Царь Федор. Орел взмывает ввысь Злотников Роман

Все замерли. Мы с Иваном скорее обрадованно, а наши женщины испуганно. Я несколько мгновений переваривал известие, а затем ухмыльнулся. Ну, Карл Густав, такого подарка я от тебя не ожидал! Это ж как пренебрежительно надо было к нам относиться, ежели в том состоянии, в коем сейчас находилась Швеция, рискнуть самолично напасть на Россию. Я протянул руку, и Качумасов отдал мне узкую полоску голубиного письма. Ах вот как… значится, они сие совершают для «предупреждения необдуманных действий государя московитов, вступившего в тайные сношения с поляками, и понуждения его к миру», да еще обещают «вернуть город царю после окончания военных действий и заключения мира с Речью Посполитой, ежели царь московитов будет следовать голосу разума». Ну-ну. Я ухмыльнулся и передал полоску голубиного письма сыну. Он быстро пробежал ее глазами, а затем поднялся, сопровождаемый испуганными взглядами двух женщин – матери и жены и одним восхищенным – сестры Ольги, и спросил:

– Выступаем, государь?

Я мотнул головой:

– Нет.

Иван замер, потом медленно кивнул и опустился на место. Ай, молодца! Не полез тут же в бутылку – люди гибнут, на помощь идти надо, врежем по шведу и так далее! Молчит – сам думает и моих разъяснений ждет. Толковый государь растет, ой толковый…

– Ну не здесь же о сем говорить. Пошли в кабинет, – распорядился я.

В кабинете нас уже ждали. Пошибов, Беклемишев и генерал Турнин, инспектор крепостей. Интересно, а его кто додумался позвать? Если Аникей – так то понятно, а если Беклемишев – то молодец, хвалю. Ну да потом уточню…

– Ну-с, давайте думать, как дальше действовать будем, – начал я заседание нашего штаба.

– Надобно помощь Ивангороду послать. Там большие магазины накоплены. Ежели свеи его возьмут – изрядный убыток войску будет, – подал голос Беклемишев.

– А возьмут? – усомнился я. – Комендант пишет, что свеи малым войском подошли – в двенадцать тысяч, не более. И артиллерии у них всего-то полсотни стволов, да и та вся небольшого калибру. Нешто гарнизон крепость не удержит?

Беклемишев молча развернулся к Турнину.

– Ежели таким числом да с не шибкой артиллерией – то не должны взять, государь, – отозвался инспектор крепостей. – Я в Ивангороде по весне дважды был. Учения проводил. Гарнизон там добрый. Крепостной артполк тако же вельми обучен. И ополчение неплохое. К тому же там инженерная рота стоит, коя магазины строила, так что и минную войну свеям куда как сложно вести будет. А припасу там ноне действительно на десять лет осады хватит. Вот ежели больше подойдет, да с хорошей артиллерией… Крепость-то там старая, бастионов нету, стена прямая, кирпичная. Такую крепость взять – не вельми большой труд надобен.

Я почувствовал в его голосе оттенок неудовольствия. И действительно, Беклемишев мне докладывал, что ежели западная и юго-западная границы страны крепостями укреплены добро, то вот на северо-западе дело обстоит не шибко хорошо. Крепости старые, еще при дедах-прадедах строенные и правильную осаду выдержать неспособны. Но я денег на обустройство этих крепостей не давал. Все одно границу переносить думаем, да и нет их особенно. На другое были надобны…

– А ежели все-таки потеряем город и магазины в нем – насколько все хуже будет?

– Намного, государь, – вздохнул мой генерал-воевода, – почти четверть всех запасов там. Может, еще и поэтому свеи на город напали, что до них слухи дошли о тех воинских запасах. Им сейчас в Речи Посполитой оне шибко надобны.

Я откинулся на спинку своего кресла. Итак, следовало решить, что делать дальше. Ломать весь тщательно продуманный и разработанный план кампании этого года (всю войну планировать смысла не было, так, прикидки были, а там – бой покажет) и быстрее бросаться на помощь Ивангороду либо продолжать следовать плану, внеся, естественно, в него необходимые коррективы.

– Что скажешь, боярин? – обратился я к Качумасову.

Тот ответил не сразу.

– Я так думаю, государь, то, что Карл Густав на нас сам напал, это и плохо, и хорошо. Плохо, потому как наши людишки гибнут, да еще те, коих, по нашим планам, война вообще коснуться не должна была, и эвон запасы военные под угрозой. А хорошо то, что сим он с нас всю, даже малую вину за наше вступление в войну снял. И перед народом нашим, коий нам на Земском соборе уговаривать бы пришлось, а ноне, я считаю, он нас сам уговаривать начнет. Да еще и попеняет, что со свеем так долго тянули. И перед иноземными государями, об убеждении коих в свейском недобром противу нас умыслии мы так крепко думали. – Глава Посольского приказа замолчал и обвел всех присутствующих спокойным взглядом.

Все тоже молчали. Даже Ванька. Что меня снова порадовало.

– Поэтому, я думаю, торопиться нам не след, – продолжил Качумасов, – надобно на силу и стойкость людей русских уповать и все по нашему раннему плану делати. Войско развернуть. Королям и народам иноземным о свейском вероломстве как можно шибче рассказать. А и к самому Карлу Густаву послов направить с увещеванием, о сем действе погромче раструбив. Дабы потом, когда мы их шибко давить будем, как можно более многие считали, что свеи-де сами в своей судьбе виновны. Пусть не в том, что мы с ними воевать начали, потому как мы к сему готовились и это многим ведомо, так в том, как мы с ними воюем. Я эвон до сего дня едва голову не сломал, думая, как тех же англичан да французов с голландцами убедить не встревать, когда мы уже Финляндию под себя подгребать будем. Им-то любое наше усиление ой как поперек горла встанет. Тут же вой подымут да на защиту свеев кинутся.

– А так не кинутся? – усмехнувшись, спросил я.

Уж на что-что, а на продажность, самовлюбленность и меркантильность западного так называемого общественного мнения я вдоволь насмотрелся еще в двадцать первом веке. Одна осетинская война чего стоила. Ребятки даже разобраться не удосужились – просто брали ролики, где грузины на своих танках вступали в южноосетинскую столицу Цхинвал, постреливая по окнам жилых домов из крупнокалиберных зенитных пулеметов и танковых пушек, и ставили их в эфир, давая подстрочный комментарий, что вот так вот, мол, русские варвары вступают в грузинский город Гори…

– Кинутся, конечно, государь, – вздохнул Качумасов, – да токмо, надеюсь, чуток позже, числом меньшим, да и пылу хоть чуть поменее будет.

Я молча кивнул и развернулся к Беклемишеву. Тот сидел, наморщив лоб, но, заметив мой взгляд, по военной привычке поднялся.

– Я тоже думаю, государь, что надобно и далее плану следовать. Даст Бог, выстоит Ивангород, ну а коли нет – обойдемся без тех запасов. Все одно с излишком копим. Да и, как было запланировано, первыми в Лифляндию даточные кочевники войдут. Людишек имать и местность зорить. Дабы свеям армию, кою они непременно пошлют, когда увидят, как дело поворачивается, из самой Швеции снабжать да содержать надобно было. А кочевники завсегда с добычи жили. Прокормятся. А что люди наши, коль свеи крепость возьмут, под них угодят – так ведь ненадолго сие. Не позднее Рождества крепость возвернем. Точно.

Я повернулся к сыну. Он молча кивнул.

– Ну что ж, значит, так и порешим, – закончил я обсуждение.

Когда мои ближники покинули кабинет, я повернулся к сыну, коий остался сидеть, задумавшись.

– Ну что, спросить что хочешь?

Иван кивнул и, подняв на меня взгляд, тихо заговорил:

– Понимаешь, отец, ты сам меня всю жизнь учил, что своих сдавать нельзя, что если где-то кому-то из своих плохо – то нужно мчаться ему на помощь, не теряя ни мгновения. И я всегда считал, что это – абсолютная истина. Но…

– Сегодня мы решили оставить без помощи своих, коим она необходима, так? – спросил я прямо, освобождая Ваньку от необходимости смягчать формулировки.

– Где-то так, – кивнул сын.

– А чего ж ты сразу о сем не спросил?

Иван вздохнул:

– Да потому, что за те два месяца, что прошли с момента моего возвращения, я научился от тебя едва ли не большему, чем за предыдущие лет десять…

– Почему так? – заинтересованно прервал его я.

– Ну… мне кажется, потому, что снова, но уже по-другому, по-взрослому, что ли, начал учиться, перестав наконец считать, что сам уже все лучше знаю и понимаю. Как, например, когда только уезжал в Приамурье. Ох каким умным и все на свете знающим я тогда себя чувствовал… – Ванька тихонько рассмеялся. – Встань этот вопрос передо мной – тем, ух какую речь я закатил бы!

