Приказчик без головы Введенский Валерий

– Одолжи-ка мне тетрадку и карандаш.

– Возьмите, маменька, на столе.

Карандаш Сашенька выбрала новомодный, копировальный, еще именуемый химическим (если написанное таким смочить водой, будет полная иллюзия чернильной записи), а тетрадок прихватила две. Утром ее посетила мысль записать вчерашние беседы. Вдруг пригодятся? Память у Александры Ильиничны была хорошей, могла следующим днем дословно пересказать многочасовой разговор за ужином, но почему-то краткосрочной – через месяц уже ничего не вспоминалось.

Придя к себе, княгиня встала за бюро и тщательнейшим образом запечатлела события последних двух дней.

– Александра Ильинична! На ужин что прикажете? – спросила заглянувшая к хозяйке Клавдия Степановна. – Или Дмитрий Данилович гостя в ресторацию поведет?

– Нет, нет! Дома, дома…

Рестораны были Тарусовым не по карману.

Составление меню было мучением для Сашеньки. В родительском доме, где она выросла, пищу подавали простую – каши, студни, пироги, блины, щи, борщи. И вовсе не по бедности. Дед Александры Ильиничны, Игнат Стрельцов, основатель торгового дома, гремевшего на всю Россию, происходил из клинских крестьян. Начал коммерцию с гривенника, закончил, ворочая миллионами, но привычек в еде не поменял. Чем в детстве его мать потчевала, то и подавали у Стрельцовых. А вот князья Тарусовы кушали всегда изысканно. И с размахом! Обед на тридцать персон накрывали, ужин – на пятьдесят. Один повар из Парижа был, другой из Италии. Так, незаметно для себя, имения с состоянием и проели.

Сам Диди на предков, проведших жизнь праздную и никчемную, не походил. Сызмальства его тянуло к книгам и учению, однако семейную страсть к утонченной пище он унаследовал, благо Клавдия Степановна многому научилась как у итальянца, так и у француза. Она же до поры до времени составляла меню. Но из-за разгоревшегося однажды конфликта (о нем чуть позже) стала обременять этим хозяйку.

– Ну и что, что приготовить? – командирским тоном повторила вопрос вредная служанка.

Сашенька поджала губу и назвала первое, что пришло на ум:

– Яйца пашот, телятина под брусничным соусом, а на десерт миндальный торт.

– Ежели пашота желаете, яйца надо наисвежайшие. Из-под куры. Где я их возьму? Пост, разносчики яиц не носят. На базар надобно, а некому!

Сашенька сосчитала до десяти, чтобы не взорваться. Так учил ее дядя…

Дядя! В миру был Андрей Игнатьевич Стрельцов, а ныне отец Мефодий. Вот кто поможет!

Зажав в пальцах карандаш, она победоносно прошлась по комнате, тихонько напевая любимую увертюру к «Травиате».

Поймав извозчика, Сашенька поехала на Большую Пушкарскую.

Знала, что застать дядю непросто, но готова была ждать, сколько придется. Кто, как не он, знал ответ на взволновавший ее вопрос!

Редки в России купеческие династии, большинство их во втором колене прерываются, лишь старообрядцы по суровости веры за семейное дело крепко держатся. Причина проста: основатели торговых домов, пройдя путь с низов, копейкой дорожат и ухарство свое в узде держат, зато их сыновья, с детства огражденные от лишений, тяжкий труд зарабатывания предпочитают более легкому – мотовству. Родительские капиталы кажутся бесконечными, науку коммерции постигают дети из-под палки, еще при жизни родителя успевают наделать долгов, а уж после его смерти быстро проматывают состояние.

