Незнакомка с тысячью лиц Романова Галина

– Если понадобится, ты убьешь их!!! – орал мужчина на парня, стоящего перед ним навытяжку. – Всех!

– Всех??? – ахнул парень, и глаза его наполнились первобытным ужасом. – Всех-всех???

– Всех, я сказал! И мне плевать, как ты это сделаешь, понял?! Ты и так… и так во всем виноват, – закончил мужчина не совсем уверенно.

И неожиданно надолго замолчал.

Он увидел свое отражение в сверкающей чистотой стеклянной дверце книжного шкафа. И собственное отражение показалось ему жалким. Жалким в сравнении с дорогими корешками редких изданий. Жалким в сравнении с той сверкающей чистотой, что царила в его кабинете. Да и высокому крепкому парню, что стоял теперь перед ним с испуганно вытаращенными глазами, он проигрывал. Был он мелковат ростом, полноват в талии и бедрах, качественно лыс и некрасив лицом.

Он был богат, чрезвычайно богат, хотя и не выставлял напоказ своего достатка никогда. Зачем? Плодить вокруг себя зависть? Это очень опасно, очень.

Он мог покупать любовь красивых женщин, но не покупал. Зачем? Это все фальшивка. Он же точно знает, что никто не станет любить его просто так, без денег. Так стоило ли тратить деньги на ложь?! Это тоже очень опасно, очень.

Его страстью были и оставались чужие тайны! Вот что любил он больше всего, вот чему посвятил свое свободное от зарабатывания денег время. А потом вдруг оказалось, что на чужих тайнах можно запросто зарабатывать. Да еще как! И это сделало его почти счастливым.

Он жил себе, жил, богател, покупал дома, квартиры, катера и был почти доволен своей жизнью, пока однажды дорогу ему не перешел точно такой же, как он, собиратель чужих секретов. Мало того что он обошел его уже трижды, так еще посмел высмеять его на одном из званых вечеров, причем публично!

И он поклялся самому себе и этому высокому парню, что стоял теперь перед ним навытяжку, – единственному, кому доверял, – что обойдет нахала. Да так обойдет, что тот не оправится до скончания лет.

– Но как, разве вы сможете? – усомнился тогда его помощник. – Он крутой! Крутой и неуязвимый.

– Э-э-эх, Паша. – Он потрепал своего помощника по вихрастой башке, потому что тот в то время сидел за рулем, иначе бы не достал. – У любого крутого есть свои грязные тайны. Поверь мне, есть! И эти грязные тайны могут превратить любого неуязвимого и крутого в слизняка. В ничтожество! В пустое место!

– И у вас получится? Ну, в смысле, найти эту тайну?

– Получится, Паша. И я даже знаю, где искать!..

И все складывалось отлично. Просто замечательно все складывалось. Он узнал, что это может быть. Узнал, где это может быть. И был уверен в этом почти наверняка. И ему даже отвели время на то, чтобы он действовал по собственному усмотрению. Ему позволили делать так, как ему это было нужно.

И тут бац, хрясь, препятствие!!! Да такое, что и во сне не привидится!

– Геннадий Иванович, но там же дети, – неуверенно качнулся в его сторону большим крепким телом Паша. – Двое пацанов.

– Плевать! Если не сможешь очистить территорию без убийства, убей!!! – И тут же, восстановив дыхание, проворчал: – Нет, конечно. Это я так. Никакой крови, Паша. Но работай уже, работай, Паша…

Глава 1

Старый двухэтажный дом, на который выходили окна его квартиры, был полон старых шорохов.

Так ему казалось.

Все в нем трещало, подсвистывало, скрипело. Он, как немощный старик на артроз, жаловался на побитые жуком-короедом стропила, едва выдерживающие обновленную много лет назад кровлю. На старые полы, гуляющие под тяжелой поступью. На глубокие трещины в углах, рвущие шпатлевку и обои в клочья. Дом жаловался на ветер, который бессовестно лез в старые окна с растрескавшимися рамами, позванивал стеклами. Ветер нагло врывался в замочные скважины старых дверей, шевелил портьеры на окнах, а иногда и переворачивал страницы распахнутых книг.

Старый дом устал от своей старости. Устал нести фасадное великолепие прошлого века и потихоньку мстил, отваливая куски красивой лепнины и разрушая лестничные марши.

Так ему казалось.

Когда-нибудь он просто рухнет. Сложится, как карточный, обнажая старый сгнивший остов. И придавит всех, кто зачем-то в нем поселился. Дом был обречен, и все об этом знали. И долго, очень долго, лет пять или семь, он был необитаем, глазея на улицу черными провалами заколоченных окон. В нем даже бездомные не селились. Почему? Никто не знал. Дом почти не охранялся, хотя и слыл исторической ценностью. Но это казалось ему сомнительным. И дом даже накрывали зеленой сеткой, намереваясь то ли реставрировать, то ли сносить.

Потом вдруг сетку содрали, и он подумал, что скоро будет снос. И заранее морщился, представляя грохот, груды старых надломанных кирпичей, столбы пыли. И даже планировал уехать куда-нибудь на то время, пока станут рушить историческую ценность. Чтобы вернуться уже к огороженной территории, на которой кто-нибудь – предприимчивый – затеет строительство торгового центра или автомобильного сервиса.

Но в доме вдруг появились жильцы. Это было так неожиданно, что он было подумал, что выпил лишнего в ночном клубе. И даже несколько раз закрывал и открывал глаза, когда обнаружил несколько окон светящимися. Но видение не пропадало. В доме в самом деле поселились люди.

