Золотые ласточки Картье Лесина Екатерина

Пока под тентом расхаживала тощая девица в светлом льняном сарафане и кожанке, которая выглядела чересчур большой для девицы. Сама она была неестественно худа, светловолоса и с виду стервозна. Девица то и дело останавливалась, вытаскивала из кармана кожанки круглые часы на цепочке, смотрела на них, убеждалась, что времени прошло не так и много, и часы прятала.

Под скамейкой стоял солидного вида чемодан на колесах.

Но вот к девице подрулило такси, из которого не без труда выполз очень крупный мужчина. Он пыхтел и пытался отдышаться, словно после долгого бега, и мягкое пухлое лицо его покраснело.

– Никуша! Ты ли это! – неожиданно фальцетом воскликнул мужчина и руки раскрыл, но девица от объятий ускользнула.

Скривилась.

Эта встреча ее, кажется, не обрадовала.

– Пашка, – мрачно сказала она. – Ты тут что делаешь?

– Я? Жену ищу! – Мужчина вытащил из багажника полотняную сумку, до того раздутую, что того и гляди лопнет. – Пойдешь ко мне в жены?

– Я похожа на дуру?

– Похожа на стерву, – Лялька комментировала происходящее, а Софье было несколько неудобно. Получается, что они с Лялькой вроде бы как подсматривают…

– Шучу я, шучу, Никуша, – хохотнул толстяк, вытирая щеки платком. – Я ж тоже не дурак, жену выбирать надобно осторожно, с оглядочкой… а то так женишься, а спустя месяц-другой и в петлю…

– На что ты намекаешь?!

– Ни на что. Не намекаю я, а ситуацию обрисовываю…

– Обрисовывай свою ситуацию в каком-нибудь другом месте, – Никуша повернулась к толстяку спиной, и спина эта выражала крайнюю степень негодования.

– Зря ты так, – произнес Пашка. – Нам с тобой дружить выгодно…

Никуша только плечом дернула, если и хотела она что-то ответить, то не успела: к перрону подкатил крохотный ярко-красный «Матиз», из которого выпорхнула преочаровательная девушка.

Это поначалу Софья приняла ее за девушку, но, присмотревшись, поняла, что ошиблась: владелице «Матиза» было явно слегка за тридцать. Но выглядела она чудесно. Изящная, хрупкая, и платье из какой-то невероятно легкой ткани лишь подчеркивало эту ее хрупкость.

– Еще большая стерва, – прокомментировала Лялька и, протянув пакет, поинтересовалась: – Орешки будешь?

– Буду, конечно.

– Ба! Какие люди! – громко воскликнул Пашка, но обнимать хрупкую брюнетку не стал, напротив, руки за спину спрятал. – Маргоша! Тебя-то каким ветром занесло?

– Полагаю, что тем самым, которым и тебя, дорогой Пашенька, – Марго подставила щечку, которую Ника поцеловала. – Я в игре… и надеюсь, вы понимаете, что играть собираюсь по-крупному…

– Намекаешь, чтобы не лезли? – Никуша отступила к самому краю перрона.

– Почему намекаю? Прямо говорю. Хозяин – мой.

– Она его убьет, сожрет, а голову на стену повесит, – постановила Лялька, и Софье стало очень-очень жаль неизвестного хозяина виллы «Белый конь», который, верно, сам мнит себя охотником.

Маргоша вытащила из ридикюля крохотное зеркальце:

– Пашка, будь добр, займись багажом, а я машину отгоню. Боже мой, Никуша, ты снова на себя этот ужас натянула! Ну сколько можно повторять, что тебе категорически не идет этот фасон! Ты в нем похожа на швабру в тюле… и куртка…

Куртку Маргоша пощупала.

– Если уж решила приобрести кожаную вещь, то будь добра раскошелиться на приличную марку, а не на это… убожество…

– Маргоша, а ты так и не научилась разбираться в приличных вещах… Не всегда лэйбл означает качество.

– Может, – Софья вдруг представила, что следующие две недели она проведет в компании этих двух дамочек, – все-таки домой?

– Неа, – Лялька была настроена более оптимистично. – Теперь – ни за что!

– Почему?

– По кочану. Должна же я этой стерве нос утереть?

Софья вздохнула и промолчала.

– Маргоша! Как я счастлив тебя видеть… – следующий участник подошел пешком. – И Ника тут… и Пашка… прямо встреча выпускников получается!

Был он худ и вида болезненного, с желтоватой кожей, которая на шее обвисла некрасивою складкой, с крупным узкогубым ртом и острым подбородком, с волосами пегими и залысинами.

– Красавчик, – прокомментировала Лялька. – Я начинаю думать, что нас кинули… или, точнее, сунули в мешок со змеями, причем хорошо знакомыми друг с другом змеями.

– Ой! Это вы! Маргошечка, ты совсем не изменилась! – Полная женщина волокла чемодан на колесах, колесики были маленькими и то и дело застревали на стыках плитки. Тогда женщина останавливалась, дергала ручку чемодана.

Розового.

И платье на ней тоже было розовым, ярким, щедро усыпанным стразами, которые на ярком солнце переливались и слепили. Розовые бантики украшали прическу. И балетки женщины.

– В отличие от тебя, Машка, – отозвалась Маргоша, окидывая новую потенциальную соперницу взглядом. И надо полагать, увиденное Маргошу успокоило. – Нельзя же столько жрать!

– А я не жру! – Маша остановилась. – Это все гормоны! После родов! Господи, ты бы знала, до чего тяжело…

– Опять за свое… – скривился Толик. – Этой вечно все тяжело!

– Зато тебе легко! – Голос Маши сорвался на визг. – Небось как по гостям раскатывать, так время есть, а как с детьми посидеть, так он вечно занят!

– Я работаю в отличие от некоторых!

– И я работаю! Но я еще и детей воспитываю! Господи, Маргошенька, если бы ты знала… – Маша всплеснула руками и обняла брюнетку. – А ты все хорошеешь! Такая стройненькая… Как я тебе завидую…

– Не завидуй, Машка, мужики – не собаки, на кости не бросаются, – сказал высокий парень в спортивном костюме.

– Ой! Артемка! – Машка с визгом повисла у него на шее, расцеловала в обе щеки, оставив на щеках этих следы розовой помады. – И ты тут!

– Все тут! – весело ответил Артемка. – И это само по себе подозрительно… Ну что, красавицы, готовы ко встрече с прошлым?

Маргоша фыркнула, Ника достала часы, сделав вид, что ничего, кроме них, ее-то и не интересует…

– А ты все шутишь, – заметил Пашка.

– Шучу. Что еще делать-то? Слышал, у тебя неприятности…

– У кого их нет.

– У всех есть, – Толик обошел Артема стороной, и надо сказать, что глядел на него крайне недружелюбно. – Вот только у одних – обыкновенные, жизненные… а другие…

– Если намекаешь, что я кидала, то прямо скажи.

Артем улыбался, но от улыбки его Софье сделалось крайне неуютно.

– Не кидала. Мошенник.

– Суд меня оправдал. Обстоятельства непреодолимой силы…

– Ага, людям скажи, которых ты без денег оставил.

– Я? Помилуй, Толик, я ж никого не заставлял в пирамиду вкладываться. Я и сам, если можно так выразиться, потерпевший… И вообще, в нынешнем мире, по-моему, дураков таких, чтобы пирамидам верить, не осталось, а если остались, то этих дураков учить надобно. Так что если думаешь, что я оправдываться стану, то фиг тебе…

– Интересная личность, – Лялька нахмурилась.

Мошенников она недолюбливала, особенно после того, как без первой зарплаты осталась. Софья кивнула: тут, куда ни глянь, интересные личности, а главное – что явно друг с другом знакомые…

– Ну что, идем? – Лялька подхватила чемодан. – А то ведь без нас уедут…

Софья не расстроилась бы.

– Здрасьте всем! – крикнула Лялька издали. – А вы тоже на виллу, да? Нам Регина Васильевна говорила, что нас много будет! Я Ольга, но можно просто Лялькой звать! А это – Сонька, только она не любит, когда к ней так, поэтому лучше, если Софьей…

Встретили их взглядами оценивающими и лишенными даже толики дружелюбия. Софья поежилась, остро осознавая собственное несовершенство. А Марго с Никой лишь плечами пожали: в новоприбывших соперниц они не видели…

– Сонька – бухгалтер… не главный, но старший, в чем разница – не спрашивайте, не скажу, – Лялька устроилась на лавке и, болтая ногами, продолжала говорить. И наверное, следовало бы ее одернуть, Софья не любила, когда о ней рассказывали незнакомым людям, хотя, конечно, никакой такой особо секретной информации Лялька не выдавала, но…

– А я вот дизайнер!

– Оно и видно, – не удержалась Маргоша.

На Ляльке был бирюзовый короткий сарафан и белая с пышным рукавом блузка, волосы она заплела в дюжину косичек, каждую из которых украсила крупной бусиной. На Лялькиных запястьях звенели браслеты, а с тонкого пояска свисали полдюжины разноцветных ремешков.

И следовало признать, что вид Лялькин незнакомого с нею человека мог бы смутить…

– Вообще я на актрису училась, но как-то оно не сладилось, а дизайном заниматься я люблю…

– Ой, – Машка присела рядом, – а я тоже дизайном заниматься люблю! Я в квартире ремонт недавно делала… и такие занавески купила!

– Розовые? – уточнила Лялька.

– Да… а как ты…

– Обыкновенно, Машенька, у тебя любовь к розовому на лбу написана.

– Ой, Ника, а ты все шутишь…

– Да какие шутки, – пробормотала Ника, отворачиваясь. – Боже, и долго нам тут торчать?

– Пока все не соберутся, – это произнес брюнет того типа, который Софья считала подозрительным. Нет, брюнет, не считая того, что появился он словно бы из-под земли, выглядел вполне себе обыкновенно, но вот…

Высокий. Спортивный. Ухоженный. Одет со вкусом, неброско, но вещи явно дорогие, и главное, что взгляд хозяйский, осматривает каждого из собравшихся на остановке.

Каждому кланяется.

И на Софье взглядом задержался, что не укрылось ни от Ники, ни от Маргоши…

– Стасичек! – взвизгнула Машка, и этого гостя измазав помадой. – Ой, Стасичек, как я рада тебя видеть! Это все ты придумал, да? Я знаю, что ты, ты всегда был страшным фантазером! Прям как приглашение получила, то сразу подумала, что это неспроста.

Она висела на шее у брюнета, а он и не думал высвобождаться из крепких Машкиных объятий, напротив, приобнял ее свободной рукой. Хмыкнула Маргоша, коснулась волос, поправляя идеальную прическу. А Ника отвернулась, точно не в ее силах было смотреть на этакую комедию.

– Прям как в кино! – поддержал Машку Павел. – В ужастике… собираются все в страшном доме, и там их по одному мочат.

Пашка захихикал собственной шутке, но его не поддержали.

– Боже мой, Павел, – бросила Маргоша, – у тебя всегда было отвратительное чувство юмора. Приятно осознавать, что с годами хоть что-то не меняется!

– А женщин больше, чем мужчин, – Никуша вновь достала часы. – Это так задумано…

– Дорогая, не волнуйся, – не замедлила отозваться Марго и заклятую подругу за руку взяла, улыбнулась. – Мы тебе обязательно кого-нибудь да выберем… Например, Пашку… К слову, он у нас ныне успешный бизнесмен… Целых два ларька имеет…

– Три.

– Видишь, три ларька. Выходи за него. Будешь как сыр в масле кататься, горя не знать…

Но подобная перспектива отчего-то Пашку тоже не обрадовала.

– Нет, Марго, – бросил он. – Я ее замуж не возьму. Она у нас вдова… А я жить хочу… Выходи сама за меня.

– Шутишь?

– Да нет, ты у нас женщина обеспеченная, правда, гулящая слегка, ну так я – человек широких взглядов, попрекать не стану…

Маргоша засмеялась, вот только смех ее вышел искусственным.

– И все-таки, Стасичек! – Машка отпустила свою жертву, которая теперь пыталась оттереть щеки от розовой помады. – Посмотри, я, Маргоша, Ника и эти двое. Получается пять. Теперь считай, Толик, Пашка, Артемка и ты… четверо.

– Добавь Ваську.

– Ваську?! – Машкино пухлое личико скривилось.

– Ваську, Ваську… Он нас на месте ждет. А если Васька не по вкусу, то… подождем еще одного кандидата. – Стас сел на лавку, ноги вытянул и уставился почему-то на Софью. Взгляд был изучающим и недружелюбным. После нескольких минут осмотра Софья не выдержала.

– Я вам не нравлюсь? – поинтересовалась она, не обращая внимания на Лялькино возмущенное сопение: по ее мнению, с красивыми мужчинами в подобном тоне разговаривать не принято.

На красивых мужчин Софье было наплевать. А на этого конкретного – тем более.

– С чего вы решили?

– Вы на меня так смотрите…

– Любуюсь.

Издевается?

– Значит, вы бухгалтер? – уточнила Маргоша, которой этот интерес тоже не по нраву пришелся. Она обошла Софью кругом. – Какая скучная профессия…

– Какая уж есть.

Свою работу Софья любила, не сказать чтобы безмерно, но ровно настолько, чтобы эта работа была ей не в тягость.

– Старший бухгалтер, – поправила Лялька.

– Ста-а-арший, – Ника повторила маневр не то подруги, не то соперницы.

Кружат, что акулы… Неужели полагают, что Софья собирается претендовать на этого вот брюнета? Нет уж, она – женщина здравомыслящая. Как по Ляльке, так порой чересчур уж здравомыслящая, но… такие брюнеты – Софья точно знает – не про нее. Ненадежны.

– Старший – это серьезно…

Софья сочла за лучшее промолчать. В конце концов, она здесь по своей надобности, жизнь меняет, и, похоже, та меняется чересчур уж резко.

Последний участник появился, опоздав на пятнадцать минут.

– Драсте! – сказал он, и Софья, заслышав этот чересчур веселый голос, вздрогнула.

Оборачивалась она в тайной надежде, что ошиблась, но нет, на платформе, с массивным рюкзаком на левом плече, с матерчатою клетчатой сумкой в правой руке стоял Витюша.

– Ой! Софья Павловна! И вы тут?! – воскликнул он, расплываясь в счастливой улыбке, а вот Витюшина матушка, которая, конечно, не могла остаться в стороне и явилась, дабы проводить дорогое дитятко в дорогу дальнюю, напротив, нахмурилась.

– Что вы тут делаете? – поинтересовалась она скрипучим голосом.

– То же, что и остальные, – за Софью ответила Лялька.

Остальные Марии Аркадьевне понравились еще меньше, чем Софья.

– Нам обещали знакомство с приличными девушками, – сказала Мария Аркадьевна, подхватывая Витюшу под локоток.

– Хотите сказать, что мы неприличные? – фыркнула Ника.

Ответом ее не удостоили.

– Витюша, мы…

– Отправляемся, – перебил Стас, покидая насиженное место. – Вы и так опоздали. Идем.

И странное дело, Витюшина матушка, которая не стеснялась и Софье выговаривать за то, что она, Софья, перегружает мальчика работой, замолчала.

Молчала долго. До самого отъезда.

И только когда Витюша, скинув сумки в багажное отделение белого автобусика, обнял матушку, всплакнула, сказав:

– Ты уж там поосторожней… Одни хищницы кругом.

Хищницы вились вокруг Стаса, норовя прикоснуться невзначай, задеть то рукой, то бедром, замирали в картинных позах, и Лялька любовалась этой чужой охотой.

– А ты ему понравилась, подруга, – сказала она, усаживаясь рядом.

– На свою голову, – Софью это обстоятельство, если, конечно, оно было правдой, не обрадовало.

В автобусе пахло керосином.

Нет, автобус был хороший, комфортный, но керосином все равно пахло. И быть может, этот запах лишь чудился человеку, но меж тем для него был весьма реален.

И будил воспоминания.

Не только запах, но и люди… голоса…

…Тогда он тоже слышал голоса за тонкой стеной, которая казалась такой ненадежной. И вжимался в продавленный диван, единственное его убежище, трясясь от мысли, что ручка на двери повернется и кто-то из тех, говоривших, войдет. Найдет. И как тогда быть?

Аннушка была мертва, и этого – человек осознавал сие отстраненно – не изменить. А его посадят. И из университета выгонят. Почему-то факт неминуемого исключения из университета беспокоил его едва ли не сильней, чем перспектива провести лет десять за решеткой.

Или пятнадцать.

Тогда он не знал, сколько полагается за непредумышленное убийство… а ведь он не умышлял.

Так получилось.

И тогда, много лет тому назад, дверь все-таки открылась. Пахнуло бензином… Он так и не понял, откуда взялся этот запах в съемной квартире.

– Анька? – Он не видел лица Никуши, но голос узнал. И тень, которая выделялась и в темноте. Это ложь, что ночь не годится для теней. – Выметайся из моей хаты, тварь… Десять минут тебе.

Она постояла на пороге, небось щурилась… У нее было плохо со зрением, но Никуша скорее скончалась бы, чем пополнила ряды очкариков.

Красавица.

Анна, мертвая, но еще теплая, красавицей себя не считала. Напротив, когда он говорил это, то смеялась, отнекивалась, мол, ничего-то в ней особенного нет.

Когда за Никушей закрылась дверь, он погладил Анну по влажной щеке и шепотом произнес:

– У нас все получится.

Конечно же, ложь. Не было «нас», никогда не было, даже когда Анна была жива. Он просто неправильно понял дружеское ее отношение и разозлился. Он ведь тоже человек и на злость способен, ледяную, как вода в проруби на Крещение… Мать верила и каждую зиму к полынье ходила и его с собой брала. Он помнил белизну снега и черноту воды, на которой качалось ледяное крошево. Свой страх. И обжигающий лютый холод. Слабость. Ноги становятся тяжелыми, а легкие парализует, и он опускается на дно реки, не по деревянной лестнице, заботливо поставленной священником, но просто… как утопленник. Он и есть утопленник.

И лишь когда легкие начинает жечь огнем в преддверии неминуемой смерти, а ноги его касаются дна, рыхлого, укрытого толстым слоем ила, он вспоминает, что жив. И отчаянная жажда жизни толкает его вверх.

Он выныривает, задыхается уже от жара. Его тянут из проруби, набрасывают на плечи тулуп, от которого несет зверем и дымом…

Похоже.

Эта любовь его затянула, оглушила, дала надежду и отобрала. И вот теперь он лежит в постели с мертвой женщиной и… и почти счастлив.

В тот раз он дождался, когда Никуша уйдет. Несложно.

И выбраться через балкон – благо квартира на первом этаже – проще простого. Собрать ее сложнее.

Одеть… Он никогда никого не одевал, и потому получилось не с первого раза. Разорванные трусики Анны он отправил в мусорный бак, тот, который на соседней улице, а платье долго не налезало. Она, Анна, словно бы и теперь сопротивлялась… Ничего, справился.

И вынес.

И дотащил ее до старого железнодорожного моста, под которым вечная темень и вонь. Бросил в кустах, а на следующий день трясся, думая, что ее нашли… Нашли, но не сразу: неделя прошла, мучительная неделя, когда он то плавился в ужасе, почти решаясь на признание, то задыхался от восторга, вспоминая, как это было…

– Ты Аньку не видел? – поинтересовалась как-то Маргоша.

Кажется, три дня прошло.

Или уже четыре?

Не важно, но он покачал головой и сказал:

– Нет.

– Вы ж вроде…

Маргоша всегда знала все и про всех и тем втайне гордилась.

– Нет. Мы… разбежались. Еще тогда. У нее же Васька.

– Прикольненько… Но Васька ее тоже не видел. Куда же она пропала?

– Понятия не имею, – у него получилось произнести это с подчеркнутым равнодушием, и Маргоша понимающе кивнула: мол, переживаешь.

– Может, домой укатила… Каникулы все-таки.

– Может.

Хороший предлог, вот только оба знали – Анна никуда не уезжала.

…Нашли ее спустя неделю. Опознали.

И приходили в университет ради беседы. Двое приходили. Старый и молодой. От молодого пахло одеколоном «Тройным», а от старого – зубным порошком. В остальном же они были похожи, разомлевшие по летней жаре, усталые и заранее обреченные на неудачу.

Они одинаково двигались и одинаково поворачивали голову, чтобы впериться в собеседника немигающим взглядом. И глаза-то были одинаковыми, серыми, точно форменными. И улыбочки… И эта манера говорить, пришептывая:

– Значит, вы с гражданкой Аруниной расстались? – Молодой вертел в пальцах ручку, время от времени порывался сунуть в рот, видать, имел привычку колпачки грызть и с ней всячески боролся.

– Мы и не встречались толком, – человек был спокоен настолько, насколько это возможно.

– А вот нам сказали…

– Мне нравилась Анна, – он говорил правду, в ней видя и защиту, и надежду. – Она… красивая… и добрая очень… была красивой.

Он поправился, чувствуя, как бледнеет. Лишь бы без обморока обойтись… Обмороки с ним не случались с давних подростковых времен. Тогда-то они постоянно мучили, и мать их лечила святой водой, молитвой и его покаяниями. Что помогло – он не знал.

– Мне сложно с девушками сойтись…

– Слабо верится, – в этом голосе не звучало сомнения, только усталость.

За окном солнце палит. И день в целом-то хороший, подходящий для прогулок день. Интересно, у этого опера есть девушка? Если так, то наверняка ждет, надеется, что он сегодня закончит раньше и поведет гулять в парк.

Или на набережную.

– Я… не умею знакомиться… да и вообще… разговаривать… ухаживать… сложно. С Анной было просто. Она меня слушала… и сама рассказывала. Светлая такая… яркая… За что ее?

– Выясним.

Ничего они не выяснили, да и копали-то не глубоко.

Ночь. Мост. Нехорошее место. Ведь неоднократно предупреждали, что молодым студенткам следует избегать ночных прогулок по нехорошим местам… Изнасилование и удушение…

Изнасилование…

За это ему было стыдно.

Он ведь хотел, чтобы по любви было, и долго в любви объяснялся. Ему и вправду с девушками непросто было. Поэтому и признание свое готовил тщательно. Подбирал слова, писал речь и переписывал, сжигая листы над огоньком зажигалки. Занимались легко.

Сгорали.

И с ними мысли о матери, которая не одобрила бы такого греховного поведения. Наверняка наложила бы епитимью… и на Анну тоже.

Бесовка. Соблазнительница… В конце концов, он и сам себя уверил, что не виновен. Его соблазнили.

Короткими юбками, сарафанами своими летящими, вроде и длинными, но соблазнительными, блузочками белыми, и взглядами, словами… самим своим существованием.

– Значит, вы расстались.

– Да…

Она выслушала признание. И нахмурилась. Анна редко хмурилась, и потому его неприятно удивила эта гримаса. Он ждал… а и вправду, чего?

Радости? Счастья? Улыбки и робкого ответного чувства? Он ведь не сомневался, что оно есть, но…

– Прости, – сказала Анна и коснулась его щеки. – Мне… Наверное, мне следовало раньше понять, но мне было так хорошо рядом с тобой, так спокойно, что я… Ты на моего брата похож. И да, наверное, я тебя тоже люблю, но исключительно как брата. Мне очень жаль.