Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб Камша Вера

1

Эрвин Ноймаринен вернулся раньше, чем собирался, и Робер был этому только рад. Присутствие в столице сына Рудольфа успокаивало, а уж когда явится графиня Савиньяк… За Альдо еще разгребать и разгребать, но главное удалось – мятеж в Эпинэ сошел на нет, мятежа в Олларии не случилось, а подлинный регент согласился со всем, что сделано при Катари. Обошлось. Закатные твари, обошлось!

– Если ты станешь уходить от меня с таким счастливым лицом, я опять найму «висельников», – пригрозила Марианна. – Или возьмусь за дело сама. На поднос можешь не рассчитывать – на этот раз будет ваза. Из тех самых, «валтазаровых»…

– Лучше затрави меня философами, – посоветовал Робер и глупо и счастливо улыбнулся. – Марианна, я…

Приличный кавалер засыпал бы возлюбленную клятвами, но у Иноходца как-то не выходило. Вернее, перестало выходить, когда пришла любовь. Раньше пустенькие слова катались, как горошины по барабану.

– Что «ты»? – передразнила баронесса. – Не можешь сам мадригал сочинить, найми кого-нибудь, мне уже перед Коко стыдно.

– Марианна…

– Иди уж! – Красавица поджала губы, но обиды в черных глазищах не было. – Любезных кавалеров много, а ты такой один…

Один… И слово тоже одно. Быть последним в роду, стать одним-единственным для женщины. Тоже единственной, и гори все закатным пламенем!

Подхватить любовь на руки, поднести к окну, за которым буйствует разноцветный живой огонь… Он так долго этого хотел, потому и выдумал себе рыжую гоганни. Бедная забытая девочка, как же перед ней стыдно за неистовость счастья, и все равно радостно!

– Мы живы. – Глупости сами слетают с губ, а поздняя весна дышит счастьем. – Мы пережили зиму, и я… я никому тебя не отдам.

– Не отдавай! Если сможешь.

– Конечно, смогу. Ты… ты чего?!

– Я всегда так… От радости… Нарочно – нет, нарочно не плачу, только смеюсь. Пусти.

– Не хочу.

– Тебя ждет Ноймаринен.

– Пусть ждет!

– Он приехал сюда. Не во дворец и не к тебе… Тут что-то важное. Иди. Нехорошо заставлять принцев ждать.

– Эрвин не принц, а моя королева – ты… Катари – только сестра.

– Тогда бывай у нее почаще. У меня были трава под ногами, небо… А теперь есть ты. У нее нет ничего и не будет… Ты наконец уйдешь?

– Уже ухожу, только…

– Погоди!

Снимает ожерелье. Зачем?! Но как же она красива! Красивее женщины просто не может быть.

– Возьми. Пусть оно будет с тобой! Всегда… как будто мы вместе.

– Ты… с ума сошла! То есть ты и так со мной… Говорю с Карвалем и вдруг вижу тебя. У окна. Ты стоишь и улыбаешься. Тебя там нет, а я вижу.

– Я хочу, чтобы ты его взял.

– Да что с тобой такое?!

– Ничего. Просто еще ничего не кончилось! Лето, оно только… Только до осени. Пусти.

– Как скажешь. Зачем весной об осени? Ты бы еще о старости заговорила…

– Старость – это прекрасно. – Марианна смотрела в сад, словно в горящий камин. – Старость – это много-много дней вместе… Без тебя мне старость не нужна. Без тебя она будет невыносима.

– Со мной ничего не случится.

– Не знаю, про тебя не знаю – не могу знать… И с Алвой не знаю. С Лионелем Савиньяком, с тем – да, не случится, с Валме, с Карвалем, даже с твоим Окделлом… Иди.

Уйдешь тут…

– Я скоро вернусь.

– Я знаю. Пусть все идет, как идет. Мы вообще могли не встретиться.

– Но ведь встретились… Марианна, я хотел поговорить с тобой и с Коко позже… Когда все кончится, то есть не все, а эта война, я попрошу твоей руки. Пусть твой муж берет все, что хочет, все, что у меня есть, но вы разведетесь! Катари на нашей стороне, она поможет.

Улыбка. Спокойная и такая домашняя. В гостиной она улыбается иначе. В гостиной она не плачет.

– Не загадывай.

– Ты мне не веришь?

– Верю, что ты этого хочешь, но наши желания… Весна не хочет кончаться, а цветы – вянуть, что с того? Если ты и вправду… решил, возьми жемчуг. Браслета, нужного браслета, у меня нет.

– Вместо браслета – возьму, а тебе найду браслет с рубинами, и ты будешь его носить. Разрубленный Змей, мне не нравится, как ты смотришь. И уходить не нравится.

– Ты не можешь сидеть со мной дни и ночи, у тебя Оллария и сестра. Сегодня ничего не случится.

Стук в дверь, царапанье, скулеж. Барон и собаки, собаки и барон, но идти в самом деле нужно. Теплые губы, теплый, нагретый ее теплом жемчуг…

– Поговорим вечером.

– Береги сестру. Ей страшно.

– Понятное дело, ей же скоро рожать…

– Мои дорогие! – Коко вкатывается в женин будуар со счастливой и вместе с тем растерянной улыбкой. – Я в восторге от молодого Ноймаринена, но он отказался от лунной форели и настаивает на немедленной прогулке. Робер, я приказал оседлать вашу лошадь, но это неправильно. Это совершенно неправильно!

– Констанс, – Марианна вновь стояла у окна, – я подарила Роберу свой жемчуг. На счастье.

– В самом деле? – Барон склонил головку набок. – В таком случае завтра нужно пригласить ювелира. Придется оправить флавионские топазы раньше, чем я рассчитывал, но к ним прекрасно пойдет застежка работы Борю, просто восхитительно… Герцог, езжайте и ни о чем не волнуйтесь. Все будет сделано, а форель мы подадим к обеду.

2

Ехать не хотелось совершенно. Именно не хотелось. Влезать в седло, трястись разбитыми дорогами, ночевать в трактирах, считать беженцев и провалившиеся мосты… С этим справится любой, к тому же с Надорами все ясно. Недаром вода в Данаре не желает спадать, откуда-то она берется, то есть не откуда-то, а из подземных озер. Подземные воды стекают в Данар, образуются пустоты, в них рушатся верхние пласты почвы, эхо обвалов распространяется в разные стороны, заставляя скалы дрожать и вызывая новые обрушения. Пока не заполнятся все пещеры, обвалы не прекратятся – чтобы это уразуметь, незачем тащиться к Лукку, достаточно прочесть хотя бы один труд по землеописанию!

– Монсеньор, кушать подано.

– Я слышу.

И зачем он только даже не согласился, напросился?! Катари не хотела его отпускать, да и Иноходец… Робер считает, что перед ним не Повелитель Скал, а какой-то анемон! Потери живут в сердце, а не в глазах. От того, что Ричард Окделл увидит Надоры, он не умрет. От того, что не увидит, не забудет… Нужно было так и ответить и согласиться с тем, чтобы послали Сэц-Арижа; это дело как раз по капитанским мозгам.

Вырванное у Катари поручение – даже не глупая бравада, это почти предательство, потому что королева остается одна. Эпинэ не в счет, он кузину любит, но не понимает, зато Левий не преминет воспользоваться отсутствием Окделла, чтобы укрепить свое влияние. Голубеныш, оставшись без Агариса, вцепился в Талиг мертвой хваткой, а Катари верит и ему, и его Создателю…

– Дикон, ты чем-то расстроен?

– Простите, я задумался. После завтрака я уезжаю. Недели на полторы, не больше.

– Ты едешь? Куда? – Старость всегда в тревоге. Два года назад Штанцлер не выдал бы своих чувств, но бегство из Багерлее бывшего кансилльера, нет, не сломало, но приучило ждать худшего. – Не хочешь говорить – не говори. Только скажи, что тебя не гонят в Ноймар или Савиньяк. Иначе мне придется лечь на пороге.

– В Ноймар я поеду позже, – не счел нужным скрывать Дик, – вместе с ее величеством, а сейчас… Для начала я еду к Лукку, а дальше – посмотрим. В Надорах новое землетрясение. Ничего удивительного, если хоть изредка читать, но Роберу приспичило пересчитать еженцев, а… ее величество волнуется за всех.

– Тут я на стороне Эпинэ. – Штанцлер даже не глянул на поданные блюда. – Где беженцы, там и бунт, но посылать тебя, когда ты еще не полностью оправился…

– Эр Август, я прекрасно себя чувствую, и меня никто не посылал! – Святой Алан, ну кто его дергал за язык, но взять обратно свое слово, слово Скал, данное при Катари, невозможно! – Ее величество не хочет, чтобы я ехал, а Иноходец… Он собрался послать своего адъютанта, а тот мало что глуп, еще и не северянин. Что Сэц-Ариж понимает в наших делах?! Да с ним никто и разговаривать не станет!

– И ты, разумеется, вызвался. Фамильное чувство долга… Иногда оно бывает не к месту. – Штанцлер отодвинул тарелку, и Дик последовал его примеру. Есть хотелось все сильнее, но не жевать же, когда старику по твоей милости не идет в горло кусок?!

– Эр Август, это не обсуждается.

– Разумеется. Прости меня, пожалуйста, но у тебя остается не так уж много времени, чтобы уладить собственные дела. Неужели ты думаешь, что, когда регентом станет Алва или, того хуже, ноймар, нас оставят в покое? Что будет со мной, неважно. Я прожил достаточно, и вряд ли мне много осталось, да и смотреть, как все, на что ты надеялся, чему служил, идет прахом, легче из Багерлее. В тюрьме мы хотя бы непричастны к тому, что творят власти предержащие, но ты, Дикон… Если ты останешься сыном Эгмонта, тебя уничтожат, если сломаешься, сломаешь всех, кто еще верит в истинную Талигойю. Она еще возможна, пусть и без Раканов, но ей необходимо сердце. Все остальное можно найти, добыть, купить, наконец, но без сердца Талигойе не жить.

То, что тебя не тронули теперь, не просто уступка Катарине, это расчет. Хитрый, безжалостный, беспроигрышный. Ты не бросишь свою королеву, ты последуешь за ней в Ноймар, в заключение, а это будет заключение, хоть и почетное! Катарина вряд ли будет очень страдать, особенно если ей вернут дочерей, но тебя запрут в замке, где тюремщиками будет не туповатый Перт с его лодырями, а ноймарские волки. Ты оттуда не выйдешь, если не отречешься от своего естества…

Штанцлер отбросил салфетку, окончательно оставляя без завтрака и себя, и Дикона. Старика было жаль до слез, но сказать о щите Манлия Ричард не мог: сперва реликвию следовало найти. Любой ценой, а тюрем, из которых нет выхода, не существует, особенно когда на твоей стороне сами стены.

– Не волнуйтесь обо мне, эр Август. – Юноша старался говорить мягко. – Герцог Окделл способен о себе позаботиться, тем более в горах, а вот вам и в самом деле лучше уехать прямо сейчас. Мы доедем до Лукка вместе, потом я займусь беженцами, а вам дам провожатых. У вас ведь остались родственники в Дриксен?

– Я не поддерживаю с ними отношений. – Бывший кансилльер неожиданно улыбнулся. – У дриксенского гуся отросли слишком талигойские перья.

– Ничего страшного. Я оставлю денег, и вы их возьмете! По дороге мы заедем в дриксенское посольство. Граф Глауберозе – настоящий рыцарь и воин. Видели бы вы, как во время суда над Вороном он приветствовал Катари! Как королеву, как царствующую королеву! Об этом помнит не только Катари…

– Я очень хорошо знаю графа, – негромко сказал Штанцлер. – Чутье тебя не подводит, Глауберозе – настоящий дворянин, но прежде всего он посол и не вправе помогать ускользнуть человеку, находящемуся под домашним арестом. Другое дело, будь я уже в Дриксен, но мне не пробраться через расположение северных армий, а нам с тобой не доехать до Лукка. Неужели ты думаешь, что сумеешь вывезти меня тайком от Карваля?

– Сумею! – Cумел же он выдать Джереми за Удо или… Или подлог был распознан, а «Удо» схвачен каким-нибудь Давенпортом? В любом случае Штанцлера солдатом не оденешь, а монаха или законника герцог Окделл с собой не потащит, хотя… Можно взять с собой академика, чтобы тот своими глазами увидел обвалы. – Эр Август, все очень просто. Я скажу, что беру с собой ученого, только вам придется сбрить бороду.

– Нет, мой мальчик, – твердо произнес Штанцлер, – я не барон Хогберд, и я никуда, сбривши бороду, не побегу. Ты решил во что бы то ни стало остаться с королевой, что ж, я поступлю так же. Мы поедем в Ноймар втроем, и будь что будет. Ты ешь и не смотри на меня. Старость и волнение – плохие приправы. Мне не нравится твоя поездка, мне не нравится твое решение, но мое время прошло. Решаешь и выбираешь ты. Я подчиняюсь.

Придет время, и Ричард выберет. Эр Август не поедет в Ноймар, а отправится в безопасное место. Не в Дриксен, так в Норуэг или Кадану, с подорожной, подписанной Катари, но сейчас заниматься этим некогда.

– Эр Август, я вернусь самое позднее через две недели, а вам… Вам лучше не покидать этого дома. Не думаю, что Эпинэ причинит вам вред, но попадаться на глаза ему и тем более его чесночникам не стоит. Этот Сэц-Ариж… слишком услужлив.

– Я знаю, мой мальчик, – вздохнул кансилльер, – и я отнюдь не самонадеян, так что останусь под защитой если не твоей шпаги, то твоего герба. Разве что меня захочет видеть королева, но это в ее нынешнем положении маловероятно. По крайней мере до твоего возвращения.

3

Юная желтизна одуванчиков, еще не вставшая стеной крапива, серые стволы с черными разводами… Волшебное все же дерево – бук. Неужели поблизости прячется город? Неужели год назад здесь властвовали садовники и гуляли избранные? Одна осень, одна зима, и Старый парк стал заброшенным, чем не замедлили воспользоваться сорные травы и одичавшие коты.

Дальний плеск воды только подчеркивает зачарованную тишину. Дракко перескакивает через загородившую дорожку тополиную ветку, которая вполне сойдет за дерево. Крапчатый Эрвина не прыгает, но переступает с достоинством. Хороший жеребец, но слишком уж чинный, лишний раз хвостом и то не взмахнет.

Сквозь листву проглянул белый мрамор. Девушка с крыльями. Собранные на затылке кудри, вскинутые к древесным кронам руки. Постамент успели оплести вьюнки, скрыв ступни каменной танцовщицы, может, поэтому фигурка и кажется почти живой?

– Раньше статуи осенью убирали в домики, – напомнил кому-то Эрвин, – это было так забавно. Помните?

– Я не бывал в Олларии дольше, чем в Талиге.

– Есть вещи, которые не забудешь. Вы видели храм и гробницу после?

Эрвин не уточнил, после чего, но не понять было невозможно.

– Нет.

– В прошлый раз я не успел их осмотреть. Пойдете со мной?

– Сейчас?

– Почему нет? Вам не хочется, мне – тоже, а то, что не хочется, лучше делать сразу. Вы не согласны?

– Пожалуй. Если вообще нужно. Левий похоронил… останки в Нохе. Вы вернете их назад?

– Не думаю, что отец сочтет это правильным. Таскать мертвецов туда-сюда – не лучшая мысль, хотя этим то и дело занимаются.

– Тогда зачем смотреть на то, что… сделали? Разумеется, если вы не хотите возненавидеть.

– Регент не вправе ненавидеть, особенно если должен судить. – Эрвин развернул крапчатого умника, хорошо развернул, красиво. – Отец в гробницу не пойдет, но я всего лишь полковник, я хочу запомнить. Кроме того, у меня к вам разговор, который зависит в том числе и от того, что мы найдем внизу. Или я найду, если вы предпочтете подождать.

– Я не умею ждать, – усмехнулся Робер. – Мне проще идти вперед, но имейте в виду, нам предстоит не лучшее зрелище.

– Переживу, – пообещал ноймар, и они замолчали до самого храма, неожиданно раздвинувшего зеленое буйство. Странно, но здание, как и оплетенная вьюнами статуя, не казалось покинутым. Именно поэтому так коробили взгляд сваленные у входа доски.

– Я велел открыть двери, – объяснил Эрвин, – но внутрь никто не входил. Вы в самом деле готовы?

– Да.

1

И вновь два ряда белых колонн, разделенных серебряными лозами. Тишина и покой, в которых зарождается радость. Полумрак пронизан льющимся сквозь витражи голубоватым, словно от утренних звезд, светом. Пахнет свежей зеленью и какими-то цветами. Нарциссами? Гиацинтами? Похоже, за храмом кто-то присматривает. Старики привыкают месту и делают свое дело, даже если им перестают платить, вот и здесь… Какой-нибудь уборщик набрал в парке цветов и принес то ли святой, то ли себе самому.

– ……!

Северяне не любят ругани, это Робер уяснил еще в Торке, но Эрвин увидел это впервые. Робер, не осознавая собственной трусости, таращился на витражи и колонны, лишь бы не глядеть в сторону бывшего алтаря, а Эрвин стоял и смотрел, вбирая в себя так и не ушедшую из оскверненной святыни удивленную боль.

– Помнишь? – Эрвин замер у разбитой решетки, словно не желая переступить незримую черту. – Помнишь, какой она была?

«Она»? Девушка на стекле или церковь? И почему все сильнее пахнет цветами, ведь окна закрыты… Неужели тянет из дыры, в которую придется лезть?

– Ублюдки! – Эрвин все же шагнул вперед, под сапогами зло хрустнула каменная крошка. Теперь сын регента стоял над квадратной темной дырой, он уже овладел собой, и все же хорошо, что Дикон скачет к Лукку. Ноймаринены сдержанны и справедливы, но они живые люди, а человеку свойственно мстить. Спокойствие, такое спокойствие в мгновенье ока сменяется бешенством.

– Эпинэ, – окликнул ноймар, он стоял возле алтаря, то есть возле того, что от него оставили молодцы Айнсмеллера, – вы это прочли?

– Нет.

– Прочитайте.

Идти по разноцветным осколкам было едва ли не трудней, чем по трупам, – по трупам Иноходец уже ходил… Ноймар склонялся над вывернутой плитой. На белом мраморе четко виднелась надпись, на которую Робер прошлый раз не обратил внимания: «Моя любовь. Моя жизнь. Навеки». Франциск был немногословен, но сказал больше любого Дидериха.

– Вы ведь были внизу…

– Был. – Откуда он знает? Глупый вопрос, ведь Придд добрался до цели. Разумеется, его расспросили обо всем. – Пустите, я пойду первым.

Эрвин посторонился, и Робер поставил ногу на присыпанную стеклянным и мраморным крошевом ступеньку. Полуденного света хватало не только на храм, но и на лестницу, где царили голубоватые легкие сумерки.

«Это было печально», – пробормотал Робер полузабытую песенку, и это в самом деле было печально и… маняще. Грязь и злобу принесли под эти своды люди, но они убрались вместе с горящими факелами и зимой. Разрушители найдут свою судьбу, все найдут, и всем воздастся, но только не здесь…

Робер прикрыл глаза, быстро открыл, потряс головой, прогоняя морок. Он не боялся, он хотел вниз, туда, где в колодец смотрится синеглазая фреска, а непонятные цветы пахнут летом и печалью. Эти лилии ждут покоя, спит печаль в лепестках левкоев, смерть коснулась рукою ложа, ни отдать, ни принять не может… Этим лилиям нету срока, этих струн не умолкнет рокот, память держит не то, что хочет, плачет полдень над ложем ночи, помнит полночь угасший полдень, ты не хочешь, но ты запомнишь… Ставшее неистовым желание поймать синий взгляд над темной водой вынудило разум вмешаться. Остановить, унять безумный порыв.

Только замедлив шаг, Робер сообразил, что бежал, догоняя черноволосую женщину на стене, а та, по-прежнему не оборачиваясь, спускалась в гробницу. Стройная белая шея, изящная рука поддерживает одеяние… Кем надо быть, чтобы так рисовать?! Кем надо быть, чтобы поднять руку на такое?

– Ты ее видишь? – спросил сзади Эрвин.

– Да… Это в самом деле фреска. Я тоже не верил.

Голубоватые сумерки становятся синими, верхний мир отдаляется, все явственней плеск воды и запах цветов, все трудней не спешить. Прошлый раз вода в колодце никого не звала, не пела, не помнила…

Вспыхнул фонарь; острый, словно клинок, луч разрубил чернеющую синеву. Золотистый клинок, когда-то утаенный плащом заката, пробуждение тайны спящей, стон отчаянья уходящих… Где далекая песня лета, тихий голос любви и света? Только шум тростников зеленых, безнадежность зеркал озерных, ив печальных седые пряди, ненюфары на водной глади…

Конец лестницы, исток песни, тьма и желтое пятно в ней. Фонарь в руках Эрвина, обычный фонарь, и от него обычный свет. Никаких острых лучей, никакой синевы. На полу – осколки надгробий, зимний плащ траурным флагом прикрывает гроб.

– Об этом герцог Придд не говорил.

– О чем?

– О том, что он отдал свой плащ Октавии.

Конечно, Валентин! Только он в тот день и был в трауре. Когда все, испугавшись понсоньи, бросились наверх, Спрут задержался и сделал то, что счел правильным. Никто не заметил, даже они с Альдо, а хоть бы и заметили, сочли бы за желание избавиться от ядовитой пыли.

– Эрвин, ты не посветишь? Я загляну в колодец.

Зимой влага пряталась в глубинах, теперь колодец полон до краев, того и гляди перехлестнет. Тянет свежестью, как летним вечером с озерных берегов. Так бы и стоять, вспоминая о зеленых листьях, поцелуях, ласковом шепоте… Рука сама опускается в воду, прохладную, чистую – набери и пей! Чист и потолок – ни фрески, ни пятен, зато в воде что-то белеет, только что не было, а сейчас возникло, то ли поднялось из глубин, то ли упало сверху… Цветок… Дикая лилия. Так вот чем дышит храм.

– Там цветок.

– Принесло водой. Колодец проточный.

Лилия так и просится в руки, но несут не из храма, а в храм. Пусть остается вместе с плащом Валентина, оказавшего мертвой королеве последнюю услугу. Вместе с мраморными змеедевами, тянущими руки к несбывшейся любви. В прибрежных тростниках до сих пор слышат их песни и их плач. Найери помнят, найери ждут…

– Идем, – окликает Эрвин, – мы уже все видели. Не стоит тревожить… вечное.

2

Пистолеты в самом деле были, причем именно морисские – Мартин не умел врать от начала и до конца, а мнение племянника его и прежде заботило. На оружие охотник денег не жалел, но хотел за них получить лишь самое лучшее или самое редкое. Руперт с сомнением глянул на бойкого торговца, а потом на дядю. Раньше лейтенант с радостью щегольнул бы осведомленностью, теперь хвастовство иссякло. Адъютанту Ледяного не к лицу выказывать кэналлийские знания, особенно перед судом.

– Я решу завтра. – Не дождавшийся ответа дядя поднялся, послав нежный взгляд раскинувшимся на вишневом бархате красавчикам. В ответ крайний пистолет призывно блеснул, словно женщина улыбнулась.

– Конечно, господин Фельсенбург! – закивал негоциант, укутывая сокровище. – Только, если это возможно, я хотел бы получить ответ утром. Барон Цвайфельхафт мечтает об этой паре. Конечно, я никогда ничего не сделаю в обход Фельсенбургов, и барон это знает, тем не менее…

– Тем не менее барону придется подождать нашего решения, – не выдержал Руппи, ибо хорошо перевалило за полдень, а дядя еще собирался взглянуть на рогатины.

Торговец подобострастно улыбнулся – Мартин был и останется графом, молодой Руперт станет герцогом. У кого он станет покупать оружие? А ведь станет! Все Фельсенбурги любят железо… Руппи усмехнулся чужим мыслям и снова сдержался, хотя шутка о том, что морисское оружие надо покупать у Кэналлийца, так и лезла на язык.

– Ну? – не стал терять времени охотник, разбирая поводья. – Что скажешь? На первый взгляд хороши. Можно было не мотать душу человеку, а сразу проверить бой…

Все. Мартин уже не мыслит себя без подмигнувшего ему оружия. Охотнику не до Олафа и не до Гудрун, дожить бы до утра и примчаться в Шек с деньгами, так стоит ли топтать нарождающуюся любовь? Стоит, потому что дядя достоин лучшего, и это лучшее он получит. Контрабандисты никуда не делись…

– Мартин, конечно, твое дело, но я бы их не брал. Оружие, безусловно, достойное, но не лучшее.

– Почему? – недоверчиво уточнил дядя и чихнул. Он часто чихал от солнца. – Лично я не заметил ни единого изъяна!

– Золотая насечка. Мориски все делают на совесть, но то, что они делают для своей войны, лучше того, что делается для чужой. Шады не терпят излишеств, но знают, что в Золотых землях падки на роскошь, вот и украшают то, что идет на продажу. Чаще всего золотом и теми камнями, которые сами называют «бессмысленными».

– Ты точно знаешь?

– Точно. Я видел настоящее морисское оружие. Оно очень простое, и оно редкость даже в Талиге, но достать можно. У кэналлийцев.

– Шварцготвотрум! – разочарованно ругнулся дядя,и Руппи решил не откладывать с контрабандистами. – И все равно хороши, зверюги! В конце концов, не каждая лиса – седая. Я их, пожалуй, возьму, хотя, конечно… Даже не знаю…

Дядя погрузился в размышления. Руппи очень надеялся, что он не забыл про расшатавшуюся подкову, которую придется менять на выезде из городка. Конечно, Франц – не Генрих, но его примутся расспрашивать, и в первую очередь о задержке. Мама так и не верит, что Гудрун никого не заманивала, а просто ходила во сне. То, что видел он сам, Руппи по возможности старался выкинуть из головы. Увы, картина была слишком впечатляющей, и потом о ней то и дело напоминали. Мама, бабушка, бдящие слуги, любопытствующие сестрицы… Зато они почти забыли про Олафа. Еще бы! Разве может сын оружейника тягаться с голой Девой Дриксен и уединившимся с ней братиком? Да еще в глазах воспитанных девиц.

Мысль вышла странной, веселой и стыдноватой. Особенно для адъютанта, в котором нуждается его адмирал. Руперт почувствовал, что краснеет, и зачем-то подмигнул шедшей навстречу хорошенькой мещанке. Та улыбнулась и очень мило присела.

– Руппи, – внезапно буркнул дядя, – слушай, что вы все-таки делали в библиотеке? То есть почему она была без ничего, а ты… Даже не знаю…

Лейтенант утратил дар речи, и хорошо, потому что сказать было нечего. Осталось пожать плечами и, уходя от ответа, развернуть коня к церкви Святого Руперта.

3

Вода, журча, изливалась из каменной пасти, переполняла бассейн, растекалась по наклонным, зеленым от водорослей плитам и двумя каскадами рушилась вниз. Полуденное солнце пронизывало водоем, позволяя видеть блестевшее на дне золото. Меди и серебра было не разглядеть, слишком быстро они темнеют.

– Не верится, что здесь глубже, чем у Дворцовой пристани. – Эрвин развязал кошелек и вытряхнул содержимое.

Монеты радостно сверкнули и канули в прохладную глубину. Плеснуло, колыхнулись широкие перистые листья. Робер провел руками по глазам и присел на мраморный край, глядя вглубь. Предоставленный самому себе нижний пруд стремительно зарастал. Надо чистить, иначе разбушевавшиеся растения захватят все, кроме водопадов…

– Будем надеяться, нам не помешают, – заметил расположившийся рядом Эрвин, – хотя говорить о делах здесь – почти кощунство. И все же придется. Мы в самом деле перешли на «ты»?

– Да, – кивнул Робер, – правда, я заметил только сейчас.

– Я тоже, – признался ноймар. – Странное место это подземелье, но все верно. Я собирался поговорить с тобой откровенно и предложить свою дружбу, но святая Октавия избавила нас от лишних слов.

– Пусть будет святая Октавия, – не очень уверенно согласился Иноходец, вспомнив лилии и змеехвостых плакальщиц. – Придд знает об этом храме больше, но я рад… Только одного друга я уже предал.

– Если я стану таким же, как покойный, можешь предать и меня. Мы на своих границах слишком хорошо помним Двадцатилетнюю, чтобы не доверять Эпинэ. К тому же ее величество в тебе не сомневается, а это сердце не обмануть.

– Катари судит о других по себе. – Растекшаяся по плитам вода походит на стекло, а водоросли колышутся, как женские волосы. Плеск водопада, листья кувшинок, солнечные блики… Не хочется ни думать, ни говорить, даже о самом важном. Остаться бы здесь одному до вечера… до осени… навсегда…

– Я, как ты заметил, вернулся раньше времени, – напомнил о себе Ноймаринен. – И я не считаю нужным откровенничать с регентским советом сверх необходимого.

– Судя по всему, новости не из приятных?

– Затрудняюсь ответить. Я мало смыслю в том, в чем смыслю мало, и я видел только кэналлийского наместника и Дорака. Если говорить о войне, то на юге дела идут приемлемо, на северо-востоке – отлично, а у нас, надеюсь, не хуже, чем предполагал отец. Савиньяк, старший Савиньяк, как ты уже знаешь, разбил в Кадане забравшегося туда Фридриха и, как ты еще не знаешь, на его плечах ворвался в Гаунау. Бергеры могут перевести дух и подставить плечо Талигу, зато «гусям» о медвежьей помощи лучше забыть. Маршал Севера Хайнриха не выпустит.

– Когда ждать Дорака? – Лионель не выпустит Хайнриха, но отпустит ли Хайнрих Лионеля? Сунуться в насквозь враждебную страну с небольшой армией… Для этого нужно быть больше чем Алвой, потому что Гаунау не Кагета.

– Вы в состоянии поддерживать порядок внутри Кольца Эрнани без помощи Дорака и кэналлийцев, которые нужнее в другом месте. Оллария получит боеприпасы, провиант и фураж. В разумных количествах, конечно, но другой помощи не ждите.

– Понятно. – Почему-то он не удивлен, не испуган и не возмущен, только какое «не хуже» предполагает Ноймаринен? «Не хуже», из-за которого Савиньяк по доброй воле лезет в медвежью берлогу, а сам регент, наплевав на столицу, гонит все, что может собрать, на север? Что ж, пусть Дорак идет в Придду, каждому – свое. Кому-то сдерживать дриксенцев, кому-то растаскивать горожан и мародеров, вешать, обещать, делить… – Если уладится с продовольствием и если вывести из Олларии и разоружить барсинцев и то, что осталось от Резервной армии, я смогу отпустить на север еще и Халлорана. Для поддержания порядка мне хватит королевской охраны, южан и людей Левия. В крайнем случае наберем милицию из горожан.

– Разумеется, лишняя кавалерия нам не помешает. – Эрвин сосредоточенно любовался прибрежными ирисами. – Предложи ты Халлорана месяц назад, я бы в него вцепился, но все не так просто. Алва отдал приказ, который кажется безумным, но это приказ человека, который знает больше нас. Дорак и кэналлийцы идут не в Придду, как ты, скорее всего, подумал. Они стоят у Кольца Эрнани так, словно внутри – чума. Скоро такие же кордоны установят и с востока, и с запада. Никто не пересечет границу без особого разрешения, так что Халлорану придется остаться с вами. Как и барсинским мерзавцам, хотя этих я бы разоружил и где-нибудь запер. Хлеб и мясо уже на пути из Валмона, но возниц и охрану на Кольце придется менять. С этим вы, я полагаю, справитесь?

– Да.

– Ты немногословен.

– Особенно для южанина, – подсказал Эпинэ и зачерпнул воды. На сей раз смерть от жажды ему не грозила, просто не пить из Драконьего источника было так же трудно, как не смотреть на Марианну.

– Придется лгать. Сегодня я тебе в этом помогу, но дальше ты останешься один. – Если Эрвин похож на отца, то Катарина опять права: Ноймаринены выстоят там, где другие упадут. – Ушедшие на север войска – это понятно и не вызывает в городе особой тревоги. Придда далеко, а война, без сомнения, будет выиграна, ведь ее величество объявила, что там – Ворон.

– Где он на самом деле?

– Был в Савиньяке, потом – у Кольца, сейчас должен говорить с морисками. При герцоге виконт Валме и небольшая охрана. Я надеюсь, что фок Варзов остановит Бруно. Если не на самой переправе, то не дальше Доннервальда.

– Новостей из Придды достаточно, чтобы объяснить регентскому совету, почему не придет Дорак. Больше узнают только Карваль, Левий и мэтр Инголс. В Талиге привыкли думать, что хуже, чем в начале Двадцатилетней, быть не может, но куда падать, всегда найдется… Или уже нашлось? Зачем мы спускались в храм? Что ты искал?

– Чуму. – Эрвин все еще смотрел на цветы. – Ту самую, от которой хочет отгородиться Алва. Придд обратил внимание на одну странность. Прежде чем разрушить храм, Альдо объявил, что дриксы возьмут Хексберг. Ровно через четыре дня буря уничтожила дриксенский флот. Многие из побывавших в гробнице погибли в Доре. Герцог Окделл уцелел, но был разрушен Надор.

– Позже, – уточнил Робер, – и там все вышло из-за подземного озера. Надоры продолжают трястись и сейчас, люди вынуждены уходить… Беженцам некуда деваться, только в столицу. На них приказ тоже распространяется?

– Само собой! – Ноймар не колебался. – Придется их заворачивать в Придду, я этим займусь. Я тебя обманул, лгать регентскому совету ты будешь один.

– Мы отправили к Лукку Окделла.

– Очень кстати, я его расспрошу. Придд не думает, что в гробнице нашли браслет Октавии. Шкатулка, которую вынули из гроба Франциска, была слишком плоской для браслета.

– Ричард тебе ничего не скажет. Эрвин, я понимаю, теперь не до сына Эгмонта…

– Тебе он дорог? Жаль, я слышал об этом господине мало хорошего.

– Это понятно: Дикон с Валентином – враги.

– Теперь ясно, почему Придд об Окделле вообще не упоминал. Я узнал о поступках сына Эгмонта от других людей, мои наблюдения подтверждают их выводы.

– И все-таки, когда все кончится… Когда все кончится в Олларии, я хочу отпроситься в Торку и взять Ричарда с собой. Под мою ответственность. Если регент согласен забыть, что натворили мы с Карвалем, Дикон тем более невиновен.

– Это не мое дело. Напиши отцу.

– Напишу, но сейчас вам с Окделлом лучше не разговаривать. Он… Понимаю, что это глупо, но он ревнует, а у ревности очень мало мозгов и очень много зубов.

– Любимая мамина поговорка. – Лицо Эрвина просветлело, как в начале разговора, такого странного и такого нужного. – Ты меня заставил пожалеть своего герцога. Я посмотрю на него еще раз и с дороги тебе напишу, но судьба Окделла – дело будущего, вы оба должны до него дожить. Алва без веских на то оснований не лишил бы нас резервов, а вас – свободы. Здесь трудно думать о дурном, но доски, ставшие одной из причин несчастья в Доре, накануне были крепкими. Так, по крайней мере, утверждает Придд, заметивший в Доре ребенка, который не отбрасывал тени.

– Я тоже видел эту девочку, – признался Робер. – Несколько раз. Она появилась в Ружском дворце, когда судили Ворона. Я встречал ее и раньше, только думал, что брежу. Это случилось в Алате перед тем, как я столкнулся с Осенней Охотой. Я рассказывал об этом господину Райнштайнеру, когда он меня арестовал. Похоже, барон мне не поверил, я и сам себе не верю…

– Ты меня весьма обяжешь, если расскажешь об этом мне, но сперва проясним с гоганами. Девушка, которую вы поручили герцогу Придду, ожидала несчастья на шестнадцатый день после коронации, но ничего не произошло. Ничего, что было бы заметно. Это так?

– Как будто… Разве что в Нохе появились призраки. Такие, как в Лаик. Сначала я думал, что они приснились сестре, но о них говорят многие. Звонит колокол, монахи выходят на площадь перед храмом… На ту площадь, где сперва растерзали Айнсмеллера, а позже погибли Альдо и Моро, но тогда призраки уже появились. – Неужели в бреду он видел Ноху или это была Дора? Старые аббатства так похожи – глухие стены, плесень и холод.

– Я бы хотел на них взглянуть, но беженцы ждать не будут. Возьми это на себя. Я не слышал, чтобы призраки куда-то перебирались, но что сумел Валтазар, могут и монахи Лаик… Если это они, их мог привлечь оживший монастырь, а вдруг это другие? Проверишь?