Сломанная тень Введенский Валерий
Тем летом друзья впервые разлучились. Матушка Угарова решила съездить в Троице-Сергиеву лавру на богомолье и взяла с собой Дениса. Саша же остался в имении – с утра до вечера рисовал, или, как говорят художники, красил; но ни поболтать, ни пошалить ему было не с кем. И вдруг из Петербурга приехал кузен.
Владимир Лаевский был старше на добрых восемь лет, но к Сашиному удивлению, общаться с ним оказалось легко – ни взрослой заносчивости, ни менторского тона. Он был сама внимательность, предупредительность, постоянно оказывал младшему другу мелкие, но очень приятные знаки внимания. И восхищался Сашиным талантом! Дружба с Денисом была иной – шалости, забавы, скрытое соперничество в учебе, бесконечные споры, нередко доходившие до драк. С Лаевским сразу возникло полное взаимопонимание, никаких конфликтов, а вечерами, когда расходились по спальням, почему-то появлялась грусть и учащалось сердцебиение. Однажды, когда Александр уже лежал в постели и перед его мысленным взором снова и снова возникал Владимир, тот вошел к нему в спальню, сел на кровать и осторожно погладил.
Александр знал о сократической любви – в библиотеке отца было много книг об античном мире, где такая любовь считалась возвышенной. Когда Владимир склонился и нежно поцеловал его в лоб, Саша сам подставил кузену губы…
За пару летних месяцев Денис очень возмужал, превратился из нескладного отрока в мускулистого привлекательного юношу. Скучавший после отъезда Лаевского Тучин обрадовался возвращению друга. Обоим было что рассказать. Побежали на речку, последний раз в году искупаться накануне Спаса. Денис говорил о золотых куполах, чудотворных иконах, исцеляющих мощах. Смысл его слов ускользал от Тучина. Саша словно впервые увидел точеное, как античная статуя, тело Дениса, крепкие ноги и нежный пушок на щеках. В воде, будто ненароком, дотронулся. Показалось, что Денис ободряюще улыбнулся…
Закончилось дракой. Разъяренный Угаров надавал Саше тумаков, а потом горько зарыдал, упав в траву. Умолял Сашку уйти в монастырь. Мол, Господь милостив, жизнь впереди, и даже этот ужасный грех Тучин успеет искупить.
Александр ничего не понимал. Вроде вместе росли, читали одни книжки, играли в одни игры. Отчего они с Денисом такие разные?
Ни в какой монастырь Тучин не собирался. Разбуженные Лаевским страсти добавили в Сашин мир множество ярких красок, греховные наслаждения пробудили невероятное по силе вдохновение. Кисть словно сама рисовала! А вот святоша Денис, как и раньше, писал словно убогий ремесленник: скучно и совершенно неинтересно!
Барон между тем заканчивал свою речь:
– Пройдут годы. Я состарюсь, стану немощным, но до последнего вздоха буду помнить тебя, Яков! И настанет день, когда вечно молодым ты встретишь меня у ворот рая.
Все встали и, не чокаясь, выпили.
– А я вот жалею, что молодым не умер, – кокетливо сказал сосед-старичок. – Я-то в юности о-го-го был. Самому Господу приглянулся бы!
– Вы что, князь? – перебил его господин в потертом зеленом фраке, сидевший напротив Тучина. – Господа в бугры[3] записали?
– Куда ж еще? – удивился старичок. – Бог создал мужчин по образу своему и подобию. Вдумайтесь! Подобию! Это не мне юноши нравятся, а Господу. А я просто не противлюсь.
– Дьяволу вы не противитесь, князь! Господь совсем иное велел: «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь на них»[4].
– Ах! – жеманно махнул рукою старичок. – Не смешите! Господь это не нам, жидам, велел. И знаете почему?
– Ну-ка, ну-ка! Погромче, князь! Мы слушаем! – заинтересовался генерал.
– Кто жидовок видел – сам знает. Каждая пудов пять, а может, шесть. Волосы на голове зачем-то бреют. Да-с! А губы – нет! Усы у них, как у гусар. Представляете? Жиды-мужчины даже для продолжения рода с ними не хотят. Вот Бог и повелел: «Плодитесь, жиды, и размножайтесь», – а чтоб никто не манкировал, запретил горемычным мужеложство.
