуба и о том ужасном выборе, который будет сделан сегодня. Принц почувствовал, как сердце его похолодело и сжалось. Он с трудом сглотнул и огляделся по сторонам, как припертый к стенке.
– Неожиданный рывок, – шепотом предложил полковник, – и мы все еще можем спастись.
Но это предложение вернуло принцу присутствие духа.
– Перестаньте! – молвил он. – И будьте любезны играть, как подобает джентльмену, какими бы высокими ни были ставки.
И Флоризель снова, на этот раз со спокойным видом, осмотрелся, хотя сердце его бешено колотилось и в животе он чувствовал неприятное жжение. Остальные члены клуба притихли и сидели в напряженных позах. Все были бледны, но мистер Мальтус сделался совершенно белым, как бумага. Глаза его выкатились из орбит, голова непроизвольно дергалась, руки, сначала одна, потом вторая, поднялись ко рту и начали судорожно сжиматься и разжиматься у посеревших дрожащих губ. Было очевидно, что удовольствие, которое испытывал почетный член, действительно носило весьма необычный характер.
– Внимание, джентльмены, – произнес председатель.
И он начал медленно раздавать карты справа налево, дожидаясь, пока каждый из членов клуба покажет, что ему выпало. Почти все переворачивали карту не сразу, и иногда было заметно, как тряслись пальцы игрока, когда он тянулся к роковому листку картона. По мере того как очередь приближалась к принцу, росло и его волнение. Однако нельзя сказать, что ему было неведомо чувство азарта, и он почти с удивлением поймал себя на том, что происходящее приятно щекочет ему нервы. Ему выпала трефовая девятка. Джеральдину попалась тройка пик. Червовая дама легла перед мистером Мальтусом, который не удержался и вскрикнул от облегчения. Молодой человек, который разносил пирожные, почти сразу после этого перевернул трефового туза да так и застыл от ужаса с картой в руке. Ведь он пришел сюда не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы быть убитым. Принц, преисполнившись искреннего сочувствия к его положению, даже на время забыл об опасности, которая все еще висела над ним и его другом.
После второй раздачи карта смерти по-прежнему не появилась. Игроки затаили дыхание. Были слышны лишь судорожные вздохи. Принцу снова выпала трефа, Джеральдин получил бубну, но, когда мистер Мальтус перевернул свою карту, жуткий звук, чем-то напоминающий треск, исторгся из его горла, и он поднялся и снова сел без всякого намека на паралич. Это был пиковый туз. Погоня за страхом все-таки сгубила почетного члена.
Почти в ту же секунду все разом заговорили, игроки расслабились, начали вставать из-за стола и парами или по трое уходить в курительную. Председатель потянулся и зевнул, как человек, закончивший работу. Но мистер Мальтус остался неподвижно сидеть, уперев локти в стол и обхватив голову руками, – он был совершенно раздавлен.
Принц и Джеральдин вышли из клуба, не задерживаясь ни на секунду. На прохладном ночном воздухе ужас того, свидетелями чего им довелось стать, усилился.
– Как тяжело, – сокрушенно посетовал принц, – быть связанным клятвой в таком деле! Позволять этой ярмарке смерти продолжать безнаказанно приносить доходы! Если бы только я мог нарушить данное мною слово!
– Это невозможно для вашего высочества, – твердо произнес Джеральдин. – Ведь ваша честь – это честь Богемии. Но я осмелюсь нарушить свое! И я уверен, что поступлю правильно.
– Джеральдин, – сказал принц, – если в одном из наших приключений пострадает ваша честь, я не только не прощу вас, но (и я думаю, что для вас это гораздо важнее) никогда не прощу себя!
– Приказание вашего высочества – закон, – ответил полковник. – Давайте покинем это проклятое место!
– Да! – сказал принц. – Остановите же кеб, наконец! Может быть, сон избавит меня от воспоминаний об этой мерзости.
Однако следует отметить, что, прежде чем покинуть страшный тупик, принц внимательно прочитал его название.
На следующее утро, как только принц открыл глаза, полковник Джеральдин явился к нему со свежей газетой, в которой был очерчен следующий параграф:
«ПЕЧАЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕСегодня рано утром примерно в два часа мистер Бартоломью Мальтус, проживавший по адресу Уэстборн-Грув Чепстоу-плейс, 16, возвращаясь домой после дружеской вечеринки, упал с тротуара на Трафальгарской площади и разбил себе череп, а также сломал ногу и руку. Смерть наступила незамедлительно. Этот несчастный случай произошел, когда мистер Мальтус в сопровождении друга дожидался кеба. Поскольку мистер Мальтус страдал параличом, предполагается, что причиной его падения стал очередной приступ болезни. Потерпевший был широко известен в самых почтенных кругах, и его гибель вызовет глубокую скорбь».
– Не сомневаюсь, что душа этого паралитика отлетела прямиком в ад, – мрачно заметил Джеральдин.
