Пороки и их поклонники Устинова Татьяна

У нее было замученное лицо, бледное сине-зеленой некрасивой бледностью. Под глазами и на висках желтизна. Нос заострился, и не видно на нем никаких веснушек. Темные волосы заложены за уши. В руках она держала огромную коричневую сумку, и этой сумкой моментально загородилась от Архипова, выставив ее перед собой. И отвела глаза.

Ему стало неловко.

– Вы больны?

Трудно было заглянуть ей в лицо с отеческой незаинтересованностью, но он постарался.

– Я не больна, Владимир Петрович. Я очень… устала. Ужасно.

В конце концов, он пообещал полоумной Лизавете, что станет заботиться о девочке Маше. И он предложил:

– Хотите, я вас покормлю завтраком? Все равно ваш брат… Максим спит. Заприте свою дверь. Давайте. Вы сможете.

Она тускло улыбнулась:

– Мне неудобно.

– Конечно, неудобно, – согласился Архипов, с трудом обретая свой обычный тон. – Мне тоже неудобно, но ничего не поделаешь.

Она поставила на пол сумку, подошла к своей двери, порылась в плотном джинсовом кармане и вытащила ключи.

Архипов, следивший за каждым ее движением, слегка взмок от того, как она рылась в кармане.

Да что такое-то?!

– Вы не заметили, оттуда ничего… не украли?

– Откуда?

Она кивнула на свою дверь:

– Из тетиной квартиры? Не заметили?

Она спрашивала так, как будто ни тетя, ни квартира не имели к ней, Маше Тюриной, никакого отношения. Архипов удивился и перестал думать о том, как она рылась в кармане.

– Понятия не имею. А кто мог украсть? Ваш брат? Или я?

Она перепугалась:

– Что вы, что вы, я совсем не то имела в виду! Вы тут совсем ни при чем, Владимир Петрович.

– Это уж точно, – пробурчал Архипов.

– Дверь-то была открыта. Вы сами сказали. Дверь была открыта, и Макс вошел.

Архипов опередил ее на одну секунду и первым ухватился за коричневую сумищу. Просто так ухватился, из джентльменства. Нести ведь было недалеко.

– Вы не знаете, ваш Макс не жулик?

– Я вообще ничего про него не знаю, – ответила она с усилием и вдруг потерла желто-зеленые щеки.

– А в лицо знаете?

– Наверное, узнаю.

– Высокие отношения! – воскликнул Архипов, и Маша посмотрела на него испуганно. – Высокие, высокие отношения!

Она вошла и остановилась в центре полукруга сверкающей плитки.

– Направо, – предложил Архипов, – если очень замучились, можете сходить в душ. Хотите?

– Нет!

Он усмехнулся:

– Так я и знал. Ваш брат тоже сопротивлялся из последних сил.

– Когда… сопротивлялся?

– Когда я волок его в душ.

Она посмотрела на Архипова с тоской. Как будто он заставлял ее делать что-то, чего ей ни в коем случае делать нельзя. Например, улыбаться.

– У вас… совсем другая квартира. Не похожа на нашу.

– Конечно. Я все поменял, когда делал ремонт.

– Зачем? По-моему, в старых квартирах жить гораздо уютнее.

– Должно быть, потому, – провозгласил Архипов, – что я отчаянно молод душой и жить в старой квартире не могу! Подавай мне модерн, и все тут.

– Правда? – наивно спросила она.

– Правда, – подтвердил Архипов.

Она стащила с узких плеч немудрящую кожаную тужурочку, оставшись в штуковине с горлом и без рукавов, а он, наоборот, нацепил свитер, брошенный вечером в кресло.

Свитер прикрыл его, как броня. Все прикрыл – не только голый живот, но и мысли, и смутное воспоминание о том, как она доставала ключи, а джинсовая ткань обтягивала длинную ногу.