– Вы князь, мало, что грешник… – сурово начал господин напротив.
– Я грешник? – искренне удивился старичок князь. – Господа! Вы слышите? Мы с вами грешники, а граф Ухтомцев – праведник. Непонятно только, как он за этот стол попал!
– Тут что? Одни бугры? – тихо спросил Тучин Лаевского.
– Ну да! А ты не понял?
– Я тоже грешник! – ответил старичку князю граф Ухтомцев. – Но не богохульник. Свои мерзости на Господа не сваливаю. В грехах своих сам виноват. Дьявол меня искушает, а я противостоять не могу. И у врачей лечился, и в монастыре обет давал. Два года потом держался, но дьявол не отступал: искушал меня, соблазнял. Еду с кучером в присутственное место, а о делах думать не могу. Только о кучере. Лакей суп подаст, а я супа не хочу, только лакея. И не выдержал, нарушил обет. За это меня Господь и на этом свете покарал – без средств я, господа, остался, знаете, наверное, сюда к вам пешком пришел, а уж на небесах даже представить не могу, какая участь ждет. Гореть мне в сере, как жителям Содома!
– Жителей Содома Господь не за мужеложство наказал, не передергивайте, – не сдавался старичок, – а за то, что ангелов хотели употребить. Еще раз повторюсь, граф, хотите соблюдать жидовские заповеди – пожалуйста. Можете прямо здесь начать! Скиньте ветчинку с тарелочки! И осетринку следом. Не положено жидам! А на балах у дам интересуйтесь: нет ли у них сегодня течки? Жидам текущих сучек касаться ни в коем случае нельзя! Хе-хе… А мне пожайлуста! Меня Иисус от законов жидовских избавил.
– Это тайное общество? – тихо спросил Тучин кузена.
– С ума сошел? Нет, конечно! Якова собрались помянуть. Свои кругом. Такова традиция. Когда Костя скончался, я тоже всех приглашал. На сорок дней!
На лице Владимира промелькнула грустная тень. Поручик Константин Ярош последние два года был его пассией и даже жил в доме Лаевских. Весной поехал навестить родителей в имение, там внезапно заболел и умер.
– А с месяц назад Верхотурова поминали, – продолжил мартиролог Лаевский. – Из окна выкинулся. Загадочная история. Теперь вот Яков…
– А почему вход по паролю?
– Чтобы лишний никто не приперся. Сам видишь, люди не простые. Сенаторы, товарищи министров, члены Государственного совета. Многие скрывают, что содомиты.
Философский спор между князем и графом прервался – немолодой одутловатый поэт с цветком в петлице читал ужасно длинное стихотворение памяти трагически погибшего. Барон Баумгартен всхлипывал.
– А на этих встречах вы только ужинаете? Или… – Тучин сделал игривый жест. Он уже поймал множество томных взглядов, а председательствующий генерал даже пару раз подмигнул ему.
– Рехнулся? – разозлился Лаевский. – Тебе что тут? Древний Рим?
– А генерал что за птица?
– Ты что? Не узнал?
Тучин помотал головой; откуда ему, провинциалу, знать в лицо петербургскую знать? Поэт от громкой декламации перешел к еле слышной, поэтому имя генерала Лаевский прошептал Саше на ухо.
– Врешь! – вздрогнув от неожиданности, выкрикнул юный художник. Любители поэзии недовольно зашикали. – Не может быть!
– Тише! Еще как может! Говорят, его предок с дружком Алексашкой такое вытворяли…
– Сплетни!
– Не сплетни! Я слышал, в архивах и документы есть, только они секретные!
Поэт закончил, все бурно зааплодировали, а Баумгартен подошел и крепко обнял стихоплета.
– Ну, дела! – помотал головой Тучин. – А император? Он тоже?..
– Тише ты! Нет, конечно! И не одобряет.
– А?.. – Александр показал глазами на генерала.
Лаевский развел руками:
– Великий князь своих склонностей не афиширует. Развлекается обычно с подчиненными.
– Олухи царя небесного! – Дашкин распекал трех мальчишек. – Дармоеды! Почему упустили?
– Так мы своим ходом, а он на лошадях!
– Кто он? – Дашкин схватил за ухо сына кучера, старшего в компании. – В экипаже женщина сидела!
– Так одно на лошадях! А мы пехом! Не догнать!
– Еще до поворота отстали! – грустно сказал дворников сын. – Пока добежали, и след простыл.
Князь оттаскал и этого за ухо. Пребывал Дашкин в самом поганом расположении духа и ярость сдерживать не пытался: княгиня к ужину не вышла, передала через горничную, что голова болит. Князь попытался навестить супругу, чтобы про черновик выспросить, но в аудиенции ему было отказано.
– Надо бегать больше. Разжирели, дармоеды.
Невиновность мальчишек была очевидной, но князь, аки Навуходоносор, готов был троицу сжечь[5].
– Вот Моська без труда лошадей догнала. А мы не собаки! – подал голос третий отрок, кухаркин сын. Его князь схватил за грудки, поднял и потряс:
– Не собаки, говоришь?
– Моська смышленая! – тонким голосочком пискнул мальчишка. – Я ей приказал догнать. Она все понимает!
– Что за Моська?
– Собачка! Вы разве не видели? Мы с ней играли!
– Вот и доигрались! – Князь выпустил кухаркиного выродка и влепил ему затрещину.
– Вы ж сами велели! – захныкал тот. – Чтоб нас не приметили. А Моська домой не вернулась. Значит, выследила. Сидит, караулит. Нас ждет.
– Так какого лешего сюда явились?
– Покушать… – простодушно ответил сын кучера.
– Идите, ищите свою шавку.
Мальчишки поклонились и надели шапки.
– Стоять! А извозчика запомнили?
– Я запомнил! – отозвался дворников сын.
– Петруха! Пойдешь с ним! Найдете извозчика, расспросите…
– Может, денег посулить? – осторожно спросил камердинер. Давненько он барина таким раздраженным не видел, и хотя на ночь глядя никуда идти не хотелось, возражать не стал. Князь кинул на пол мелочь из кармана.
– Заплатишь, сколько скажет. А вы, – Дашкин зыркнул на отпрысков кухарки и кучера, – ищите свою дворняжку! С утра доложите, где та дама живет!
На прощание подвыпивший генерал распахнул Тучину объятия:
– Я рад, что такой талантливый и красивый юноша приехал в Петербург.
– Ваше…
– Без титулов! Когда станем ближе, будешь звать меня лапушкой. – Генерал выпустил художника из объятий, но тут же схватил за руки. – Мне так понравился портрет Яши! Он долго позировал?
– Нет, я писал по памяти. Барон попросил. Уже после гибели Репетина…
– И ты за девять дней…
– За пять! Я работаю быстро!
– Поразительно! Вчера заехал с соболезнованиями, был поражен. Яков как живой! А когда узнал, что ты из наших, велел сегодня позвать!
– Для меня огромная честь…
– Даже не понимаешь, какая. В Петербурге выставлялся?
– Увы!
Попытка в Академии художеств закончилась неудачей. Тамошние профессора весьма язвительно отозвались о тучинских работах. Что неудивительно – зачем хвалить талантливого конкурента? Проще объявить профаном и неучем.
– Приходи ко мне. Я тебе заказ дам. Через месяц самым модным художником будешь! Фи, Лаевский! Как коршун…
Ревность Лаевского раздражала и самого Тучина, но сейчас появлению кузена он обрадовался. Рано облысевший и обрюзгший, с карикатурными рыжими усами и надменным взглядом, Великий князь вызывал у художника отвращение.
– Эх, Володя! Давно бы полковником был! – Генерал покровительственно потрепал Лаевского по щеке. – Ладно, Тучин, жду!
– Ваше императорское высочество! Спасибо за оказанную честь. Но в настоящее время я работаю над большой картиной, «Страшный суд», и пока заказы не беру.
– Хм… – опешил Великий князь. – Ну, как угодно. Прощай.
И, холодно кивнув кузенам, удалился.
– Предлагал звать его лапушкой! – коротко передал содержание разговора Тучин.
– Вот скотина! – Лаевский в сердцах топнул ногой.
К ним тут же подошел хозяин дома, барон Антон Баумгартен:
– Вольдемар! Ты чем-то недоволен?
– Нет, нет! Все было прекрасно. Как всегда!
– Как всегда, – понуро согласился тот. – Только Якова больше нет…
– Друг мой! Не изводи себя!
– Вольдемар! Я не знаю, как жить дальше. Эти дни были ужасными – отпевание, похороны… Но я был чем-то занят. А теперь впереди пустота! Одна пустота!
– Приезжай завтра вечером к нам. Посидим, поужинаем, поболтаем.
– Спасибо! С удовольствием!
Глава третья
С юных лет Денис Угаров прекрасно знал генеалогию Романовых, но никогда судьба не сталкивала его ни с одним членом монаршей семьи. Увидеть же державного владыку было пределом его мечтаний!
В Казанский собор набилось множество людей. Казалось, яблоку негде упасть, но, когда прибыл император, толпа расступилась, образовав широкий коридор.
Высокий, широкоплечий Николай Павлович прошел в двух шагах от Дениса. Император выглядел моложе, чем на портретах, но столь же величественно. Высокий лоб, живые, чуть печальные глаза, подкрученные усы… Вроде обычный человек, но такая мощь и благость в нем! Мрачный храм словно светом озарился!
Пропустив монарха, толпа сомкнулась теснее прежнего. Как ни вставал Угаров на цыпочки, как ни пытался еще разок поглядеть на императора, видел лишь шляпку и пышную прическу Аполлинарии Налединской, замужней сестры Владимира Лаевского.
Нельзя сказать, что сие зрелище было неприятным. Напротив, Денис встал за красавицей специально.
После памятного августовского купания Угаров долго избегал Тучина, даже на этюды с другом ходить перестал, вместо этого каждый день по многу часов молился в церкви.
«Моим другом овладел диавол. Коли сам Александр не хочет просить Господа о прощении, тогда мой долг искупить его грехи!» – решил Денис.
Выбрав монастырь, пошел к маменьке просить благословения на монашеский подвиг. Выслушав, Евдокия Кузьминична разрыдалась:
– Хороший ты у меня, Денисочка! Как Господь наш, собой ради других готов жертвовать. Только я, грешница, не достойна тебя. Внучков понянчить хочу. Коли родился бы второй сыночек живым, благословила бы! – С этими словами мать грохнулась перед ним на колени. – Погоди, Денисочка! Монастырь не убежит. Всегда туда успеешь. Да и Варька подрастает, на тебя заглядывается.
Варварой звали тучинскую сестру.
Матушке Денис перечить не стал, уход в монастырь отложил до ее кончины. И совместные занятия с Тучиным возобновил: Владимир Алексеевич, Сашин отец, забеспокоился, с вопросами полез. Денис друга не выдал, сослался на нездоровье.
Попыток «сблизиться» Саша больше не предпринимал, даже извинился за инцидент. Плотские потребности удовлетворял с крепостными девками. Ощущения были другими, но столь же вдохновляющими! Не раз приглашал присоединиться и Дениса, но тот твердо решил стать монахом.
Узнав, что выпускники Академии художеств стажируются в Италии, Тучин-старший задумал и своих живописцев туда отправить. С юношами отрядил Данилу – дядьку, ходившего за ними с малолетства.
В дороге Угаров крепко заскучал. Часто матушку вспоминал, иногда Владимира Алексеевича и постоянно Варьку! Когда близкий человек рядом, то его не замечаешь, как не замечаешь воздух, которым дышишь. Не задумывался до отъезда Денис, что ежедневно по многу часов гуляет с Варей и не может наговориться, не догадывался, что давно влюблен. А в дороге сразу пустоту ощутил.
Трясясь в бричке, Денис постоянно вспоминал девушку, на остановках изрисовывал альбом ее профилем. Тучин заглядывал через плечо, но ничего не говорил. Сам он на каждой станции, в любом трактире искал приключений. То карты, то кости, то разгульные девки, то сладкие юноши. Денис всего сторонился, но тоже помалкивал, свое неодобрение держал при себе. Александр, когда сильно напивался, мог завалиться к Денису с красотками:
– Может, хоть с девкой попробуешь? С девками-то Боженька разрешил!
– Нет, спасибо, – твердо отвечал Денис.
– Ну тогда хоть вина попробуй! Иисус и сам не дурак был выпить, и людей угощал.
Вино Денис попробовал. На вкус понравилось, однако, сколько ни пил, не хмелел.
– Это вы в батюшку своего пошли, Кондрата Денисыча, царствие ему небесное, – вспомнил дядьку Данила. – Мог на спор полведра водки выпить, и ни в одном глазу.
Такое свойство юного организма оказалось полезным. В захолустной польской гостинице лихие люди решили юношей опоить и ограбить. Ох, и крепко досталось им от разъяренного Дениса!
Из того злосчастного польского городка Тучин ни в какую не желал уезжать. Приглянулся ему ученик сапожника. Александр ему и деньги сулил, и подарки делал, а тот нет и нет. Жидовский Бог не велит, и все тут. А Денис нервничал. Лихие люди и вернуться могут, да не одни, с подмогой. Как-то ночью в дверь его номера постучали. Схватив приготовленный нож, Угаров осторожно приоткрыл дверь. Перед ним стояла обнаженная девушка. Не говоря ни слова, обвила его шею и принялась нежно щекотать язычком ухо. Угаров не устоял – подосланная Тучиным распутница слишком походила на Варю…
Потом были немецкие бюргерши, французские танцовщицы, итальянские натурщицы. Как развязанный кобель, Угаров теперь бросался на каждую женщину. Умертвить плоть, побороть естество ему не удалось. Мысли о монастыре отбросил. Не достоин оказался духовного пути!
Отношения с Тучиным наладились. Как и прежде, веселились вместе. Редкий день в Италии не заканчивался пирушкой или веселым приключением. Женщин посещали сообща, с юношами Тучин развлекался один.
Заезжать в Петербург Денис не хотел. Больше года дома не был, целую вечность не видел Варю. А Лаевский в письмах настойчиво звал Тучина в гости, да и сам Александр грезил столицей. Модным художником можно стать только там!
Полина сделала полшага назад, и в духоте Казанского собора Угаров почувствовал волнующую свежесть ее духов. От счастья кружилась голова. Денис с трудом устоял перед искушением заключить сестру Лаевского в объятия.
Таких, как она, Угаров еще не встречал! Надменность северной красоты сочеталась в Полине с ехидным язычком, неприступность гордой осанки, холодный взгляд васильковых глаз – с чувственностью алых губ.
Угаров влюбился с первого взгляда, а образ Вари, словно старая картина, облупился и осыпался. Денис решил, что принимал за любовь детскую привязанность и смутные юношеские желания.
Муж красавицы, Юрий Налединский, состоял при Коллегии иностранных дел и вскоре после свадьбы, состоявшейся этой весной, уехал за границу. С его сварливой теткой Полина жить не пожелала и вернулась на время в родительский дом. Отсутствие супруга, казалось, упрощало задачу. Но, несмотря на все усилия, добиться благосклонности Денису не удавалось.
Они виделись каждый день, мило беседовали о всяких пустяках, Полина дежурно улыбалась, но не кокетничала, не строила глазки, не сжимала нежно его ладонь, когда Денис склонялся поцеловать руку.
Привыкший к легким победам, Угаров растерялся. Ухаживать, добиваться женщин он не умел, да и не приходилось! Бывало, глянет на жену трактирщика, улыбнется – и через час в объятиях.
Опасаясь насмешек, с Тучиным советоваться не стал, завел издалека разговор с доктором Тоннером – единственным своим петербургским знакомым.
О человеческих внутренностях или кожных покровах Илья Андреевич готов был говорить часами, но дать толковый совет, как подступиться к светской даме, не смог.
– Видите ли, – после долгого раздумья произнес Тоннер, – моя профессиональная деятельность препятствует таким интрижкам. Даже при осмотрах стараюсь не оставаться с дамами наедине. Достаточно намека, грязного слушка – и моя карьера кончена…
В отчаянии Денис решился перейти к решительным действиям. Улучив момент, набросился на Полину с поцелуями. И получил звонкую пощечину. Полина обожгла его гневным взглядом и вообще прекратила разговаривать, только здоровалась. Денис не раз пытался с нею заговорить, однако красавица делала вид, что не слышит.
Но сегодня, встретившись за завтраком, предмет обожания неожиданно улыбнулся и попросил передать соль. Угаров воспрял! Целый день истолковывал тайный смысл этих событий, находя их, без всяких сомнений, благоприятными и сулящими счастливый поворот в судьбе.
Служба в Казанском закончилась. Денис отругал себя: в монахи собирался, а в храме даже не помолился, о греховном размышлял. Толпа снова расступилась, освобождая дорогу императору и свите. Дениса оттеснили в сторону, и он потерял Полину из виду. Зажатый со всех сторон человеческими телами, Денис внезапно почувствовал, как кто-то лезет в карман его сюртука. Что делать? Подлеца не схватить – тесно, руки не поднять. Закричать: «Держи вора»? Так ведь император мимо идет! Могут неправильно истолковать! Слава богу, денег в кармане нет, только носовой платок.
Выйдя из храма, Денис заспешил к карете, в которой уже расселось семейство Лаевских; о покушении на свой карман он начисто позабыл.
Софья Лукинична Лаевская обернулась к Угарову:
– Этот Альмавива – точь-в-точь мой муженек! Даже ногу приволакивает!
– Вы правы! – согласился Денис, кинув злобный взгляд на Андрея Артемьевича. Из-за этого старого кобеля он не смог сесть рядом с Полиной. Когда зашли в ложу, генерал Лаевский неожиданно для всех сел за своей воспитанницей – Оленькой Змеевой. Ее жених, Матвей Никифорович Кислицын, растерянно огляделся и плюхнулся в кресло, стоявшее за спиной Полины. Денису пришлось занять место подле супруги Андрея Артемьевича – Софьи Лукиничны, из-за широкой спины которой великого Каратыгина он видел лишь изредка.
– Бедная графиня! Как она страдает! Ну прямо как я! – томно продолжила шептать Угарову Софья Лукинична.
Отношения в семье Лаевских и вправду напоминали «Свадьбу Фигаро». Но если в пьесе служанка Сюзанна отвергала домогательства графа, то Оленька Змеева принимала ухаживания своего престарелого воспитателя более чем благосклонно, а ее жениху было далеко до пронырливого и изворотливого Фигаро. Весь спектакль Матвей Кислицын просидел с покорной физиономией, ни разу даже не покосившись в сторону невесты и своего развратного покровителя.
– Я вижу, как вы страдаете! – вновь повернулась к Угарову мамаша его возлюбленной. – Я ценю ваше негодование! Каким взглядом вы наградили это ничтожество, когда оно уселось подле пигалицы!
– Мама! Вы мешаете слушать! – громко оборвала ее Полина.
– Вы настоящий мужчина! – чуть тише продолжила Софья Лукинична, показав дочери язык. Она вообще вела себя чересчур раскованно, стенания по поводу изменника мужа не мешали ей внимательно рассматривать в бинокль офицеров в партере Малого театра. – Судьба вознаградит вас!
– Да, да! – машинально ответил Денис. Полина недавно уронила платок, а Кислицын этого не заметил. Слишком увлечен был великолепной игрой Сосницкого-Фигаро, ловил каждое его слово. Встать, что ли, на четвереньки и пошарить между ножками кресел? Немного поколебавшись, Угаров так и сделал.
– Куда же вы, Денис? – спросила громко Софья Лукинична, когда он почти дотянулся до заветного платка. Угаров отдернул руку, поднял голову и поднес палец к губам. Мол, тише! Но понял, что уже привлек к себе внимание. Даже из соседних лож заглянули. Денис покраснел, вскочил на ноги и выбежал вон.
Какой конфуз! Что о нем подумают? Испарина покрыла лоб. Денис полез за платком и вместе с ним вытащил записку:
«Ждите после полуночи! Я приду в вашу спальню!»
Сердце радостно забилось, Денис подскочил до потолка. Прекраснейшая на свете сдалась!
– Что с вами? – поинтересовался Андрей Артемьевич, когда Угаров возвратился в ложу. Какой странный у племянника приятель! Всю комедию сидел с печалью на челе, посреди действия бухнулся на колени, а теперь вот улыбка блуждает по лицу и глаза сверкают!
– Ничего, Андрей Артемьевич! Все в полном порядке! – ответил Угаров. Лаевский-старший больше не казался ему развратником. Старика можно понять – жена словно студень колышется, а тут молоденькая воспитанница с глупым женихом. Чрезвычайно глупым! Кислицын только сейчас заметил, что у Полины платочек упал, и, кряхтя, полез его доставать. Налединская еле слышно сказала ему: «Благодарю» – и весело улыбнулась Денису. Ей одной с самого начала были понятны его манипуляции под креслами.
От мимолетного движения губ Полины Дениса стала бить такая дрожь, что ее почувствовала соседка:
– Бедный, бедный Керубино! – прошептала она ему на ухо и смахнула слезу. Денис не понял, с чего Софья Лукинична так расчувствовалась. Актер, изображавший пажа Керубино, играл из рук вон плохо, и жалеть надо было зрителей, а вовсе не его.
На крылечке особняка всех облаяла какая-то собачонка. Двое грязных мальчишек с трудом ее отловили:
– Моська, Моська! Идем домой!
– Це псина бешена! Треба в Фонтанке утопить! – грозно посетовал швейцар Филипп. – Ишь, на господ кидается!
Полина, сославшись на нездоровье, сразу отправилась в спальню. Все пожелали ей «спокойной ночи», лишь Денис сказал сладостное: «До свидания!»
Свидание! Первое и, даст Бог, не последнее! Денис оставшееся до полуночи время тщательно готовился. Приказал принести теплой воды и снизу доверху себя вымыть. Потом лимонную корочку пожевал, чтобы запах неприятный изо рта не шел.
С первым боем часов, прогремевшим из гостиной, юркнул в кровать, стащил с себя исподнее. Полина запаздывала. Денис закрыл глаза и принялся ждать. Предусмотрительно смазанная дверь даже не скрипнула, только когда откинули одеяло, Угаров понял, что возлюбленная пришла.
Юноша обхватил желанные плечи, шепнул в ухо:
– Я тебя люблю!
– И я!
Голос не Полины. И духи не ее. А во рту зубов почти нет!
Денис приоткрыл глаза.
– Софья Лукинична! – прошептал он в ужасе.
Руки сами собой опустились, по телу пробежала судорога.
– А ты кого ожидал? – громко спросила генеральша.
– Умоляю, тише! Весь дом сбежится!
– Ну и пусть! Пусть все знают! Обманщик! – Софья Лукинична наградила юношу пощечиной. – Развратник! Кого ты ждал? – Тут ударили и по второй. – Полину? Отвечай!
Пощечины не прекращались, вдобавок при каждом замахе на грудь Дениса падал освобожденный от корсета живот.
– Тише! – чуть не плача бормотал Угаров.
– Негодяй! Мерзавец! Насильник! – орала на весь дом Лаевская. – Зачем тебе эта сучка?
Денис обреченно закрыл глаза. Хоть в Петербурге они с Тучиным находились уже второй месяц, с генеральшей он познакомился лишь накануне. Сентябрь и почти весь октябрь та провела со своей старшей сестрой в имении, откуда только вчера вернулась. Весь сегодняшний день Софья Лукинична оказывала юноше знаки внимания – то посмотрит многозначительно, то двусмысленность изречет. Угаров списал это на безобидное старческое кокетство – и вот на тебе: почтенная матрона у него в спальне.