Не произнеся ни слова, принц закрыл лицо руками.
– Я почти даже рад, – продолжил полковник, – что он умер. Но когда я думаю о молодом человеке с пирожными, признаюсь, мое сердце обливается кровью.
– Джеральдин, – промолвил принц, отняв от лица руки. – Этот несчастный парень еще только вчера был так же невинен, как вы и я, а сегодня утром на его душе уже лежит кровавая печать убийства. Когда я думаю о председателе, мое сердце наполняется отвращением. Не знаю, каким способом, но, клянусь Всевышним, я добьюсь того, чтобы этот негодяй оказался в моей власти. Однако какой случай! Какой поучительной оказалась эта игра в карты!
– Случай, – добавил полковник, – который никогда не должен повториться.
Принц не отвечал так долго, что Джеральдин встревожился.
– Вы же не собираетесь туда возвращаться, – осторожно произнес он. – Вы и так уже увидели слишком много ужаса, довольно с вас мук. Учитывая ваше высочайшее положение и связанные с ним обязательства, вы просто не имеете права снова подвергать себя такой опасности.
– Все правильно, полковник, – отвечал принц Флоризель. – И у меня вовсе не вызывают восторга собственные порывы. Но, увы! В одеяниях даже самого великого из владык скрывается всего лишь человек. Никогда еще я не ощущал собственную слабость так, как сейчас, Джеральдин, но это сильнее меня. Могу ли я заставить себя выбросить из сердца несчастного юношу, который всего несколько часов назад ужинал с нами? Могу ли я позволить председателю продолжать заниматься его гнусным делом? Могу ли я, начав приключение столь захватывающее, не пройти его до конца? Нет, Джеральдин, вы просите у принца больше, чем по силам простому человеку. Сегодня мы снова сядем за стол в Клубе самоубийц.
Полковник Джеральдин бросился на колени.
– Если вашему высочеству нужна моя жизнь, – взмолился он, – она ваша! Я готов отдать ее вам, не раздумывая. Но умоляю вас – умоляю! – не просите, чтобы я поддерживал вас в столь опасном предприятии!
– Полковник Джеральдин, – отвечал принц с несколько надменным видом, – ваша жизнь не принадлежит никому, кроме вас. Я ждал всего лишь подчинения, но, если оно нежеланно, я перестану его ждать. Добавлю лишь одно слово: ваше упорство в этом деле исчерпало мое терпение.
Шталмейстер поднялся на ноги.
– Ваше высочество, – сказал он, – вы позволите мне сегодня не сопровождать вас? Я, как человек, пользующийся уважением, не могу позволить себе второй раз показаться в этом притоне смерти, пока не улажу своих дел. Ваше высочество больше не встретит противления от преданнейшего и благодарнейшего из слуг.
– Мой дорогой Джеральдин, – ответствовал принц Флоризель, – мне всегда неприятно, когда вы заставляете меня вспоминать о моем положении. Располагайте своим временем так, как вам заблагорассудится, только будьте здесь до одиннадцати в том же гриме.
На этот раз в клубе было не так людно, и, когда прибыли Джеральдин с принцем, в курительной они увидели не больше полудюжины гостей. Его высочество отвел председателя в сторонку и сердечно поздравил его с кончиной мистера Мальтуса.
– Мне нравится видеть людей, которые любят свое дело и знают в нем толк. Вы, вне всякого сомнения, относитесь к их числу. Хоть занятие ваше, так сказать, весьма щепетильного свойства, вы достаточно хорошо подготовлены, чтобы справляться с ним так успешно, не выставляя при этом себя.
Председатель был очень тронут, услышав подобные слова от человека настолько благородной внешности и изысканных манер, как принц. Он даже почти смутился.
– Бедный Мальти, – вздохнул он. – Я даже не представляю себе клуба без него. Большинство моих завсегдатаев – мальчишки. Начитавшиеся поэзии романтичные юнцы, разговаривать с которыми мне неинтересно. Не то чтобы Мальти сам был начисто лишен романтики, но его чувства были мне понятны.
– Сочувствую вашей утрате, – участливо промолвил принц. – Конечно же, мистера Мальтуса вам будет очень не хватать. Он показался мне личностью весьма своеобразного склада.
Молодой человек, раздававший пирожные, тоже присутствовал, но он стоял молча и явно был угнетен. Его новые друзья тщетно пытались втянуть его в разговор.
– Как же я жалею о том, – воскликнул он, – что привел вас в это проклятое место! Уходите отсюда, пока еще руки ваши чисты. Если бы вы слышали, как завопил этот старик, падая на мостовую… Звук, с которым ломались его кости… Пожелайте мне – если вы еще можете испытывать жалость к такому падшему существу, как я, – пожелайте, чтобы сегодня мне выпал туз пик!
В течение вечера в клуб пришло еще несколько человек, и все равно за стол село не больше чертовой дюжины игроков. Принц снова ощутил определенное возбуждение от страха, но он был необычайно удивлен, увидев, что Джеральдин держится намного спокойнее и увереннее, чем накануне.
«Просто поразительно, – размышлял принц, – как может повлиять на молодого человека составление завещания».
– Внимание, джентльмены, – произнес председатель и начал сдавать карты.
Было сделано три раздачи, а роковые тузы все не показывались. Напряжение достигло неимоверного накала, когда он приступил к очередной, четвертой раздаче. Карт в руках председателя оставалось ровно столько, сколько игроков сидело за столом. Принц, сидевший вторым по левую руку председателя, при том порядке раздачи, который был принят в клубе (справа налево), должен был получить предпоследнюю карту. Третий игрок перевернул черного туза – это был туз треф. Следующий за ним получил бубну, следующий – черву и так далее, но пиковый туз все еще оставался в руках сдающего. Наконец очередь дошла до Джеральдина, сидевшего слева от принца. Он перевернул свою карту. Это был туз, но туз червей.
Когда принц Флоризель увидел перед собой на столе свою будущность, сердце его остановилось. Он был отважным человеком, но по лицу его градом катился пот. У него было ровно пятьдесят шансов из ста на то, что он обречен. Принц перевернул карту, и это оказался туз пик. Гулкий ропот наполнил его голову, стол поплыл у него перед глазами. Он услышал, как сидящий справа от него игрок разразился не то радостным, не то разочарованным смехом, увидел, как торопливо расходятся игроки, но в ту секунду у него были совсем другие мысли. Он понял, каким непростительно глупым, даже преступным было его поведение. Совершенно здоровый, в расцвете лет, наследник трона, он проиграл свое будущее, а вместе с ним и будущее мужественной и преданной ему державы.
– Боже, – вскричал он. – Боже, прости меня!
И вместе с этим криком смятение чувств оставило его, и почти сразу к нему вернулось самообладание.
К его удивлению, Джеральдина рядом с ним не оказалось. В карточной комнате не было никого, кроме его будущего убийцы, слушавшего указания председателя, и молодого человека, раздававшего пирожные, который скользнул к принцу и зашептал ему на ухо:
– Я бы отдал миллион (если бы он у меня был) за то, чтобы оказаться на вашем месте.
Когда молодой человек ушел, его высочество не смог удержаться от мысли, что готов был уступить эту возможность и за гораздо меньшую сумму.
Наконец негромкое совещание закончилось, человек, которому выпал трефовый туз, с многозначительным видом вышел из комнаты, а председатель подошел к несчастному принцу и с улыбкой протянул руку.
– Было приятно познакомиться с вами, сэр, – сказал он. – Рад, что смог оказать вам эту незначительную услугу. По крайней мере, на задержку вы не можете жаловаться. Надо же, на вторую ночь!.. Вот так везение!
Принц попытался произнести что-то в ответ, но в горле его пересохло, а язык точно одеревенел.
– У вас слегка закружилась голова? – участливо поинтересовался председатель. – Ну, это почти со всеми происходит. Не хотите немного бренди?
Принц молча выразил согласие, и тот мигом плеснул коричневатой жидкости в бокал.
– Несчастный старина Мальти! – воскликнул председатель, когда принц влил в себя содержимое бокала. – Он выпивал почти пинту, но даже это ему не помогало.
– Я более восприимчив к лечению, – сказал принц, заметно оживившись. – Как видите, я пришел в себя. Итак, что мне теперь нужно делать?
– Вы пойдете по Странду по направлению к Сити по левой стороне, пока не встретите джентльмена, который только что покинул комнату. Он передаст вам остальные инструкции. Будьте любезны выполнить их в точности, поскольку сегодня вечером он наделен полномочиями представлять клуб. Ну а теперь, – добавил председатель, – приятной прогулки.
Флоризель довольно нескладно ответил на пожелание и попрощался. Он прошел через курительную комнату, где почти все, кто сидел за игровым столом, все еще поглощали шампанское, часть которого он сам перед началом игры заказал и оплатил. Неожиданно принц заметил, что в душе проклинает этих людей. В прихожей он надел шляпу и пальто, потом выбрал свой зонтик из стоявших в углу. Привычность этих действий и мысль о том, что он совершает их в последний раз, отчего-то заставила его рассмеяться. Смех этот самому Флоризелю показался неестественным и неприятным. Он вдруг почувствовал нежелание выходить из прихожей и повернулся к окну. Вид фонарей и уличной тьмы привел его в себя.
«Успокойся, – приказал он себе. – Будь мужчиной и выходи».
На самом выходе из тупика трое мужчин навалились на принца Флоризеля и бесцеремонно затолкнули его в экипаж, который в ту же секунду рванулся с места. В салоне сидел человек.
– Надеюсь, ваше высочество простит мое рвение? – произнес хорошо знакомый голос.
Вскричав от облегчения, принц бросился на шею полковника.
– Господи, как же мне благодарить вас? – воскликнул он. – Но как вам удалось это организовать?
Несмотря на то что принц собирался решительно и достойно встретить свой удел, он был необыкновенно рад поддаться дружескому насилию и снова вернуться к жизни и надежде.
– Если ваше высочество в будущем воздержится от таких рискованных затей, – ответил полковник, – это будет для меня лучшей благодарностью. Что же касается вашего второго вопроса, все очень просто. Сегодня днем я связался с одним известным сыщиком. За соблюдение тайны я ему заплатил. В деле участвовали только ваши собственные слуги. Клуб на Бокс-корт был окружен уже с вечера, и этот экипаж (тоже из ваших личных) около часа дожидался вашего выхода.
– А то жалкое существо, которое должно было лишить меня жизни? Что с ним? – осведомился принц.
– Его скрутили, как только он вышел из клуба, – ответил полковник. – Сейчас он дожидается вашего приговора во дворце, где вскоре к нему присоединятся его сообщники.
– Джеральдин, – молвил принц. – Вы спасли меня, нарушив мои строжайшие указания, и поступили правильно. Я обязан вам не только жизнью. Вы преподали мне хороший урок, и я буду считать себя недостойным занимаемого мной положения, если не выражу благодарность своему учителю. Выберите сами, в какой форме мне это сделать.
Какое-то время никто не говорил. Экипаж продолжал мчаться по улицам, а двое мужчин думали каждый о своем. Первым нарушил молчание полковник Джеральдин.
– Ваше высочество, – сказал он, – в вашем распоряжении к этому времени уже находится большое число арестованных. И по крайней мере один из них требует справедливой кары. Данная нами клятва запрещает нам обращаться к официальным представителям закона, и осторожность высшего порядка не позволит этого сделать, если бы даже обещание было нарушено. Могу ли я поинтересоваться, как ваше высочество намерено поступить?
– Решено, – ответил Флоризель. – Председатель должен пасть на дуэли. Остается только выбрать ему противника.
– Мне было позволено самому назначить себе награду, – сказал полковник. – Не позволит ли мне ваше высочество просить назначить на это задание моего брата? Это почетная миссия, но я смею уверить ваше высочество, что парень оправдает возложенное на него доверие.
– Вы просите меня о неслыханном снисхождении, – сказал принц, – но я обещал вам ни в чем не отказывать.
Полковник горячо поцеловал его руку, и в тот же миг карета въехала в арку роскошной резиденции принца.
Спустя час Флоризель, в официальном костюме, при всех орденах Богемии, принял у себя членов Клуба самоубийц.
– Несчастные глупцы, – молвил он. – Те из вас, кого заставила ступить на эту порочную тропу нужда, получат работу и оклад. Те, кого мучает чувство вины, должны обратиться к властителю более могущественному и щедрому, чем я. Мне жаль всех вас намного больше, чем вы можете представить. Завтра каждый из вас расскажет мне о себе, и чем откровеннее будут ваши ответы на мои вопросы, тем проще мне будет избавить вас от ваших невзгод. А что касается вас, – добавил он, поворачиваясь к председателю. – С моей стороны было бы бестактно навязывать вам какую бы то ни было помощь. Но вместо этого я могу предложить вам развлечение. Вот, – он положил руку на плечо младшего брата полковника Джеральдина, – мой офицер, который желает отправиться в небольшое путешествие по Европе, и я прошу вас, в качестве одолжения, сопроводить его в поездке. Вы хорошо стреляете из пистолета? – продолжил он изменившимся голосом. – Я спрашиваю, потому что это умение вам может пригодиться. Когда двое мужчин путешествуют вместе, лучше ко всему быть готовым. Позвольте добавить, что, если случится так, что вы по дороге случайно потеряете юного мистера Джеральдина, я всегда найду человека, который заменит его. И хочу предупредить вас, господин председатель, что у меня очень длинные руки.
Этими произнесенными самым суровым тоном словами принц закончил свое обращение. На следующее утро члены клуба были облагодетельствованы щедрой рукой принца, а председатель отправился в путешествие под присмотром мистера Джеральдина, а также пары сноровистых и преданных придворных слуг. Мало того, верные агенты принца заняли дом в тупичке Бокс-корт, и отныне все письма, приходившие в Клуб самоубийц, и все его посетители наравне с управляющими проверялись лично самим Флоризелем.
На этом, говорит мой арабский рассказчик, заканчивается история молодого человека с пирожными, который сейчас живет, не зная нужды, на Вигмор-стрит неподалеку от Кэвендиш-сквер. Номер его дома я по понятным причинам не назову. Те, кому интересно узнать продолжение приключений принца Флоризеля и председателя Клуба самоубийц, могут прочитать «РАССКАЗ О ДОКТОРЕ И ДОРОЖНОМ СУНДУКЕ».
Рассказ о докторе и дорожном сундуке
Молодой американец мистер Сайлас Кью Скэддемор был простодушен и совершенно незлобив, что делало ему тем больше чести, что родом он был из Новой Англии, той части Нового Света, которая славилась отнюдь не этими качествами. Обладая довольно крупным состоянием, он, тем не менее, записывал все свои расходы в карманную записную книжку, а Париж предпочитал познавать из окна своего номера с высоты седьмого этажа недорогой гостиницы, расположенной в Латинском квартале. Бережливость его во многом объяснялась привычкой, а добродетели, столь ценимые его товарищами, были следствием неуверенности в себе и молодости.
По соседству с ним жила леди, привлекшая его внимание своей красотой и элегантностью туалетов. Когда мистер Скэддемор первый раз увидел свою соседку, он принял ее за какую-нибудь графиню. Со временем он узнал, что известна она была под именем мадам Зефирин, и, каким бы ни было ее положение в жизни, к дворянскому сословию оно не имело никакого отношения. Мадам Зефирин, быть может, в надежде очаровать юного американца, встречаясь с ним на лестнице, каждый раз замедляла шаг, вежливо кивала и произносила два-три слова приветствия, неизменно сопровождавшиеся проникновенным взглядом черных глаз, после чего исчезала в шуршании шелка, приоткрыв напоследок изящную стопу и лодыжку. Однако сии авансы не только не подталкивали мистера Скэддемора к каким-либо решительным действиям, но даже, напротив, ввергали его в глубины уныния и застенчивости. Она несколько раз наведывалась к нему за огнем или для того, чтобы извиниться за вымышленные шалости своего пуделя, но в присутствии существа столь возвышенного рот его утрачивал способность открываться, все известные ему французские слова в один миг вылетали у него из головы, и он мог только стоять и, не сводя с нее глаз, мямлить что-то невразумительное до тех пор, пока она не уходила. Эфемерность их отношений никоим образом не мешала ему выставлять себя в самом выгодном и даже неожиданном свете, когда он оставался в безопасной мужской компании.
Комнату с другой стороны (а в гостинице на каждом этаже было всего три номера) занимал пожилой доктор – англичанин, пользовавшийся довольно сомнительной репутацией. Доктору Ноэлю – именно так его звали – некогда пришлось покинуть Лондон, где он имел весьма солидную и постоянно растущую практику. Поговаривали, что инициатором этой смены декораций выступила лондонская полиция. По крайней мере, теперь жизнь этого господина, в свое время занимавшего достаточно высокое положение в обществе, была очень простой и одинокой. Большую часть своего времени он посвящал изучению наук. Мистер Скэддемор познакомился с ним, и эту пару можно было частенько видеть в ресторане напротив гостиницы за скромным обедом.
За Сайласом Кью Скэддемором водились кое-какие грешки, и скромность его не мешала им проявляться в самых разных, порой весьма сомнительных формах. Главным из них было любопытство. Он собирал все сплетни и пересуды; его интерес к жизни, в особенности к тем ее сторонам, в которых он не имел собственного опыта, граничил со страстью. Разговор с ним порой напоминал допрос, и расспросы его были столь же настойчивы, сколь и бестактны. Несколько раз видели, как он, относя по чьей-то просьбе письмо на почту, взвешивал его на ладони, крутил туда-сюда и внимательнейшим образом изучал адрес, а когда ему случилось заметить трещину в стене между его номером и комнатой мадам Зефирин, он, вместо того чтобы заделать прореху, увеличил ее и придал ей более удобную форму, чтобы иметь возможность подсматривать за соседкой.
Однажды, в конце марта, поддавшись очередному приступу любопытства, он расширил дыру еще больше, чтобы видеть другой угол комнаты. В тот вечер, когда Сайлас, как обычно, припал к отверстию, чтобы понаблюдать за передвижениями мадам Зефирин, он, к величайшему изумлению, увидел, что оно чем-то перекрыто с другой стороны, и пришел в еще большее смятение, когда преграда неожиданно была отдернута и до его слуха донеслось сдавленное хихиканье. Наверняка в соседней комнате отвалился какой-нибудь кусок штукатурки, выдав ее обитательнице расположение тайного смотрового отверстия, и та решила отплатить ему той же монетой. Мистер Скэддемор пришел в сильнейшее раздражение. Он немилосердно осудил поступок мадам Зефирин, даже в чем-то обвинил себя, но, обнаружив на следующий день, что соседка его не предприняла ничего, чтобы лишить его излюбленного времяпрепровождения, он воспользовался ее беспечностью и продолжил наблюдение.
На следующий день к мадам Зефирин зашел какой-то высокий развязный мужчина лет пятидесяти или больше, которого Сайлас раньше не видел. Твидовый костюм и цветная рубашка не меньше, чем косматые бакенбарды, выдавали в нем англичанина. Тускло-серые глаза британца удивили Сайласа своей холодностью. Во время всего разговора, который велся шепотом, его губы не знали покоя: они вытягивались в трубочку, крутились или складывались то в одну сторону, то в другую. Несколько раз юному уроженцу Новой Англии даже показалось, что незнакомец показывает ими в сторону его комнаты; и все же, как он ни прислушивался, как ни напрягал внимание, единственным, что ему удалось расслышать наверняка, было следующее замечание, произнесенное англичанином чуть более громким голосом, как будто в ответ на какое-то несогласие или отказ:
– Я его вкус уже до тонкостей изучил. Повторяю вам еще раз, вы – единственная, кто мне подходит.
В ответ мадам Зефирин отрешенно взмахнула рукой, сопроводив этот жест вздохом, обозначающим покорность грубой власти.
В тот же вечер обзор был перекрыт: с другой стороны к отверстию подтащили шкаф, и, пока Сайлас сожалел об этом несчастье, которое он приписывал досадному вмешательству англичанина, консьерж принес ему письмо, написанное женским почерком. Анонимное послание было на свободном французском языке, не стесненном слишком строгой приверженностью правилам орфографии, и в нем юного американца в недвусмысленной форме приглашали на свидание в «Бал-Булье» в одиннадцать часов вечера.
В душе его началась долгая битва между любопытством и робостью. Порой он был сама добродетель, порой вспыхивал и терял голову, и закончилось это тем, что задолго до десяти часов мистер Сайлас Кью Скэддемор в безукоризненном костюме появился у дверей «Бала-Булье» и заплатил за вход с не лишенным приятности чувством лихой бесшабашности.
По случаю Масленицы в зале царило шумное столпотворение. Яркие огни и большое количество людей привели нашего искателя приключений в сильное замешательство, а потом точно опьянили его, преисполнив совершенно несвойственным ему мужеством. Он почувствовал, что готов встретиться лицом к лицу хоть с самим чертом и вошел в танцевальный зал разнузданной походкой бывалого светского льва. Прохаживаясь подобным образом среди отдыхающих, он заприметил мадам Зефирин с давешним англичанином, которые о чем-то переговаривались за одной из колонн. Желание подслушать их разговор тут же по-кошачьи незаметно вкралось в его сердце, и он стал осторожно подходить к паре со спины все ближе и ближе, пока ему не стало слышно, о чем они говорят.
– Это он, – произнес англичанин. – Вон там. С длинными светлыми волосами. Что-то говорит девушке в зеленом платье.
Сайлас без труда опознал молодого человека невысокого роста с очень красивыми чертами лица, о котором шла речь.
– Хорошо, – сказала мадам Зефирин. – Я постараюсь. Но помните, это такое дело, что даже у лучших из нас может ничего не получиться.
Ее компаньон нетерпеливо хмыкнул.
– Я отвечаю за результат. Не зря же я из тридцати выбрал именно вас. Ну, ступайте. Только за принцем не забывайте присматривать. Черт его надоумил именно сегодня явиться! Можно подумать, в Париже других балов нету! Надо ж было ему выбрать именно это сборище студентов и приказчиков. Смотрите, как он сидит, а? Ну прямо император на троне, а не какой-то принц на отдыхе!
И снова Сайласу повезло. Ему удалось увидеть человека довольно плотного сложения, с необычайно красивым лицом и статной осанкой, сидевшего за одним столиком с другим красивым молодым человеком, который обращался к нему с бросающимся в глаза почтением. Душа молодого республиканца не смогла устоять перед очарованием слова «принц», да и вид человека, этим титулом названного, произвел свое обычное обворожительное воздействие. Оставив мадам Зефирин с ее англичанином, он прошел через весь зал и остановился недалеко от столика, который удостоили выбором принц и его наперсник.
– Говорю вам, Джеральдин, – говорил первый из них, – это совершенное безумие. Вы сами, напомню я вам, выбрали своего брата для этого небезопасного предприятия, поэтому на вас ложится ответственность за его поведение. Он согласился задержаться на столько дней в Париже, и одно это, принимая во внимание личность человека, с которым ему приходится иметь дело, уже говорит о его неосторожности. А теперь, за двое суток до отъезда, когда до решающего испытания остаются считанные дни, я спрашиваю вас, разве в таком месте ему нужно проводить время? Он должен не выходить из тира, хорошо спать и совершать пешие прогулки. Он должен придерживаться строгой диеты, не пить белых вин и бренди. Ему кажется, что это игры? Все это чрезвычайно серьезно и смертельно опасно, Джеральдин.
– Я слишком хорошо знаю парня, чтобы вмешиваться, – ответил полковник Джеральдин. – И достаточно хорошо, чтобы не волноваться. Он намного внимательнее, чем вы думаете, и у него железный характер. Если бы речь шла о женщине, я бы так не говорил, но, поручая ему и двум слугам председателя, я не колебался ни секунды.
– Рад это слышать, – сказал принц, – и все же на душе у меня неспокойно. Мои слуги – опытные шпионы, но этому злодею уже трижды удалось ускользать от них и несколько часов провести одному ему известно где. Наверняка он не потратил это время впустую. Какие-нибудь дилетанты могли и случайно потерять его, но, если Рудольф и Джером сбились со следа, это было сделано целенаправленно, и способным на это мог быть лишь человек, наделенный острым умом и исключительной сноровкой.
– Полагаю, мне будет позволено самому решить этот вопрос с братом? – с оттенком обиды в голосе произнес Джеральдин.
– Считайте, что получили мое разрешение, полковник Джеральдин, – ответил принц Флоризель. – Но это означает, что вы должны еще внимательнее прислушиваться к моим советам. Впрочем, хватит об этом. А смотрите, вон та девица в желтом неплохо танцует.
После этого разговор свернул на обычные для парижского бала темы.
Тут Сайлас вспомнил, где находится и что уже близок тот час, когда ему надлежало быть в назначенном месте. Однако чем больше он об этом думал, тем меньше ему этого хотелось, и, поскольку в этот миг его подхватила толпа и начала относить в сторону двери, он поддался общему движению и не стал противиться. Движением людской массы его занесло в угол под галерею, где обостренный слух его сразу уловил голос мадам Зефирин. Она разговаривала по-французски с молодым блондином, на которого полчаса назад указывал странный англичанин.
– Я рискую своим добрым именем, – произнесла она, – иначе не стала бы говорить о каких-то условиях, кроме тех, которые диктует мое сердце. Но вам достаточно будет лишь сказать это швейцару, и он без лишних расспросов вас тут же пропустит.
– Но к чему все эти разговоры о каком-то долге? – возразил ее компаньон.
– Боже! – промолвила она. – Неужели вы полагаете, что я еще не знаю, как вести себя в собственной гостинице?
И она прошла дальше, нежно опираясь на руку своего спутника.
Это заставило Сайласа вспомнить и о своем свидании.
«Через десять минут, – подумал он, – я, может, тоже буду идти рядом с такой же красивой женщиной, даже еще лучше одетой… Возможно даже, с настоящей леди… Какой-нибудь дворянкой».
Он вспомнил об орфографии приглашения и немного приуныл, но тут в голову ему пришла спасительная мысль: «Письмо могла писать под диктовку ее горничная», – и он снова воспрял духом.
Стрелки часов были уже в нескольких минутах от назначенного часа, сердце его забилось с удвоенной скоростью, и он вдруг подумал, что вовсе не обязан был являться на встречу. Благонравие соединилось с трусостью, и он снова направился к двери, но на этот раз по собственной воле и против движения толпы. Возможно, борьба с людским потоком утомила его либо же он просто находился в том расположении духа, когда преследование какой-то цели дольше нескольких минут вызывает желание обратное изначальному, как бы то ни было, но он в третий раз развернулся и остановился только тогда, когда нашел укромное местечко в нескольких ярдах от назначенного места встречи.
Здесь Сайлас пережил настоящую душевную агонию и, будучи человеком набожным, даже несколько раз в мыслях обращался за помощью к Всевышнему. В конце концов у него вообще не осталось никакого желания с кем-либо встречаться; от побега его удерживал лишь глупый страх того, что его могут посчитать нерешительным или безвольным человеком. Но чувство это было настолько мощным, что взяло верх над всеми остальными его побуждениями и, хоть и не смогло заставить его покинуть свой тайник, все же удержало его от того, чтобы незамедлительно броситься наутек. Впрочем, часы показывали уже десять минут двенадцатого. Юный Скэддемор оживился, осторожно выглянул из-за угла – на условленном месте никого не было. Несомненно, его неизвестная корреспондентка устала ждать и ушла. Сайлас тут же приободрился. Он прибыл на свидание, пусть даже с опозданием, и это снимало с него любые обвинения в трусости, думал он. Вероятно, он стал жертвой розыгрыша и даже поздравил себя с тем, что сумел раскусить и перехитрить своих мистификаторов. Как же легко происходят такие перемены в голове молодого человека!
Вооруженный этими соображениями, Сайлас храбро шагнул из своего укрытия, но не успел пройти и двух шагов, как его под локоть взяла женская рука. Он развернулся и увидел рядом с собой рослую даму весьма внушительных форм, с горделивым лицом, но добрыми глазами.
– А вы, я вижу, настоящий сердцеед, – сказала она, – раз заставляете себя ждать. Но я все равно дождалась бы вас. Если женщина решается первой сделать шаг, она давно уже переступила через мелочную гордость.
Сайлас был ошеломлен размерами и красотой своей корреспондентки и тем, как неожиданно она свалилась на него. Но очень быстро она сумела успокоить его. Леди вела себя очень приветливо и, воркуя вкрадчивым, мягким голоском, добилась от него комплиментов и восторженно захлопала в ответ. В очень короткое время льстивыми речами и обильным возлиянием подогретого бренди она не только сумела убедить молодого человека, что он влюблен, но и заставила его признаться в своей страсти в самых горячих выражениях.
– Увы! – сказала она. – Как ни велико удовольствие, которое доставляют мне ваши слова, в этот миг мне бы стоило скорбеть! До сих пор я страдала в одиночестве, но теперь, бедный мой мальчик, нас будет двое. Я не свободна. И я не решусь предложить вам встречу у меня дома, потому что знаю: за мной установлена ревностная слежка… А впрочем, – добавила она, немного поразмыслив: – Я старше вас, хоть и гораздо слабее. И несмотря на то что я верю в вашу отвагу и решительность, я, зная этот мир чуточку лучше вашего, для нашей обоюдной выгоды должна сама придумать выход… Где вы живете?
Он сказал, что живет в отеле, и назвал улицу и номер дома.
На несколько минут леди задумалась.
– Хорошо! – промолвила она наконец с видом человека, решившегося на смелый поступок. – Обещаете быть послушным и преданным?
Сайлас горячо заверил ее в полнейшей покорности.
– Тогда завтра, – продолжила она с ободряющей улыбкой, – вы должны весь вечер не выходить из своего номера и, если к вам наведается кто-нибудь из друзей, отделайтесь от него как можно скорее под любым предлогом. Двери у вас, наверное, закрывают в десять?
– В одиннадцать, – уточнил Сайлас.
– В четверть двенадцатого, – продолжила леди, – выйдите из дому. Сделайте все, чтобы вам открыли. Умоляйте портье, только ничего ему не рассказывайте, потому что это может все испортить. Потом идите прямиком на угол Люксембургского сада и Бульваров. Там я и буду ждать вас. Надеюсь, вы в точности выполните мои указания и помните, что, нарушив хоть один пункт, вы накличете беду на женщину, которая виновата лишь в том, что увидела и полюбила вас.
– Я не совсем понимаю, для чего нужны такие предосторожности, – сказал Сайлас.
– А вы уже разговариваете со мной так, будто я принадлежу вам, – игриво воскликнула она и слегка ударила его веером по руке. – Но терпение, терпение! Всему свое время. Женщины любят, чтобы сначала подчинялись им, хотя потом находят удовольствие в подчинении мужчине. Ради всего святого, сделайте так, как я прошу, или я ни за что не отвечаю. А знаете что, – добавила она с озабоченным видом человека, который вдруг подумал о том, какие еще могут возникнуть затруднения, – я начинаю думать, что лучше, наверное, будет, чтобы к вам вовсе никто не приходил. Скажите портье, чтобы он к вам никого не пропускал, кроме человека, который придет забрать у вас долг. И говорите с ним так, будто побаиваетесь прихода этого должника, – так он вам скорее поверит.
– Можете поверить, я сумею сделать так, чтобы ко мне никто не пришел, – несколько уязвленно произнес Сайлас.
– Мне бы хотелось, чтобы все было именно так, как говорю я, – довольно холодно ответила она. – Знаю я вас, мужчин. Вы совершенно не думаете о репутации женщины.
Сайлас вспыхнул и немного повесил голову, потому что уже представлял себе, как будет делиться впечатлениями со знакомыми.
– Но самое главное, – добавил она, – ни в коем случае не разговаривайте с портье, когда будете выходить.
– Но почему? – отозвался он. – Изо всех ваших инструкций эта, по-моему, самая незначительная.
– Вы сначала сомневались и в других моих советах, а сейчас они вам кажутся важными и необходимыми, – ответила она. – Прошу, верьте мне, в этом тоже есть смысл, и со временем вы поймете это. И к тому же, что мне думать о ваших чувствах, если вы отказываете мне даже в таких мелочах уже при первой нашей встрече?
Сайлас со смущенным видом стал бормотать какие-то объяснения и извиняться, но, взглянув на часы, она всплеснула руками и даже слегка вскрикнула.
– Боже! – прервала она его на полуслове. – Уже так поздно? Я не могу терять ни секунды. Увы, мы, бедные женщины, настоящие рабыни! Подумайте, как я рискую ради вас!
И, повторив указания, которые она искусно перемежала ласковыми словами и самыми многообещающими взглядами, леди попрощалась и растворилась в толпе.
Весь следующий день Сайласа распирало от ощущения того, что в его жизни происходит что-то важное. Теперь он уже не сомневался, что его знакомая была какой-нибудь графиней, и, когда настал вечер, он в точности исполнил ее указания и в назначенный час прибыл к обозначенному углу Люксембургского сада. Там никого не было. Он прождал почти полчаса, всматриваясь в лицо каждого, кто проходил мимо или прогуливался поблизости. Он даже сходил к другим углам на Бульваре и обошел весь сад вдоль ограды, но так и не встретил готовой броситься в его объятия прекрасной графини. Наконец он с очень большой неохотой пошел обратно в отель. По дороге ему вспомнились несколько слов из разговора мадам Зефирин и светловолосого молодого человека, которые ему удалось подслушать на балу, отчего им овладело какое-то неопределенное беспокойство.
Читать бесплатно другие книги:
