Семилетка поиска Арбатова Мария

Часть первая

Всякий человек рождается для своей экологической ниши, и беда, если он всю жизнь проведет в чужой. Елениной экологической нишей была редакция ежедневной газеты. Именно ежедневной – то, от чего многие удавились бы или постарели за неделю. Однако Еленин внутренний ритм постоянно требовал адреналина от информационного потока; и за неделю с ней должно было случаться больше, чем с иными за год. Иначе она соскучивалась и ощущала каждой клеткой своего товарного сорокапятилетнего тела, что жизнь проходит стороной.

Елена расцветала и хорошела в ауре новостей, обсуждений и скандалов; и даже вне работы выглядела так, словно именно сейчас собиралась внимательно выслушать, тактично потеребить вопросом или заехать в лоб провокацией, щелкая при этом кнопкой диктофона или особым отсеком памяти.

Она столько лет жила в этом информационном театре, что уже даже мыслила проблемными статьями и сложносочиненными интервью, проговаривала ими все, что видела, думала и чувствовала.

Елена была «золотым пером» газеты, баловнем судьбы, любимицей главного редактора; вызывала зависть коллег и восхищение молодняка. И, пожалуй, никто не понимал, почему она взахлеб дружит с Катей и каждый раз перетаскивает ее за собой из редакции в редакцию. Катя была кентавр: наполовину домохозяйка, наполовину компьютерная маньячка. Погружалась в толщи Интернета, теряя связь с реальностью, и выкапывала такое, что остальная редакция могла вообще не работать – газету бы все равно покупали. Катя была дайвером интернетных новостей, Елена – живых. И они вечно спорили про то, что лучше: питаться три года «живой кровью» или тридцать лет – «падалью».

– Господи, – вздыхала Катя, – почему у тебя в жизни все так быстро случается?

– Потому что если в жизни что-то случается, то оно делает это всегда очень быстро! – усмехалась Елена.

Елена была синтетической оторвой: успевала дома, на работе, в любви и на войне. Катя была многодетной матерью из тех, которые обижаются, когда им дарят стиральную машину, и упрекают дарителей: «Ну я же лучше, чем машина!» А потом по вечерам не знают, куда себя деть в часы, привычно отведенные для стирки. Садятся к телевизору и стыдливо озираются на близких, мол, то ли я делаю.

Елена была для Кати пристально изучаемым воплощенным хаосом. Катя для Елены – грустной загадкой. Вроде все понимала про жизнь правильно, но жила с точностью до наоборот. Бытие у Кати ни одной секунды не определяло сознание, а сознание никогда не подмигивало бытию.

Елена передвигалась по планете сексуально-боевой походкой, Катя двигалась как шкаф и одевалась в стиле «…отцвели уж давно хризантемы в саду…». Ее голову неопределенного цвета венчал хвост без пола, возраста и жизненных притязаний. И какое бы озаренное выражение ни мелькало в Катиных глазах, хвост забивал это темой «жизнь не удалась».

Катя провела годы приклеенной к редакционному стулу, потому что пестовала по очереди трех детей и одного мужа, стоящего трех детей. Из-за этого на работе не росла, всегда была на подхвате: что-то за кем-то переписывала, догоняла, латала, собирала информацию и последний раз выезжала на задание еще на студенческой практике.

Елена даже при маленькой дочери колесила по самым яростным местам страны. Прошла огонь, воду и медные трубы: декоративные самолеты, подлодки, крейсеры в мирной армии и кровь с грязью в горячих точках.

Сначала ее тоже не хотели пускать на войну, как и всех женщин-журналисток, но однажды на ее приятельницу рявкнул главный редактор:

– Никогда не подпишу бабе командировку туда, где идут военные действия!

А приятельница откликнулась нежным голосом при всей редакции:

– А вы что, репортажи оттуда хуем пишете?

С тех пор никто из главных не хотел отвечать на этот вопрос и вежливо подписывал командировочные.

В горячих точках Елена поняла, как резво война сбивает журналисту прицел; как быстро стресс замыливает глаз, и ты уже не видишь ситуацию сверху. А значит, должен идти в писатели и уходить из журналистов. Потому что у журналиста должна быть зрительная аккомодация хищной птицы, которая висит высоко в воздухе и различает детали, а не воет, ошарашенная одним стрессом. Она понимала, как легко в этой роли стать дешевым правозащитником. Особенно когда тебе об этом подмигивают большими деньгами западные фонды. Знала массу военных журналистов, уходящих в монолог из батальной сцены и забывающих о своей профессии транслятора информации.

Она не любила говорить о подобных поездках и морщилась, когда на эту тему выдрючивались мужики. А еще очень напрягалась при грохоте салюта. И считала, что в нем нет ничего красивого.

…Собственно, все началось с того, что Караванов позвонил Елене в редакцию на мобильный и театрально четко сказал:

– Предстоит серьезный разговор! Пожалуйста, приди пораньше.

– С родителями что? – похолодела Елена.

– Нет… с нами, – многозначительно ответил муж.

Продолжая стучать по клавишам компьютера, Елена начала перебирать темы, способные вызвать спецобсуждение. Да, конечно, ее дочке, Лидочке, уже двадцать три: она толком не работает и не выходит замуж по новой, расставшись с придурком художником… Но пусть Караванов лучше посмотрит на свою дочку, хоть и закончившую вуз, но не ставшую от этого ни умней, ни счастливей, ни устроенней. Или на своего сынульку, который не только не учится и не работает, но еще и пьет как сапожник.

Да, денег вечно не хватает; но родителям все равно надо купить холодильник, потому что чинить старый выльется почти в ту же сумму. Плюс радость стариков от новой игрушки.

Да, она пропадает по работе как умалишенная и иногда продолжает писать дома не потому, что ей за это больше платят, а потому что привыкла все доводить до конца.

Да, дом запущен, а дочка включается в уборку и готовку только по окрику.

Да, она задумала поездку в Испанию, получается почти халява. А Караванов не любит халявы, но с их бюджетом надо не выделываться, а брать то, что попадается…

– Елена, у вас готово? Главный просил, чтобы все уже лежало у него на столе. Торопится, его в Госкомпечать вызывают, – подошла молоденькая секретарша главного Олечка.

– Чтобы когда лежало? – удивилась Елена.

– Полчаса тому назад…

– Да, я сейчас… – Текст не получался.

Это было интервью со штатным «носителем нравственности». Писателем, не писавшим про БАМ потому, что его туда не брали, и сделавшим себе теперь из этого имидж борца с социализмом.

«Отечественная интеллигенция привыкла быть или считать себя „бедной, но честной девушкой“. В застой оба этих условия достигались без особых усилий: сотрудничать с режимом было нехорошо. А на фоне черной власти серое, коричневое и клетчатое все равно выглядело ослепительно белым!» – висело на мониторе Елениного компьютера.

Когда-то писатель был хорош собой, страшно знаменит, и околофилологические девчонки мечтали попасть к нему в постель. Потом долго пил, а когда перестал пить по состоянию здоровья, то превратился в чудище лесное, но не сумел этого осознать.

Елена давно, еще между первым и вторым своими браками, когда писатель имел товарный вид, оказалась в его объятиях на литературном семинаре у моря. Это было после того, как он три часа умно давал ей интервью под пальмами, отчего очень захотелось провести пальцами по его породистому лицу и погладить мощные руки. В постели он много говорил, много цитировал, но проявиться по прямому назначению так и не смог. В связи с чем напился и отвратительно захрапел.

Елена тихонечко выбралась из постели, собрала вещички в своем номере и рванула в Москву первым поездом, опасаясь, что классик от расстройства позвонит в редакцию и под любым предлогом наложит вето на интервью, от которого зависело, какую зарплату ей будут платить в новом квартале. Но не позвонил. А через пару лет встретил Елену в театре, впился в рот немолодым поцелуем и игриво сказал:

– С вами, прелестница, у меня ассоциируются пальмы и море…

Елена поняла, что он забыл подробности, и вежливо потупилась:

– Да, я вспоминала этот город и эту ночь…

Она уже с сожалением знала, что любому мужику нужно прошлое, которое он придумал задним числом. А чистая правда его страшно унижает. Писатель, видимо, запутался в хронологии и отнес Еленино интервью к периоду, когда у него еще получалось с журналистками. В связи с чем за ней укрепилась репутация его бывшей любовницы и право брать у него интервью.

«Вспомните, – говорил он в расшифровываемом интервью и при этом водил пальцем по Елениной руке, держащей диктофон поближе к его небрежно протезированному рту, – вспомните, что у нас была респектабельная прослойка оппозиционеров, неплохо кормившихся с Запада или прямо со стола власти. Мы называли их „разночинцы на „Жигулях““. Сегодня они все, даже самые бамовские герои, изображают из себя страшно запрещенных… И это, глядя в глаза нам, которые бок о бок пожили рядом с ними, не покупаясь на красные пряники…»

– А давайте, я ему скажу, что у вас голова болит, пусть пойдет в следующий номер, тем более он Васькина не хотел сокращать. Васькин – это же джинса… – заботливо предложила Олечка.

– Пусть… – откликнулась Елена, заметив Олечкин живот под короткой кофточкой, покрытый гусиной кожей. – А вам не холодно в середине ноября с голым животом?

– Ужас как холодно! – наклонившись, зашептала Олечка. – Я, когда в приемной сижу без никого, шарфом заматываюсь. Но ведь круто же!

– Идиотская мода, жить на холоде полуголой, – вздохнула Елена.

– Не то слово, – закивала Олечка. – А что делать? Тут мне такой тест принесли… Отвечать стала. Настроение испортилось… Это так специально сделано?

– Дайте посмотреть, – заинтересовалась Елена, взяла в руки лист бумаги, прочитала вслух: – «Напишите в баллах. Как я оцениваю свой возраст? Что изменилось за последние пять лет? Кто я такая? Что у меня впереди?»

– У меня бы тоже испортилось, – откликнулась Катя из-за своего компьютера.

– А у меня – наоборот, – развеселилась Елена.

– Ну вы у нас вообще ракета средней дальности, – развела руками Олечка и поскакала прочь на стрекозиных каблуках.

– Глупее ребенка не видела, – обронила Катя.

– Нормальная девочка, просто очень недолюбленная. Пытается всучить кому-нибудь свою молодость хоть за какие-то деньги, а никто не берет, – покачала головой Елена.

– Чё там брать-то? К любому кошельку в постель готова скакать по первому кваку!

– Так никого ж за спиной… Это мы своих дочек от жизни закрываем как китайские стены! Пойду я, Кать, сегодня домой пораньше…

– Неужто о семье вспомнила? Слышишь? – Катя вечно копалась в Интернете. – Президент Либерии Чарльз Ганкай Тейлор приговорил свою 13-летнюю дочь к публичному наказанию. Причиной стало недопущение девочки к занятиям в школе за плохое поведение. Приговорив дочь к десяти ударам палкой на скамейке, президент заявил, что несет ответственность за всех детей Либерии и должен быть уверен в будущем поколении. Известно, что всего у президента 10 детей, а также 20 усыновленных.

«Президент Либерии наказал дочку… Васькин… наваял джинсу… Опять купит новую тачку. Еще больше навороченную, чем прежде… Не надо завидовать чужим грехам! – крутилось в Елениной голове, пока она собирала сумку. – Что случилось у Караванова? Неужели опять конфликт с начальником? А так все было хорошо. Он плавал на пароходе, где его фирма проводила деловые игры, и показал результат, которого никто не ожидал… Оказался лидером в своей группе, после чего напился и танцевал краковяк… Караванов – лидер… М-да…»

На улице свирепствовал ноябрь с дождем и ветром, она до носа завернулась в шаль и с удовольствием разгребала опавшие листья носками новых туфель. Позавчера ездили с Каравановым в обувной магазин, и он уговорил ее купить сразу две пары.

– Что ты вечно на себе экономишь? – возмущался он.

А как было не экономить, когда лично она была диспетчером семейного бюджета? И лично ей лишние новые туфли виделись как кусок, откушенный от холодильника родителям, от лечения зубов дочке, от поездки в Испанию, от лишнего килограмма фруктов, от нового смесителя в ванную, от банки дорогого крема… У Караванова был замечательный стиль отношений с деньгами, мог пойти и перед зарплатой накупить много дорогих продуктов, гелей, шампуней. И говорил на это:

– Ну все равно же их придется покупать!

Ему не приходило в голову, что в результате этого пофигизма она потом потратит на час больше времени у плиты, возясь с неразделанной рыбой. Испортит маникюр, исцарапается плавниками. Набьет под ногти земли, чистя картошку…

Собственно, туфельный азарт намекал на то, что рыльце у Караванова было в пушку, потому что несколько дней тому назад он купил себе костюм, который… ну, совсем не горело покупать. Но у него была назначена корпоративная вечеринка фирмы, на которую обещались высокие гости, и новый костюм должен был обрамить и упрочить его лидерские качества, внезапно обнаруженные на пароходе и прежде никак не замеченные человечеством.

Обычно покупали костюмы вместе, но тут сорвался в магазин, в рабочее время, привез невнятный серый костюм, показавшийся ему модным. Конечно, за эти деньги Елена бы выбрала костюм, чтобы и брюшко казалось поменьше, и плечики пошире, но что уж теперь… Караванов потащил его гладить в химчистку и пожаловался:

– Сказали, что с женами на вечеринку нельзя.

– Почему? – Елена уже придумала, в чем пойдет и какую пользу вынесет из этой вечеринки для своей и каравановской карьеры.

– Теперь в моде такой стиль, – вздохнул Караванов.

– Сауна с девочками? – засмеялась Елена.

– Почти… Боулинг…

– Как жалко, всего один раз была в таком клубе, но не решилась шары покатать, боялась выглядеть смешной, – призналась Елена. – Покатаешь за меня…

…Она добралась на метро, на такси было жалко денег. И, подходя к дому, наткнулась на соседа из другого подъезда, чинящего машину. Сосед был из категории мужиков, которым дома настолько невмоготу, что они круглосуточно собирают и разбирают собственные автомобили. Странно, что те после этого еще как-то ездят.

– Привет, Лена! – сказал сосед. – Что там нового в большой журналистике?

– Все старое, – улыбнулась она.

– Вот задний мост поменял, теперь не стучит. Могу тебя отвезти куда-нибудь… – сказал, придвигаясь и подмигивая, и добавил более напряженно, – зацеловать до смерти…

– Игорь, ну опять вы со своими глупостями, – отодвинулась Елена. – Как жена поживает?

– Жена у меня женщина неказистая и терпеливая… Работает. Что ей сделается? Не всем, Лена, белый каравай обламывается, кому-то и черный хлеб, – ответил он грустно.

Под белым караваем подразумевались Еленины фигуристые семьдесят килограммов и пышные волосы.

Она фыркнула и пошла в подъезд. Всегда трудно отшучиваться и строить отношения с мужиком, с которым ты «никогда и ни при каких обстоятельствах». Потому что такой мужик чувствует это нюхом и надувается, обижается, мстит; ведь ему кажется, что ты ровно его поэтический размер…

Елена изобрела отличную формулу для своего круга, это называлось: «Старик, мне уже за сорок. Ты совершенно конкретный мужик, но, понимаешь, старость… последние годы меня волнуют только молоденькие мальчики…»

Собеседник вздрагивал и потом долго думал, опустили его или распахнулись на откровенность. И где теперь его место в жизни, если раньше он сам изъяснялся ровно этими же словами?

Караванов поцеловал ее у дверей, помог снять плащ и жестом пригласил на кухню.

– Где Лида? – спросила Елена.

– Пришел, ее уже не было, – отчеканил Караванов, словно боясь отвлечься и расплескать в себе что-то важное.

– Валяй. – Она налила себе чай и удобно уселась.

– Лена, – сказал он, голос его дрогнул и дал петуха, как всегда, когда он волновался. – Это будет очень серьезный разговор. Что называется, надоело бояться…

– Кого? – У нее в голове сразу понеслось про долги, мафию, проблемы фирмы, ведь он такой наивный и неловкий…

– Правды, – продолжил Караванов, торопливо достал бутылку водки и выпил рюмку, – наша с тобой семейная жизнь ужасна. Так больше не может продолжаться! Хочешь выпить?

– Я? – изумилась она, отметив про себя, что бутылка новая, значит, вчерашнюю выпил до ее прихода, хотя на вид не скажешь… и это при его-то печени… но промолчала.

…Караванов был ее третьим и самым удачным мужем. Первый – Толик, спортсмен и блядун, не сделал в своей жизни ничего хорошего, кроме Лидочки. Елена тогда еще считала, что муж – это святое; боялась сказать слово поперек и слишком сильно зажарить котлету, потому что тренер ругал за жареное. Семь лет брака с Толиком состояли из его поездок на сборы и демонстративных романов. В постели Толик был, конечно, конь-огонь, но простой, как ситцевые трусы. Он совершенно не понимал, что такое художественная отделка, и считал, что богатырская силища – это все, что надо женщине. Елена тогда была молодая, забитая и не смела сказать: «Милый, все это может и вибратор!» Да и вибраторы еще особо не продавались.

Так что пожилой главный редактор газеты, в которой она тогда работала, легко овладел ею в чайной комнате, примыкающей к кабинету, дав секретарше распоряжение никого не пускать, потому что они вычитывают материал большой политической значимости.

Зайдя в кабинет с материалом той самой значимости, Елена не собиралась изменять Толику, который к тому моменту был у нее первым и единственным. Она просто была ошарашена тем, что, оказывается, в сексе бывает, что мужчина работает не только на себя, но и на партнершу.

Роман с главным редактором был засекречен до последнего шороха. А когда он умер, Елена увидела на похоронах немолодую, очень красивую жену.

«Зачем он изменял такой красавице? – пронеслось в Елениной голове сквозь рыдания. – Что во мне такого против нее, кроме молодого тела?»

Она еще не понимала, что «такого» в ней были широко распахнутые глаза, низкие требования и полный восторг от предмета. В силу чего она оказывалась совершенством для пожилой мужской психофизиологии.

Изгнан первый муж Толик был, когда получил спортивную травму и положенный при ней массаж; а неожиданно пришедшая Елена – голую массажистку в собственной постели.

– Тебе наплевать на ребенка! – орал Толик, собирающий чемодан и ловящий швыряемые в него Еленой вещи. – Ты все не так поняла! У тебя одно на уме! Я ей показывал… специальный спортивный массаж… я просто на ней показывал…

А массажистка молча и ловко впрыгивала в нижнее белье, стараясь не приближаться к Елене ближе двух метров.

Через неделю он заявился забрать крупногабаритные вещи. Вынес и вывез все, что смог, а напоследок сказал:

– Ты никогда мне не нравилась как женщина! Из-за того, что ты разрушила нашу семью, я не дам на ребенка ни копейки, хоть тресни!

И сдержал слово.

Елена тогда была «первозамужка». В родильном доме есть выражения: первородка, второродка, старая первородка… и т. д. Как всякая молодая первозамужка, она долго ревела на фразу: «Ты никогда не нравилась мне как женщина!» Она ревела, выпустив из памяти все, что было. Как он ее добивался, как очумело заталкивал среди дня при ребенке в ванную и говорил: «Лидочка, я помогаю маме мыться!» Однажды ночью даже разложил ее на автобусной остановке. Естественно, в самый интересный момент приехал автобус, которого уже не ждали. И в него пришлось садиться под толстым слоем пассажирских взглядов с вишневым от стыда лицом, потому что следующего автобуса уже совсем не ждали…

Теперь, с высоты рушащегося третьего брака, она понимала, что реветь-то надо было на фразу: «Я не дам на ребенка ни копейки, хоть тресни!»

Вторым мужем Елены был Филипп; смолоду он плавал на траулерах, а сойдя на сушу, научился чинить компьютеры. Он был золотой по трезвому делу, обожал Лидочку, помогал ей делать уроки, вылизывал дом, трахался как бог; но когда напивался, превращался в грустное слюнявое животное.

Елена не могла понять, как он, в совершенно невменяемом состоянии, добирается до дома через всю Москву, аккуратно развязывает шнурки на ботинках, вешает одежду и валится как сноп. А потом громко храпит и булькает горлом, и утром встает с физиономией, словно по ней всю ночь молотили валенком. Водила его по противоалкогольным врачам и аферистам, выливала у него на глазах бутылку водки в раковину, молила, просила, грозила… Терпела семь лет потому, что в постели ему равных не было. Чуял бабу, подлец, как музыкальный инструмент – мог на ней сыграть все, от чижика-пыжика до Первого концерта Чайковского даже по пьяному делу…

Разлука с Филиппом стала плановым мероприятием. После Толика Елена планово меняла работы и прически, планово бросала курить, планово шла на курсы английского, планово расставалась с предававшими подругами. Она не могла позволить себе жить иначе, потому что Лида и родители были на ней одной.

Так что однажды утром Филипп обнаружил свои вещи собранными, Елена развела руками и сказала:

– Финита ля комедия…

Мужики знали, что ее слово железное и не подлежит обсуждению. Филипп молча пошел в ванную, долго умывался, фыркал и пил воду из крана. Потом сел напротив собранных чемоданов, скрестил смуглые накачанные руки на груди, посмотрев мутными, как у несвежей рыбы, похмельными глазами, и сказал:

– Ты – разрушительница! Тебе наплевать на Лиду! И знай, ты никогда мне не нравилась как женщина!

Поскольку Елена была уже немолодая второзамужка, то встретила эти слова не слезами, как с Толиком, а здоровым смехом:

– Бедный, как же ты себя истязал, когда каждый раз говорил мне, что ни с одной бабой тебе не было так хорошо!

Удивительно, что при всей своей разности Толик и Филипп заканчивали брак одним почерком: выгоняя их, Елена почему-то узнавала, что она сразу и плохая мать, и никчемная любовница.

И вот, Караванов… Кто бы мог подумать? Сейчас именно трогательный пухленький Караванов, выпрямившись, стоял перед ней в позе уездного священника и многозначительно повторял:

– Наша с тобой семейная жизнь чудовищна. Так больше не может продолжаться!

Елена подумала, что он свихнулся, потому что они жили и ворковали, как две гули; а прошлые две жены чуть ли не пинали его ногами.

– Что не так? – спросила она голосом доброй учительницы младших классов.

– Все! Даже это! Ты ведешь себя так, словно я ребенок! Ты все время все решаешь, все проверяешь за мной! Я устал от этого! – чуть не взвизгнул Караванов.

– Что я за тебя решаю? – удивилась она и подумала бабушкиными словами: «Мужика сглазили!»

– Все! Все! Все! – Он закурил. – Каких гостей мы принимаем, каких нет! Куда и во сколько я прихожу! Когда и как я отдыхаю! Я всегда и во всем чувствую себя виноватым! У меня даже нет своего письменного стола в квартире! Все устройство быта под твоим контролем, мне нет щелочки! Мне не нравится наша квартира! Наша мебель! Наши вещи! Мне неудобно так жить!

– Ты себя нормально чувствуешь? – испуганно спросила она.

– Вот видишь?! – Голос его запетушился. – Если у меня появилось собственное мнение, значит, со мной что-то не так! Вся жизнь под твоим абсолютным контролем! Меня разрушает, что я ежедневно вынужден допускать вещи, не комфортные мне. И при этом я ни разу не встретил с твоей стороны никакой готовности пойти мне навстречу! Разговоры о том, что мне нужна удобная для работы лампа, идут два года!

– Но тебе нравятся лампы, которые портят весь вид комнаты, – осторожно напомнила Елена.

Увы, Караванову по части дизайна медведь наступил на ухо.

– И ты ради меня не готова терпеть безвкусную лампу? – вскрикнул он. – Не готова! Ради меня ты ни на что не готова! Я не могу приглашать своих знакомых домой, потому что ты не можешь никого впустить без накрытого стола со свечами и салфетками!

– Слушай, ну, в прошлый раз я захожу, а ты с Сергеем Дмитриевичем сидишь на кухне, там гора грязной посуды, кран течет, на столе крошки, – напомнила она. – Ты бы вытер стол, вымыл посуду – я бы слова не сказала…

– Я к себе пригласил! Или я тут не живу? Или я тут никто? – спросил Караванов зловещим шепотом. – Это было три года тому назад. Больше я никого не приглашал…

– Живешь. Но приглашать надо по-людски… Это все равно что позвать человека в комнату, где не застелена постель и валяется нижнее белье, – попыталась оправдаться Елена.

– А как мы ходим в гости? Абсолютный контроль над совместной жизнью распространяется и на «внешние» акции! На хождение в гости, в публичные места! – Он, видимо, говорил языком деловых игр, на которых узнал о своем лидерстве.

– Господи, да какой контроль? Караванов, ты не сделал карьеру, потому что не научился двум вещам: разговаривать с людьми, которые выше тебя по положению, с чувством собственного достоинства, и не нажираться там, где работаешь, – вздохнула Елена.

– А кто тебе сказал, что я хотел сделать карьеру? – напрягся он и заглотил еще водки. – Мне это было не нужно! Это ты все время комплексовала таким жалким мужем.

– Но ты мне сказал, когда женились, – в конце концов, это становилось невыносимым. – Ты сказал, что вполне можешь быть министром или хотя бы замом министра.

– Каким министром я мог стать, если у меня в доме нет даже своего угла? Своего рабочего места, частного пространства…

– Но мы втроем живем в двухкомнатной квартире, и не без твоей активной помощи, – напомнила Елена.

– Вот именно! Следующая тема как раз об этом! И она главная. Я живу эти годы в облаке упреков, смысл которых в том, что мой вклад в семейную жизнь – это постоянное «предательство в тылу»!

– Но… Такая тема действительно есть… – Елене не хотелось идти в эту сторону, пристальный разговор про это всегда густо пах разводом.

Когда Караванов уходил от прежней жены, он оставил ей все не потому, что был самой щедростью, а потому что боялся ее. Прежняя жена от неожиданности его ухода к Елене намекнула на суицид, а на следующий день пришла в себя и намекала только на собственность.

Самые главные решения, которые Караванов принимал в жизни, были решения о разводах. Он принимал их на трезвую голову, потом напивался и уходил крадучись.

Короче, от квартиры прежней жены, половина которой честно принадлежала Караванову, в Еленину семью не отломилось ничего. Она не настаивала, потому что первый раз в жизни вытаскивала мужика из семьи и к слову «суицид» из уст оставленной жены еще относилась доверчиво. В результате, конечно, не получилось ни суицида, ни комнаты… Это бы ладно, так по приходу Караванова возник еще и Толик, когда-то прописавший в эту квартиру мать. И если Толику было в лом выяснять отношения с Филиппом, потому что бывший морской волк, независимо от количества выпитого, мог уделать его любым подвернувшимся тяжелым предметом, то вид Караванова привел Толика в возбуждение. Трогательный Караванов был для него как кусок торта.

Отравить Еленину жизнь с Каравановым, вселившись в одну комнату с Лидочкой, Толик не решился, хотя и обещал. Но аккуратно перевез свою мать из провинции прямо в комнату внучки. Под это они с Каравановым церемонно заключили пакт о ненападении. Толик предложил, что его мать пропишет Караванова за то, что тот через год получит для нее от работы однокомнатную квартиру. Караванов важно согласился, полагая, что если начальник отдела министерства, в котором он служил тогда, получил квартиру, то ему, Караванову, это раз плюнуть. Елена совсем ничего не понимала в ситуации, ведь на фоне вечно отжимающегося Толика и вечно похмеляющегося Филиппа Караванов выглядел как «ум, честь и совесть». От предков он унаследовал внешность человека, «которому хочется верить», и за счет этого всегда «очень хорошо устраивался на работу», хотя потом «очень плохо рос по карьере».

Люди обижались на то, что за таким добропорядочным безуховским фасадом оказывается такая несобранность, безответственность и неспособность к психологической мобилизации. Видимо, Караванова очень сильно прессовали все детство, и теперь по жизни он делал только то, что было ему интересно. И даже находил в себе мужество этим гордиться, имея в разных браках двух слабо долюбленных и слабо обеспеченных детей.

Елена видела все это, но влюбилась… Прикинула, что опытной рукой отшлифует каравановские хорошие данные. Да и вообще… он чем-то напоминал ее молодого отца. Особенно когда она лежала с легкой температурой, а Караванов сидел в полутемной комнате за компьютером. Профиль расплывался в температурной дымке, становился совсем схожим с отцовским, и она капризно тянула:

– Хочу чаю с малиной!

Он был золотым, когда нужна была помощь в сфере милосердия. Когда болела, попадала в аварию, вылетала с работы, когда надо было делать уколы, ходить разбираться с Лидиными учителями или проведывать капризных родителей. Но лажал в базовых ситуациях, и Елена долго не могла прийти в себя от того, с какой легкостью он это делал. Первой лажей, конечно, была история с квартирой. Юная Лида, стиснув зубы, приготовилась стерпеть бабушку в собственной комнате во имя нового маминого брака. Бабушка была не фактическая, а генеалогическая. До переселения внучка ей сто лет не снилась; но, видимо, новая жена Толика так гоняла ее по веткам, что старуха за однокомнатную квартиру решилась годик прикинуться бабушкой. Понимала она это так, что надо лезть во все дела ребенка.

Все были уверены, что это на год, и пытались относиться к этому как к цирку. Однако в течение года Караванову не только ничего не дали, но и ничего не пообещали. Он героически перешел в частную компанию и подрядился на огромный проект. Там мало платили, но предложили загородный коттедж и служебную машину, а главное – пообещали кредит на квартиру. Елена ненавидела подмосковный кайф, на котором помешались новые русские, но честно дышала воздухом и скучала по подружкам, чтобы Лида жила в отдельной комнате.

Когда через три года их выставили из коттеджа домой без всякого кредита, Елена всерьез задумалась. Она уже притерлась к особенностям брака с Каравановым и начинала потихоньку понимать, что иллюзии про каравановское плечо, за которым можно отсидеться в особенностях новой экономики, надо засунуть ровно туда, откуда она их вытащила. Когда на вопрос, почему их кинули с кредитом, Караванов на голубом глазу ответил, что им ничего и не обещали, кроме жизни в коттедже – а обещали-то в ее присутствии, – она решила, что он сумасшедший или слабослышащий.

– Можешь со мной развестись, если я такое фуфло! – дежурно предлагал он и дежурно добавлял: – Следующий муж будет круче.

Думать о следующем муже, когда квартирный вопрос каменной глыбой висел над головой, Елена не могла. Она и о любовнике-то не думала, хотя постельные отношения резко поползли по швам.

Кроме них, в просторном коттедже жили еще три семьи сотрудников, и Караванов, как пожизненно виноватый, по вечерам мел перед ними хвостом. Или пил с мужьями, или судачил с женами, и приходил уже не особенно кондиционным для использования по прямому назначению. То есть кое-как проблемы решались, но праздничные ночи первых лет сменились оздоровительными буднями.

Елена пыталась поменять работу, найти кредит, подработать на размен, сесть на режим жесткой экономии, но ничего не получалось. Перед месячными, когда ресурс организма истощался, она закатывала Караванову дежурную истерику, и он с дежурно обиженным видом предлагал найти мужа покруче.

Лида уже готова была подсыпать кровной бабушке цианистого калия, но высказать правду Караванову не смела. Она, как и Елена, считала, что после Толика и Филиппа Караванов все-таки солнце, имеющее на себе отдельные пятна. А Елена думала и грезила о квартире, как девушки думают на ночь о женихах, взрослые женщины – о любовниках, а пожилые… о внуках.

В этой кутерьме прошло еще несколько лет. Елена пахала, бабка доставала всех, Лидочка ночевала у подруг и рано взявшихся бойфрендов, а Караванов сутками сидел на работе. Нельзя сказать, что при этом он сильно двигался по служебной лестнице, но зато имел одну, но пламенную страсть: со своей юности младшего научного сотрудника разрабатывал одну научную теорию.

С одной стороны, это выглядело вопиюще: семья вчетвером жила в двухкомнатной квартире, а он спасал науку. С другой стороны, Елена любила его. Она балдела от того, как он выглядит, двигается, говорит, острит, улыбается, покупает ее самую любимую еду и старается угодить в быту.

– К Караванову надо отнестись особо, знаешь, как в деревенских семьях отдают девочку в монастырь, – предложила Елена дочери. – Дело это не прибыльное, но замолит все наши грехи…

Караванов вроде бы зарабатывал деньги, иногда даже не меньше, чем Елена, и любил это подчеркивать. Но совершенно начисто перевел в собственном сознании историю джентльменского соглашения с Толиком в разряд «так получилось, и никто в этом не виноват».

А Толика все устраивало. Как истинный джентльмен, он не давал денег ни на дочку, ни на мать… все-таки определил ее в семью. В редкие визиты Толик с Каравановым чинно пили чай на кухне и ругали дикие экономические времена.

Елена зверела от этой благостной сцены. Ей, конечно, не хотелось, чтобы они поубивали друг друга, но она бы с удовольствием стала свидетельницей диалога:

– Ну что, козел? Сколько лет ты меня и свою семью с квартирой накалываешь? Я ведь тебе поверил как честному человеку и помог прописаться!

– Да ты на себя, урод, посмотри! За сколько лет не дал ни копейки на дочку, да еще и мать нам на шею посадил! Застукала тебя баба, выгнала, так отцепись от квартиры!

– Так ты ваще бы молчал, ты, по сути, живешь на моей жилплощади!

– Живу. Но я, по сути, кормлю твою дочь…

Однако диалог этот был невозможен, поскольку Еленины мужья словно были членами одного профсоюза, и корпоративная этика вынуждала их прощать друг другу проступки за счет общей жены.

– Филиппка не хватает, – усмехалась Лида. – Он бы им еще и налил…

Последней каплей для Елены было письмо Толика, выпавшее из портфеля со старыми фотографиями его матери. Елена убиралась в ее комнате, когда знакомый птичий почерк оказался в ее руках, и она, не раздумывая, начала читать, а потом показала Лиде.

Письмо было по горячим следам Толикова изгнания. Он писал галиматью не про то, что его застукали с массажисткой, а про то, что Елена груба и взбалмошна («Ты же ее, мама, знаешь!»); а Лидочка уже большая, что она все понимает правильно и практически на его стороне. Елена в очередной раз обалдела от того, что взрослый мужик не способен быть взрослым даже в письме к собственной матери. И что по жизни она выбирает именно таких…

И тут на небосклоне нарисовался «взрослый». Она точно знала, что ее интерес был бескорыстным, иначе ни на йоту не двинулась бы в эту сторону. Просто увидела по телевизору интервью с классным мужиком, и у нее внутри все отозвалось. А тут в кухню вошел Караванов и презрительно сказал:

– Это один из хозяев нашего холдинга, Егорычев. Не человек – танкер… Эх, сволочь, заливает, лучше бы зарплату повысил…

Уже через три дня Елена брала у него интервью. Не для того, чтобы Караванову повысили зарплату, а для того, чтобы убедиться, что среди ее современников существуют внятные мужики, не ждущие, что все проблемы за них как-нибудь решит жена…

…А меж тем кухонное шоу продолжалось. Караванов блестел глазами от выпитого, но не унимался:

– Я никогда не признаю того, что веду себя как предатель… Мне никто не докажет этого. Но тем не менее все мои силы давно направлены на то, чтобы отбиваться от необоснованности подобных упреков.

– Но разве я говорю что-нибудь конкретное? – испугалась Елена.

– Не говоришь! Ты громко молчишь! Но это еще хуже! Потому что я все чувствую! И все мое внутреннее устройство переориентировалось на главную задачу – отбиться и уцелеть морально. Из-за тебя я разучился делать многие вещи, связанные с инициативой… – продолжал он. – Которые прежде, не без трудностей, но все же делал. Например, дарить подарки…

– Вранье! Когда мы познакомились, ты не умел дарить подарков! Ты сразу сообщил об этом. Ты привез мне из Германии пробные духи по цене шубы! – напомнила Елена.

– Но ты могла мне дать возможность научиться делать подарки, а ты попросила больше никогда их не делать без согласования с тобой!

– Грубо говоря… у нас не было денег на обучение такого рода! – ответила Елена вполне язвительным тоном.

– Ты слышишь, как ты разговариваешь? – воскликнул Караванов. – Сколько презрения в твоем голосе! Это из-за твоего ироничного тона я разучился танцевать, делать комплименты женщинам. Ты сформировала у меня зависимость от своих унижающих оценок…

– А что я должна была говорить? Что ты, как пьяный мудак, топчешься на вечеринке с дешевой блядью, и вся твоя фирма с удовольствием наблюдает за моим лицом при этом? – усмехнулась Елена.

Она никак не понимала, почему мужик в третьем браке не может организовать не хватающей ему эмоциональной части жизни так, чтобы никто этого не видел.

– Наш брак плох, но мне надоело воспроизводить сценарий «брак – развод – новый брак». Видимо, пора научиться жить «как нормальные люди»: завести отношения на стороне, а здесь сохранять то, что устраивает, – выдохнул Караванов. – Сознаюсь, не без влияния ролевых игр, я принял решение: «так жить нельзя»…

– То есть все это время ты хотел согласовать со мной тему жизни на стороне? – изумилась Елена.

– Не только! – Караванов принял очень пафосную позу. – Все это время я хотел тебе объяснить, что стал другим!

– А зачем мне объяснять? Если действительно стал, я увижу! А что касается жизни на стороне, то давай обсудим… – напряглась она. – Только я хочу сказать, что ты не способен делать ее не публичной. Это все я уже проходила с Толиком, так что скорее всего история кончится разводом…

– А я готов к разводу! – вздернул подбородок Караванов, – Меня не надо пугать. Я считаю, что брак наш из рук вон плох; тем не менее в нем есть много хорошего, что, собственно, не требует супружеских отношений…

– Это как? – опешила Елена.

– Мы близкие, хорошо понимающие друг друга и отлично сотрудничающие люди. Для этого совершенно не обязательно жить вместе и спать в одной постели, – почти пропел он.

– Как скажешь, дорогой, – в тон ему выдохнула Елена с мыслью: «рехнулся!»

– Наши попытки улучшить брак собственными усилиями потерпели крушение, – откликнулся он тоном, идущим на попятную. – Вижу для нас только два выхода: либо делаем попытку улучшить ситуацию с помощью семейного психолога, либо переходим к модели «живем вместе и поддерживаем публичный образ счастливой семьи»; но сексуальные проблемы каждый решает там и так, как считает нужным…

– Я должна подумать, – сказала Елена и отправилась в ванную.

В воде ей всегда лучше думалось, но сейчас не думалось вообще. Она даже забыла намазать на лицо любимую маску. Что все это значит, и какой бес вселился в Караванова?.. Последнее время он был сильно задумчив и сильно покладист, но ей некогда было это анализировать. Видимо, всему виной ролевые игры, на которых он понял, что достоин лучшей жизни… Лучшей так лучшей, ради бога, хотя кому он особенно нужен в свой инфантильный полтинник?…

Елена поняла, что надо расслабиться и подумать про что-нибудь хорошее. Например, про «взрослого» совладельца каравановской фирмы Егорычева. Она вспомнила, как брала у него первое интервью, тщательно продумав одежду и макияж. Как с интонации в ответе на третий вопрос было слышно, что в финале он спросит:

– У вас будет время со мной как-нибудь поужинать?

А в прощании – что он позвонит завтра.

Чтобы склеить мужика, Елена никогда ничего не делала специально. Она была совсем не кокетлива, просто, если хотела мужика, не силилась этого скрывать.

И действительно, на следующий вечер они ужинали в «Праге». У Егорычева были седые виски, элегантная бородка и очень мягкая манера говорить. Было видно, что он ровесник Караванова, но благодаря усилиям новорусского оздоровления выглядит моложе.

– Ты всегда такой бархатный? – спросила она через несколько часов, лежа в чьей-то чужой спальне, на уже «своем» плече Егорычева.

– Нет, я вообще-то зверь, – усмехнулся он. – Это последние годы стал метаться… Не так живу… Не тех люблю… Ты ко мне когда в кабинет зашла, подумал, вот именно такую Мальвину мне и надо… Знаешь, как от проституток тошнит?

– А я в этом браке только сезон охоты начала, – призналась Елена.

– Муж достал? – спросил Егорычев, рисуя языком на ее шее сложносочиненный узор.

– Да нет. Он замечательный… Просто так вышло. Увидела тебя по телику и заинтересовалась, неужели в нашем климате вызревают ответственные мужики?

– Журналист меняет профессию для сбора материала… – хихикнул он.

– Именно… – С ним было так хорошо и так спокойно.

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

Это ценное практическое пособие состоит из двух взаимосвязанных частей. В первой вы найдете увлекате...
В пособии раскрыты основные теоретичеcкие и практические вопросы коррекционной педагогики и артпедаг...
Проблема алкоголизма в настоящее время приобретает размеры национального бедствия. К сожалению, боль...
Книга содержит необходимую информацию о причинах, методах диагностики, лечении и профилактике распро...
В этой книге в доступной форме представлен уникальный опыт народной медицины по лечению и профилакти...
Береза издавна ценится за свои целебные свойства. В народной медицине применяются фактически все час...