Первыми на крик явились Тучин с Владимиром Лаевским. Попыток освободить несчастного Угарова даже не предприняли – прыснули от смеха. Следующей явилась старшая сестра Софьи Лукиничны – Ирина. Уже в тридцать лет ее принимали за старушку. Всегда в чепце, никаких румян и украшений, сгорбленная сухонькая фигурка.
– Батюшки светы! – воскликнула она и, перекрестившись, убежала.
Потом заглянул Кислицын. Вытаращил в изумлении глаза и немедля исчез. Последним вошел Лаевский-старший.
– Андрей Артемьевич, посмотри, что вытворяют в нашем доме! – заверещала Софья Лукинична. – Я ему в матери гожусь, а он меня насиловать пытался!
– Какой позор! – пробормотал старик.
Ирина Лукинична вернулась с подмогой. Дворецкий Никанорыч и швейцар Филипп сняли с Угарова брыкавшуюся Лаевскую и потащили к ней в комнату. Вслед за ними молча удалились остальные, только Тучин, уняв наконец смех, сказал в дверях:
– Ну, ты даешь!
Денис долго не мог заснуть.
«Какой конфуз! Завтра меня выгонят! Да еще с позором! – размышлял он, ворочаясь в кровати. – Вот уж действительно Керубино! Ладно! Зато домой поеду!»
Глава четвертая
– Чего молчите-то? – спросила Ирина Лукинична.
Угаров, потупив взор, вытянулся перед Андреем Артемьевичем. Эх, надо было уехать спозаранку, да проспал! Стой теперь, как пугало огородное. Сам виноват! Кабы дверь в комнату запер, не попал бы в коллизию!
– Андрей Артемьевич! Скажите же что-нибудь! – оказывается, призыв не к Денису относился.
Генерал Лаевский поднялся с кресла и подошел к Угарову:
– Вы бывали в сумасшедшем доме?
– Нет, – промямлил Угаров. Бог мой! Неужели в скорбный дом хотят упрятать?
– Душераздирающее зрелище! – продолжил Андрей Артемьевич. – Несчастные прикованы к каменным стенам, ревут, кричат, кусаются. Дабы облегчить невыносимые страдания, их обливают ледяной водой! Вот! Теперь понимаете, почему я не отдал туда Софушку?
Угаров вытаращил глаза:
– Нет!
– У Софушки приступы всего два раза в год, в остальное время она нормальная… почти нормальная, вот мы и решили с Иринушкой, что сами справимся.
Разговор происходил в кабинете генерала, больше походившем на библиотеку. Стен за книжными полками не было видно, раскрытые фолианты лежали везде – на камине, диванах, креслах, а письменный стол был завален ворохом бумаг и книг.
– Софья не сумасшедшая! – вставила Ирина Лукинична. – У нее просто нервная горячка! Как приступ случится, мы ее в комнату особую запираем, на втором этаже, рядом с вами!
Денис вспомнил, что справа от его комнаты дверь всегда заперта.
– Стены там подушками обиты, чтобы голову она не разбила, а окно заделано, дабы не выкинулась. Если сильный приступ – ремнями к кровати привязываем, – рассказывала Ирина Лукинична. – А когда полегче ей станет, увозим в имение. Доктор Тильмах говорит, что для выздоровления Софушке деревенский воздух показан. Сидит она там целыми днями на веранде и молчит, в одну точку глядит. Месяца полтора так проходят, а то и два! А как заговорит со мной, значит, поправилась, едем обратно. Полгода потом она нормальная, ну почти нормальная, а затем снова. И так уже семнадцать лет! Сразу после рождения Полины началось! Больно носила тяжело, в родах чуть не померла! Три дня потом в горячке отлежала, а как в сознание пришла – будто подменили. Сидит, голову опустила и молчит!
– Я упросил Ирину Лукиничну с нами пожить, – перебил свояченицу Андрей Артемьевич. – Софушку-то одну не оставишь, опять же детки, а у меня служба. То в Польшу с инспекцией, то в Сибирь…
– Выходит, – догадался Денис, – два последних месяца вы приступ в имении пережидали?
– Ну да!
Читать бесплатно другие книги:
