Черная вдова, или Ученица Аль Капоне Крамер Марина

– Рад снова видеть вас такой же красивой, как прежде, Мариночка!

Сев в мягкое кресло у камина, Коваль вопросительно посмотрела на Мастифа:

– Что все это значит, Оскар Борисович? – она всегда называла его по имени-отчеству, ему нравилось подобное обращение.

– Зачем же во всем подвох искать, Марина? – покачал он лысой головой. – Я просто захотел увидеть вас.

Но Марина ему не поверила. Ничего «просто» Мастиф не делал, не думал и не говорил.

– Шампанское? – предложил он.

– Нет, лучше коньяку. Только совсем немного, я ведь все-таки за рулем, – как можно непринужденнее улыбнулась она. Коньяк должен был помочь расслабиться. – И, если можно, сигарету.

– Пока ждем, может, расскажете старику, как там ваш молодой резвый друг? – нажав кнопку звонка, попросил Мастиф. – Все хорошо?

– Да, спасибо.

– Я очень рад за вас, Марина. Он производит впечатление очень надежного человека. А вам, с вашим-то характером, нужна твердая мужская рука.

После столь высокопарной речи циничная Коваль чуть не зарыдала от умиления – старый уголовник играл в заботливого папашу, наставляющего дочь на путь истинный. Полный восторг!

На пороге каминной кто-то появился. Марина повернула голову и вцепилась пальцами в подлокотники кресла так, что побелели костяшки – это был Денис Нисевич. Он стоял в дверях с подносом в руках…

Голова у Коваль закружилась. Она почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

– Успокойтесь, Мариночка, – произнес Мастиф, поглаживая ее руку. – В моем доме вам ничего не угрожает, даже этот ублюдок. Что замер, как целка перед брачным ложем? – бросил он Денису. – Ближе подойди!

Судя по тону, Нисевич тут явно не любимец публики, решила Марина, взяв себя в руки. Тем временем Денис, прихрамывая на правую ногу, подошел к столу, опустил поднос, налил коньяк в рюмки. Коваль взяла сигарету, и он тут же поднес зажигалку.

Покуривая, Марина с интересом рассматривала бывшего любовника. Вот, значит, куда он исчез после всего, что сотворил с ней в ту ночь… А по больнице ходили упорные слухи, что уехал. Он похудел, сгорбился, словно старался сделаться менее заметным, в черных глазах застыл страх. Да, не орел, каким был всего три месяца назад, потрепала жизнь…

Затянувшуюся паузу прервал Мастиф:

– Вот, Мариночка, вместо вас теперь мальчиков моих лечит. Заодно и по дому помогает.

– Что ж, он хороший врач, – пожала она плечами, отпивая коньяк.

– И это все, что вы скажете? – удивился Мастиф.

– А что еще?

– Как? Даже не хотите ему ничего предъявить?

– Нет.

– Странно. Я думал, вы обрадуетесь возможности как-то облегчить свою душевную боль…

Марина усмехнулась, глядя в глаза Мастифа:

– Что же, Оскар Борисович, я должна взять бритву и отрезать ему что-нибудь лишнее?

Мастиф захохотал, поднимая свою рюмку:

– За вас, дорогая! И все же я настаиваю, чтобы вы поговорили. Это своеобразная награда за его труд. Он ничего не просил, кроме возможности увидеть вас, Марина. Не бойтесь, за дверью сидят Череп и Кабан. Если что… – он выразительно посмотрел на Дениса, и тот съежился. Видимо, хорошо был с ними знаком.

Мастиф вышел, и воцарилось молчание. Марина невозмутимо курила, уже совершенно владея собой. Это опять была сука-стерва Коваль.

– Что, так и будешь стоять, как официант? – поинтересовалась она. – Садись, раз уж это ты хотел меня видеть. Я-то обошлась бы, как ты понимаешь.

Опустившись в кресло, он смотрел на бывшую любовницу глазами долго битой собаки, которую хозяин неожиданно пустил в дом и даже решил накормить.

– Какая ты красивая, Коваль! – хрипло проговорил Денис. – Ты стала еще лучше, чем была.

– Это все, что ты хотел мне сказать? – она сделала очередной глоток коньяка.

– Прости меня, если можешь…

Он попытался встать на колени. Но правое колено не гнулось, и это все выглядело нелепо и жалко.

– Встань, – брезгливо поморщилась Марина. – Что за неистребимая любовь к дешевым мелодрамам, я это ненавижу. Что у тебя с ногой?

– Череп раздробил мне коленную чашечку бейсбольной битой, – криво усмехнулся Нисевич. – Только две недели, как снял гипс, никак к хромоте не привыкну.

– Череп парень серьезный. А ты сочувствия моего ждешь?

– Нет… Я знаю, что это месть за то, что я с тобой сделал. Но если бы ты только знала, что я пережил здесь за это время…

– А я не хочу знать, – перебила она, снова щелкая зажигалкой. – Вряд ли тебе было намного хуже, чем мне. Поэтому не дави на жалость, я просто не знаю, что это такое.

– Что мне сделать, чтобы ты простила меня? – спросил он, заглядывая в глаза.

– Ты что, идиот? – удивилась Марина. – Да будь моя воля, я убила бы тебя, а ты говоришь – прости!

– Убей, ты сможешь, я знаю. Все равно рано или поздно меня забьют здесь до смерти. Стоит только Мастифу упомянуть твое имя, как они звереют и молотят меня. И я же еще должен лечить их, если что… Мог бы – давно с собой покончил бы…

– Духу не хватает? Ну, еще бы – это не безответную женщину бритвой полосовать, это ж себе, любимому…

Он опять затравленно посмотрел на нее, весь сжался. Страх перед болью превращает человека в животное – подтверждение этого тезиса сидело сейчас перед Мариной. Когда-то он пытался превратить в нечто подобное ее саму, а теперь вон как жизнь все переставила…

– Не говори больше так, ведь я люблю тебя, – попросил Нисевич жалобно.

– Странною любовью. Может, хватит словоблудия? Мне домой пора, ждут меня.

– Ты все еще с ним?

– Что значит «все еще»? Да, я с ним, мы живем вместе, если тебя именно это интересует…

Денис поднялся из кресла, подошел вплотную к камину и стал смотреть на языки пламени. Коваль допила коньяк, закурила очередную сигарету и отошла к окну. Было совсем темно, шел снег. Двор хорошо освещался, по периметру бегали два огромных алабая. Жуткие псы – такие порвут в секунду и даже не заметят… Не дом, а военная крепость.

Денис тихо подошел сзади и положил руки Марине на плечи, заставив вздрогнуть от неожиданности. Прошептал на ухо:

– Не надо, пожалуйста… Не зови никого, я ничего не сделаю тебе. Просто хочу вспомнить, какая ты…

– Жену свою вспомни, – негромко посоветовала Коваль, не оборачиваясь.

– Я не хочу ее… Только ты меня понимала, только ты – моя… Поцелуй меня, пожалуйста, – попросил он тем же тоскливым шепотом.

– Спятил совсем? – удивилась Марина. Но Денис не отпустил ее, повернул к себе лицом и сам нашел ее губы. Коваль уперлась руками ему в грудь, но Денис все продолжал бродить губами по ее лицу, по шее, по кружеву белья в вырезе пиджака.

– Зачем ты носишь эту дрянь, ведь у тебя такое красивое тело, – пробормотал он.

– Ты хотел сказать – было, да, Денис? Теперь оно совсем другое…

С этими словами она вырвалась из его рук, поставила ногу на подлокотник кресла и стала расстегивать комбидресс. Нисевич, упав в кресло, целовал эту длинную стройную ногу в черном чулке, открытую распахнувшимся разрезом юбки, поднимался губами все выше. Марине наконец удалось справиться с кнопками, она оттолкнула Дениса носком туфли и, вырвав кружево из-под пояса юбки, подняла к самой шее, обнажая свои рубцы.

– Как, ты по-прежнему считаешь его красивым, Дэн? Правда, оно прекрасно? Блеск просто! Ну, поцелуй же его, если не передумал!

Денис закрыл лицо руками, отпрянув в ужасе. Коваль привела себя в порядок, поправила волосы и пошла к двери. Нисевич бросился следом:

– Не уходи! Я сделаю все, что ты хочешь, но только не уходи вот так!

Он взял было ее за руку, но Марина вырвала ее и произнесла тихо и твердо:

– Тогда сделай одну вещь – просто сдохни! – и, повернувшись на каблуке, позвала: – Череп!

Тут же дверь распахнулась, и Череп вместе с Кабаном вошли в каминную. Кабан привычным жестом завернул руки Дениса за спину и вывел из комнаты. В глазах Черепа застыл вопрос.

– Все нормально. Просто мне пора ехать. Где Мастиф? Хочу попрощаться.

– Я провожу, он в бильярдной.

Они спустились в подвал, где Мастиф катал шары.

– Составьте компанию, Марина! – пригласил он. – Череп, кий Марине Викторовне!

Череп повиновался. Коваль любила под настроение сыграть партию-другую и сейчас тоже не отказала себе в удовольствии. Мастиф хитро поглядывал в ее сторону.

– Что, Оскар Борисович? – устав от этих взглядов, поинтересовалась Марина.

– Удивляюсь вам. Железная женщина! Разве вам совсем не жаль его? Ведь, как ни крути, а вы были близки с ним долгое время.

Она пожала плечами, обошла стол, ища место для удара:

– Ну и что? Почему я должна его жалеть?

– А он просто бредит вами…

– Это его проблема. Он бредил мной почти девять лет, и три из них творил такое, что даже вашим амбалам не пришло бы в голову. Вы по-прежнему считаете, что мне должно быть его жаль? – холодно спросила Марина, отправляя шар в лузу.

Мастиф расхохотался, подняв руки:

– Сдаюсь! Ольга права – вы легко перешагиваете через то, что стало вам ненужным, даже не оглядываясь. Но, возможно, вы в этом правы.

Они закончили партию. Коваль с блеском ее выиграла, впрочем, как всегда. Мастиф по-отечески обнял ее, проводил до машины.

– Обращайтесь, если что, Марина, безо всякого стеснения, я всегда помогу.

– Спасибо, Оскар Борисович.

Она села за руль и рванула с места так, что Череп догнал умчавшуюся достаточно далеко машину только минут через пять, недовольно посигналив. Он проводил ее до дома, подождал, пока въедет в подземный гараж, и отбыл. Марина поставила джип и поднялась в квартиру.

Федор был дома. Ну где ж еще ему быть в два часа ночи-то! Лежал в спальне, закинув за голову руки, и смотрел телевизор. Коваль вошла босиком, скинув промокшие туфли в коридоре, остановилась в дверях.

– Привет…

Он повернул голову:

– Где ты была?

– О, это длинная история! Расскажу – не поверишь.

– Не поверю, – спокойно подтвердил он.

– Федь, не надо, а? Что за разборки?

– Ты что, пьяная за руль уселась? – спросил он, садясь на кровати по-турецки. – Ты когда-нибудь думаешь, что творишь?

– Ой, прекрати! Я нормально вожу машину, пятьдесят граммов коньяка вряд ли подорвали мое умение.

– Ну конечно! Как же я забыл, что твоя фамилия Шумахер! – усмехнулся Федор.

Он смотрел на нее пристально, но без раздражения. И Марина вдруг поймала себя на том, что ей до одури захотелось заняться с Федором любовью, даже заныло что-то внутри. Она выключила свет, стала снимать одежду, оставшись в белье и чулках. Мотнула головой, распуская волосы, и опустилась на постель.

– Сними остальное! – велела обалдевшему Волошину, и он подчинился, расстегивая кнопки.

От прикосновений его пальцев она застонала. Не в силах сдерживаться больше, сдернула кимоно, в котором он ходил дома, и спустилась вниз по бедрам, проводя языком. Федор выгнулся ей навстречу, опираясь на руки. Коваль хорошо знала, как доставить удовольствие мужчине – это признавали все, кто хоть раз оказывался с ней в постели. Рука Федора легла на ее затылок, слегка прижав голову, и Марина не останавливалась до тех пор, пока он сам не вывернулся и не посадил ее на себя. Она обвила его ногами, прижалась грудью к губам, чувствуя, как его язык прикасается к ней. Федор целовал ее тело, словно не замечая шрамов, рубцов, ожогов. Он любил это тело так, словно оно по-прежнему было безупречным, таким, как досталось ему в первый раз. Наконец, обессилевший совершенно, выпустил ее из своих рук и прохрипел:

– Я умру на тебе, это точно…

– Или я – под тобой, – откликнулась она, не в силах даже пошевелиться.

– Ты, конечно, очень хитро все обставила. Я понял уже твою манеру уходить от неприятных разговоров, подставляя мне свое шикарное тело, от которого я не в силах оторваться, – сказал он минут через десять, когда Марина уже задремала. – Но я все равно хочу знать, где ты была.

– Федя, а до завтра не подождет? – попробовала отвертеться Коваль, но не тут-то было.

– Нет, давай сейчас.

Она со стоном села, натянув простыню на грудь. Что же за наказание, вот дотошный разведчик – подай сюда всю информацию немедленно, и никак не улизнешь!

– Сигареты неси тогда, они в сумке.

Закурив, она честно выложила все о своем визите к Мастифу.

– А самое забавное то, кем он заменил меня, – подытожила Коваль, глядя на тлеющую сигарету в тонких пальцах. – Нисевичем моим!

– Твоим? – недобро усмехнулся Федор. – Что значит – твоим?

– Неудачно выразилась – моим бывшим любовником. Так лучше?

– Лучше. Дальше что?

– Да ничего, – пожала она плечами. – Мальчики Мастифа тренируют на нем силу удара, а он их за это лечит. Еще ему раздробили колено на долгую память обо мне. А Мастиф предложил и мне что-нибудь в том же духе с ним сотворить, представляешь? Марать руки об это животное?! Ну, уж нет! По-моему, старичок был разочарован моим отказом. А ты, дорогой, конечно же, решил, что я рванула с кем-то перепихнуться на скорую руку?

– А что я должен был решить, не застав тебя дома и узнав от консьержа, что за тобой заехали бугаи на зеленом джипе? Ясно, что не по грибы поехала.

– Да я из-под тебя еле живая выбираюсь, куда еще-то? – удивилась Марина, ложась на живот, и Федор захохотал.

– Хочешь, я научу тебя курить кальян? – спросил он внезапно. – По-настоящему, с травой…

– Хочу! – не задумываясь, согласилась она. – А где ты траву-то возьмешь?

– Чтобы разведчик такую мелочь не добыл? Скажешь тоже!

Кальян стоял в зале как украшение – его подарил больной в знак признательности – но по прямому назначению никогда прежде не использовался. Пару раз Марина, конечно, заряжала его специальным ароматическим табаком, чтобы побаловаться в компании, но не более того.

Федор зарядил траву и протянул Марине мундштук:

– Попробуй.

Она неумело затянулась, закашлялась. Отобрав мундштук, он сам затянулся, а потом, прижав свои губы к ее губам, выдохнул дым ей в рот.

Марина улетела почти в ту же секунду – ощущение было потрясающее, тело стало странно легким, невесомым. И сразу захотелось мужской ласки, вот прямо сейчас, здесь, немедленно… И, разумеется, она получила желаемое в полной мере. По-другому Волошин не умел.

Они не могли прожить ни минуты друг без друга, сходили с ума, не слыша хотя бы голоса по телефону. Марина привыкла засыпать и просыпаться в его объятиях, смотреть, как он бреется по утрам, как курит, ждать его по вечерам. Она уже не мыслила своей жизни отдельно от Федора, без него. Видно, это и есть любовь…

Поэтому через несколько месяцев, держа в руках карту поступившего в реанимацию пациента со знакомой фамилией, она не поверила, отказалась верить в то, что это происходит с ней… Это не он, это просто совпадение, думала она, глядя на красную наклейку в углу – реанимация.

– Что с вами, Марина Викторовна? – спросил Гринев, видя, как заливается бледностью ее красивое, надменное лицо.

– Нет… ничего… – пробормотала Коваль, все еще пытаясь сохранить спокойствие. – Кто принимал больного в реанимацию?

– Арбузов.

Она выскочила из ординаторской и побежала в перевязочную. Сестра Аня чуть в обморок не упала, когда заведующая ворвалась в ее стерильные владения без маски и колпака, заорав с порога:

– Виталий Сергеевич, что с больным в реанимации?!

Арбузов от неожиданности уронил на пол зажим:

– Что случилось?

– Я задала вопрос! – заорала Коваль еще громче, уже не в состоянии контролировать себя.

Арбузов, схватив ее за локоть, бесцеремонно выволок из перевязочной.

– Что вы позволяете себе, Марина Викторовна? – раздраженно спросил он. – Я работаю, а вы врываетесь и орете на меня, как будто я проштрафившийся пацан!

Марина смутилась – доктор был абсолютно прав, она перешла все границы, но иначе сейчас просто не могла.

– Извините. Но мне срочно нужна информация. Уделите мне пять минут и можете продолжать.

Она взяла его под руку и повела к себе в кабинет. Там, нервно выдернув из пачки сигарету, закурила и уставилась на сердитого Арбузова.

– Ну?

– Что – ну? – пожал тот плечами. – Там дело швах. У него три пулевых в грудь. Да и проникающее ранение черепа… Самое странное, что он в сознании все время. Сильный мужик.

– А прогноз? – задохнулась Коваль, роняя сигарету на пол и даже не замечая этого.

– Ну, вы же врач, Марина Викторовна, какой прогноз? Пойдете перевязывать, сами все поймете.

– Спасибо, можете идти.

Когда за Арбузовым закрылась дверь, Марина закусила собственные пальцы, чтобы не взвыть во весь голос от ужаса и боли, которые сжали сердце тисками. Шагая вместе с Аней в реанимацию, она изо всех сил пыталась «держать лицо», чтобы сестричка не догадалась, как ей плохо и страшно.

В палате, где лежал Федор, было прохладно и тихо, только аппараты подавали сигналы, да попискивал кардиомонитор. Волошин лежал весь в бинтах, повязка на голове уже пропиталась кровью. Коваль постояла минуту, собираясь с силами, потом кивнула Ане, та подала ножницы. К Марине вернулось самообладание – перед ней был больной, которому она обязана помочь, хотя и видит уже, что только продлевает мучения, прикасаясь к ранам. Закончив, она велела Ане идти в отделение, и девушка удивилась:

– А вы?

– Я сейчас. Идите, Аня.

Марина осталась одна со своим любимым, смотрела и понимала, что все напрасно, ничем помочь уже нельзя… Ее охватило такое отчаяние, такая тоска… Она прижалась лицом к его руке и лежала так, не шевелясь. Федор почувствовал ее, открыл глаза и чуть пошевелился. Марина вздрогнула и подняла голову – на нее уставились широко распахнутые серые глаза, в которых уже почти не было жизни… Федор смотрел на нее, словно хотел получше запомнить перед неизбежным расставанием. Маринино сердце разрывалось от горя – от нее уходил любимый человек, уходил к другой женщине, имя которой – Смерть… И она, Марина Коваль, не в силах помешать отнять его. В этот миг Марина возненавидела свою профессию.

Федор вдруг поднял руку и коснулся ее щеки:

– Не плачь…

Она не выдержала, зарыдала в голос, понимая, что никогда уже ничего не повторится – ни прогулки по лесу, ни безумные ночи, полные страсти и нежности…

– Не плачь, – повторил он.

Это были его последние слова. Через двадцать минут он умер, так и не сведя с Коваль холодных серых глаз… Она уже и не плакала даже, просто тихо лежала на перебинтованной груди, сплетя свои пальцы с его. Вошедший заведующий реанимацией удивленно посмотрел на нее – Коваль, железная, несгибаемая Коваль лежала на остывающем уже теле расстрелянного ночью кем-то спецназовца Волошина бледная, зареванная и почти слепая от горя.

– Уйди, Коля, – тихо попросила она, не поднимая головы. – Будь человеком, дай мне побыть с ним два часа…

Колька все понял и вышел, прикрыв дверь.

Через два часа за ней пришел Гринев – вся больница уже знала, что в реанимации умер любовник Марины Коваль.

– Идемте, Марина Викторовна, прошу вас, – попытался поднять ее Гринев, но она помотала головой.

– Нет, я с ним… Там холодно и темно, я не хочу, чтобы он был один…

Гринев в шоке уставился на свою заведующую:

– Марина Викторовна…

– Веди ее отсюда, Гринев, – взмолился Колька. – И уколите ее там чем-нибудь, а то она рехнется совсем. Иди, Коваль, слышишь меня? – обратился он к Марине, осторожно погладив по плечу, обтянутому белым халатом. – Иди, поплачь, тебе легче станет…

– Коля, мне уже никогда не будет легче, как ты не поймешь? – с ненавистью на весь мир ответила Марина. – Меня нет, Коля, нет меня.

– Гринев, забери ее, хватит!

И она дала увести себя в свой кабинет, где, упав в кресло, закурила, уставившись в одну точку.

Через полчаса пачка сигарет опустела, в горле саднило от табака, глаза слезились от дыма, а Марина все сидела в той же позе. В кабинет тихонько вошла Ольга Борисовна:

– Марина Викторовна, езжайте домой, Оскар при-ехал за вами. Идемте, я провожу.

Она безропотно позволила одеть себя, натянуть сапоги, вывести на стоянку, где стояли зеленый «Рэндж Ровер» и «шестисотый». Из «мерина» вышел Мастиф, молча обнял ее, потом кивнул застывшему рядом Черепу:

– С ней поедешь, побудешь пока рядом. Смотри, чтобы не наделала чего, иначе башку сверну. Глаз не спускай, не оставляй ни на секунду. Да, аптечку проверь, все снотворные, успокоительные – убрать, лезвия, ножи, что там еще есть у нее. Понял? И не вздумай хоть пальцем коснуться, а то шкуру живьем сдеру!

Череп обиделся:

– Что я, скот какой-то? Зачем говоришь?

– А затем что знаю, как ты спишь и видишь, чтобы с ней в койке покувыркаться! Забудь! – отрезал Мастиф.

Марина слушала это с таким равнодушием, словно не о ней был разговор, а о ком-то постороннем. Вообще все слова, звуки, шумы не доходили до сознания. Череп посадил ее в машину и повез домой. Загнав джип в «подземку», он вынул из Марининой сумки ключи, отомкнул квартиру. Навстречу кинулся Клаус, ожидавший Федора, но, поняв, что ошибся, поджал хвост и, заскулив, убрался на место.

Череп раздел Марину до колготок и водолазки – дальше не посмел. Уложил на кровать, укрыв одеялом.

– Я понимаю, что есть вы не будете, но чаю хотя бы… – нерешительно предложил он.

Она смотрела на него и не могла сообразить, чего он от нее добивается, что вообще делает в ее квартире, в спальне. Потом, вспомнив, спросила:

– Может, кальян покурим?

– Что? – не понял Череп.

– Гашиш, говорю, покурим?

Он непонимающе смотрел на нее. Тогда Марина принесла кальян, зарядив его гашишем, вытянулась на кровати и взяла мундштук. Сделав пару затяжек, предложила Черепу, сидевшему рядом. Но он отрицательно покачал головой:

– Нет. И вам бы тоже не надо, Марина Викторовна.

– Отвали! – велела она слегка заплетающимся языком. Ее уже зацепило, но все равно еще пару раз затянулась, окончательно улетая.

В наркотическом полусне Коваль видела Федора. Он улыбался и тянул к ней руки – такой родной, любимый, живой…

– Возьми меня к себе, – попросила она. – Я не могу тут без тебя, мне не нужна жизнь, где тебя нет.

Но он покачал головой, не соглашаясь… Марина плакала, умоляла, но бесполезно.

Очнувшись среди ночи вся в слезах, с головной болью, раздирающей виски, она увидела лежащего на ковре возле кровати Черепа, положившего голову на свернутую кожанку. Ей стало жаль его, она подсунула подушку, а сверху набросила одеяло. Череп сразу открыл глаза и сел:

– Куда вы?

– Лежи, я покурить, на кухню, – успокоила Марина, нашарив ногой тапочки.

– Я с вами, – упрямо заявил он, поднялся и пошел за ней на кухню.

Не включая света, Марина нашарила на подоконнике пачку сигарет, села за стол и замерла. Череп уселся рядом, достав свои, закурил. Тогда Коваль уставилась ему в глаза, и он смутился:

– Что?

– Ничего. Как тебя зовут? В смысле, как родители назвали?

– Олег.

– Понятно. Ничего, если я тебя по имени звать буду? А то погоняло у тебя недоброе какое-то.

– Это от фамилии – Черепанов. Зовите, как нравится.

– Если честно, то никак не нравится, – призналась она. – Твое присутствие меня напрягает. Сделай так, чтобы я как можно меньше его ощущала.

– Постараюсь, но совсем уйти не могу – хозяин велел быть рядом, охранять. Если дело в моей роже, то попросите, и он пришлет кого-нибудь другого, – спокойно и без обиды сказал Череп.

– Твоя рожа ни при чем, просто мне не нравится, что кто-то постоянно будет отсвечивать за спиной.

– Привыкайте, Марина Викторовна, теперь по-другому никак, – загадочно ответил он.

– Ладно, пойду еще пару затяжек сделаю, – Марина поднялась, направляясь в спальню, но Череп перехватил ее и резко сказал:

– Нет, все! Хватит на сегодня, а то подсядете!

– Не волнуйся.

– Я сказал – нет! – еще раз повторил он. – Я не хочу видеть, как из красивой женщины вы превратитесь в затасканную мочалку, готовую за «косяк» на все и под всех.

– Ты-то здесь при чем? Не смотри, я не заставляю.

Но Череп решительно забрал кальян из спальни, прихватив и весь оставшийся гашиш. Падла такая…

– Ложитесь, Марина Викторовна, завтра тяжелый день, нужно сил набраться, – уговаривал он, накрывая ее одеялом.

Думать о завтрашнем дне, когда вместо живого, любимого Волошина останется могильный холмик, было невыносимо. И как ей удастся выдержать похороны, Марина даже не представляла…