Последний козырь Президента Овчаренко Александр

Вместо предисловия

Он пришёл ко мне перед самым рассветом – в тот краткий миг, когда ночная мгла, не в силах противостоять превосходящим силам света, слабея и умирая, пытается зацепиться за линию горизонта.

Он был бос, болезненно худ, скулы выпирали сквозь сероватую кожу измождённого лица, а на костлявых плечах болталась ветхая, зияющая прорехами хламида[1]. Он стоял на пороге портала, и северный ветер неведомого мира трепал полы его рубища. Казалось, незнакомец не замечает ни холода, ни боли, несмотря на то, что ступни разбиты в кровь, а запёкшиеся раны густо припорошены серой дорожной пылью. Его длинные и тонкие пальцы нервно теребили конец верёвки, которой он подпоясался, и только карие глаза были удивительно живыми и подвижными.

– Ты звал меня? – спросил он тихим голосом, в котором навеки поселились боль и обида.

– Нет, – жёстко ответил я, но продолжая смотреть на него с интересом.

– Ты звал меня! – с грустью произнёс он и шагнул в мой мир. Портал захлопнулся, и я оказался один на один с тем, о ком я думал, но не рассчитывал увидеть воочию.

– Ты думал обо мне, я это чувствую. Хочешь ты этого или нет, но я здесь, – и он провёл ладонью по коротко стриженым, словно припорошённым пеплом волосам. – Я, Иуда Искариот, стою пред тобой, смертный. Спрашивай!

– Ты мне не нужен! – продолжал упорствовать я.

– Ложь! – произнёс незваный гость, и устало опустился в кресло напротив. – Прошло два тысячелетия, а ложь и предательство продолжают оставаться верными спутниками человечества. Не смотри так на меня! Да, я знаю, что это твои слова, но ты звал меня, а посему мне известно всё, о чём ты думал. Таково условие контракта: я являюсь к клиенту, заведомо зная его переживания, страхи и тайные желания.

– Какого контракта? – удивился я.

– У меня контракт с… Вечностью, – ответил он буднично и, перестав теребить верёвочный пояс, впервые посмотрел мне прямо в глаза. – Получив вызов, я обязан явиться к клиенту.

– И ты являешься каждый раз, когда кто-то подумает о тебе или упомянет твоё имя всуе?

– Нет. Это бывает нечасто: один-два раза в столетие. Механизм вызова мне неизвестен, скажу только, что каждый визит причиняет мне боль и страдания. Они стали моими неотъемлемыми спутниками, как ложь и предательство у вас, у людей.

– И ты говоришь о предательстве? Ты, чьё имя стало синонимом предательства и подлости! Ты…

– Ты же знаешь, что это не так, – перебил он меня, и в глазах его вспыхнуло негодование. – Да, на мне клеймо предателя, но ты знаешь, что я не предавал.

– Я этого не знаю. Я только пытался размышлять над этим.

– Поэтому я и явился к тебе. Вселенной стали известны твои мысли. Вероятно, в твоих размышлениях был какой-то тайный код: словосочетание или оригинальность мышления, мне неведомо, но именно он и запустил механизм вызова. И вот я, Иуда Искариот, у твоих ног. Спрашивай!

– Хорошо, – согласился я. – Пусть будет так, как ты говоришь. У меня действительно много вопросов, я даже не знаю, с чего начать.

– Давай начнём с начала, с меня, – любезно подсказал странный гость.

– Согласен, – кивнул я головой и откинулся на спинку кресла. – Ты сказал, что предательства не было.

– Не было, – согласился Иуда и зябко передёрнул плечами. – Не было, и ты это знаешь.

– Я не знаю этого, я всего лишь пытаюсь разобраться в хитросплетениях твоего времени, хотя меня об этом никто не просил. Странно, но мне вдруг стали небезразличны события давно минувших дней. Да и были ли они, или это досужие домыслы?

– Ты хочешь знать «… а был ли мальчик»? – усмехнулся гость. – Отвечу утвердительно: был! Только поступки его, и всё, что сопутствовало ему в то непростое время, истолкованы неправильно. Ты был прав: ложь и предательство сопутствуют человечеству. Предавал не я, но предали меня. Я был оболган, но не попытался оправдаться. Я добровольно покинул этот бренный мир и за все свои прижизненные страдания навечно получил клеймо предателя. Как причудливы хитросплетения Истории! Не правда ли? – и он снова поднял на меня необычные, словно наполненные расплавленным янтарём, глаза. – Чем не сюжет для твоей новой книги?

Я промолчал. Это было правдой, и я не мог возразить.

– Ты сейчас думаешь о том, скольким твоим собратьям по перу я являлся? Можешь не отвечать, я знаю, что это так, – убеждённо произнёс гость и, задумавшись, сжал пальцами виски. – Их было немного, но всё было зря!

– Что именно?

– Всё! Их не интересовала моя правда. Им нужно было моё откровение, но не моя правда. Они удачно использовали легенду о моём предательстве, убедительно иллюстрируя её бытовыми подробностями, почерпнутыми из общения со мной. Это так мелочно! И так обидно!

Он снова стал ерошить пепельные волосы, и лицо его исказила болезненная гримаса:

– Один из них написал, что я повесился на горькой осине. Я готов хлопотать перед Вечностью, чтобы он восстал из гроба и отыскал мне на священной земле Иерусалима хотя бы одну осину.

– Ну, хорошо, – согласился я. – Допустим, что с твоей стороны предательства не было. Допустим! Но что-то было? Я хочу знать, что именно было, и, как ты сказал, во всех бытовых подробностях.

Его лицо снова исказила гримаса боли.

– Ты сказал: «Спрашивай»! Я спрашиваю, хотя вижу, что тебе это неприятно.

– Не обращай внимания, – взяв себя в руки, произнёс визитёр. – По условиям контракта я обязан отвечать на любые твои вопросы. Я расскажу всё, как было. За последние две тысячи лет ты первый смертный, которому нужна моя правда. Она ведь тебе действительно нужна?

– Не сомневайся, нужна!

– Тогда слушай и не перебивай, и будь готов услышать то, что может тебе не понравиться.

Две тысячи лет назад я жил, как все, и ничем не отличался от современников. Да и жил ли я? Удивительно, но я ничего не помню из прошлой жизни до встречи с Учителем. Потом было Слово. Слово, которое принёс Учитель. Имеющий уши да услышит – и я услышал! С тех самых пор, как Слово коснулось моих ушей и проникло в мой незамутнённый сомнениями разум, я и стал отсчитывать дни своего бренного существования. Жизнь моя была короткой, но я запомнил каждый прожитый рядом с Учителем день. Я помню каждую чёрточку его лица, каждый его жест и каждое его слово.

Учитель принёс нам Веру и Любовь. Я уверовал в Слово Божье, и любовь к Учителю целиком поглотила меня. Я любил его, как единственного близкого на этом свете человека, поэтому моя история – история любви, а не предательства. Да разве можно предать любимого человека, если любишь его по-настоящему?

Я любил Учителя, и был счастлив от одной мысли о Нём. Его всегда окружали ученики и последователи, но мне казалось, что Он смотрел только на меня и выделял из них только меня. При этом его глаза лучились любовью, а я готов был умереть за один взгляд в мою сторону. Разве мог я предать Его?

Возможно, тебя удивит мой поступок, но по ночам я молил Всевышнего, чтобы он ниспослал Ему смертельную опасность: яд, подсыпанный завистниками в бокал с питьём, клинок наёмного убийцы или небесный огонь. Я не желал зла Учителю, это было выше моих сил, я желал принять смертельный удар на себя и умереть на его глазах. И тогда бы Он понял, как сильно я люблю Его. Понял и приблизил меня к себе, пусть даже после моей смерти!

Однако время шло, ряды его учеников множились и вот уже двенадцать самых преданных нарекли апостолами. Забыв обо всём, они, так же как и я, грелись в лучах Его любви и были счастливы.

Но счастье не вечно! Однажды, в час, когда на опалённые зноем улицы Иерусалима сошла ночная прохлада, и в сумраке аллей Гефсиманского сада громко зазвучали цикады, Учитель собрал нас, своих учеников, за одним столом. Я видел, что светлый лик Его печален, поэтому в душе моей не было обычной радости от созерцания Его, а вино не веселило меня.

Позже это собрание назовут «Тайной вечерей» и художники всего мира во все века будут обращаться к этому сюжету. Они будут писать свои гениальные картины, и они будут правдивы, потому что картины молчат, а «… слово произнесённое – есть ложь»!

На этом сходство кончается, дальше будет то, что церковники привыкли называть ересью. Готов ли ты это услышать?

– После твоего внезапного появления меня трудно чем-то удивить.

– Тогда слушай! Всё или почти всё, о чём говорится в Библии о «Тайной вечере» – ложь! Учитель не говорил: «Скоро один из вас предаст меня»! Я хорошо помню, как, окинув присутствующих взглядом, голосом, полным грусти, Он произнёс: «Скоро меня предадут. И лишь один из вас…». Дальше он не договорил лишь потому, что правда Его ученикам была не нужна. Правда могла обидеть любого, кто в этот вечер сидел за столом – любого из апостолов, но не меня. Я знаю, Он хотел сказать: «И лишь один из вас не убоится страданий и навета, и навсегда останется со мной»!

– Откуда тебе знать об этом? – нетерпеливо перебил я страстный монолог. – Уж не выдаёт ли твой воспалённый разум желаемое за действительное? Уж не пытаешься ли ты, несчастный, оправдаться в моих глазах?

– Когда по-настоящему любишь, предугадать поступок любимого человека нетрудно, – мягко парировал гость. – А оправдываться мне не в чем, – тихо добавил он после недолгого раздумья. – В тот вечер опасения Учителя передались мне, и я впервые почувствовал неясную тревогу. Опасность витала в воздухе, она была растворена в вечерней свежести, в доносимом ветром аромате цветов, в колючем сиянии звёзд на потемневшем небосклоне. Во всём чувствовалась скрытая угроза…

– И ты не сказал Ему об этом! – снова перебил я его исповедь. – Знал, но промолчал! Это ли не предательство?

– Я принимаю твой упрёк, смертный. Да, я не уберёг Его, но я и не предавал Его. Да и что я мог сказать? Это были всего лишь мои предчувствия. Всего лишь смутные неясные предчувствия. И ещё я видел лица Его учеников. На них не было ни печали, ни страха за любимого человека. Это были лица людей, бездумно вручивших свою судьбу Провидению. И если отталкиваться от рассуждений твоих, то они Его предали тоже! Я предал Его своим молчанием, они – своим равнодушием. Я ни в чём их не осуждаю! – торопливо произнёс он, зябко потирая руки. – Не осуждаю, потому что я не вправе их осуждать. Да, они были апостолами, но при этом продолжали оставаться людьми, а людям свойственно ошибаться.

– Значит, ты сознаёшься в том, что предал Христа?

