Книжная девочка Воронова Мария
Тут позвонили из операционной, Миле пришлось идти. По дороге она размышляла, что их со Спасским судьбы похожи. Оба они – неудачники, причем в самом прямом значении этого слова. Обычно так называют лодырей и недотеп, а ведь оно обозначает всего лишь «нет удачи». Ни интеллектом, ни трудолюбием их бог не обидел, просто чего-то не хватило для успеха. Не оказались в нужное время в нужном месте. Разница между Милой и Спасским была лишь в том, что она тяжело переживала свое карьерное фиаско, а он плевать на него хотел.
Анестезиолог опаздывал, и Мила устроилась на широком подоконнике операционной. Вид в окне был знаком до мелочей: чахлый больничный дворик и забор. На газонах пожухлая трава, сразу и не скажешь, какое время года. Привычное ощущение тоски от этого пейзажа обычно усиливалось к ноябрю, но выпадал первый снег, и становилось веселее.
Мила погрузилась в воспоминания.
Вот она, молодая аспиранточка, остается на первое врачебное дежурство, под присмотром старшего товарища, доцента Побегалова. Пациентке становится плохо. Это онкологическая больная, поэтому доцент сам не идет, отправляет Милу. Она быстро разбирается в ситуации и бежит докладывать: острая надпочечниковая недостаточность!
«Какая чушь!» – И Побегалов разражается речью о том, что нечего выдумывать диагнозы на ровном месте.
К вечеру больная погибает, а на вскрытии обнаруживается тотальное поражение надпочечников. Доцент мог бы сказать, что Мила высказывала такое предположение, но он надменно молчит. А ей самой неловко хвастаться правильным диагнозом, раз больная умерла…
А вот очередная кафедральная пьянка. Все крепко подшофе, краснолицые, кто-то уже тискает сестричку в углу… Но еще достаточно трезвые для общих тостов. Выпив за маститых, перешли на молодняк, причем с каждой рюмкой тосты становятся все проникновеннее. Одного аспиранта хвалят за гениальную диссертацию, другого называют состоявшимся хирургом, третьего – прекрасным клиницистом (в голосе заведующего слышится пьяная слеза). Мила будто не аспирант. Ее будто нет за столом.
Но тут вбегает медсестра. Больной закровил! И Мила спешит в операционную исправлять чужие огрехи, а состоявшиеся хирурги, прекрасные клиницисты и гениальные ученые продолжают праздновать.
А на следующий день все усердно делают вид, будто кровотечение остановилось само собой. Больной покидает клинику в убеждении, что оперировал его профессор, а с Милой даже не здоровается в коридоре.
Второй год аспирантуры. Мила принимает больного, заводит на него историю. Ставит диагноз: рак поджелудочной железы, планирует обследование для подтверждения диагноза. Откуда ей знать, что пациент лег по договоренности с заведующим кафедрой для удаления желчного пузыря по поводу желчнокаменной болезни. Больного берут на операцию, где Милино предположение подтверждается. Спасский, тогда молодой начальник отделения, берет историю и при всем честном народе показывает профессору Милину запись. Из самых лучших побуждений, мол, посмотрите, какой Мила прекрасный диагност! После этого заведующий больше на нее не смотрит, а со Спасским перестает здороваться и при первом удобном случае переводит его в дежуранты.
Обиды только начни вспоминать, не остановишься!
Спасенные жизни, удачные операции, точные диагнозы, остроумные научные статьи – все это уходило в пустоту… На кафедре Милу не более чем терпели.
Спасский хотя бы заслужил подобное отношение независимостью и резким языком. Эдакий Чацкий от хирургии.
А ее достижения игнорируют просто потому, что она – женщина. Вероятно, с точки зрения усовершенствования человеческого вида это правильно. В мужчине восхищает то, что он делает, а в женщине – только то, как она выглядит.
В институте Милу находили интересной, с изюминкой, но этот волшебный сухофрукт вскоре исчез. Слишком быстро она стала женой и матерью, и еще быстрее – матерью-одиночкой.
Мила оказалась не только одинокой, но и ответственной мамашей, а ответственность – это прежде всего практичная одежда. Брюки круглый год, чтобы сэкономить на колготках. Это несделанные стрижки и полное неведение о работе косметолога. Это шампуни в литровых бутылках, никаких кремов и лосьонов, и лозунг «лучший запах женщины – запах чистого тела».
