Тревожные Видения Карт Максим

8

Когда же он поменяет дверной звонок? Обделаться можно от его рёва! А вдруг совпало – сидит на унитазе, тужится, поэтому долго не открывает. Услышав шлепки голых ступней по полу, не сдержалась и улыбнулась, а хотела быть серьёзной. Дверь открылась. Юля увидела заспанное лицо, перекошенное последствиями вчерашней пьянки. Похмельные мужики не раздражали её, а вызывали жалость здорового к больному: хоть сейчас откупорь спрятанную за спиной бутылку и дай ему поправиться, но – нет, вино предназначалось для другого дела.

– Гулять пойдём? – спросила она, наполнив взгляд сочувствием и надеждой на положительный ответ. Показала красное.

Саша отступил на шаг: икнув, выпучил глаза.

– Чего ты? – спросила Юля.

Так и уходят доброжелатели без доставленного страждущему глотка счастья. Но только не она! Сегодня ей нужна любовь.

Она повторила настойчиво:

– Гулять пойдём?

– Куда?

Неловкая тишина повисла между ними. Его глаза вернулись в прежние размеры: в них опять появилось желание жить, которое не позволяло ему разрушаться изнутри. Что бы он делал без неё? А она?

– Мне всё равно, – ответила Юля.

Пройтись, поговорить о пустяках, подышать зимним воздухом.

– Собственно… – протянул он. – Есть одно местечко, довольно интересное. – Он ткнул в неё пальцем, но одёрнул руку, вовремя разглядев в своём жесте глупость. – Я сейчас.

Дверь захлопнулась, Юля вздрогнула.

В ожидании она вспомнила далёкое утро, морозное и солнечное: ночью выпал глубокий снег, радостный отец колдовал возле чёрного от копоти мангала, пытаясь поджечь толстые вишнёвые ветки, он привёз их с дачи специально для шашлыка, мама стояла рядом и смотрела на своего мужчину жадно, он – её и ничей больше, запах слегка подгоревшей курятины, никогда не готовили свинину, папа не любил, он насаживал небольшие куски мяса на острые ивовые палочки и жарил, оно всегда пригорало, но тем не портился его особый вкус, ведь делалось своими руками, а потом пили красное сухое вино, домашнее, жили…

Две каменные глыбы нависали над журчащим ручьём: ни души – только природное одиночество купающихся в тишине валунов, и вонь – запах залежалого человеческого дерьма – разрывала ноздри. Он – ответвление городской канализации – отделялся от материнского русла и тёк по тротуарам, дорогам и автомобильным стоянкам, мимо кирпичных гаражей, по укрытым снегом окраинным полям в бесконечность. Он не замерзал зимой.

Они грели камни, попивая без дрожи кислое вино из горлышка бутылки, – сидели. Их мысли блуждали в далях, они молчали, медленно пьянея, и наблюдали за перекатами коричневых вод. Юле нравилась эта урбанистическая клоака с её непохожестью на те уголки природы, где всегда уютно.

– Что ты знаешь о смерти? – робко спросила.

Он даже не вздрогнул.

– О смерти? Зачем о ней разговаривать? Я пока не собираюсь умирать.

– Да нет же, – улыбнулась она. – Ты бы смог убить человека?

Он ответил без промедления:

– Конечно! Если б приспичило. Можно пойти даже на убийство, чтобы выжить.

– А как же совесть? – нахмурилась Юля. – Тебя бы потом загрызла совесть!

Теперь пришла его очередь улыбаться:

– А я бы в запил. Ха! На исповедь к попу точно не пошёл бы! Время лечит – всё забывается постепенно.

– Ты прав.

– В чём? Конец жизни неизбежен. Смерть слепа! Она как тень – всегда за твоей спиной. Она может достать любого.

– Саша, а тебе женщины нравятся?

– Кому они не нравятся? Я ж не пидор.

– А у тебя есть кто-нибудь? – спросила Юля.

– Нет, да и не нужно мне никого. А у тебя?

– Тоже нету.

Тут обязательно должно было последовать «давай дружить», но не пошло, разговор расклеился. Осталось только допить вино в тоске. Думали о неизбежном: пора уходить отсюда.