– Я признаюсь в том, что Учитель был предан, и в том, что этот грех я взял на себя с радостью! Великой радостью!

– Бред! – выкрикнул я и вскочил с кресла. – Всё бред! Не может предательство доставлять радость, а смерть любимого Учителя – «…великую радость»!

– Ты не понял, – произнёс он голосом, в котором не было ни единой нотки грусти, и странная полуулыбка на миг осветила измождённое лицо. – А если ты, как и все смертные, меня не понял, значит, свою роль я исполнил без фальши. Теперь я понимаю, что в поступке, который принёс мне вечное проклятие, и после которого моё имя стало нарицательным, было моё земное предназначение. Нет больше радости, чем взять боль любимого человека на себя, закрыть душу и тело Его от страданий. Я не мог допустить, чтобы Учитель разочаровался в своих учениках, поэтому я сознательно взял чужой грех на себя.

– О каком грехе ты ведёшь речь?

– Разве ты не понял? Я имел в виду грех предательства.

– Но если не ты, то кто же предал Учителя?

Он ответил не сразу. Обхватив себя за плечи, он долго молчал, потом встрепенулся и зябко поёжился, словно северный ветер вновь проник под его рубище.

– Когда солдаты пришли за Учителем, был ясный и солнечный день, и ничто не предвещало беды, только мне в этот день не хватало воздуха. Я задыхался, словно был в петле! – закричал он и рванул на себе ворот. – Это была не дворцовая стража. Это были воины, тела которых покрывали рубцы и шрамы былых сражений. Это были солдаты, не раз смотревшие в лицо смерти. Они видели смерть целых легионов и гибли сами. Смерть стала их привычным спутником и не пугала никого из них: одним ударом они разрубали противнику вместе со шлемом череп, утирали с лица чужую кровь и шли дальше. Они могли бы убить Учителя на месте, они, не задумываясь, убили бы каждого, кто встал бы у них на пути. Я читал это по их невозмутимым обезображенным боевыми шрамами лицам. Но они были солдаты, а солдаты обязаны точно выполнять приказ командира. Нам было неведомо, что в тот роковой день они получили приказ арестовать проповедника по имени Иисус, но не убивать его.

Я видел, как у апостолов от страха побледнели лица, как задрожали руки и как они стыдливо опустили глаза. Я не осуждаю их: они были Его сподвижниками, но прежде всего они были людьми, а людям присущ страх смерти.

Говорят, что солдаты не знали Учителя в лицо, и что это я своим поцелуем выдал Его. Ложь! Учитель проповедовал на улицах и площадях города, у него были сотни последователей, весь Иерусалим знал в лицо сына плотника, несущего Слово Божье.

– И ты хочешь убедить меня, что не подходил к Иисусу и не лобызал Его со словами: «Приветствую тебя, о Учитель»?

– Всё было именно так, как ты сказал, смертный. Я подошёл к Нему и, коснувшись губами его щеки, произнёс: «Приветствую тебя, о Учитель»! Я сказал это громко, чтобы слышали солдаты, услышали и поняли, что я Его ученик, и я не отрекаюсь от ученья Его.

– Зачем ты это сделал?

– Я хотел умереть вместе с ним.

– Умереть? Ты же говорил, что солдаты получили приказ арестовать, а не убивать проповедника по имени Иисус!

– Говорил, и повторю ещё раз! Но об этом мы узнали позже, когда Учителя увели во дворец прокуратура Иудеи. В тот момент все, и я в том числе, уверовали в то, что солдаты убьют Учителя и всех, кто с ним рядом. Поэтому все опустили глаза, поэтому все втянули головы в плечи, и вид каждого как бы говорил: «Я не с Ним! Я сам по себе»! Я никого не осуждаю: добровольно принять смерть за веру Его дано не каждому.

– Ты хочешь сказать, что был готов идти на смерть?

– Своим поцелуем я показал солдатам, что я ученик Его и что разделяю с Ним участь Его. Я был счастлив жить и умереть рядом с Учителем. Остальные в тот скорбный миг отреклись от Него. Я видел их лица! На них был страх и желание выжить любой ценой.

Я не виню их: они просто люди, а смертным свойственна жажда жизни. Молва приписала им то, чего не было: попытку защитить Христа, и что Учитель якобы сам запретил им препятствовать солдатам, дабы не проливать невинную кровь.

– А разве было не так? – спросил я визитёра, пристально глядя ему в зрачки и выговаривая каждое слово.

– Почти! – усмехнулся гость. – Почти так, как сказано в Библии. Иисус запретил препятствовать солдатам, дабы оправдать учеников в их собственных глазах, потому что защищать Его было некому. Он видел страх на их посеревших лицах, и всё понял! Понял и простил! А после того, как страх прошёл, они возненавидели меня.

– За что?

– Я один поцеловал Христа, я один не отрёкся от Него в трудный час и остался рядом с Ним. Остальные ученики предали Его. Я единственный был свидетелем их слабости, их позора. Между нами больше не было братской любви. Каждое моё появление было для них как напоминание о малодушии, и они возненавидели меня за свой страх и своё предательство. Я не виню их: они были просто людьми, а людям свойственно за свои ошибки винить кого угодно, но только не себя.

Какое-то время мы сидели молча: я глядел на него, а он, опустив веки, словно прислушивался к своим ощущениям.

– Но были ещё и деньги, печально знаменитые тридцать сребреников! – нарушил я молчание. – Или ты будешь отрицать, что взял эти деньги?

– Не буду! – встрепенулся он. – После смерти Христа я остался единственным свидетелем их позора, поэтому они предложили мне сделку.

– И ты согласился на…

– На вечный позор и страдания, – перебил он меня. – Согласился! Я слишком любил Учителя. Никто не должен был знать, что апостолы предали Учителя. Я не виню их. Это была минутная слабость, но она была! Это печальное событие могло бросить тень недоверия на Его ученье, а этого я допустить не мог. Иначе всё зря! Не для того Христос взошёл на Голгофу и принял мученическую смерть!

Он снова замолчал, потом вдруг вздрогнул, провёл ладонями по лицу, и, стараясь не показывать боль, которую причиняли воспоминания, продолжил исповедь:

– Гонец нашёл меня в Гефсиманском саду, на том же месте, где я последний раз видел Учителя.

Я стоял на коленях и молился. Слёзы текли по моему лицу, но я не замечал этого. Я чувствовал, что над Учителем нависла смертельная опасность, но не знал, как ему помочь.

Запрокинув к небу лицо, я молил Всевышнего дать хоть какой-нибудь знак, и в этот момент я увидел гонца. Он принёс кошель с серебром и молча протянул мне. Я не знаю, сколько там было монет, деньги не были мне нужны, я не развязывал кошель. Но то были не просто деньги, то был знак!

Я вновь воздел руки к небу и, плача от нечаянного счастья, возблагодарил Создателя.

Гонец стоял рядом и молча взирал на меня.

Утерев слёзы, я протянул руку, но гонец усмехнулся и бросил деньги мне под ноги. Я знал, что ждёт меня, если возьму деньги, но всё же поднял кошель и даже поблагодарил кивком головы за мои предстоящие позор и мученья.

Взяв деньги, я подавал бывшим собратьям по вере знак, что согласен взять чужой грех на себя. С этого момента я был навеки проклят, а белые одежды учеников Его навеки остались чисты!

Я поднял лежавшие на земле деньги, а после того, как гонец ушёл, соорудил из верёвочного пояса петлю. Вот из этого, – и он снова тронул длинными пальцами опоясывающую его верёвку. – Теперь она всегда со мной. Таково условие контракта.

Он легко поднялся из кресла, и в этот миг позади него открылся портал.

– Я ухожу. Время на исходе.

– Погоди! – крикнул я и протянул руку, словно пытался удержать. – Ты не сказал того, во имя чего тебя послала ко мне Вечность!

– Я не знаю, какие слова главные! – прокричал он, стоя на пороге портала, и северный ветер неведомого мира трепал полы его рубища. – Может быть, слова о Любви и Смерти. Эти два понятия так велики, а у меня простое человеческое сердце, которое не смогло их вместить. Поэтому я умер.

– Что дала тебе Любовь, кроме страданий и боли? Ты даже не можешь обрести вечный покой!

– Ты не понял! – прокричал он, и очертания его фигуры стали расплывчатыми. – Мне дали шанс расставить всё по местам после смерти! Это ли не удача? И я сделаю это, пусть даже понадобится не одна тысяча лет.

– Всё это ересь, – промолвил я, но слов моих никто не услышал.

Портал захлопнулся.

Часть 1. Превратности судьбы

«Не дай вам Бог жить в эпоху перемен».

Старинная китайская мудрость

Глава 1. Кавказский пленник

Хороший был день: июльский, солнечный, настоянный на мирной тишине и наполненный запахом разнотравья. В такие дни особенно хочется жить: полной грудью вдыхать пахучий летний воздух, подставлять лицо тёплому ласковому ветерку, и беспричинно радоваться, глядя на бегущие по небесной лазури белые барашки облаков. Хороший был день!

По горькой иронии судьбы именно в этот день меня повели на расстрел. В полдень заскрежетал замок, противно скрипнула дверь узилища, и на пороге показался Казбек – дальний родственник Иссы, моего нынешнего хозяина, вечно небритый и вечно злой. На плече у Казбека болтался потёртый и потерявший воронение автомат «АК». Как истинный горец, Казбек оружие любил и, несмотря на то, что автомат был ему ровесником, относился к нему бережно и никогда с ним не расставался.

– Пойдём, – буднично, без обычной злобы произнёс он и повёл стволом в сторону выхода. Я вздохнул и с трудом поднялся с соломенной подстилки, служившей мне постелью. Я не полностью оправился от последней экзекуции, поэтому движения мои были заторможенными, и к выходу я направился, подволакивая левую ногу.

– Давай, шагай вперёд, – вяло скомандовал конвоир, когда мы вышли за сложенный из необработанных камней забор. Дорога вела вниз, к ущелью, и не требовалось большого ума, чтобы догадаться, зачем он меня туда ведёт.

– Стой, – резко произнёс Казбек, когда я стоял лицом к пропасти. Мой конвоир чего-то ждал, возможно, когда я повернусь к нему лицом. Видимо, считал недостойным настоящего мужчины стрелять в спину пленнику.

– Хочешь, глаза завяжу? Не так страшно будет, – предложил начинающий палач.

– Не надо, – мотнул я головой. – Давай так!

– Не хочешь? А чего хочешь? Свой последний желаний говори.

– Можно, я отдышусь немного, а то у вас в зиндане вечно дерьмом воняет.

– Можно, – раздобрился чеченец. – Только, как у вас, у русских, говорят: «Перед смертью не надышишься». Возьми, покури перед смертью, – и он протянул мне самокрутку. – Тоже не хочешь? Зря! Анаша душу веселит. Ладно, дыши, пока я курю, – и щёлкнул зажигалкой.

Раньше это была моя зажигалка, настоящая «Zippo», но на краю жизни на такие мелочи перестаёшь обращать внимание.

Запрокинув голову, я бездумно смотрел на мирно скользящие по летнему небосводу белые барашки облаков. Всё, что окружало меня, казалось мирным, почти домашним, и никак не вязалось с тем, что должно произойти через пару минут. Я слышал, как за каменным забором кудахчут куры, и как в хлеву блеют овцы, как женщина прикрикивает на расшалившегося ребёнка, и как тот заливается чистым детским смехом. Хороший день, жаль, что он заканчивался, впрочем, как и сама жизнь.

– Надышался? – затаптывая окурок, поинтересовался Казбек. Глаза у него были пьяные и весёлые. Откуда-то прилетела стрекоза, сделала вокруг Казбека вираж и неожиданно уселась на мушку ствола.

– Да вроде того, – машинально отследив стрекозьи пируэты, ответил я с показной бравадой, хотя на душе было тоскливо и страшно. Кому хочется умирать в тридцать лет? Да никому! По большому счёту, и в пятьдесят под стволом стоять страшно, и в семьдесят, а уж умирать в молодые годы…

– Вот и хорошо, – беспричинно рассмеялся палач, и, привычно передёрнув затвор, не целясь, нажал на курок.

* * *

Удача, как и любовь стриптизёрши, вещь шальная и непостоянная, а посему рассчитывать на расположение этой ветреницы в мирное время глупо, а при ведении боевых действий – смертельно опасно.

Военная удача – явление ещё более непостоянное и абсолютно непредсказуемое. В любом случае надеяться на благосклонность двух этих ветреных сестёр так же глупо, как ожидать от вокзальной проститутки целомудрия.

Конечно, мою службу в Москве к боевым действиям в «горячей точке» не приравняешь, но и назвать её абсолютно мирной и безопасной у меня язык не поворачивается. Большой город таит в себе большие опасности, особенно если работа состоит в том, чтобы эти опасности не только выискивать, но и в обязательном порядке совать в них свой офицерский нос.

Удача долго шла со мной рука об руку, и мне грех жаловаться на судьбу: меня любили женщины, ко мне благоволил сам Президент, в тридцать лет я носил погоны подполковника, и непосредственное начальство мужественно терпело и прощало мне неуставные выходки. Как «офицер для особо ответственных поручений», я имел по службе массу привилегий, которые, в конце концов, завистники и тайные недоброжелатели мне же и припомнили.

«Последний козырь Президента», как любил в шутку называть меня Премьер, был бит, как только мой покровитель после очередных президентских выборов сошёл с политической сцены. В лучших традициях русского офицерства меня отправили служить на Кавказ. Официально – повысили в должности, неофициально – наглухо закрыли двери в кремлёвские кабинеты и отослали подальше от Москвы.

К переменам я отнёсся спокойно, но не потому, что обладаю несгибаемой волей и железным характером, а потому, что реально не представлял всю глубину этих перемен и весь трагизм своего положения.

Был месяц май, когда я, насвистывая какую-то незамысловатую мелодию, паковал походный баул. На самое дно я бросил пару упаковок с сухим пайком, четыре банки армейской тушёнки с этикеткой «Госрезерв», солдатскую фляжку с армянским коньяком, бритвенные принадлежности да пару сменного белья. Сверху аккуратно положил полевую форму вместе с наплечной кобурой. В отдельный кармашек под «молнию» спрятал документы, крупную сумму наличных и прощальный подарок коллег – швейцарский армейский нож с умопомрачительным набором лезвий, пилочек и других полезных приспособлений.

На этом сборы закончились. Сказать, что к тридцати годам я больше добра не нажил, было бы неправдой: у меня оставалась роскошная московская квартира, и надёжный, в хорошем состоянии, четырёхколёсный друг «Volvo».

После недолгих раздумий «друга» я продал, а квартиру, чтобы не пустовала, хотел сдать в долгосрочную аренду, но в последний момент передумал. Мне вдруг стало не по себе от одной мысли, что в родных стенах будут хозяйничать чужие люди.

В день отъезда, вернее, отлёта, мне стало по-особому тоскливо, и я, несмотря на раннее утро, «накатил» для храбрости и блеску глаз целый стакан армянского коньяка. В такси по дороге в аэропорт я почувствовал, что совсем опьянел, но это не помешало мне посетить расположенный рядом с залом ожидания бар, где я прилично добавил к утренней дозе, и чудом не пропустил свой рейс.

Сразу же после взлёта и набора высоты я заснул и проспал весь полет. Видимо, во сне я храпел, так как после пробуждения ловил на себе откровенно недовольные взгляды соседей.

Помассировав лицо ладонями и откровенно зевнув, я взглянул в иллюминатор, в надежде увидеть признаки местного колорита, но узрел только серый бетон взлётно-посадочной полосы. Тем временем стюардесса открыла люк, и пассажиры цепочкой потянулись на выход.

В зал аэропорта, где находился багаж, нас отвезли на автобусе. Ещё из окна автобуса среди толпы местных горожан я приметил встречающего.

– В аэропорту Вас встретит сотрудник регионального отделения ФСБ и отвезёт в гостиницу, где для Вас заказан номер, – сказал московский начальник на прощание, крепко пожимая руку.

Выйдя из автобуса, я решительно направился к запримеченному парню. Надо сказать, что коллег я узнаю сразу: они по-особенному держатся на людях – молчаливо и с достоинством, не забывая периодически прочёсывать обозримое пространство внимательным взглядом. Молодой коллега был не столь опытен, поэтому мне удалось подойти к нему с левого фланга незамеченным.

