Величья нашего заря. Том 1. Мы чужды ложного стыда! Звягинцев Василий

Звуки снаружи – свист ветра, удары волн о борта (гул машин многими палубами ниже сюда совсем не доносился, звукоизоляция переборок была почти идеальной) – только добавляли настроения и уюта. Покачивало, да, но совсем не сильно, и очень длинными, плавными килевыми размахами. «Валгалла» шла точно вразрез волне. Собственную тишину каюты нарушала только негромкая музыка из встроенных за декоративной обшивкой переборок динамиков системы, называвшейся в то время, когда Воронцов «строил» этот пароход, квадрофонической. На самом деле она была абсолютно полифоничной и создавала стопроцентно объёмный звук. Исполнялись мелодии из фонотеки «тех» шестидесятых и семидесятых годов, сильно отличавшихся от привычной Эвелин музыкальной культуры и настроением, и манерой исполнения. В её мире после Мировой войны эстетика свернула немного не туда. И не только в музыке. Здешняя ей нравилась гораздо больше.

Теорию множественности миров француженка благодаря своему образованию приняла вполне спокойно, обратив внимание только на последствия, из означенной теории вытекающие. В частности – существование «тайного ордена» (так Валентин для простоты назвал и «Братство», и аггрианско-форзелианский компонент), постигшего высшую суть данного феномена и на протяжении многих веков (!) занимавшегося поддержанием статус-кво. Проще говоря – предотвращением искажений и нарушений пресловутой Главной исторической последовательности злонамеренными или просто недостаточно цивилизованными для этого силами.

В принципе, и эта позиция была Эвелин понятна, она достаточно много знала о всевозможных жреческих сообществах, просветлённых личностях разных религий и культов, монашеских орденах вроде иезуитов, организациях типа известной в обоих мирах «Опус деи»[37] и тому подобных. И то, что она оказалась причастной к отряду ведущих, а не ведомых, её только обрадовало. И Дмитрий Воронцов с супругой произвели на неё крайне благоприятное впечатление.

Вообще жизнь для неё словно бы сразу наполнилась неким новым смыслом, которого прежде не хватало. Эвелин лишь осторожно высказала Валентину своё беспокойство по поводу дальнейшего: не приведут ли назревающие события к волне бедствий, способных смыть в океан неизвестности хрупкий островок давно уже балансирующей на грани европейской цивилизации. Изложенный с персидской образностью пассаж, явно навеянный тем, что сейчас творилось за бортом.

Лихарев постарался её успокоить, заверив, что, как любят выражаться русские, «всё под контролем».

Она решила, что этого достаточно, и больше забивать себе голову эсхатологическими проблемами не стала. У неё были собственные, посерьёзнее. Дело в том, что они с Валентином не совпадали темпераментами. Если Эвелин с удовольствием занималась бы личной жизнью и по два-три раза за ночь, а то ещё и днём, то Лихарева это мероприятие интересовало скорее эстетически, чем физиологически. Он вполне мог обходиться без этих радостей и неделю, и две, пока вдруг настроение не появлялось. Другая женщина не вынесла бы такого дисбаланса, но, как сказано выше, француженка была девушка практичная и считала, что достигнутое благополучие не стоит ставить под угрозу из-за подобной мелочи. Стремиться к желанной цели, конечно, нужно, но – без малейшего нажима. А то ведь эти русские совершенно непредсказуемы…

Она откинула лёгкое одеяло, опустила ноги на ковёр. Словно бы не обращая на присутствие рядом мужа никакого внимания, подошла к большому квадратному окну, несмотря на размеры способному выдержать даже прямые удары волн двенадцатибалльного шторма. Отдёрнула плотную, расшитую почему-то древнеегипетскими узорами и иероглифами штору. Снаружи не было видно почти ничего, только изредка в разрывах быстро летящих туч на минуту-другую проглядывала почти полная луна, освещая картину, способную наполнить ужасом сердца чуждых этой стихии людей, доведись им оказаться среди этих волн на чём-то не столь монументальном и надёжном, как «Валгалла».

Но не буйство стихий за бортом её сейчас интересовало. Она хотела, чтобы Валентин смотрел на неё в красивом, как раз так, как нужно, подсвеченном интерьере и возбуждался от желания, дорисовывая то, что скрывает полумрак и сиреневый шёлк пеньюара (а там, честно говоря, было чем полюбоваться почти каждому мужчине, кроме тех, что ошиблись с ориентацией). Раз уж она из одной сказки вдруг попала в другую, ещё более волшебную (а сколько их ещё? Минимум семь, как в русских матрёшках?), так надо, чтобы всё и шло по-сказочному.

Нужно признать, галльские женщины всё же кое в чём превосходят русских, пусть только в умении подать себя ненавязчиво и максимально эффектно (эффективно – тоже), независимо от качества «имеющегося товара». Эвелин не собиралась ждать милостей от природы и не считала зазорным брать их у неё силой, не думая о всяких феминистских глупостях. Мужчину нужно зажечь, и не так уж важно, каким именно топливом. А если будешь терпеливо ждать, когда он сам дозреет до того, чтобы упасть на одно колено и, прижав к груди (или – лбу) руки, умолять об… этом самом, так прождать можно слишком долго. До завтрашней ночи минимум.

Она повернулась и направилась поперёк спальни к двери в гостиную отработанной походкой, примерно такой, о которой говорила умная, циничная и отвязанная героиня Ремарка, Рене де ля Тур, кажется: «У вас должно быть такое чувство, что вы зажали между ягодицами монету в пять марок – а потом об этом забыли»[38].

Вернулась она совсем скоро, катя перед собой столик с серебряным подносом. Две чашки кофе со всеми полагающимися атрибутами, пепельница, пачка здешних сигарет из имевшегося в каюте совсем не «мини»-бара, и ликёр тоже местный, какого она раньше не пробовала, – «Вана Таллин», судя по этикетке – из разряда крепких, а раз содержался в здешнем баре, то и хороших.

Процессор, стихийно выбирающий из миллионов звукозаписей судовой коллекции подходящие к заказанной теме мелодии, как раз попал на с давних, очень давних лет любимое Лихаревым танго «Дым»[39].

И Эвелин мелодия сразу зацепила, хотя она-то в дополнительной стимуляции не нуждалась. Казалось, будто причудливые пассажи золотого саксофона выговаривают слова, очень точно передающие её теперешнее настроение.

А за этой мелодией пошла следующая, «Ночной Гарлем», так назвал её Валентин, и она тоже была совсем к месту, когда очень аккуратно, незаметным со стороны движением Эвелин помогла своему пеньюару соскользнуть с плеч. И сделала это с явным удовольствием – ей последнее время особо нравился вид собственного обнажённого тела. По причине климата, наверное, в России вся её галльская худоба, для приличия именуемая «стройностью», исчезла, фигура стала, как выражался Лихарев, «обтекаемой», при этом грудь увеличилась на два размера, сохраняя форму и изящество очертаний…

Ночью Воронцов резко сменил курс и на почти предельной скорости увёл пароход на норд-вест, за пределы штормовой полосы. Ближе к Соломоновым островам, под колпаком антициклона погода снова стала вполне курортной, с океаном синее неба и редкими кучевыми облаками, своей белоснежной вычурностью оживлявшими бывший бы слишком уж моноонным без них пейзаж. Даже с высоты «Солнечной» палубы и с помощью очень хорошего бинокля ни по какому румбу не видно было самомалейшего творения человеческих рук – ни джонок китайских или малайских пиратов, ни парусников белых торговцев, ни уж тем более посудин посолиднее. Всё ж таки двадцатые годы двадцатого века за бортом, и маршрут адмирал проложил в стороне от сколько-нибудь накатанных морских путей.

– Какая прелесть! – воскликнула Эвелин, глядя за корму, на пенный кильватерный след. Ветерок был совсем слабый, у него едва хватало сил, чтобы вздувать невесомые женские юбки, а уже шестиметровой площади флаг из тонкой шерсти свисал с гафеля совсем неподвижно. Сейчас француженка была в самом лучшем из возможных расположении духа, ибо «ночь любви» у неё сегодня удалась сверх всяких ожиданий, а начинающийся день сулил исключительно новые радости и открытия.

Бывают такие дни, когда с самого начала знаешь, что не один год потом будешь с благодарностью и лёгкой печалью вспоминать «это», и ведь не ошибаешься…

– Скажите, а вам не становится скучно вот так всё плавать и плавать по морям? – вдруг спросила у Натальи Татьяна, когда они расселись за столом для достаточно уже позднего завтрака. – Сколько уже лет? Как Летучие Голландцы…

Воронцов только слегка хмыкнул, услышав вопрос, а Наталья Андреевна начала отвечать благожелательно и распространённо. На то и застольная беседа.

– Ты, Таня, немного заблуждаешься. Не такие уж мы «Голландцы». Тот, насколько я знаю, сходил на берег раз в несколько лет, на один вечер, и если не находил девушку, искренне согласную разделить с ним тяжесть наложенного на него наказания, снова уходил на новый виток кругосветки. По крайней мере, такова одна из легенд об этом недостаточно изученном персонаже. У нас всё с точностью до наоборот. Мы сходим на берег очень часто, и желающих походить по морям вместе с нами предостаточно. Не только из своих, есть достаточно очень достойных и интересных людей в этом Мире. Не так давно Николай Степанович Гумилёв с нами вокруг Африки обошёл, высшие чины Югороссии тоже не прочь нервы подправить в морской прогулке. Врангель был, Кутепов… Ты ведь не забывай, Дмитрий Сергеевич не только вице-адмирал Российского флота, а ещё и начальник службы тыла всего нашего «Братства» и отвечает за такое количество вопросов, что тебе и не представить. Он всегда на связи, всегда готов помочь каждому, где бы тот ни находился. Так что скучать не приходится. Кроме того, на нас содержание новозеландского Форта, освоение прилегающих территорий и постоянный подбор нужного персонала. Знала бы ты, какая у нас текучесть кадров…

– У вас? – искренне поразилась Татьяна. Она была уверена, что человек, которому повезло попасть в Форт или на «Валгаллу», по доброй воле никогда не откажется от такого счастья.

– А ты как думаешь? У меня есть хорошие вакансии. Найди мне несколько человек. На всём готовом и жалованье золотом… В разумных пределах, но больше, чем может заработать хороший человек честным квалифицированным трудом в любом другом месте.

Наталья вдруг стала похожа на себя саму, когда, до встречи с Дмитрием, работала несколько лет прорабом на московских стройках, в том числе и Олимпийских. Приходилось ей решать кадровые вопросы, с рабочими разговаривать на доступном им языке. Правда, в таком качестве никто из здесь присутствующих её не видел. По этой же причине, встретившись с «бывшим женихом», она с огромным облегчением согласилась быть только женой и ни разу за столько лет не пожалела об утраченной свободе и «женском равноправии». Здесь они, при некоторой общности судеб в молодости, с Татьяной расходились диаметрально.

– Беда в том, что мы приглашаем на вольнонаёмную работу в Форт в основном уроженцев или нашей реальности, романтиков-шестидесятников «последнего призыва», или аборигенов из Югороссии. Так вот, первым через некоторое время прискучивает уж слишком комфортная и благоустроенная жизнь, начинает тянуть на подвиги, причём в большинстве случаев именно в Югороссии же, или даже в здешней, троцкистской РСФСР. Ну, это из тех, кто всё ещё мечтает о «социализме с человеческим лицом». Мы не только не препятствуем, а всемерно помогаем, сами понимаете, почему… А «местные» адаптируются хорошо и работают как следует, только все через несколько лет, поднакопив деньжонок, возвращаются в «большой мир». И это тоже полезно, расширяется круг людей, культурно и психологически превзошедших уровень пресловутого «тринадцатого года».

Шутка, увы, пропала впустую, никто, кроме неё и самого Воронцова, да и Лихарева, конечно, не понял, при чём тут именно «тринадцатый» год[40].

– А в остальное время мы много где бываем. Этот мир весь изъездили, в некоторых местах по месяцу и больше жили. Надоест – тогда дальше. Другие реальности тоже посещаем. Вплоть до того, чтобы на громкую премьеру в театр хоть у вас, хоть у нас сходить не затрудняемся. В «цивилизованных мирах» это просто – морем, а то и на самолётике до ближайшего аэропорта – и пожалуйста, Вахтанговский, Ла Скала, БДТ, Бродвей – на выбор. С паспортами и визами, сами понимаете, у нас проблем не возникает, особенно в реальностях, где не было Второй мировой…