Чужой ребенок Трауб Маша

Скандалы, бесконечные скандалы. Лариса уже забыла, когда нормально разговаривала с сыном. Все на крике. Когда он был маленький и только начинал ходить, Лариса как-то пожаловалась Даше – вынужденной подруге по детской площадке:

– Вот исполнится два года, отлуплю.

– Почему в два года? – перепугалась Даша.

– После двух лет можно, – сказала Лариса.

Даша подхватила ведерки, совочки и убежала. Лариса тогда подумала, что она одна такая – жестокая. Неправильная. Надо быть доброй, разумной и терпеливой. А она? У нее прямо руки иногда чесались – дать хорошенько Даньке по заднице, чтобы замолчал.

Он рос сложным ребенком – орал без конца. Устраивал истерики. Делал назло. При этом не вылезал из болезней. Бронхит, энурез, панкреатит, загибы, перегибы, отиты, гаймориты, нарушение сна… Лариса так привыкла, что уже не пугалась. Врачи, таблетки. Много таблеток. Доктора ее хвалили – очень дисциплинированная мама. Что говорят – все делает и не пристает с вопросами: «А что, а почему, а точно?»

– Сходи еще куда-нибудь. Перепроверь. А вдруг ошиблись? – пугалась Даша, когда она рассказывала про очередной диагноз, поставленный сыну. Даша впадала в панику даже из-за соплей дочки. А когда делали прививки, чуть в обморок не падала. Даша смотрела на Ларису с ужасом и восхищением.

– Я ничего в этом не понимаю, я же не врач, – говорила Лариса и покупала очередной пакет лекарств.

– Но это же свое, родное. Так страшно! А вдруг чего? Лекарства же вредны… в таких количествах, – лепетала Даша.

– Ничего, вырастет, все вырастают. Вспомни, как мы росли, – говорила Лариса.

Как она ненавидела эти прогулки! Однако гуляла по часам – два раза в день. Дашу она просто видеть не могла. Но деваться было некуда – загаженная лесополоса из пяти деревьев, песочница, пропахшая собачьей мочой, скрипящие в истерике качели, ржавая железная горка-убийца. Даша просто заходилась, когда ее Ритуля залезала на эту горку.

– Спусти ее, а я снизу подхвачу, – подскакивала Даша и кидалась к горке.

Лариса спускала Ритулю, Даша с криками: «Бу-бух, ух, поймала мою деточку» – подхватывала дочку. Ларису тошнило от этих материнских причитаний: «Бо-бо, где бо-бо поцелу-поцелу, у кошки заболи, у мышки заболи, а у Риточки пройди», «Фу, кака, фу, Ритуля».

– Даш, она же не собака, зачем ты ей «фу» говоришь? Не можешь нормально сказать? – злилась Лариса.

– Так она же маленькая, – не понимала Даша. – Данюсик, иди кач-кач.

Ларисе с Дашей было удобно. Она со своей зашкаливавшей материнской любовью играла и с Данькой – качала его на качелях, лепила куличики, кружила. Брала его на руки и подбрасывала. Ловила и опять подбрасывала, Данька счастливо хохотал и просил еще. Подбегала Ритуля и тоже просилась «полетать». Даша подбрасывала дочку. Данька начинал рыдать.

– Ларис, поиграй с ним, – говорила Даша, – он же плачет.

– Поплачет и перестанет. Я не могу. У меня спина болит, – отвечала Лариса.

Она сидела на лавочке и курила. Нет, она пробовала – и играть, и сюсюкать. Но не получалось. Как будто слышала и видела себя со стороны – бред какой-то.

– Ну что ты его все время дергаешь? – иногда вступалась за Даньку Даша. – Знаешь, я тут читала в одном журнале, что мальчиков нужно даже больше целовать, чем девочек. Тогда у них в будущем не будет комплексов с девочками. Ну, ты понимаешь.

– Он должен знать, что в жизни может рассчитывать только на себя! – отрезала Лариса.

– Знаешь, я не могу как ты. Я тоже иногда так устаю, когда Ритуля капризничает. А вчера, представляешь? – Даша округлила и без того круглые пустые глаза. – Шлепнула ее по попе. Я ей говорю: не тяни в рот, грязное, а она тянет. Я рассердилась. Так мы вместе потом плакали. Я себя такой виноватой чувствовала. Даже уснуть не могла. Она же маленькая, не понимает, не виновата. А я ее отшлепала.

– Да ладно, Даш, не переживай. Мне врач одна сказала, что с детьми надо как с цирковыми животными. Сделал сальто – получил кусок мяса, не сделал – наказан.

– Господи, как ты можешь сравнивать? – Даша от ужаса открыла рот.

– А то ты не так делаешь? «Ритусик, собери игрушечки, я тебе конфетку дам», – передразнила Лариса Дашу.

– Это другое, – обиделась та.

Лариса Даньку не била. Она хватала его за руку и сильно сжимала. Так сильно, что на ручке белели следы от ее пальцев. Данька замолкал не от боли, а от страха. Нет, однажды она его отлупила. По попе. Почему-то она считала, что давать подзатыльники – нельзя. А по попе – можно. Надавала и надавала. А вечером, в ванной, от горячей воды проступили следы. Лариса испугалась – завтра к врачу идти, а вдруг не пройдет? И опять испугалась. Она не думала о сыне, ей не было его жалко, думала о себе: а вдруг врач заметит следы и решит, что Лариса – плохая мать? И Даня был такой притихший – быстро уснул, вцепившись в плюшевого медведя. Она заглянула к нему – нос сына упирался в черную пуговицу медвежьего носа. Данька подвсхлипывал во сне. Как будто рассказывал медведю про то, как мама его обидела, да так и заснул.

Все говорили, что Даня – общительный. Он тянулся ко всем – детям, взрослым. Цеплялся за чужую коляску и шел. Подходил к чужим мамам и улыбался. Мамы улыбались в ответ и говорили: «Какой обаятельный малыш». Ларису в эти моменты трясло. Ей казалось, что Данька ищет себе другую маму, хорошую, добрую и терпеливую.

– Но вы же его знаете, почувствуете, если что, – говорила ей врач во время очередного визита. Лариса знала Даню, но не чувствовала его. При всем желании не могла. Она бы много отдала за то, чтобы узнать, что такое, когда сердце обрывается. И видишь по глазам – ребенок заболел. И знаешь даже, как у него что-то болит. Потому что у тебя тоже болит. Только сильнее. Вот у Даши это было.

Когда Ритуля свалилась с горки и прорезавшимися зубиками прокусила себе губу, Лариса, глядя на подругу, поняла – вот оно. То самое чувство.

С Ритулей все было в порядке, ничего страшного, только крови много. Даша тогда стояла над дочкой на коленях и качалась, как юродивая. И закрывала руками рот, как будто у нее он тоже был в крови. А Лариса спокойно сгребла Ритулю в охапку, донесла до дома, умыла, прижгла перекисью, хотя та и орала как резаная. Дашка сидела в прихожей на стульчике и продолжала раскачиваться.

– Надо мочой, чтобы следов не было. Девочка все-таки, – сказала Лариса подруге.

– Чьей мочой? – спросила Дашка как полоумная.

– Не твоей же…

Про Даню вообще все забыли – он все это время сидел в комнате, плакал и тянул за веревочку игрушку. У него была такая музыкальная собачка: потянешь за косточку – и играет музыка.

– Спасибо тебе, – говорила Дашка Ларисе.

– Не за что.

Ларисе не было жалко Ритулю, она не хотела помогать. Она хотела, чтобы все замолчали. Заткнулись. И Ритуля, и Дашка, и Данька, и его долбаная собачка.

– Бедненький Данюсик испугался, ничего, ничего, детки, – причитала Дашка.

Лариса тогда не сказала, что сын плакал от страха за то, что сделал, – она видела, как Данька толкнул с горки Ритулю. Не случайно, а специально. Ритуля скатилась два раза, а он – один. Вот он и толкнул девочку, зная, что нельзя. Что Ритуле будет больно.

За то время, что они гуляли вместе, Лариса все узнала про Дашу – как училась, как замуж вышла, как мороженое ела во время беременности и теперь его видеть не может, как Ритуля родилась, как шкаф новый купили, как свекровь придирается, а муж молчит… Обычные бабские горести и радости. Ларисе было неинтересно и противно. С кем приходится общаться? С этой тупой, еще молодой девицей, которая может переживать из-за того, что не она, а свекровь сварила борщ. Дашка спрашивала Ларису о ее семье, но Лариса уходила от ответа. Интересовалась подробностями покупки шкафа и скандала со свекровью. Дашка с радостью переключалась. Но потом вспоминала, что хотела сказать:

– Вот ведь как бывает, Данюсик на тебя ну совсем не похож, а Ритуля – мамина доча. Да, Ритуля?

Лариса считала, что Даша слишком глупая, чтобы быть неискренней, поэтому не обижалась. При этом Лариса удивлялась, как недалекость подруги сочетается с тактом – Даша никогда не спрашивала про отца Дани. «Наверное, решила, что он меня бросил беременную», – думала Лариса.

– А говорят, – продолжала Даша, – что мальчики похожи на бабушку со стороны мамы, а девочки – на бабушку со стороны отца. Или наоборот, я точно не помню. Только я все равно в это не верю. Ритуля на мою свекровь совсем не похожа. Вот вообще ничего общего.

Лариса промолчала. Она видела свекровь Даши – они шли из магазина. Ритуля шла немного косолапя, так же как бабушка, и хмурилась так же.

– А Данюсик в кого пошел? – не унималась Даша.

– Не знаю. Скорее всего в дедушку.

Даша задумалась, но уточнять не стала – в какого именно дедушку? Лариса никогда ни про какого дедушку не рассказывала.

– А бывает так, – вытаращив глаза, говорила Даша, – что ребенок ну вообще ни на кого не похож.

– Бывает, – согласилась Лариса.

– Вот ведь беда, – сокрушалась Даша.

– Почему?

– Так ведь кто поверит, что ребенок родной? Все ж будут думать, что чужой.

– Ой, Даш, ты слышишь звон, а не знаешь, где он.

– Какой звон? При чем тут звон? Звонок, что ли? Телефон?

Даша лезла в сумку, Лариса закуривала сигарету.

Данька рос. Лариса водила его по секциям – художественная школа, музыкалка, плавание. Каждое утро выкладывала на тарелочку витамины – чтобы рос, чтобы не болел. Заставляла заниматься. Читать, считать, рисовать, развивать логику. Каждый день. Данька начинал кричать заранее. Но Лариса была непробиваема – заниматься. Потому что надо. Все говорили, что она – замечательная мать. Ребенок интересующийся, но… несдержанный. Малейший раздражитель, и Даня начинал кричать и драться. С ним никто не мог справиться – ни учителя, ни тренеры, ни воспитатели. Только Лариса. Просто потому, что он ее боялся.

Когда Лариса приходила его забирать с плавания пораньше, Даня все время косился в ее сторону. Другие дети кричали: «Мама, смотри, как я могу, видела?» Мамы или папы кричали в ответ: «Отлично, чемпион!» Дети ошалело улыбались. А Лариса сидела, уткнувшись в книгу, и ждала, когда закончатся занятия. На сына не смотрела. Даня и не просил посмотреть. Иногда они сталкивались взглядами, и сын замирал – видела она или нет, как он прыгнул с бортика? Но Лариса только перелистывала страницу.

Все думали, что она просто спокойная, уравновешенная женщина, которую ничто не может вывести из себя. Никто не замечал, что она была все время «в низком старте», в постоянном напряжении. Боялась, что сын что-нибудь «выкинет». Точнее, знала, что он «выкинет», и просто ждала момента.

Была тренировка по плаванию. Лариса читала, но в какой-то момент стала смотреть на дорожку. Она знала: что-то должно случиться. Слишком спокойно Даня вел себя в последнее время. У нее были свои приметы – хорошо долго не бывает. Надо ждать плохого. Много смеяться – к слезам.

Даню обогнала девочка – Таня – и первой коснулась бортика. Даня в воде толкнул Таню – она влипла в бортик. Рассекла бровь. Лариса сидела в ступоре. Подбежали бабушка Тани, тренер, еще один тренер. Девочку вытащили из бассейна, завернули в полотенце, побежали за аптечкой, звонить в «Скорую», звать уборщицу – на кафель с Тани лилась кровяная вода. Даня сидел в воде. Другие дети вылезли и толпились вокруг Тани. Только один Даня остался в бассейне. Он замерз без движения – губы посинели.