Такая участь, без сомнения, постигла бы и Стрельцовых. Старший сын Игната Спиридоныча Андрей натуру имел творческую, к сидению за счетами и гроссбухом непригодную. Перепробовал многое: рисовал, учился в Университете на физическом, пописывал романы – все давалось ему легко, потому к каждому из занятий быстро остывал. Кроме одного: кутежа. С Андреем во главе дом Стрельцовых быстро бы загнулся. Однако отец Сашеньки, Илья Игнатьевич, вышел копией деда – хватким, оборотистым, цепким коммерсантом, только более образованным: с отличием закончил гимназию, а потом пять лет учился торговым премудростям в дружественных компаниях в Лондоне и Амстердаме. Потому дело перешло к нему, а старший брат Андрей получил лишь небольшую долю деньгами, которую тотчас пустил по ветру. Через пару лет он и вовсе опустился на самое дно, уже и не чаяли, что всплывет, но вдруг в один прекрасный день явился к брату трезвым и в монашеской рясе. Бывший нигилист и атеист, чудом выкарабкавшийся из запоя, дал зарок посвятить себя Богу.

Как всякий внезапно просветленный, за служение принялся рьяно. Ездил в Киево-Печерскую лавру к особо почитаемому старцу за благословением удалиться в скит и наложить на себя схиму. Старец оказался мудр и в подобном рвении отказал, повелев новоиспеченному Мефодию, как человеку образованному, поступить в Сергиевопосадскую семинарию и стать священником. После окончания семинарии определили Стрельцова в Петербургскую епархию, и вот уже десять лет служил он в церкви Апостола Матфея, что на Большой Пушкарской[12].

Исповедовал Мефодий строго, проповедовал часами, потому имел как почитателей, так и хулителей. Сам вызвался окормлять заключенных в Съезжем доме. Ходили слухи, что сила его веры и дар убеждения столь велики, что после беседы с ним даже закоренелые преступники сознаются в злодеяниях.

«Если Антипа Муравкина вразумил некий отец Мефодий, то это наверняка дядя Андрей!» – решила Сашенька.

Именно эта мысль вчера вечером посетила и Дмитрия Даниловича, он даже пытался намекнуть жене, но она из-за дурацкой петельки не услышала!

Сашеньке свезло. Отец Мефодий находился в церкви и тотчас вышел, когда Тарусова попросила диакона о встрече.

Родственных чувств не проявил, даже не улыбнулся. Строго вопросил:

– Давно исповедовалась?

Сашенька соврала, что в воскресенье. Хоть выросла она в глубоко верующей семье, критический склад ума заставил ее самостоятельно изучить Библию, в середине века наконец-то заново переведенную на русский. После прочтения возникли сомнения. Нет, не в существовании Бога, а в необходимости посредников между Ним и ею.

– Я, дядя Андрей, по делу. – Сашенька категорически отказывалась называть родственника батюшкой и церковным именем.

– Слушаю.

– Говорят, ты арестованных из Съезжего дома исповедуешь?

– Правду говорят.

– Там некий Антип Муравкин сидел…

– Знаком с ним.

– Скажи-ка по секрету: он убийца?

– В тюрьму невинные не попадают.

– Он исповедался?

Отец Мефодий прищурил глаза:

– Хочешь, чтобы ради любопытства твоего я обет нарушил? Тайну исповеди выболтал? – Отец Мефодий говорил гневно, в который раз укоряя себя, что сам же по молодости и заронил в племяннице семена сомнений. Теперь каждый прожитый день он умолял Господа простить ему этот грех и помочь Сашеньке обрести веру.

– Нет! Что ты! – смутилась княгиня. – Я… Я за благословением пришла. Диди присяжным поверенным стал, уже и первое дело назначено…

– Поздравляю, – оттаял Мефодий. Свершилось! После стольких-то лет служения племянница к нему, как к духовному лицу, обратилась! – Но за благословлением пусть сам явится. Заочно только отпеть могу. – священник улыбнулся.

– Обязательно явится! Ему в среду первого клиента защищать. Антипа Муравкина, кстати.

– Бог в помощь!

– Дядя Андрей, ты тоже помоги! Намекни мне, он ли убийца?

– Александра…

– А про исповедь ты молчи. Только кивни в знак согласия. Антип – убийца?

Мефодий усмехнулся:

– Не взрослеешь ты, Александра. Такая же, как в детстве. Что в голову взбрело, вынь да положь!

Священник замолчал. Сашенька терпеливо ждала. Скажет, никуда не денется, уж больно он ее любит.

– С Лешкой-то общаешься? – спросил неожиданно священник.

– Позавчера в гостях был…

– Поклон ему от меня. Жаль… Ладно! Скрывать, собственно, нечего. Муравкин твой – грешник нераскаявшийся. В убийстве не признавался.

– Так и знала. Жену он покрывает.

– Сие мне не ведомо. Но если мнение мое хочешь знать…

– Конечно!

– За десять лет я столько мазуриков перевидал, что в ад не поместятся. С первого взгляда определить могу, виновен или нет. Так вот… Не убивал твой Каин Авеля!

– Вот видишь…

– Жду Дмитрия за благословением, – оборвал племянницу Мефодий.

– А мы тебя в гости, – сказала Сашенька на прощание и вдруг призадумалась: – Ой! Не сходится! Полиция считает, что это ты Антипа вразумил. А оказывается…

– Когда Муравкин сознался?

– На следующий день после ареста…

– Помню то утро! Заходил я к нему. Всегда с новоприбывших обход начинаю. Руку мне поцеловал, да только тем и кончилась беседа… Посетитель к нему явился.

– Посетитель? – удивилась Сашенька.

– Да! Обычное дело – свидание. Антип извинился и ушел. А беседовали мы по душам на другой день.

– А кто? Кто посетитель?

– Я почем знаю? Родственник какой-то. Сват… А может, тесть…

У Сашеньки забилось сердце. Антип при задержании вину отрицал. Полиция рано или поздно отпустила бы его за недостатком улик. Но явился некто, после чего Антип признался.

Тесть, значит… Теперь все ясно!

– Жду в гости, – заторопилась княгиня.

Лавок Калина Фомич держал три: в Гостином, на Загородном и на 8-й линии Васильевского острова, но нигде Тарусова его не застала. В последней пояснили, что большую часть времени Осетров проводит в собственном доме на Большой Спасской[13], где расположен склад; оттуда же ведется оптовая торговля. Пришлось возвращаться на Петербургскую.

Добралась к вечеру, уже закрывались. Приказчик оглядел недоверчиво, однако пустил.

– Покажите сукно, – потребовала Сашенька.

– Мы, барыня, для оптовиков. Ежели мужу на костюм желаете, езжайте в Гостинку, еще успеете, – предупредил ее рябой приказчик.

– Но здесь же дешевле! – недовольно протянула Тарусова.

– Дешевле! От полста рулонов.

– От полста? Господи! Мне нужен отрез…

– В Гостинку или на Ваську…

– Вот еще! Позовите хозяина!

– Дамочка…

– Хозяина! – Сашенька топнула ногой.

Рябой переглянулся с другим приказчиком, молоденьким мальчиком чуть старше Евгения, и тот побежал на второй этаж по скрипучей лесенке.

– Чем обязан?

Голос сверху раздался густой, обволакивающий. С закрытыми глазами в его обладателя можно было влюбиться без памяти. Но, раскрыв, оставалось упасть в обморок от разочарования. Короткие ножки давно скривились от тяжести брюха, безо всякой шеи крепившегося к тыквообразной голове, некогда кучерявой. С годами волосы отступали и отступали под натиском лысины, пока, скатавшись в валик, не окопались последним бастионом на затылке.

– Хочу с вами познакомиться, Калина Фомич! – кокетливо помахала ручкой в замшевой перчатке Сашенька.

– Мы завсегда приятным знакомствам рады! С кем, простите, имею честь? – Купец сжал в большущей ладони протянутые пальцы и больно дернул к губам.

Ухмыляющаяся улыбочка, нагло скользнувшие по Сашеньке свинячьи глазки даже не пытались скрыть похотливый свой интерес.

– Мария Никитична Законник, титулярного советника вдова.

Осетров облизнул в предвкушении губы. Молоденькие вдовы – самое вкусное и безопасное на последствия лакомство.

– Отрезик желаете?

– А сами как думаете? – жеманно закусила губу Сашенька.

Калина Фомич смотрел уже с нескрываемым вожделением. Бабочка была сладенькая! Где надо – манкие пухлости, где потоньше положено – словно молодая осинка.

Удивительно, но Александре Ильиничне в ее тридцать пять, после троих-то детей, редко даже двадцать пять давали. «Маленькая собачка до старости щенок», – шутила она.

– Присядем, – еле сдерживая себя, предложил купец, указав на массивный обитый кожей диван.

– Я за отрезиком пришла, а этот, – Сашенька указала на рябого, – в Гостинку отсылает!

– Сейчас мы его самого пошлем. Прошка! – гаркнул Калина Фомич. – Ты это… Вместе с Гурием, того… На улицу. Пирожков купите, сбитня!

– В кухмистерской?

– В кухмистерской дорого. У Глебки. Как раз на углу стоит. Нате вот, – купец достал из кармана мелочь.

– Сию секунду!

– А вот спешить не надо! Покурите малость…

– Так уже вечер! Считаться пора! – запротестовал рябой приказчик.

– Че? – спросил хозяин столь угрожающе, что Сашенька заерзала на диване.

Похоже, она угодила в ловушку!

Рябой подтолкнул Гурия, и оба понуро прошли мимо Тарусовой к выходу. Когда захлопнулась дверь, Калина Фомич уточнил:

– Ну-с, дорогая! С чего начнем?

Надо было любой ценой тянуть время.

– С шампанского, – пролепетала Сашенька.

Отличная идея! Будет чем огреть похотливого купца, если начнет приставать!

Несмотря на вес, Калина Фомич легко взлетел по лесенке на второй этаж. И тут же покатился обратно.

– Я тебе щас дам шампанского! Я тебе всю бутылку знаешь куда засуну? Снова за старое! Опять сучку в дом приволок?! – Задыхаясь, за ним бежала толстая баба в мятой неопрятной сорочке. Ее лицо было бледным и мокрым, в руках женщина сжимала грязную половую тряпку, которой от души хлестала Осетрова.

– Это попу… копу… покупательница…

– Не ври! Ты ведь клялся! Башмаки лизал!

Спустившись на первый этаж, баба, столь же толстая, как ее муж, сперва перевела дух, а потом завизжала на Сашеньку:

– Вон отсюдава!

Княгиня вскочила:

– Я, пожалуй…

Калина Фомич даже в размерах уменьшился. Виновато шепнул:

– Супружница моя больна. Давно не в себе.

– Сейчас я устрою тебе «не в себе»! – передразнила его жена и еще раз огрела тряпкой.

– Так его, так его, маменька! – сверху появилось еще одно создание, с виду хоть и молодое, но формами мало уступавшее родительнице.

– Ух, ведьма! – погрозил молодухе кулаком Осетров и учтиво обратился к Сашеньке: – Ввиду такого недоразумения, предлагаю вам выбрать отрез в любой из моих лавок. – Он сунул ей в руку бумажку с адресами и тихо-тихо добавил: – Трактир «Дедушка» в начале Большого. На чистой половине.

Ожидала Сашенька недолго – даже чай не успели подать.

– Немезида моя! – прозвучал знакомый баритон.

Всю жизнь Калина Осетров карабкался вверх, не до учения было, лишь в последние годы стал по театрам-операм хаживать. Слов там красивых нахватался, но вот значение их уточнить не удосужился.

Тарусова решила сменить тактику. Недооценила она купца. Такие, как Осетров, флиртуют лишь минуту-другую, а затем тащат в постель, что в ее планы не входило. Потому сказала строго:

– Позвольте-ка представиться еще раз. Законник Мария…

– Марьюшка! – игриво погладил ее по ручке Калина Фомич.

– …Никитична! Репортер «Столичных новостей»!

– Че? – уставился на невиданное доселе явление купец.

– Ниче! Пишу по делу Муравкина.

– Ну-ну! – Многоопытный Осетров мигом понял, что не обломится, однако интерес к бабочке был столь велик, что на всякий случай присел. – И что ж мадам-репортер хочет?

– Узнать кой о чем. К примеру, присутствовали ли вы, Калина Фомич, при ссоре Сидора Муравкина с его братом Антипом на крестинах?

– А с какого переполоха я откровенничать должен? Конечно, ежели… – купец кивнул вверх, где располагались нумера. Раз мадамка что-то выпытать хочет, значит, есть резон поторговаться. Что-что, а это Калина Фомич умел.

– Спасибо! В другой раз…

– Тогда и сказ в другой раз… – Осетров медленно поднялся.

Однако купеческая дочь Александра Тарусова тоже умела торговаться. Встала с безразличным видом:

– Вряд ли свидимся. Процесс на следующей неделе. Заметку надо ко вторнику сдать. Я, честно признаться, на всякий случай заскочила. Вдруг что знаете?

– Я много что знаю, – загадочно усмехнулся Осетров. – Но без соответствующей оплаты не скажу.

– И не надо. Раз такой вы вредный, напишу, что гнилыми тканями торгуете…

– Засужу, – улыбнулся Осетров. – И тебя, и газетенку твою вшивую…

– Покамест судитесь – разоритесь! – пообещала Тарусова. – Лавки ваши стороной начнут обходить…

Купец в бешенстве стукнул по столу. Газета была влиятельной.

– Ладно! Спрашивай!

Сашенька присела и достала тетрадку:

– На крестинах у Антипа были?

– Да! Восприемником! Послал Господь куманька-убийцу! Что еще?

– При ссоре Муравкиных присутствовали?

– Нет! – Калина Фомич тоже опустился на стул. – Я раньше ушел!

– Когда Сидора последний раз видели?

– Наутро. Всю ночь, скотина, шлялся неизвестно где. Я осерчал, велел вещи собирать и уматывать. Надоел…

– И что Сидор?

– Вякнул. Я – в рыльник. Ну и все! Шмотки свои забрал и ушел.

– А Антипа? Его после крестин видели?

Калина Фомич вздохнул. Бабенка ему нравилась – не передать как. Чем же зацепить? Как уломать? Орешек, видать, крепкий, но именно такие его больше всего и распаляли.

– Давай выпьем шампанского – и все-все расскажу…

– Некогда! Я про Антипа спрашивала.

Калина Фомич снова вздохнул:

– Антипа видел на поминках. Когда голову нашли.

– А в тюрьму к нему не ходили? – наугад выпалила Сашенька.

Осетров не отвечал. Тарусова подняла глаза. Калина Фомич смотрел на нее совсем иначе, безо всякого мужского интереса. Так хищники смотрят на обреченную жертву. Несколько раз дернул щекой, потом, глядя в упор, тихо сказал:

– Нет!

Сашеньке стало не по себе, очень хотелось отвести глаза. Но она нашла мужество задать самый главный вопрос:

– А Маруся где? Не знаете?

Осетров побагровел.

– Так, девка! – сказал он с неприкрытой угрозой. – Будя, поговорили. И запомни: еще раз встречу – шею сверну.

И снова стукнул по столу.

У Сашеньки мурашки побежали взад-вперед по спине. Подхватив ридикюль, она рванула к выходу.

– Куда ездила? – Дмитрий Данилович вышел в прихожую встретить супругу.

– В Гостиный. Ткань тебе на новый фрак подыскивала.

– Пашота не будет. Яйца тухлые, – сообщила Клавдия Степановна, принимая шляпку и зонтик.

Сашенька пошла на кухню. Разбив в чашку два яйца, сбила венчиком гоголь-моголь. Половину выпила сама, второй угостила Диди.

– А я говорю, тухлые! – упорствовала старая карга.

– А я говорю, готовь из этих!

За внешней Сашенькиной мягкостью скрывался твердый и жесткий характер. Клавдия Степановна за семнадцать лет знакомства не раз в этом убеждалась, но удержаться от провокаций не могла, потому что не любила хозяйку. Не пара она Митеньке! Все его предки в гробах перевернулись, когда он на купчихе женился. И ладно бы денег от пуза поимел, а то, несчастный, вынужден служить, да не в гвардии, не в присутствии, а в газете! Разве занятие сие достойно Тарусовых?

Дмитрий Данилович не вмешивался, полагая, что жена и служанка разберутся без него.

Владимир Артурович запоздал, к его приходу все проголодались, а Клавдия Степановна извела хозяев сообщениями, что яйца пашот мало того что тухлые, так уже и холодные, а телятина от долгого ожидания на сковороде состарилась в говядину.

Главный редактор влиятельнейшей газеты со свойственной журналистской братии оригинальностью был одет в белые летние брюки, желтые штиблеты и алый жилет добротного английского сукна. Буйство красок довершала синяя, в горошек, бабочка. Диди он поздравил бутылкой коньяка, Сашеньке преподнес букет тюльпанов.

– Господи? Откуда тюльпаны в июле?

Владимир Артурович, сняв неизменное пенсне, с загадочной улыбкой склонился к ручке. Знал, что Тарусова любит тюльпаны, и выпросил специально для нее букет у знакомого садовода-экспериментатора. Тот в собственной оранжерее совершал невозможное. Зимой у него цвела сирень, к марту поспевал виноград, а в октябре появлялись подснежники.

Карьеру свою Владимир Артурович начинал бутербродником[14], всяких историй и баек знал массу, потому за столом, раскрыв рот, слушали только его. Даже Таня с Евгением, позабыв про распри, внимали прекрасному рассказчику. Девушка так увлеклась, что смела с тарелки все подчистую – обычно же ела только половину, оберегая фигуру.

Повеселил честную компанию и Володя. Покончив с третьим куском миндального торта (вот кому следовало бы соблюдать диету), неожиданно спросил:

– Владимир Артурович! Падших женщин подняли?

У главного редактора коньяк пошел не в то горло.

Дмитрий Данилович выпучил глаза. Детей он очень любил, но участие в воспитании ограничивал общением за ужином и поцелуями перед сном. Старших иногда экзаменовал, но не строго.

Таня с Женей прыснули, Сашенька пошла пятнами.

– Володя вашу вчерашнюю передовицу случайно прочел, – разъяснила казус гувернантка Наталья Ивановна. – И потом долго-долго меня пытал: кто такие эти падшие женщины? Я объяснила, что это тетеньки, которые упали и никак не могут встать.

– Шура! – грозно погрозил пальцем Диди.

– Да, дорогой!

– Чтобы больше…

Дмитрий Данилович окончить не успел. Младший сын перебил:

– Папа! Но ты ведь сам велел отстать и сунул газету!

Теперь смеялись все.

Разговор в гостиной, опять с сигарами, кофе и коньяком, показался Сашеньке скучным. Мужчины обсуждали модные теории неведомых ей Кейса, Вурста и Кнауса. Эти господа с упорством гимназистов, споривших о первичности курицы и яйца, дискутировали на страницах ведущих европейских изданий, что откуда вытекает: сознание из совокупности ощущений или наоборот. Сашенька лишь удивилась, что Диди за такой вот ерундой следит. Впрочем, муж ее был человеком разносторонним и, без сомнения, в любой области знаний стал бы профессором, если бы захотел.

Навострила ушки лишь пару раз.

Первый – когда коснулось вещей практических, в которых Диди не силен. На вопрос Владимира Артуровича, не собирается ли Тарусов прекратить сотрудничество с газетой, Диди ответил благополучно:

– Нет, конечно. Времени пока много.

Второй – когда Владимир Артурович со смехом рассказал, что в самый момент сегодняшней сдачи номера в печать явился молодой человек и спросил, служит ли в газете Мария Никитична Законник. Ответственный секретарь его выпроводил, объяснив, что Законник-то служит, только он мужчина.

В газетах, как и на кораблях, дам не жалуют. Плохая примета!