История странной любви Райт Лариса

4

С Манюней Борис познакомился (вернее, его познакомили) как раз тогда, когда он буквально болел идеей открытия своего ресторана. В одиночестве переживать лихорадку у него никак не получалось, он заражал друзей бесконечными разговорами об аренде помещения и оборудования, поисках сотрудников и оригинальных рецептов, о своей будущей Мишленовской звезде и в конце концов надоел им до такой степени, что они прозвали его ходячим вирусом высокой кухни и начали избегать. Поначалу Борис даже не заметил охлаждения в поведении знакомых – было не до того, его захватывали все новые и новые проблемы: переговоры с банком, составление меню, обсуждение интерьера с дизайнером и еще миллион дел перед предстоящим открытием.

Но с приближением даты открытия ресторана все тревожнее становились мысли о том, что, кроме «нужных людей», Борису практически некого позвать, чтобы отметить долгожданное событие. Кто-то из давних друзей его уже обидел, откровенно послав, кого-то обидел он. Одни его избегали, другие обещали перезвонить, но обещаний не выполняли, третьи открыто говорили о том, что, к сожалению, жизнь развела и общаться с человеком, который, кроме своего ресторана, ни о чем слышать не хочет, они не желают. Борис приказал себе внимания на «неоценивших и бросивших» не обращать, но иной раз все же накатывала тоска по тем временам, когда телефон раскалялся не от шаблонных приветствий («Борис Антоныч, приветствую, рад слышать»), а от озорного: «Боряк, старина, как жизнь?» Теперь такие слова звучали все реже, но тем дороже становились люди, их произносившие.

Одним из таких «всепрощающих и долготерпящих» его «помешательство» был однокашник Генка Родимцев по прозвищу Родненький. Пользуясь своей давней близостью с Борисом, Родненький безапелляционно заявил по телефону:

– В столовку твою приду, но только с условием.

– С каким еще условием? – Борис, сжав зубы, стерпел слово «столовка».

– Не один, сечешь?

– Ну, естественно, не один. Приходи с Иришкой.

– А вот и не с Иришкой.

Генка сделал эффектную паузу.

– Родненький, и ты туда же? – Борис с сожалением вздохнул. В последнее время среди друзей и знакомых наблюдалась печальная тенденция менять давних и довольно приятных жен и подруг на, конечно, более молодых, но гораздо более требовательных, заносчивых и отнюдь не покладистых барышень. Обменом этим грешили, как водится, мужчины обеспеченные и влиятельные, которые воспринимали его как лишний способ подчеркнуть свою значимость и мощный потенциал.

Борис, по большому счету, относился к этой тенденции равнодушно. Не было ему никакого дела до личной жизни других людей.

Но Генка «другим» не был. Он был Родненьким, а жена его – маленькая, веснушчатая Иришка, учившаяся когда-то в одном с Борисом техникуме, – Родненькой. К тому же Генка, хоть и был счастливым обладателем собственной малогабаритной трешки и очень приличной иномарки, до крутого бизнесмена недотягивал ни по количеству финансов, ни по образу жизни. Отдыхать Родненький предпочитал на даче у родителей или ходил в походы по горным рекам. Дайвингом не занимался, на горные лыжи не вставал, теннисом не увлекался. И каждую свободную минуту уделял жене и детям, а не переговорам в кабинетах и ресторанах. Иришку свою Родненький всегда просто обожал и ни в какой компании не стеснялся проявлять свои чувства.

«И почему люди так резко меняются?» – подумал Борис и тут же услышал в трубке кокетливый Генкин голос:

– А что, тебя одолевают такими предложениями?

– Какими? – не понял Борис.

– О знакомстве. Я собираюсь тебя кое с кем познакомить и приду на открытие не только с этой барышней под ручку, ну и по другую – с Иркой, само собой.

– Еще чего не хватало! – фыркнул Борис.

Но почти сразу же после состоявшегося знакомства понял, что именно этого ему и не хватало. И оказывается, уже давно.

Давно не хватало той самой женщины, которая бы украсила быт и напомнила о том, что в мире существует не только работа. Борис поверил, что Манюня – и есть именно такая женщина. Тогда он еще не знал, что ей самой надо напоминать о существовании на свете каких-то других интересных вещей, помимо синхронного плавания.

Первые полгода прошли в конфетно-букетной романтике. На развитие отношений просто не хватало времени, потому что Манюня пропадала на сборах. Борис переживал разлуку спокойно, по-мужски. Тем более ресторан занимал практически все его время, и мысли о любимой женщине одолевали в основном по ночам. Тогда, не глядя на часы, он набирал Генкин номер и плакался другу о том, что погибает…

– Я знал, старик, что так и будет, – шептал в трубку Родненький, чтобы не разбудить домочадцев (Иришку, дочек-погодок, тещу, собаку и двух котов). – Ты будешь вариться в бульоне из своей неудовлетворенной страсти и пылающих чувств, а я стану наблюдать со стороны и прыскать в кулачок, радуясь твоему огромному счастью.

– Огромней не бывает.

