Люди Зимнего дворца. Монаршие особы, их фавориты и слуги Зимин Игорь

Екатерина II

Екатерина II прожила в Зимнем дворце все свое царствование, с 1762 по 1796 г. – 34 года. Конечно, она весной выезжала в Царское Село, затем переезжала в Петергоф, опять возвращалась в Царское Село и только в середине сентября – в октябре возвращалась на зиму в любимый ею дворец. Живя зиму в Петербурге, она довольно редко покидала свой дом, где имелось все необходимое для комфортной и спокойной жизни. Поскольку многообразие жизни неисчерпаемо, обратимся лишь к некоторым сюжетам из жизни императрицы «на фоне» Зимнего дворца…

Екатерина II въехала в Зимний дворец в апреле 1762 г., накануне Пасхи, как супруга императора Петра III Федоровича. В статусе супруги императора она пребывала в Зимнем дворце очень недолго – с начала апреля по конец июня 1762 г. В этот срок она родила от Григория Орлова ребенка, обустроилась в новых покоях, организовала и успешно осуществила государственный переворот и короновалась, превратившись из супруги императора в полноправную хозяйку огромной империи. Для Екатерины Алексеевны это было действительно очень горячее время…

Тогда, весной 1762 г., современники, впервые оказавшиеся в Зимнем дворце, с любопытством осматривали огромное, еще недостроенное и необжитое здание. Даже в необустроенном виде Зимний дворец производил огромное впечатление на всех видящих его. Одним из таких свидетелей начала «жизни» Зимнего дворца стал А. Т. Болотов. Будучи адъютантом высокопоставленного лица, он регулярно в апреле-июне 1862 г. бывал в императорской резиденции, впоследствии подробно описав увиденное.

Мемуарист отмечал, что «самая уже огромность и пышность здания сего приводила меня в некоторое приятное изумление, а когда вошел я с генералом внутрь сих новых императорских чертогов и увидел впервые еще от роду всю пышность и великолепие дворца нашего, то пришел в такое приятное восхищение, что сам себя почти не вспомнил от удовольствия.

Г. Гроот. Цесаревич Петр Федорович и Екатерина Алексеевна. 1740-е гг.

Ф. С. Рокотов. Портрет Алексея Бобринского в младенчестве. Ок. 1763 г.

Все комнаты, чрез которые мы проходили, набиты были несметным множеством народа и людей разных чинов и достоинств. Все одеты и разряжены были в прах, и все в наилучшем своем платье и убранствах»[2].

В Зимнем дворце А. Т. Болотов впервые увидел императрицу Екатерину Алексеевну, которая тогда, казалось бы, совершенно смирилась со своей второстепенной ролью в женском окружении императора Петра III. Болотов пишет, что он «увидел двух женщин в черном платье, и обеих в Екатерининских алых кавалериях, идущих друг за другом из отдаленных покоев в комнату к государю». Ранее он видел только портрет Екатерины Алексеевны и не узнал ее, поскольку перед ним предстала «женщина низкая, дородная и совсем не такая». Кстати, второй дамой, следовавшей за императрицей, оказалась фаворитка Петра III – Елизавета Воронцова, мемуаристу она показалась совершенно безобразной.

Портрет Андрея Тимофеевича Болотова

Екатерина II в коронационном уборе

А. П. Антропов. Портрет Елизаветы Романовны Воронцовой. 1762 г.

Екатерина II в профиль. Эриксен Вигилиус. До 1762 г.

Свита и императорская семья быстро обжились в Зимнем дворце, и императорский двор зажил привычной жизнью в новых покоях. Мемуарист пишет: «Видел, как тут играли в карты и как танцевали, наслушался прекрасной музыки, в которой государь сам брал соучастие и играл на скрипице вместе с прочими концерты, и довольно хорошо и бегло; наконец за большим столом и со многими, с превеликим хохотанием и криком, забавлялся он в любимую свою игру кампию…»[3].

Ф. С. Рокотов. Портрет Петра III

Однако прежде всего приводили в должный вид императорский юго-восточный ризалит. Остальные же помещения дворца, частично отделанные, стояли в буквальном смысле пустыми, не обставленными мебелью. По воспоминаниям Болотова, «во всех тех комнатах, где мы бывали, не было тогда ни единого стульца, а стояли только в одной проходной комнате одни канапе, но и те были обиты богатым штофом, и таким, на каких мы сначала не смели и помыслить, чтоб садиться…»[4].

Отметим и то, что столь краткое царствование эксцентричного внука Петра I имело и вполне объективные причины, поскольку молодой император фактически не занимался делами, положенными ему по должности. Так, А. Т. Болотов с горечью вспоминает, что «редко стали уже мы заставать государя трезвым и в полном уме и разуме, а всего чаще уже до обеда несколько бутылок английского пива, до которого был он превеликий охотник, уже опорознившим, то сие и бывало причиною, что он говаривал такой вздор и такие нескладицы, что при слушании оных обливалось даже сердце кровию от стыда пред иностранными министрами, видящими и слышащими то и бессомненно смеющимися внутренно. Истинно бывало, вся душа так поражается всем тем, что бежал бы неоглядкою от зрелища такового! – так больно было все-то видеть и слышать.

А. П. Антропов. Портрет Петра III в мундире лейб-гвардии Преображенского полка. 1762 г.

Не успеют, бывало сесть за стол, как и загремят рюмки и бокалы, и столь прилежно, что, вставши из-за стола, сделаются иногда все, как маленькие ребяточки, и начнут шуметь, кричать, хохотать, говорить нескладицы и несообразности сущие. А однажды, как теперь вижу, дошло до того, что, вышедши с балкона прямо в сад, ну играть все тут на усыпанной песком площадке, как играют маленькие ребятки. Ну все прыгать на одной ножке, а другие согнутым коленом толкать своих товарищей под задницы и кричать: „Ну! Ну! братцы кто удалее, кто сшибет с ног кого первый!“, и так далее. А по сему судите, каково же нам было тогда смотреть на зрелище сие из окон и видеть сим образом всех первейших в государстве людей, украшенных орденами и звездами, вдруг спрыгивающих, толкущихся и друг друга наземь валяющих? Хохот, крик, шум, биение в ладоши раздавались только всюду, а бокалы только что гремели. Они должны были служить наказанием тому, кто не мог удержаться на ногах и упадал на землю. Однако все сие было еще ничто против тех разнообразных сцен, какие бывали после того и когда дохаживало до того, что продукты бахусовы оглумляли всех пирующих даже до такой степени, что у иного наконец и сил не было выйти и сесть в линию, а гренадеры выносили уже туда на руках своих»[5]. Естественно, на фоне своего беспутного 34-летнего мужа будущая Екатерина II выглядела как светоч благоразумия и мудрости. Чем она и не преминула воспользоваться…

Когда 30 апреля 1762 г. в Зимнем дворце канцлер граф М. И. Воронцов объявил об окончании войны с Пруссией, императорская резиденция немедленно превратилась в главную площадку для пышных празднеств: «Для обеда и бала после оного приготовлен и с великою поспешностию отделан был большой зал во дворце, в том фасе оного, который был окнами на Неву реку». Это был самый большой зал Зимнего дворца – Тронный, занимавший весь объем второго этажа северо-западного ризалита, окнами выходивший на Неву. Впоследствии на месте этого огромного зала сформировалась анфилада парадных гостиных императриц (включая Малахитовую гостиную) и череда парадных залов: Концертного, Николаевского и Аванзала.

Судя по воспоминаниям Болотова, на этом торжестве Петр III вел себя в привычной манере: «…Государь, опорожнив, может быть, во время стола излишнюю рюмку вина и в энтузиазме своем к королю прусскому дошел до такого, забывая самого себя, что публично, при всем великом множестве придворных и других знатных особ и при всех иностранных министрах, стал пред портретом короля прусского на колени и, воздавая оному непомерное уже почтение, называл его своим государем: происшествие, покрывшее всех присутствовавших при том стыдом неизъяснимым и сделавшееся столь громким, что молва о том на другой же день разнеслась по всему Петербургу и произвела в сердцах всех россиян и во всем народе крайне неприятные впечатления»[6]. Негативизм мемуариста вполне понятен, поскольку Фридрих II с 1756 г. был главным врагом России в ходе Семилетней войны (1756–1763 гг.) и русские хорошо помнили победы над пруссаками на полях Гросс-Егерсдорфа (1757 г.), Цорндофа (1758 г.) и Кунерсдорфа (1759 г.).

А. фон Менцелъ. Концерты в Сан-Суси. Фрагмент. Фридрих II играет на флейте

В ходе апрельских празднеств по окончании войны с пруссаками еще не оформленную стрелку Васильевского острова использовали для театрализованных действ «с фейерверком». Во время праздника на стрелке возвели гигантские щиты «против дворца и окон самой оной залы, где отправлялось тогда торжество. Впереди, против сих щитов, поделаны были другие движущиеся колоссальные фигуры, изображающие Пруссию и Россию, которые, будучи сдвигаемы по склизам и загоревшись, сходились издалека вместе и, схватившись над жертвенником руками, означали примирение. Не успело сего произойти, как произросло вдруг на сем месте пальмовое дерево, горевшее наипрекраснейшим зеленым и таким огнем, какого я никогда до того не видывал. А вслед за сим выросли тут же и многие другие такие же деревья и составили власно как амфитеатр кругом сего места»[7].

Екатерина II на ступенях Казанского собора 28 июня 1762 г.

Подобные праздники, глубоко оскорблявшие национальные чувства продолжались очень недолго. В мае 1762 г. Петр III навсегда покинул Зимний дворец, а Екатерина Алексеевна в это время активно собирала сторонников, для того чтобы 28 июня 1762 г., в день переворота, хозяйкой въехать в Зимний дворец. А. Т. Болотов, бывший очевидцем событий, вспоминал, что «шествие ее простиралось прямо к Казанской соборной церкви, и тут провозглашается она императрицею и самодержицею всероссийскою и принимает первую, от случившихся при ней, присягу; а потом, при провождении своей гвардии и множества бегущего вслед народа, шествует в Зимний дворец и окружается там гвардиею и бесчисленным множеством всякого звания людей, радующихся и кричащих: „Да здравствует мать наша, императрица Екатерина!“».

Сама же императрица вспоминала, что она «отправилась в новый Зимний дворец, где Синод и Сенат были в сборе. Тут наскоро составили манифест и присягу. Оттуда я спустилась и обошла пешком войска, которых было более 14 000 человек гвардии и полевых полков. Едва увидали меня, как поднялись радостные крики, которые повторялись бесчисленной толпой».