– Вы не меня встречаете? – вместо приветствия задал я вопрос. Я видел, как в его глазах вспыхнуло удивление. Видимо, он ожидал, что начальник, присланный из самой Москвы, будет гораздо старше и солидней.

– А Вы кто? – с нескрываемым недоверием в голосе поинтересовался будущий подчинённый. Я раскрыл перед его носом удостоверение и терпеливо ждал, пока он внимательно ознакомится.

– Меня предупредили, что Вы меня встретите, – небрежно добавил я, пряча в карман «корочки».

– Конечно, конечно! – вдруг засуетился визави. – У меня машина за углом. – Сейчас поедем.

– Как Вас зовут? – поинтересовался я, идя за встречающим.

– Алмаз, – обернувшись, бросил он через плечо и заискивающее улыбнулся.

– А отчество?

– Можно без отчества, – снова улыбнулся он. – Я ещё не седой аксакал.

– Уважаемый Кантемир Константинович, – тщательно выговаривая не самое удобное словосочетание, коим являются моё имя и отчество, обратился он, когда мы сели в тонированную «десятку», – хотите, я Вас по городу покатаю?

– Неожиданное предложение, – усмехнулся я.

– Почему неожиданное? – оживился новый знакомый. – Сейчас, в час заката, наш город особенно красив.

– Ладно! – согласился я, удобно устроившись на заднем сиденье. – Можно и город посмотреть, лишним не будет. Только я бы перед экскурсией чего-нибудь выпил, а то у меня после полёта голова что-то раскалывается.

– Это у Вас акклиматизация так проходит, – пояснил Алмаз и достал из бардачка плоскую металлическую фляжку. – Выпейте, полегчает! – протянул он фляжку мне.

– Что это? – отвернув пробку и втягивая носом персиковый аромат, поинтересовался я.

– Домашний коньяк, – охотно пояснил Алмаз. – Изготовлен из отборных персиков.

– У вас здесь персики растут?

– Нет. Эти персики росли в Абхазии, у меня там родственники. Вот они меня коньяком и снабжают. Да Вы пейте, не бойтесь! Коньяк хороший, не отравитесь. Проверено! – заверил новый знакомый, лихо выворачивая руль и выезжая на проспект. Я сделал большой глоток, потом ещё один. Коньяк действительно был вкусным и пахучим, но лучше мне не стало: неожиданно закружилась голова, и показалось, что я падаю в глубокую пропасть.

– Алмаз! – прохрипел я. – Что со мной?

– Всё нормально, – заверил необычный друг. – Акклиматизация!

Но в голосе его не было прежнего почтения, а последнее слово он произнёс с явной насмешкой.

Прежде чем упасть в тёмную пропасть беспамятства, я успел почувствовать, как чьи-то руки умело шарят по моим карманам, а потом сразу наступила тьма.

Очнулся я от острой боли в левом боку. Сознание было затуманено, но тошнота вместе с болью накатывала с завидным постоянством. Наконец я осознал, что лежу ничком на полу полутёмного сарая, лицом в соломе, а руки крепко связаны за спиной. При этом кто-то больно пинает меня по печени и требует, чтобы я поднялся. На мгновенье всё показалось дурным сном, но новый болезненный тычок заставил меня принять суровую реальность. Я попытался встать на колени, но ничего не получилось. После этого послышалась брань на чужом непонятном языке, и чьи-то руки, грубо схватив меня, поставили на ноги. Стоять также было затруднительно: голова кружилась, тело болело, словно его перед этим долго пинала толпа злобных карликов, а ноги казались ватными.

– Давай, Иван, ходи! Давай на выход. Быстро! – произнёс за моей спиной мужской голос, и тут же последовал удар в спину.

Так произошло моё знакомство с Казбеком – дальним родственником человека по имени Исса, которому Алмаз продал меня в рабство. В тот день Казбек был особенно зол и скор на расправу, видно, у него кончилась «травка», и он срывал злость на русском пленнике, то есть на мне. От удара прикладом автомата в спину я едва удержался на ногах.

– Я не Иван, – с трудом разлепив спёкшиеся губы, произнёс я.

– Все русские – Иваны, – философски заметил Казбек. – И ты тоже. – При этом он презрительно сплюнул мне под ноги.

Мой новый хозяин Исса встретил меня, сидя за столом. Это был мужчина полный сил, разменявший пятый десяток. К моему удивлению, перед ним был открыт ноутбук, и он сосредоточено тыкал пальцем в клавиатуру. Рядом с компьютером лежало раскрытое удостоверение сотрудника ФСБ – моё служебное удостоверение.

– Ты подполковник Каледин? – спросил он хорошо поставленным голосом, в котором не было ни малейшего акцента. Обычно так говорят люди, которым приходится много и подолгу выступать перед аудиторией. Отпираться было глупо, и я молча кивнул.

– Офицер… подполковник Федеральной службы безопасности, – продолжал вслух рассуждать Исса, – а попался, как… глупо попался. Какой ты после этого офицер? Ты не то, что свою страну защитить не можешь, ты себя не смог уберечь! Не удивительно, что наши полевые командиры бьют вас, и будут бить до тех пор, пока в российской армии служат такие профессионалы, как ты.

Произнося последнюю фразу, он презрительно скривил губы. Это было единственным, но кратковременным проявлением хоть какой-то эмоции по отношению ко мне.

– Раз ты не смог себя защитить, ты не мужчина, а значит, я могу относиться к тебе, как к рабу, – продолжил он. – Будешь у меня пасти овец, раз ты на большее не способен. Попытаешься сбежать – убью!

При этих словах стоявший рядом со мной Казбек довольно хмыкнул и зачем-то щёлкнул на автомате предохранителем.

– Всё! Давай, уходи, – махнул рукой мой новый хозяин и снова уставился в экран компьютера.

– Это дикость! – прохрипел я, когда Казбек попытался вытолкать меня из комнаты. – Вы считаете себя цивилизованным человеком, а по сути являетесь рабовладельцем.

Казбек опешил от моей наглости и перестал меня пинать. Он не привык, чтобы так разговаривали со старшим по возрасту и по положению. Несмотря на то, что в голове продолжала плавать наркотическая муть, которой меня опоил Алмаз, я успел отметить, что Исса не простой горец, и по социальному статусу находится гораздо выше своих родственников. Это подтверждала его развитая речь, дорогой костюм, из-под которого выглядывал воротник белоснежной рубашки, красивая ухоженная борода и аккуратная причёска, которую делал не местный цирюльник. Во всём облике чувствовался городской налёт. В этом я убедился, когда сумел рассмотреть его руки: чистые, ухоженные, с аккуратно подстриженными ногтями.

В ответ на дерзость мой новый хозяин зло сверкнул глазами и резко закрыл крышку ноутбука.

– Меня зовут Исса, – произнёс он, с трудом сдерживая гнев. – Мой род жил в этих горах задолго до того, как ваш царь Романов впервые сел в Москве на престол. Мои предки были настоящими воинами, многие из них погибли в бою до того, как в их бородах появилась первая седина, но ни один не покрыл себя бесчестием. Я имею два высших образования, и одно время преподавал экономику в Петербургском университете, но началась война, и я, оставив университетскую кафедру, вернулся на родину, чтобы защищать её! А кто ты такой, человек без роду, без племени? Зачем ты пришёл на мою землю?

Произнося последнюю фразу, он не сдержался и сорвался на крик.

– Ты обыкновенный наёмник, – немного успокоившись, продолжил Исса. – Тебе заплатили и отправили воевать. Ты действительно думал, что тебе разрешат просто прийти с оружием в чужой дом и навести свой порядок? Видимо, ты считал это своим долгом и в глубине души был готов умереть за свои идеалы, но умереть героем! А здесь тебя ждало бесчестие. И сейчас ты, русский офицер, стоишь передо мной в жалком виде и пытаешься уличить меня в нецивилизованном обращении с пленными? Ты не воин, ты наёмник, а значит, статус военнопленного тебе не положен. Так что будешь пасти овец, пока не сдохнешь, или пока тебя не выкупят родственники. Всё! Я так решил!

– Я приехал сюда не воевать! – выдохнул я в ответ. – И пришёл я не в твой дом, страна у нас одна, а значит, и земля у нас общая.

– Нет, русский, ты не прав, – ухватив бороду в кулак, произнёс чеченец. – Земля – не общественный сортир, и общей она быть не может. Она принадлежит тем, кто на ней живёт и может её защищать.

После этого он махнул рукой, и Казбек немилосердно вытолкал меня из хозяйского дома.

В тот день на работу меня не выводили. Видимо, Исса решил дать мне время оклематься после отравленного коньяка, и остаток дня, терзаемый похмельем и горестными раздумьями, я провалялся в хлеву на соломе.

Вот так я провёл свой первый день в качестве кавказского пленника. Впереди было шестьдесят четыре дня неволи, рабского труда и постоянных унижений. За это время я дважды пытался бежать. Дважды меня ловили и нещадно били.

Помню, как на третий день после второго неудавшегося побега, когда я был в состоянии передвигаться самостоятельно, и с трудом, но мог шевелить разбитыми губами, Казбек привёл меня в хозяйский дом.

Исса, как и в день нашей первой встречи, сидел за столом, но на столе перед ним вместо компьютера стояла большая расписная пиала с крепко заваренным чаем. Увидев меня, он отодвинул пиалу, и, не торопясь, достал из внутреннего кармана костюма дорогую сигару. Глядя, как он привычно вынимает сигару из алюминиевого футляра, как аккуратно обрезает кончик, я понял, что это не показной шик и что делает он это не в первый раз.

– Чего добиваешься? – буднично задал он вопрос, пытаясь раскурить сигару. – Смерти?

– Нет, – разлепил я разбитые губы и с наслаждением втянул в себя запах дорогого табака. За время плена я практически отвык от пагубной привычки, но, глотнув табачного дыма, вновь почувствовал труднопреодолимое желание закурить.

– Тогда чего? – уточнил Исса и снова выдохнул клуб ароматного дыма.

– Воли, – тихо выговорил я, так как во рту у меня всё пересохло.

– Два месяца назад ты бы сказал: «Хочу на свободу»! – покачал головой чеченец. – Теперь же просишь воли.

– А что, есть разница между этими понятиями? – с нескрываемой иронией уточнил я и попытался усмехнуться, но скривился от боли: разбитые губы не позволили.

– Существенная, – заверил Исса и специально выпустил в мою сторону струю ароматного табачного дыма. – Помнишь выражение «Свобода есть осознанная необходимость»? Так вот человек не сразу, но со временем, осознал необходимость политических свобод, экономических, потребовал свободу выбора, свободу передвижения, ну и так далее. Согласись, в понятие «свобода» мы вкладываем не только личную независимость, но и целый набор политических требований. Так что свобода – скорее понятие социально-политическое. Воля – понятие строго индивидуальное, подразумевающее под собой не только личную свободу, но и свободу от обязанностей, которые на человека накладывает общество. Поэтому когда человек устаёт от диктата общества, он не просит демократических свобод, он просит воли.

– Приятно поговорить с образованным человеком, хоть он и рабовладелец, – сквозь зубы зло произнёс я. – Только мне сейчас философские изыскания по барабану. Я всё равно сбегу. Немножко оклемаюсь и сбегу.

Я ожидал вспышки гнева, но Исса на удивление вёл себя спокойно:

– Помнишь, во время нашей первой встречи я пообещал расстрелять тебя, если вдруг надумаешь сбежать?

– Как не помнить? Такие обещания захочешь забыть, да не забудешь, – хмыкнул я, и со второй попытки всё же скривил губы в усмешке.

– Разумней и выгодней было бы тебя перепродать, хоть какая-то от тебя была бы польза, – игнорируя мою реплику, продолжил чеченец, – но я дал слово, а настоящий мужчина должен выполнять обещание. Поэтому я тебя расстреляю, но не сейчас. Третьего шанса у тебя не будет: или ты продолжаешь работать на меня, или Казбек ведёт тебя к ущелью и пускает в расход. Свободу выбора я оставляю за тобой, а теперь пошёл вон!

Не буду лукавить: речь Иссы на меня произвела сильное впечатление, и не только на меня. Даже Казбек, когда вёл меня к месту заключения, был тих и задумчив. Казбек считал себя воином, и предстоящая роль палача ему явно претила.

Перед тем как закрыть за мной дверь, он помедлил, а потом, глядя куда-то в бок, произнёс: «Слышишь, русский? Не надо бегать! Хозяин слово дал, а он слово держит. Тебя всё равно поймают. Лучше потерпи, всё в руках аллаха, может, образуется». У него был такой вид, словно он хотел предупредить меня о чём-то, но не решался.

Через мгновенье из хозяйского дома раздался гортанный окрик, и мой конвоир торопливо навесил на двери замок.

Третий раз я бежал через две недели после достопамятного разговора с Иссой. Была пятница и все правоверные находились в небольшой местной мечети. Сам Исса уже три дня как был в отъезде, поэтому в поведении домашних, включая моего постоянного конвоира и надсмотрщика Казбека, чувствовалась некоторая расслабленность.

Говоря откровенно, у меня не было никакого плана побега. Я не знал, в какой республике я нахожусь: в Чечне, Ингушетии или в Дагестане. Я не знал плана местности, не знал, где ближайший населённый пункт, не знал названия села, в котором меня держали. Местные, за исключением Иссы и Казбека, со мной не общались, а никаких дорожных указателей в районе моего пребывания не было.

Весь побег заключался в том, что я тупо шёл вниз по единственной имеющейся дороге до тех пор, пока на потрёпанном «УАЗике» меня не настигали люди Иссы. Потом преследователи становились в круг и начинали отрабатывать на мне приёмы рукопашного боя. Вдоволь натешившись, они забрасывали меня в багажный отсек и везли назад, к хозяину.

Такой сценарий повторялся два раза. Третий мне удалось пройти километров пять, прежде чем я услышал за спиной знакомый звук мотора и дребезжащей подвески. К моему удивлению, в машине кроме Казбека и водителя никого не было.

– А где остальные? – глупо поинтересовался я у своего преследователя.

– Пятница, все на молитве, – почти дружелюбно ответил Казбек. – А тебе что, меня мало? – и, не дожидаясь ответа, коротко, без замаха, врезал мне кулаком в солнечное сплетение. Удар был неожиданным и сильным, поэтому я не удержался на ногах и, согнувшись, рухнул в придорожную пыль.

– Я же тебе говорил: не бегай! Всё равно поймаем, – подытожил он, и, схватив меня за шиворот, поволок к машине. Напоследок, когда я неуклюже забирался в багажник, он решил поторопить меня, для чего от всей души врезал мне прикладом по левому бедру. На этом, к моей большой радости, экзекуция закончилась, и меня повезли обратно в село.

Два дня в ожидании приговора я безвылазно просидел в хлеву. Меня перестали выводить на работу и перестали носить еду. Правда, к вечеру, после моего принудительного возвращения, закутанная до самых глаз в платок женщина под присмотром Казбека принесла мне ведро воды. Этим всё и ограничилось.

Казбек пришёл на третий день, в полдень.

– Пойдём, – буднично, без обычной злобы, произнёс он и повёл стволом в сторону выхода. Тяжело вздохнув, я с трудом поднялся с соломенной подстилки, служившей мне постелью. Я не полностью оправился от последней экзекуции, поэтому движения мои были заторможенными, и к выходу я направился, подволакивая левую ногу.

… – Надышался? – затаптывая окурок, поинтересовался Казбек. Глаза у него были пьяные и весёлые. Откуда-то прилетела стрекоза, сделала вокруг Казбека вираж и неожиданно уселась на мушку ствола.

Страницы: 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Новый роман от лауреата премии «Национальный бестселлер-2009»! «Дом на Озёрной» – это захватывающая ...
Каддафи – один из самых ярких политиков современности, эпатирующий весь мир своими острыми высказыва...
Соломона Волкова называют «русским Эккерманом»: он приобрел известность своими опубликованными на мн...
Автор бестселлера «Женщина: где у нее кнопка?», известный рок-музыкант и вечный циник, Вис Виталис п...
Вместе с романом Андрея Геласимова «Степные боги» (М.: Эксмо, 2008) опубликован сборник его новелл «...
«Семья наша никогда не страдала от переизбытка родственников. Революция, война и чистки повыбили нем...