9

В Б-ске не было католической церкви, поэтому Юлю в младенчестве покрестила бабушка, в домашних условиях. После такого свойского обряда девочка считалась полноценной католичкой и могла без зазрения совести носить крестик. Но выросла деваха и сняла с шеи серебряную безделушку, раз и навсегда покончив с религиозной показухой: Бога надобно носить в душе, а не знаки-идолы – на шее. Обычно она питала к хозяину небес лёгкое подозрение: для неё он был лишь обителью вымаливаемой удачи в тяжёлые времена кризисов, если ничто уже не помогало, а в отсутствии потрясений божественного и вовсе не существовало для Юли, и тогда она старалась не вспоминать о нём до следующей душевной бури. Её вера лоснилась простотой и правильным отношением к бытию, таким же, как и у остальных смертных, не обременённых идолопоклонством и любящих безоблачное небо над головой.

Перед ней стоял храм, сверкая позолоченными куполами, – церковь, которая обязательно должна носить имя какого-нибудь святого. Но и без знания его позволительно войти в неё и открыться человеку, обязательно ему, а не иконе, которая не поймёт, даже если на ней и запечатлён светлый образ; однако смертный не имеет права отпустить грех. Юля нуждалась и в жалости, и в самой грязной ругани. Если полиции сдаться, то поругают и накажут, но… не то: правосудие человеческое – не божье, оно заставляет думать о некоторых людях лучше, чем они есть на самом деле, или хуже существующего, а церковь с исповедью излечивает душу и помогает забыть вкус дерьма. Юля боялась открыть тяжёлую дверь – подойти к божьему человеку и рассказать ему правду: не потому боялась, что раскроется её тайна, а от незнания ритуалов. Порядок свят. Нарушить его не представлялось возможным и виделось страшным. Не беспокоило её и то, что церковь православная – разницы Юля не чувствовала, никогда не замечала и не задумывалась о ней.

– Хотите войти? – пролилось песней.

Юля медленно оглянулась – а так не хотелось отвлекаться от созерцания величия духа. За её спиной стоял молодой человек в подризнике: он носил очки с тонкой оправой, редкая рыжая борода не портила его лица. Он улыбнулся. Она поплыла в растерянности: залилась краской с головы до пят и поперхнулась накатившимися эмоциями. Легко отворив массивную дверь, священник отступил в сторону, приглашая Юлю войти. Она подчинилась ему, зардевшись от смущения. И он ушёл. Почему не остановила его? Схватить бы за руку да выпалить всё махом… И – бежать, сгорая от стыда. Как вести себя теперь? Её взгляд блуждал по иконам, обрамлённым старым металлом, библейским росписям на стенах и свечкам, горящим ещё и потухшим давно. Она подошла к ним. Взяв кривой огарок, зажгла. Поставила. Воск расплавился и потёк по телу свечи. Иной мир, скрытый позолотой куполов и древностью икон, заворожил – мир божественных тайн, он спасёт. Мысли вернули её в ночь убийства. Зачем взяла в руки пистолет? Не понимала до сих пор, но надеялась докопаться до истины – хотела верить, что происшедшее есть правда и закон. Она пожалела вдруг, что пришла сюда. Для чего? Кому интересны её проблемы? Кто захочет открыть в ней грешницу? Если и примет Бог в райскую семейку ангелов, помиловав, то другие втопчут в грязь и заплюют. Она оглянулась на закрытую дверь: быстрее уйти! Воля манила. Жалкие мыслишки о покаянии – выбросить и забыть! Ведь живут же некоторые с клеймом на душе долго и счастливо! Нельзя надеяться на других. Юля повернулась лицом к двери, очень довольная принятым решением… Наперерез ей вышел из тени церковный страж.

В тишине его голос оглушил:

– Вы поставили свечу за упокой. У вас кто-нибудь умер?

– Нет ещё, – ответила Юля. – Все живы.

Перекрестилась бы, да не умела, не могла и обратиться к священнику, не обидев его своей тупостью.

– Вы хотите поговорить? – немного надавил молодой человек. – Я готов выслушать. Присядем. – Он усадил Юлю на истёртую скамейку. – Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твоё; я же – только свидетель…

– Я… я… – замялась она.

– Не волнуйся так, – улыбнулся он. – Здесь дом Божий. Здесь открываются сердца. Желаешь остаться наедине с Господом?