Три агрегатных состояния существа под названием мать-одиночка: зарабатывание денег, домашние хлопоты и сон. Никаких посиделок с подружками в кафе и саунах, глупых, но удивительно бодрящих, после которых спящая в душе надежда открывает один глаз.
Ответственная мать-одиночка должна выглядеть прилично, но она не может себе позволить восхищать мужчин.
Сказать по правде, Мила отказывалась от всех женских штучек с легким сердцем, без сожалений, радость сына была ей в тысячу раз дороже, чем восторги посторонних мужиков. Но планируя грядущую одинокую старость, она собиралась эти упущения компенсировать.
Проводив Кольку, предвкушала головокружительный шопинг, но, пока предвкушала, вышла замуж.
И ответственность снова накрыла ее с головой…
Как говорит Наталья Павловна, у женщины время для себя либо есть всегда, либо его нет никогда.
В мусорном ведре Мила заметила осколки нового блюдца и страшно расстроилась. Так расстроилась, что даже удивилась – взрослая женщина, а переживает из-за ерунды. Некоторое время назад она увидела в витрине посуду своей мечты. Эта дешевенькая фаянсовая штамповка в точности совпала с идеалом, сложившимся в ее голове. И форма, и цветочки, и сдержанный орнамент – вот ни прибавить, ни убрать! Мила постояла возле витрины, в избытке чувств едва не прижимаясь носом к стеклу, но сработала многолетняя привычка отказывать себе во всем. Деньги у нее были, да и новая посуда в доме пригодилась бы, но рефлекс победил. А когда на следующий день она победила рефлекс, посуду раскупили.
Найти такую же удалось только через месяц, и тут уж Мила не оплошала! Она купила и тарелки, и чашки, и чайник, и молочник, все-все-все.
И была счастлива целых два дня, пока Внуки не начали посуду бить. Обычная мальчишеская резкость и невнимательность, но Миле казалось, что это специально, ей назло. Любая хозяйка скажет: если разбилось блюдечко из сервиза – считай, разбился весь сервиз.
И Мила не сдержалась, выразила свое горе! Скромная гражданская панихида над мусорным ведром. Никаких проклятий злоумышленникам. Но Наталья Павловна обдала ее ледяным взглядом и процедила: «Милочка, это всего лишь посуда».
Так что нет смысла сокрушаться над очередным разбитым блюдцем. Утешения не дождешься. Как не дождешься и того, чтобы виновник проехался в магазин и купил такое же на свои деньги. Аристократизм Натальи Павловны отвергал возмещение материального ущерба. Ибо мещанство.
Интересно, подумала Мила, если сейчас кокнуть фамильный старухин фарфор, запертый в горке, останется ли аргумент «это всего лишь посуда» таким же убедительным?
От размышлений отвлек телефонный звонок. Классная руководительница Младшего Внука, будь они оба неладны!
– Я позову Михаила Васильевича, – не слишком любезно сказала Мила.
– Простите, я хотела бы побеседовать именно с вами.
Ну вот, сейчас ее начнут грузить медицинскими проблемами!
– Слушаю.
– Я хотела бы поговорить с вами о Валере. Дело в том, что он отвратительно учится…
– Не то слово! – оживилась Мила, пролиставшая однажды дневник этого молодого человека. Увиденное произвело на нее впечатление, а обилие красной пасты привело на ум картину Петрова-Водкина «Купание красного коня». – Столько двоек, просто за гранью человеческих возможностей.
– Вот именно! Понимаете, он звезда нашей школы по линии спорта, благодаря ему у нас сейчас очень хорошие позиции. Как правило, мы многого не требуем от таких ребят, ведь тренировки отнимают время. Но ваш Валера очень неглупый парень!
– Спасибо, я знаю.
– Я бы сказала, самый сообразительный ребенок в классе.
– Вот как?
Мила не была знакома с учительницей, но голос показался ей приятным. Почему бы не поболтать, не отвести душу? С трубкой в руке она выскользнула на лестничную клетку.
– Будь он обычный спортивный примитив, мы провели бы его с тройки на четверку, и нет проблем. Но парень просто, как говорят дети, забил на учебу! Учителей в грош не ставит, буквально издевается над нами!
– Ребенок творчески переработал идею своего аристократического происхождения, внушаемую бабушкой, – усмехнулась Мила.
– Сегодня в диктанте была такая фраза: если закончилась радость, ищи, в чем ошибся.
– Толстой, если не ошибаюсь? – на всякий случай продемонстрировала Мила эрудицию.
– Да! И ему бы не понравилось узнать, что ваш ребенок написал: если закончилась радость и щи, запятая, в чем ошибся, вопросительный знак. Щи у него закончились!
Мила хихикнула. Ее редко возмущали детские проделки. Недавно в Интернете пронеслась волна возмущения по поводу невежественной молодежи, которая не знает академика Сахарова. Сыр-бор разгорелся из-за девушек, которые во время молодежного шествия по одноименному проспекту на вопрос корреспондента, а знаете ли вы, кто это такой, засмеялись и ответили, что академик Сахаров, вероятно, изобрел сахар. Мила знала, кто такой Сахаров, но если бы к ней, восемнадцатилетней, подошел журналист и с глумливой улыбочкой задал тот же вопрос, вполне возможно, ответ был бы точно таким же! Ждал глупости – получи глупость.
– А на обществоведении знаете, что он выкинул? Учительница спросила, какие есть два условия для вступления в брак, и ваш ребенок ответил: восемнадцать лет и беременность! Но тут в принципе я готова с ним согласиться, – вдруг перебила сама себя классная.
– А я-то чем могу помочь?
– Понимаете, Михаил Васильевич очень ответственный человек, но слишком уж любит своих племянников. У него все претензии к педагогам: не умеют научить, не могут объяснить…
– Совершенно с вами согласна! – Мила бросила осторожный взгляд на дверь. – Детей забаловали до невозможности! Хорошо хоть, старший серьезно увлечен музыкой, а то был бы такой же обормот. Ах, дети остались без родителей, несчастные крошки! Результат вы видите.
– А вы могли бы…
– Нет, не могла бы! – перебила Мила. – Не могла! Меня в этом доме никто не спрашивает! А у меня, между прочим, позитивный опыт воспитания, тьфу-тьфу-тьфу! Мой сын учится в Сорбонне, сам себя кормит, мать не забывает. Думаете, они меня хоть раз спросили, как мне это удалось? Черта с два! Я плебейка, достойная только кормить этих царственных детей да обслуживать! Я даже замечание сделать не могу, сразу вылетает бабка: ах, Милочка, мы сами разберемся.
– А я думала, вы можете повлиять… – протянула учительница. – Ведь судьба ребенка решается. Если он в ближайшее время не возьмется за ум, с перспективой высшего образования придется проститься.
– Ничего. Будет учиться платно. У меня нет права голоса, зато я хорошо зарабатываю, – с горечью сказала Мила. – Пока я жива, ребенок может делать что ему вздумается.
– Но он нас замучил своими выходками! А он ведь мальчик яркий, харизматичный, дети пытаются ему подражать…
– Знаете что? – обозлилась Мила. – Не можете справиться – выгоните его из школы.
– Ну что вы, как это…
– Так. Исключите. И другим детям поучительный пример.
Положив трубку, Мила подумала, что, наверное, лучше относилась бы к Внукам, если бы участвовала в их воспитании. И если бы на их содержание не уходила львиная доля ее зарплаты. Ну, или пусть бы даже уходила, но ее хотя бы спрашивали. Или благодарили бы, что ли…
Для Натальи Павловны семейный бюджет был делом слишком низким, чтобы его обсуждать. Спорить, тем более ссориться из-за денег так неловко, так неинтеллигентно! А интеллигентность достигается открытым доступом к Милиной получке. Действительно, зачем портить себе и другим нервы, когда можно просто запустить руку в коробочку и достать сколько нужно?
Михаил часто повторял, что они живут ради детей, поэтому в первую очередь должны все делать для детей. Под детьми он подразумевал и Кольку: раз поженились, то потомство общее. Но Кольке из «общака» доставались только пафосные восклицания, а Внукам – все остальное.
Только и слышно: Вове нужно то, а Валере – это. Но почему за Милин счет? Хотите побаловать детей новыми телефонами – затяните пояса потуже, откажитесь от любимого сыра и шоколада, прекратите гонять элитные чаи, и через месяц-другой телефон у вас в кармане!