Их было немного. На первом этаже слева и справа от центрального входа оказались заняты две комнаты. И три комнаты на втором.

Вообще-то из исторических архивов их города он узнал, что раньше этот дом принадлежал какой-то знати, то ли купцу первой гильдии, то ли князю, или даже кому-то из графского сословия. Точно никто не ведал фамильной принадлежности. Вот не сохранилось ни единого документа в архиве, и все.

После революции дом этот несколько раз менял хозяев и свое назначение. То был складом, то библиотекой, то Домом культуры. Это уже после войны, в начале пятидесятых, его громадные комнаты и залы разгородили на коммунальные клети, подвели коммуникации и заселили. Одновременно в нем могло жить до пятидесяти человек, так уплотнили проживание.

Теперь вот было обитаемо всего ничего.

Слева от входа поселилась пожилая женщина. То ли больная, решил он, то ли сильно пьющая. Она редко вставала с кровати, которую поставила у самого окна и которая великолепно просматривалась через ее незанавешенные окна с его третьего этажа. Когда она вставала, то шаткой походкой двигалась куда-то прочь из комнаты. Отсутствовала, как правило, минут сорок-пятьдесят. А когда возвращалась, походка ее становилась еще более шаткой и неуверенной.

Пьет, решил он через пару недель, не заметив никаких хлопот по дому в плане смены постельного белья или уборки. И назвал женщину Синяк.

Справа от входа поселилась девушка. Молодой она была или не очень, он не мог понять. Но она была одинокой. Очень одинокой! К ней никто не приходил, ее никто не провожал. Утром она вставала почти одновременно с ним. Свет в ее занавешенном окне загорался в ту же минуту, что и в его окнах. Через полчаса свет гас, девушка выходила на крыльцо в клетчатом пальто до колен, в высоких сапогах и с сумкой через плечо. Голову она не покрывала никогда. Даже в лютую непогоду. И он мог наблюдать до самой автобусной остановки, как развевается на ветру ее рыжая грива.

Возвращалась она почти всегда в одно и то же время – в восемнадцать тридцать. Вспыхивал свет в ее окнах. Она проходила, не разуваясь, на середину комнаты, где у нее стоял круглый стол, не накрытый скатертью. Ставила на стол покупки, они у нее случались раз в три дня. Садилась к столу и сидела неподвижно долго, иногда очень долго. Потом вставала, подходила к окну и сдвигала портьеры. К слову, портьеры были так себе. Они просвечивались. И он мог наблюдать, когда ему этого хотелось, за жизнью девушки.

Очень скучной жизнью она жила, сделал он вывод через пару недель. После того как занавешивались шторы, девушка раздевалась почти догола. Оставшись в одном белье, она влезала в спортивный костюм, обувала на ноги то ли валенки, то ли войлочные сапоги, куталась в громадную шаль и забивалась в угол широкого дивана, занимавшего большую часть ее комнаты.

Когда она ест? – недоумевал он. Он никогда не видел ее с тарелками. Она что-то пила из чашек, может, чай или кофе, но никогда не ела дома. Даже бутербродов! И просиживала вечера напролет либо перед телевизором, либо с книгой.

Дура и Курица, решил он через месяц, не зная, какое лучше подойдет ей прозвище.

На втором этаже, прямо над квартирой Синяка, жила семья малахольных: отец, мать и двое сыновей-подростков. Они не занавешивались, решив, что с улицы их второй этаж совершенно не просматривается. То, что старый дом был зажат с двух сторон многоэтажками, откуда их жизнь можно было наблюдать как на ладони, их совершенно не заботило. Мать бродила по комнате порой в чем ее родили – это когда детей не было дома. Папаша так вообще даже сыновей не стеснялся.

Жили они шумно, заполошно и суетно. Малахольные, решил он через две недели и перестал смотреть на их окна совсем.

Рядом с их квартирой располагалась квартира Неизвестного. Он по-настоящему интриговал его, ухитрившись ни разу не попасться ему на глаза. В окнах горел свет, предметы переставлялись с места на место: двигались стулья, кресло, появлялась и исчезала посуда со стола, но самого жильца он ни разу не видел. И шторы были, как назло, глухими. Ничего сквозь них не было видно. Ничего! Не то что у Курицы. Неизвестный и на выходе не встретился ему ни разу. Как он попадал в дом и как из него выходил, оставалось для него тайной.

А прямо над квартирой Курицы жил одинокий старик. Вот кто был ему по-настоящему симпатичен. И он даже прозвище ему придумал достойное – Академик!

Просторная комната старика была уставлена книжными полками, забитыми книгами, чертежами, громадными альбомами, которые он вечерами с удовольствием рассматривал. У дальней стены, слева от входа в его комнату, стоял скромный диванчик, накрытый клетчатым пледом. У окна – громадный, как остров, письменный стол. В углу стола стояла настольная лампа под огромным красным абажуром. Рядом лежала лупа в футляре и непременно раскрытая книга. Каждый вечер Академик включал настольную лампу, пододвигал к столу кожаное кресло. Усаживался в него, набросив на плечи клетчатый плед с дивана. Брал в руки книгу и лупу и читал. В середине вечера он мог неожиданно прервать чтение, подойти к стеллажу, выдернуть тубус с чертежами, развернуть их на столе и подолгу их рассматривать тоже сквозь лупу. Потом чертежи сворачивались, убирались обратно в тубус и на стеллаж. Чтение возобновлялось.

Старик нехитро питался, аккуратно прибирая потом крошки со стола в ладонь, согнутую ковшиком. Часто варил кофе на спиртовке, которая стояла у него на подоконнике.

