Островитяне (сборник) Лаврентьев Пётр

Лучше бы он просто надавал оплеух – настолько обидны были для меня его слова. Гитара была заброшена в угол, и почти три года я к ней не прикасался, получив новые уколы от отца: «За что ни берёшься – ничего до конца не доводишь». В конце концов, мы с ней всё равно сошлись и больше не расстаёмся, – от судьбы, как говорится, не уйдёшь, – но три года…

Однажды он, возвращаясь вечером домой, заметил меня во дворе и подозвал. По-видимому, отец был не в духе, и оттого ему не терпелось поучить меня чему-нибудь полезному. Сурово глядя, спросил:

– Уроки сделал?

– Да.

Он оглядел двор, словно впервые в жизни увидел его, и задал неожиданный вопрос:

– Кем ты собираешься быть в жизни? Куда ты думаешь поступать после школы?

Для меня эта проблема, как мне тогда казалось, была уже решённой. Если отец военный, то, разумеется, я тоже собирался связать свою жизнь с армией.

– Я собираюсь поступать в военное училище, папа, – сообщил я, надеясь польстить отцовскому самолюбию.

– В какое именно военное училище?

– Ну… в танковое… – потупил я взгляд.

Отец взял меня двумя пальцами за подбородок и повернул мою голову…

– Вот! – Его указательный палец и мои глаза оказались направленными на крышку канализационного люка. – Вот твой танк, юноша! А заодно, – палец указал на моих беззаботно резвящихся приятелей, – как раз и подходящий экипаж: тупорылый толстяк, рыжий проныра и неумытый недомерок в кепке – как раз неплохая команда для такой модели танка. Будешь тратить время на бессмысленное болтание во дворе – и этот танк твой, после школы примешь командование.

Ему было ничем не угодить, как бы я ни старался. Единственное сделанное мной дело, про которое он не сказал, что оно сделано «через задницу», было то, когда я, уже пятнадцатилетний, от всей души врезал ему по роже. Батя рухнул на пол и отключился, но мне кажется, что если бы он не потерял тогда сознание, то наверняка прошамкал бы разбитыми губами что-нибудь типа «урод клешнерукий, тебе только пальцем в носу ковырять – ни на что не годишься»…

Иногда, во время своих нотаций, видя, как на моих глазах появляются слёзы обиды, он слегка сбрасывал давление, и «успокаивал» меня своей коронной фразой:

– Ну а как ты хотел? Я должен говорить правду, чтобы ты замечал свои ошибки и больше их не повторял. Отец так и должен поступать!

«Отец так и должен поступать» – каждый раз, когда я вспоминаю его, вспоминаю и эти слова. Раньше я злился, ненавидел его за постоянное унижение, а в тридцать с лишним лет, когда отца уже не было в живых, мне вдруг пришла в голову одна забавная мысль, заставившая горько усмехнуться. До меня вдруг дошло, что рассуждая о том, как должен поступать настоящий отец, папка на самом деле и понятия не имел о предмете разговора – у него попросту никогда не было отца! Он был ярким примером послевоенной безотцовщины.

И моя ненависть прошла. Жаль, что додумался я до такой простой вещи слишком поздно, когда отца уже не было в живых – наверное, я и в самом деле жопоголовый дебил, как когда-то подметил батя.

Так или иначе, но отец был главным человеком, который с самых моих первых лет на этой планете начал старательно загонять меня на Остров. Но не единственным.

Математику у нас в школе преподавала необычайно толстая женщина Мария Архиповна. Она с трудом таскала своё огромное туловище по классу, шаркая подошвами старушечьих ботинок и паровозно пыхтя при каждом шаге. На её лице всегда сияла, как приклеенная, широкая улыбка. Но глаза при этом не улыбались. Такую улыбку мне довелось видеть всего два раза в жизни: у Марьи Архиповны и у акулы в фильме «Челюсти». Манера разговаривать с учениками у неё была своеобразной: она сюсюкала, как с детсадовцами, и выстраивала фразы, будто рассказывала малышам сказку на ночь. Видя, как одна из моих одноклассниц – симпатяшек достаёт зеркальце и расчёску, Мария Архиповна останавливалась, сокрушённо подпирала ладошкой складки жира на щеке и заунывно голосила:

– Ой, поглядите, ребятко! Верочка наводит красоту – наверное, в проститутки готовится… А вот Наташенька, – она нежно клала ладонь на голову отличницы—страшилки, задеревеневшей на своём стуле, и начинала её по-матерински поглаживать по волосикам, – наша Наташенька вырастет, выучится и станет профессором математики. Да, Наташенька?

– Да, – пищала отличница, и Марья Архиповна удовлетворённо встряхивала своими пятью подбородками.

Девчонок, судя по её пророчествам, можно было разделить на две категории: небольшая часть становилась профессорами или учительницами, а вторая, большая – проститутками в публичных домах. Третьего пути у наших девочек не было, толстая математичка не давала им чересчур широко развернуться в выборе профессии.

Нам же, пацанам, она предвещала непрерывное кручение коровьих хвостов в захудалых колхозах или жизнь ассенизаторов, воняющих нечистотами. Некоторым пророчила жалкое существование бродяги-алкоголика и смерть на выбор: в придорожной канаве или под забором. Были и те, кто должен был приготовиться к тюрьме и даже к расстрелу.

В длинном списке её предсказаний для меня был уготован Остров:

«А таких как ты, Петруша, соберут в одну кучу и завезут на необитаемый остров. И будут на вас сбрасывать бомбы ядерные, чтобы потом изучать последствия жуткие».

Марья Архиповна была ясновидящей: на подобном Острове я умудрился побывать во время службы. И все, кого мне довелось повстречать на нём, как раз попадали в марьеархиповнину категорию «таких, как ты, Петруша», чему я был несказанно рад.

Меня, 11-летнего мальчишку, веселили её слова. Я хихикал, представляя как мы, полунагие островитяне, мечемся по Острову, лавируя между ядерными грибами, кувыркаемся, сшибаемые с ног ударной волной, а в перерывах между взрывами и беготнёй греемся на радиоактивном песке и плещемся в аномально тёплом море. И все остальные ребята смеялись, потому что, будучи детьми, не замечали жестокости в словах взрослого человека, нашего Учителя.

А потом мы подросли и многому научились. Мы научились видеть зло и отвечать на жестокость жестокостью, только наша была страшнее, потому что мы ещё не умели управлять чувствами, плохо справлялись со своей ненавистью, если она выходила из-под контроля – на булавочный укол мы отвечали артиллерийскими залпами. И потому вскоре Марья Архиповна заработала инфаркт и ушла на пенсию, выполнив своё предназначение: от неё мы все узнали, кто кем станет в будущем. И если раньше мы думали, что всё сказанное взрослыми – истина, то теперь каждое их слово воспринималось нами с ехидной скептической ухмылкой. Мы перестали им верить. Мы стали действовать наперекор им во всём.