– А сейчас не закатишь? – улыбнулся я.

– Да нет, – мотнул головой Ванька, – но вот понять – хочу. Где я недодумал? Что не до конца понял?

– А вариант, что я тебе просто врал тогда – не рассматриваешь? Ну, может, не нарочно, а так, по малолетству, мол, когда подрастешь, жизнь узнаешь, вот тогда я тебе и расскажу, как оно все на самом деле устроено. И как государю поступать должно?

– Нет, – твердо ответил сын. – Уж что-что, а врать ты мне никогда не врал. Даже в малом. Ну там в обещании сладостей или еще в чем таком. И… большое тебе за то спасибо. Потому как я теперь уже знаю, что далеко не все родители со своими детьми так поступают.

И от этих слов у меня на душе потеплело. Это очень важно, когда дети наконец-таки вырастают настолько, что могут понять и отдать должное словам и поступкам своих родителей. Значит, их правильно воспитывали. И в таких семьях поколения никогда не расходятся навсегда, оставляя в душе одних горечь – мол, растили-растили, ночей не спали, во всем себе отказывали, и вот благодарность, а в душе других крик – ну как же вы меня достали, когда ж вы меня в покое оставите?!

– Ну что ж, тогда я скажу тебе просто. Остальное ты сам поймешь. – Я сделал паузу, задумываясь, как бы поточнее сформулировать. Вот бывают иногда такие моменты, когда вроде как сам все понимаешь, а как это все словами выразить – мозги закипают. И очень часто такое бывает как раз в разговоре с детьми… Умеют же поставить в тупик. – Есть многое, что дозволено государю. Всего не перечислишь. И среди этого всего – есть право послать на смерть. Верных. Лучших. Родных. Их послать, а самому остаться, не пойти. Но! Запомни это, сын. Накрепко! Нет и не может быть у государя никакого права допустить, чтобы погибшие – погибли зазря. Потому что тогда дерьмо он, а не государь. Каждая, ты понял, сынок, каждая смерть должна быть окуплена. Понимаешь?

Иван медленно кивнул.

– Так вот сейчас я не токмо те смерти на весах взвешиваю, кои вои наши в Ивангороде без нашей скорой для них помощи примут, а вообще все, кои в этой будущей войне случатся. И думаю не токмо о том, как их общее число уменьшить, но и как за них возможно большую выгоду для страны поиметь. Вот так вот…

Генерал Якоб Тотт был разбужен какими-то странными звуками. Быстро накинув мундир, он выскочил из палатки и недоуменно уставился на противоположный берег реки, где разворачивалась весьма необычная картина. Над шведской крепостью Нарвой с громким шипением вздымались яркие, медленно летящие… ядра? Нет, это были не ядра. Но явно какие-то снаряды, в прозрачном рассветном воздухе очень напоминавшие тех существ, звук коих они так похоже имитировали. То есть змей. Массивная голова и длинный огненный хвост… Это снаряды плавно и величественно отрывались от земли, затем взлетали над городом, а потом, неспешно развернув голову вниз, со странной, этакой плавной стремительностью бросались на свою жертву.

– Что это такое, черт возьми?! – раздраженно бросил в пространство генерал.

– Я думаю, господин генерал, это московиты, – почтительно ответил генералу капитан Йохансон, один из офицеров его штаба.

Он, как выяснилось чуть позже, как раз направлялся к палатке генерала, чтобы разбудить его и доложить, что канаты наплавного понтонного моста, выстроенного через реку Нарву, внезапно оказались перерезаны и остатки моста теперь плывут вниз по течению. И что вследствие этого вся их армия, осаждавшая это проклятый московитский город, внезапно оказалась отрезана от Нарвы, являющейся ее основной базой снабжения.

Первые известия о появлении русских генерал получил около пяти дней назад. Из Нарвы прискакал гонец, привезший письмо, в котором комендант города извещал командующего шведской армией о том, что в окрестностях города появились кочевники-московиты, вооруженные луком и саблей, кои занимаются разбоем и похищением крестьян. Но он уже послал против них отряд драгун, так что к вечеру с ними должно быть покончено. Но на всякий случай он все равно решил известить о сем генерала.

Якоб Тотт отослал гонца с вежливым ответом, в коем информировал коменданта, что ценит его любезность, но даже не предлагает помощи, поскольку, так же как и комендант, считает, что четырех десятков драгун вполне достаточно для разгона этой банды московитов. Даже если их неожиданно окажется не полсотни, как сообщали испуганные крестьяне, кои, как известно, вообще склонны преувеличивать опасность, а в два или даже в три раза больше.

Обменявшись любезностями с комендантом, он тем не менее велел выставить караулы у понтонного моста, коий до сего дня не охранялся, ну и поставить еще пару караулов вокруг лагеря. Внезапной атаки он не опасался. Местность вокруг лагеря регулярно прочесывали конные патрули из тех же драгун, а еще он в первый же месяц этой проклятой осады велел возвести и циркумвалационную, и контрвалационную линии, как бы это ни выглядело смешным в войне против такого слабого противника, как московиты. Он был опытным генералом, поэтому предпочитал лить пот солдат, нежели их кровь. И хотя его не слишком большая армия занималась этим нелегким трудом целый месяц, как раз вследствие малочисленности рабочих рук, зато теперь он мог быть спокоен на случай попытки внезапного нападения.

Следующие несколько дней принесли еще сюрпризы. Причем по большей части неприятные. Так, например, выяснилось, что посланный драгунский отряд был перебит. И еще один, коий комендант отправил через два дня после первого, собрав туда всех драгун, остававшихся у него в гарнизоне, тоже. Солдат гарнизона генерал Тотт забрал в свою армию, посчитав, что рядом со столь сильной армией городу ничто угрожать не может, а солдаты в осаде ему не помешают, драгунов же брать не стал. Для несения патрульной службы ему хватало и своего полка, а отправлять драгун штурмовать стены он бы решился только в самом крайнем случае. Что случилось с этими отрядами, генерал и комендант смогли выяснить только после того, как генерал отправил на поиски аж три роты драгун. Те попали в засаду московитов, но сумели прорваться сквозь их неожиданно дружный огонь и опрокинуть противника. Однако, начав преследование, они нарвались на еще одну засаду и сочли за лучшее прекратить погоню. После чего неподалеку от места первой засады были обнаружены тела драгун обоих предыдущих отрядов. Не все. Примерно половину тел обнаружить не удалось. Но генерала это отнюдь не обрадовало, ибо, скорее всего, участью необнаруженных стал плен. Из тех же, что отыскали, десятая часть драгун была побита стрелами, а тела остальных имели отметины огнестрельных и сабельных ран, вероятно и ставших смертельными.

Приблизительно у четверти погибших было перерезано горло, что привело шведских солдат в крайнее негодование. Убивать пленных?! Неслыханная жестокость! И хотя большинство зарезанных, судя по характеру ранений, вряд ли прожили бы более часа, все одно – это московитов никак не оправдывало. Правда, капитан фон Штайн, немец, служивший в шведской королевской армии по контракту (многие немецкие офицеры после окончания Тридцатилетней войны разлетелись по разным странам, предлагая свои услуги), предположил, что, похоже, тут действовали не совсем московиты. Судя по описанию – низкорослые лошадки, луки, халаты и мохнатые шапки – скорее, это был южный народ, называемый тартары. Подданным императора не раз приходилось сражаться с ними, поскольку они всегда входили в состав османских армий. И занимались в них тем же, чем, похоже, занимались и здесь, – грабежами и поимкой пленных, коих потом с большой выгодой продавали османским работорговцам. При этом в их обычае было безжалостно вырезать тех из пленных, кто не мог передвигаться достаточно быстро… Вот только как они оказались здесь, на севере, так далеко от своих кочевий, да еще в армии московитов, с коими они обычно воевали, фон Штайн предположить затруднился. Как и то, откуда у диких кочевников огнестрельное оружие, да еще в таком количестве, что закаленные шведские ветераны не смогли выдержать обстрел.

Впрочем, и до этих известий дела у шведов обстояли не слишком хорошо. Осада города просто неприлично затянулась. Впрочем, тому были объективные причины. Осадной артиллерии у генерала не было, а обстрел хоть и старых, но еще довольно прочных стен московитского города из полевых орудий наносил им столь слабый ущерб, что генерал уже через неделю приказал прекратить бесполезную трату пороха. Его и так было не слишком много. А стало еще меньше, после того как русские сумели вычислить обе заложенные шведскими инженерами сапы[13] и подорвать первую из них, вследствие чего генерал лишился большинства своих инженеров и саперов, а вторую перенять, захватив весь заложенный в пороховую мину заряд пороха. Слава богу, с остальным у его армии проблем не было. Сказывалась близость Нарвы, через которую в войска генерала бесперебойно поступало все необходимое. Ну до сего дня…

– Капитан Йохансон, организуйте поимку лодок из распавшегося понтонного моста, и… полковников Фергюссона и Горна ко мне, – коротко распорядился генерал, разворачиваясь и направляясь в свою палатку, чтобы привести себя в порядок.