Я не против любви к детям, но разве я обязана выступать в роли спонсора этой любви?
Увы, Мила понимала, что у нее никогда не хватит духу обратиться к мужу и свекрови с этой справедливой речью…
Свекровь, легка на помине, встретила ее в прихожей неодобрительным взглядом:
– Милочка, хочу напомнить, что вечером Женя приведет своего поклонника. Следует принять его достойно.
Тебе следует, ты и принимай, подумала Мила желчно. Но поплелась в гостиную, наводить лоск. До последнего момента она не верила, что этот поклонник придет.
Но он явился.
Мужику было лет сорок, Женя годилась ему в дочери. Она стеснялась, чувствовала себя смущенно и неловко, зато ему все было нипочем.
Наталья Павловна выплыла в прихожую, он щелкнул каблуками и представился:
– Долгосабуров Константин Федорович. Ваше приглашение для меня большая честь.
Не заметив хорошо скрытой усмешки, старуха милостиво кивнула и улыбнулась своим фирменным оскалом.
Миле, с ее чутьем взрослой опытной женщины, гость не понравился.
Матерый волк, темная душа. Интересная внешность. К таким женщин тянет как магнитом. Особенно чистых и наивных дурочек вроде Жени. Как там поет «Дискотека авария»? Женщины любят подонков, лишь они оставляют здоровых потомков. Мила и сама в свое время не избежала этой участи, но они с Колькиным отцом хотя бы были ровесниками!
Михаил обменялся с гостем рукопожатием. Милин муж прост, как пряник, весь как на ладони. В такого ни одна женщина не влюбится. Зато со спокойной душой оставит на его попечение свою дочь.
– Прошу в гостиную, – торжественно произнесла Наталья Павловна.
Гость поправил перед зеркалом непослушный вихор и последовал за ней.
Мила с Женей быстро накрыли на стол, все уселись, и старуха принялась разливать чай, придерживая крышечку аристократической рукой с крупными кольцами. Ей сразу удалось создать за столом атмосферу морозной вежливости, и Женя окончательно поникла. Гость, единственный из всех, чувствовал себя непринужденно.
Не дожидаясь расспросов, он рассказал о себе – ровно столько, сколько приличествует при первом знакомстве. Бизнесмен, одинок, родители умерли. Врет насчет одиночества? – подумала Мила.
Наталья Павловна начала разговор о погоде. Как в лучших домах Лондона. Гость поддержал, потом похвалил стоявший в горке сервиз Натальи Павловны. В улыбках старухи поубавилось леденящей жути.
– Женечка, будь добра, завари еще чаю, – Наталья Павловна многозначительно кивнула девушке. – И приготовь еще бутербродов, пожалуйста.
Когда Женя вышла, старуха выпрямилась на стуле:
– Что ж, Константин Федорович, я рада знакомству с вами. Вы произвели на меня хорошее впечатление. Но вы – человек взрослый. Поймите меня правильно. Слишком взрослый для моей воспитанницы.
– Простите, Наталья Павловна, но это я изменить не в силах.
– Вот именно. И с высоты своих лет вы должны понимать, что ни один родитель в здравом уме не позволит своей юной дочери встречаться с человеком вдвое ее старше.
Мила с мужем переглянулись.
– Наталья Павловна, – мягко возразил Константин, – я пришел в ваш дом. Пью вот чай вместе с вами. Неужели вы думаете, что после этого я собираюсь обидеть вашу внучку?
– Константин Федорович, у меня за плечами долгая жизнь. Вы тоже человек опытный. И я больше не буду ничего вам объяснять.
– Но…
– Потому что полагаю дальнейшие обсуждения бессмысленными! – объявила Наталья Павловна. – Вам я ничего запретить, увы, не могу, но Жене прикажу больше не встречаться с вами.
– А как же работа?
– Простите? – Старуха вздернула бровь.
– Женя работает в магазине, собственником которого я являюсь. Нам с нею придется видеться.
– А это уже вопрос вашей порядочности. Если вы не сможете держаться в деловых рамках, Женя вынуждена будет уволиться. Прошу вас, не будем спорить. Сейчас девочка вернется, мы выпьем еще чаю и расстанемся. Договорились?
– Договорились, Наталья Павловна.
Глава 5
После чаепития прошла неделя. Константин больше не появлялся в магазине, и Женя решила, что он послушался Наталью Павловну. Это было очень обидно. Значит, опекунша оказалась права, и он просто хотел ее соблазнить.
Женя нисколько не влюбилась, вот еще! Но почему-то без него у нее стало пусто на душе.
Близился к концу очередной рабочий день. Женя всю смену убеждала себя, что не ждет Константина и вообще о нем не думает.
В магазин вошла припозднившаяся покупательница, Женя сказала, что дождется, пока та выберет книгу, и стала выравнивать стопки на столике с новинками.
А когда она обернулась к прилавку, возле него стоял Долгосабуров.
– Добрый вечер!
Она вздрогнула и, кажется, покраснела. Почему так сжимается сердце, если она не влюблена…
– Добрый вечер.
Покупательница подошла к кассе с томиком в аляповатой обложке. Оформляя покупку, Женя немного успокоилась.
Долгосабуров обошел магазин, поправил рекламный плакат. Стоя за прилавком, Женя крутила в пальцах карандаш. Волнуясь, она должна была занять чем-то руки. Ах, мудры были предки, заставляя женщин постоянно рукодельничать!
Наконец Константин подошел к прилавку и облокотился на него так, чтобы снизу заглядывать ей в глаза.
– Я скучал, Женя, – сообщил он. – А вы?
Она пожала плечами.
– А где Михаил Васильевич?
– Внизу, покупает продукты.
– Он так и встречает вас каждый вечер?
– Да, конечно.
– А как же коньки, Женя? Мне казалось, вам нравится кататься.
Коньки… Женя вспомнила, как Константин, стоя на коленях, сам примерял ей ботинки, по-хозяйски шнуровал, уперев лезвие себе в грудь, бесцеремонно засовывал палец за пяточку, проверяя размер…
Женя опустила взгляд и увидела его руку, лежащую на стопке томиков нового любовного романа. Длинные сильные пальцы… Вены, подумала Женя, как корни старых деревьев, которым тесно в земле. Не вполне понимая, что делает, она осторожно провела кончиком пальца по его руке. Он молча протянул ей раскрытую ладонь, она положила свою сверху.
Это был один из странных, редких в человеческой жизни моментов умиротворения и спокойствия. Когда два человека вдруг одновременно понимают, что все идет именно так, как должно быть.
Женя первая убрала руку.
Долгосабуров выпрямился.
– Пойдем кататься?
– Нет, Константин Федорович, – Жене стоило огромного труда произнести это. – Вы знаете, что мне нельзя с вами видеться.
– И вы всегда слушаетесь бабушку?
– Стараюсь.
Константин натянуто засмеялся:
– Вы, наверное, единственная девушка во вселенной, которая подчиняется своей бабке.
– Наталья Павловна мне не бабка, а опекунша. – Женя хотела, чтобы это прозвучало убедительно, но, кажется, не получилось. – Когда я стала никому не нужна, она взяла меня в свой дом. Старший сын Натальи Павловны женился на моей маме, когда мне было пять лет. Так что я ей не родная внучка, а по сути никто. Когда мама с мужем погибли, меня должны были взять мамины родственники. Но они не захотели, и, если бы не Наталья Павловна, я оказалась бы в детском доме.
– Она поступила достойно. Но разве теперь вы обязаны всю жизнь куковать возле нее?
– А Наталья Павловна этого и не требует, – слегка огрызнулась Женя. – И знаете, до сих пор у меня не было причин жалеть, что я следую ее советам.
– Женя, я чем хотите клянусь, что ничего дурного вам не сделаю! – Он крепко взял ее за локоть, и на Женю вдруг повеяло опасностью.
Но не страшной, а интересной, манящей. Как на американских горках.
Она посмотрела в лицо Константину и поразилась: его серые глаза стали почти прозрачными, ледяными… хищными.
Внезапно вспомнилось: нельзя показывать хищнику, что ты его боишься! Женя выпрямилась и постаралась включить специальный взгляд, которому ее обучила Наталья Павловна.
– Раз у вас нет дурных намерений, ничто не мешает нам видеться в магазине, во время работы, – специальным же тоном произнесла она.
Долгосабуров отпустил ее руку и встал в дверях.
– Ха! Бабушка не разрешает! Надо же!
Женя переставила игрушки на прилавке. Ей все-таки очень хотелось пойти с Константином на каток. Несмотря на его странный взгляд. Но сдаваться было нельзя.
И ей удалось выйти победительницей в этом поединке! По-прежнему стоя в дверях, он неожиданно улыбнулся, и эта улыбка преобразила его лицо. Резкие морщины на щеках углубились, сделав его старше и добрее.
– Я загляну завтра около шести, согласны? Подберете мне две-три интересные книги?
Женя кивнула.
– А сейчас бегите к Михаилу Васильевичу. Я помогу охране закрыть магазин.
Кабинету профессора Волчеткина предшествовала большая приемная, в незапамятные времена отданная под музей кафедры. Экскурсий здесь не водили, но в ожидании профессора можно было провести время, разглядывая корешки старинных фолиантов, подлинники всех выпущенных на кафедре диссертаций, фотографии сотрудников. Из ценных экспонатов в музее присутствовали бронзовый бюст Пирогова, несколько древних хирургических инструментов, принадлежавших, по слухам, ему же, и большая картина из жизни медиков во время войны.
Миле нравилось прохаживаться вдоль старинных книжных шкафов, сидеть на потертом кожаном диванчике, при виде которого в голове всплывало слово «оттоманка», хоть Мила и не была уверена, что оно подходит.
Здесь она ощущала себя частью медицинской науки, чувствовала свое родство с теми, кто был до нее, и с теми, кто придет много позже и, возможно, скользнет взглядом по ее кандидатской.
Старые стены… Как много они хранят в себе радостей и печалей, страхов и надежд… Но молчат. Лишь иногда прошепчут что-то на своем языке, и ты не можешь понять, отчего тебе вдруг стало грустно.
Мила подошла к полуоткрытой двери в кабинет Руслана и услышала голос своего мужа. Разговор велся на повышенных тонах. Решив не ввязываться, она села на «оттоманку» и прислушалась.
– Акт расследования, надо же! – горячился Руслан. – А вы, позвольте спросить, кто? Шерлок Холмс? Вы дурью маетесь, а у нас комиссии, лишение премии и поголовное обследование на стафилококк!
– Руслан Романович, это стандартная процедура. Как только поступает сигнал о нагноении, мы обязаны выяснить, каким образом микроорганизм попал в рану. Это делается не для того, чтобы вас наказать, а чтобы предотвратить подобные случаи в последующем.
– Да конечно! – фыркнул Руслан. – Знаете что, уважаемый Михаил Васильевич? Давайте проведем эксперимент. Вы возьмите свой акт расследования, сверните в трубочку и засуньте себе в ухо! Если он беспрепятственно выйдет из другого уха, то я перестану с вами спорить! А если вы все же наткнетесь там на некое препятствие, не пугайтесь. Это мозг. Постарайтесь активировать его и понять, что нагноение случилось не по нашей вине.
Мила поморщилась. Ей было стыдно, что Руслан так унижает ее мужа, и еще стыднее, что Михаил это терпит и даже симпатизирует Волчеткину. Он чуть ли не единственный врач в клинике, кто не завидует молодому профессору.
– Я, например, без всякой помпы выяснил, что хирург поликлиники сразу после выписки назначил пациентке УВЧ! – Руслан был само злорадство. – А вам, прежде чем гнать волну, следовало узнать результаты посева. Извольте: микрофлоры не выделено. Так что вы раскрыли убийство, когда никто не умер. Поздравляю!
– УВЧ на рану? Согласен, глупо. Это, безусловно, провоцировало нагноение. Но лишняя проверка никогда не помешает.
Не желая, чтобы Михаил знал, что она подслушала разговор, Мила пересела на стул в противоположном углу приемной и притворилась, что дремлет. Действительно, слов теперь было не разобрать, и она слегка отключилась от реальности, погрузилась в воспоминания…
Роман начался с того, что Мила вдруг обратила внимание: в клинике с ней здоровается неизвестный мужчина. Мало ли кто это, терапевт, а может, лифтер, какая разница, просто вежливый человек, мимоходом думала она, отвечая на приветствие.
В ту пору Мила готовилась к одинокой старости и была убеждена, что ни при каких обстоятельствах не может вызвать искренний мужской интерес.