Далее Болотов писал: «Самый народ, наполняющий всю площадь и все улицы кругом дворца и восклицающий во все горло, не знал ничего о самых обстоятельствах всего дела. Тотчас привезены были и поставлены, для защищения входа во дворец, заряженные ядрами и картечами пушки, расстановлены по всем улицам солдаты и распущен слух, что государь, будучи на охоте, упал с лошади и убился до смерти и что государыня как опекунша великого князя, ее сына, принимает присягу. В самое то же время приказано было всем полкам, всему духовенству, всем коллегиям и другим чиновникам собраться к Зимнему дворцу для учинения присяги императрице, которая и учинена всеми не только без всякого прекословия, но всеми охотно и с радостию превеликою»[8]. Так началось новое царствование…

Утвердившись во власти, Екатерина II быстро привыкла к своему новому дому и делала все для того, чтобы ее новая резиденция оказалась в одном ряду с известнейшими резиденциями европейских монархов. Поэтому, кроме принимаемых архитектурно-планировочных решений, императрицу в немалой степени заботил и окружающий дворцец «ландшафт». Именно при Екатерине II набережные Невы одели в гранит. При этом по-немецки педантичная и аккуратная императрица требовала соблюдать порядок на строительной площадке. Именно с этим связана ее записка к обер-полицмейстеру Петербурга Н. И. Рылееву: «Чево вы смотрите? К Эрмитажу ни с которой стороны приезда и проезда нет, для чего вы не требуете, как от конторы строений, так и от Карадыкина[9], чтоб строили не заваля берега пешаходна и улицу, по крайной мере, чтоб проезд остался»[10].

Обустраивалась императрица и в своих личных комнатах. В их классицистических интерьерах отражались и личные вкусовые пристрастия императрицы, и ее интеллектуальный уровень. По свидетельству «допожарных» авторов, которые могли видеть сохранявшиеся до 1837 г. антресоли императрицы, «в ея внутренних комнатах изображалась простота со вкусом; в них мало было позолоты, резьбы, дорогих тканей. Отличныя только картины и обширное книгохранилище составляли лучшия убранства»[11].

B. C. Садовников. Вид набережной и Мраморного дворца

Как известно, короля делает свита. Екатерина II на протяжении своей жизни окружала себя разными людьми. Кадровая политика императрицы была небесспорной, но чаще всего выбор ее оказывался удачным. Со сподвижниками ее связывали отношения разного уровня. Некоторых она любила. Просто любила, как любит женщина. Некоторые вызывали ее неприкрытое раздражение, как амбициозная, но столь необходимая в 1762 г. сподвижница по перевороту Е. Р. Дашкова. Но чаще, понимая слабости и сильные стороны сподвижников, она как прагматичный политик использовала их. Все эти люди из года в год посещали рабочий кабинет императрицы в Зимнем дворце, а некоторые из фаворитов, сумевших выйти на уровень государственных деятелей, жили непосредственно в Зимнем дворце.

Особенно тяжело Екатерине II пришлось в первые годы царствования, когда ей приходилось доказывать, что она в состоянии не только удержать власть, но и провести реформы в интересах всего дворянства. Очень понятна ее фраза, оброненная в письме, датированном 2 июля 1762 г., к своему бывшему «другу сердечному» графу С. Понятовскому: «Я завалена делами и не могу сообщить вам подробную реляцию»[12]. Тогда после переворота прошло менее недели.

Со временем у императрицы выработался собственный ритм работы, оставлявшей ей время для светских, представительских мероприятий и развлечений. Хотя и эти «мероприятия», и «развлечения» тоже были важной частью ее работы. Этот «рабочий ритм» определял расписание дня Екатерины II. Кстати, следует иметь в виду, что она была классическим «жаворонком», рано начинавшим свой рабочий день.

О ритме своего рабочего дня в Зимнем дворце императрица писала одному из своих французских корреспондентов: «Я встаю аккуратно в 6 часов утра, читаю и пишу одна до 8, потом приходят мне читать разные дела; всякий, кому нужно говорить со мною, входит поочередно один за другим; так продолжается до 11 часов и долее, потом я одеваюсь. По воскресеньям и праздникам иду к обедне, в другие же дни иду в приемную залу, где обыкновенно дожидается меня множество народа; поговорив полчаса или ³/₄ часа, я сажусь за стол; по выходе из-за стола является гадкий генерал[13], чтобы читать мне наставления; он берет книгу, а я свою работу. Чтение наше, если его не прерывают пакеты с письмами и другие помехи, длится до шести часов с половиною; тогда или я еду в театр, или играю, или болтаю с кем-нибудь до ужина, который кончается до 11 часов. Затем я ложусь и на другой день повторяю то же самое, как по нотам»[14].

Д. Г. Левицкий. Портрет Е. Р. Дашковой. 1784 г.

Конечно, рабочий график императрицы менялся в зависимости от состояния здоровья, времени года и возраста. Упоминая о том, что она жаворонок, вставая «аккуратно в 6 часов утра», императрица весной 1774 г. могла отметить, что «встала… в осьмом часу, потом пошла в бани», а в августе того же года – что «спала до десятого часа, а вставши… здорова, но слаба из меры вон». Эта умная, проницательная и волевая женщина, конечно, не была неким запрограммированным механизмом. Иногда ей хотелось полежать в постели подольше, иногда она болела, все у нее было, «как у людей»…

В последующие годы противоречивый образ императрицы идеализировался, слившись с мифологизированным образом «Екатерины II Великой». Но имелись и бытовые зарисовки, почерпнутые из очень устойчивой дворцовой мифологии, хранившейся в виде преданий в императорских резиденциях на разных уровнях, от лакеев до сановников. Так, по этим преданиям, в последние годы жизни «она требовала уже вспоможения. Колокольчик давал знак, и Марья Савишна Перекусихина первая ей представала. Иногда сия находила ее паки погруженною в сладкой дремоте; не желая же прервать оной, часто сама на софе против ея засыпала, и тогда уже Екатерина ее пробуждала. В один день, предавшись сну до 7 часов, сказала она: „О какое услаждение! Для чего не могу и я, как другие, пользоваться таким успокоением?“. Встав с постели, она немедленно шла в уборную, где находила теплую воду для полоскания рта и лед к обтиранию лица»[15].

В своей «царской работе» Екатерине II необходимо было держать в памяти множество деталей и быть компетентной в самых разных вопросах, принимая «окончательные решения». Об уровне компетентности и осведомленности императрицы сохранилось множество свидетельств. Например, граф Рожер Дама свидетельствовал, как однажды в своем доме, в кабинете, будучи совершенно один, он, глядя на проходившие мимо два гвардейских батальона, обронил: «„Если бы шведский король увидел это войско, я думаю, он заключил бы мир“. Я ни к кому не обращал этих слов, так как считал, что я был один. Два дня спустя, когда я явился на поклон к императрице, она нагнулась и сказала мне на ухо: „Итак, вы думаете, что если бы шведский король осмотрел мою гвардию, он заключил бы мир?“».[16] Этот эпизод наглядно свидетельствует, насколько плотно велся надзор за иностранными дипломатами, работавшими в России. Императрица не считала нужным это скрывать, демонстративно давая понять, что все «они» «под колпаком» ее тайной полиции.

По свидетельству современников, первым утренним докладчиком императрицы был петербургский обер-полицмейстер, который сообщал о «происшествиях, состоянии цен на жизненные припасы в городе, о молвах народных. Самые неважные обстоятельства доводились до ее сведения. Екатерина была любопытна, желая знать о своих чадах, и речи их много действовали над ее умом»[17].

В результате многолетних «кадровых перестановок» императрице удалось создать вокруг себя окружение, довольно успешно отвечавшее на вызовы времени, закрепляя за Россией статус великой державы. Безусловно, с одной стороны, Екатерина II была многогранной личностью, чье образование удачно легло на природный интуитивный ум и женскую прагматичность. С другой стороны, все знать невозможно, и со временем у императрицы появились профессиональные уловки, ставившие в тупик мало знавших ее людей.

Например, у императрицы имелся сервиз с картами России, по одной губернии на тарелку. По одной из легенд Зимнего дворца, «бывало, военные люди, или губернаторы, или предводители выходили после обеденного стола у Императрицы Екатерины в изумлении от знания ею каждой крепостцы, каждой местности, отличительной ее особенности, множества имен, словом, от разнообразия тех вопросов, которые она задавала своим гостям относительно России. Объяснялось это, между прочим, и секретом ее сервиза. Когда у Императрицы обедали военные люди, то она имела перед собою во время обеда тарелки, на которых со всеми подробностями обозначены были крепости или военные карты; когда обедали губернаторы, то ей подавали тарелки с картами тех губерний, коих губернаторы перед нею сидели, карты, на которых обозначились не только города, но ярмарки, фабрики, количество населения и тому подобные сведения, значительно облегчавшие ей труд памяти припоминать все, что она узнавала из рапортов и донесений»[18]. Вероятнее всего, мемуарист утрирует столь прагматичное использование сервизов, но подобный «географический» сервиз, действительно, имеется в коллекции Государственного Эрмитажа.

Многие годы, проживая в Зимнем дворце, окруженная не слишком часто менявшимся штатом слуг, императрица выстроила с ними достаточно своеобразные отношения, малотипичные для XVIII в.

Императрица Екатерина II, как умный человек, прекрасно понимала, какие последствия могут иметь ее слова, сказанные в запальчивости. Поэтому даже тогда, когда для гнева были все основания, она старалась не давать волю чувствам. Она «редко приходила ко гневу, и, когда увеличивался в ея щеках румянец, она засучивала в верх рукава, расхаживала по комнате, пила воду и никогда в первом движении ничего не определяла»[19]. (Наверное, она мысленно считала до десяти, как советуют психологи, а затем принимала решение.) Это правило – не рубить с плеча – распространялось как на сановников, так и на слуг.

А. А. Безбродко и И. И. Бецкой

В. Я. Чичагов и А. Г. Орлов-Чесменский

Г. Р. Державин и Е. Р. Дашкова

П. А. Румянцев, Г. А. Потемкин и А. В. Суворов

В «командный состав» личного штата императрицы входили пять камердинеров: три при ней в Зимнем дворце и два при Малом Эрмитаже. Те, кто находился «при особе», имели свои специализации: «Первый смотрел за гардеробом и готовил платья для следующего дня. Второй надзирал за порядком в личных покоях. Третий возглавлял кладовую, в которой хранились парча, бархат, полотно и другие вещи. Он еженедельно представлял Екатерине II ведомость „О выдаче всего в неделю“ даже до мелочей, как-то: ленточек, тесемок, и она всегда помечала своею рукою: „записать в расход“»[20]. Немецкая системность Екатерины II проявлялась и в таких житейских мелочах.

Впрочем, императрица иногда позволяла себе раздражаться, когда «по работе» не могла найти ту или иную бумагу. Естественно, гнев выплескивался на ближний круг – камердинеров, о чем свидетельствует эпизод с одним из них, А. С. Поповым: «Ища на своем бюро какую-то бумагу и не находя ее, Екатерина, за ропот с его стороны и оправдания, выслала его от себя. Но, оставшись одна, нашла свою пропажу в ящике и приказала позвать Попова[21]. Тот не шел, говоря: „Зачем я к ней пойду, когда она меня выгнала!“ Это сказали Государыне, и она вышла в переднюю, и сказала ему: „Прости меня, Алексей Семенович. Я перед тобою виновата“. Но не знакомый с утонченностями обращения Попов и на это заявление милости Государыни не удержался, чтобы не сказать: „Да ведь это не в первый раз; вы часто от торопливости своей на других нападаете, Бог с вами. Я на вас не сержусь!“. Екатерина II только улыбнулась»[22].

Подчас своеобразный либерализм императрицы мешал ее работе. Мемуарист свидетельствует, что «однажды г. Козицкий[23] читал пред нею бумаги, а в другой комнате придворные играли в волан и заглушали его слова. – Не прикажете ли, сказал он, пребыть им в тишине? От них ничего не слышно. – Нет, отвечала она, у всякаго свои занятия; мы судим рядим с тобою о делах, они же в забавах, которых я нарушить не желаю. Возвысь ты голос, и оставим их веселиться»[24]. Конечно, подобные сцены отчасти были спектаклем, квалифицированно разыгранным Екатериной, но так бывало далеко не всегда, и изредка выведенная из себя императрица очень по-женски «нападала» на своих подданных…

Хотя, случалось, что нерадение слуг вполне расчетливо прощалось императрицей, хорошо понимавшей значение дворцовых легенд и историй в формировании облика «просвещенной» правительницы. Князь Ф. Н. Голицын приводит одно из таких преданий Зимнего дворца: «Государыня была очень терпелива и до служащих в ея комнатах очень милостива. Вот сему пример. Однажды, после обеда, она, сидя в кабинете, изволила написать записку и позвонила, чтобы вошел камердинер; но никто не входит. Она в другой раз, но также никого. Подождавши немного, она уже изволила встать, пошла к ним в комнату и с удивлением, но без гнева, им сказала, что она несколько раз звонила, но никто не идет. Они, оробевши, извинились, что не слыхали. „А что вы делаете?“ – изволила Государыня спросить. „Мы между собою играли в карты по обыкновению“. – „Так вот тебе, Михайла, письмецо; отнеси его к князю Потемкину; а чтоб не останавливать вашу игру, я, покуда ты ходишь, сяду за тебя“. – Какая милость и какое снисхождение!»[25]. Можно сомневаться в достоверности подобных легенд, но фактом является то, что императрица указом запретила пороть провинившихся слуг Зимнего дворца. Для ее преемников, особенно для Николая I, указ его бабушки превратился в серьезную «дисциплинарную проблему».

Отчетливо понимая груз ответственности, который она несла, Екатерина II жестко следовала правилу «делу – время, потехе – час». Даже пребывая в состоянии очередной влюбленности, она не позволяла фаворитам посягать на ее рабочие часы. Так, в 1775 г. императрица писала П. В. Завадовскому: «Я повадила себя быть прилежна к делам, терять прямо как возможно менее, но как необходимо надобно для жизни и здоровья прямо отдохновения, то сии часы тебя посвящены, а прочее время не мне принадлежит, но Империи, и буде сие время не употреблю как должно, то во мне родится будет на себя и на других собственное мое негодование, неудовольствие и mauvaise humeur от чувствие, что время провождаю в праздность и не так, как должна. Спроси у кня[зя] Ор[лова], не исстари ли я такова. А ты тотчас и раскричися, и ставишь сие, будто от неласки. Оно не оттого, но от порядочного разделения прямо между дел и тобою. Смотри сам, какая иная забава, разве что прохаживаюсь. Сие я должна делать для здоровья»[26].

Таким образом, светские развлечения императрицы в Зимнем дворце устраивались, в том числе, и «для здоровья». В целом развлечения императрицы укладывались в стандарты XVIII в. Даже ее склонность к работе своими руками не выходила за рамки обычаев, укоренившихся в императорских резиденциях со времен Петра I. Так, Екатерина II «точила из кости, дерева, янтаря, переводила на стекла антики, играла по одной партии в биллиард и возвращалась после на свою половину»[27]. Упомянем и то, что на крыше Фонарика над личной половиной Екатерины II появилась астрономическая башенка, оснащенная телескопом.

И. Б. Лампи. Портрет П. В. Завадовского. 1795 г.

Малый Эрмитаж. Вид на Южный павильон и перспектива Висячего сада в сторону Северного павильона. Гравюра Н. Саблина. 1773 г.

Об этой астрономической башенке упоминает в записках воспитатель великого князя Павла Петровича С. А. Порошин (9 октября 1765 г. Воскресенье): «Пришел к Государю Цесаревичу граф Григорий Григорьевич Орлов от Ея Величества звать Великого Князя на обсерваторию, которая построена вверху над покоями Ея Величества. Пошел туда Его Высочество, и Государыня быть там изволила. Весь город виден». Добавим, что эту астрономическую башенку, устроенную над личными покоями Екатерины II, в совсем ветхом состоянии снесли по распоряжению Николая I в 1826 г., она отслужила, по крайней мере, 61 год.

Висячий сад Малого Эрмитажа сегодня

Место для приватного отдыха императрицы было вынесено за стены «каменного Зимнего дома» и находилось в Малом Эрмитаже. Там имелось несколько «зон отдыха». Северный павильон, выходящий окнами на Неву, именовался «Оранжерейным домом». Южный павильон, выходивший окнами на Миллионную улицу и Дворцовую площадь, соединенный коридором с покоями императрицы, за глаза именовался «Фаворитским корпусом». Эти два корпуса соединял висячий сад, уже при Екатерине II затянутый металлической сеткой, для того чтобы не разлетались населявшие его птицы.

Так называемые эрмитажные собрания проводились в Оранжерейном павильоне, где имелись роскошно убранные комнаты и залы. Собственно, эти собрания гостей в Оранжерейном павильоне и стали поводом для переименования всего корпуса в Малый Эрмитаж.

Склонная к регламентации всего и вся, императрица разделяла и круг своего общения даже в развлечениях. Наиболее известны ее эрмитажные собрания – большие и малые.

Большие эрмитажные собрания проходили по воскресеньям. На них допускался весь дипломатический корпус и особы первых двух классов по Табели о рангах. Императрица, сопрягая отдых с работой, беседовала с вельможами и дипломатами. Наверное, такие собрания для нее были больше работой, чем отдыхом.

Малые эрмитажные собрания проводились по четвергам. В этот день в Малом Эрмитаже собирался только очень узкий круг «своих». Во время собраний танцевали, смотрели небольшие спектакли и ужинали. Одной из таких «своих», допущенных в святая святых, оказалась будущая фрейлина императрицы, тогда 15-летняя княжна В. Н. Шувалова (в замужестве графиня В. Н. Головина). Ее еще дебютанткой на придворной сцене, в начале 1780-х гг., допустили к такому собранию: «Императрица велела дяде привезти меня в собрание малого Эрмитажа. Мы отправились туда с дядей и матушкой. Собиравшееся там общество состояло из фельдмаршалов и генерал-адъютантов, которые почти все были старики, статс-дамы графини Брюс, подруги императрицы, из фрейлин, дежурных камергеров и камер-юнкеров. Мы ужинали за механическим столом: тарелки спускались по особому шнурку, прикрепленному к столу, а под тарелками лежала грифельная доска, на которой писали название того кушанья, которое желали получить. Затем дергали за шнурок, и через некоторое время тарелка возвращалась с требуемым блюдом. Я была в восхищении от этой маленькой забавы и не переставала тянуть за шнурок»[28]. Уточним, что дядей юной дебютантки был влиятельный обер-камергер И. И. Шувалов, в молодости многолетний фаворит императрицы Елизаветы Петровны.

Портрет В. Н. Головиной. Нач. XIX в.

Ф. С. Рокотов. Портрет И. И. Шувалова. 1760 г.

В начале 1780-х гг. на эти эрмитажные собрания часто приводили маленьких великих князей Александра и Константина, столь любимых царственной бабушкой. Мемуаристка упоминает, что будущему Александру I тогда было четыре года, а Константину – три. Маленькие мальчики под звуки скрипки «танцевали» с молоденькими фрейлинами. При этом танцевали они полонез![29]

Императрица Екатерина II в окружении членов семьи и придворных. С гравюры Ф. Г. Сидо. 1784 г.

По вторникам императрица Екатерина II играла в карты в Бриллиантовой комнате, окруженная не только своими придворными, но и блеском бесчисленных драгоценных камней.

Естественно, на придворные собрания Екатерина II являлась одетой в соответствии со своим статусом. Как женщина и императрица, Екатерина II могла позволить себе иметь богатейший гардероб. Тем более что она постоянно пребывала «в состоянии любви». О масштабах закупок деликатных женских мелочей свидетельствует «Реестр купленным по комнате Ея Императорского Величества» за 1767 г.: «360 пар чулок шелковых белых дамских по 6 р. пара – 2160 р.; 50 дамских перчаток льняных белых по 6 р. пара – 300 р.»[30].

Значительное место в истории Зимнего дворца занимают истории, связанные с фаворитами Екатерины II. Литературы на эту тему множество, но для нас главным является именно Зимний дворец и все происходящее «на его фоне».

Все фавориты императрицы Екатерины II то или иное время жили в Зимнем дворце. Постепенно сложились некие традиции, связанные с «географией» Зимнего дворца. Со времен графа Григория Орлова, первого фаворита-«жильца» Зимнего дворца, рядом с покоями императрицы постепенно сформировался комплекс покоев ее фаворитов. Фавориты менялись, а комнаты переходили от одного сердечного друга к другому. Как мы уже упоминали, они «географически» располагались в южном павильоне Малого Эрмитажа, связанного коридором с покоями императрицы в юго-восточном ризалите Зимнего дворца. Впрочем, иногда фаворитов могли поселить на антресолях первого этажа, прямо под покоями императрицы. Это позволяло совершенно приватно обставить взаимные визиты по внутренним лестницам ризалита.

Фаворитизм был обычным явлением при всех европейских дворах XVIII в., фактически превратившись в государственный институт, что воспринималось аристократией совершенно спокойно, поскольку для монархов-мужчин это считалось нормой. Особенностью России стало то, что институт фаворитизма со времен Екатерины I (и даже со времен царевны Софьи) складывался, когда на российском троне царствовали женщины. Впрочем, за долгие годы «бабьего царствования» привыкли и к этому. В результате при Екатерине II фаворитизм приобрел черты почти узаконенного государственного института.

Для самой Екатерины II (кстати – вдовы) институт фаворитизма, кроме естественного для каждой женщины желания опереться на крепкое мужское плечо, превратился в своеобразный «кадровый кастинг», поскольку каждого из своих фаворитов Екатерина II старалась «подтянуть» к своим государственным занятиям, стараясь разделить с ними не только ложе, но и груз государственных забот. Многие из фаворитов оказывались «пустышками», и им на смену приходили другие. Некоторые из этих «других» охотно разделяли труды императрицы по управлению огромной Империей и оставались на значительных должностях, даже перестав бывать в спальне своей повелительницы.

Другими словами, спальня императрицы в юго-восточном ризалите Зимнего дворца была неким «отделом кадров», через него она «прокачивала» кандидатов, пыталась отыскать «крепкое мужское плечо», на которое можно опираться в делах государственных. В случае очередной «кадровой находки» императрица не стеснялась оповестить об этом весь свет. Нельзя забывать, что Екатерина II была женщиной, причем женщиной одинокой, и, как любая женщина, она нуждалась в мужском внимании, ласке и любви. Надо признать, что при всем уме, таланте, интуиции и потрясающей работоспособности Екатерина II вряд ли смогла бы добиться таких успехов в государственной деятельности без опоры на своих соратников, которыми она сумела себя окружить.

Екатерина II и Г. А. Потемкин на памятнике «Тысячелетие России». Новгород Великий

М. О. Микешин. Памятник Екатерине II в Петербурге. 1873 г.

Зная эти личностные особенности императрицы, ее окружение ожесточенно боролось за то, чтобы «подставить» императрице «своего» кандидата, понимая, что «свой», при удаче, превратится во влиятельную фигуру на шахматной доске власти. Например, столь удачную «кадровую находку», как Г. А. Потемкина, «подвела» к императрице ее доверенная приспешница Прасковья Александровна Брюс, которую императрица попросту называла «Брюсшей». Одна из завсегдатаев вечеров в Зимнем дворце писала мужу (20 марта 1774 г.): «Не поверишь, батюшка, сколько интриг и обманов в людях увидишь; кажется, друзья душевные, целуются, уверяют, а тут-то и друг другу злодействуют…».

Если «случай» удавался, то императрица держала своего любовника на «коротком поводке». Так, один из таких кратковременных «случаев» – П. В. Завадовский – описывал свой распорядок дня в Зимнем дворце следующим образом: «Надобно тебе знать, что я утром от 9 часов до обеда при лице государыни; после обеда почти до 4 часов у нее ж: 7-й и 8-й часы провождаются в большом собрании, где все играют, а я не всякой же день. По окончании сего я опять бываю у государыни, и от 10-го часа уже не выхожу из комнаты своей».

Портрет Г. А. Потемкина-Таврического

Жан де Самсуа. Портрет П. А. Брюс «Весна». Ок. 1756 г.

Фаворитам запрещалось покидать Зимний дворец без разрешения императрицы. Даже ее последний фаворит Платон Зубов, поселившийся в Зимнем дворце, по примеру прочих, «в первом этаже в отдельных комнатах, над которыми были спальня и кабинет Государыни с маленькою потаенною лестницею, сообщающею верх с низом», «не мог без доклада отлучиться из дворца; ему воспрещалось разговаривать с женщинами; и если он приглашался кем-нибудь женатым на обед, то хозяйка должна была выезжать из дому»[31]. Напомним, что 24-летний князь Платон Александрович Зубов поселился в Зимнем дворце в 1791 г., когда императрице было 62 года. Упомянем и о том, что рядом с комнатами Екатерины II проживала камер-юнгфера Мария Саввична Перекусихина (1739–1824). При Екатерине II она заняла совершенно особое положение. Через нее ходатайствовали о самых деликатных делах, добиваясь милостей императрицы. При этом как доверенное лицо императрицы М. С. Перекусихина не «гребла под себя», и о ней современники вспоминали, по большей части, добрыми словами. Так, Ф. В. Ростопчин писал о ней: «Будучи достойно уважена всеми, пользуясь неограниченною доверенностию Екатерины и не употребляя оной никогда во зло…»[32]. Как камер-фрау Перекусихина первой входила в спальню императрицы по ее звонку, чтобы помочь одеваться.

И. Б. Лампи. Портрет светлейшего князя П. А. Зубова. 1793 г.

М. С. Перекусихина

М. С. Перекусихина родилась в небогатой дворянской семье в Рязанской губернии. Ее старший брат был крупным гражданским чиновником, получив должность сенатора в 1788 г. Императрица привязалась к этой женщине, не имевшей серьезного образования, не знавшей иностранных языков, но безусловно преданной ей. Екатерина II высоко ценила преданность Перекусихиной, называя ее своим другом.

Уверенность в преданности слуги появилась у императрицы не на пустом месте. Дело в том, что именно в комнатах М. С. Перекусихиной кандидаты в фавориты проходили своеобразные смотрины: «Когда Государыня намеревалась возвысить кого на степень своего любовника, тогда приказывала наперснице своей Марьи Саввичне Перекусихиной позвать его к себе обедать, куда приходила Государыня как бы нечаянно. Там разговаривала она с гостем и старалась изведать: достоин <ли> был он того высокого предпочтения, которое ему предназначалось. Когда обращал он на себя внимание Государыни, тогда давала она глазами знать Марьи Савичне, которая по уходе Ея сообщала о сем тому, кто понравился. Рано на другой день являлся к нему придворный доктор, который свидетельствовал состояние здоровья его. В тот же вечер с новым званием камергера или флигель-адъютанта сопровождал он Государыню в Эрмитаж и переходил в приготовленные для него комнаты. Порядок сей завелся с Потемкина и продолжался неизменно».

Современники оставили несколько историй, живописующих отношения этих очень разных женщин: «Случилось Императрице занемочь в одно время с госпожею Перекусихиною, и каждая безпокоилась о состоянии другой. Екатерина при всей слабости напрягала силы и с помощию вожатых являлась всякой день к навещению усердной своей служительницы. Болезнь Императрицы увеличилась, она готовилась к смерти, но и в сей трепетный час не забывает о приверженной к себе, кладет 25.000 рублей в пакет с надписью: Марье Савишне после моей смерти. Небо сжалилось над Россиею, прошла опасность, и Екатерина возвращена к жизни. Тогда она призывает ту к себе и, вруча ей пакет, говорит так: „Мне было очень тяжко, не думала я опять жить с тобою, однако все помышляла о тебе, и вот тому доказательство. Возьми это как залог моей к тебе дружбы и пользуйся при мне здравствующей тем, что я после себя тебе приготовила“. Г. Перекусихина упала в слезах к ея ногам, вся душа ея изливалась в благодарности. И кто бы не отдал всей жизни при уверенности, что каждый подвиг оценится и что жертва такою самодержицею приемлется?»[33].

Или еще одна симпатичная история, в которой проглядывает самоирония, столь свойственная Екатерине II: «Однажды во время ея отдохновения с г. Перекусихиной на железном канапе, проходящий петербургский франт, взглянув на них весьма спесиво, не скинул шляпы и, насвистывая, продолжал прогулку. – „Знаешь ли, сказала она, как мне досадно на этаго шалуна? Я в состоянии приказать его остановить и вымыть за то голову“. – „Ведь он не узнал вас, матушка“, – отвечала та. – „Да я не об том говорю, конечно, не узнал; но мы с тобою одеты порядочно, еще и с галунчиком, щеголевато: так он обязан был иметь к нам, как к дамам, уважение“. Наконец она засмеялась и заключила неудовольствие следующими словами: „И то сказать, Марья Савишна, устарели мы с тобою; а когда бы были помоложе, поклонился бы он и нам“»[34].

Когда Екатерина II умирала в своей спальне Зимнего дворца, Мария Саввична безотлучно находилась рядом со своей умирающей хозяйкой до самого ее конца.

Благодарная память о М. С. Перекусихиной[35] сохранялась в Зимнем дворце довольно долго, хотя ее по указу Павла I и удалили из резиденции: «Уволить от двора девицу Марию Перекусихину и производить ей по службе пенсию из Кабинета по тысячи двести рублей в год». Павел I пожаловал ей дом на Английской набережной и имение в Рязанской губернии. Ее часто посещали те, кто помнил блестящий век Екатерины II. Так, оказавшись в 1810 г. в Петербурге, графиня В. Н. Головина сочла нужным навестить ее как «особу, замечательную и по своему уму, и по той привязанности, которую она сохранила к государыне, другом которой была целые тридцать лет»[36].

Еще одной камер-фрейлиной императрицы была графиня Анна Степановна Протасова. Она оказалась в Зимнем дворце благодаря своему родственнику Г. Г. Орлову. Поскольку внешность молоденькой девушки оказалась своеобразной, то женихов для нее, несмотря на всю заинтересованность императрицы, не нашлось, Екатерина II взяла А. С. Протасову к себе на должность камер-фрейлины. По свидетельству графини В. Н. Головиной, «графиня Протасова, безобразная и черная, как королева островов Таити, постоянно жила во дворце»[37].

Со временем Протасова перетянула во дворец и племянниц. Императрица, согласно дворцовым легендам, терпеливо сносила непростой характер своей камер-фрейлины, называя Протасову «моей королевой». В. Н. Головина приводит следующую сценку, рисующую некую принципиальную позицию Екатерины II в отношении ближайшего окружения: «Однажды, когда Протасова была особенно не в духе, ее величество, заметив это, сказала ей: – Я уверена, моя королева, – она так называла ее в шутку, – что вы нынче утром прибили свою горничную и потому как будто в дурном расположении. А вот я, встав в пять часов утра и решив дела в пользу одних и во вред другим, оставила все дурные впечатления и беспокойства в своем кабинете и прихожу сюда, моя прекрасная королева, в самом лучшем настроении»[38].

Портрет А. С. Протасовой (?). Кон. 1790-х гг.

По свидетельству Карла Массона, служившего некоторое время при великом князе Александре Павловиче и, безусловно, знакомого со многими дворцовыми легендами, именно через комнаты камер-фрейлины А. С. Протасовой в последние годы жизни Екатерины II проходили кандидаты «на должность» фаворита: «Зубова испробовали и направили к m-elle Протасовой и к лейб-медику для более подробного освидетельствования. Они, очевидно, дали благоприятный отзыв»[39]. Собственно, такие фразы мемуаристов и устойчивые легенды Зимнего дворца приписывали этим двум камер-фрейлинам Екатерины II некие обязанности «пробирдам».

Мы не будем касаться истории и деталей взаимоотношений Екатерины II с ее фаворитами, поскольку нас главным образом интересует Зимний дворец, в стенах которого и происходили все эти истории. В обширной переписке императрицы следы этой «географической составляющей» Зимнего дворца встречаются довольно часто. Например, в феврале 1774 г. Екатерина II писала ГА. Потемкину: «Лишь только что легла и люди вышли, то паки встала, оделась и пошла в вивлиофику (библиотеку. – И. 3.) к дверям, чтоб Вас дождаться, где в сквозном ветре простояла два часа; и не прежде как уже до одиннадцатого часа в исходе я пошла с печали лечь в постель, где по милости Вашей пятую ночь проводила без сна…». Из письма предстает удивительный образ 45-летней женщины, два часа простоявшей на сквозняке в ожидании любимого человека.

В записке от 1 марта 1774 г. императрица упоминает об «Алмазном покое»: «Ну, добро, найду средство, буду для тебя огненная, как ты изволишь говорить, но от тебя же стараться буду закрыть. А чувствовать запретить не можешь. Сего утра по Вашему желанию подпишу заготовленное исполнение-обещанье вчерашнее. Попроси Стрекалова, чтоб ты мог меня благодарить без людей, и тогда тебя пущу в Алмазный, а без того, где скрыть обоюдное в сем случае чувство от любопытных зрителей. Прощай, голубчик».

А. С. Протасова с племянницами. 1792 г.

В обширной переписке Екатерины II с Г. А. Потемкиным и другими фаворитами многократно упоминается «мыленка», входившая в комплекс личных покоев императрицы. 15 марта 1774 г. Екатерина II обращается в Г. А. Потемкину с вопросом: «Здравствуй, Господин подполковник. Каково Вам после мыльни?». Принимала императрица фаворита и в своем будуаре: «Сегодня, если лихорадка тебя не принудит остаться дома и ты вздумаешь ко мне прийти, то увидишь новое учреждение. Во-первых, приму тебя в будуаре, посажу тебя возле стола, и тут Вам будет теплее и не простудитесь, ибо тут из подпола не несет».

Несмотря на довольно свободные нравы того времени, Екатерина II старалась локализовать встречи с любимым человеком комнатами личной половины в юго-восточном ризалите Зимнего дворца. В апреле 1774 г. она сообщала фавориту: «Я пишу из Эрмитажа, где нет камер-пажа. У меня ночию колика была. Здесь неловко, Гришенька, к тебе приходить по утрам».

Письма Екатерины II к Г. А. Потемкину буквально дышат страстью: «Право, пора и великая пора за ум приняться. Стыдно, дурно, грех, Ек[атерине] Вт[орой] давать властвовать над собою безумной страсти» (после 19 марта 1774 г.); «Гришенок бесценный, беспримерный и милейший в свете, я тебя чрезвычайно и без памяти люблю, друг милой, цалую и обнимаю душою и телом, му[ж] доро[гой]» (после 8 июня 1774 г.). И таких записок очень много.

Был у влюбленных и свой «язык». Тогда, в 1774 г., 45-летняя императрица, искреннее любившая 35-летнего Потемкина, называла его «золотым фазаном», «юлой», «дорогим мужем», «миленьким», а себя «служанкой» и «любящей верной женой»: «С[упруг] м[ой] ми[лый] остаюсь в[сегда] л[юбящей] в[ас] в[ерной] ж[еной] я буду также или вашей покорнейшей служанкой, или вашим покорнейшим слугою, или также обоими сразу».

Любопытно, что исследователи не прошли мимо любовных писем императрицы, сделав их основой для составления некоего словаря любовных словечек, бывших в ходу у несомненно одаренной литературным даром Екатерины II[40].

Впрочем, на следующий, 1775 г., императрица не менее искреннее писала очередному любовнику – графу П. В. Завадовскому: «Петруса, ты смеесся надо мною, а я от тебя без ума. Я же улыбку твою люблю беспамятно. Петруса милой, все пройдет, окромя моей к тебе страсти. Петруса, мне оставляешь одной тогда, когда его хочется видит. Петруса, Петруса, прейди ко мне! Сердце мое тебя кличет. Петруса, где ты? Куда ты поехал? Бесценные часы проходят без тебя. Душа мая, Петруса, прейди скорее! Обнимать тебя хочу. Душа моя, ласка моя всегда одинака; я тебя люблю, как душу; я спала слишком много и от того голова болит; нога же, кажется, не в пример луче вчерашнего. Прощай, душатка»[41].

Портрет великих князей Александра и Константина. Работа цесаревны Марии Федоровны. 1791 г.

Неизвестный художник. Портрет великого князя Константина Павловича. Пастель. ГРМ

Самыми большими и постоянными фаворитами Екатерины были ее внуки – Александр и Константин. Их она любила, как любит всякая бабушка. Она их растила, воспитывала, выбирала им жен и строила в отношении них далеко идущие планы.

При этом внуки, даже повзрослев, продолжали оставаться для императрицы детьми, и все связанное с их детством она бережно хранила. Когда в 1831 г. вскрыли один из опечатанных комодов императрицы, хранившийся в дворцовой кладовой с 1796 г., то там среди прочего нашли детские вещи, столь дорогие для бабушки: «В узелке детское белье и именно: три пеленки, два бархатных пунцовых свивальника, бумажное одеяло, одна подвязочка и пять ветошечек… В узелке же: детский шелковый шлафрок, одна пара детских бумажных чулок, батистовый фартучек, бумажный нагрудничек, вязаная бумажная фуфаечка, три шапочки»[42].

Павел I

Будущий император Павел I впервые оказался в Зимнем дворе в дни переворота, возведшего на трон Екатерину II. В ночь на 27 июня 1762 г. маленького 8-летнего Павла внезапно разбудили и под охраной отряда войск перевезли из Летнего (что на Фонтанке) в Зимний дворец. Рядом с наследником неотлучно находился его воспитатель Никита Иванович Панин, который руководил его воспитанием со времен Елизаветы Петровны.

Окончательно в Зимний дворец наследник-цесаревич великий князь Павел Петрович переехал вместе с матерью весной 1763 г., когда позади остались коронационные торжества. Для наследника выделили комнаты, ранее предназначавшиеся самой императрице, находившиеся на втором этаже западного фасада Зимнего дворца, окнами на Адмиралтейство.

Для наследника обустроили комнаты, из них главными стали учебная и библиотека, поскольку мальчику старались дать добротное образование в соответствии с веяниями века просвещения. До 14-летнего возраста Павлу преподавали Закон Божий, математику, историю, географию, физику, языки: русский, французский и немецкий, астрономию. Учебный процесс велся отрывочно, без определенной программы.

Эриксен Виргилиус. Портрет великого князя Павла Петровича в учебной комнате Зимнего дворца. 1766 г.

Большую роль в воспитательном процессе сыграла сформировавшаяся в Зимнем дворце библиотека великого князя, постоянно пополнявшаяся в последующие годы. Эта библиотека погибла во время пожара 1837 г., но остались ее каталоги, перечисляющее 1150 наименований книг в 1697 томах. Исследователи утверждают, что библиотека «работала», поскольку наследник-цесаревич любил читать. Основой для таких выводов стали записки учителя арифметики наследника С. А. Порошина[43], охватывающие несколько лет середины 1760-х гг. Судя по запискам С. А. Порошина, это было ознакомительное чтение, поскольку большинство книг упоминается один, много, два раза. Однако список книг, с которыми знакомился 10-11-летний великий князь, впечатляет: Монтескье, Руссо, Д’Аламбер, Гельвеций, труды римских классиков, исторические сочинения западноевропейских авторов, произведения Сервантеса, Буало, Лафонтена.

Заметим, что вряд ли наследника подобное чтение увлекало, поскольку книги были явно не по возрасту. Однако чтение подобных книг также являлось частью образовательного процесса, приучая наследника к мысли о том, что к нему вполне обоснованно предъявляются более жесткие требования, чем к его ровесникам.

Более предметно великого князя в Зимнем дворце знакомили с произведениями Вольтера. Конечно, в этом факте отчетливо просматривается влияние Екатерины II, которая высоко ценила писателя и философа. Так, в записках Порошина говорится о чтении «вольтеровой Истории Петра Великого», семь раз о Вольтеровой Генриаде, шесть раз о чтении «Задига», неоднократно упоминаются также драматические произведения Вольтера. Но наряду со «взрослыми», серьезными книгами, мальчишка читал не менее серьезные «детские книги». Например, любимые бесчисленными поколениями «Приключения Робинзона Крузо» Д. Дефо упомянуты в записках шесть раз.

Портрет Н. И. Панина

С. А. Порошин

Как всякий мальчишка его возраста, великий князь любил разглядывать разные книжные «картинки» и эстампы. В записи Порошина от 23 октября 1764 г. упоминается: «После стола изволил Его Высочество в опочивальне своей, сидя на канапе, смотреть со мною эстампы, принадлежащие энциклопедическому лексикону». Под «лексиконом» имеется в виду знаменитая энциклопедия Дидро и Д’Аламбера, имевшаяся в библиотеке Павла Петровича в Зимнем дворце.

В библиотеке Зимнего дворца имелись и картографические материалы. По воспоминаниям С. А. Порошина (1 ноября 1764 г.), наследник, «рассматривая генеральную карту Российской империи, сказать изволил: „Эдакая землища, что сидючи на стуле всего на карте и видеть нельзя, надобно вставать, чтоб оба концы высмотреть“».

Задавал мальчик вопросы и о недавнем прошлом. Иногда речь заходила и о его отце – императоре Петре III Федоровиче. Как-то речь зашла о Тайной канцелярии (8 октября 1764 г.). Когда наследник поинтересовался у С. А. Порошина, где теперь Тайная канцелярия, учитель ответил: «„Она отменена Государем Петром Третьим“. На сие изволил сказать мне: – „Так поэтому покойный Государь очень хорошее дело сделал, что отменил ее“». Я ответствовал, что, конечно, много то честным людям сделало удовольствия и что многие непорядки отвращены тем.

Впрочем, переоценивать интеллектуальные забавы цесаревича не следует. Хотя Порошин и отмечал в «Записках», что, по большей части, Павел Петрович учился с большим желанием, но когда на Пасху наследника на неделю освободили от занятий, то «радость была превеликая». Возраст есть возраст, и мальчик с удовольствием играл на бильярде, в воланы и шахматы, ставил опыты с электричеством, «забавлялся» у токарного станка. А после Пасхи в 1765 г. «попрыгивал и яйцами бился и катал в спальне»[44]. Мальчик любил поглазеть из окна, часто проводил время на балконе над Салтыковским подъездом, наблюдая жизнь горожан. Наследник большую часть времени проводил в стенах Зимнего дворца, который был для него целым миром. Но и эти родные для него стены надоедали. Поэтому Порошин отметил в записках, что даже прогулка вокруг Зимнего дворца доставила наследнику большое удовольствие и он «рад очень был».

Уже в детстве у Павла Петровича обозначились черты характера, которые отчетливо проявились, когда он повзрослел. Например, торопливость во всем и навязчивая пунктуальность. Так, С. А. Порошин упоминает, как мальчик болезненно переживал малейшие отклонения от дневного графика: «В девятом часу сели ужинать. За столом говорили по большей части о здешних комедиянтах. Его Высочество в неудовольствии был, что уже поздненько становится, и он принужден будет лечь опочивать несколько минут позже обыкновенного. После стола чуть было о сем до великих слез не дошло, за что и достойной выговор сделан. Наконец лег опочивать в десятом часу в исходе».

Будили наследника по утрам его камердинеры. Если мальчик по каким-то причинам ложился спать позже 10 часов вечера, то они его утром не трогали, давая выспаться. Когда мальчишка просыпался и понимал, что «проспал», он сердился: «Встал в почти половине восьмого и нахмурился, что поздно»; «Встал в 8-м часов. Сердился, что проспал и кричал на камердинера, для чего не разбудил» (27 апреля 1765 г.). Потом, когда Павел Петрович вырос, современники в один голос подчеркивали его пунктуальность.

Что касается торопливости, то вот еще один характерный отрывок из записок С. А. Порошина (7 декабря 1764 г.), который отчетливо перекликается с воспоминаниями об императоре Павле I: «У Его Высочества ужасная привычка, чтоб спешить во всем: спешить вставать, спешить кушать, спешить опочивать ложиться. Перед обедом <…> за час еще времени или более до того, как за стол обыкновенно у нас садятся (т. е. в начале второго часу), засылает тайно к Никите Ивановичу гоффурьера, чтоб спроситься, не прикажет ли за кушаньем послать, и все хитрости употребляет, чтоб хотя несколько минут выгадать, чтоб за стол сесть поранее. О ужине такие же заботы <…>. После ужина камердинерам повторительные наказы, чтоб как возможно они скоряй ужинали с тем намерением, что как камердинеры отужинают скоряе, так авось и опочивать положат несколько поранее. Ложась, заботится, чтоб поутру не проспать долго. И сие всякой день почти бывает, как ни стараемся Его Высочество от того отвадить».

И действительно, когда 42-летний Павел Петрович взошел на императорский трон, эта судорожная торопливость в делах бросалась в глаза очень многим. Казалось, император предчувствовал свою недалекую кончину и торопился изменить страну своими бесчисленными указами и распоряжениями.

Как известно, Павел I очень серьезно относился к воинской службе и ношению военной формы. Пожалуй, именно Павел Петрович столь отчетливо обозначил эту наследственную черту Романовых, устойчиво воспроизводившуюся вплоть до Николая II. А начало этому «процессу», видимо, было положено 27 июля 1765 г.: «Сего утра прислал Захар Григорьевич Чернышов[45] к Его Высочеству книжку „Описание и изображение всех здешних мундиров“. Сей книжке весьма рад был Его Высочество. Перебирал ее раз десять». Так или иначе, в последующие годы Павел Петрович получил хорошую военную подготовку. В 1772 г., в 18 лет, он начал исполнять обязанности генерал-адмирала и фактически командовал Кирасирским полком, полковником которого являлся с 1762 г.

Из детства Павла I и его увлечение Мальтийским орденом. После воцарения оно привело его не только к тому, что император стал гроссмейстером Мальтийского ордена, но и к далеко идущим планам личной встречи с папой Римским. Мы можем даже привести точную дату, когда в стенах Зимнего дворца 10-летний мальчик впервые услышал о Мальтийском ордене, – 28 февраля 1765 г. В этот день С. А. Порошин читал будущему императору «Вертотову Историю об Ордене Мальтийских кавалеров. Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии своей флаг адмиральской, представлять себя кавалером Мальтийским». А через несколько дней Павел Петрович «по окончании учения забавлялся, привеся к кавалерии своей флаг адмиральской. Представлял себя послом Мальтийским и говорил перед маленьким князем Куракиным речь».

А. Рослин. Портрет графа З. Г. Чернышева. 1776 г.

Кроме чтения, в воспитательном процессе великого князя предусмотрели и трудовое воспитание. Это решение могла принять только Екатерина II, последовательно реализовывавшая в стенах Зимнего дворца воспитательные идеи просветителей. В результате в покоях наследника установили токарный станок, и он по примеру своего великого прадеда обучился работать на нем. Кстати говоря, эта традиция обучения работе на токарном станке с большим или меньшим успехом реализовывалась вплоть до начала XX в. С. А. Порошин записал в дневнике 2 ноября 1765 г.: «Его высочество, побегавши, изволил забавляться около токарного станка, потом играть на серинетах[46] и смотреть книгу, где разные изображены птицы»[47].

Поскольку мальчика окружал круг учителей, старавшихся развлекать юного наследника познавательными разговорами, то мнения его о жизни вне Зимнего дворца формировались во многом благодаря этим беседам. Когда в апреле 1765 г. 10-летнему Павлу сообщили о смерти М. В. Ломоносова, то явно с чужих слов последовал следующий пассаж: «Что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал»[48]. Эта фраза отражала подспудную борьбу, которая велась между русскими и немецкими учителями за влияние на наследника. В результате этой борьбы добросовестного наставника великого князя С. А. Порошина «съели», удалив его из Зимнего дворца.

С. Тончи. Портрет императора Павла I в короне гроссмейстера Мальтийского ордена. 1798–1801 гг.

Согласно педагогическим воззрениям Екатерины II, наследника держали в строгости. Стандартный режим для наследника в стенах Зимнего дворца включал подъем в шесть часов утра, туалет, завтрак и занятия до часу дня. Потом следовали обед, небольшой отдых и снова занятия. Это не был жесткий, раз и навсегда установленный режим. Серьезные коррективы в него вносили обязательные представительские обязанности и возрастные болезни.

По традиции покои матери и сына располагались в разных концах Зимнего дворца. Тем не менее цесаревич Павел Петрович постоянно бывал на половине матери, как правило, вечером. В комнатах императрицы он играл в карты, бильярд, шахматы, дурачился с молодыми фрейлинами. Его учитель записал в дневнике 10 апреля 1765 г.: «Государыня в фонарике, не очень была здорова. Пришед окно отворили. Не отходил от окна и поскакивал. Черни много зевало. Нищему рубль дал»[49]. Так и видится в этих коротких строках, залитый огнями Зимний дворец, толпа черни, глазеющая на окна покоев императрицы и подпрыгивавший мальчишка-наследник, бросающий из окна рубль нищему.

Кроме визитов к матери, вечерние часы отводились для представительских обязанностей, что тоже было очень важной частью воспитательного процесса. Наследник не только присутствовал на придворных спектаклях, но сам несколько раз выступал на сцене придворного театра в юго-западном ризалите Зимнего дворца.

Как правило, в десять часов мальчик укладывался спать. Подобный режим для подраставших великих князей воспроизводился вплоть до Александра III. Можно констатировать, что наследник Павел Петрович рос в окружении взрослых и с детства очень серьезно относился ко всем своим обязанностям.

Несомненной душевной травмой для взрослеющего мальчика стала история гибели его отца – императора Петра III Федоровича, шепотом рассказанная «в подлинной версии» наследнику престола «доброжелателями». Мать и сын очень рано душевно отдалились друг от друга и их отношения приняли характер подспудного неприятия друг друга. Проще говоря, ни мать, ни сын не любили друг друга. И это мягко сказано. По словам В. О. Ключевского, «мать не любила сына. У нее всегда для него вид государыни, холодность, невнимательность – никогда матерью не являлась».

Поскольку мальчика воспитывали «на французский манер», а, кроме этого, окружавшие мальчика взрослые не стеснялись обсуждать в его присутствии собственные любовные приключения, то довольно рано у мальчика появились «нежные мысли». С. А. Порошин упоминает, что Павел Петрович влюбился во фрейлину Екатерины II Веру Николаевну Чоглокову в 10-летнем возрасте (1 сентября 1765 г.): «Государь Цесаревич, стоя у окна, дыхнул на стекло и выписал имя той фрейлины, которая больше всех ему нравится. Как подошли кое-кто к окошку, то он тотчас стереть изволил». Следует упомянуть, что фрейлина была только на 2 года старше наследника. Через несколько недель уже 11-летний Павел на маскараде ухаживал за фрейлиной (как тогда выражались – «махал изрядно»): «Признаться надобно, что севодни она особливо хороша была, и приступы Его Высочества не отбивала суровостью».

По свидетельству Порошина, «шутя говорили, что пришло время великому князю жениться. Краснел он и от стыдливости из угла в угол изволил бегать; наконец изволил сказать: „Как я женюсь, то жену свою очень любить стану и ревнив буду. Рог мне иметь крайне не хочется. Да то беда, что я очень резв: намедни слышал я, что таких рог не видит и не чувствует тот, кто их носит“. Смеялись много о сей его высочества заботливости». В 1769 г. Вера Николаевна Чоглокова вышла замуж за графа Антона Миниха, внука фельдмаршала. Забегая вперед, заметим, что «рогами» наследник обзавелся сразу же после первой женитьбы и, действительно, их веса совершенно не почувствовал.

После 14 лет в образовательной программе великого князя появились взрослые науки: коммерция, казенные дела, политика внутренняя и внешняя, войны морские и сухопутные, «учреждение мануфактур и фабрик и прочих частей, составляющих правление государства».

В 1772 г. Павле Петрович стал совершеннолетним, ему исполнилось 18 лет. Тогда ходили подспудные разговоры, что Екатерина II должна передать власть своему совершеннолетнему сыну, но все те, кто хорошо знал императрицу, только улыбались, слыша эти разговоры. Поэтому 20 сентября 1772 г. прошло в Зимнем дворце как совершенно обычный день, и фактически положение великого князя осталось прежним. К делам его не призвали, а только начали искать ему невесту[50].

Свадьба наследника стала завершением почти двух лет забот императрицы Екатерины II. Жену своему сыну императрица подбирала тщательнейшим образом. В результате в Россию «на кастинг» приехали три кандидатки: принцессы дармштадские Амалия, Вильгельмина и Луиза. Павел Петрович выбрал принцессу Вильгельмину, которая после миропомазания 15 августа 1773 г. превратилась в великую княжну Наталию Алексеевну (1755–1776). Екатерина II писала: «…Мой сын с первой же минуты полюбил принцессу Вильгельмину, я дала ему три дня сроку, чтобы посмотреть, не колеблется ли он, и так как эта принцесса во всех отношениях превосходит своих сестер… старшая очень кроткая; младшая, кажется, очень умная; в средней все нами желаемые качества: личико у нее прелестное, черты правильные, она ласкова, умна; я ею очень довольна, и сын мой влюблен…».

29 сентября 1773 г. в Зимнем дворце состоялась свадьба 19-летнего цесаревича Павла Петровича с Наталией Алексеевной. После венчания вельможи собрались в Тронном зале Зимнего дворца, где находился сервированный стол. Далее последовал бал, открытый новобрачными. Платье невесты по традиции было буквально усыпано бриллиантами. Так в Зимнем дворце начался новый этап в жизни наследника Павла Петровича.

Отдельного двора для великокняжеской четы не образовали, поскольку молодая семья осталась жить в Зимнем дворце под плотным контролем императрицы. У Екатерины II, конечно, имелась вся необходимая информация о положении дел на половине молодой семьи, поскольку буквально после свадьбы сына она определила к его условному двору «своего» человека – генерал-аншефа Николая Ивановича Салтыкова. 5 ноября 1773 г. она писала генералу: «Николай Иванович! Я вас избрала, чтобы быть при сыне моем, а на какой ноге и в какой должности, о сем завтра поутру в десятом часу, когда вы ко мне придете, я сама с вами изъяснюсь. Впрочем, остаюсь к вам доброжелательна. Екатерина»[51].

А. Рослин. Портрет великой княгини Наталии Алексеевны. 1776 г.

Поскольку все отчетливо понимали, что Салтыков будет «глазами» Екатерины II при молодом дворе, то положение генерала оказалось очень сложным. В инструкции, написанной Екатериной II, Салтыкову предписывалось: «1. Старайтесь понравиться моему сыну. 2. Оказываете ему возможную предупредительность, соединенную с большим уважением. 3. Старайтесь приобрести его доверие, но не спешите в сем и без всякой суеты, ибо сначала думать надлежит, что по молодости и по другим побочным причинам он несколько дичиться станет. Но вы на сие не смотрите, и возьмите одинаковое, ровное и почтительное поведение».

В этом же документе императрица оговорила, что Салтыков будет жить «при дворе». Генералу выделили огромную квартиру для его семьи, находившуюся прямо над покоями цесаревича Павла Петровича. Очень важным было то, что в инструкции императрица четко оговорила свободный доступ Салтыкова на свою половину: «Вам можно говорить со мною и советоваться сколько угодно: можете являться ко мне, когда вздумается… В случае нужды, когда вам нужно будет настаивать, опирайтесь на мою волю».

Одновременно с инструкцией, данной Салтыкову, императрица написала письмо и своему сыну: «Любезный сын! Я назначила к тебе генерала Салтыкова. Таким образом при тебе будет лицо значительное, и не для того только, чтобы придать важности твоим выходам, но и для того, чтобы держать в порядке людей, назначенных к твоему двору, чего требует твое звание… Это человек исполненный честности и кротости, и везде, где он ни служил, им были довольны; поэтому, я не сомневаюсь, что вы поладите… С женитьбою кончилось твое воспитание, невозможно долее оставлять тебя на положении ребенка и в двадцать лет держать под опекою. Перед публикою ответственность теперь падет на тебя одного, и она жадно будет следить за твоими поступками. Эти люди все подсматривают, все подвергают критике, и не думай, чтобы оказана была пощада тебе, как и мне»[52]. Надо заметить, что это более чем трезвая оценка отношения высшего света как к самой императрице, так и к наследнику. Иллюзий по поводу «любви» ближайшего окружения Екатерина II лишилась очень давно…

М. Ф. Квадаль. Портрет графа Н. И. Салтыкова. Германия

И. С. Саблуков. Портрет Екатерины II

Несмотря на вполне зрелый возраст Павла Петровича, Екатерина II не торопилась подключать его к деловым заботам по управлению страной. В 1773 г. она предложила сыну назначить для того «час или два в неделю, по утрам, в которые ты будешь приходить ко мне один для выслушания бумаг. Таким образом, ты ознакомишься с ходом дел, с законами страны и моими правительственными началами. Согласен?». Тем не менее даже это скромное знакомство с непарадной стороной государственной деятельности принесло свои плоды.

С оригинала П. Батони. Портрет великого князя Павла Петровича. 1782–1787 гг.

Неизвестный художник. Портрет великого князя Павла Петровича. 1780-е гг.

В 1774 г. наследник представил матери документ под названием «Рассуждение о государстве вообще, относительно числа войск, потребного для защиты оного, и касательно обороны всех пределов».

Говоря о семейной жизни цесаревича, заметим, что Екатерина II обманулась в своих надеждах, поскольку невестка оказалась совсем не той кроткой девочкой, какой казалась до замужества. Во-первых, Наталья Алексеевна сумела сразу же поставить вспыльчивого Павла Петровича под свой жесткий контроль. Английский посланник Д. Харрис отмечал, что она «управляла мужем деспотически. Не давая себе даже труда выказать малейшей к нему привязанности». Во-вторых, невестка императрицы отчетливо и постоянно пыталась обозначить некую свою «оппозицию» к «большому двору». В результате между западным фасадом и юго-восточным ризалитом Зимнего дворца обозначилось нешуточное охлаждение отношений. И это происходило на фоне застарелых обид между сыном и матерью. О таланте к интригам красноречиво говорит то, что великой княгине Наталии Алексеевне, несмотря на десятки внимательных глаз, удавалось скрывать свою любовную связь с другом цесаревича – графом Андреем Разумовским.

Екатерина II давала невестке следующую, не без яда написанную характеристику: «…Опасаясь злых, мы не доверяем целой земле. Не слушаем ни хороших, ни худых советов. До сих пор нет ни добродушия, ни осторожности, ни благоразумия во всем этом, и Бог знает, что из этого будет, так как никого не слушают и все хотят делать по-своему. Спустя полтора года и более мы еще не говорим по-русски, хотим, чтобы нас учили, но не хотим быть прилежными. Долгов у нас вдвое больше, чем состояния, а едва ли кто в Европе столько получает». Таковы были обстоятельства первого брака Павла I, который начался и завершился в стенах Зимнего дворца.

К весне 1776 г. отношения между старым и молодым двором обострились до крайности. Однако затянувшийся конфликт между свекровью и невесткой, сыном и матерью прервала трагедия – 15 апреля 1776 г. в Зимнем дворце во время родов, после пяти дней мучений, умерла 20-летняя жена Павла Петровича – великая княгиня Наталья Алексеевна. Первым погиб ребенок. Во время этих трагических событий Екатерина II и Павел Петрович неотлучно находились в комнатах наследника, поблизости от рожавшей великой княгини. Но в день смерти великой княгини Екатерина II уехала в Царское Село, увезя с собой сына[53].

А. Рослин. Портрет князя Андрея Кирилловича Разумовского. 1776 г.

Курировали роды врачи Роджерсон и Крузе. Когда стало ясно, что великая княгиня родить не в состоянии, встал вопрос о кесаревом сечении или о плодоразрушающей операции с помощью акушерских щипцов. Решение должна была принять императрица. Пока принималось непростое решение, ребенок погиб, а вскоре у роженицы начался сепсис, приведший к ее смерти.

Для того чтобы пресечь слухи[54], начавшиеся распространяться по Петербургу, в Зимнем дворце провели вскрытие умершей великой княгини. Как выяснилось, великая княгиня не могла родить, поскольку имела дефекты в развитии тазовых костей[55]. Тут возникают вопросы к врачам, следившим за развитием беременности, но об этом речь пойдет ниже…

Императрица писала своим европейским корреспондентам: «Вы можете вообразить, что она должна была выстрадать и мы с нею. У меня сердце истерзалось; я не имела ни минуты отдыха в эти пять дней и не покидала великой княгини ни днем, ни ночью до самой кончины. Она говорила мне: „Вы отличная сиделка“. Вообразите мое положение: надо одного утешать, другую ободрять. Я изнемогла и телом и душой…».

Для цесаревича одновременная утрата жены и ребенка оказались потрясением. Не менее тяжелым ударом для него стала обнаруженная в бумагах жены любовная переписка Натальи Алексеевны с его другом – графом Андреем Разумовским, чью подлинность подтвердил духовник императрицы. Поэтому Павел Петрович не присутствовал на похоронах супруги и через несколько дней после траурной церемонии принял решение о новой женитьбе.

Запасная кандидатура на роль невестки у Екатерины II уже имелась, да и Фридрих II, «подсунувший» к Императорскому двору «бракованную» принцессу, стремился помочь матримониальным планам Екатерины II. Это была 17-летняя вюртембергская принцесса София-Доротея, правда, помолвленная с одним из немецких принцев. Уже 18 апреля 1776 г. Екатерина писала: «Я сомневаюсь, чтобы он (принц Людвиг. – И. 3.) женился на принцессе виртембергской, несмотря на то, что они уже помолвлены: он совсем не стоит ее».

Екатерина II была человеком дела и 13 июня 1776 г. Павел Петрович отправился в Берлин[56], для того чтобы повидаться с принцессой. Конечно, банальная история с предательством жены и лучшего друга и смерть ребенка тяжело отразилась на характере великого князя, усилив его негативные стороны.

Пока сын сватался, Екатерина II решала не менее серьезные вопросы. Например, она немедленно оплатила все долги, которые успела набрать за очень короткое время ее покойная невестка: «О заплате по шести счетам долгов по комнатам Его Императорского Высочества и покойной великой княгини 200 250 р. 36 к. и 400 червонных»[57] (1 мая 1776 г.). Затем она распорядилась привести половину сына в Зимнем дворце в соответствующий вид: «Об отпуске на позолоту столовой Его Высочества. 1746 р.» (16 августа 1776 г.).

События развивались молниеносно. К сентябрю очередная немецкая принцесса прибыла в Зимний дворец. 14 сентября 1776 г. в Большом соборе Зимнего дворца состоялось миропомазание принцессы, ее нарекли Марией Федоровной. 15 сентября 1776 г. там же состоялось обручение Марии Федоровны с Павлом Петровичем. 26 сентября 1776 г. в Зимнем дворце состоялась свадьба, и женой Павла Петровича стала София-Мария-Доротея-Августа-Луиза Вюртембергская, в православии Мария Федоровна. В результате цесаревич, овдовев в апреле 1776 г., уже через пять месяцев вновь женился.

Через год после заключения брака, 12 декабря 1777 г., великая княгиня родила в Зимнем дворце первенца – будущего Александра I. Тогда любящая бабушка немедленно озаботилась ванночкой для младенца, заказав ее «серебрянику Кепингу», уплатив за нее из «комнатной суммы»: «Употреблено на дело ванны 1 пуд 35 фунтов 62 золотника и 95 доль на 1721 р.».

Вскоре дворец наполнился детскими голосами, поскольку дети рождались буквально один за другим. Всего в семье Павла I родилось четыре мальчика: Александр (12 декабря 1777); Константин (27 апреля 1779); Николай (25 июня 1796); Михаил (28 января 1798) и шесть девочек: Александра (29 июля 1783); Елена (13 декабря 1784); Мария (4 февраля 1786); Екатерина (10 мая 1788); Ольга (11 июля 1792) и Анна (7 января 1795). Для детей отвели комнаты второго этажа юго-западного ризалита Зимнего дворца.

Следует подчеркнуть, что молодая супружеская чета так укрепила генетический фундамент правящей императорской фамилии, что вплоть до 1917 г. в ней не было даже намека на угрозу династического кризиса, вызванного отсутствием наследников мужского пола.

К началу второго брака характер наследника Павла Петровича вполне определился – мнительный и недоверчивый, торопливый и непредсказуемый, моментально вспыхивавший по пустяковому поводу, готовый «сдать» свои недавние искренние привязанности. И это в сочетании с живым и любознательным умом, благородством и рыцарственностью, стремлением принести пользу стране. Эти противоречивые начала вполне уживались в одном человеке. Особенности характера цесаревича в первую очередь отражались на Марии Федоровне, отношения с которой, несмотря на обилие детей, не выглядели безоблачными, хотя с ее стороны к тому поводов не было. Например, в одном из писем, датированных сентябрем 1796 г., она писала мужу: «Обнимаю вас от всего сердца и прошу вас хотя немного думать о вашей Маше»[58].

А. Рослин. Портрет великой княгини Марии Федоровны. 1777 г.

Пока великий князь Павел Петрович не отъехал в Гатчину, он вел образ жизни, соответствующий его статусу наследника. Он виделся с матерью-императрицей ежедневно, утром и вечером, и допускался «в совет императрицы». В его комнатах в Зимнем дворце регулярно устраивались праздники, сопровождавшиеся танцами и трапезами. В воспоминаниях графини В. Н. Головиной упоминается, что в середине 1780-х гг. по понедельникам в Зимнем дворце на половине наследника устраивались балы и ужины[59]. Она же писала, что по субботам «у наследника устраивался прелестный праздник, который начинался прямо со спектакля. Бал, всегда очень оживленный, продолжался до ужина, подававшегося в той же зале, где играли спектакль. Большой стол ставился посреди залы, а маленькие столы в ложах. Великий князь и его супруга ужинали на ходу, принимая своих гостей в высшей степени любезно. После ужина бал возобновлялся и заканчивался очень поздно. Гости разъезжались при свете факелов, что производило очаровательный и своеобразный эффект на ледяной поверхности красавицы Невы»[60].

Что касается мнительности цесаревича, то одно из происшествий в Зимнем дворце он принял за попытку его отравления. Однажды ему подали за ужином сосиски – немецкое кушанье, которое он очень любил. Когда великий князь приступил к трапезе, он нашел в сосисках несколько осколков стекла. Надо признать, что это был действительно серьезный повод, для того чтобы вспылить. Цесаревич встал из-за стола, взял блюдо и отправился с ним на половину матери, в запальчивости заявляя, что его хотели отравить. Это очень характерный маршрут в поисках отравителя – на половину Екатерины II. Императрицу взволновало происшествие, и она немедленно увезла Павла Петровича с собой в Царское Село. Произошедшее вполне можно расценить как попытку покушения на жизнь цесаревича.

Разрыв между Павлом и Екатериной II вышел на новый уровень после того, как императрица фактически забрала у молодых родителей их первенцев – Александра и Константина. Цесаревича не подпускали к серьезным делам, у него отняли детей, его взгляды на государственное устройство и политику игнорировались, фавориты императрицы смотрели на него сверху вниз. В начале 1780-х гг. западный фасад и юго-восточный ризалит Зимнего дворца уже тихо ненавидели друг друга.

А. Белюкин. Прогулка императрицы Екатерины II с великими князьями Александром и Константином в Царском Селе

Рождение детей еще больше осложнило отношения Екатерины II с сыном. В качестве примера приведем то, что всем (!!! – И. 3.) детям молодой супружеской четы имена давала именно Екатерина II. По воспоминаниям сына духовника Екатерины II протоирея Ивана Ивановича Панфилова, служившего при императрице 24 года, она «отдавала духовнику записку, в коей собственной рукой обозначала имя младенца». На этих записках, по сей день хранящихся в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки, рукой императрицы написано: «Александр 12 декабря 1777 г. в Петербурге – крещен 20 декабря»; «Константин 27 апреля 1779 г. в Царском Селе – крещен 5 мая»; «Александра 29 июля 1783 г. в Царском Селе – крещена 6 августа»; «Елена 13 декабря 1784 г. в Петербурге – крещена 22 декабря»[61]; «Мария 4 февраля 1786 г. в Петербурге – крещена 12 февраля»[62]; «Ольга[63] 11 июля 1792 г. в Царском Селе – крещена 18 июля»[64]. Как мы видим, при жизни Екатерины II в Зимнем дворце Мария Федоровна родила 3 детей.

Английский посланник Гаррис писал: «Охлаждение между императрицей и великим князем увеличивается со дня на день. Она обращается с ним с полнейшим равнодушием, можно сказать, с пренебрежением; он же не дает труда скрывать свое неудовольствие и, когда смеет, выражает его свободно и в самых резких словах… С великим князем и с великой княгиней Потемкин и его партия обращаются как с лицами, не имеющими никакого значения. Цесаревич чувствует это пренебрежение и имеет слабость высказывать это в разговорах, хотя не властен сделать ничего более. Вследствие природной застенчивости и непостоянства нрава, которое не сглаживается с летами, он не может оправдать опасений, внушаемых императрице Потемкиным». Об отношениях с матерью свидетельствует неосторожный ответ Павла Петровича на вопрос французского короля, который поинтересовался – правда ли, что в его свите нет никого, на кого он мог бы положиться. Наследник с горечью ответил: «Ах, я был бы очень недоволен, если бы возле меня находился самый маленький пудель, ко мне привязанный: мать моя велела бы бросить его в воду прежде, чем мы оставили бы Париж».

20 ноября 1782 г. великокняжеская чета возвратилась из путешествия по Европе в Зимний дворец. К этому времени мать и сын окончательно определились в своем отношении друг к другу. Именно тогда у Екатерины II вызревает решение передать трон своему любимому внуку – великому князю Александру Павловичу. Однако этот семейный нарыв был купирован, когда 6 августа 1783 г. Екатерина II подарила Павлу Петровичу мызу Гатчину, куда он и переехал на жительство из Зимнего дворца.

Великие князья Александр, Константин и великие княжны Александра, Елена, Мария и Екатерина. С камеи, выполненной великой княгиней Марией Федоровной. 1790 г.

Медальон с портретом графа и графини Северных. 2-я пол. XVIII в. Россия

С той поры Павел Петрович сравнительно редко посещал свою половину в Зимнем дворце. Как правило, в главную императорскую резиденцию он приезжал к 24 ноября, дню тезоименитства Екатерины, и уезжал в начале февраля. Но, даже живя в Зимнем дворце, наследник старался не принимать участия не только в официальных праздниках, но и уклонялся от встреч с императрицей. Екатерина II писала Салтыкову: «Великий князь прислал сказать, что у него лихорадка и что он в постели лежит. Я бы желала знать, что о сем докторы говорят. Буде знаете, прошу мне сказать». Думается, что императрицу беспокоило не только здоровье сына… Об отношениях в императорской семье красноречиво говорит и то, что в обширной иконографии Екатерины II, Павла I и Марии Федоровны нет ни одного совместного портрета…

Случались годы, когда наследник вообще не жил в Зимнем дворце, а бывал в нем только наездами, но не реже раза в неделю. Как вспоминал один из очевидцев, «он приезжал с почтеньем раз в неделю, в назначенные дни. Приезд его вселял почтение и страх, когда, впрочем, страх не имел никогда места при императрице; но для Павла Петровича все в струнку. Мы хотя и птенцы еще были, и нам политика не была известна, однако же ожиданное прибытие заставляло нас держать, как ныне говорят, руки по швам. Должность пажей состояла еще двери отворять; следовательно, мы были первые видимы, и вы можете судить, как мы оправлялись, оглядывались, боялись и цепенели»[65].

Старшие сыновья Павла Петровича продолжали жить в Зимнем дворце в комнатах, расположенных по западному фасаду. Следовательно, с родителями они виделись не чаще одного раза в неделю. Только с весны 1795 г. великие князья Александр и Константин стали ездить к родителям в Гатчину и Павловск четыре раза еженедельно, занимаясь там маневрами, ученьями и парадами.

Судьбоносным для 42-летнего цесаревича стал день 5 ноября 1796 г., когда курьер принес в Гатчину первое известие о смертельной болезни Екатерины II. Потом это сообщение подтвердила целая череда посланных. Примечательно, что одного из них послал великий князь Александр Павлович. Его депеша, написанная по-французски, сохранилась: «Она очень плоха. Если будет что-то еще, я немедленно сообщу Вам»[66]. Очень характерно, что любимую бабушку в записке, адресованной отцу, Александр Павлович называет обезличенно – «Она».

Поскольку ситуация могла повернуться по-разному, сам Павел Петрович набросал императрице записку, полную показного лицемерия: «Гатчина, 5 ноября 1796 г. Моя дражайшая матушка! Я осмеливаюсь засвидетельствовать Вам свое почтение, равно как и таковое же моей супруги, и назваться Вашего императорского величества послушнейшим сыном и покорнейшим слугой. Павел». Затем, в пятом часу пополудни, сопровождаемый Марией Федоровной и некоторыми из своих верных гатчинцев, цесаревич выехал в Зимний дворец. Фактически «послушнейший и покорнейший» сын ехал брать власть.

В Зимний дворец великокняжеская чета прибыла в 8 часов 30 минут вечера. В главной императорской резиденции, буквально забитой собравшимися придворными и высшими правительственными лицами, Павла Петровича встречали уже как государя, а не наследника. Пример для всех подали великие князья Александр и Константин Павловичи, явившиеся к отцу в гатчинских мундирах, в которых они не показывались при Дворе императрицы. Екатерина II еще была жива, но без сознания.

А. Орловский. Великий князь Константин Павлович. 1802 г.

В. Л. Боровиковский. Портрет императора Александра I

Прибыв в Зимний дворец, Павел Петрович прежде всего отправился к умирающей матери. В миг встречи все обиды забылись: Павел плакал, целовал руки матери и искренне горевал. Думается, что тогда его чувства были подлинными. В то же время наверняка он уже почувствовал себя императором, проведя ночь на половине умирающей императрицы, в комнате, смежной с ее спальней. Туда, гремя ботфортами, подходили мимо умиравшей императрицы гатчинские офицеры, бравшие Зимний дворец и всю столицу под свой контроль.

Совершенно новые для Зимнего дворца фигуры гатчинских офицеров-строевиков в незнакомых мундирах вызвали тихую панику не только среди окружения императрицы, но и у холеных гвардейских офицеров, давно забывших не только что такое штыковые атаки под картечью врага, но и простую службу, согласно уставам.

К утру 6 ноября 1796 г. все встало на свои места. Планы Екатерины II по передаче власти внуку оказались «похоронены». Павел I распорядился передать ему императорскую печать и разобрать в присутствии великих князей Александра и Константина документы, находившиеся в кабинете императрицы. Более того, Павел I сам взял последнюю рабочую тетрадь Екатерины II, уложил ее на скатерть, куда начали складывать и все бумаги, извлекаемые из шкафов и ящиков. Когда все было собрано, скатерть увязали лентами и получившийся узел опечатали.

Только вечером 6 ноября, в 21 час 45 минут, Екатерина II Великая «почила в Бозе». Около полуночи в Большой церкви Зимнего дворца состоялась церемония принятия всеми сановниками и придворными чинами присяги на верность императору Павлу I и его наследнику, великому князю Александру Павловичу.

В очень короткие сроки не только Зимний дворец, но и вся столица изменили свой облик. На современников изменения произвели оглушающее впечатление. По словам Г. Р. Державина, «повсюду загремели шпоры, ботфорты, тесаки, и, будто по завоевании города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом». Другой очевидец вспоминал: «Все чрез сутки приняло совсем новый вид. Перемена мундиров в полках гвардии, вахт-парады, новые правила в военном учении; одним словом, кто бы за неделю до того уехал, по возвращении ничего бы не узнал, что со мною и случилось по моем приезде из Москвы. Дворец как будто обратился весь в казармы: внутренние бекеты[67], беспрестанно входящие и выходящие офицеры с повелениями, с приказами, особливо поутру. Стук их сапогов, шпор и тростей, все сие представляло совсем новую картину, к которой мы не привыкли»[68].

Комендантом Зимнего дворца Павел I назначил надежнейшего А. А. Аракчеева, произведенного в генерал-майоры и занявшего в императорской резиденции покои фаворита Екатерины II Платона Зубова, которого буквально выкинули из резиденции[69].

Первый вахт-парад на Дворцовой площади состоялся уже 7 ноября 1796 г. 10 ноября 1796 г. к Зимнему дворцу подошли гатчинские войска. Император сразу расставил акценты. Гвардейские полки по приказанию Павла I выстроились на Дворцовой площади. Встречая гатчинцев, император поблагодарил их за службу и распределил побатальонно по всем гвардейским полкам. Офицеры-гатчинцы переводились в гвардию чин в чин. Таким образом, гвардия оказалась под полным контролем императора, чем исключалась вероятность дворцового переворота.

Вахт-парад у Зимнего дворца при Павле I

Гренадерки времен Павла I и Александра I