– Нет! Я согрешила, сильно согрешила, очень сильно! – Захлебнувшись сказанным, она с надеждой взглянула на священника, и он ответил кивком понимания.

– Не нам судить о тяжести грехов наших. Расскажи всё без суеты. Я внимательно тебя выслушаю.

– Я убила человека. – Он вздрогнул, но Юля уже перестала реагировать на него. Она вытолкнула свои чувства из темницы, в которой они тлели страхом: вперёд, быстрее, пока не наступило сожаление о содеянном! – Я убила человека, он хотел умереть. Но я могла и отказать ему, потому что он не заставлял меня стрелять. Он был сумасшедший. Я лишила его жизни и не сожалею об этом. Я поступила плохо, но… но… Что же мне делать? Я не чувствую большой вины.

– Если бы ты ничего не чувствовала, не пришла бы сюда. Твой грех страшен. И я не могу выбрать тебе дорогу. Как простой человек, посоветовал бы понести заслуженное наказание. Как священник, я уже принимаю у тебя исповедь и не имею права заставить тебя сделать что-то большее. Выбор за тобой.

– Но как… Как можно так говорить?

– Я всего лишь человек. Спроси у Господа, моли Его о спасении. Как твоё имя?

– Юля… Менцель.

– Так вот, Юлия. – Он наклонился к ней и зашептал чуть не на ухо. – Божий суд будет не здесь, а там, когда ты предстанешь перед Ним. Мне не дано судить тебя. Если ты за этим сюда пришла… Молись! – сказал он, встал и ушёл.

– Да кому нужна моя молитва? – заорала она. – Кто её услышит? Он? – Она посмотрела на икону с женщиной и младенцем. Стало жутко.

Вскочив со скамейки, Юля понеслась к выходу.

10

Хвала Богу, она ушла! Девушка взволновала его своей искренностью и простотой. На свете почти не осталось честных людей. Многие приходят в храм и играют в веру, пряча в душах камни. Никто из них не скажет: «Вот, отец Василий, я такой, какой есть. Что мне делать?» Что делать?

Он подошёл к иконе и стал молиться, шепча слова, не поспевавшие за слишком быстрыми мыслями:

– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Отче наш, слышишь ли Ты меня? Я принял сегодня исповедь, но я в смятении. Девушка очень приятна и внешне чиста, но – убийца. Ты её, конечно, простишь, ведь она покаялась. И убийца – пожизненный титул – будет ходить среди людей и думать о случившемся прощении. Будет спокойно жить, наслаждаясь существованием, пока не убьёт ещё кого-нибудь. А потом опять придёт в церковь – к Тебе! – принесёт покаяние и уйдёт. И Ты должен будешь снова её простить. Иначе она перестанет в Тебя верить и не предстанет перед Тобой больше никогда. А кому охота терять души? За каждую надо бороться. Замкнутый круг. В его центре совсем даже не Ты, а служащий Тебе. Я. Ведь только я на самом деле решаю… Какие опасные мысли. Мы все лишь Твои рабы… марионетки. Хочешь прощения – верь, не хочешь – не верь. Торговля душами идёт бойко и идёт вечно. Кому нужна моя? Отдам без торга! Плоть же оставлю себе. Здесь сталкиваются ваши интересы, интересы Двух. А когда дело доходит до личного противостояния, трудно определить истину: вершитель добра перед тобой или повелитель тьмы. Поступки ваши одинаковы в этот момент. Битва началась давно. Она продолжается с тех пор, как явился безлюдному миру Адам. Битва за человека. Так почему же он не может принять в ней участия? Почему он должен смотреть на бойню белого и чёрного со стороны в то время, как вечность окружает его, и два начала жизни раздирают его на части?.. Куда замахнулся?! Поставил себя выше Бога. Да кто ты такой? Раб, пыль! В порошок меня стереть не составит труда не только Тебе, но и любому из таких же плебеев-рабов, как и я сам. Знаю своё место! Усомнился – буду наказан, сгнию в аду. На колени! Молиться! Пока слова будут срываться с уст, пока мир не откажется от меня… Простишь ли Ты меня? Я же Тебе служу. Маленький таракашка в чёрных одеждах, принимающий такие же мелкие грешки… Но – убийство! Не мелкий грешок! Это – смертный грех. Отпустить его мне невозможно, даже если Ты говоришь моими устами. И не наказать тоже нельзя. Око за око! Вор должен сидеть в тюрьме! Все мы умрём. Когда это случится, вы схлестнётесь в схватке за наши души. Но это будет после, не сейчас. Сейчас мы живём сами по себе. Здесь мы принимаем решения, не вы. До вас дойдут лишь жалкие крохи нас, выживших здесь и не умерших от желания быть с одним из вас. В очередь! Господи, прости нас грешных. И сохрани…

