Черная вдова Безуглов Анатолий

Опять зазвонил телефон. Лена взяла трубку.

– Ольховку заказывали? – спросила телефонистка.

– Да, да! – заволновалась Лена.

– Номер опять не отвечает… Что будем делать?

– Повторите, пожалуйста. Через полчаса.

– Хорошо.

Все напряженно смотрели на Лену. Ей стало неловко и стыдно перед гостями.

– Гуляют, наверное… В деревне принято ходить из дома в дом, – произнесла она натянуто-весело. – Как насчет чая?

– С удовольствием, – потер руки профессор.

Другие тоже охотно согласились.

Ярцева попросила Людмилу помочь ей, и, когда они зашли на кухню, закрыла дверь поплотнее.

– Твой Петя весь кипит, – сказала она негромко.

– Ой, беда с ним! – вздохнула Колчина. – Каждый раз одно и то же! Ну потанцевала разок с другим, так что с этого?

– Ладно, ладно… Не дразни его…

Потом смотрели телевизор, пили чай. Пироги хозяйки шли на ура.

Федор снова включил магнитофон и пригласил Орысю танцевать. Эрик встал, хотел подойти к Людмиле, но Колчин неожиданно заявил, поднимаясь:

– Лена, спасибо огромное за угощение…

– Как, уже уходите? – удивилась она.

– Ты же знаешь, мама там одна. И Гришка что-то капризничал. Неважно себя чувствовал, – объяснил Петр, глядя в сторону.

Люда поджала губы. Всем стало неловко.

– Да и мне пора, – сказала Орыся. – На вокзал.

– Мы вас подбросим, – отозвался профессор.

– И вы тоже? – огорчилась хозяйка.

– Пора и честь знать, – улыбнулся Скворцов-Шанявский.

Все гурьбой повалили в прихожую.

Лена тоже оделась: решила спуститься вниз, проводить гостей. Федор бросился на кухню и вернулся со своим портативным телевизором.

– Орыся, возьмите, – произнес он взволнованно. – На память.

– Нет, нет, нет! – замахала она руками.

– Прошу!.. Я сам сделал… – растерянно умолял инженер.

– Нехорошо обижать, – заметил профессор с улыбкой. – Человек предлагает от всей души.

– Прямо не знаю… – зарумянилась Орыся.

Воспользовавшись нерешительностью женщины, Федя сунул подарок в ее кошелку.

«Крепенько зацепило парня», – подумала Ярцева.

С этой своей игрушкой Гриднев никогда не желал расставаться, даже когда приятель Глеба предложил за нее триста рублей.

Перед самым уходом зазвонил телефон. И опять – междугородная. Телефон в Ольховке не откликался. Лена в сердцах сняла заказ.

В лифт все не поместились. Первыми уехали Колчины, попрощавшись наскоро. Потом спустились остальные.

У подъезда стояла новенькая черная «Волга» с московским номером. Сиденья были обтянуты красной кожей, на щитке с приборами имелся телефон.

Орыся с неожиданной нежностью поцеловала Лену:

– Спасибо, Леночка! Душу у вас отогрела.

– Да что там… Мало посидели, – смутилась Ярцева, удивляясь словам гостьи.

– Будете в Трускавце, обязательно заходите. Адрес…

– Я дам Глебу, – сказал Эрик.

Федя потянулся к Орысе прощаться, но профессор спросил:

– Разве вы не поедете с нами?

– С удовольствием, – обрадовался Гриднев.

Бухарцев сунул Лене руку:

– Повидаемся в Москве. Давай к нам в столицу с Глебом…

– Спасибо, спасибо, – закивала Лена.

Скворцов-Шанявский поцеловал ей руку и загадочно улыбнулся.

– Вы подарили мне очаровательный вечер, Леночка, – проговорил он с чувством.

– Мне очень приятно, если это так, – сказала Ярцева.

Профессор со спутниками сели в машину. Они махали ей руками, Лена отвечала. До тех пор, пока автомобиль не свернул за дом.

Она поднялась к себе. Глядя на праздничный стол, где оставалось еще много еды, подумала, что лучше бы позвала подруг с работы. Было бы непринужденно, весело, девчонки воздали бы должное угощению. Да и не разбрелись бы так рано.

Лена стала убирать со стола. Забила холодильник, часть блюд определила на балкон. Потом перемыла посуду, расставила все по местам. И когда вся квартира была прибрана, сердце сжала невыносимая тоска. Праздник отгорел как свеча. Остался оплывший огарок кратковременного, так и не состоявшегося счастья. Еле сдерживая слезы, Лена прошла в спальню, сняла халат, достала ночную рубашку, еще новенькую, в целлофановом пакете – подарок матери. Мягкая невесомая ткань ласкала тело.

– Для чего это все? Для кого? – шептала Лена, глядя в зеркало.

Жалость рвала душу. Жалость к себе за свои неоправдавшиеся желания. Снова накинув халатик, она пошла на кухню. Взяла из оставленной кем-то пачки сигарету, закурила. Второй раз в жизни. Дым саданул горло, но вместе с ним входило какое-то странное успокоение, перед глазами поплыло…

И вдруг – дверной звонок. Лена побежала в прихожую, уверенная, что сейчас увидит Глеба.

На пороге стоял Скворцов-Шанявский.

– Ой! – воскликнула она, запахивая полы халата. – Извините, я уже…

– Это вы меня извините, – смущенно проговорил профессор. – Примете?

– Пожалуйста! – пропустила его в квартиру Ярцева. – Я переоденусь…

– Нет-нет! Не надо… Я, собственно, на пару минут. Что Глеб? – спросил он озабоченно, снимая пальто.

Лена развела руками: мол, все так же.

– Он мне так нужен, – сказал Валерий Платонович, приглаживая обеими руками волосы.

– Я все еще надеюсь, позвонит, – грустно сказала Лена и спросила: – Ну как, проводили?

– Да-да, – ответил профессор, направляясь за Леной в комнату. – Посадили в вагон. Ваш Эдисон остался. Мне кажется, Орыся сразила его наповал.

– А Эрик где?

– По-моему, уже спит, – улыбнулся профессор. – Понимаете, Леночка, мне показалось, что вам было грустно оставаться одной. Или я ошибаюсь? – Скворцов-Шанявский внимательно посмотрел на нее.

– Спасибо, что вернулись, – смущаясь, но все же выдержав этот взгляд, ответила хозяйка.

Валерий Платонович взял ее руку и запечатлел на ней поцелуй.

– Чай, кофе? – предложила Лена.

– Что вы! Обкормили, опоили… Если разрешите, немного музыки?… Негромко?

– С удовольствием, – поднялась было Ярцева, но профессор опередил ее.

Он нажал клавишу кассетника и чуть приглушил звук. Заиграла музыка, на которой прервалось их общее сидение. Играл один из модных западных ансамблей. Мелодию разобрать было трудно, но звуки, раздававшиеся из колонок, возбуждали чувственность. Хрипловатый голос не то мужчины, не то женщины модулировал, придыхал, словно исполнитель был в любовном экстазе.

Скворцов-Шанявский протянул Лене обе руки. Она встала, и он медленно повел ее в танце, все сильнее и сильнее прижимая к себе. И опять она почувствовала его волнение, как тогда, в первый раз. Волнение партнера передалось и ей.

– Молодые думают, что они умеют любить, – говорил Валерий Платонович, почти касаясь губами ее уха. – Но пожилые любят тоньше и глубже… Боже мой, Леночка, вы даже не можете себе представить, сколько в вас обаяния, женственности!

– Да? – почему-то шепотом спросила она.

– Поверьте, – тоже тихо продолжал Скворцов-Шанявский. – Почему я не встретил вас лет тридцать назад!

– Меня просто-напросто еще не было! – улыбнулась Лена, которой хотелось, чтобы он говорил и говорил, глядя на нее завороженными глазами.

У нее кружилась голова. Оттого, что такой человек (профессор! Из Москвы!) дарит ей свое внимание и влюбленность.

– Милая, чудная! – ласкал ее взглядом Валерий Платонович. – Вы – мой последний взлет! Что я могу для вас сделать? Что? Просите что угодно!

– Ничего мне не надо! – смеялась Лена. – Ни-че-го-шень-ки!

– У меня сердце разрывается, что вы страдаете из-за тех безделушек, которые у вас украли! Боже мой, да вы… да вы… – Он замолчал, не находя слов.

– Шут с ними! – отмахнулась Ярцева. – Я больше переживаю из-за того, что папа с мамой узнают! Это для них такой удар!

Музыка кончилась.

– Насколько я понял, это был гарнитур? – спросил профессор.

– Да, – кивнула Лена. – Остался только перстень.

– Можете показать?

– Пожалуйста.

Она пошла в спальню, профессор – за ней. Лена достала из трельяжа футляр с монограммой.

Скворцов-Шанявский долго рассматривал кольцо, вертел его так и этак.

– Изумительно! – наконец выговорил он. – Изумительно! Старинную работу сразу видно. Леночка, у меня в Москве есть ювелир. Мастер высочайшего класса! Художник! Скопирует любую вещь! Вы смогли бы подробно нарисовать пропавшие вещи?

– Конечно! – загорелась Ярцева. – Я вообще неплохо рисую. Но зачем рисовать? – Лена достала альбом с фотографиями и нашла снимок, где она снялась в бабушкиных драгоценностях. – Вот…

– Прекрасно! – обрадовался профессор. – Можно, я заберу фото? Приезжайте ко мне в гости, я сведу вас с тем ювелиром.

– Фотографию можете взять, – кивнула она и вдруг спохватилась: – А где я возьму золото, камни?

– Это уж моя забота, – сказал Скворцов-Шанявский, беря ее руку и прижимая к груди.

Из комнаты доносилась музыка. Еще более страстная, чем предыдущая.

– Я не могу принять ваше предложение, – не отнимая руки, сказала Лена.

– Почему же?

– Не могу… Неудобно…

– Это будет счастьем для меня. – Валерий Платонович стал целовать ее руку, поднимаясь все выше, выше, к локтю, плечу, потом надолго приник губами к ее родинке возле уха, где пульсировала, билась жилка.

Как в тумане слушала Лена его слова, нежные, страстные… В ней бушевал страх вперемешку с желанием, отчего было так жутко и сладостно, что кружилась голова и мир стал терять реальные границы и очертания.

Руки Валерия Платоновича гладили ее грудь, шею. Она почти не помнила, как был снят халат, рубашка. Профессор целовал обнаженное тело и тоже, казалось, терял рассудок…

Собирались безалаберно и суматошно. Вике почему-то все казалось смешным. Она смеялась всему – тому, как Николай Николаевич с охапкой ружей ухнул в снег и долго барахтался, пока не встал с помощью Ярцева-старшего на ноги, хохотала над тем, как Семен Матвеевич перепутал тулупы и все никак не мог влезть в маленький, ее, Викин. Состояние смешливости передалось и мужчинам.

– Наверное, со стороны мы похожи на толпу идиотов, – заметил Глеб.

Заднее сиденье уазика занимал лось. Семен Матвеевич взял еще с собой в машину «Джеймс Пэрдэй», с которым почему-то не хотел расставаться. Остальные вещи сложили в «Ладу». Рядом с Глебом села Вика, а Вербицкий устроился на заднем сиденье с Диком. Николай Николаевич снова захмелел. Он все норовил обнять пса, которому это явно не нравилось.

Семен Матвеевич махнул сыну рукой: поехали, мол. Уазик тронулся с места, Глеб двинулся следом.

– Папа, оставь в покое Дика, – сказала девушка, услышав недовольное ворчание собаки.

– Замолчи! Вы, женщины, ни черта не понимаете! – с трудом ворочая языком, произнес Вербицкий. – Мы сами разберемся… Да, Дикуша?

– Ты же знаешь, он не выносит пьяных. Забыл, что ли, как Дик набросился на Колокольцева?

– А меня Дик любит!

– О господи! – вздохнула Вика и, перегнувшись через сиденье, отстранила отца от собаки.

Вербицкий не сопротивлялся. Он улыбнулся и вдруг запел, безбожно фальшивя:

– Когда я на почте служил ямщиком, был молод, имел я силенку-у…

Последний звук перешел в странное завывание, отчего Глеб и Вика невольно обернулись. И расхохотались. Задрав голову вверх, Дик «подпевал» своему хозяину.

– Молодец! Давай, давай! – подбодрил пса Ярцев.

А тот выдал такую руладу, что Вербицкий замолчал, пораженный.

– Глеб! – вдруг закричала девушка.

Ярцев мгновенно нажал на тормоза. «Лада» проскочила несколько метров по снежной колее, едва не врезавшись в остановившийся уазик, замерев от него буквально в сантиметре.

Но это обстоятельство, как ни странно, не испугало – тоже вызвало смех.

Семен Матвеевич подошел к машине сына, открыл дверцу.

– Вот что, – сказал он, – махнем-ка через озеро. Сэкономим километров восемь.

– У меня же клиренс, – возразил было Глеб.

– Ерунда! Пробьемся!

– А, давай! – решился Ярцев-младший.

Ему не хотелось пасовать перед девушкой. И вообще, состояние – море по колено.

Семен Матвеевич вернулся в уазик. Из выхлопной трубы вырвался белый дым. Уазик резко свернул с дороги и двинулся к озеру. Глеб ехал по его следам.

Вербицкий снова запел. Дик, казалось, только и ждал этого, чтобы опять продемонстрировать свои вокальные способности, что, неизвестно почему, разозлило Николая Николаевича.

– Передразниваешь?! – погрозил он псу. – Уволю!

Вика даже постанывала от смеха. Глеб вытер рукой выступившие слезы.

Берег был крут, и «Лада» сползала вниз под собственной тяжестью.

– Как на санках, – прокомментировала Вика.

Они выкатили на лед. Он был чуть припорошен: ветры сдули снежный наст.

Семен Матвеевич прибавил ходу. Глеб тоже нажал на акселератор. Он включил приемник. Передавали эстрадный концерт.

– Как настроение? – Глеб посмотрел на девушку.

– Чудесное! – весело откликнулась Вика. – Нет, ты посмотри, как здорово! – показала она рукой вокруг. – Белая-белая плоскость и убегающие вперед красные огни! Потрясающий сюжет!

Семен Матвеевич здорово оторвался от них. У Глеба взыграло самолюбие. Он резко прибавил скорость. Расстояние между уазиком и «Ладой» быстро сокращалось. Темный силуэт леса на противоположном берегу озера ширился, надвигался, за ним уже было видно слабое зарево электрических огней поселка.

– Минут через пятнадцать-двадцать будем дома! – победно произнес Глеб.

– Это хорошо, – кивнула Вика. – Успеем проводить старый и встретить новый год. Примета… Как встретишь новый год, так весь его и проживешь.

Машина Ярцева-старшего была метрах в тридцати. Видимо, Семен Матвеевич решил не уступать.

Глеб еще увеличил скорость.

– Восемьдесят! – крикнул он Вике, указывая на спидометр.

«Лада» наконец нагнала уазик, обошла его. И хотя лица Семена Матвеевича не было видно, Вербицкий состроил ему «нос», довольно гогоча.

Ярцев-старший не сдавался. Он поравнялся с машиной сына и даже чуть обогнал. Но Глеб снова ушел вперед.

– Ура! – радовалась Вика, перекрикивая музыку.

– Вперед! Не уступать! – командовал Николай Николаевич.

Всех увлек азарт погони. Девушка даже раскраснелась, подзадоривала водителя, то и дело поглядывая назад, чтобы убедиться, не нагнал ли их Семен Матвеевич. И вдруг закричала:

– Стой! Стой, Глеб!

От неожиданности он резко нажал на тормоз. Машину развернуло, она крутанулась вокруг своей оси, прочерчивая фарами круг на льду, и остановилась задком к берегу.

А Вика безмолвно раскрывала рот, тыча пальцем в стекло.

На их глазах освещенный фарами уазик медленно, как-то боком, погружался под лед.

Глеб на мгновение оцепенел. Затем рывком распахнул дверцу и выскочил из машины. Он не устоял на ногах от слишком резкого движения и растянулся во весь рост. А когда поднялся, то увидел: машины отца нет. На том месте была черная полынья, и к ней уже мчался Дик длинными прыжками.

Глеб рванулся вперед и снова упал. Поднялся. И вдруг увидел показавшуюся у кромки льда голову отца.

– Держись! – закричал сын на ходу. – Держись, папа! Я сейчас…

Сзади, прерывисто дыша, бежала Вика.

Семен Матвеевич цеплялся за лед, но руки соскальзывали. Дик на брюхе подполз к нему, вцепился в рукав тулупа и стал тащить, упираясь всеми четырьмя лапами в скользкий лед.

Тут Глеб услышал за спиной звук упавшего тела, стон. Он обернулся – девушка барахталась на снегу и никак не могла подняться. Это задержало Глеба. Он помог Вике встать, и дальше они побежали вместе.

Семен Матвеевич был уже на крепком льду. Он что-то крикнул, показывая на полынью. А вот дальнейшее никак не укладывалось в голове: Ярцев-старший сбросил тулуп и… нырнул в черную дыру.

– Куда! – вырвалось у Глеба. – Ты с ума сошел! Зачем?! – Но было уже поздно.

Они остановились метрах в двух от полыньи, не отрывая от нее глаз. Дик метался вокруг кромки изломанного льда и лаял.

– Что случилось? – донесся голос Вербицкого.

Он пробирался к ним, падая и поднимаясь снова. Но Глебу и Вике было не до него. Они напряженно вглядывались в темную воду, на которой плавали куски льда.

Проходили секунды, минуты, а Семен Матвеевич не появлялся.

Ожидание становилось нестерпимым. Глеб вдруг понял – надо что-то предпринимать, и как можно скорее…

– Вы что же… – тяжело отдуваясь, добрался до них Вербицкий и буквально повис на дочери. – Бросили… меня… одного…

– Не видите? – закричал Глеб, показывая на полынью. – Отец там! – И метнулся к «Ладе», бросив на ходу: – Трос надо, трос!

Он не помнил, как добрался до машины, как добежал назад с тросом для буксировки. Вернувшись, Глеб увидел стоящих на том же самом месте Вику и ее отца. Оба были как в столбняке. Смотрели и ждали… Вдруг Дик сел на снег, задрал морду и завыл.

И тут до Глеба дошел весь ужас случившегося. Он понял, что отец уже не вынырнет из этой темной холодной воды.

– В деревню! – принял он решение. – Скорее!

Онемевшая Вика закивала, размазывая по лицу текущие без остановки слезы. Глеб подхватил ее отца, почему-то испугавшись, как бы он тоже не угодил в полынью, и потащил к «Ладе». Николай Николаевич не сопротивлялся. Дик, переставший выть, понуро плелся рядом.

«Почему он снова полез в воду? Почему? – билось в голове у Глеба. – И откуда взялась эта проклятая полынья?… Господи, ведь и мы могли угодить в нее!»

От этой мысли у него между лопаток пробежал холодок.

Запихнув Вербицкого, которого все еще шатало не то спьяну, не то от переживаемого, на заднее сиденье, куда уже запрыгнул Дик, Глеб сел за руль. Как только за Викой захлопнулась дверца, он завел двигатель и развернул машину. Берег был пологий, но «Лада» буксовала, с трудом преодолевая метр за метром, пока наконец не выбралась на дорогу. И тут Ярцев поддал газу.

Летели назад выхваченные светом фар стволы деревьев, машину то и дело заносило на поворотах, но Глеб не сбавлял скорость. Разболелась голова. Он вдруг вспомнил разговор о тулупах, древнегреческой трагедии.

«Накликал-таки я беду, – подумал он. – Вот и сыграли трагедию. По-русски».

– Мы куда? – донесся с заднего сиденья хриплый слабый голос Вербицкого.

– В совхозную контору. Надо же сообщить!.. В милицию, скорую…

Николай Николаевич промычал что-то нечленораздельное.

«Лада» выскочила на главную улицу поселка. Во всех домах светились окна, играли разноцветными огнями елки. Но особенно нарядно выглядела площадь перед дирекцией совхоза. На здании мерцали огромные буквы «С наступающим Новым годом!». Высокая лесная красавица сверкала игрушками и золотой канителью. На ней вспыхивали, пробегая от низа до верха, зеленые, красные, синие и желтые огни. Вокруг елки веселилась молодежь. Было много ряженых. Из невидимого репродуктора гремела зажигательная музыка.

Глеб остановился, заглушил мотор, открыл дверцу и опустил на землю ногу.

– Ты скоро? – жалобным голосом спросил Вербицкий.

– Не знаю, – сказал Глеб, потому что действительно сам пока не знал, к кому идти, кого искать, и попросил: – Николай Николаевич, до батиного дома сто метров… Вы идите с Викой… Скажите Злате Леонидовне… А я… Словом, как только сделаю все, что надо, приеду.

– Хорошо-хорошо, – согласился Вербицкий.

– Найдете? – обратился Глеб к Вике, не очень полагаясь на ее хмельного отца.

Девушка закивала. Покинули машину все, включая Дика. Вербицкие с собакой направились в переулок, а Глеб пошел сквозь веселящийся хоровод сельчан, вспомнив, что рядом с дирекцией живет председатель исполкома сельского Совета. Они с отцом как-то заходили к ней. Властная пожилая женщина с орденской планкой на платье. Звали председателя Надеждой, а отчество Глеб не запомнил.

Кто-то выстрелил в него из хлопушки, обсыпав разноцветным конфетти. Глядя на радостные, раскрасневшиеся лица, Глеб вдруг отчетливо представил себе безжизненное тело отца там, на дне холодного озера. Ему нестерпимо захотелось куда-то убежать, спрятаться, как он делал это в детстве, столкнувшись с какой-нибудь бедой.

Девушка в маске лукавой лисички схватила его за руку, крутанула в танце. Глеб вырвался и побежал.

«Какой-то кошмар!» – мелькнуло у него в раскалывающейся от боли голове.

Он завернул за угол здания дирекции, торкнулся в знакомую калитку. Она была не заперта. Большой сруб с узорчатыми наличниками и коньком на крыше тоже горел всеми окнами. Глеб поднялся на крыльцо, постучал в двери.

Открыла хозяйка. В торжественном платье и фартуке. Через отворенную в комнату дверь был виден праздничный стол с гостями. Пахло пирогами, винегретом, соленьями.

– Еще гость, – приветливо произнесла председатель, вглядываясь близорукими глазами в Глеба. И, узнав, обрадовалась: – А, сынок Семена Матвеевича!.. Ну, с праздником! Проходите…

– С праздником, – машинально ответил Глеб и поспешно сказал: – Понимаете, отец… В общем…

– Ну, что отец? – нетерпеливо произнесла хозяйка.

– Утонул, – выдохнул Глеб.

– Как? – вырвалось у женщины. – Где?

– На озере… В машине… Под лед.

– Постой, постой, – властно приказала хозяйка, – зайди-ка. – А в комнату, где загремела музыка, крикнула: – Тише там!

Глеб зашел в сени, сбивчиво рассказал о случившемся.

– По озеру? На машине?! – всплеснула руками председатель исполкома. – Как же так? Ведь там лед вырубают для совхозного холодильника и частных погребов!.. Он же сам место указал… Как же это?!

Из комнаты вышел встревоженный мужчина.