День начался гораздо раньше, чем он рассчитывал. Ну да, значит, так захотел Господь. Ибо он никогда не оставлял своим благоволением своих верных сынов, коих вся Европа, кто со страхом, кто с благоговением, именовала северными львами. Московитский медведь рискнул вылезти из своей берлоги. Что ж, шведский лев быстро загонит его обратно…

Командиры Далекарлийского полка полковник Свен Фергюссон и драгунского Седерманландского полковник Клаас Горн прибыли в палатку генерала ровно через полчаса. За это время Тотт успел умыться и одеться и как раз завтракал приготовленной ординарцем яичницей. Впрочем, к приходу полковников он уже закончил и смог сразу же приступить к постановке боевой задачи.

– Итак, господа, я расцениваю произошедшее как попытку московитских разбойников лишить нас базы снабжения. И должен признать, начали они неплохо. Разрушение понтонного моста лишило нас возможности немедленно оказать помощь городу, который, как вы знаете, почти не имеет гарнизона. Но торжество московитов продлится недолго. Обстрел их новыми снарядами, на мой взгляд, не выглядит достаточно эффективным, к тому же в городе распоряжается толковый шведский комендант, так что даже если московиты и решатся на немедленный штурм, уверен, Нарва сумеет продержаться столько, сколько понадобится, чтобы мы успели прийти на помощь. Оказать ее я поручаю именно вам, господа. Вам, полковник Горн, надлежит выслать людей вдоль берега реки, они должны отыскать и перехватить те лодки из разрушенного московитами понтонного моста, кои успели отплыть далеко от лагеря, затем вы вместе с полковником Фергюссоном посадите своих людей на…

– Господин генерал, – бесцеремонно прервал его буквально ввалившийся в палатку капитан Йохансон, – Нарва горит!

– Горит? – Генерал недовольно свел брови. Что бы там ни происходило, шведский офицер не должен забывать о субординации и правилах обращения младшего к старшему. – Ну и что? Обстрелы часто приводят к пожарам, так что не вижу никакого основания удивляться тому, что…

– О, господин генерал, – крайне невежливо прервал его капитан, – вы посмотрите, как она горит!

На этот раз генерал уже едва удержался от того, чтобы отчитать своего офицера за вопиющую несдержанность, но он знал капитана Йохансона уже давно, поэтому нотки отчаяния, явно слышавшиеся в его голосе, заставили Якоба Тотта на время отложить разбор возмутительных манер капитана и встать и выйти из палатки.

– Да-а-а, – протянул генерал после трехминутного молчания, – я ошибся, господа. Московиты применили воистину дьявольское оружие. И Господь непременно покарает их за это. Такое чудовищное пламя… – Генерал вздохнул. – Что ж, господа. Я отменяю свой предыдущий приказ. Московиты совершенно точно не будут штурмовать город. Там нечего штурмовать… – Будто в подтверждение его слов, из-за стен Нарвы донесся грохот взрывов. Генерал горько усмехнулся и добавил: – И у нас больше нет никаких запасов. Поэтому… капитан, сообщите всем командирам полков, что я хочу видеть их у себя через час. Мы… снимаем осаду. Она более не имеет смысла.

Но через час генералу Тотту пришлось обсуждать совсем не тот вопрос, что он планировал, поскольку примчавшийся драгунский патруль сообщил, что к лагерю его армии приближается большое войско московитов.

Иван чувствовал сильное возбуждение. Войско, вместе с которым он двинулся в Лифляндию, составляло ровно треть всех русских сил. Тридцать тысяч пехоты, пять тысяч регулярной и десять тысяч союзной кочевой конницы при двух полевых артиллерийских полках. То есть с учетом полковой артиллерии в войске имелось более двухсот орудий. И еще доселе невиданная новинка – ракетный полк. Новое, до сего времени неизвестное русское оружие, кое, однако, все видевшие его в действии оценивали не слишком высоко. Ибо придуманные каким-то розмыслом снаряды били хоть и довольно далеко, не менее чем на версту, а самые большие почти на полторы, но все же неточно. Попасть одиночной ракетой хотя бы и в полк, даже стоящий на месте, нужно было умудриться. Да и из залпа в десяток ракет попадания в таковую цель получались токмо случайно. Но государь повелел ракеты делать, а для их применения сформировать три ракетных полка, на вооружении коих было по восемьсот пусковых треног, к каждой из которых было положено по тридцать ракет. Еще один такой полк входил в состав армии Беклемишева, двигавшейся из Полоцка к Риге, а третий с еще одной русской армией сейчас направлялся к Вендену из лагеря под Псковом. Еще одна русская армия, а вернее, корпус под командованием генерала Никиты Ванхорнова, сына голландского капитана Эразма ван Хорна, одним из первых пришедшего на службу к русскому царю и вскоре после этого принявшего русское подданство, а затем и православие, скорым маршем двигался к Режице.

Войско, с которым шел царевич, было самым большим, потому что его противником выступала единственная имеющаяся в Лифляндии шведская армия. После ее разгрома войско должно было двинуться на Дерпт, коему теперь вновь предстояло стать Юрьевом, а затем на Ревель, коему после этого надлежало впредь именоваться Колыванью. Ну да пока до воплощения этих планов было еще далеко. Сначала предстояло разгромить шестнадцатитысячную шведскую армию, которая, несмотря на подавляющее численное превосходство русских, все равно была противником сильным и опасным.

Первым в дело вступила союзная конница кочевников – переправившись через реку Нарва, она начала разорять земли Нарвского лена, захватывая крестьян и грабя деревни. За каждую живую душу в приимных избах, обустроенных под Псковом, как раз на месте покинутого армией района сосредоточения, кочевникам было обещано за мужчину – десять копеек, за женщину – семь, за дитенка любого пола и возраста – пять. Причем батюшка сомневался, не стоит ли уравнять всех, дабы у кочевников не было соблазна в случае опасности избавляться от более «дешевого» ясыря. Брать грех на душу, побуждая сынов степей простодушно резать женщин и детей, не хотел никто. Но затем решили оставить так. Ибо, по всем расчетам, в Лифляндии кочевникам было не от кого убегать. Единственная реальная сила шведов была сосредоточена у Ивангорода, а гарнизоны в остальных городах стояли ну просто очень хлипкие. От десятка до максимум, в Риге, трех сотен солдат и драгун.

В помощь иррегулярной коннице кочевников и для руководства оными командовавший армией генерал Турнин выделил еще полк драгун. Впрочем, основной их задачей было охранять ракетный полк, неспешно двигавшийся к Нарве всем своим огромным обозом. Применять столь неточную артиллерию решено было только по таким огромным целям, как крепости и города… Хотя в нескольких стычках драгуны вместе с кочевниками поучаствовать успели. Поскольку для успешного использования нового оружия необходимо было обеспечить максимальную скрытность его развертывания, требовалось вытеснить шведские патрули из окрестностей Нарвы. А в прямом противостоянии со шведскими драгунами кочевники оказались слабоваты вследствие практически полного отсутствия у них огнестрельного оружия. Но с помощью драгун все удалось проделать весьма успешно. Так что когда рано утром далеко на северо-западе в небе появились сполохи, проснувшийся царевич в возбуждении выбрался из палатки и некоторое время зачарованно смотрел в ту сторону. Потому что это означало – началось…

– Ну, с почином, царевич-государь, – возбужденно поприветствовал его подскакавший Лукьян.

– Не государь, Лукьян, сколько раз тебе повторять, – досадливо прервал его царевич.

Лукьян тут же прикусил язык. Да уж, его старый, еще по царевой школе, приятель после возвращения из Приамурья заметно изменился. Почти совсем исчезла изрядно ослабевшая еще в Приамурье, но иногда еще прорывавшаяся бесшабашная лихость. Изрядно прибавилось сдержанности, внимательности к словам. Вот и это тоже. В Приамурье его кто только так не именовал, и ничего, а нынче эвон – сердится. Да и странных людишек к себе приблизил. Крещеного ногайца инока Иону и кирасирского капитана. Откуда они взялись? Лукьян с царевичем почитай уже десять лет как не расстаются, а он никогда до того их не видывал. Батюшка царь Федор навязал? Так вроде царевич и не против. Не только их подле себя терпит, но и часто советуется. Ох, не к добру это…

– Началось, царевич, – будто в унисон его мыслям произнес подошедший к ним генерал Турнин.

Царь Федор II Борисович сумел-таки отучить русскую знать как от местничества, так и от нарочитого уничижения, когда к вышестоящему обращались униженно, обзывая себя «холопем». Впрочем, еще со времен Польской войны было установлено царем и навечно принято Земским собором, что на Руси православный холопом быть не может. Ну не может, и все! И следили за этим строго. Боярин Катырев даже вотчины через это лишился. Упрямиться вздумал старик…

Иван считался главнокомандующим всей армией, но в вопросы руководства конкретными воинскими отрядами старался не лезть. Отец перед отправлением два вечера рассказывал ему о том, как сам ходил воевать свеев и как так же старался не перечить своему зятю и верному другу князю Михаилу Скопину-Шуйскому.

– А тебе, сынок, и вовсе делать этого не след. У меня-то за спиной уже Южная война была, и то я понимал, что полководец из меня аховый. Единственное, чем я мог помочь своей армии, так это снабженцев в кулаке держать и не мешать моим воеводам. То и тебе советую.

– А как же ты тогда под свейские пули-то попал? – удивился царевич, припомнив историю, кою сержанты непременно рассказывают всем новикам.

Отец усмехнулся:

– Да по глупости, конечно… ну и само так сложилось. Стрельцов со старых приказов свеи опрокинули, ну оне и побегли. А я их остановить пытался.

– Удалось?

– Удалось-то удалось, – вздохнул царь, – да токмо жив остался лишь благодаря дяде Акиму покойному. Ежели бы не доспех, из его стали сработанный… – Царь сокрушенно махнул рукой. – Но я тебя вот о чем подумать прошу. Как думаешь, на пользу или на вред России пошло бы, ежели бы я тогда голову сложил?

Царевич возмущенно вскинулся:

– Ну ты и сказал, батюшка! Да ежели б ты тогда… да это ж сколько всего ты сделать не успел бы… Я после всего, с чем в Приамурье мне столкнуться пришлось, вообще не знаю, как тебе столько всего совершить удалось.

– Люди помогали, – усмехнулся царь. – Кстати, я и тебе пару людишек порекомендовать хочу. Приближать их к себе али нет – токмо тебе решать. Но спытать их попробуй. Мне думается, от них большой толк быть может.

– Попробую, батюшка, – послушно отозвался царевич. – А кто таковы?

– Один – инок Заиконоспасского монастыря Иона…

Царевич кивнул, поскольку о монастырях «особливого списка» был изрядно наслышан.

– …а второй – капитан царевых кирасир Митрий Колесников…

И вот теперь эти двое также пребывали рядом с царевичем. Но в отличие от драгунского лейтенанта и генерала встревать в разговор не спешили. Они вообще по большей части молчали, открывая рот только тогда, когда царевич спрашивал их о чем-то. И Иван не так давно внезапно поймал себя на мысли, что ранее подобных людей он почти что не замечал, их затмевали шумные, яркие и обращающие на себя внимание. Ну вроде Лукьяна. А теперь вдруг как-то разом начал видеть и других, именно таких… И понял, что отец снова преподал ему урок.

– Когда выступаем, генерал? – взяв себя в руки, спокойно поинтересовался царевич.

– Нам до свейского лагеря три часа пути. Так что немедля, как позавтракаем. А патрули я уже выслал.

– Не сбегут свеи-то?

Генерал пожал плечами:

– Не думаю, царевич. Оне про нас вряд ли прознали. Свейских патрулей поблизости замечено не было, а наши шибко далеко также не отдалялись. И сторожились шибко. Есть надежда, что свеи их не заметили. Полковник же Лепнин ввечеру сообщил, что свеи все еще стоят лагерем у Ивангорода и, как ему докладывают калмыки, патрули от лагеря высылают максимум на три версты… Так что от кого им бежать-то?

– А когда оне про нас прознают?

– Все одно не думаю, что побегут, – мотнул головой генерал. – Не так-то просто им таперича бежать-то. Полковник собирался перед началом ракетного обстрела понтонный мост порушить. А без него армию так запросто на другой берег не переправить. Организовывать же переправу под ударом вражеского войска – то еще удовольствие. При таких условиях очень просто свою армию потерять. А единственную удобную дорогу в иную сторону мы перекрываем. Да и не шибко нас свеи и боятся-то, чтобы в бегство удариться. Скорее, наоборот, попытаются напасть и разгромить, на что у них, как они считают, большой шанс имеется.

– А на самом деле? – с насмешкой влез Лукьян.

Генерал посуровел, а царевич развернулся к своему приятелю и о-очень спокойно (так что у виновника даже мурашки на спине высыпали) поинтересовался:

– Лукьян, а где это тебя научили без разрешения к старшему по званию обращаться, а?

Драгун побагровел.

– Я… это… виноват, царевич-гос… кхм… – И, окончательно сбившись, потерянно замолчал.

Царевич еще пару мгновений плющил его своим спокойным взглядом, а затем снова развернулся к генералу Турнину.

– Я понимаю, что вопрос действительно не шибко уместен, но все же, генерал, каковы, по вашему мнению, наши шансы?

Генерал улыбнулся.

– С Божьей помощью побьем свеев, царевич. Иначе зачем все затевать-то было?..

Генерал Тотт стоял на холме и смотрел, как разворачиваются выходящие из леса полки московитов. А разворачивались они очень неплохо. Прямо скажем – хорошо разворачивались. Под барабанный бой, строго соблюдая равнение. Нет, шведы бы развернулись не хуже, даже лучше, но у его ветеранов за спиной было уже несколько кампаний. Московиты же не воевали почти двадцать лет. Да и до того их противниками были поляки, коих шведы за последний год громили с небывалой легкостью. Польское Посполитое рушение во главе с их крулем Яном II Казимиром армия короля Карла X Густава наголову разгромила под Торунью всего за четыре часа, захватив в плен почти шесть тысяч поляков. Захватили бы и больше, но поляки по большей части были конными, а в шведской армии конницы было всего три тысячи. Так что большинству удалось сбежать… Но московиты разворачивались отнюдь не как новобранцы, да еще и разленившиеся за столько лет безделья. И у генерала впервые засосало под ложечкой от нехорошего предчувствия. Нет, в том, что его железные ветераны, его северные львы разгромят этих… (проклятье, после увиденного у него язык не поворачивался назвать московитов варварами!) эту армию, никаких сомнений у него не было. Но вот в том, что за это придется заплатить куда большим, чем он думал ранее, числом шведских жизней, генерал уже не сомневался. Может быть, стоило последовать совету капитана фон Штайна и атаковать московитов еще до того, как они полностью развернутся? Ведь и они сами не соблюдают рыцарских правил войны, разоряя и угоняя местное население. Ну пусть не сами, но ведь кто командует – тот и отвечает! Впрочем, сейчас уже делать это было поздно. Русские практически закончили развертывание…

В этот момент со стороны лагеря у крепости, коий генерал приказал покинуть, несмотря на кажущееся преимущество укрепленной позиции, потому как не желал в самый неподходящий момент получить удар в спину от крепостного гарнизона, послышалась частая стрельба.

– Что там, Йохансон?

– Сейчас узнаю, господин генерал, – тут же отозвался капитан, вскакивая на коня и разворачивая его в сторону выстрелов…

Вернулся он через полчаса.

– Московиты вышли из крепости и атаковали оставленные вами в лагере два полка, – тяжело дыша от быстрой скачки, сообщил капитан неприятную, но вполне ожидаемую новость.

Именно потому, что генерал предполагал такую возможность, он и оставил в лагере два полка, коих, по его расчетам, должно было вполне хватить, чтобы удержать гарнизон крепости от необдуманных поступков. На стенах русские сражались храбро, но полевую выучку их войск генерал Тотт ценил не слишком высоко… до того как увидел, сколь слаженно разворачивались русские полки. Так что теперь ему оставалось лишь надеяться на то, что оставленных сил достаточно, чтобы удержать русских от атаки в тыл.

– Я надеюсь, мои солдаты разогнали этот сброд?

– Нет… не совсем, господин генерал, – угрюмо отозвался капитан. – Дело в том, что в разгар атаки московитов в тыл нашим солдатам ударили их иррегулярные войска… те самые кочевники, что доставили коменданту Нарвы столь много хлопот. Как они сумели перебраться через реку – непонятно, но как бы там ни было – сумели. И… – Капитан замолчал.

Но и так все было понятно. Генерал резко вскинул подзорную трубу и обвел взглядом спокойно стоявшие перед ним русские войска. Перед своим строем русские споро и сноровисто вязали рогатки… До сего момента он собирался предоставить русским право первого удара, а затем, остановив их, опрокинуть и погнать. Но теперь у него не оставалось выбора. Его армия оказалась между двух огней. И лучшим выходом теперь было попытаться опрокинуть стоявшую перед ним армию раньше, чем ему в тыл ударят подошедшие иррегуляры вместе с гарнизоном так и не взятой им крепости. Пока русский сводный отряд выстроит походную колонну, пока дойдет досюда, у него есть часа два – два с половиной. Вполне можно успеть…

– Сигнал к атаке! – резко приказал генерал Тотт. – И да поможет нам Бог!..

Шведы тронулись вперед мерным шагом. Царевич Иван, занявший позицию на небольшой возвышенности рядом с генералом Турниным, рассматривал в подзорную трубу приближающиеся ровные шеренги шведской пехоты, изо всех сил стараясь сдерживать охватившее его возбуждение. Вот рявкнули русские пушки, и ядра, выпущенные прямой наводкой, тут же прорубили в ровных рядах шведов кровавые просеки. Но шаг, другой, третий… и ряды шведской пехоты вновь стали монолитными. А сразу вслед за этим рявкнули и шведские пушки…

– Эк как бьют! – азартно воскликнул Лукьян. – Эх, надобно их в сабли имать! – И он нетерпеливо покосился на генерала Турнина.

Но тот продолжал молча наблюдать за приближающимися шведами.

– Илля-а-а! – внезапно послышался с противоположной стороны, от леса, рядом с которым располагались позиции шведской артиллерии, отчаянный визг кочевников.

Им и в голову не пришло дожидаться пехоту, вследствие чего все планы генерала Тотта полетели кувырком. Но это совершенно не отразилось на мерном движении железных шведских шеренг. Просто с холма, на коем возвышался шведский генерал, тут же галопом скатились два всадника, устремившиеся к приближавшимся шведским войскам, и, едва они достигли ровных шеренг, как ехавшие рысью на левом фланге боевого порядка шведские драгуны четко развернули коней и галопом поскакали в сторону азартно рубящих шведских артиллеристов иррегуляров. Туда же, молниеносно перестроившись, двинулись и два шведских полка.

– О как свеи дают! – восхищенно выдохнул Лукьян.

Да, столь четкому и быстрому перестроению можно было лишь позавидовать…

В этот момент шведы подошли вплотную к линии русских рогаток. И весь фронт русской армии окутался клубами порохового дыма. Стрельцы открыли огонь…

– Картечью бьют! – негромко произнес генерал Турнин, сумевший в стоявшем грохоте непонятно как уловить некое изменение в голосе русской артиллерии. – И шибко! Молодцы!

Царевич согласно кивнул. Хотя сам ничего такого не расслышал, несмотря на то что в свое время закончил пушкарскую школу…

Где-то около часа сражение шло на равных, несмотря на то что тридцати с лишком тысячам русских противостояло всего около семи тысяч шведов. Два шведских полка были разгромлены в оставленном лагере, а еще два пехотных и драгунский сейчас связывали боем иррегуляров и бегом подтянувшийся со стороны Ивангорода бывший крепостной гарнизон… Над полем боя висел неумолчный грохот. Наконец, разглядев что-то в белом дыму, напрочь закрывшем картину боя, генерал подозвал вестового и приказал:

– Передайте полковнику Кадышеву, пущай атакует полки, что свеи отправили сдерживать иррегуляров и подошедших ивангородцев.

Командир кирасирского полка Кадышев начальствовал над всей русской кавалерией. К царевичу тут же развернулся Лукьян.

– Дозволь, царевич! Ну мочи ж нет тут торчать…

Иван нахмурился, но затем кивнул:

– Токмо на рожон не лезь. Ты мне живым надобен.

– Ништо! – заорал обрадованный драгунский лейтенант, с места бросая коня в галоп. – Ух, повеселюсь!

А спустя несколько минут до стоящих на холме донесся гулкий топот конских копыт, и из-за правого фланга русского построения на рысях выметнулась русская кавалерия. Впереди, четко держа строй, на рослых конях скакали кирасиры…

Генерал Тотт опустил подзорную трубу и резким движением сложил ее. Смотреть больше было не на что. Шведы, избиваемые артиллерийским огнем и лишенные поддержки своей артиллерии, медленно отступали, все еще держа строй, но было совершенно ясно, что это – конец. Русские оказались не так слабы, как это представлялось шведам. Яростные атаки шведской пехоты не привели к прорыву строя ни одного русского полка. А теперь сражение должно было превратиться в настоящую бойню, поскольку иррегуляры и регулярная русская конница уничтожили остатки шведских драгун и два полка пехоты, которые он отрядил защищать тыл шведской армии, и сейчас перестраивались для атаки в тыл его основных сил. Генерал надеялся за то время, пока эти его солдаты будут умирать, разбить основную армию русских, а уж затем ударить по подошедшему отряду. Ну кто мог подумать, что московиты умеют так воевать?

– Капитан! – Генерал жестом подозвал к себе Йохансона.

– Да, господин генерал?

Якоб Тотт несколько мгновений угрюмо молчал, глядя на свою избиваемую армию, а затем негромко заговорил:

– Я напишу письмо королю. В трех экземплярах. Подберите еще двоих солдат из числа хороших наездников. Вы должны обязательно доставить королю мой рапорт. Похоже, мы сильно недооценили московитов. У них великолепные солдаты. И отличные командиры. Им, конечно, еще не хватает боевого опыта, но… боюсь, мы предоставим им достаточно возможностей его набраться. Поэтому король непременно должен узнать обо всем, что случилось здесь. Вам понятно?

Капитан мрачно кивнул:

– Да, господин генерал. Но я бы предпочел…

– Мне неважно, что вы предпочли бы, – оборвал его Тотт, – идите и подберите еще двух гонцов. А я пока приготовлю письма… – Он повернулся и несколько деревянным шагом удалился в свою палатку.

Через десять минут, когда русская конница с лихим криком ударила в спину отчаянно обороняющейся шведской пехоте, генерал вышел из палатки и протянул трем стоящим перед ним воинам по запечатанному его личной печатью пакету.

– Вот. Хотя бы один из вас должен добраться до короля. Иначе нашу страну ждут неисчислимые страдания. Вам понятно?

– Да, господин генерал, – ответил за всех капитан Йохансон.

– С Богом! – кивнул генерал.

Все трое практически одновременно взлетели в седла и, отдав честь своему командиру, бросили коней в галоп.

Генерал проводил их взглядом и махнул рукой, подзывая ординарца.

– Коня мне!

Взобравшись в седло, генерал Тотт выметнул из ножен шпагу и, кивнув личному конвою, пустил своего рослого вестрагетландского жеребца крупной рысью. Он сделал все, что мог, дабы предотвратить… ну или помочь сколь можно скорее исправить ужасную ошибку, коя была допущена его королем в отношении московитов. Теперь ему осталось только достойно умереть…

Но даже этого Господь ему не дал. Потому что не успел генерал проскакать и полсотни шагов, как ему навстречу вынеслось не менее пятидесяти всадников регулярной конницы московитов. Генерал вытянул руку со шпагой вперед, другой выхватил из седельной сумки пистолет, досадливо припомнив, что не проверил, есть ли порох на полке, и пришпорил коня. Но тут кто-то из московитов налетел на скакуна генерала сбоку и, рубанув по шпаге, вышиб ее из руки генерала. Конь генерала от мощного удара зашатался и начал заваливаться. Якоб Тотт направил на нависшего над ним московита пистолет и нажал курок… но вместо выстрела услышал только сухой щелчок.

– Ништо! – взревел московит. – Вот царевичу подарок-то будет!

И в следующее мгновение генерал почувствовал, как что-то ударило его по голове.

Он только после войны узнал, что вовремя до короля не успел добраться ни один из его гонцов…

Лукьян сноровисто сдернул обмякшее тело свейского генерала с упавшей лошади, обеспокоенно приложил пальцы к шее, где, как его научили в военной академии на занятиях, ведомых дохтуром, можно было нащупать биение пульса, показывающее, жив человек либо мертв, и удовлетворенно кивнул:

– Жив… – После чего вбросил в ножны саблю, рукоятью которой он и вышиб дух из свея, и принялся сноровисто вязать генерала…

Карл X Густав не только изначально ошибся, послав на границы московитов армию, дабы, как он считал, предупредить их от ввязывания в его войну, но, к несчастью, умудрился еще и усугубить эту ошибку. Вследствие своего, как выяснилось позже, необоснованного пренебрежения московитами. Когда до него дошли первые известия о появлении русских в Лифляндии, шведская армия как раз осаждала Варшаву. И взятие сего города, столицы Речи Посполитой, шведский король посчитал куда более важным, чем необходимость выгнать из Лифляндии промышляющие грабежами и разбоями разрозненные отряды московитов… Ну потому что любому разумному человеку было понятно, что ни на что большее эти московиты все равно не были способны. Поэтому, прочитав письмо, отправленное ему комендантом Вендена, он лишь брезгливо скривил свое украшенное тонкими щегольскими усиками и уже слегка располневшее лицо и пренебрежительно произнес:

– Сообщите генералу Тотту, что я жду от него, чтобы он еще до зимы покончил с этими разбойниками, – после чего снова поднес подзорную трубу к правому глазу и уставился на вожделенную Варшаву.

Что ж, Варшаву он взял. Но зато потерял всю Лифляндию. За два дня до Рождества, то есть ровно через месяц после взятия столицы Речи Посполитой, в ворота захваченной шведами Варшавы влетел всадник на взмыленном коне, смертельно усталой рысью проскакавший по узким улочкам до королевского замка, где находилась резиденция шведского короля. А спустя час из замка вылетело полдюжины рейтар, которые рассыпались по всему оккупированному городу, созывая офицеров на срочный королевский совет. Ибо вести, принесенные гонцом, отправленным из уже почти павшего Динамюнде, оказались просто чудовищными. Московиты захватили всю Лифляндию, причем большинство ее городов они даже не штурмовали. Те сами упали им в руки, после того как были буквально сожжены новым оружием московитов – пороховыми ракетами, кои ранее никто не воспринимал как оружие, поскольку они обладали чрезвычайно слабой точностью и не менее слабым убойным и фугасным действием. Но как зажигательное оружие, да еще используемое против столь крупной цели, как город, они оказались страшным средством. Кроме того, в состав московитских войск входили отряды иррегуляров-кочевников, которые буквально опустошили Лифляндию…

Из Варшавы королевская армия выступила спустя неделю. Первоначально горячие головы предлагали, воспользовавшись тем, что войско московитов, похоже, практически в полном составе находится в Лифляндии, не идти на север, а двинуться на восток, в пределы России, к Москве. Но на пути этого движения находились мощные русские крепости, занятые, как докладывали опрошенные польские купцы и агенты из числа союзных немецких купцов, сильными русскими гарнизонами. А для их взятия сил у короля не было. После того как часть войск пришлось разместить в захваченных за лето польских городах, численность королевской армии составляла всего двадцать шесть тысяч человек. А то, как московиты умеют оборонять крепости, можно было понять хотя бы по тому, что далеко не самая сильная и современная московитская крепость Ивангород спокойно выдержала почти четырехмесячную осаду довольно сильного по шведским меркам войска, от коего до сих пор не было ни слуху ни духу. Оставалось надеяться, что генерал Тотт сумел отбиться и без особых потерь отвести своих солдат, каждый из которых теперь стоил для короля на вес золота, в какую-нибудь из сильных крепостей. В Ревель (о его захвате, в отличие от других лифляндских городов, пока никаких сведений не поступило) или на крайний случай в Выборг (его, скорее по отсутствию сведений о движении московитов в том направлении, чем основываясь на реальной информации, можно было условно считать находящимся в безопасности). Хотя все понимали, что отсутствие сведений ничего не гарантирует… Крепости же на западных границах у московитов были куда современнее и сильнее Ивангорода. Да и к тому же не только обладали более сильными гарнизонами, но и, в отличие от уже упомянутого Ивангорода, изначально были построены так, что представляли собой целую систему, при которой гарнизоны других крепостей могли активно поддерживать любую соседнюю, подвергающуюся осаде.

Можно было, конечно, не торопиться, собрать войска из гарнизонов, дождаться подкреплений из Швеции и ударить потом, но… собрать войска из гарнизонов означало ослабить их. Карл Густав и так старался оставлять в гарнизонах минимально возможные силы. Что же касается подкреплений из Швеции, то они были возможны лишь гипотетически. Блистательное, но разорительное правление его сестры Кристины вконец истощило шведскую казну. Впрочем, после того как бывшая шведская королева в позапрошлое Рождество нанесла столь подлый удар шведскому народу и всем истинным христианам, приняв католичество, о ней старались не вспоминать, а если и вспоминали, так только сквозь зубы… Как бы там ни было – денег на наем новых войск не было. И та армия, коей располагал король, содержалась лишь на доходы с покоренных земель. Он и на польскую кампанию решился лишь потому, что она должна была не только окупить себя, но и позволить хотя бы частично расплатиться с наделанными сестрой долгами. И так оно и было… до того момента, как в войну вступили эти проклятые московиты.

В общем, ждать было нельзя. Судя по сведениям, принесенным гонцом, московиты не собирались забирать Лифляндию себе, потому что так с землями, которые собираешься забрать, никто не поступает. Но зато делали все, чтобы и шведскому королю с той земли не досталось бы ни единого риксдалера. И это наносило по тощей шведской казне просто сокрушительный удар… Так что надо было торопиться.

Поэтому на военном совете было решено пока воздержаться от попыток осады московитских крепостей и вынудить этих варваров к полевому сражению, в коем закаленные в боях шведские ветераны, без всякого сомнения, способны были наголову разгромить вдвое и даже втрое превосходящее их численностью войско московитских разбойников. А принудить их к этому планировалось нападением на вассальное московитскому царю Курляндское герцогство, ворвавшись в его пределы стремительным маршем, коими так славилась шведская армия. Мол, ежели московиты лишают доходов шведскую казну, разоряя Лифляндию, то и шведы поступят так же с источником доходов московитской казны – Курляндией, заодно компенсировав свои потери. А уже после разгрома армии московитов планировалось двинуться наводить порядок в Лифляндии, коя, по полученной информации, была так разорена, что московиты даже не ставили гарнизонов в превратившихся в пепел лифляндских городах и крепостях.

Однако все сразу же пошло не так. Поскольку король спешил, армия двинулась в Лифляндию напрямик, через Восточную Пруссию. Это могло означать конфликт с императором, но Карл Густав решил этой опасностью пренебречь. Он считал, что Священная Римская империя германской нации была еще менее способна к возобновлению войны, чем сама Швеция, так что все возможные разногласия позже можно будет разрешить дипломатическим путем. Гораздо важнее не дать русским засесть в Митаве. Ибо это означало ту самую осаду, коей король всеми силами стремился избежать. Но, во-первых, пруссаки отнеслись к нарушению их границ крайне негативно. Наместник императора, появившийся в Пруссии после того, как русский царь, разгромив в прошлой войне поляков, передал Пруссию, ранее являвшуюся вассалом Речи Посполитой, в прямое подданство императору, не ограничился формальным выражением недовольства, на что рассчитывал Карл Густав. Наместник отдал распоряжение не продавать шведам фураж и продовольствие и всячески препятствовать их скорому продвижению, не вступая, однако, в прямое военное столкновение с ними. Поэтому армии пришлось заниматься снабжением в Пруссии будто на враждебной территории, что вызвало не только резкое возрастание противодействия со стороны местного населения, но и незапланированные потери. Они, конечно, были невелики, но не лучшим образом влияли на боевой дух солдат, принужденных с боем добывать себе продовольствие и фураж, да еще во время тяжелого зимнего марша. И, во-вторых, выяснилось, что московиты оказались откуда-то осведомлены о планах короля, поэтому отряды иррегулярной конницы союзных им кочевников начали тревожить шведские войска, едва только они покинули пределы Восточной Пруссии, что также не способствовало поддержанию высокой боеготовности армии короля. Однако до Митавы шведская армия добралась раньше русских и взяла город, пленив самого герцога.

В Митаве король дал армии небольшой трехдневный отдых, собираясь сразу после этого приступить к разграблению Курляндии так же, как московиты поступили с его Лифляндией. Однако уже к концу второго дня поступили известия о том, что всего в одном дневном переходе от Митавы замечена армия московитов. Известия были крайне отрывочны, поскольку вокруг города продолжала кружить конница союзных московитам кочевников, так что драгунские патрули регулярно попадали в засады и разведка была крайне осложнена. Еще через день, получив второе подтверждение наличия русских сил в одном дневном переходе от Митавы, Карл Густав решил не ждать, а немедленно двигаться навстречу московитам, пока они, устрашившись, не сбежали под защиту крепких стен Риги. А разграблением Курляндии заняться потом, после разгрома московитов.

На ночлег вышедшая из Митавы (где король на всякий случай оставил гарнизоном два полка, из них один был сводным, составленным из больных и наиболее уставших солдат) шведская армия остановилась в двухчасовом переходе от лагеря московитов. По докладам рейтар, два полка которых сумели настолько близко подобраться к московитским позициям, что даже вступили с ними в перестрелку, тех было не более двадцати тысяч. Правда, при многочисленной артиллерии. Ну да московитскую артиллерию в армии короля, пока еще не сходившейся с московитами напрямую на поле боя, оценивали не слишком высоко. А соотношение численности вообще вызывало уверенность в непременной и довольно легкой победе. Ну не могли московиты устоять столь малым числом против закаленных в боях шведских ветеранов. Кстати, похоже, они тоже так считали. Потому и активно строили полевые укрепления. Рейтары доложили о шести редутах – пять располагались в линию, а еще один предварял ее в самом центре позиции.

– Господа, завтра мы покончим с московитами, – твердо заявил король шведов, готов и венедов Карл X Густав на вечернем совещании. – В сем у меня нет никакого сомнения. Поэтому я предлагаю заняться планированием того, куда далее двинется армия и какие задачи нам следует решить в первую очередь…

Но ночью шведский лагерь был разбужен странными звуками. А затем с небес на землю, страшно шипя и плюясь огнем, сплошным потоком начали падать странные снаряды. При падении они взрывались, впрочем более сея панику, чем убивая, но вот пожаров от них возникло куда как много. Тушить не успевали, и потому в лагере вскоре раздалось несколько оглушительных взрывов. Это взорвались четыре повозки с порохом для орудий. Что еще более усилило общую сумятицу, несмотря на то что странные снаряды уже прекратили падать… И в этот момент от границ лагеря послышался едва заметный в этом шуме и треске свист стрел. Вследствие всеобщей неразберихи отпор сумели оказать не сразу, так что московитские иррегуляры, коих, по приблизительным подсчетам, подступило к лагерю около пяти тысяч, успели выпустить по несколько десятков стрел. А потом они исчезли в ночной темноте, и несколько залпов пушек, кои успели развернуть и снарядить картечью, судя по всему, пропали впустую.

Только через четыре часа в шведском лагере все более-менее успокоилось. К девяти часам утра шведский король, проехав по лагерю, заполненному измученными бессонной ночью солдатами, взиравшими на своего короля красными, воспаленными глазами, созвал в своей палатке, уставленной жаровнями с горящими углями, военный совет.

– Итак, господа, со вчерашнего дня положение армии осложнилось, – начал Карл Густав. – Похоже, вчера московиты применили против нашего лагеря те самые ракеты, коими они сожгли лифляндские города. И я оцениваю их применение как весьма успешное. Убитых не очень много – всего около сотни солдат, но зато раненые, причем по большей части стрелами, весьма многочисленны – почти четыре тысячи человек. Половина из них после перевязки вполне способна встать в строй, хотя, сами понимаете, полноценно сражаться они все равно не смогут, а вот другая половина встать в строй неспособна. Да и остальные солдаты устали, поскольку не смогли ночью отдохнуть. У пушек осталось пороха едва на два часа стрельбы. И я не уверен, что следующая ночь не окажется столь же беспокойной, как эта. Я жду ваших предложений.

После непродолжительного молчания вперед выступил фельдмаршал Кенигсмарк.

– Ваше величество, у нас два выхода. Первый – не отступать от вчерашнего плана. Быстрым маршем выдвинуться к стоящей неподалеку армии московитов и, разгромив ее, полностью устранить всякую опасность повторения нынешней тяжелой ночи, да еще и пополнить в ее лагере все необходимые нам запасы. После чего стремительным броском овладеть Ригой, где и встать на отдых, занявшись сбором сведений о русских и планированием дальнейшей кампании. Второй – отступить к Митаве, где пополнить запасы и вылечить солдат. После чего начать все сначала, рискуя тем, что либо к московитам подойдет подкрепление, либо они, не решившись на полевое сражение, сами уйдут к Риге и засядут в ней. – Фельдмаршал сделал паузу и, обведя всех присутствующих жестким взглядом своих глубоко посаженных глаз, закончил: – Я думаю, ваше величество, что нет никаких сомнений относительно того, какой именно вариант кажется нам, вашим офицерам, наиболее предпочтительным. Первый!

Король, в свою очередь, обвел взглядом присутствующих и, убедившись в том, что все они стойко выдержали его взгляд, кивнул.

– Что ж, господа, тогда выступаем через час. Покажем этим московитам, что подлое ночное нападение только разозлило северного льва.

Атака позиций московитов началась около двух часов пополудни. Разворачивание войск на заснеженном поле заняло несколько больше времени, чем обычно, так что железные шеренги шведской пехоты двинулись вперед только через два часа после того, как армия достигла поля, на котором московиты выстроили свои укрепления. Солдаты шли сквозь глубокий, по колено, снег, тяжело дыша и высоко задирая ноги. Но строй держали отлично.

До первых московитских рогаток шведские солдаты добрались только через сорок минут. И тут выяснилось, что московиты трудились все отведенное им время, словно муравьи. Они сумели не только прикрыть подступы к своим редутам ажно четырьмя рядами рогаток, но еще и вморозить их в лед, коий сотворили, растапливая снег и поливая его водой. Растаскивать их у шведских солдат получалось не шибко, приходилось просто ломать и втаптывать. И все это под непрерывным огнем московитских пушек, стрелявших, как выяснилось, не только метко, но и часто. Спустя час шведы все еще ковырялись у рогаток, а все поле, от первых шеренг до небольшой возвышенности, на которой разместилась ставка короля, покрылось унылыми фигурами раненых шведских солдат, в одиночку и небольшими группками бредущих к своему обозу. Артиллерия, которая первые полтора часа вела с русскими активную контрбатарейную борьбу, расстреляла весь порох и окончательно умолкла. Так что непосредственная атака редутов началась при полном господстве на поле боя пушек московитов.

– Да что же они так возятся! – в нетерпении вскричал король. – Я думал, что к сему часу моя кавалерия уже будет гнать выбитых из редутов московитов!

– Прошу простить, ваше величество, – почтительно склонился к нему фельдмаршал Кенигсмарк, – но ваши солдаты уже штурмуют редуты. Задержка была вызвана лишь тем, что московиты пошли на изрядную хитрость. Кроме многочисленных линий рогаток, призванных подольше задержать ваших солдат в зоне наиболее действенного огня их оказавшейся куда более опасной, чем мы предполагали, артиллерии, они полили валы редутов водой, коя, замерзнув, превратилась в лед. И потому вашим солдатам приходится либо рубить ступени, либо подкладывать под ноги обломки рогаток, что также не способствовало ускорению продвижения. Но теперь все в порядке. Вскоре мы можем ожидать известий о взятии редутов.

И как бы в подтверждение его слов со стороны сражения донесся громогласный рев шведских солдат. Похоже, они ворвались в первый редут. Фельдмаршал молча поклонился. Но на протяжении получаса больше никаких добрых новостей не было. Московиты держались чрезвычайно стойко… А потом появились новости плохие. Все началось с того, что со стороны обоза донеслись дикие визги:

– Илля! Алла иль алла!

Король резко развернулся и привстал в стременах. Вот как, московитские иррегуляры воспользовались моментом и атаковали обоз? Что ж, тем хуже для них! Он развернулся и сделал повелительный жест. Фельдмаршал отдал честь и, наклонившись, что-то приказал мгновенно подскочившему к нему вестовому.

Спустя несколько минут два полка рейтар (они, как и остальная кавалерия, располагались поблизости от ставки короля, поскольку любому было понятно, что глупо посылать конницу атаковать земляные укрепления), разворачиваясь на ходу, крупной рысью начали выдвижение в направлении обоза. Король бросил небрежный взгляд в ту сторону и вновь приник к окуляру подзорной трубы. О московитских иррегулярах можно было забыть…

Но забыть о них не удалось. Потому что, сделав несколько залпов из луков и попав под первый залп рейтар, иррегуляры, как, впрочем, это и предполагалось, развернули коней и бросились наутек, продолжая при этом осыпать преследующих их рейтар стрелами. Но через полверсты после последних саней обоза кони рейтар внезапно вынесли их на батарею из почти пяти десятков пушек. Те открыли частую стрельбу, начав с залпов по пяти орудий зараз и нарастив их до двух с половиной десятков орудий в залпе, засыпав приближающих рейтар просто дождем картечи. А когда ряды тех под жестким огнем окончательно смешались, из-за пушек в пики ударили московитские кирасиры, окончательно опрокинув рейтар и отдав их на растерзание кочевникам, кои набросились на остатки двух полков, закинув луки за спину, зато раскручивая над головой петли арканов…

Ничего этого король не видел. Единственное, о чем ему сообщили несколько вырвавшихся из кровавой петли рейтар, так это что от двух полков рейтар остались только эти несколько всадников… и что дорога на Митаву перекрыта московитами. Король нервно дернул поводья и бросил взгляд в сторону обоза. По самым скромным прикидкам, там скопилось не менее девяти-десяти тысяч раненых шведских солдат. А это означало, что московитские редуты, с учетом того что часть солдат были просто убиты, штурмует едва восемь тысяч шведских солдат, уже измученных долгим боем. Похоже, сражение склонялось явно не в пользу шведов.