В его ладони появился маленький чёрный телефон, вложенный туда велением больше Бога, чем дьявола. Он быстро набрал короткий номер.

– Здравствуйте, это отец Василий из Церкви святого Дмитрия. Я хочу заявить о правонарушении, возможно повлекшем лишение человека жизни…

11

Пока ванна наполнялась водой, Юля рассматривала в зеркале отражение своего тела: худые ноги, но ровные, попка есть, приятный на вид животик с небольшой прослойкой жира, без которого женщина похожа на голодающую заключённую концлагеря, вершины маленьких грудей украшены торчащими тёмными сосками. В общем, родители не сделали уродкой. Выключив воду, опустила в неё руку. Едва не обожглась. Залезла в ванну и медленно опустилась в горячую жидкость. Глаза закрылись в удовольствии.

Со дна сознания всплыли картинки из прошлого. Юля вывалилась в нынешнее дерьмо из хорошего детства, беззаботного, насыщенного множеством интересных событий. Родители ограждали её от грязи как могли. Редко когда у них не получалось воздвигнуть незримую стену между единственной дочерью и чёрными пятнами их совместного существования. Однажды… Мама на кухне ждала отца, попивая холодный чай. Юля не могла уснуть. И всё увидела, потому что в ту ночь дверь в её комнату осталась открытой. Он пришёл поздно – после полуночи. Взбесившись в секунду, мама обвинила его в предательстве. А он сказал, что много работал. Юля, поверившая в его честность, не поняла маминой истерики. Вдруг – звонкая пощёчина женщине, ставшей чересчур громкой и агрессивной. Мама вскрикнула и заплакала, а отец… Изменился резко: озверел. Содрал с неё одежду. Они повалились на пол, опрокинув стул. Он жадно целовал её тело. Юля зажала рот ладонью, боясь даже вздохнуть. Мама закричала по-другому. Не став досматривать до конца, Юля вернулась в кровать, подавленная увиденным…

Она окунулась в сон. Нужно выбираться из ванны, пока не захлебнулась и не умерла глупо. Голова закружилась, когда она поднялась из успевшей подостыть воды. Накинув халат, выскочила в прохладу. В дверь позвонили.

Саша пришёл. Отлично одет и с хорошим запахом, в руке – одинокая алая роза. Не улыбался совсем, пребывая в необъяснимой задумчивости, но ел её взглядом. Жажда женщины пёрла из него. В её голове шевельнулась мысль: сейчас или никогда. Произнеси хоть слово – испортишь всё. Осознавая это на уровне интуиции, в молчании протянул ей цветок. Она взяла и отступила на шаг, приглашая его в сети нежного паука…

12

Она смотрела ему в глаза, которые были чертовски красивы: мужчина с такой прелестью способен уложить в постель любую недотрогу. Сидела на его животе, как на троне, королева. Он держался – не позволял сползти взгляду на её тело.

Она спросила:

– А ты кто?

– В смысле? – Он в удивлении вскинул брови.

– В прямом. Мы соседи, а я о тебе совсем ничего не знаю.

– Можно представиться? – и улыбнулся, будто зная, что Юля могла за эти губы задушить кого-угодно.

– Угу…

– Александр Николаев. Тридцать лет. Потомственный столяр четвёртого разряда. Словом, не богат и не престижен.

– А я Юля Менцель, чёртова немка, не разбирающаяся в жизни и вечно страдающая по пустякам.

И зачем скатилась до анализа собственной личности, ведь он не только не спрашивал её ни о чём подобном, но и не намекал даже? Соскочив с него, она уткнулась лицом в подушку и заплакала. Саша положил руку на её мокрую от пота спину, ладонь прилипла к ней.

– Ты чего, а?

Она повернулась к нему лицом. Он хотел дотронуться до непонятных ему слёз, но почему-то не сделал этого.

– Жизнь полна вонючего дерьма! – выпалила она чуть ли не лозунгом.

– Почему ты так думаешь? Вот тебе, допустим, сейчас хреново, но завтра ведь будет хорошо! Понимаешь? Вот моя жизнь мне нравится. Я просыпаюсь утром и иду на работу. Там деревом свежим пахнет… Я тебя люблю.

Саша прижался к ней, а она проигнорировала его признание, хотя могла сказать что-то стандартное, подходящее к ситуации. Соскочив с дивана, он побежал в уборную.

– Ты куда?

– Щас вернусь.

Разглядывая туалетную дверь, пока за ней журчало и смывалось, Юля быстро отходила от истерики, непонятно по какому поводу накатившейся на неё. Она любила плакать – частенько даже без особой причины. К Саше она не чувствовала ничего или – совсем чуть-чуть, самую малость на границе между живым интересом и лёгкой влюблённостью. Да, она отдалась ему. Ну и что? С кем не бывает? Не повод для сожаления. Хотела этого давно. Неизвестно, последует ли продолжение: или будет вспышка, или загорится блеклым огоньком да погаснет от слабого дуновения ветра.

Выйдя из туалета, Саша в спешке оделся.

– Уже уходишь? – спросила Юля равнодушно.

– С друзьями сегодня встречаюсь. Надо идти.

– Нажрётесь опять…

– Не без этого.

13

Он думал о ней, натягивая на себя спортивный костюм, и мысленно касался её тела, одевая зимнюю куртку, вязаную шапочку и тяжёлые берцы, превращавшие его небольшие ступни в конечности робота-трансформера, которыми можно было и убить. Он жаждал повторения близости, запирая квартиру и бросая томный взгляд на Юлину дверь, но сразу забыл о своей любви, как только выскочил на улицу и вдохнул полной грудью холодный воздух свободы.

Он появился в бильярдной первым. Зал убаюкивал благостной тишиной. Только Серёга – хозяин рая – за барной стойкой натирал пивные кружки огромным полотенцем, лежащим на его плече.

Саша махнул ему рукой.

Кивнув в ответ, Серёга спросил:

– Сегодня играем полную?

– Надеюсь, дружище, – ответил Саша, подойдя к столу.

Играть полную значило для бармена подносить пиво, когда то выпивалось, не спрашивая, хочет ли гость ещё, а для Саши и его друзей – медленно утопать в алкогольном тумане вплоть до отключения мыслительных функций головного мозга. В редких случаях они гоняли шары трезвыми – с приглашёнными коллегами или дешёвыми блядями.

Саша провёл ладонью по зелёному бархату – впитал кожей его приятную сухость. Взяв свой именной кий, он натёр его кончик мелом, прицелился и ударил. Шары разлетелись. Один упал в лузу. За спиной кашлянули. Саша повернулся. Серёга держал на подносе запотевшую кружку пива. День обещал блаженство.

Когда появился Виталик, Саша уже немного опьянел: купался в приятных ощущениях, ещё не смешанных с похмельем от ранее выпитого. Друг мучился отходняком от вчерашнего. Так и хотелось поднести ему лекарство на блюдечке и, поглаживая головку, уложить в кровать, спев песенку про усталых игрушек, только бы не страдал человек.

– Как ты? Когда успел? – без прелюдии насел на него Саша, оставив пока игру.

А страдалец между тем пил большими глотками прохладное пиво от самого лучшего парня в мире, имя которого свято в похмельной мясорубке. Пока не осушил кружку, не сказал ничего.

– Хорошо провалилось, – прокряхтел после.

– Ты где вчера успел нажраться?

Серёга принёс ещё. Теперь – не торопиться и наслаждаться.

– Да мы тёлок цапанули… – Он затих, вспоминая прошедшую ночь. – С Лёхой. Где он?

– Это у тебя надо спросить.

– Не знаю даже… Обещал сегодня быть.

– Сыграем… А потом расскажешь. Всё! Когда разберёшься с мыслями и вспомнишь, где потерял нашего друга.

Виталику совсем не хотелось касаться кия, а от вида шаров тошнило. Силы, покинувшие его в попойке, никак не возвращались. Заразившись безволием друга, Саша осторожно положил кий на стол – не тронуть шары! – и присел рядом.

– Ну, что случилось? – хлебнул пива. – Не дала, что ли?

– Дала, – совсем уж без эмоций ответил Виталик. – Всё отлично. Просто великолепно. Три одновременных оргазма за ночь. До тошноты приятно. Эх… – Он заглянул в кружку – обнаружить некую последовательность в движении пузырьков. – Настохренело!

– Опять! Хорошенькая попалась? Умная? Вот бы жениться, наплодить ребятишек и уйти на покой! – Саша вдруг вскочил и хлестнул Виталика злым взглядом. – Не надо! Не дай себе утонуть в болоте! На них не стоит растрачивать жизни, поверь. Ты ж не хочешь потом выслушивать всякое о твоей неправильности?

– Не хочу.

– А так будет! – брызнул слюной Саша. – Как только вы станете партнёрами по семье, ваше партнёрство сразу аннулируется. Она быстро надоест тебе, а ты ей примелькаешься. Начнёте друг друга менять. И закончите полным говнищем!

– А вдруг любовь… – тихо сказал Виталик и замер.

Саша попытался представить Юлю в образе своей жены с младенцем на руках. Не получилось.

– Это разные вещи – семья и любовь, – сказал он. – Чувства в семье всегда умирают. Брачный союз не создан для них. Это только материальный союз, где каждый перегружен обязанностями, имея очень мало прав. Любовь же – за рамками всяких законов. Подумай хорошо, прежде чем прыгнуть в пропасть.

Виталик хитро улыбнулся:

– А ты любишь кого-то!

– Это тебя не касается.

На том и ударились кружками.

Вдруг запиликал мобильник у Виталика.

– Алё… Я… Фу ты, чёрт, не узнал, богатым будешь… Ну ты дал!.. Опиши место… Хм… Скоро приедем. – Он убрал телефон в карман.

Саша терпеливо ждал объяснений.

– Это Лёха. Странная история…

– Рассказывай!

– Говорит, не в курсах, где находится… Без денег совсем, бухой в доску… Баба там его вчерашняя. Хочет, чтобы мы приехали и забрали его. А то, говорит, пропаду…

Виталик снова взял телефон в руку. Невидимый собеседник долго не отвечал.

– Алё! – крикнул победно. – Привет, мой котик! Как спалось?.. Мне тоже без тебя совсем-совсем плохо…

Саша прижался ухом к тыльной стороне телефона, коснувшись тёплой мокроты Виталькиных пальцев.

– Встретимся сегодня? – спросил Виталик.

– Извини, не могу. Мать приболела. Да ты знаешь. – Голос дамы благоухал нежностью, признал Саша.

– Мне очень жаль, котик… Тут такое дело. Адресок подруги не подскажешь?

– А зачем она тебе? Хочешь и её затрахать до смерти?

– Я не собираюсь менять тебя на худшее. Ты лучше всех… У неё Лёшка завис, нужно вытаскивать. Шеф требует…

– Да как же вы будете работать пьяные?

– Мы профи. Пашем даже мёртвые.

Там засмеялись:

– Записывай…

Саша оторвал ухо от телефона. Проблема разрешилась без его участия.

– Орджоникидзе три, квартира девять, – повторил Виталик. – Записал… Позвони сегодня, котик… Я тоже очень сильно.

Отключив связь, он выдохнул:

– Поехали!

Они расплатились с очень удивившимся Сергеем, пообещав, что ещё вернутся, и выбежали из бильярдной.

14

Лёху занесло в самое сердце окраинной Пролетарки – бывшего рабочего посёлка, окружённого с трёх сторон заводами, производственными базами и автотранспортными предприятиями, четвёртой упиравшегося в огромный пустырь. Однотипные двухэтажки с потрескавшимися стенами и глазницами грязных окон, уродливые на фоне белого снега, вгоняли в депрессию, хотя летом тут расцветал рай.

– Туда! – сказал Виталик, разглядев номер на ржавой табличке, прилепленной к торцу одного из домов, и они направились к выбранной цели.

Безлюдно вокруг: некому было, сравнив их с собой, признать абсолютное превосходство крутых парней из центра над почти деревенскими аборигенами.

Чужих тут не особо жаловали. Занесённая снегом подъездная дверь не желала открываться. Виталик ударил её ногой. Полетела грязная труха, дверь поддалась со скрежетом. Всегда, наверное, так, не только зимой. Шагнули без страха в липкую темноту подъезда. Оттуда резануло мочой. Саша вдавил кнопку звонка до упора, когда остановились напротив нужной квартиры. Никто не ответил. Пришлось постучать костяшками пальцев и стукнуть кулаком пару раз. Опять тишина.

– Звони на телефон, – сказал спокойно.

Быстро набрав нужный номер, Виталик начал считать длинные гудки…

– Слушаю! – донеслось пьяное.

– Ты чего не открываешь?

– Кого?

– Дверь входную! – и в гневе треснул ладонью по мутному глазку.

– Секунду…

«Секунду» продолжалось чуть больше десяти минут. Виталик снова потянулся за телефоном, но дверь с мерзким скрипом провалилась внутрь квартиры. Явившийся им человек когда-то был Алексеем Друздем, их верным товарищем и хорошим другом, а сейчас на них пялилось помятое пугало, разбитое спиртным и дышащее ядерным перегаром.

– Ребятки! Привет! – Он полез обниматься.

Они не могли не поддаться сентиментальному порыву: обнявшись, похлопали друг друга по спинам. Зашли. Внутри, где на удивление сияло чистотой, если не считать разобранной кровати с голой женщиной, глотнули настоящего домашнего тепла. Девка не спала – была сильно пьяна. Отодрав голову от подушки, посмотрела на незваных гостей.

Пролепетала еле слышно:

– Маль… чи…

Лёха стоял, покачиваясь, и громко глотал минералку из пластиковой бутылки.

– Хочешь? – спросил Виталика, показав пальцем на женщину.

Тот помял промежность рукой:

– Не отказался бы…

– Только не надо блядства! – поспешил остановить оргию Саша. – Совсем охренели! Одевайся! Идти сможешь?

– Если поддержать, – ответил Лёха, побелев в секунду, и блеванул прямо на ковёр.

– Ну ты и свин! – выругался Саша. – Собирайся давай.

Хозяйка уже похрапывала, провалившись в глубокий похмельный сон. Проснувшись, будет гадать, как же не успела добежать с блевотиной до клозета. Лёху вспомнит, но – урывками. Красивая, чертовка. Такому бы телу да ума. Виталик помог немощному другу натянуть брюки, а он всё валился на пол, грязно ругаясь. Кое-как всё же оделись. Саша вызвал такси. Пока ехали, Лёха умудрился запачкать рвотой спинку переднего сиденья и коврик под ногами, да ещё всю дорогу крыл матом таксиста. Водила, потеряв терпение, заматерился в ответ. Пришлось доплатить. Саше быстро надоело это дерьмо, поэтому он попросил заехать сначала к нему. Никто не стал возражать. Его высадили на автобусной остановке. Проводив машину с друзьями взглядом, полным ненависти, он пошёл домой, спрятав руки в карманы и вжав голову в плечи.

Возле подъезда стоял полицейский «уазик», за рулём которого курил прыщавый паренёк в форме. Когда их взгляды встретились, Саша оцепенел. Коп определённо подозревал его в чём-то, хотя, может быть, и не только его, а всех, на кого так смотрел: профессиональное – цепкий взгляд-поводок. Саша дёрнул ручку подъездной двери и услышал звуки возни, мужскую ругань и…

Юля!

Не зов о помощи, а боль:

– Не надо! Не тронь!

И отчаяние:

– Я не виновата! Он сам так захотел!

Саша в ужасе прижался спиной к холодной стене, но паника, лишь коснувшись его, проскользнула мимо, обдав неприятным холодком… Он сам так захотел… Что случилось? Мимо пронеслись, скатившись по лестнице, два здоровенных мужика. Между ними – скрученная Юля, плачущая и любимая.

– Дорогу, мудак! – рявкнул один, дыхнув дешёвым табаком, и ударил острым локтем под рёбра.

Саша, подавившись болью, согнулся.

– Отпустите меня! – кричала она… Юлечка!

– Эй! – только и смог прошептать он, потянувшись к ней рукой.

Один услышал. Вернулся. Врезал кулачищем в живот.

– Заткнись, я сказал! – и выбежал на улицу.

Юлю запихнули в «уазик». Взревел двигатель. Уехали. Без сил Саша опустился на ступени. Хотелось плакать от боли и несправедливости, но слезы не текли по щекам, а сжимали горло и душили.

15

Чуть руки не оторвали, а могли запросто: схватили своими клешнями, потащили… Потерев запястья и локти, Юля нащупала несколько царапин – да там и огнём полыхало. Она взаперти – за дверью под большущим замком. Что в тюрьме, уверена. Куда ещё могут копы доставить арестованную? Только тюрьмы бывают разные: в одних лечат от преступлений, в других лишь ставят несмываемые клейма на заблудшие души. Она видела их автомобиль, ей также удалось запомнить угол и одну из стен здания, в которое её занесли, и чёртову железную дверь, лязгнувшую ржавым засовом. Они пинком отправили Юлю в неизвестность. Она свезла щёку о бетонный пол. Хоть наручники сняли, гады.

Она встала на колени, дрожа от холода и страха. Дальше – подняться на ноги и, нащупав в темноте койку, завалиться спать до прояснения ситуации. Рванулась резко – вот и стоит, окружённая ничем, но уже не в позорной позе. Выбросила вперёд правую руку: нужно дойти до стены – коснуться края окружающего пространства и убить в себе невыносимое ощущение бесконечности Вселенной. Шагнув туда, упёрлась ладонью в холодный бетон. После достижения столь желаемой цели накатилось облегчение: пустота обрела границы, впрочем, размытые пока. Можно двигаться дальше. Ладонь заскользила кожей по острым песчинкам и камушкам, но так было скучно. Перейдя на пальцы-ножки, Юля пошла ими по штукатурке, как ребёнок, играясь. Упёршись в угол костяшками, повернула налево.

– Идёт бычок… качается… вздыхает на ходу… а досточка кончается… сейчас я упаду, – шептали её сухие губы.

Кожа леденела. Обхватив себя руками, Юля задрожала и не согрелась. Дотронулась до голых ног: только трусики, даже одеться не дали. От мыслей о наготе замёрзла ещё больше. Спасение в движении – прописная истина.

– Идёт бычок, качается… – Замахала руками, как крыльями, без надежды превратиться в птицу и упорхнуть отсюда навсегда, но оторваться от пола не удалось. – Вздыхает на ходу… – Дрыгнула ногой, потом другой, словно взбесившаяся кобылица, попрыгала немного. – А досточка…

От разведённого маразма стало тошно. Немного согрелась, и то хорошо. Она усомнилась вдруг в самой возможности существования мебели в этой реальности: ни стола, ни табуретки, а о кровати с пуховым одеялом оставалось только мечтать.

Юлю заперли внутри пустого чёрного куба без выхода. Неужели такое возможно в цивилизованном мире? Холод не отступал, а двигаться уже не хотелось, только – уменьшиться в размерах, чтобы удержать в себе остатки тепла, и застыть. И неизвестно чего ждать. Переполненный мочевой пузырь надавил на низ живота – резануло болью. Спустив трусики, Юля присела на корточки. Горячая струя с шумом вырвалась из тела, разлилось блаженство назло её мучителям. Вспомнились последние прожитые часы – бумерангом вернулись из прошлого подзабытые картинки…

Валялась, дремала немного, почитывая. Что? Какую-то кровавую муть. Временами засыпала ненадолго, утомляясь вереницами букв. В дверь позвонили… Нет, треснули кулаком. Один раз. Но этого хватило, чтобы Юля соскочила с дивана. Сразу и не сообразила ничего.

Испуганно:

– Кто там?

– Дед Пихто! Открывай! Полиция!

И снесли дверь с петель. От грохота можно было заикой стать. В квартиру влетели два бугая. Руки с жирными растопыренными пальцами потянулись к юлиному горлу. Обхватив его, сдавили. Она повалилась на пол, душитель – за ней. Тиски сжались сильнее. Глаза вылезли из орбит, изо рта побежали слюни. Свет померк. А они не останавливались.