– Да что ты ноешь? Любовь взаимна, сомневаться тут не приходится.

– С чего ты взял? – у Бориса замирало сердце.

– Она Ирке сама призналась.

– Странно как-то. Ирке призналась, а мне – нет.

– А ты ей признавался?

– Нет… пока.

– Ну, и чего ты хочешь? Девочка ведь совсем…

Манюня действительно была девочкой.

Девочкой чистой и неиспорченной во всех смыслах. Борису было и радостно, и страшно. Казалось, он взваливает на себя какую-то непосильную ответственность. Почему-то на ум постоянно приходила поговорка о том, что «не по Сеньке шапка». Только не было однозначного понимания, кто из них Сенька: он или все-таки Манюня.

Тогда, три года назад, перед свадьбой, ему казалось, что, конечно, он. Было совсем непонятно, за какие такие заслуги свалилось на него это счастье в виде доброго, нежного, хрупкого, влюбленного существа, смотрящего на мир через розовые очки и уверенного в том, что все и всегда будет просто замечательно оттого, что она – Манюня – этого хочет.

Конечно, уверенность эта в жене жила неспроста. Манюня никогда не получала ничего на блюдечке с золотой каемочкой. Она просто привыкла добиваться того, чего хочет. И стоило ей захотеть – она уже заранее знала, что рано или поздно получит желаемое. Так было в спорте – в упорном сражении за медали Манюня часто одерживала верх и не собиралась отступать даже в борьбе за олимпийское «золото». Так же было и в жизни. Только в жизни вожделенным трофеем стал Борис.

В спорте за одним соревнованием следовало другое, а в жизни после свадьбы наступило относительное затишье. Полученный кубок храпел под боком и не собирался уплывать к соперницам. Манюне стало нечего добиваться в жизни, и она снова переключила свое внимание на спорт. Иногда, конечно, она вспоминала о роли заботливой жены и играла ее с видимым удовольствием. Случалось это в период Манюниного отпуска, который непременно выпадал на отсутствие сборов, соревнований и тренировок. Стоит ли говорить, что в синхронном плавании – весна и лето самая жаркая пора. И хотя Борису всегда хотелось в это время уехать из пыльной и душной Москвы, именно в августе из-за жены приходилось откладывать путешествие.

– Поедем со мной, – предложила Манюня в первый раз, и Борис с удовольствием согласился. Но вслед за радостью (две недели вместе!) очень быстро наступило разочарование. Жена жила отдельно, пропадала на важных тренировках, и видел ее Борис преимущественно с трибун.

Он грустил, но потом, увидев, как блестят глаза Манюни после очередной победы, решил, что игра стоит свеч. Если ей так нравится спорт, то и он постарается полюбить его. И он старался: вникал в интересы жены, буквально вгрызаясь в тему, о которой раньше не имел ни малейшего представления. Конечно, он никогда бы не смог освоить на практике даже простейших движений из тех, что выполняли синхронистки, но экзамен по теории уже через несколько недель смог бы сдать если не на «отлично», то на твердую четверку непременно. Он знал, чем «винт» отличается от «вращения», как выполнять «Каталину», «Эйфель» и «фламинго», и почему «угол вверх» одной ногой Манюне выполнить гораздо труднее, чем обеими. Он сам не заметил, как из любителя, а до знакомства с женой он даже любителем не был, превратился в настоящего знатока и ценителя. Теперь он научился воспринимать синхронное плавание не только как работу жены, но и как неотъемлемую часть их семейной жизни, а Манюнину борьбу за медали – их общую борьбу.

Борис научился терпению. Было это сложно, но выполнимо. Будучи знатоком, он реально смотрел на вещи: век синхронистки еще короче, чем балерины. Так что не за горами тот день, когда жена осядет дома и в квартире наконец зазвучат детские голоса.

Отсутствие детей самого Бориса пока не слишком огорчало, но его родители не молодели и не уставали намекать на то, что хотят понянчить внуков. Манюню эти разговоры раздражали, и Борис, дабы не усугублять ее раздражения, болезненную тему в разговорах с ней не затрагивал. К чему сейчас обсуждать невозможное?

Всему свое время.

Но время все не наступало. За чемпионатом следовал чемпионат, за соревнованиями – соревнования, за городом – город. Теперь вот Манюня ныряла в Бухаресте, и Борис был уверен в том, что вместе с очередным трофеем она привезет ему сообщение не о долгожданном отпуске, а об очередных сборах, на которые надо ехать уже через неделю. Он даже представлял будущий разговор:

– Борюнь, я знаю, мы говорили об отпуске, но тренер пока не готов отпустить.

– Куда на этот раз?

– Поедем в Италию. Там предлагают отличные условия.

– Какой город?

– Не знаю пока.

– А база? Комфортная? Ты ни в чем не будешь нуждаться?

– Да какая разница! Главное, программу натренировать к мировому чемпионату.

– Новая программа?

– Ага. Очень сложная. Там несколько «винтов», два «фламинго» с согнутой ногой, плюс музыка очень быстрая.

– Какая?

– Микс латины.

– Ничего себе!

– В том-то и дело! Чемпионат будет проходить в Барселоне…

– …и поэтому решили подобрать аккомпанемент на испанском.

Тут Манюня счастливо засмеется, чмокнет мужа в тщательно выбритую щеку и скажет:

– Борюнька, милый, как же здорово ты все понимаешь!

И он, воодушевленный похвалой, размякнет, забудет обиду и тоже решит поделиться:

– Знаешь, я придумал новый десерт.

– Молодец, – тон у Манюни сделается скучающим.

– И знаешь, как назвал?

– Ну?

– «Фламинго»! – скажет гордо Борис, рассчитывая на похвалу.

Жена, конечно, похвалит. Снова чмокнет в щеку, прощебечет: «Молодец», а потом непременно добавит: «Ну, ладно, давай спать». Или пойдет в душ, или включит телевизор, или уставится в книгу, или захочет ласки…

Вариантов много, но среди них точно отсутствует тот, в котором она станет донимать Бориса вопросами: «А что за десерт? Торт или пудинг? Или что-то свежее? А из чего сделано? Он розовый, да? А почему тогда «Фламинго»? А долго готовить? Морозить или запекать?»

Борис уже почти смирился с мыслью, что его профессиональная жизнь ни капли не волнует молоденькую жену. Возможно, он не придавал бы этому такого значения, если бы эта жизнь занимала только его голову, но кулинария прочно оккупировала его сердце и душу задолго до того, как туда проникла Манюня. Именно поэтому в последнее время грусть от разлуки с женой была не так остра. Даже прибавлялось чувство некоторого облегчения: какое-то время Борис мог быть свободен от безнадежного ожидания. И все-таки он никак не мог заставить себя не пытаться «разбудить» Манюню.

Вот и сегодня, услышав ее голос в телефонной трубке и посочувствовав жалобам о том, что «Бухарест, говорят, очень красивый город, но, ты же понимаешь, нам не дают ни минуты, чтобы его посмотреть. Обещают, если возьмем «золото», разрешат на денек задержаться. Ты же не будешь возражать?» Борис только коротко буркнул: «Нет». Не стал уточнять, по какому поводу он мог возражать: завоеванию «золота» или внеплановому осмотру румынской столицы. Манюня минут пятнадцать стрекотала в трубку, рассказывая о спортивном комплексе, тренировках, питании, соперницах и о каких-то женских разговорах с кем-то, с кем Борис даже не был знаком. Он слушал вполуха, одновременно колдуя над омлетом с помидорами и читая резюме поваров (надо было подобрать новенького для работы с рыбными блюдами).

– Борюнь! – Обиженный голос жены заставил его оторваться от строчки «большой опыт в приготовлении морепродуктов». Взгляд все же скользнул дальше, по разделу «место работы», выхватив оттуда знакомые названия достойных заведений «Морской островок» и «Сеть рыбака».

– Надо бы пообщаться, – вслух произнес Борис.

– Так мы это и делаем. – Манюня растерянно замолчала.

– Ой, прости… – Он чуть не сказал: «Это я не тебе». – Конечно, мы этим и занимаемся. Так что ты говорила?

Он выложил яичницу на тарелку и поднес ко рту горячий кусочек.

– Я спросила, как у тебя дела?

Кусок плюхнулся обратно в тарелку, обдав халат Бориса жирными брызгами. Борис закашлялся, в голове веселой змейкой заплясала мысль: «Неужели дождался?» Ответил осторожно:

– Нормально, – и добавил: – Но сегодня, знаешь ли, довольно тяжелый день.

– Почему? – «Да, это действительно прогресс».

– Будут две комиссии – санитарная и пожарная, но с ними, конечно, справимся, это не впервой. Но самое главное, что приедет…

– Очередной важный гость, и у тебя поджилки трясутся, потому что ты не знаешь, понравятся ли ему твои блюда, и интерьер, и вообще. И бла, бла, бла… Все это я уже слышала. Всегда одно и то же. Гости такие бывают через день, и все, как один, приходят в полный восторг от твоей кухни. Все это мне уже знакомо и…

«И совершенно неинтересно…»

– …и ты совершенно зря волнуешься, милый. Все будет хорошо. Ну, пока. Мне пора. Удачи тебе.

– Пока.

Борис положил трубку и выкинул яичницу в помойку. Завтракать расхотелось.

Конечно, Манюня не сказала прямо о том, что ей нет дела до переживаний мужа. Она даже изобразила попытку его успокоить и пожелала удачи. Но это не могло исправить ситуацию. Она не сделала главного: она не дослушала. А если бы дослушала, то узнала бы, что нет никакого важного гостя, а есть третья комиссия из экспертов, по решению которых ресторан Бориса может получить Мишленовскую звезду.

На самом деле об этом визите не должно быть известно заранее, но болтунов везде хватает, и, по счастливой случайности, Борису стало известно о предстоящем событии. Он неделю потратил на проверку каждого блюда в меню и на разговоры с персоналом о том, что каждого посетителя они должны кормить так, будто кормят королеву английскую. Он понимал, что и повара, и он сам (а он собирался сегодня собственноручно заняться десертами) готовы на двести процентов. И все же он практически не спал, страшно нервничал и очень нуждался в искреннем, а не проходном внимании и поддержке. Впрочем, он их получил уже через пять минут – от Генки. Как обычно без приветствия, Родненький закричал в трубку:

– Борька, не дрейфь, все будет офигенно! Ты их всех сразишь и получишь сразу три звездочки.

– Генка, так не бывает, чтобы сразу.

– Нет? Ладно, тогда одну, а потом уже и две другие. Ты же ас, а асы всегда со звездочками на погонах.

– Спасибо. Знать бы еще, как они выглядят, эти эксперты.

– Ну, друг, это ты уж губу раскатал сверх всякой меры! Скажи «спасибо» судьбе, что тебе весточку о визите принесла.

– Спасибо. Эта судьба постоянно мне что-то приносит.

– Я ей передам, – хохотнул Родненький в трубку и отсоединился.

Борис достал из шкафа самый лучший костюм, привередливо подобрал рубашку. Непривычно долго возился с галстуком, размышляя над тем, как же все-таки здорово иметь друзей.

Под «судьбой» они с Генкой подразумевали его жену Иришку, которая уже не в первый раз приносила Борису «подарки» со своей работы. Ира была единственной в их компании, так и не получившей высшего образования. Причем сознательно. Для профессии, которую она выбрала еще в далеком детстве, к ужасу папы-врача и мамы-учителя, этого не требовалось. Ирина стала парикмахером, причем со временем превратилась в отличного профессионала, которого старались переманить салоны, ибо за ней всегда перемещался столп благодарных клиентов. Ни приличный Генкин заработок, ни рождение детей не заставили ее отказаться от любимого дела. Конечно, она не брала работу на дом, но в салон выходила два через два непременно. Иришку любили не только потому, что она была великолепным мастером, но и за то, что в ней сразу же угадывался очень приятный человек. Она умела делать то, что хотел от нее клиент. Могла весело болтать, могла внимательно слушать, могла молчать без всякого напряжения, если человек в кресле витал в собственных мыслях. Но это случалось редко. Обычно ее живость и непосредственность располагали к общению, и люди делились с ней самой разной информацией. Так получилось, что несколько лет назад у нее в кресле оказалась Манюня, и Ирочка решила, что «это точно Борькин вариант». Впрочем, в то время ни у кого не возникло сомнений в том, что она ошиблась. Только сердце Бориса признало Иришкину правоту. А к дальнейшему Ирочка уже отношения не имела, это уже совсем другая история…

А неделю назад Ирочка позвонила и возбужденным голосом прокричала о том, что у нее «есть для Борьки потрясающая новость». Такая новость, что он просто с ума сойдет! И вообще, он должен быть теперь ей не просто благодарен всю жизнь, как в случае со своей женитьбой, а непременно выразить эту благодарность в каком-то «ну очень хорошем эквиваленте».

– Коротко и внятно! – процитировал Борис героя известной кинокартины.

– Ну, я не настолько нескромная, чтобы оговаривать условия. Могу только намекнуть, что букетом тут не отделаешься.

Ирка продолжала болтать как ни в чем не бывало. На заднем фоне слышалось Генкино настойчивое: «Говори! Не тяни!»

– Я о самой новости, а не об эквиваленте, – подтвердил свое нетерпение Борис.

– Короче, – сжалилась женщина, – сегодня у меня стриглась одна мадам, я ей сделала офигенную прическу в стиле рококо, но об этом тебе знать, конечно, не надо…

– Ирка! – крикнули одновременно Борис в трубку и Генка где-то далеко.

– …так вот, она сказала, что вчера летела в самолете, возвращалась из Парижа, там сейчас такая великолепная погода, прямо хочется гулять и гулять. Не то что у нас. Такая слякоть, и дождь постоянно, вот я, например, вчера целый час детские комбинезоны отстирывала…

– Да Ирка же! – снова хором закричали мужчины.

Женщина захихикала. Конечно, она специально лила воду, чтобы вывести их из терпения. Она подогревала интерес, и такое ее поведение просто вопило о том, что новость будет действительно потрясающей.

– Рядом с ней в самолете, – продолжила Ирина, – сидел француз, а поскольку моя клиентка болтает по-французски и вообще она весьма общительна, то они разговорились. И он ей рассказал такое, такое…

– Какое?!

– Такое, что работает он скрытым кулинарным экспертом и является одним из тех, кто распоряжается присвоением Мишленовских звезд. И летит он в Москву, с другими такими же инкогнито, проверять несколько ресторанов.

– Ну и что? Мало ли в Москве ресторанов? – удивился Борис, но тут же все понял, и сердце у него екнуло.

Ирка держала эффектную паузу, Генка тоже помалкивал, но потом не выдержал, попросил жену: «Дожимай!» И она дожала:

– А самым интересным и многообещающим ему представляется визит в «Ла Винью», потому что этот ресторан ему рекомендовали многие знакомые. Так что, как только группа соберется, – она перешла на победный шепот, – а соберется она к семнадцатому числу, они приступят к дегустации. И еще он сказал, что две группы экспертов уже побывали в этом заведении и дали ему самую положительную оценку.

– Да ладно? – Борис уже понимал, что это правда, но не мог поверить своей удаче. Конечно, он знал, что ресторан его хорош. Конечно, понимал, что он – отменный повар и команда у него замечательная, но если он и мечтал о «Мишлене», то только в самых смелых и самых тайных своих мечтах.

– Быть того не может, – все-таки сказал он вслух.

– Еще как может! – весело рассмеялась Ирка. – Готовься к приему, Джейми![1]

– Значит, как только явится француз, быть на стреме.

– Не так все просто. Клиентка сказала, что он прекрасно говорит по-русски и внешность у него, к сожалению, ничем не примечательна. Ни тебе шрама через все лицо, ни горба, ни родинки на носу…

– Может, он хотя бы хромает? – не удержался от иронии Борис.

– Ой, вот этого она не сказала. Они же сидели.

Иришка засмеялась и добавила:

– Ладно, не дрейфь. Даже если бы не эта случайность, твоя звезда, Борька, тебя бы нашла.

– Спасибо.

– А, не за что. Ладно, не дергайся, все будет хорошо. Пойду, а то твой дружок уже страшные рожи корчит. Не может и десяти минут один с охломонами побыть.

Ирка отключилась, а Борис, простояв несколько секунд в полном оцепенении, немного отошел и закричал на всю квартиру:

– Машка!

– Чего ты? – Жена с недовольным видом высунулась из ванной. Она не любила панибратства даже во внутрисемейных отношениях. Вот Манюня – это другое дело. А «Машка»: «Ну что это такое? Кошка какая-то…»

– Слушай, Ирка звонила, такое сказала… – Борис даже стал похожим на Иришку: интригующий голос, таинственный вид.

– Борь, – так Манюня обращалась к мужу, будучи в крайней степени нервного напряжения, – ну что такого могла сказать Ира? Я, между прочим, собираюсь. Рискую забыть что-нибудь важное, а тут ты со своим криком!

Жена закрыла дверь, из-за которой тут же послышались хлопки ящиков – Манюня собирала косметику.

– Черт! – послышалось через несколько секунд ее отчаянное восклицание. – Я так и знала!

Забывший обиду Борис тут же заглянул в ванную:

– Что стряслось?

– Желатина мало.

– Давай схожу куплю.

– Сходишь? – Манюня игриво сморщила нос, обвила шею мужа тонкими руками, шепнула в ухо:

– Борюня, ты золото!

И Борюня отправился за желатином, которым синхронистки обрабатывают волосы, чтобы прическа в воде выглядела идеально гладкой. Когда он вернулся, чемодан был уже собран, а осознавшая свою резкость Манюня пребывала в благодушном состоянии духа.

– Так что такого интересного сообщила Ирина? – поинтересовалась она, сунув желатин в косметичку.

– Она…

– Только рассказывай быстрей, а то мне на самолет в пять утра вставать.

Борис мысленно выругался, потом так же про себя тяжело вздохнул, снова выругался и произнес очень спокойным тоном:

– Знаешь, ты лучше поспи. Я потом как-нибудь расскажу.

– Как это – спать? А любовь?

– Я что-то устал, Манюнь.

– Как хочешь. – Жена обиженно надула губки и предупредила: – Я уезжаю на две недели.

– Я помню.

Борис лег в кровать и отвернулся от жены.

Утром Манюня уехала, а Бориса подхватил вихрь подготовки к визиту важных гостей. Было не до раздумий об отсутствии душевной близости с женой. Если такие мысли все-таки мелькали, он отгонял их, объясняя все Манюниным возрастом. Он даже решил, что слишком многого от нее хочет и зря выражает недовольство. Разве они плохо живут? Да замечательно! Не собачатся, ладят прекрасно. И телик смотрят, и в кино ходят, и даже в театры, случается. Да и с сексом, за исключением последнего раза, у них все в порядке. Еще бы – посмотрел бы Борис на того мужчину, который в его возрасте отказался бы лечь в постель с такой девушкой, как Маня. Нет, в физическом плане жена его привлекала так же сильно. И что на него нашло в прошлый раз, в самом-то деле?! Человек готовится к чемпионату, а он лезет со своими проблемами. Потом, значит, потом…

Но времени для «потом» у Манюни все не находилось.

Не нашлось и сегодня. И Борис впервые за три года брака наконец ясно ответил себе на вопрос, как чувствует себя в семейной жизни со своей женой.

Он чувствовал себя бесконечно одиноким.

Борис надел элегантное пальто, брызнул на шею любимый парфюм от Кристиана Диора и отправился навстречу своей звезде.

5

Вика приехала в офис в паршивом настроении. Причин для этого было достаточно. Во-первых, Сергей всю неделю упорно не желал выходить на связь, словно специально заставлял жену чувствовать то, что чувствовал он, когда она не отвечала на его звонки. Хотя если бы знал, зачем она звонит, то наверняка ответил бы. Вика могла бы отправить сообщение, но этот способ связи она всегда терпеть не могла. В конце концов она не выдержала, позвонила с Лялькиного мобильного и с ходу сообщила:

– Я звонила только для того, чтобы сказать, что квартира куплена во время брака и ты имеешь полное право…

– Мне ничего от тебя не надо, – ответил муж и отсоединился.

Это было и благородно, и одновременно почему-то очень унизительно.

Вика теперь не имела ни малейшего повода к нему придраться или оправдать его уход хоть какой-то долей меркантильности. Разговор случился вчерашним вечером, и после него Вика два часа просидела в ванне, пытаясь заплакать, но глаза оставались сухими, а мысли злыми. «Не нравятся ему, видите ли, самодостаточные женщины! Ему подавай серую мышь, которая смотрит в рот и лебезит, и в глаза заглядывает, и говорит с придыханием: «Конечно, дорогой. Как скажешь, милый». Тьфу, противно даже». И хотя она понятия не имела, как выглядит новая избранница мужа (она запретила дочери об этом рассказывать, хоть ее и распирало от любопытства), ей было приятно считать эту неизвестную девушку особой малоприметной и не выдерживающей никакого сравнения с ней – Викторией Струновой.

В общем-то у Вики были все основания утешать себя подобным образом. К сорока годам она могла дать фору любой двадцатипятилетней красотке. А если к ухоженному лицу и стройной фигуре прилагается еще и острый ум, и чувство юмора – то что еще мужчине надо, непонятно! Если слепое обожание и пренебрежение ради него важными рабочими моментами, то ей с таким мужчиной не по пути. Так что, по большому счету, Сергей принял правильное решение. И спасибо ему за это. Но Вика тут же одергивала сама себя: «Вот еще! Благодарить его, что ли? Этого еще не хватало! Может, еще и ножкой шаркнуть? Сволочь он! Вот и все! Она, между прочим, ему не изменяла, шашней на стороне не заводила, так что сомнений в том, кто виноват в очередном ее семейном крахе, быть не может…»

В полном соответствии с мыслями о прошлых неудавшихся попытках создать семью, утром на пороге нарисовался Лялькин папаша и стал второй причиной отвратительного Викиного настроения. Всегда неприятно смотреть на то, как человек, когда-то бывший на коне и считавший себя баловнем судьбы, унижается, клянчит и к тому же врет. А Лаврик, лет десять назад именовавшийся исключительно Лавром Петровичем, именно так себя и вел на нескольких последних встречах, потому и был переименован в Лаврика. Причем встречался он именно с Викой, предварительно выжидая, когда Лялька уйдет из дома. Естественно, он не хотел показываться дочери в таком виде! И вот за это Вика была ему даже благодарна. Уж лучше пусть считает, что папочка очень сильно занят, чем видит перед собой практически бомжа. Звонит по телефону, врет, что живет во Флориде, обещает свозить в Диснейленд – и нормально. Лялька, конечно, мечтает о поездке, но в данном случае лучше мечтать, чем видеть правду. А в Диснейленд ее и Вика отправить может. А там – «Ах, какая жалость!» – у папочки как раз случится внеплановая командировка, аккурат во время дочкиного визита. Он же у нас крупный банкир, финансовый воротила, дела, дела. Отложить нельзя. Лялька к этому привыкшая. У нее и мама такая же. Это она переживет. А переживет ли бомжа – еще неизвестно. Она с ним по скайпу общается – на заднем фоне меняются картинки: Лаврик то океан за собой повесит, то камин, то дешевую репродукцию Ван Гога («Гляди, доча, что я вчера на «Сотбисе» отхватил! Тебе в наследство достанется»). Вот такая вот красивая сказка. Конечно, в будущем, и даже, наверное, в ближайшем, придется открыть Ляльке правду, но только не сейчас, не в этом сумасшедшем пубертате! Ходит себе человек в школу, не догадывается ни о чем, вот и прекрасно…

Стоило сегодня Ляльке отправиться за знаниями, Лаврик не заставил себя ждать. С порога предъявил Вике просящий взгляд и жалостливую улыбку. Она к долгим разговорам расположена не была. Пустила бывшего мужа на коврик в коридоре и гаркнула:

– Только не трогай ничего! Денег дать?

– Викусь, поверь, я…

Она только рукой махнула, полезла за кошельком.

В такие моменты ей всегда вспоминалась сцена из культового фильма «Москва слезам не верит», где бывший муж клянчит деньги у героини Ирины Муравьевой. Сама Вика признавала себя похожей на этот персонаж. Она тоже хотела всего и сразу, и использовала любую возможность, чтобы добиться желаемого. Лаврик был одной из таких возможностей, и она им беззастенчиво воспользовалась. Хотя, надо отдать ему должное, он тоже получил от нее все, что хотел, и даже больше (Ляльку, например). А что у них не сложилось – Вика тут ни при чем. Да и к последующему краху его многочисленных бизнесов она никакого отношения не имела, так что могла бы и не давать ему денег, а послать куда подальше. Но все-таки, в отличие от Людмилы из фильма, она работала не в химчистке, и рубли у нее были не последние. И каждый раз почему-то думалось: «Вот не дам, а он пойдет и повесится». Поэтому и давала без лишних вопросов, и очень быстро, чтобы он, не дай бог, не стал задерживаться и унижаться еще больше и рассказывать о том, как дошел до такой жизни. А главное – не начинал бы делиться новыми потрясающими идеями о создании очередного беспроигрышного проекта.

Лаврик относился к породе не слишком умных авантюристов, которым один раз в жизни крупно повезло, но удержать это везение ума и хитрости не хватило. Двадцать лет назад Лаврик был обладателем огромного состояния, в лихие девяностые многие обогащались с такой же огромной скоростью, с какой другие оставались ни с чем. У Лаврика был парк дорогих иномарок, пятикомнатная квартира в центре Москвы и огромная вилла в Италии. На эту самую виллу (от греха подальше) он и отправил Вику, беременную Лялькой. Вика ничего не имела против такого решения, ни секунды не сомневаясь в том, что мера эта временная. Ребенок родится в хорошем климате, подрастет, окрепнет и вернется с мамочкой к папе под крылышко. О том, чтобы похоронить себя в райском уголке, Вика и не помышляла. Ей нужна была деятельность, и знание языка тогда ей очень помогло.

Сначала о работе она и не думала. Маленькая Лялька даже при наличии няни занимала все свободное время и мысли. Но постепенно Вика вынырнула из тумана, который часто накрывает женщину после родов, и обнаружила, что детская ее ребенка оформлена в совершенно ужасном стиле: рюши и бантики были не только на занавесках и постельном белье, но и на мебели, и даже на стенах.

– Это отвратительно! – безапелляционно заявила Вика нагрянувшему на выходные мужу. – Кого мы здесь, – она отодрала один из бантов от стены, – вырастим?

– Принцессу! – Лавр состроил козу лежащему в люльке младенцу.

– Ну уж нет! Я собираюсь вырастить человека, а не капризную неврастеничку, считающую, что весь мир ей обязан.

– Бантики этому очень мешают? – изумился Лавр.

– Вот именно. – Вика энергично кивнула и добавила тоном, не терпящим возражений: – Я хочу тут все переделать.

– Делай все, что хочешь, – ответил Лавр, не подозревая, что своими словами выдал жене карт-бланш на переделку не только детской, но и всего дома. Все, значит, все, и какие тут могут быть недоразумения?

Вика развернулась не на шутку. Она не была похожа на других русских, наводнивших средиземноморские берега в начале девяностых. Она не отдавала все на откуп дизайнеру и не просила в магазинах продать ей самое шикарное и дорогое, а когда с ней пытались поступать именно таким образом, обрубала подобные начинания на своем великолепном итальянском. Вика знала, чего она хочет, и для достижения цели не жалела ни сил, ни времени. Она часами рассматривала каталоги, неделями просила салоны просчитать разные варианты оформления и могла отказаться от любого из них лишь из-за того, что понравившаяся и уже приобретенная ваза «не смотрелась бы в будущем интерьере». В конце концов в курортной зоне не осталось ни одного салона, ни одного мебельного магазина, ни одной дизайн-студии, где не знали бы Вику и не пытались бы заманить ее к себе. Она была из тех дотошных покупателей, которые одновременно вызывают и очень сильное раздражение, и восхищение – и объемом своих знаний, и решимостью, и умением вести дела, и абсолютным пониманием того, что же она хочет получить в конечном итоге. Вика остановила свой выбор на двух мебельных салонах, одной студии света и маленькой частной лавочке по пошиву штор. В каждый из магазинов она принесла одинаковые, выполненные в цвете рисунки комнат дома, объявив, что желает получить только такой результат.

– Это по цвету, – дополнила она более чем выразительные эскизы. – А с фактурой будем разбираться. Что вы можете мне предложить?

– Синьора прекрасно рисует! – неизменно восхищались итальянцы ее дизайн-проектом.

Вика только улыбалась в ответ. Рисовала она действительно очень неплохо, просто делала это редко, да и повода воспользоваться своим навыком не находила. А тут появились и возможность, и необходимость. Однажды (в той самой частной лавочке штор) у нее даже поинтересовались, не художница ли она. Наверное, она могла бы ею стать, если бы природный талант, открытый бабушкиным другом, тоже травником, а к тому же неплохим пейзажистом – дедом Афанасием, получил бы свое развитие. Но без соответствующей огранки из алмаза редко когда может получиться настоящий бриллиант. Вот и Вика, никогда в жизни рисованию не учившаяся (за исключением пары уроков по перспективе и геометрии, полученных от того же Афанасия), способности свои в области живописи оценивала как весьма средние. Если человек способен в правильных пропорциях изобразить чертеж помещения и грамотно разместить на нем стол, стулья и технику – это еще не значит, что он художник. И если он обладает вкусом, который импонирует многим другим людям, то совсем необязательно записывать его в стилисты, или в модельеры, или в дизайнеры.

Так считала сама Вика.