Лариса встала и тоже пошла к этой кучке вопящих, суетящихся людей. Никто из них не видел, что именно Даня толкнул Таню в бортик. Думали, что случайность. Дети всегда толкались, выясняя, кто первый поплывет или прыгнет, стоило тренеру отвлечься на секунду.

– Ее Даня толкнул, – вдруг сказала другая девочка. Лариса напряглась. Она видела, как сын отплыл от бортика к другому краю бассейна.

– Танечка, тебя кто-то толкнул? – спросила у внучки бабушка.

Таня не могла сказать ни да, ни нет. Она вообще не могла говорить из-за льющейся крови. Только плакала.

– А ты сама видела, как он Таню толкнул? – спросила девочку Лариса.

– Нет, не видела, – ответила девочка, – он всегда толкается. И меня тоже толкал.

– Даня, вылезай! – крикнула сыну Лариса.

Он вылез с другой стороны бассейна, там, где нет лестницы. Неудачно поставил ногу и шмякнулся на скользкий кафель. Лариса не двинулась с места. К нему подбежал тренер и поднял. Данька в этот момент расплакался.

– Потри, потри, пройдет, – говорил тренер, решив, что мальчик сильно ушибся. Данька плакал от страха перед мамой.

– Зачем ты это сделал? – спросила Лариса сына по дороге домой.

Даня молчал и сопел.

– Ты понимаешь, что ты сделал? – опять спросила она.

– Никто не видел.

– Я видела.

– Ты никому не сказала.

– Потому что я хочу, чтобы ты сказал.

– Я больше не пойду на плавание.

– Пойдешь.

– Не пойду.

Лариса развернулась и со всего маху залепила Дане по уху. Это был первый раз, когда она ударила его по голове. Он задохнулся и затряс головой. Но не заплакал. Лариса шла по дорожке, не останавливаясь. Даня ее догнал и ударил сумкой по спине.

– Да как ты смеешь? – заорала она. – Дрянь такая! Да я тебе сейчас… не знаю, что сделаю…

Даня убежал.

– Иди сюда, я сказала, – кричала Лариса, – немедленно подойди, а то хуже будет.

Даня не шел.

– Ну подожди, я тебе дома такое устрою!..

– Я не пойду домой, – крикнул он.

– Придешь, никуда не денешься. Иди сюда…

– Ты меня не поймаешь! – крикнул с надрывом Даня.

Лариса его догнала. Было нечестно – Даня зацепился ботинком и упал. Она била сына с остервенением. Он лежал и пытался укрыться ладошками. А потом вдруг развернулся и ударил ее ногой в живот. В тот момент Лариса подумала, что сейчас забьет его до смерти. Так отлупит, чтобы вообще забыл, как его зовут.

– Женщина, что ж вы делаете? – услышала она голос.

К ней шла бабушка с внуком.

– Разве ж так можно? Нашла с кем связываться. Дите же. Вон он уже дрожит от страха. Сорваться больше не на кого? – говорила бабушка.

– Не ваше дело. Не вмешивайтесь. Я мать, – сказала Лариса, но появление этой бабушки вернуло ее к действительности. – Вставай и пойдем, – велела она Дане. Тот поднялся и поплелся следом.

Дома они не разговаривали. Лариса ждала, что он подойдет. А Даня занимался своими делами, как будто вообще ничего не случилось.

– Ты хоть понимаешь, что натворил? – зашла к нему в комнату Лариса.

Данька закрыл уши руками. Он всегда так делал, когда она начинала кричать. Затыкал уши. Лариса знала, что он все равно ее слышит, но этот жест ее раздражал до такой степени, что хотелось… Кончалось тем, что она подходила, хватала сына за руки и кричала:

– Не смей затыкать уши, когда я с тобой разговариваю! Не смей! Понял?

Данька вырывал руки и пытался заткнуть уши снова. А в последнее время вообще взял моду – ложился в кровать, укрывался с головой и тихонько плакал.

– Вставай! – кричала Лариса, которую трясло уже от одного вида сына. Она срывала одеяло и пыталась его поднять. Данька хватался за пододеяльник, простыню, чтобы укрыться с головой.

Она буквально отволокла его на следующую тренировку. Но признаваться было некому – Тане наложили швы, и она не ходила в бассейн. Старый тренер уволился, пришла новенькая девочка, которая явно боялась детей и не знала, что с ними делать.

Ритуля на горке, Таня в бассейне…

Лариса с самого начала знала, что будет непросто. Наследственность. Но ни один врач не сказал бы Ларисе, когда именно и в чем эта наследственность скажется. Можно только корректировать.

Сын рос. Лариса его корректировала. Под себя. Но Даня был другой, совсем другой.

– Детишек, их видно, – говорила Дашка, глядя на дочку. – Уже в пять лет видно, какие они будут.

– Это точно, – соглашалась Лариса. Ритулю уж точно видно. Будет копия Даша. Такая же туповатая и добрая. Со своим маленьким мирком и маленькими проблемками.

А Данька… Лариса никогда не умела считать, гуманитарий, а у сына – явные математические способности, хотя и на технаря не тянет. Она любила играть в слова, придумывать рифмы. Но Даня заходился в крике, когда она сажала его за занятия по русскому – гласные, согласные, твердые, мягкие, ударные, безударные. По десять раз одно и то же, как горох об стену. Позже Лариса заметила, что сын «выключается». Сидит, кивает, но не слышит. Лариса объясняла, как могла. Даня отвечал наугад. Лариса злилась и кричала:

– Ты гадаешь, а не думаешь. Думай, а потом говори.

Однажды она не выдержала.

– Господи, почему ты такой тупой? – сказала она и хлопнула книгой.

– Я не тупой! Не говори так. Не тупой, – закричал он в истерике, – уходи, уходи отсюда!

Лариса вышла из его комнаты, оторопев от неожиданной вспышки гнева сына. Так она поняла, что он тщеславен. Но не амбициозен. Хочет, чтобы его хвалили, но так, чтобы палец о палец не ударить. Получается – хорошо, не получается – хрен бы с ним. Получалось с математикой. Он легко считал в уме, прибавлял, отнимал. Но если в слова Лариса могла и поиграть, и сочинить стишок, то с цифрами не знала, что делать. Ну, примеры написать. А его надо было увлечь. Увлечь она не могла, потому что не знала как, да и не хотела. И интерес к математике у сына угас.

Лариса прилично рисовала – всем, что под руку попадется. Краски, карандаши, мелки… А Данька рисовал из-под палки, хуже Ритули. Корявые птички, перекошенные деревья.

Даня с Ритулей рисовали «у кого лучше». Судьей выступала Даша.

– Ритуля – умничка, – восхищалась Даша, – Данюсик – настоящий художник.

– Ужас какой! – выносила вердикт Лариса.

– У кого лучше? – спрашивал Даня.

– У тебя, конечно, – говорила Даша.

– Зачем ты ему врешь? – не сдерживалась Лариса.

– Надо хвалить, а то отобьешь все желание. Я в журнале прочитала, – отвечала серьезно Даша.

– Надо указывать на ошибки. И если плохо, говорить, что плохо.

– Я так не могу, мне правда нравится, как детки рисуют. Смешно же. Данюсик старался…

Лариса решила, что попробует делать так, как Даша. Но смотрела на художества сына и непроизвольно морщилась. Даня это чувствовал.

Однажды она нашла его рисунки. Видимо, он рисовал, когда она не видела. Рисунки были спрятаны в книгу. Лариса испугалась, хотя скептически относилась к психологическому утверждению, что по картинке можно сказать, что у ребенка на душе.

Внизу листа две маленькие фигурки – одна побольше, другая поменьше. Мама и ребенок. И та, которая поменьше, перечеркнута черным фломастером. А в той, которая побольше, прямо на лице – дыра. Получалось, что себя он вычеркнул из жизни, а Ларису проткнул.

Был и другой рисунок – стол, на котором стоят две чашки. Но ни стульев, ни людей нет.

Лариса отвела его в детскую студию в местном Доме культуры. Даня хорошо себя вел, слушал, рисовал. Но под конец разбрызгал грязную воду из стакана на рисунок другого мальчика. Мальчик, готовивший «подарок» для мамы в течение нескольких занятий, горько расплакался. Картина была испорчена. Даня сказал учительнице, что случайно опрокинул стаканчик. И даже извинился перед мальчиком. Но Лариса, которой рассказали о ЧП, не верила в такие случайности.

Дома он закрылся в комнате. Сказал, что будет рисовать. Лариса не заходила – боялась спугнуть. Сидела на кухне и надеялась, что Даню «пробило». Она купила ему краски – акварельные, гуашь – в красивых коробках, банках. Разные кисточки – толстые, тоненькие. Рассказывала, из чего делают кисточки – из белки, куницы… Данька слушал, как ей показалось, с интересом. Только потом она поняла, что ему было страшно – вот эта кисточка когда-то была живой белкой.

Данька открыл дверь в комнату.

– Можно посмотреть? – спросила она.

– Можно, – ответил он.

На полу лежали открытые краски. Он их все перемешал. Испортил. Брал кисточку, макал в желтый цвет и сразу же в черный, из черного – в красный. Он очень тщательно уродовал цвета. Во всех баночках был грязный серый мутный цвет. Кисточки тоже не пожалел. Срезал ножницами и сломал.

– Что же ты наделал? – с ужасом смотрела на этот кошмар Лариса.

– Так им и надо, – ответил Даня.

– Кому им? Краскам? Кисточкам?

Лариса поняла, что в Дане есть жестокость. Не детская, случайная, проверочная, а осознанная, спланированная, изощренная.

Что еще? Да много чего. Лариса никогда не была спортивной, вообще с ужасом думала о том, как можно по доброй воле бежать, приседать, качать пресс, а Даня без тренировок совсем распоясывался. Он любил соревнования, потому что почти всегда выигрывал.

Как-то ему, помимо почетной грамоты, вручили памятный значок. Он уронил значок в бассейн.

Лариса стояла на бортике и просила: «Даня, хватит, вылезай». Сын нырял за значком. Хватал воздух и опять нырял. Но до дна достать не мог. Лариса видела, что он устал, нахлебался воды и уже не может дышать. Но Даня своего добился – вынырнул со значком в руке. Совершенно счастливый.

– Я нашел его! – закричал он на весь бассейн.

Они шли домой. Лариса несла грамоту, а Даня сжимал в кулаке значок. Дома он хотел приколоть его на куртку. Но когда стали прикалывать, застежка сломалась. Даня закатил истерику. Сжимал в одной руке значок, в другой – застежку и с остервенением прикладывал одно к другому. Сжимал, открывал ладонь… застежка не держалась. Он расцарапал руку до крови, но кричал не от боли, а от обиды. А потом стал бить себя по голове кулаками. Сильно.

– Прекрати, – сказала Лариса. Она перепугалась не на шутку. – Тебе же больно.

– Пусть, пусть, – кричал Даня, – пусть мне будет больно!

– Даня, я тебе этих значков сколько угодно куплю. Они же везде продаются. В любом магазине, где пластилин и карандаши. И грамоты везде продаются. Хочешь, я тебе и грамоту куплю?

Она хотела как лучше. Хотела его успокоить. Хотела, чтобы он прекратил лупить себя по голове. Она и вправду была готова бежать покупать целую упаковку значков. А получилось…

Даня посмотрел на нее с ужасом и недоверием.

– Продаются? – спросил он.

– Конечно.

– Как карандаши и пластилин?

– Да. А где их, по-твоему, берут?

– И их можно купить?

– Можно, конечно.

– Кто захочет может купить? Даже ты?

– Да.

– А медали золотые?

– Нет, только так покрашены.

– Я… я… я… – Данька начал натурально стонать, – я тебя не люблю. Я никого не люблю. Ты дура, какашка…

И только тогда до нее дошло, что не надо было говорить ему про магазин. Даня понял, что его обманывали. И все эти награждения – невзаправду. Не по-настоящему.

Она думала, что Данька больше не будет ждать соревнований и бросит плавание. Но сын ходил на тренировки и ждал соревнований. На тренировках он был первый, а на соревнованиях – последний.

– Не могу понять, что с ним происходит, – говорил Ларисе тренер, – я его не узнаю.

Она слушала и кивала. После соревнований сын подходил к призерам, хмыкал и говорил:

– Такую грамоту можно в магазине купить. И значок. И медаль. У меня дома полно таких значков и медалей.

В раздевалке завязывалась драка. Призеры рыдали. Данька подзуживал – «любой может купить».

– Это не считается! – кричали мальчишки.

– Считается.

– Здесь другие! А в магазине другие!

– Нет, – стоял на своем Даня, – одинаковые! И медали не золотые.

– Неправда!

– Спросите у тренера.

Мальчишки побежали спрашивать тренера и вернулись довольные. Видимо, тот сказал, что медали золотые. У Дани и так не было друзей в секции, а после этого случая его вообще обходили стороной.

Лариса поняла, что сын проигрывает специально, чтобы не получить медаль. Чтобы не дать себя обмануть.

Лариса водила его на детские спектакли, потому что сама любила театр. Даня сначала убегал из зала, потом смотрел куда угодно – на люстру, соседа справа, только не на сцену. Даже старые детские фильмы, которые любила она – «Буратино», «Пеппи Длинныйчулок», «Морозко», – Даня смотрел вполглаза.

– Тебе неинтересно? – спрашивала Лариса.

– Они не настоящие, – бурчал сын, – это люди переодетые.

– Правильно, актеры. Такая профессия.

– Они изображают. Они не настоящие. Я тоже так могу.

– Нет, не можешь. Этому надо учиться.

– Ты можешь. Ты меня обманываешь, и я верю.

– Я тебя не обманываю.

– Все взрослые обманывают.

Лариса любила транспорт – машины, троллейбусы, трамваи, метро. Ее успокаивал размеренный стук.

В детстве лучшим развлечением была «поездка на трамвайчике». Они с мамой ехали в другой район на автобусе и там пересаживались на трамвай. Маленькую Ларису восхищало все – что остановка не на дороге, а в аллейке, что двери в трамвае открываются по-другому, что едет он медленнее, «почухивая». Она придумала это слово – «почухивая». Не равномерный чух-чух, как у поезда в метро, а почух-почух. Одно то, что трамваи ходили не везде, делало их для нее особенными. А в метро? Как ей было интересно в детстве в метро! Турникеты со страшными железными руками, которые могут в любой момент тебя схватить! Она проскакивала мимо них, зажмурившись. Эскалаторы, которые Лариса называла экскаваторы, – еще одно препятствие. Нужно перепрыгнуть, пока ступенька не исчезла. А Даню тошнило, рвало, он без конца ныл и капризничал. Ничто его не удивляло, не радовало. Ну трамвай, ну метро.

Лариса не любила гулять. Через час уставала, замерзала и мечтала только о том, чтобы поскорее вернуться домой. Кислород, конечно, нужен, но бессмысленно бродить по дорожкам, разглядывать листочки-почки… Ей нужен был смысл или конечная цель, к которой гулять.

На прогулках Лариса вспоминала слова своей мамы. Та, вытаскивая ее на улицу, всегда приговаривала: «У тех, кто сидит в тюрьме и не гуляет, серые лица. А у тех, кто на свободе, – розовые. Если ты будешь сидеть дома, тоже станешь серая».

Даня же без конца что-то рвал, рассматривал, ковырялся в земле, таращился в небо…

Как-то она разбирала его книжки, детские журналы, и из ящика вывалились засохшие листья, желуди, веточка сосны. Она все собрала, выбросила и забыла. Через несколько дней из комнаты донесся крик.

– Мама! – кричал Даня, раскидывая книги. – Где мои листочки? Куда ты их спрятала?

– Я не знаю, – ответила прибежавшая на крик Лариса.

– Где они? Мои листочки, мои хорошие. Там столько было… – плакал сын.

– Дань, я убирала, – призналась она, – может, выбросила случайно.

– Ты специально. Где? Куда ты выбросила? – Данька рванул на кухню и стал ковыряться в мусорном пакете.

– Даня, перестань, это давно было. Уже нет. Мы еще соберем. Полно же везде этих листочков.

– Нет, мне мои нужны. Они самые красивые. Я хотел их сохранить, – его уже трясло, – а ты выбросила.

– Перестань, не плачь. – Лариса чувствовала себя виноватой, поэтому не стала кричать. – Хочешь, пойдем сейчас соберем?

– Нет, там больше нет таких…

Данька долго не мог успокоиться. Нашел желудь, случайно закатившийся под шкаф, и держал его в ладошках, как сокровище. Когда ложился спать, засунул под подушку.

Иногда он ее пугал вопросами.

– А если с восьмого этажа упасть, то разобьешься? – спрашивал он.

– Да.

– А с седьмого?