Потирая ладошками худые предплечья, она обошла по кругу большое помещение, некоторое время порассматривала картины, и даже по ее спине Архипов видел, как все это ей неинтересно.

– Красиво.

– Не утруждайтесь, – посоветовал Архипов невозмутимо, – я вполне обойдусь без ваших комплиментов.

Она печально на него посмотрела и присела на высокий стул, где давеча сидел ее брат.

– Вы… скучаете по Лизавете Григорьевна?

– Не утруждайтесь, – сказала она тихо. – Я вполне обойдусь без вашего сочувствия.

Ого!

Вот тебе и медсестра из пятнадцатой горбольницы.

– Сливок налить?

– Что?

– Сливок в кофе налить?

– Да, спасибо.

Он поставил перед ней большущую чашку огненного кофе с круглой горкой снежных сливок и керамическую миску клубники – крупные, красные, блестящие, шершавые, холодные ягоды.

Она уставилась на клубнику, которая немедленно отразилась в темных золотистых глазах.

«Не стану на нее смотреть, – решил Архипов. – Ни за что не стану. Куда меня несет?!»

– Простите, что я вам так вчера нахамила, – покаянно произнесла она, и Архипов отнес это на счет клубники. – Я последнее время… не в себе.

Он кивнул и устроился напротив. Пришлось еще выискать положение, чтобы его ноги не касались ее джинсовых ног.

Она болтала ложкой в чашке, разваливая снежную гору, которая постепенно становилась коричневой.

Архипов отхлебнул кофе и посмотрел в окно.

Рабочий день начинается. Больше всего на свете он любил утро – начало рабочего дня.

– Маша.

Она вздрогнула и уронила ложку. Ложка зазвенела на мраморном прилавке.

– Маша, давайте вы быстренько обрисуете мне положение дел, – предложил Архипов, – и мы все решим. Потом разбудим вашего брата, и вы пойдете спать, а я на работу.

– О чем вы… говорите?

– Я говорю о ваших делах. – На «ваших» он поднажал. – Рассказывайте.

– Мне нечего рассказывать, Владимир Петрович.

Она напряглась так сильно, что дрогнула длинная джинсовая нога под столом. Архипов слегка отодвинулся вместе со своим стулом. От греха подальше.

– Не беспокойтесь, вы будете рассказывать по плану.

– По какому плану?!

– Пункт первый. Почему ваша тетушка так настойчиво меня убеждала, что у вас нет никаких родственников? Вы знаете, она даже заставила меня расписку написать, что я буду вам помогать и в случае чего не оставлю!

– И вы написали?!

– Ну конечно, – ответил Архипов с досадой, – от вашей тетушки отвязаться было невозможно! Кроме того, я думал, что вам пять лет.

– Почему? – удивилась она.

Он вздохнул.

– Потому что я не имел о вас никакого представления, вы уж извините. Больше того, ваш образ ни разу в жизни не потревожил мой сон. Я знал, что у Лизаветы есть какая-то приемная девчонка, и все. То есть у Лизаветы Григорьевны. Я думал, она волнуется, что вас сдадут в детдом.

Маша не отрываясь смотрела в свою чашку. Губы у нее кривились.

– Пункт второй. Что за люди валом валят в вашу квартиру? Откуда они взялись? Почему взялись только после смерти Лизаветы Григорьевны? Кстати, от чего она умерла?

– От сердца.

– У нее было больное сердце?

– Да. Всю жизнь.

– Пункт третий. Что за ересь про нож, предвестник смерти, кровавый дождь, ритуальный круг и все остальное? Если у нее всегда болело сердце, почему ей только на прошлой неделе пришла в голову мысль, что она может… умереть? Почему она так… несокрушимо в это поверила?

– На прошлой неделе, – как во сне повторила Маша, – на прошлой неделе она была жива. В понедельник на прошлой неделе она была со мной. А теперь ее нет.

– Пункт четвертый, последний. Он состоит из подпунктов «а» и «б». «А» – почему ваш брат приехал именно сейчас? Вы что, сообщили ему о смерти тети?

– Нет!

– «Б», – невозмутимо продолжил Архипов, – у кого есть ключ от вашей квартиры? Кто мог ее открыть? Замок не взломан. Вы сейчас легко и непринужденно ее закрыли. Значит, она была открыта ключом. В вашей квартире есть ценности?

– Я не знаю, – пробормотала она. – я ничего не знаю. Это тетина квартира, а не моя.

– Сколько лет вы жили вместе с тетей?

– Пятнадцать.

– Всего ничего, – подытожил Архипов. – И не знаете, есть ли в квартире ценности?

– Не знаю, – ожесточенно сказала она. – Конечно, что-то есть. Например, старинная посуда. Хрусталь. Картины.

– Репина Ильи Ефимовича?

– Почему… Репина?

– А чьи?

– Тетиного мужа.

– Это не в счет, – заявил Архипов, – тетиного мужа красть не стоит. Стоит красть как раз Илью Ефимовича. Или у мужа была фамилия Малевич, а не Тюрин?

– У мужа была фамилия Огус. Тюрина только я.

– Конечно, не так красиво, как Огус, но тоже вполне ничего, – оценил Архипов. – Рассказывайте, Маша.

Она обняла чашку ладонями и сильно сгорбилась. Ладони были длинные и узкие, кожа шершавой и грубой даже на вид.

«Не стану смотреть, – мрачно повторил себе Архипов. – Не стану. Ни за что».

– Начинайте с родственников, которых у вас как будто нет, а на самом деле великое множество. В городе Сенеже.

– Мне было девять лет, когда тетя взяла меня к себе. Я не помню никаких родственников.

– Маша!

Она упрямо посмотрела на Архипова.

– Я не хочу никаких родственников, – повторила она с тихим упорством. – У меня была тетя. Больше никого.

– Тетя – сестра вашего отца?

Она снова взялась мешать ложкой в чашке. Архипов следил за ложкой – чтобы не смотреть на нее.

– Лизавета Григорьевна – первая жена моего отца.

Архипов присвистнул.

– Что вы свистите, а сами ничего не знаете! – в сердцах воскликнула Маша Тюрина и перестала водить ложкой в чашке.

– Я потому и спрашиваю, что не знаю!

– Да зачем вам это?!

«Да, – подумал Архипов, – действительно, зачем?

Затем, что я благородный Робин Гуд и всегда выполняю свои обещания, или затем, что она мне… что я ее…»

Ерунда какая-то.

– Сегодня всю ночь, – сказал Архипов сварливо, – я занимался вашими делами. Вашей квартирой, вашей дверью, вашим братом. Мне хотелось бы получить… компенсацию.

– Какую компенсацию? – перепугалась Маша.

Интересно, что она подумала?!

– Удовлетворите мое любопытство, – предложил Архипов, – и я от вас отстану. Расскажите мне, только без вранья, что такое с вами происходит, о чем таком страшном вы говорили по телефону, что за история с бывшей женой отца и прочими родственниками.

– Лизавета Григорьевна – первая жена моего отца, – быстро сказала Маша. – Потом они разошлись, и он женился на моей матери. Моя мать сбежала, когда мне было семь. Отец женился на матери Макса, а потом умер, попал под поезд. На похороны приехала тетя, то есть его первая жена, и забрала меня в Москву.

– Зачем?

– Я никому не была нужна, – отчеканила Маша, – лишний рот. Куда одинокой женщине с двумя детьми! Макс был маленький совсем, годик или около того. Я помню, что он был толстый и все время хохотал. Хватал себя за пятку и хохотал.

«Толстый, – подумал Архипов. – Толстый и хохотал».

– Галя хотела, чтобы меня забрали в детдом. Я хорошо это помню. Только я больше всего на свете боялась детдома. Он у нас рядом, я часто видела… детдомовских. Знаете, если в городе что-то стрясалось, первым делом говорили: это небось детдомовские.

– Галя – это…?

– Галя – это мать Макса. Третья жена отца. От детдома меня спасла тетя. Просто взяла и увезла. И привезла в Москву. Я… каждую ночь боялась, что меня заберут обратно! Я до сих пор просыпаюсь от малейшего шороха, мне кажется, что это идут за мной.

– У вас расстроены нервы, – неторопливо произнес Архипов.

– Вас никогда не пытались сбыть с рук? – язвительно спросила она. – Вы хоть раз в жизни шли домой, зная, что в любую минуту вас могут выставить? Что ужинать не дадут? И не потому, что все вокруг… чудовища, а потому, что никому не важно, поела я или нет, где я была, жива ли я?!

– Прошло пятнадцать лет. Пятнадцать – я ничего не путаю?

– Не путаете. Пятнадцать.

– Лизавета Григорьевна обожала вас, – заявил Архипов неизвестно зачем. Утешить хотел, что ли? – Обожала. Она три часа просидела у меня и заставила написать обещание, что я вас не оставлю.

Тут Маша Тюрина вдруг улыбнулась.

– Да, – сказала она с гордостью, – она такая. Если уж привяжется, то берегись. Не отстанет.

– Она вас удочерила?

– Да. Но мамой велела не называть, хотя мне очень хотелось. У всех были мамы, а у меня нет. В школе я всем говорила, что она моя мама. А дома я звала ее тетей. Она говорила, что где-то есть моя настоящая мать и мы не имеем права об этом забывать, и все такое.

– Вы ничего о матери не знаете?

– Нет, – резко ответила Маша, – и не желаю знать! Она бросила меня, а я, видите ли, «должна и не имею права»! Господи, тетя была такой идеалисткой!

– Почему ваша мать ушла?

– Потому что у нее случился роман, – объяснила она со светлой ненавидящей улыбкой. – Я это прекрасно помню. В Сенеже квартировал какой-то авиационный полк. «Летчики, пилоты, бомбы, пулеметы», все как следует. За матерью кто-то стал ухаживать, потом его перевели, и она уехала за ним. Все.

– И с тех пор вы не виделись?

– Нет. Мне наплевать на нее.

Хорошо, если так. Только не наплевать тебе, дорогая Маша Тюрина. У тебя вон даже ручки трясутся, когда ты про нее говоришь.

– А ваш брат?

– Что?

Она отхлебнула кофе и опять обхватила ладошками чашку.

– Откуда он взялся? У него был ваш адрес? Или вы с ним общаетесь?

– Адрес, конечно, был. – Она слегка удивилась. – Тетя никогда не скрывала, где мы живем, и никуда не переезжала. Она привезла меня именно в эту квартиру, и мы в ней жили… все это время. Когда она меня забрала, адрес Гале оставила. А Макса я не видела с тех пор, как он… сосал пятку. Я его тогда любила. И он меня любил. Я с ним гуляла. Приду из школы, соберу его, в коляску – и гулять. Там, знаете, везде булыжник. Мы едем, колеса по булыжнику стучат, листья падают. Осень, что ли, была? Возле хлебозавода в палатке нам давали рогалик, один на двоих. Там такая добрая тетка торговала, она нас знала. Помните, были рогалики по пять копеек?

– Помню.

– А нам она просто так давала. Мы разламывали и ели. Макс маленький был, он его сосал, вся мордочка грязная делалась. Я к озеру ехала, умыть его, чтобы Галя не ругалась. Вода холодная, аж пальцы сводит, разве такой можно ребенка умывать?! Но я тогда ничего не понимала. А приезжали мы уже затемно. Когда тетя решила меня забрать, Галя все причитала – кто с ребенком станет гулять?

Они помолчали.

– Я по нему скучала, – призналась Маша через некоторое время, – очень. Он мне снился. Я все думала: кто там без меня с ним гуляет? И рогалики. Мы же их по секрету ели, никто не знал. Кто ему станет их покупать?

– С ним вы тоже с тех пор не виделись?

– Нет. Тетя все хотела поехать, и все не складывалось. А однажды я подслушала, как она кому-то по телефону сказала, что не хочет ехать, чтобы меня не травмировать. Говорю же, идеалистка!

– А почему он именно сейчас приехал? Не год назад и не через год? Тоже не знаете?

Она покачала головой.

– И даже не догадываетесь? И ничего не предполагаете?

Архипов встал и ушел к плите. Пока он шел, в позвоночнике, в самой середине, зажужжало крохотное острое веретенце, вонзаясь все глубже и глубже в нервы и кости. Он оглянулся и понял – Маша Тюрина пристально смотрит ему в спину.

Он чуть не попросил – отвернитесь.

Вместо этого он сказал:

– Хорошо. С родственниками разобрались, более или менее. Теперь давайте разберемся с песнопениями и ключами от квартиры.

Тут одновременно произошли два события.

Зазвонил телефон, и в дверном проеме нарисовалась тощая фигура в розовой кофтенке и шортах, подвязанных веревкой примерно на уровне подмышек, отчего фигура походила на пионервожатого времен кукурузной советской удали. Не хватало только галстука и дерматиновой папки с речевками.

– Вот ваш брат, – представил Архипов непринужденно, – Макс Хрусталев.

– Доброе утро, – вежливо поздоровались в телефонной трубке.

– Доброе, – отозвался Архипов. Голос был совсем незнакомый.

– Архипов Владимир Петрович?

– Он самый.

Краем глаза он видел, как Маша Тюрина неловко приблизилась к своему уныло-пионерскому братцу и так же неловко обняла его за плечи. Братец стоял столбом и таращил на нее глаза.

Она возила его гулять в коляске. Была осень, падали листья, и добрая тетка давала им рогалик, один на двоих.

С тех пор пошла целая жизнь.

Не хотел бы Архипов оказаться на ее месте.

– Владимир Петрович, вас беспокоят из нотариальной конторы. Меня зовут Грубин Леонид Иосифович.

– Вот как, – удивился Архипов.

– Владимир Петрович, вы не могли бы к нам подъехать? Мы работаем каждый день до пяти часов без перерыва на…

– Зачем?

– Зачем подъехать? – переспросил догадливый нотариус Грубин. – Это по поводу кончины Елизаветы Григорьевны Огус. Вам что-нибудь говорит это имя?

– О да, – согласился Архипов.

– Мы должны ознакомить вас с завещанием покойной.

– Зачем?

– Таков порядок, – несколько растерялся Леонид Иосифович. – Мы всегда знакомим…

– Простите, – перебил его Архипов, – это я все понимаю, только при чем тут я?

– Наряду со всеми, кто упомянут в завещании. Со всеми остальными наследниками.

– Господи, – пробормотал Архипов испуганно, – я что, наследник?

И оглянулся на Машу с Максом. Они стояли друг перед другом, напоминая собой манекены, которым по ошибке придали нелепое и странное положение, какого не может быть у людей, да так и оставили.

– А почему вас это удивляет? – осторожно поинтересовался юрист. – Вы ведь Архипов Владимир Петрович? Проживаете по адресу Чистопрудный бульвар, дом пятнадцать, квартира восемь?

– Совершенно верно.

– Значит, никакой ошибки, – констатировало облеченное законом лицо. – Это именно вы.

– Я знаю, что это именно я, – согласился Архипов.

– Так… когда вам удобно подъехать, Владимир Петрович? Завтра, может быть? Или сегодня получится?

– А… остальные наследники уже ознакомились с завещанием?

– Боюсь, что это конфиденциальная информация.

– Ах да, – спохватился Архипов. – А сколько их всего?

– Еще один человек.

– Тюрина Мария Викторовна? Нотариус помолчал.

– Да.

– Понятно.