Но окружавшие ее итальянцы, превратившиеся за время обустройства дома из поставщиков в хороших знакомых, явно считали по-другому. Побывав на новоселье, все как один выразили свое безграничное восхищение, но дальше других пошел все тот же хозяин небольшого портьерного ателье, попросивший Вику помочь в оформлении своей новой квартиры.

– Да ну что вы, Роберто?! – она даже засмеялась. – Если хотите, могу давать вам уроки русского. Можем даже собрать группу. Но дизайн… Я же не имею к этому никакого отношения. Я просто любитель.

– И прекрасно! – Экспрессивный итальянец схватил ее за руки, и Вика перехватила недовольный взгляд мужа, который приехал на праздник и был совершенно поражен увиденным. – В отличие от профессионалов у вас свежий, незашоренный взгляд. Это сразу же чувствуется в вашем доме. И я, я… Черт возьми, Виктория, я хочу такой же!

– Чего он хочет? – Подошедший Лавр испепелял итальянца взглядом.

– Он хочет, чтобы я оформила ему квартиру.

– И, наверное, заняла центральное место в оформленной спальне?

– Прекрати! Какие глупости! Вон у камина в синем платье его жена, а у бассейна играют две их дочери.

– Кому это когда мешало? Я тебя умоляю!

– Не суди по себе! – вспыхнула Вика, которая ни секунды не сомневалась в том, что Лавр в ее отсутствие ведет в Москве отнюдь не пуританский образ жизни. Нет, никаких прямых доказательств не было. Но домой он приходил поздно, а иногда и не приходил вовсе. Порой снимал трубку и разговаривал сухим, деловым тоном, позже извиняясь и отговариваясь каким-то деловым совещанием. А стоило ему приехать в Италию, как телефон начинал раскаляться от звонков, на которые он отвечал неохотно и всегда говорил, что занят и перезвонит позже. Отсоединившись, он тут же собирался на пробежку или на пляж, хотя до этого не дружил ни со спортом, ни с загаром. Вику, конечно, беспокоили небеспочвенные подозрения, но она не относилась к тем женщинам, которые в случившейся измене склонны винить исключительно мужей. Она смотрела на вещи трезво – уехала за тридевять земель от молодого мужа и ждала лебединой верности? Дура. Конечно, слово «уехала» можно было заменить и другим. «Спровадили» – подошло бы гораздо больше. Лавр вернуться не звал и даже начал обсуждать возможный Викин переезд из Италии в Англию, дабы Лялька получала хорошее образование. Вика ничего против качественного образования не имела, но переезжать в Англию не собиралась. Впрочем, с мужем она своих взглядов не обсуждала. Всему свое время. Он там, в Москве, занимался своими делами, а у нее были свои – и в огромном количестве.

После квартиры Роберто последовали квартиры и даже дома его друзей, потом пара магазинов попросили оформить витрины, и, наконец, хозяин нового небольшого отеля заказал Вике интерьер лобби-бара. В конце концов ее график оказался расписанным на год вперед, а собственный банковский счет – таким внушительным, что она даже растерялась от столь непривычной суммы денег, которой владела единолично. Вика наняла адвоката и объявила, что хочет: во-первых, развестись, а во-вторых, научиться распоряжаться деньгами. Через несколько месяцев она стала одновременно и свободной женщиной, и владелицей части акций одной из популярных курортных гостиниц. На причитающуюся от развода сумму (тут Лавр поступил благородно: доходов своих не спрятал и честно поделился всем, что нажил за годы брака) Вика приобрела акции еще нескольких отелей.

– Все, – объявил адвокат. – Теперь вы можете расслабиться и до конца жизни ничего не делать.

Наверное, если бы тогда она прислушалась к этим словам, то сегодня ее состояние было бы гораздо больше. Но Вика всегда любила рисковать, а потому падения в ее карьере были неизбежны. Да, она потеряла в деньгах, но ее профессиональную жизнь никак нельзя было назвать скучной. Вика и тогда выложила адвокату то, что думала:

– Да? Ничего не делать? В таком случае я очень скоро умру.

– Любите работать? – понимающе улыбнулся итальянец.

– Не люблю сидеть без дела.

– Тогда приобретите себе целиком отельчик и управ– ляйте им. Дело, конечно, рискованное, но интересное.

– Нет, рисовать без образования еще хоть как-то можно, а вот управлять…. Это не по мне. Я не ленинская кухарка.

– Что, простите? – Адвокат не был знаком с творчеством вождя мирового пролетариата и Викиной иронии не оценил.

– Ничего, это я о своем. Так вот, управлять отелем я не возьмусь, просто считать дивиденды тоже неинтересно.

– В таком случае стройте, – посоветовал адвокат.

– Строить? – Вику смелость подобного предложения и удивила, и обрадовала. И все же она ответила: – Но я не умею.

– Учитесь. – Адвокат, видимо, решил, что удачно пошутил с этой чокнутой русской, которая просто с жиру бесится: не желает довольствоваться солидным состоянием, а жаждет какой-то, непонятной настоящему итальянскому жителю небольшого курортного городка, бурной деятельности.