– Фельдмаршал, мы должны сбить московитов с дороги, – мрачно приказал король. – Похоже, сегодня Господь не на нашей стороне. Нам нужно отходить к Митаве!

Фельдмаршал Кенигсмарк поклонился и, развернувшись к трем оставшимся кавалерийским полкам – королевскому кирасирскому и двум драгунским, взмахнул шпагой. Суровые северные всадники молча двинули коней, даже не подозревая, что их ждет не только несколько десятков пушек, но и целая московитская армия числом не менее той, чьи укрепленные позиции они столь упорно и столь безуспешно штурмовали. Ловушка генерал-воеводы Беклемишева, расставленная для шведской армии с помощью созников-курляндцев, которые вывели в тыл шведам половину русского войска, заранее сосредоточенного для отпора шведскому королю, – захлопнулась…

До Стокгольма Карл Густав добрался на курляндском судне. Из Виндавы. Сопровождаемый всего лишь сотней кирасир личной охраны, которым повезло вырваться из той чудовищной ловушки под Митавой, в коей и сгинула вся шведская армия. Причем это могло считаться чудом, поскольку по всей Курляндии развернулась настоящая охота за шведским королем… И это означало, что армии у Швеции более нет. И все ее завоевания на материке можно считать потерянными… если не случится нечто совсем уж невероятное и у Швеции не появится новая армия, способная сокрушить московитов. Те, к кому шведы ранее относились столь пренебрежительно, оказались самым страшным врагом.

В Лифляндии между тем все шло своим чередом. Кочевники вернулись к своему занятию по ловле людей, и в самом конце января около пяти тысяч кочевников по льду перешли на остров Моонзунд, а с него на Эзель и далее на остальные острова Моонзундского архипелага. Поскольку лишь там еще оставалась добыча, остальная Лифляндия практически обезлюдела… А русские армии двинулись на север, к Выборгу, его удалось взять аккурат на Благовещение. На сем первый этап войны, кою уже все стали именовать Северной, завершился.

За лето большая часть войска была отведена в гарнизоны западных крепостей. На отдых и лечение. Взамен из крепостей были выведены стоявшие там гарнизоны, из них, дополненных новобранцами из учебных рот, была сформирована армия численностью в восемьдесят тысяч воинов. Расчеты полков полевой артиллерии также были заменены пушкарями из крепостных артиллерийских полков. Царь решил дать понюхать пороху максимальному числу своих воинов. Потери даточных отрядов кочевников были не слишком велики, всего около полутора тысяч всадников, да и те более от того, что уровень медицинского обеспечения в отрядах кочевников был практически нулевым и едва ли не большая часть раненых почти неминуемо гибла. Но дохтуров не хватало для заполнения штатных должностей в регулярной армии. Общая численность всех войск, сосредоточенных к исходу лета в лагере у Выборга, достигла ста пятнадцати тысяч человек. Но это была отнюдь не крепко сбитая, слаженная и уже закаленная в боях сила, в кою превратились те полки, которые сейчас были отправлены в гарнизоны, а пока еще сборище пусть и неплохо обученных, но не слишком притершихся друг к другу людей, чья боевая ценность была еще довольно условной. Хотя учения в лагере шли практически непрерывно. Но если бы у шведского короля оставалась под началом его старая, составленная из ветеранов армия, пусть и вчетверо уступавшая численностью русской, разумному человеку, задумай он побиться об заклад на чью-нибудь победу, скорее, следовало бы поставить именно на нее. Но такой армии у Карла Густава более не было…

Такой – да. Но Карлу X Густаву удалось-таки совершить чудо. Шведская армия, будто птица феникс, за весну и лето сумела возродиться из пепла. Выжав из риксдага чрезвычайный военный налог, шведский король все это время вербовал и обучал полки. Новую армию удалось даже слегка разбавить ветеранами, забрав из шведских гарнизонов в Поморье и захваченных городах Речи Посполитой почти две тысячи старых, опытных солдат и заменив их едва обученными новобранцами. Конечно, это резко снижало боеспособность гарнизонов, но король считал, что главное – остановить московитов. Если не суметь это сделать, все остальное – бессмысленно. Чтобы сформировать полностью потерянную полевую артиллерию, король велел разоружить два галеона и изготовить для их орудий полевые станки. Более брать артиллерию было неоткуда. Впрочем, оба разоруженных галеона тоже пошли в дело, прекрасно исполнив роль войсковых транспортов. Так что двенадцатого августа в маленьком деревянном финском городишке Гельсингфорсе высадилось двадцативосьмитысячное шведское войско, там к нему присоединилось еще около тысячи солдат, собранных из шведских крепостей в Финляндии, в коих теперь вовсе не осталось гарнизонов, и почти двенадцать тысяч местного финского ополчения. И спустя неделю эта сводная армия скорым маршем двинулась в сторону Выборга. Это были все войска, которые смогла собрать максимально напрягшая все свои истощенные силы Швеция.

Карл Густав был умным человеком. Он сумел сделать правильные выводы и вовсе не собирался атаковать русских, показавших такую стойкость в обороне даже против его старой, составленной из закаленных ветеранов армии. Наоборот, теперь он сам собирался обороняться. Он хотел расположить свою армию в шестидесятиверстном дефиле между морским побережьем и озером Сайма, вернее, целой системой озер под общим названием. После чего, контролируя передвижения отрядов московитов с помощью патрулей из местных финнов, вынудить их к атаке своих укрепленных позиций, в ходе которой он собирался полностью разгромить их армию. И уже после этого предпринимать шаги по восстановлению своих позиций в Лифляндии. На всех остальных фронтах в этот год планировалось лишь удержание позиций…

Русские войска подошли к укрепленному шведскому лагерю девятого сентября. И шесть следующих дней король Карл X Густав имел возможность наблюдать, как русская армия обустраивает свой укрепленный лагерь. Причем всего в полуверсте от шведского. Московиты обустраивались основательно. Наблюдатели докладывали, что они даже выкладывают печи, как будто собираются здесь зимовать. Это слегка обеспокоило короля, но затем он решил, что даже к лучшему, что московиты не пытаются обойти шведскую армию, вынуждая ее оставить обустроенный и хорошо укрепленный лагерь для пресечения этого их маневра, а сразу решили занять позицию напротив. Он еще успеет придумать, как вынудить московитов атаковать. Но когда они наконец закончили…

Все началось перед рассветом. Король вновь был разбужен уже знакомым шипением, раздавшимся с небес. Карл Густав зло усмехнулся. На этот раз шведский лагерь оказался подготовлен к обстрелу куда как лучше. Весь порох, а также большинство иных припасов хранились в специальных складах, оборудованных в землянках с накатом из бревен, коий эти дьявольские московитские снаряды не могли пробить. Личный состав размещался по большей части в шалашах из веток, их легко было восстановить. А убойное действие ракет, как они уже знали, было крайне невелико. Кроме того, по всему лагерю были расставлены бочки с водой. Новое оружие московитов не могло нанести королевской армии слишком уж большого вреда. В тот раз им это удалось только потому, что шведы были к нему не готовы…

Как видно, московиты и сами довольно быстро поняли это, поскольку обстрел прекратился спустя всего лишь полчаса. А затем начался другой.

– Что это? – недоуменно спросил король, когда огромная бомба взорвалась в полусотне шагов от него, убив одного и ранив еще троих шведских солдат.

– Это – осадная мортира, ваше величество, – угрюмо отозвался один из офицеров его штаба, артиллерийский капитан Вивека Линдбэк. – И весьма большого калибра. А кроме того, московиты бьют и из больших шестидесятифунтовых пушек, причем калеными ядрами. Похоже, те печи, что они клали, предназначались как раз для каления ядер.

Карл Густав скрипнул зубами. Эти… московиты. О, как они… Он прекрасно представлял, что ждет его скученную на небольшом пространстве лагеря сорокатысячную армию, по которой будет вести огонь осадная артиллерия. Все построенные укрепления и укрытия пушки и мортиры московитов, предназначенные для того, чтобы разрушать крепостные бастионы, разнесут в щепки очень быстро. А о потерях среди солдат и говорить нечего…

Попытки шведской артиллерии вести контрбатарейную борьбу привели к тому, что шведы в течение двух часов потеряли более трети своих орудий. И не то чтобы московиты были столь уж искусны в стрельбе, нет, шведы им ничуть не уступали, просто московитская армия оказалась буквально напичкана артиллерией. И по каждой шведской батарее полевого калибра, едва она открывала огонь, тут же начинало работать не менее четырех таких же московитских. Избиение шведской армии, так и не вступившей в сражение с московитами, успешно продолжилось.