Окон он никогда не занавешивал, потому что у него не было штор вообще.

Вот и все. Все жильцы, странным образом появившиеся в доме и невольно привлекшие его не занятое ничем внимание…

Телефон!

Он вздрогнул, отвернулся от окна, у которого стоял уже полчаса, посмотрел на аппарат на барной стойке. Телефон звонил восьмой раз за вечер! Кто может ему звонить так часто? Что от него могло быть кому-то нужно? В девять тридцать вечера!

Те люди, которые могли так надоедать ему, вернее, могли осмелиться так надоедать, теперь для него не существовали. Они уехали далеко. И они для него умерли. Навсегда!

Телефон захлебывался в истошном треньканье, не думая замолкать. Егор с сожалением глянул на старинный дом с пятью освещенными окнами, поставил на подоконник широкий стакан со скотчем и пошел к телефону.

Стакан на подоконнике был его хитростью. За ним надлежало вернуться. А вернувшись, он снова станет наблюдать чужую жизнь в старом доме. Стыдно признаться, но с некоторых пор это стало для него небольшим развлечением. Он даже диалоги придумывал для жильцов, придумывал им истории, неурядицы, проблемы, помогая потом их разрешать.

Может, он сходил с ума от одиночества?

Егор протянул руку к телефону и тут же подумал, что его одинокая жизнь ничуть не хуже одиночества рыжей девицы, забивающейся каждый вечер в угол дивана, как на насест. Курица!

Нет, у него все не так. У него своя фирма, пускай и небольшая и с весьма скромной прибылью, но все же это лучше, чем ничего. У него прекрасная квартира, которую он уже выкупил и обставил по своему вкусу. У него большая черная машина, которую он очень любит и ласково называет Жучок. У него отдых случается два, а то и три раза в году. И еще у него намечаются отношения с красивой девушкой по имени Света.

Нужны ему были эти отношения или нет, он пока не определился. Инициировала их роман Света. Он пока сопротивлялся, но с каждым днем все более вяло и неактивно. И в пятницу, к примеру, они договорились созвониться и сходить куда-нибудь.

Сегодня был вторник.

– Да! – рявкнул он в трубку, намеренно показывая, что раздражен восьмым за вечер звонком.

– Егор… Егор, это я…

Знакомый голос с легкой хрипотцой, который, он искренне надеялся, больше никогда не услышит, прошил его мозг огненной строчкой. В желудке сделалось пусто и холодно, во рту сухо и горько. А сердце – вероломный предатель – тут же восторженно заметалось.

Она позвонила?! Что-то не так с ее безоблачным счастьем?! В чем-то подвел ее любимый?! Не выдержал проверки, не выдержал сравнения с ним – с Егором?!

– Егор?! – поднялась интонация до тревожного вопроса. – Это ты?

– Да, – ответил он, стараясь, чтобы голос не дрожал и не сипел. – Это я, Лена.

– Господи, слава богу! – выдохнула она так, как могла только она одна выдыхать, когда радовалась, когда любила его. – Я уже подумала, что ошиблась номером. Звоню, звоню весь вечер. Никто не отвечает…

Она замолчала. Он должен был, наверное, сейчас спросить, как ее дела. Или что она хотела. Но он молчал. Он растерялся. Он не знал, как нужно вести себя, если она сейчас снова начнет свои штучки. Она была на них мастерицей, его бывшая девушка Лена, сбежавшая от него с его близким другом, почти что братом. Она могла заговорить сейчас его до обморока и уже к утру оказаться снова в его кровати.

А завтра…

А завтра могла снова сбежать от него с кем-нибудь еще! Ведь если звонит, значит, с Леней у нее ничего не вышло. Так? Тот не оправдал ее ожиданий. Оказался как раз таким, каким он был всегда – бестолковым, бесшабашным повесой. Лена увлеклась, но потом поняла и теперь жаждет вернуться к Егору – верному, надежному, стопроцентно любящему только ее и…

– Егор? Чего ты молчишь?! – с надрывом спросила Лена.

– Лена, это ты позвонила, не помнишь? Тебе, наверное, есть что мне сказать? – неожиданные слова, вырвавшиеся у него, так ему понравились, что он продолжил в том же духе: – Если есть, говори. Мне несколько неловко сейчас беседовать.

– Ты не один?! – догадливо ахнула Ленка. – Ух ты! Муратов… Ты… Ты быстро утешился!

Вообще-то прошло уже полгода, как его девушка и его друг сбежали. И эти шесть месяцев стали для него сущим кошмаром. Поначалу он не мог даже разговаривать. Почти все время молчал, раскрывая рот лишь на коротких совещаниях и при объяснениях с гибэдэдэшниками, когда те останавливали его за нарушения. А он в ту пору часто нарушал. Он даже в кафе и ресторанах молча тыкал пальцем в меню и согласно кивал.

Он почти не разговаривал. Не мог. Боялся, что завоет.

Он почти не думал тогда о себе и о ней, старательно забивая мозг всем подряд. К примеру, начал придумывать истории людей, поселившихся по соседству. Он боялся свихнуться, потому и не думал, и не анализировал. Боялся свихнуться от боли. Потом привык. Вернее, свыкся.

И тут она звонит!

– Лена, что ты хотела?

Егор оглянулся на стакан со скотчем на подоконнике. Ему очень хотелось взять его в руки и, лениво потягивая элитный алкоголь, презентованный ему недавно, ни о чем тревожном не думать. Просто смотреть в окно и наблюдать. И уж, конечно, ему не хотелось говорить сейчас с Леной, хотя душа ныла болезненно и сладко от звука ее голоса.

– Егор… Ты так изменился, – выдала вдруг его бывшая девушка. – Раньше ты…

– Меня больше нет, Лена, – перебил он ее.

– Но как нет? Ты же со мной говоришь, Егор, – возразила она, считая себя вполне логичной.

– Меня прежнего нет, – пояснил он.

И тут же подумал, что ему ведь прежде не раз приходилось ей разжевывать по нескольку раз некоторые прописные истины. И он никогда не считал ее тупой. Считал себя неспособным правильно и понятно изъясняться. А она была милой, непосредственной, наивной и очень желанной.

– Меня прежнего нет, Лена, – повторил Егор и тут же привычно начал объяснять: – Такого, как раньше. Я другой, Лена. Стал другим.

– Че ты мне разжевываешь-то, я не тупая блондинка! – фыркнула она и тут же поспешно добавила: – Я просто блондинка!

– Лена, ты позвонила мне. Что-то случилось? – решил он немного помочь ей и снова покосился на широкий стакан со скотчем на подоконнике. Он притягивал его, как магнит. И еще больше его притягивало окно, точнее, действо за окном. Вернее, за окнами старинного дома.

Что они делают – его обитатели? Чем теперь заняты? По-прежнему ли спит, укутавшись в груды тряпья, пожилая женщина? Снова забилась в угол дивана с книжкой рыжеволосая девушка, или все же напросился к ней кто-нибудь в гости, и они теперь пьют чай, усевшись за ее круглым столом? Незнакомец? Он явит свое лицо ему сегодня или нет? А Академик? Он сегодня чем занимается? Продолжил читать свою книгу? Или изучает чертежи? Или рассматривает огромные альбомы в старинных переплетах?

Он не следил за ними, нет! Упаси господи!!! Нет!

Он за ними наблюдал. Это наблюдение стало неотъемлемой частью его свободных вечеров. Жильцы старинного дома, долгие годы готовившегося к сносу, сами того не подозревая, стали его знакомыми. Занятными, удивительными, банальными, загадочными…

– Егор, я хотела поговорить с тобой, – произнесла Лена неуверенно. – Ты выслушаешь?

– Говори, только недолго, – попросил он и пожалел, что не купил телефонный аппарат со съемной трубкой и теперь вынужден быть прикован к крохотному пятачку у барной стойки в кухне. – Я занят.

– Понимаю.

Лена вздохнула глубоко и протяжно. Потом еще раз и еще. Егор насторожился. Она как будто набирала воздуха перед прыжком. Так она дышала, когда сказала, что уходит.

– Лена, что?

У него противно заныло в желудке. То ли от спиртного, то ли от предчувствия.

– Егор, я хотела бы вернуться, – быстро, почти скороговоркой, выпалила она и заплакала.

– Лена, нет!!!

Егор швырнул трубку на аппарат, следом выдернул телефон из розетки, прижался к стене и с силой зажмурился.

Господи, нет, пожалей его!!! Только не это!!! Прости его, Господи, за то, что просил об этом много, много раз!!! Прости! Воистину, надо бояться своих необдуманных желаний! Не надо просить того, о чем потом пожалеешь!

Егор сполз по стене на пол, сел, вытянув ноги.

Ленка, Ленка… Что ты натворила? Зачем ты поломала все, сбежав буквально из-под венца? Они же собирались пожениться! Присматривали кольца, строили планы. Мечтали о чем-то банальном, но милом. А она взяла и сбежала с Леней. С его лучшим другом!

– Значит, друг был не лучшим, и девушка так себе, – вынесла приговор Света, когда он жаловался ей как-то под рюмку водки. – Понимаете, Егор. – Они тогда еще были на «вы». – Понимаете, это даже хорошо, что они сделали это с вами теперь. Много хуже было бы, проживи вы с ней несколько лет, прирасти душой и телом. Нарожайте вы детей. Вот была бы трагедия. А так… Это просто неприятность!

Просто неприятность. Неприятность!

Его лучший друг, с которым дружил с детского сада, вместе окончил школу, вместе учился в университете, который предал его, – это неприятность. Его девушка, которую любил пять лет, с которой жил, спал, на которой хотел жениться и которая его бросила, – неприятность.

Честно? Он тогда счел Свету дурой. Хорошо, промолчал. Он тогда много молчал. Это помогло не обрасти врагами, потому что людей он тогда люто ненавидел, почти всех. И помогло сохранить со Светой нормальные отношения. Приятельские. Теперь вот она хочет перешагнуть этот приятельский рубеж и двигаться дальше в романтическом направлении, а он не знает, что делать.

Тут еще Ленка…

Егор поднялся с пола, подошел к подоконнику, взял в руки стакан с виски и глянул на дом.

Привычная картинка. Пожилая женщина спала, закутавшись в тряпье и не выключив света. Рыжая девушка сидела в углу дивана, положив голову на подтянутые к подбородку колени. Семейка малахольных сновала по комнате, как тараканы по обеденному столу. В окне Неизвестного света не было. Академик читал книгу, медленно водя лупой над страницами. На подоконнике на спиртовке стоял крохотный кофейник. Варился кофе.

Егор сделал медленный глоток виски. Надо было гасить свет и ложиться спать. Он привык к режиму в будние дни: отбой не позже двадцати трех. Привык без Ленки. Когда жил с ней, уснуть раньше часа ночи не выходило. Сейчас все изменилось. Все стало другим. Сейчас он находит интересным наблюдать за чужой скучной жизнью за чужими окнами.

Бред!

– Бред, – проворчал он, отворачиваясь от окна. – Бред и сумасшествие!

Егор ополоснул стакан, поставил его на полку, выключил свет в кухне и решил, что перенесет свидание со Светой с пятницы на среду. Иначе он точно свихнется, придумывая истории для жильцов дома.

У них же там день похож на день! Час на час и минута на минуту! Что могло в их жизни произойти интересного? Ничего из того, что он придумал неделю назад.

По его версии, Неизвестный от кого-то скрывается. Рыжая девица обманута любовником и переживает теперь душевную трагедию, забиваясь каждый вечер в угол дивана. Пожилую женщину выгнали дети, и она от горя запила. Отец суетливого бестолкового семейства проиграл в покер квартиру, и они вынуждены теперь жить в таком месте. А Академик…

Этот высокий седоволосый мужчина, посвящающий каждый вечер изучению чертежей, чтению книг и рассматриванию старинных альбомов, скорее всего, был жестоко обманут риелторами. А как еще? По какой причине образованный человек мог на старости лет оказаться в этом дряхлом строении? Скорее всего, затеял обмен и остался вовсе ни с чем.

Егор, подавляя желание глянуть в окно еще разок перед сном, ушел с кухни принимать душ. И не увидел, как дернулась и напряженно выпрямила спину рыжеволосая девушка, с опаской оглянувшись на дверь. И одновременно с ней, пускай и без такого испуга, оглянулся на дверь ее сосед сверху. И даже вечно пьяная и спящая дама приподняла голову со странного комка, служащего ей подушкой, и прислушалась.

Ничего не слышала за домашним гвалтом лишь суетливая семейка. Да в комнате Неизвестного по-прежнему было темно. Хотя непроницаемые шторы на окнах вздувались пузырем. Но это ведь не иначе как ветер, так?..

Глава 2

Старый дом был полон старых шорохов.

Она их все выучила наизусть за те три месяца, что вынуждена была тут жить. Она знала, как гремит оторвавшийся лист железа на ветру. Знала, как скребутся мыши под половицами. Знала, что именно Зинаида Васильевна ходит сейчас по общему коридору, на ощупь отыскивая дверь в общую уборную. Она была почти слепой, эта бедная старая женщина. Брошенная всеми на произвол судьбы, она отчаянно боролась за право жить на свободе, а не в интернате. Она не надоедала социальным службам, не просила помогать ей соцработникам. Она целыми днями не выходила из своей комнаты и, кажется, постепенно спивалась. Оле казалось, что она слышит запах гниющей плоти, и запах этот идет из комнаты Зинаиды Васильевны.

Она пыталась ей помогать, вызывалась ходить за покупками или убрать комнату. Женщина отказалась.

– Вон отсюда! – ткнула она грязным пальцем ей почти в глаз. – Убирайся!!!

Больше Оля попыток не предпринимала. Просто узнавала в шорохах старого дома ее шаркающую поступь, делала вывод, что женщина все еще жива и бить тревогу рано. И все.

Над Олей, на втором этаже, жил Всеволод Валентинович Агапов. Когда-то он был какой-то значимой фигурой. То ли знаменитым искусствоведом, то ли известным археологом. Она точно не знала. Могла лишь догадываться по его алчному интересу ко всему, что касалось раскопок и предметов старины, представляющих собой историческую ценность. Он мог часами говорить об этом, не заботясь вниманием слушателей.

Олю его рассказы утомляли. И если честно, она его считала немного чокнутым. Выживший из ума старик, считающий, что основную массу кладов на земле человечество еще не нашло. Но его медленная поступь над ее головой, как ни странно, действовала на нее успокаивающе.

Это было много лучше беготни четырех пар ног сумасшедшей семейки Зотовых, вознамерившихся, кажется, развалить старинный дом задолго до их переезда.

И куда лучше крадущихся шагов неизвестного жильца, которого никто из них ни разу не видел.

– Мне без разницы, кто живет рядом с нами, – брызгала слюной Зотова-старшая. – Лишь бы не докучал!

– Оленька, он маленький, тихий человек, зачем вам знать, кто он? – недоумевал Агапов. – Мы все скоро разъедемся по адресам и… и вы даже не вспомните, кто он! Вы и обо мне забудете! Ведь забудете, так, Оленька? Забудете? Признайтесь…

Признаваться в том, что она забудет всех на второй минуте, как она отсюда съедет, Ольге не хотелось. Она была хорошо воспитанной, поэтому вежливо улыбалась и бормотала:

– Ну что вы, Всеволод Валентинович. Как можно вас забыть?

Она хотела их всех забыть. Очень хотела. Как только она забудет их, она забудет, почему была вынуждена жить в старом дряхлом доме, полном старых шорохов, некоторые из которых ей казались жутковатыми. Крадущиеся шаги неизвестного жильца особенно! И сейчас. Что это?! Стон? Плач? Вой ветра?

Оля выпрямила спину, вытянула шею, повернула голову в сторону ветхой двери, прислушалась. Господи, ну точно, будто кто-то стонет! Протяжно, страшно. Скорее воет даже! Неужели ветер способен так выводить, облизывая старые стены коридоров и забираясь на чердак?! Это точно не ветер!

Оля свесила ноги, обутые в старенькие тонкие валеночки, с дивана. Напружинившись, встала. И на цыпочках прошлась до двери. Наверху, над ее головой, Всеволод Валентинович сделал то же самое. Потом со скрипом приоткрылась дверь Зинаиды Васильевны, и ее жесткий неприятный голос крикнул:

– Кто здесь?!

Дверь над Олиной головой тоже открылась. Значит, Агапов решился повторить подвиг Зинаиды Васильевны и выглянуть ночью в общий коридор. Вообще-то никто из них ночами из комнат не выходил. Все старались посетить душевые и уборные до наступления глубокой темноты. По умолчанию! Даже Зотовы, которым было плевать на все. Никто не выходил, кроме неизвестного жильца. Его осторожные шаги Оля слышала порой и далеко за полночь, а однажды и под утро.

Вой повторился. И Зинаида Васильевна снова задала свой вопрос:

– Кто здесь?!

Ей никто не ответил. Но к ее вопросу присоединил свой и Агапов.

– Эй! – крикнул он странно не вязавшимся с его старостью звонким громким голосом. – Кто здесь?!

Оля, немного осмелев, крутанула головку замка, высунулась в коридор, кивком поприветствовала Зинаиду Васильевну. Та ответила тоже кивком.

– Всеволод Валентинович! – громко позвала Оля.

– Да, Оленька? – под его тихой поступью взвизгнули половицы общего коридора второго этажа. – Вы тоже слышали?

– Слышала! – пожаловалась она.

– Давайте посмотрим, – вдруг предложила Зинаида Васильевна.

– Зачем?! – ахнула Оля. – Лучше полицию вызвать.

– На предмет чего, Оленька? – На лестнице показались тупые носы войлочных домашних туфель Агапова, он спускался. – Скажем, что в доме кто-то воет? Посмеются, поверьте. И еще и оштрафуют за ложный вызов.

– Ваши предложения? – Оля сделала неверный шаг из комнаты, покидать которую в этот час ей дико не хотелось.

– Давайте посмотрим! – продолжила настаивать Зинаида Васильевна.

Она громко хлопнула своей дверью, подошла к Оле, оглядела ее с головы до ног, чему-то удовлетворенно кивнула. Глянула на старика, спустившегося к ним, и неожиданно стыдливо потупилась.

В отличие от нее – пропахшей несвежим бельем и перегаром – Агапов выглядел франтом. На дворе поздний вечер, близится ночь, а он в белой сорочке с закатанными до локтя рукавами, домашних фланелевых брюках мышиного цвета, гладко выбрит и хорошо причесан. И от него пахнет пускай и дешевым, но все же каким-никаким одеколоном. Глаза горят азартом, движения, вопреки обыкновению, порывистые. И не скажешь, что старику за семьдесят. А ей еще и шестидесяти нет, а она уже развалина.

– Давайте посмотрим, – согласился Агапов, согнул левую руку кольцом, предлагая ее Оле. – Мне кажется, что кто-то воет с лестницы черного хода.

– Черного хода?! – удивилась девушка.

Она успела запереть комнату на ключ, взяла Агапова под руку и пошла с ним вместе следом за Зинаидой Васильевной, воинственно пробивающей себе путь среди рухляди заброшенного дома. Ее походка странным образом преобразилась. Старая женщина больше не шаркала, шла уверенно и широко. Попутно нашаривала на стене выключатели, щелкала ими. Зажглось всего три лампочки из семи. Но и их оказалось достаточно, чтобы осветить длинный узкий коридор, ведущий к черному ходу, о котором Оля не имела ни малейшего представления. Она вообще не знала, как был устроен этот дом. И не желала знать. Она надеялась на скорый переезд, все!

– Да, тут есть черный ход. Это дом бывшего начальника Тайной канцелярии, – рассказывал Агапов, осторожно переставляя ноги в войлочных домашних туфлях, пробираясь сквозь мусор. – У него очень нехорошая репутация, очень!

– У начальника Тайной канцелярии?

Оля уже пожалела, что пошла с ними. Ее милые валеночки запылились, тонкая подошва не защищала от россыпи мелкого щебня, и пару раз ей было откровенно больно наступать. Решила терпеть. Ради стариков.

– У начальника Тайной канцелярии была репутация безжалостного палача. Говорят, его именем пугали детей. Когда он шел по улицам, утверждают, многие закрывали окна ставнями! Но я имел в виду репутацию этого дома. Его дома!

– Что? – Зинаида Васильевна вдруг остановилась, глянула на Агапова с кривой ухмылкой, безобразно исказившей ее лицо. – Проклятое место?

– Вы практически угадали, Зинаида Васильевна, – обрадовался Агапов, помогая Оле перешагнуть через груду картонных ящиков. – Это место имело дурную славу. Его потом после смерти хозяина никто не хотел покупать. Так и стоял он заколоченным. Болтали о привидениях. Будто бродят по дому души насмерть замученных начальником Тайной канцелярии людей. Будто слышат в округе вой, стоны, крики. Хотели даже сжечь дом, но никто не осмелился. Все боялись стать проклятыми. Так и стоял он, пока господа революционеры не превратили его в хлев. Потом…

– Смотрите! – перебила его Зинаида Васильевна, тыча пальцем в угол перед дверью черного хода. – Кто же такое мог сотворить, Господи???

В углу в луже крови лежала умирающая собака. В брюхо был воткнут прут арматуры, а на морду ей было надето цинковое ведро, проржавевшее до дыр. Собака скулила, подвывала. Звук искажался стенками старого ржавого ведра, казался почти мистическим и мало напоминал звериный.

– Изверги, – проговорил Агапов без особого чувства и тут же потянул женщин с этого места в обратную сторону: – Идемте, идемте, это всего лишь собака. Оленька, что с вами?

Она не слышала, как он зовет ее по имени. Не ощущала на своих щеках звонких пощечин Зинаиды Васильевны, а била та с удовольствием – ее задело, между прочим, что старик не ей предложил руку, а этой рыжей надменной красотке.

– Ну вот, уже лучше, – пахнула Оле в лицо перегаром Зинаида Васильевна, отошла на метр, покачала головой: – Какие мы нежные, скажите, пожалуйста! Собаку хулиганы замочили, а она уже в обморок собралась падать. Э-ээх, молодежь! Не то что мы, старая гвардия, так ведь, сосед?

Агапов в растерянности стоял чуть поодаль. Он то и дело переводил взгляд с бледной до синевы Ольги в сторону собаки, которая к тому моменту уже подохла и перестала выть.

– Вы в порядке, Оленька? – спросил он, снова предлагая ей руку. – Может, вызвать «неотложку»?

– Нет-нет, не нужно «неотложки».

Она с благодарностью вцепилась в руку старика, медленно побрела по заваленному мусором коридору. И, уже поравнявшись со своей дверью, предложила:

– Может, следовало вызвать полицию?

– Полицию? – Агапов недоуменно вывернул нижнюю губу. – Не думаю, что это хорошая идея.

– Почему? – Оля судорожно облизала пересохшие губы. – Кто-то сотворил это злодеяние. Кто? Пусть найдут!

– Совсем, да? – заскорузлый палец Зинаиды Васильевны покрутился возле виска. – Людей убивают, они не ищут. А тут собаку кто-то заколол! Подумаешь… Еще нас и обвинят.

– Почему нас?! – ахнула Оля, плотнее кутаясь в шаль. – Мы ни при чем!

– Докажи им, умница, – хмыкнула соседка, закатила глаза ко второму этажу. – Наверняка сыночки этих жильцов это сотворили. Больше некому. Их что-то сегодня и не слыхать. Родители топают, а пацанов не слышно. Точно они. А как на них заявишь? Их папаша тут же нас на фарш порубит! Он такой!..

– Да-да, полностью с вами согласен, – закивал Агапов, выпуская руку Ольги из своей возле ее двери. – Негоже из-за бездомной животины на людей клеветать. Мало ли, кто хулиганит! Дом необитаем.

– Но мы тут живем, – возразила Оля слабым голосом, ее сильно тошнило, и хотелось в уборную, но пойти туда сейчас одной было выше ее возможностей. – Окна светятся.

– С другой стороны дома наших окон не видно, – встряла снова Зинаида Васильевна. – Кто-то мог нахулиганить, собаку подбросить и смыться. Кого искать-то станут, скажи, умница? Нас замордуют, и только. В общем, вы как хотите, а я… а я спать.

Она скупо простилась и ушла к себе, громко захлопнув дверь. Агапов еще постоял минутку, что-то бормоча про необъективность некоторых представителей правоохранительных органов, способных испортить жизнь, и ушел наверх. Оля тоже помялась возле своей двери и все же решилась пойти в уборную. Там она долго умывалась, полоскала рот ледяной водой и смотрелась в осколок старого зеркала над мраморной раковиной, которую не смогла уничтожить ни одна власть.

На нее смотрело бледное лицо рыжеволосой тридцатилетней красавицы с превосходно очерченными скулами, милым носиком, зелеными глазищами в пол-лица и ярким тонкогубым ртом. И лицо этой красавицы мученически корчилось, стоило вспомнить бедное животное, издававшее страшные стоны. И тут же вспоминалась совершенно другая история, более жуткая, знать о которой не мог никто. Это была очень старая, очень дикая история. Она о ней почти забыла. Ее заставили о ней забыть. И тут вдруг…

– Прекрати! – приказала она себе и плеснула в лицо очередную порцию ледяной воды. – Это просто… Это просто чья-то идиотская шутка! Это всего лишь совпадение!

Она вернулась к себе, заперла комнату и десять минут обшаривала все углы и висевшую во встроенном шкафу одежду. Никаких маньяков, никаких злоумышленников не было. Она погасила свет, распахнула шторы, легла на диван, укутавшись в толстое пуховое одеяло. И тут же взгляд ее сам собой нашел окно третьего этажа, из которого – она точно знала – за ней часто наблюдают.

Кем был этот мужчина, она не знала. Но периодически видела его одинокий силуэт в окне. Он не пытался остаться незамеченным. Он не следил за ней. Он просто стоял, лениво потягивая что-то из стакана, и смотрел на их дом. И почему-то ей очень хотелось, чтобы он смотрел только на нее и думал о ней что-нибудь хорошее. Просто стоял у себя в комнате, смотрел на ее окна и думал о ней. Что-нибудь хорошее…

… – Что хорошего можно ждать от тебя, Николаева? Ты вообще способна творить добро? Ты хотя бы знаешь, что это такое – добро?

Высокий голос классной руководительницы не известной никому маленькой школы вибрировал на таких недопустимых нотах, что казалось, еще минута, и Нина Ивановна зайдется страшным кашлем. «Нельзя же так надрываться, – думала Оля, колупая пальцем трещину в углу, в который ее классная руководительница поставила час назад. – Так можно сорвать голос, так можно напугать ребенка. Любой ребенок в возрасте десяти лет может напугаться, когда его ставят в угол на час, а потом орут ему в спину и при этом больно тычут указкой между лопаток». Оля не боялась. Она могла бы развернуться, выдернуть указку из слабых костлявых рук Нины Ивановны и поколотить ее. Она была сильным, рослым ребенком, бьющим все школьные спортивные рекорды по бегу, плаванию, подтягиванию и рукопашному бою с одноклассниками-мальчишками. А еще она прекрасно метала копье и стреляла из «воздушки». Поэтому она могла бы запросто поколотить низкорослую, сухопарую, злую Нину Ивановну. Могла заставить ее стоять в углу. И так же орать на нее и тыкать указкой в ее острые лопатки.

Но Оля этого не делала. Она была воспитанным ребенком своей матери – раз. И Нина Ивановна была родной сестрой Олиного отчима – два.

Свою маму Оля очень любила и старалась никогда не огорчать. И у нее это прекрасно получалось. И все были ею довольны. Все, кроме Нины Ивановны. Даже отчим дядя Витя частенько хвалил свою падчерицу и давал ей денег на кино и сладости. Любил погладить ее по голове, по спине и плечам, любил называть ее своей девочкой. Оля позволяла, хотя ей это было и неприятно. Но мама так смотрела на нее при этом. Так умоляюще смотрела, и взгляд ее просил Олю быть покорной и вежливой, что она терпела.

А потом случилось то, о чем Оле запретили вспоминать. Что тщательно вытравливали из памяти специалисты по гипнозу. Она и не вспоминала, до сегодняшнего вечера. Но, видимо, кого-то ее плохая память не устраивала. Кто-то решил, что она обнаглела, начала слишком быстро подниматься с колен. Пора ей напомнить, как бывает. Пора…

Оля проснулась с головной болью, посмотрела на оконный проем. Шторы раздвинуты, кажется, это сделала она ночью, когда укладывалась спать. Кажется, для того, чтобы видеть того мужчину, что наблюдал за ней временами. Минувшей ночью его там не было. Окна его квартиры были пустыми и черными. Может, спал, может, уехал. А она, засыпая, все ждала, что он включит свет, встанет у окна и пошлет ей пожелания спокойной ночи.

Вместо этого ей снова приснилась ее классная руководительница – жесткая, противная, несправедливая. И настроение, с которым Оля всегда просыпалась после такого сна, не могло быть хорошим.

Она нехотя поднялась, сходила в душевую, долго сушила волосы феном, просто чтобы согреться. На улице непогода, и надежд на то, чтобы сохранить прическу, быть не могло. Потом выбрала костюм, сегодня это был темно-синий в едва заметную серую полоску, под него серую блузку, высокие замшевые сапоги, клетчатое пальто, сумку через плечо. Все, она готова. Сегодня даже не стала пить кофе. Позавтракает по дороге. Сегодня она не могла тут больше находиться, ей здесь стало даже сложно дышать. Скорее бы съехать!

Она вышла из комнаты, заперла дверь ключом и пошла к выходу. Старинная массивная дверь еле открылась, подпираемая снаружи порывами ветра. И тут же ее поволокло следом за дверью на улицу. Она ахнула, выбежала на щербатые каменные ступени и ахнула вторично. Скорее, закричала. Точнее, завизжала. Потому что на последней ступеньке лежал труп ночной мученицы. А чуть ниже последней ступеньки стояли двое полицейских и внимательно рассматривали труп собаки, проткнутый прутом арматуры и с ржавым ведром на голове. И они переводили свои взгляды, полные сочувственного непонимания, с трупа собаки на Олю. И взгляд, обращенный на нее, не мог сулить ей ничего хорошего. Почему-то ей так казалось.

– Здрасьте, – козырнул под кепку один из полицейских. – Вы в этом доме что делаете?

– Живу. Здрасьте. – Она старательно отводила взгляд от окоченевшего собачьего трупика.

– Что значит живете?! – изумился второй. – Этот дом по документам необитаем и уже через неделю должен пойти под снос! Вы что тут, нелегально?!

Они переглянулись, приободрились, и им даже, кажется, стало теплее от мысли, что, стоя сейчас на страже закона, они наконец кого-то да поймали. Во всяком случае, тот, что пониже и потолще, перестал дрожать и заулыбался.

– Мы тут законно, товарищи полицейские. – Оля полезла в сумку за временной регистрацией. – Нас расселили здесь временно. После пожара. Два общежития сгорело, людей распихали куда только можно. Нам вот досталось это жилье.

– Вам? – Тот, что повыше, вернул ей документ. – И сколько же вас?

– Вообще-то мы занимаем пять комнат. На первом этаже я и Зинаида Васильевна, фамилии не знаю. На втором этаже Агапов, семья Зотовых и кто-то еще, я его ни разу не видела. Живем, пока нас не разместят.

– Интересное кино, Колян! – маленький толкнул локтем в бок высокого. – Дом должны сносить, уже, по слухам, техника заказана, а тут люди живут. Мало того, в доме творятся правонарушения. Мы думаем, бомжи хулиганят. А тут даже есть кому предъявить.

И он очень скверно ухмыльнулся, рассматривая Олю в упор.

Ей пришлось спросить, что он имеет в виду. И он ответил, что был анонимный звонок в дежурную часть, что некто возле дома совершил противоправные действия, а точнее, зверски убил животное и…

– И?

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

В данном пособии рассматриваются принципы организации и поиска информации в интернете, приводится оп...
Широта диапазона Александра Гриценко поражает. В книгу включены повести, рассказы, отрывок из романа...
Цикл волшебных сказок Ю. Кузнецова знакомит читателя с продолжением приключений героев произведений ...
Этот восхитительный, непредсказуемый персонаж принес своему создателю, Морису Леблану, всемирную изв...
В учебном пособии рассматривается широкий круг проблем по работе с разными по форме и содержанию ист...
Ирина Горюнова – поэтесса, прозаик, драматург. Окончила ВЛК при Литературном институте им. А. М. Гор...