Долина Совести Дяченко Марина и Сергей

«Мы заключили с тобой договор, в котором ты представляешь себя, а я – всех тех, кто к тебе привязан…»

Пару лет назад, когда Влад убежал из лагеря, ребята хворали самое большее дней десять… А с момента отъезда прошло уже три недели.

Значит, они уже здоровы. Свободны – от Влада. Ну хоть раз, может быть, вспомнили?

Ему вдруг стало так обидно, что на глаза навернулись слезы. Им хорошо, они свободны и все вместе. А он – будто меченый какой-то, прокаженный, что ему, всю жизнь теперь бежать от людей?! Никого не полюби, ни с кем не подружись…

«И, Влад, если ты вернешься… тогда ты мне – не друг. Понимаешь?»

Димка только о себе думает. А как он, Влад, будет теперь без него всю оставшуюся жизнь – он задумался?!

– Молодой человек, заснули? Разговор заказывать будете?

– А… – Влад разглядывал немолодое лицо за толстой переборкой из оргстекла. – Я… нет. Извините.

На последнем экзамене уцелевшие абитуриенты – а их было очень немного, в несколько раз меньше, чем перед началом испытаний, – загнаны были в просторную аудиторию, где на черной доске, точно такой же, как у Влада в школе, написаны были предлагаемые темы.

Влад смотрел, как они читают свою судьбу. Как мучительно щурятся девчонки, прежде скрывавшие от экзаменаторов свою близорукость. Как бледнеют ребята. Как они сидят, смирные, притихшие, и еще раз перечитывают меловые надписи на черной доске, и с ужасом глядят на листы линованной бумаги у себя на столах – каждый листочек, подобно приговору, запятнан зловещей лиловой печатью.

– Все смотрят на доску, а ты – по сторонам? – негромко спросила преподавательница неизвестно каких наук, приставленная наблюдать за сочиняющими.

– По сторонам интереснее, – честно признался Влад.

Преподавательница покачала головой и пробормотала под нос таинственную фразу:

– Актерская природа…

Абитуриенты определились. Кто-то раздумывал, грызя пластмассовый кончик ручки. Кто-то уже строчил на листке с печатью. Одна девчонка заранее плакала; надзирающая преподавательница отвлеклась от Владовой природы и пошла ее утешать. Тогда Влад решил наконец посмотреть на доску.

Две темы были стандартные, по литературе за десятый и девятый классы. Третья хоть и свободная, но тоже стандартная до невозможности: «Кем быть? Каким быть?»

Влад усмехнулся. На листке, предназначенном для черновика, нарисовал точку и надписал название родного города. В другом углу листа нарисовал точку побольше и написал: «Столица»; провел от руки прямую линию. Написал красиво, как на уроке черчения: «1000 км».

Сможет ли мама бросить работу? И переехать в другой город?

Это означает – продать квартиру? Это означает – вообще все потерять? Для того, чтобы Влад овладевал сомнительной профессией ради какой-то там славы в будущем?

На проведенном отрезке, ближе к родному городу, Влад нарисовал Старгород с его мединститутом и тети-Вериными родственниками.

…А химию он совсем забросил. И биологию… и физику… Как он будет поступать?! Это не стишки читать и не танцевать под баян, как медведь на детском празднике… А вдруг он не поступит?!

А не поступит – и не беда. Армия потерпит еще годик… Главное – пережить это лето. Июль уже пережили кое-как…

Через пару дней начнутся экзамены и у Димки, и у Ждана, и у Марфы; Влад вздохнул. Притянул к себе листок, предназначенный для чистовика; взялся писать сразу начисто, слова приходили сами, Влад счастливо усмехался; надзирающая преподавательница бросала на него удивленные взгляды – вероятно, среди бледных абитуриентских лиц блаженная физиономия Влада бросалась в глаза, как помидор на льду.

«Кем я хочу быть? – вопрошал бумагу Влад. – Петухом на большом птичьем дворе. Чтобы вокруг было много белых, пушистых, безответных кур. И чтобы из соседнего двора иногда прилетал соседский петух, мы бы с ним дружили и дрались. Я хотел бы сидеть на заборе – над всеми… всеми любимый и никому ничем не обязанный. Так и прожить всю жизнь – никуда не ездить, ничему не учиться, топтать кур и не бояться кухаркиного ножа. Вот кем я хочу быть… а каким быть – свободным. Я хочу быть свободным, и чтобы те, кого я люблю, были свободны от меня…»

Влад спохватился. Перечитал написанное, хотел зачеркнуть – но вспомнил, что в чистовике исправления не разрешаются. Махнул рукой – какая разница… Это его сочинение – прощание с театральным институтом, который хотел его в себя поступить, но который получит шиш с маслом, а не Влада. Лучше бы Агнию приняли…

«А вообще-то я пошутил, – дописал он. – Я не хочу быть актером. Я поступал в ваш институт просто так, ради интереса. Спасибо за внимание».

Он поставил точку, поднялся и, оставив «сочинение» на экзаменаторском столе, пошел к выходу.

– Погоди! – нервно сказала надзирающая преподавательница. Встала в дверях, почти перегородив дорогу: – Погоди… Трудные темы? Ты не дописал? Ты чего-то не понял? Не надо нервничать. Я могу принести новый листок, и ты заново напишешь, время еще есть…

– Спасибо, – сказал Влад с сожалением. – Я полностью раскрыл тему… больше мне сказать нечего.

И, выйдя на улицу, вдруг подумал: а почему незнакомая тетушка так о нем печется? Он же впервые в жизни ее видит…

– Тебя зачислили, – сказала мама.

С утра они были в Музее изобразительного искусства. Потом замечательно погуляли по зеленым склонам городского парка, а вечером – в двадцать два десять – у них поезд на Старгород. Влад уже взял билеты.

Сорок минут назад мама вышла как бы за хлебом – но оказалось, что списки поступивших уже вывесили.

– Тебя зачислили, – повторила мама со священным ужасом. – Молодец, Владка…

Он задвинул наполовину упакованный чемодан под хлипкую раскладушку, служившую ему спальным местом вот уже почти месяц.

– Ты не ошиблась? – спросил безнадежно.

Мама замахала руками, как ветряная мельница в бурю.

Билеты в Старгород лежали в заднем кармане брюк. Экзамены в мединститут начинаются послезавтра…

– Такой сумасшедший конкурс, – тихо сказала мама. – Я не верила ни минуты… Ты что же, не рад?

– Рад, – сказал Влад и сел на раскладушку. Не стоило этого делать; алюминиевые трубочки, запросто выдерживающие абитуриента, под студентом подвернулись и сложились сами собой; если бы не чемодан – Влад отшиб бы себе мягкое место.

Может быть, он успел привязать к себе приемную комиссию?

Невозможно. Они и видели-то его всего четыре раза… На расстоянии, в течение пяти-шести минут… Нет, не может быть, нереально.

Что же он, получается… талантлив?

– Одаренные люди часто не вписываются в общепринятые рамки, – самодовольно сказал профессор. – Вы – безусловно одаренный человек, Палий… Однако, чтобы достичь чего-то в нашем ремесле, необходим труд, труд и еще раз труд.

Профессор был высок, красив и элегантен до последней детали. Даже платок, которым он протирал очки, был элегантен каждой каемочкой. В кабинете стоял элегантный запах одеколона пополам с застоявшимся табачным духом.

Влад был польщен.

Умом он понимал, что следует извиниться, забрать документы и бежать сломя голову, – однако лесть расслабляла, подобно теплой ванне. Влад плыл и купался в осознании собственной исключительности; оказывается, он талантлив. Его дерзость милостиво сочли за проявление яркой индивидуальности.

Это судьба, думал Влад, глядя, как затейливо шевелятся седые усы профессора, когда тот разговаривает. Судьба подсунула ему в купе абитуриентку Агнию, судьба привела его в столицу и чуть не насильно впихнула в будущую профессию. Вот захоти он поступить в театральный – сроду не поступил бы. Нет, в эти двери надо входить играя, не боясь провала, вообще ничего не боясь, веря в себя…

Веря в себя. Это Влад подумал? Или это слова профессора?

Мама ждала его в вестибюле. Увидев ее лицо, Влад похолодел:

– Что случилось?

– Плохо себя чувствую, – тихо сказала мама. – Эти перепады давления… Не волнуйся, Владка. Мне просто надо отдохнуть.

Влад подставил ей локоть; они вышли в жару, пыльную предгрозовую сушь большого города, и мама, схватив воздух ртом, сильнее налегла на его руку:

– Душно…

– Ничего не случилось? – спросил он тревожно.

Шаря, как слепая, мама вытащила из сумки валидол, бросила таблетку под язык.

– Ты не волнуйся, – сказал Влад. – Теперь все будет хорошо.

– Да, да… Вот скамейка, давай присядем.

Они сели в жидкой тени прокопченного выхлопными газами куста. Мама молчала; с востока наползала, чуть не путаясь в высоких проводах, приземистая черная туча.

«…Седьмого, восьмого и девятого июля с диагнозом «интоксикация неизвестного происхождения» госпитализированы двадцать семь человек. Всего за врачебной помощью обратились шестьдесят три человека, из них сорок девять – выпускники школы номер сто тридцать три.

К двадцать шестому августа выписаны на амбулаторное лечение двадцать шесть человек. Пострадавший Дмитрий Шило, семнадцати лет, скончался в больнице от острой почечной недостаточности.

По факту массового отравления неизвестным веществом возбуждено уголовное дело».

Газета летела, раскинув примятые серые крылья. Безголовая птица.

Тень ее ползла по асфальту – черный четырехугольник.

Газета летела, уносимая пыльным ветром, но Владу казалось, что у нее есть собственная злобная воля.

Что «Последние известия» слетаются к нему, как вороны.

И это только кажется, что газетам нечем выклевывать глаза.