Потом пошли слухи о новом санвраче: не успел поступить на работу, а уже замучил всех проверками и директивами. Но Мила не прислушивалась, даже сенсационная новость, что новый доктор холост, не вызвала в ней интереса.
Санврач оказался человеком очень добросовестным, и его бурная деятельность вызывала законное негодование клиницистов. Если у больного случайно обнаруживался понос, весь персонал отделения отправлялся сдавать анализы. Из забвения возродились посевы с рук хирурга. В приемном отделении впервые на Милиной памяти были вскрыты противочумные костюмы, при этом выяснилось, что из-за малых размеров нарядиться в них может только десять процентов сотрудников. Остальным придется погибнуть от чумы.
Потом пополз тревожный слух, что санврач вынашивает планы каких-то учений.
А потом Милино дежурство совпало с корпоративной вечеринкой. Смена выдалась спокойной, и ее отпустили ненадолго в конференц-зал, повеселиться и поесть. Пьяное веселье не особенно ее привлекало, поэтому Мила положила себе на тарелку вкусностей и устроилась в уголке. Но не успела она распробовать салаты, как вежливый незнакомец пригласил ее на танец. Мила немного сконфузилась, она была в хирургической форме, а мужичок выглядел нарядным даже на фоне модника Руслана. Правда, идеально отглаженный строгий и явно не новый костюм удивительно ему не шел, в нем он выглядел как деревенский тракторист.
Еще Миле не нравилось, что на фоне его щуплой фигуры она выглядит совсем уж толстой. Безо всякого энтузиазма протоптавшись с ним медленный танец, она вернулась к своей тарелке. Тут же появился Руслан и возмущенно спросил, как она может танцевать с их заклятым врагом – санврачом: «О чем ты с ним говорила? У него же извилины ровные и прямые, как строчки инструкций!» Мила пожала плечами, удивившись, что такая демоническая личность скрывается за столь невзрачным фасадом, доела салаты и незаметно выскользнула в приемник.
На следующий день она получила приглашение в больничный буфет. Мила сроду туда не ходила, мысль платить тридцать рублей за чашку кофе казалась ей безумной. Так она и сказала санврачу, заодно посоветовав обзавестись электрочайником и банкой «Нескафе». Ей и в голову не пришло, что приглашение имеет романтическую подоплеку. Может, он не знает, где находится буфет, а по Милиным габаритам заключил, что она лучше всех знает туда дорогу.
Потом были настойчивые приглашения «подвезти до метро». Мила смотрела на его издыхающую железную лошадку и отказывалась. Но и тогда она ничего не заподозрила, решив, что санврач просто ее жалеет.
Но и за эту, как она думала, жалость, Мила была благодарна Михаилу Васильевичу, и если случайно вспоминала о нем, то с теплотой. Другими немногими достоинствами санврача были хорошая улыбка и ясный спокойный взгляд.
Постепенно выяснилось, что он двадцать пять лет прослужил в армии, и общественное мнение окончательно установилось в диапазоне «армейский жлоб» – «несчастный парень с искалеченным воинской службой мозгом».
Вплоть до одного случая так думала и Мила.
Они оперировали тяжелую кишечную непроходимость. Все, особенно анестезиолог, облились кишечным содержимым и пропитались соответствующим запахом.
Положение осложнилось тем, что не было санитарки, стояли в луже.
И тут заглянул санврач, который, по своему обыкновению, шатался по оперблоку, выслеживал микробов. Мила скривилась, ожидая штрафных санкций. Но санврач вдруг кинулся помогать. Принес тряпку, бросил под ноги Миле старые простыни.
– Родители-то, наверное, думают, какое счастье, ребенок выучился на врача, – сказал он злому молодому анестезиологу. – Сейчас в белом халате, чистенький… Знали бы они, верно?
И тот сразу заулыбался, успокоился, да и остальные взбодрились.
Зашивание раны не требует полной сосредоточенности, обычно на этом этапе начинаются посторонние разговоры. В тот раз бурно обсуждалось отсутствие душа в оперблоке.
Далеко не праздный разговор! Ведь после операции придется идти в санитарную комнату и вставать в ту же ванну, где техничка моет ведра. Или мыться фрагментарно над раковиной.
А через две недели в оперблоке установили прекрасную душевую кабинку. Это была личная заслуга санврача, и Мила заметила, что хирургический состав должен его поблагодарить. Вот и поблагодари – ответили ей.
Спускаться на первый этаж было лень, Мила позвонила по местному телефону. В ответ на казенное «спасибо» последовало приглашение в кафе.
«Интересно, зачем он меня зовет?» – думала она, по-прежнему готовая признать за ним любые мотивы, кроме романтических. Но отказаться было неудобно.
Они мило провели вечер в скромном заведении, специализирующемся на японской кухне. Попробовали деликатесов, но остались голодными. И только поэтому Мила пригласила Михаила Васильевича зайти к ней попить чайку. Подразумевая именно «попить чайку», а не то, что подумал он и что, поднявшись в квартиру, немедленно стал осуществлять.
Мила была так изумлена натиском, что уступила. Михаил Васильевич оказался прекрасным любовником. В нем сочеталось все, чего только может пожелать женщина, – и стать, и сила, и напор, и нежность, и бог знает что еще. А самое главное свойство, которое возводило все его достоинства в квадрат – он нисколько ими не кичился. Он восхищался Милой, а не самим собой.
Она восприняла эту встречу, как последний отблеск заката своей женской судьбы. Он не остался ночевать, она проснулась одна и все утро репетировала перед зеркалом специальную улыбку, которая избавит их обоих от неловкости.
Но воспользоваться ею не пришлось: Михаил ждал ее на выходе из метро со сдержанным букетиком и предложением руки и сердца.
…Известно, что человек, находящийся в состоянии летаргического сна, не стареет. Даже через тридцать лет он проснется таким же молодым, как заснул. Но потом быстро, в считаные месяцы, достигнет своего биологического возраста. Так и наш брак, думала Мила. Два года всего прошло, а мы будто четверть века женаты – так успели надоесть друг другу.
Все должно приходить вовремя, если что-то упустил – не догонишь.
Теперь Мила иначе воспринимала всенародно любимый фильм «Москва слезам не верит». До замужества она считала, что это история с хеппи-эндом, женщина после долгих мытарств обрела любовь и полноценную семью. И только после своего второго замужества Мила обратила внимание на последнюю фразу фильма: «Как долго я тебя ждала». Слишком долго. Так долго, что жизнь прошла.
Да и счастье… Кумир советских женщин Гоша, если присмотреться к нему внимательно, не кто иной, как обычный забулдыга с ворохом нереализованных амбиций. Восхищение этим облезлым идолом можно объяснить разве что стокгольмским синдромом… Или изысканной банальностью: любите тех, с кем живете, если не можете жить с теми, кого любите. Именно это Мила и пыталась делать.
– Прекращай, Руслан, – жестко сказала она, входя.
– Что прекращать?
– Хватит издеваться над моим мужем.
– А… Прости, я не знал, что ты слышишь.
– Слышу – не слышу, дела не меняет. Перестань над ним глумиться раз и навсегда! У Михаила Васильевича, между прочим, два высших образования.
Руслан хмыкнул:
– Эти образования все равно что насадки для миксера без самого миксера. Извини, Мила.
В душе Мила была согласна с этим замечанием, но подавила улыбку и строго повторила:
– Не смей упражняться в остроумии за счет моего мужа. Ты и сам не светоч вселенского разума, не забывай.
Волчеткин лукаво взглянул на нее:
– Ладно-ладно.
– Ты уже сто раз обещал. Руслан, я серьезно предупреждаю! Может, ты хочешь со мной поссориться?
– Боже сохрани! Не сердись. Лучше расскажи, как поживает Женя. Ты говорила, у нее появился поклонник?
Мила фыркнула:
– О, это невероятная история! Наталья Павловна изволила лично познакомиться с ним и забраковала. Запретила Жене встречаться, мол, ухажер слишком стар. И девочка, представляешь, ее послушалась!
– Сколько же ему лет?
– Лет сорок, наверное. Но выглядит он хорошо. А Женя говорит: Наталья Павловна меня воспитала, и теперь я должна делать то, что она говорит. Представляешь, какой кошмар?
– Почему кошмар? Если существуют люди, готовые из чувства долга пожертвовать своими желаниями, это, наоборот, прекрасно…
Читать бесплатно другие книги:
