Демоны Хазарии и девушка Деби Узиэль Меир

Вступление

Место действия: Галиция. Холодно. Чтобы было понятно нынешнему читателю, не больше семи градусов тепла. В сумерках ветер пронесся по бесконечному пространству холмов, как единственное живое в безжизненной пустыне. Ветер брызнул каплями молока в мордочку теленка бизона и умчался, вороша оставшуюся листву насыщенных свежестью лесов. Ветер коснулся стоящей на коленях девушки. Дрогнули ее обнаженные плечи, подобно зыби на глубокой воде.

Дикарь стоял на обочине пустынной дороги, напротив начинающего розоветь неба. Это был дикарь без имени. Окликали его по названию оружия, которое в этот момент он держал в руках: Крыло Летучей Мыши.

Он терпеливо ждал, ибо собирался продать свою добычу одному из самых важных евнухов королевства, который должен был проехать по этой дороге.

Товаром на продажу и была девушка. Связанная цепями, грязная, с пятнами крови на лице и волосах. Дикарь держал в руках край цепи. Пленница сидела, подогнув ноги, как это обычно делают девушки. Голова ее была опущена. Волосы темные, какие не встречались в этих местах в те времена, опадали по двум сторонам лица, почти скрывая его. Она надеялась, что волосы скрывают и ее налитые груди.

Была она босой и голой. Так ее выставил на продажу дикарь Крыло Летучей Мыши.

Они ждали. Браслет колдуна, которым дикарь сжал ей запястье, пронизывал болью. Руки, заломленные за спину и скрепленные оковами из серебряных монет, совсем заныли, но она дала себе слово молчать и не двигаться, чтобы не получить еще оплеуху, хотя прежние были терпимы, и не оставляли синяков под глазами.

Дикарь берег ее внешний вид. И, поверьте мне, в ней не было видно никакого изъяна. То, что внутри, человек не видит, а в тех странах в те времена раненая или разбитая душа, тоскующая по смерти и гибели, не считалась ущербной.

Дикарь все подумывал – не попробовать ли ему девушку еще раз перед продажей, но решил отказаться от этого.

Ладонь его ощущала тяжесть меча. Конфигурация в виде крыла летучей мыши придает тяжесть, сталь толста с одной стороны, так, что ею можно наносить удар мощнее молота. Это было нечто среднее между мечом и топором. С этим оружием дикарь шатался по долгим пустынным долинам, где не ступала нога человека, по местам, которые в будущем назовут Галицией. Но и тогда, тысячу лет назад, когда дикарь стоял под багряными небесами, были люди из малых болезненных племен, которые так и называли эти места.

Ожидание затягивалось.

Продавал он девственницу и потому надеялся на хорошую цену. Когда он захватил ее, рассчитывая продажей покрыть долг за новый меч, с удивлением увидел, что она подает известный знак руками, мол, я невинна. Он замер, затем сделал ей больно, налегая на нее всей своей мужской звериной жадностью, но не вторгся в нее и выпустил семя ей на живот. Встал, тяжело дыша, и задумался.

Что ж, раз она девица, продам ее королевскому двору подороже.

Королевство это, по сути, было ничтожным, и король с трудом содержал свой жалкий дворец. Дни его правления были сочтены из-за огромного долга соседней Иудейской державе, по ту сторону реки. Он был должен уйму редких шкур тамошнему царю, но из-за отсутствия достаточного числа охотников, не мог доставить в сто раз более мощному соседу то, что задолжал, и наказание уже назревало со всей неотразимостью.

Но все же покупательная способность короля была выше любого другого в Галиции. А дикарь размечтался, что полученными деньгами покроет не только долг за меч, но и за кожаные сапоги с подметками из волчьей шерсти, пояс из бронзы и бронзовые браслеты, защищающие руки.

Все это, включая широкую рукоятку к мечу, дикарь взял в долг, обещавшись его вернуть, хотя не всегда был верен своему слову.

И вот, он стоял на обочине дороги, ожидая евнуха в красивых кожаных сапогах, посверкивая начищенным золотым браслетом в розовом свете уходящего дня. Кроме кожаных коротких штанов и металлического пояса, на нем ничего не было, чтобы все видели мощь грудных и ножных мышц, ибо, по сути, он и себя выставлял на продажу.

Меч он держал оголенным, так как ножны отсутствовали.

В северных этих местах свет продолжает далеко за полночь освещать сумеречное небо, которое золотело мягкими сладостными красками.

Но вот появилась небольшая процессия. Посреди нее, в паланкине, на спине гигантского хищного зверя, который водился в Галиции в те времена и от которого не только костей, но воспоминаний не осталось, восседал евнух.

Всадники остановились. Дикарь выпрямился во весь рост, напряг грудные мышцы, так, что тень от них легла на загрубелый живот.

Гигантский зверь, разинув пасть, и тяжко дыша, косился на оголенный меч. Зубы зверя были огромны и остры, язык ужасающе болтался колоколом.

Евнух, по-птичьи склонив набок голову, разглядывал девушку, и жирное его лицо было полно вожделения. Масленая улыбка блуждала на его исходящих слюной губах. Девушка была прекрасна. Зрелость женщины исходила от ее тела, некоторая полнота которого казалась волшебной.

«Сколько ты хочешь?» – спросил дикаря евнух, и руки его скользнули по толстому брюху. Ничего я не могу сделать против факта, что он выглядел и вел себя как стереотип евнуха. Таким он был. Я мог бы, конечно, этот стереотип изменить, но буду фиксировать лишь то, что видел. И так ведь мало кто знает, что там происходило на самом деле.

Евнух отдернул занавес паланкина, но не сошел, а откинулся на спинку сиденья, расписанного изображением большого цветного павлина, улыбка сошла с его лица, глаза стали пытливыми.

«Я продам ее тебе. Она девственница», – сказал дикарь. – «Видишь, какая она красивая. Двенадцать серебряных монет».

Наиболее надежными деньгами в обороте стран того района и тех времен были арабские монеты из чистого серебра. Учитывая средний заработок и расход на душу населения двенадцать серебряных монет равны сегодняшним двенадцати тысячам долларов.

«Много», – сказал евнух, – «в настоящее время мы не можем заплатить такую сумму. Кроме того, король устал от девственниц. Ему ведь шестьдесят. Так что, нет у тебя слишком горячего покупателя».

Дикарь пал духом. Он мог справиться с любыми проблемами, но торговля с авторитетной властью была вне его способностей.

«Сколько же ты дашь?» – спросил он явно погасшим голосом.

«Ничего. Нечего мне с ней делать. Дам тебе медяки на сумму в половину серебряной монеты, если ты зарежешь ее на моих глазах. Наслажусь ее содроганиями и окуну руки в ее кровь. Какие еще у меня, евнуха, есть удовольствия. Девственница, говоришь? Ладно, добавлю тебе еще немного денег, ибо есть у меня, что с ней делать в те минуты, когда от нее отлетит душа. Ну, режь». И в голосе его слышался трепет предвкушаемого сладострастия.

Дикарь поднял меч и приблизил его к горлу опустившей голову девушки. Лишь в этот момент, увидев взгляды дикаря и евнуха, девушка поняла, что ее ждет. Вмиг свет прихлынул к ее глазам, свет давних дней в отчем доме, она увидела себя, прядущую голубыми и золотыми нитями, прислушивающуюся к шепоту звезд и хрусту раковин под ногами возвращающегося домой отца.

«Слушай, Израиль…», – начала она взывать к небу.

«Не трогай ее, не трогай ее», – евнух резво, несмотря на брюхо, выскочил из паланкина в испуге.

Дикарь, сбитый с толку, опустил меч.

«Ты иудейка?» – спросил евнух девушку на незнакомом дикарю языке.

Языка этого она не знала.

«Иудейка? Хазарка? Еврейка?»

«Да, Израиль, еврейка», – ответила на иврите.

«Не беспокойся», – сказал евнух спокойным и уравновешенным голосом, – «приведем тебя к евреям в Хазарию. Не бойся. Я возьму тебя с собой».

Она смотрела на него, не веря ему, как и остерегаясь гигантского зверя. Казалось ей, он может ее в любой миг укусить.

«Кто эти хазары? – спросила она. – Слышала о таких, но где они?»

«Есть такие», – сказал евнух, – «мы недалеко от них. На расстоянии четырех дней верховой езды отсюда находится граница с Хазарией. Как же это ты, иудейского вероисповедания, не слыхала о них? Откуда ты?»

«Мы пришли из Италии».

Стало тихо. Евнух погрузился в размышления. Душа его удалялась от прежних сладострастных желаний. Эта еврейка даст ему определенную выгоду в некоторых весьма тонких переговорах с властями Хазарии.

«Как она к тебе попала?» – спросил евнух дикаря.

«Их было несколько. Семья, думаю. В большой повозке, похожей на вагон, они двигались с запада. Продавали в селах отрезы тканей. Я вел за ними слежку несколько дней. Странные какие-то: каждое утро покрывали себя тканью и повязывали руки кожаными ремешками, как хазары. Так вот. В одно утро я набросился на них и взял эту девицу в плен. Они не умели дать отпор, даже не знали, как сбежать или криком звать на помощь. Такие вот люди. Сказали мне, что они повернули обратно по дороге, которой пришли», – торопился выложить все дикарь, считая, что любая подробность важна евнуху.

Но, в общем-то, все это не было столь важно. Евнух вовсе не собирался вернуть девицу к семье кочующих евреев, которые слишком далеко забрались. Она нужна была ему как доказательство, насколько верно его королевство Хазарской державе.

«Сколько же я дам тебе?» – вслух размышлял евнух. Многое можно высказать против него, но в денежных делах он был справедлив. – «Девять серебряных монет».

По расчетам наших дней меч стоил ему шесть тысяч долларов, роскошная рукоять – еще две тысячи. Но сапоги, пояс и браслеты на руках не стоили более одной тысячи долларов, так что цена был для него даже отличной.

Девушка взобралась на зверя, как была, голая, в цепях, и зверь подал голос, странно похожий на голос, издаваемый гадюкой.

По дороге евнух обдумывал ряд идей:

Идея первая: лучше всего, чтобы он сам привел ее в Хазарию, в столицу ее Итиль. Идея была отличной, но:

Идея вторая: Повелитель реки, который много лет был пассивен, снова начал задерживать евреев, не давая им войти в Хазарию. Евнух не сможет его побороть и перейти реку с пленной. Слишком много опасностей подстерегало при встрече с этим повелителем реки, тем более евнух был ему слишком много должен.

Поэтому: Идея третья: Он передаст девицу одному графу, во владениях которого есть представитель Хазарии. Да, это наилучший выход. И этот представитель Хазарии, врач по профессии, не знает того, что знает евнух: даже он не сумеет перевести девушку в Хазарию. Но важно лишь то, что вот, я, евнух королевства восточной Галиции, действую в пользу иудеев, и это зачтется нам при обсуждении отношений между восточной Галицией и великой державой Хазарией.

Глава первая

Земля была влажной. В пятнадцатый день месяца Адар воздух был голубоват и свеж. Утренний туман уже рассеялся. Двадцать восемь дней оставалось до праздника Пейсах в четыре тысячи шестьсот двадцать первом году по еврейскому летоисчислению, со дня сотворения мира.

Ноги увязали в высоких и влажных травах. Сапоги вымокли до основания. Резкий запах трав ударял в ноздри, поднимаясь от земли. Влажная густая растительность, ни одной тропы, – все это затрудняло движение. Но вопреки всему этому, группа продвигалась со скоростью шесть километров в час на восток-юго-восток. Солнце било в глаза.

Их было одиннадцать. Шесть парней, одетых в дорогие шкуры и опоясанных десятью ремнями. Они несли огромные носилки. Две высокие черноволосые женщины шли за ними, иногда догоняли бегом носилки, чтобы вытереть носы двум детям, сидящим на носилках. Там же лежала молодая женщина, покрытая шкурой, крайне ослабевшая, бледная. Каштановые волосы слиплись колтуном, лицо было белым, как и язык. Пятый день у нее не прекращались рвоты, сотрясающие носилки. Одна из женщин бежала рядом с носилками, спрашивая, как больная себя чувствует, пыталась покормить ее кашей. Больная ничего не ела, не говорила. Лишь иногда глубоко вздыхала, оглядывала саму себя и снова тяжко вздыхала.

Двое детей сидели, выпрямившись, как могут лишь дети, глядя на дорогу, которая утомляла их своим однообразием. Сколько раз можно было развлекать их окликом: «Вон, зайчиха».

Один из носильщиков нашел положение, богатое возможностями. Девушка, бегущая рядом с носилками, время от времени прикасалась к нему, опиралась на него во время бега и, при этом, занималась больной.

Он изгибал тело так, что одно плечо поддерживало носилки, а сам старался, как можно больше, соприкасаться с девушкой. Естественно, ожидал отпора, которого не было.

Он был красив тонкими чертами лица, черным волосом, стыдливой наивностью, которая вовсе не вязалась с его действиями.

Девушка, конечно же, ощущала близость тела юноши. Но он, как все мужчины, думал, что она, быть может, не чувствует того, что происходит. Она решила продолжать эту отличную идею – следить за больной на носилках. «Бедная моя», – говорила она ей по-итальянски.

Все эти прикосновения – не прикосновения, рвота, заросли не мешали всей группе двигаться довольно быстро без остановок. Душевные и сердечные бури не препятствовали продвижению этих людей.

В один угол огромных носилок был воткнут тонкий шест из удивительно крепкого сухого дерева, на верху которого развевались два флага. На белом нарисован хлебный колос. На черном – тускло-белая шестиконечная Звезда Давида, и некое подобие раскрытого цветка анемона, что произрастает в стране Израиля.

Ветер ерошил верхушки трав и тополей, и флаги, хоть и были коротки, развевались на ветру.

Вот уже час мужчины несли носилки без отдыха по низменности, покрытой почти в рост человека зелеными сырыми травами, в сторону вздымающихся вдали холмов. К ним они и направлялись. Но теперь они вынуждены были остановиться, ибо путь им преграждал довольно широкий ручей голубеющих вод, по тихим берегам которого росла роща молодого орешника, чьи листья светлели по-весеннему.

Две коровы паслись на траве под огромной плакучей ивой. Люди опустили носилки. Кто-то из них сказал: «Останавливаемся здесь». Говорили на смешанном хазарско-ивритском языке или, скорее, на иврите с примесью хазарских слов. Целые области говорили только на иврите. В других же областях мешали этот язык с языком готтов. Во всяком случае, «ништ гут» и «мейделе» («нехорошо» и «девочка» на языке идиш. Примечание переводчика – в эллиптическом стиле автора) – знали все. Даже те, кто обитал далеко от мест проживания готтов. Служанки – арабки, шведки или болгарки – учили детей родным языкам. Были и такие, которые, в стиле тех лет, брали рабов для обучения детей греческому языку. Но писали, все же, главным образом, на иврите. На других же языках писали слова ивритскими буквами.

Один из носильщиков тяжко вздохнул, потер плечо, затем размял прыжками напряжение в ногах, ударяя ими по травам. Женщины собрались вокруг больной, лежащей под шкурами, мерили ей жар.

Ханан, тот самый красавчик, пытался уловить взгляд молодой итальянки, прикосновения которой лишили его покоя. Но она, как бы скромно уклоняясь от его взгляда, не поднимала глаз от дел. Натан сам над собой разочарованно посмеивался. Глупышка, вероятно, и вправду думала, что, не торопясь, установит новую связь. Не торопясь? Нет времени. Но она этого не знала. Они приближались к великой и мощной иудейской державе Хазарии, и она думала, что теперь-то все будет отлично.

«Можно попить?» – спросил один из мужчин.

И одна из молодых женщин сказала рыжему мальчику тем самым сладостным и смешным итальянским акцентом: «Принеси термос, который за твоей спиной». Естественно, на хазарском слово это звучало по-иному, но означало то же.

Мальчик принес кожаный, зеленого цвета, бурдюк.

«Минуточку», – сказал она мужчинам, и извлекла шесть чашек. Они налили себе оранжевый чай и с удовольствием стали пить.

«Ну, что будем делать?» – спросил один из них, тоном давая понять, что знает ответ на свой вопрос. Он встал, направился к ручью, держа чашу в руке и пытливо вглядываясь в воды. Вернулся, допил чай, выдернул шест с флагами, вернулся к ручью, оперся о шест, вошел в ручей до верхнего уровня голенищ сапог и попытался шестом прощупать дальше глубину. Воды были глубоки, и течение было сильным. «Здесь глубоко», – сказал и в сердцах выругался, естественно, по-арабски.

Коровы продолжали щипать траву, и только подняли головы, услышав ругательство, прекратив на миг жевать, но затем опять уперли взгляд вдаль, работая челюстями.

«Напились?» – спросил мужчина, который спускался с шестом к воде. Имя его было – Ахав, кличка – «Белое поле». – «Следует пойти вдоль ручья, чтоб найти брод. День на исходе. Каждая минута дорога».

Шестеро парней, вооруженных луками и стрелами, пошли вверх по течению, оправляя за пазухами короткие ножи. Шли, примерно, пятнадцать минут, но ручей был все тем же глубоким и бурным. Был уже поздний час весеннего месяца Адара. Сумерки сгущались. Становилось облачно, прохватывал холод.

Женщины тщательно закутали больную шкурами и дали салат с яйцом под майонезом детям, которые прибежали по траве и уселись на край носилок поесть. Попросили хлеба. Женщину, которая прикасалась к Ханаану, звали Гила, вторую женщину – Мира. Имя больной – Елени. Гила, та самая, которую евнух спас из рук дикаря. Но все это не имеет значения, ибо, я думаю, женщины ненадолго останутся в этом повествовании.

Старшего мальчика, одиннадцати лет, звали Йосеф. Он был рыж. Младшего, черноволосого, шести лет, звали Иаков. Оба были принцами, сыновьями обедневшего хазарского графа. Вся группа двигалась к усадьбе этого графа, малой пяди земли на берегу лагуны Хазарского моря. Там мальчики должны были начать обучаться владению оружием и заняться изучением Торы, после того, как всю зиму изучали латынь, рисование и играли в бадминтон в каменном дворце королевства, где их мать была послом, а отец, граф, советником по медицине.

Прошло уже более часа, как мужчины растворились в сумерках.

«Что ж», – сказала Гила, – «заночуем здесь. Я начинаю готовиться к ночевке». Она извлекла шесты, на которых держались носилки, соорудила некое подобие шалаша и обтянула его шкурами, прося прощения у больной.

У входа в шалаш горел костер, на котором варилась фасоль с костями. В течение еще одного часа установилось безмолвие. «Где же мужчины?» – слегка забеспокоилась Гила.

Мальчик пошли пописать в ручей. «Что это за голос из глуби вод?» – спросил один другого, и они заторопились обратно. Тьма уже была настолько плотной, что они не заметили, как воды в ручье забурлили, взлетели в воздух небольшие камни и удивленные рыбы и опять упали в ручей.

Через несколько мгновений после того, как мальчики отдалились от ручья, вознеслась из вод влажная голова, покрытая черным покрывалом с огненно-багровыми полосами. Голова вперилась во тьму, видя все, и взгляд ее был устремлен на коров. Затем голова опять исчезла в глубине вод, которые перестали бурлить, и рыбы снова поплыли спокойно по течению.

Коровы, увидевшие черного монстра из вод, встали на дыбы, глаза их потемнели и расширились древним страхом, опустошившим их взгляд. Внезапно они превратились в двух мужчин с толстыми бровями, и лишь заплаты на их бородах напоминали, что они были коровами. Они неслышно, подобно движению луны в небе, приблизились к костру и вгляделись в женщин и детей.

Сварилась фасоль, и запах дразнил ноздри всех, сидящих вокруг костра. «Отличная еда», – сказали женщины, и добавили соли, и с осторожностью – перца.

«Где же мужчины?» – уже всерьез обеспокоилась Гила, которая не любила оставаться ночью в этих сомнительных местах вне Хазарии. Тут есть всякая нечисть, черти и зеленые вурдалаки, навевающие опасные грезы. Она почти ощутила на охватывающие ее шею когти, собирающиеся ее душить. Тут обитают змеи в черепах, совершающие черные дела по указке магических сатанинских сил, замышляющих колдовство и сглаз. Эй, где вы, мужчины, куда исчезли?

Ей особенно не нравилось то, что рассказали ей дети о странных шорохах из вод. Она-то знала, что означает этот голос из глуби. Это звуки, издаваемые дьяволом Самбатионом, родившимся в этих проклятых местах. Тут, на границе Хазарии, он живет и действует, заваривает дела с местными проклятыми бандами, приходит им на помощь в совершении их темных делишек после переговоров о величине оплаты, главным образом, подушно, то есть рассчитывается их душами. Тут он издает свой омерзительный, ужасный крик, от которого стынет в жилах кровь.

Каждый, кто заключает с ним сделку, обречен. Но омерзительные эти бандиты до такой степени жадны до алкоголя, что продаются ему с потрохами.

Глава вторая

Мужчины вернулись. Потрясенные, ковыляющие, лишившиеся одного топора в столкновении со странными речными черепахами, которые набросились на них по ситалу с наступлением темноты и перекрыли дорогу назад.

Они шли в этой пронизывающей холодом тьме, в злости ударяя ногами по травам, обескураженные, молчаливые, Именно сейчас, побежденные, униженные, они ощущали, насколько молоды и неопытны.

Ручей виделся им неодолимым по всей своей длине, во всяком случае, на протяжении пяти километров, которые они прошли с места, где оставили носилки, женщин и детей, принцев Йоселе и Янкалэ.

По дороге они довольно долго задерживались, измеряя глубину ручья в попытках найти место перехода и удивляясь отсутствию такового. Везде воды были глубоки и бурны, и сама река была неодолимо широка.

Это явно было противоестественно и необычно. Ведь, по сути, это был ручей. Не река. Черепахи хлынули неожиданно, поражая угрожающим дыханием в тот миг, когда парни решили вернуться, ибо густая тьма внезапно упала с высот. Черепахи были огромны, вышли из вод и напали на шесть мужчин, быстрые и увертливые, что вообще не характерно для черепах. Две из них были расколоты боевыми топорами с двумя лезвиями. Стрелы же вовсе не помогли. Но когда черепахи опять и опять были опрокинуты на спины, и в мягкие их брюха вонзились металлические острия копий, издали они хриплые крики, и новые полчища черепах выползли из глуби вод, так, что образовалась стена из них, преграждающая мужчинам путь назад.

Тьма становилась все более плотной, небеса сгустились, как гороховый суп. Мужчины попытались обогнуть стену из черепах, стоящих на задних лапах, и пена текла из их глаз. Но черепахи двигались стеной, и им на помощь шли новые полчища. Когда же парни приблизились, работая боевыми топориками, черепахи прижали панцири одна к другой и толстыми тупо выставленными лапами и с удивительной успешностью отражали эти удары. Сплошное завывание слышалось из среды черепах, завывание бесконечной тоски и печали, которое обычно издает существа, терпящие поражение. Но они продолжали сопротивляться и даже подбросили двух парней одной задней лапой, ударяя их силой панциря, и мужчина весом в семьдесят килограмм мышц был сбит с ног.

И вдруг, в этой катавасии криков, ударов, звуков раскалываемых панцирей внезапно возникла тишина из глуби вод. Услышав эту тишину, черепахи опустились на все четыре лапы, обрели обычные формы, вперевалку уползая и уносясь течением.

Свет ранней ночи вернулся в пространство. Поле было усеяно черепахами, намного меньшими обычной своей величины, которые обычно являются добычей ястребов. Они беспомощно ковыляли в сторону ручья и шлепались в воду, брызгая вокруг.

Мужчины еще продолжали с прежней горячностью убивать черепах, разбивая им головы, которые те вынуждены были высовывать, чтобы передвигаться, но вскоре поняли, что сражение кончилось.

Поле обернулось травами, усеянными размозженными черепахами. Умиротворяющее стрекотание сверчков распространилось в ночной тишине. Черепахи исчезли на дне ручья, который вернулся в состояние мирного течения, тускло посверкивая в слабом ночном свете.

«Что?» – сказали мужчины. – «Кто? Что здесь случилось? Недобрая земля эта для перехода, какая-то люблинская топь, говорили они шепотом про себя, ощупывая синяки от ударов.

Теперь напал на них страх за судьбу женщин и детей, которые остались за стеной черепах, обернувшихся огромными и нападающими, превратившими панцири в оружие защиты и нападения. Они быстро собрали вещи, оружие, рюкзаки, и двинулись в обратный путь Последний из них, Ахав, кричал: «Подождите меня, подождите!», бежал за ними, роняя вещи, даже портрет матери.

Глава третья

Они ощутили запах и теплоту сваренной фасоли. Тлели уголья костра.

Шутки, смех, разгоревшийся аппетит юношей сменились ужасом. Безмолвие царило кругом, безмолвие, полное страха. «Гила!» – кричали парни, приближаясь к месту. – «Мира! Можно перейти ручей!»

«В любом месте. Сейчас это легко!»

«Гила!» – кричали. – «Мира! Йоселе, Янкалэ!»

Ответа не было. Они начали бежать, не обращая внимания раны, и быстро оказались около носилок, костра, шалаша из шкур, казана, висящего на шесте от флагов, покачивающемся слабо и покойно.

Три мертвых женских тела лежали вокруг шалаша. В грудь каждой был воткнут длинный штык. На каждом из них развевались шелковые красные нити. В грязи виднелись следы коровьих копыт. Детей же не было видно.

Мужчины окликали их по именам, свистели в два пальца, переворачивали шкуры на носилках, заглядывали под сундуки отпрысков, забыв, что следует разбить на сундуках замки. Разобрали шалаш. Бледность и желудочные спазмы у парней усиливались с минуты на минуту.

Дети исчезли. В бессилии парни били кулаками землю, бегали во всех направлениях, выкрикивая имена детей.

«Иаков, Яаков, Яки, Йоселе, где вы?» Ответа не было.

Вбирались на деревья, освещали фонариками заросли и кроны. Ничего не было, кроме разбуженных ворон, сердито галдящих.

Коровы тоже исчезли. Но это парни вспомнили намного позднее. Ты, любимый читатель, и ты, любимая читательница, не относитесь ко мне заносчиво и высокомерно лишь потому, что я то тут, то там рассказываю заранее то, что должно случиться позже.

Они собрались, примерно, после часа поисков, охваченные душевной болью, беспомощные, в страхе, идущем от беспокойства и любви.

Дети исчезли.

Пытались нащупать пульс у женщин, содрогание падающей руки, признаки дыхания. Ничего. Смерть. Женщины превратились в безнадежную мертвую плоть, без обновления и продолжения.

Один из парней, не сдерживаясь, горько рыдал, уронив голову на тело Гилы. Самым красивым был он среди парней, с нежным лицом и мягкими прядями волос. Он все еще пытался вобрать в себя тепло, уходящее из ее тела, мягкость ее кожи. Он поднял на руки сжимающееся, словно еще проявляющее признаки жизни тело, и так стоял на виду у остальных, чьи взгляды были опустошены.

Он пошел с ней непонятно куда. Удалился, вернулся. Сел на перила носилок, и вдруг вздрогнул от испуга, закрыл глаза, снова открыл, затрясся, вновь закрыл глаза и приник головой к телу девушки.

Остальные тоже присели на перила носилок в смятых одеждах, затянули снова пояса. Сидели по двое, молчали в тоске и заброшенности.

Холод усиливался, костер продолжал тлеть. Все еще ощущался запах разваренных костей, фасоли и лука.

Так они молчали, вымещая всю злость и боль на ветках, зачищая их ножами и обламывая.

«Надо быстро пересечь ручей» – сказал один из них, и все покачали головами в знак согласия.

Ручей явно обмелел, течение ослабело, видны были камни дна. Кто-то из парней разлил по тарелкам варево, и все его с аппетитом съели, удивляясь, что вообще можно есть в такие ужасные минуты.

Тут они решительно встали, вырыли три мотлы. Земля была напитана водой. И тела скользнули в это месиво. Парни чувствовали полный провал в этом влажном погребении, но провал этот, как ни странно, немного укрепил их дух. Но как пережить исчезновение детей? Что скажут по ту сторону ручья?

Они отметили место их пребывания на дорожной карте, воткнули колья на могилы. Собрали и упаковали все, что осталось. Затем подняли на плечи огромные носилки и вошли в воды ручья в своих крепких сапогах. Перешли ручей с легкостью и почти мгновенно, не слыша слабый смех, исходящий из глуби вод.

На другом берегу решили поспать перед продолжением своего пути, о котором никто из них в эти минуты не хотел думать. Что они скажут родителям детей. Итальянцам, которые захотят услышать о судьбе девушек. Мужу больной женщины, который так ее ждал с лекарствами, которые наконец-то привез с древнего берега Хазарского моря. Что они скажут бабке детей, двоюродной сестре самого Кагана?

Глава четвертая

Они проснулись. Стоящий на страже в половине седьмого утра растолкал их. Рассвет был ясный, прозрачный, без единой капли тумана. Покрыв себя талесами и надев тфилин, они благословили утро, разрозненно, без особого желания и без особой точности.

Скорбь ощущалась в их молитвах. Были бы они в своих домах и селах, в Хазарии, собрали бы белых и чистых голубей и надели бы им на шеи черные ленточки. Но здесь, во время странствия, в пустыне, не было никаких церемоний траура. Да и захоронение было не по религиозным законам, без песнопений и величаний – из страха перед Богом – смерти.

Березовая роща в двухстах метрах от них дала им ветви – соорудить с помощью частей разобранных огромных носилок легкие тачки, которые можно было волочь по земле. Ведь носилки им уже больше не были нужны: дети и больная женщина исчезли.

Господи, больше их нет.

Они оглянулись на ручей, прежде, чем двинуться дальше, пытаясь разгадать случившееся. Он спокойно струился, чуть шелестя. Они положили на носилки все вещи и двинулись к березовой роще, извлекли топоры и пустили их в работу.

Разобрали носилки, часть хороших бревен прислонили к деревьям. Может, увидит кто, и возьмет их в свою пользу. Жаль их бросать в траве, оставить гнить под снегом.

Груз был быстро распределен между ними, и шест от флага торчал за спиной одного из парней, и флаги с изображением зерновых колосьев и белой звезды весело развевались вопреки скорбному настроению.

«Пошли», – сказал один из мужчин, более молодых, и слова его звучали в ритме мелодии, – «быстрей, уже утро проходит, а нам еще путь в сто верст. Быстрота продвиженья и натиск…»

«Десять!» – откликнулись громко все остальные боевым кличем хазарского войска, и начали быстрое движение, почти бег.

Зима была влажной, покрытой густыми сорняками и зарослями, иногда почти болотом, местами лиственными деревьями, без единой тропы. Но даже между деревьями они почти летели, подбадривая себя, четкими движениями, пробиваясь сквозь заслоняющие дорогу ветви, распугивая оленей и зайцев, поднимая в небо кукушек и ворон.

В обед сделали привал под высокими прямыми соснами. Поели сухую и холодную пищу, а не варенную, которая расслабляет. Жевали сушеную рыбу и соленые огурцы, огорченные, что нет ни пива, ни кофе, ни хотя бы чаю, и в желудках изжога, которую никакой напиток не успокоит, как и боль от потери детей и гибели женщин.

Исчезло чувство успеха, который сопутствовал им в начале странствия месяц назад, когда они легко добрались до цели и вышли в обратный путь с детьми и обмененными пленницами. Все потеряно и нет выхода. В голове одного из них, Давида, вертелась песенка, которую напевал его отец: «Мудрец, пред тем, как встать над краем бездны, готов к тому, чтоб выход отыскать». Но чего стоят эти слова сейчас, эта отеческая мудрость? Каким образом выбраться из бездны? Нет выхода. Насколько чудесным было чувство до сих пор, и вот же, исчезло. Успехов становится все меньше. Так вот постареют и обнаружат, что часть из них проживают в отчаянии, в ощущении неудач, провалов, которые не желают исчезнуть, забыться, затушевать неотступное чувство горечи и боли.

Встали, двинулись дальше по земле Хазарии, перешли мостами еще три ручья, и грубо сбитые мосты вели через пограничные ручьи, которые тоже становились все полноводней, но вовсе не были похожи на тот кипящий ручей.

К вечеру, до того, как начало смеркаться, увидели дым, тянущийся из трубы хижины, и поспешили, помогая друг другу в ходьбе. Лучше постучаться в какую-нибудь дверь, чем спать в лесу. Лучше поговорить с кем-нибудь из местных жителей. Лучше встретить, в конце концов, хазара, рассказать ему о черепахах и ручье, спросить его, может, он что-то знает о детях, знает, где их искать, кто их захватил. Может, он даст совет, что делать и что здесь происходит?

Глава пятая

Они приблизились к более высокой хижине. Как все дома в Хазарии, она была сделана из кожи. Каменные дома в Хазарии были запрещены. Не строили прочные сооружения, ибо иудеи в диаспоре должны были быть готовыми в любой миг двинуться в землю Израиля. Дома же в Хазарии не сооружались для оседлой жизни. Любой чужеземец или купеческий караван видели временность этого жилья, понимая жителей, которым не было смысла прилагать слишком много сил для строительства, ибо еще неделя, еще месяц или год, и все двинутся в страну Сионскую, в Иерусалим.

Но в таких отдаленных и обособленных районах разрешалось обшивать кожу извне досками из дуба для защиты от диких собак и волков, которые в голодные зимы приходили и грызли кожу стен. Доски эти побурели от снега, и солнца, и годовые кольца замысловатыми рисунками выделялись на стыках досок, по углам хижин.

За досками была кожа, обильно смазанная жиром. В помещениях лежали матрасы из кожи, набитые морской травой, с покрывалами из нежной и тонкой кожи, цветной и наиболее дорогой из кож, сшитой из треугольников и восьмиугольников, полос и полукружий, подходящей по декоративности стенам.

Даже в самой заброшенной хижине внутренние стены были сделаны из мягкой и дорогой кожи. Конечно, это не шло в сравнение с модными ее формами в городах, домах графов или во владениях Кагана, но вся кожа была мастерски обработана, издавала приятный запах лаванды.

Приблизившись к избушке, мужчины были немного разочарованы, увидев пасущихся свиней. Но разочарование было недолгим, ибо жильцы были евреями, а свиней растили для проезжавших мимо чужестранцев, не прикасаясь к свинине. Но мало кто там проезжал, и свиньи сильно расплодились. Если кто и появлялся, ему просто дарили свиней.

Там было поле зеленой высокой пшеницы, обработанной и взращенной двумя мужиками, что говорило о двух братьях, живущих в избе, или отце и сыне. Последнее оказалось вернее.

Были кони, конюшня, овцы в поле и козы, привязанные к колышкам у избы. Фруктовые деревья тянулись рядами, главным образом, яблоневые, грушевые и сливовые. Был и орешник, и виноградник, только начинающий пускать лозы, и цитрусовые деревья, не покрытые мешками, пытавшиеся все же расти, борясь с непривычными для них холодами.

Цвело вишневое дерево. Были еще какие-то незнакомые нам ягодные растения, из которых, скорее всего, изготовлялись ублажающие вкус вина. Кусты их поддерживались столбиками, стволы был окрашены известью.

Между деревьями были растянуты для сушки кожи. На огороде виднелись саженцы летних овощей, – зеленые точки на черноземе, и уже созревшие кочаны капусты, петрушка, укроп и шпинат. Повсюду крутились куры.

Но выделялись из всего этого, главным образом, пасеки. Пчелиные улья были круглой формы, из красной кожи, с угловатыми зазубренными крышками, на которых копошилось множество пчел.

За избой петлял ручей в неглубокой долине, и там, в небольших и мелких прудах гоготали и плавали гуси. Последние пчелы торопились в улья в то время, как мужчины приблизились к избе, обогнули ее, и лай собак вывел из избы ее хозяев. Высокий, худой мужчина с кривыми ногами, наследием верховой скачки в детстве, выделялся также рыжей бородой и пейсами.

Он увидел в руках пришедших флаги с изображением анемонов и колосьев, просиял улыбкой и бросился к ним навстречу, выкрикивая слова благословения, разбросав в стороны руки и громко смеясь, но остановился перед их опущенными лицами и сжатыми губами, и стер с лица улыбку, с беспокойством спрашивая – «Что случилось?»

Мужчины тяжело дышали и были покрыты потом, несмотря на холодный вечер. Они падали с ног от усталости после тяжкого дня.

Ведь прошли девяносто километров за одиннадцать часов.

«Случилась катастрофа», – сказал один из мужчин, – «Убили у нас трех женщин, исчезли двое детей графа».

Рыжебородый опустил голубые глаза в скорби. Затем поднял их и сказал – «Заходите в дом. Вас много, будет тесновато, но мы рассядемся вдоль стен. Я знаю, кто это сделал».

Один за другим, поцеловали они мезузу на боковине двери, вошли в дом, здороваясь в явном смущении, обычном для гостей.

В доме была женщина с черной косой, крупный крепкий юноша лет восемнадцати, мягкий пушок у которого пробивался над его ртом, и две девушки, унаследовавшие голубые глаза от отца Горячий чай был немедленно подан путникам, которые сбросили поклажу, негромко извиняясь, расслабили ремни. Они были абсолютно вымотаны, оттирали платками лица и шеи, источая довольно сильный запах пота, заставивший хозяйку открыть окно и вежливо предложить горячую ванну.

«Чуть позже», – сказали они и попросили хозяина поговорить и прекратить суетиться с угощением, хотя соленые пирожки и притягивали их взгляд. Они жаждали узнать, что происходит.

Он перестал отлучаться в кухню, и начал свой рассказ в то время, как они пили чай и ели пирожки, начиненные овечьим сыром и молотыми орехами.

Глава шестая

«Сразу же скажу, кто похитил детей», – сказал хозяин, – это властитель Самбатиона, мрачное чудовище, которое живет в реке Самбатион, и ему подчинены все ручьи в окрестности. Я удивлен, что вы это не знали, и не проявили осторожность, взяв на себя ответственность за детей графа. Тут проходит граница владений этого чудовища, и он совершает ужасные вещи в этих ручьях, что текут по западным границам нашей Хазарии. Даже на миг не следовало оставлять женщин и детей. Боюсь, что вам придется предстать перед судом верховного дворца.

Он приводит в действие ручьи, подчиняющиеся его голосу, может довести воды до кипения, может углубить и усилить течение. Он командует жабами и превращает людей в морских черепах, и они становятся его воинством. Угри в болотистых прудах закованы в кандалы его власти и бездумно выполняют любой его злодейский каприз. И это лишь часть его злобных замыслов. Лучше всего переходить эти ручьи в пятницу, до наступления субботы. В субботу он не опасен, этот змей. До наступления субботы он занят выпечкой хал, и потому не обращает внимания на тех, кто переходит ручьи. Вас к этому не подготовили?»

«Нет», – сказали пришедшие мужчины почти хором, – «ни о чем нас не предупреждали».

«Но и пятница не всегда безопасна. Если ему необходима жертва, он сделает это и за счет нарушения субботы. С ним договорено – не пускать евреев в Хазарию. Дети, которых он похищает, всегда сыновья принцев, и он продает их вожакам славянских грабительских банд, обитающих в девственных лесах и у болот, за их души, которые он потом превращает в коров. Они продают маленьких принцев властителям южных гор. Горцы немного обучают их и затем продают работорговцам Византии. Там, в дворцах над водами, любят рабов из аристократической касты, но они не осмеливаются держать в рабстве хазарских принцев, и торопятся переправить их в Италию за большие деньги или драгоценности высшей пробы».

«Значит, дети живы», – воскликнул один из мужчин.

«Живы, живы», – закивали остальные.

«Да, они живы, но трудно поверить, что вы сможете их найти».

«Ну, это мы еще посмотрим», – сказал один из пришедших, имя которого пока не стоит называть, чтобы не сбить читателя таким числом имен, тем, более, также думали все остальные из пришедших мужчин.

Хозяин продолжал:

«Когда-то здесь было много демонов. Я жил с отцом. Когда я был совсем маленьким, отец пришел сюда, поставил избу и первые пчелиные улья. Тогда демоны было здесь несть числа, – лесных, болотных, живущих в табунах диких лошадей. Всех демонов этих или пленил или уничтожил мой отец. Он был великим бойцом. Иногда ему помогала кавалерия, присланная Каганом из Итиля, чтобы изгнать демонов из империи. И в течение времени мы их одолели, остался лишь этот бес – змеиное отродье, властитель Самбатиона. От него не так легко избавиться. Прошло уже тридцать лет с тех пор, как отец мой истребил последнего из демонов. Это был дьявол огня, живущий в кострах путников на дорогах. Из-за него была выжжена и возникла Уманская пустыня, которая была абсолютно безлюдной поколение назад. Все, кто зажигал костер у дороги и засыпал рядом с ним, уже не вставал, и обнаруживал себя в преисподней спустя несколько часов и видел, как дьявол огня получает оплату в золоте от самого Самаэля. Отец мой заманил этого изворотливого дьявола в пещере, соблазнив его небольшим костерком, издающим запах хвойных шишек и ароматного воска. Несколько рыцарей Кагана перекрыли тотчас вход в пещеру после того, как туда вошел дьявол огня. Отец же выбрался из пещеры по петляющей расщелине, в то время как дьявол визжал, изрыгал огонь, пытаясь убить отца, который вылез на поверхность, жуя мятную жвачку, чтобы не свалиться в мертвом сне. Сразу же рыцари завалили расщелину большими обломками скал и влажным скалистым щебнем, приготовленным заранее, таким образом, закупорив любые выходы из пещеры. Дьявол огня сидит в ней и никому не опасен. Он все еще подвывает, но вой его слабеет, прерывается, иногда слышно какое-то бормотание. После пятисот лет заключения он превратится в песок. Я завидую будущим поколениям, они будут жить без демонов, без угроз со стороны демонов и страха перед ними. Даже верить не будут, что вся эта нечисть существовала, как не верят в то, что был всемирный потоп, и он может еще возвратиться, и смыть нас с земли, и мы благословляем радугу в облаках благословением без веры, ибо так нас учили наши учителя, и так учили их. Люди хотят слышать правду, но когда им ее рассказывают, они говорят: да это же все придумано, или вообще смеются: ловко ты умеешь сочинять. Читал я об этом в каком-то месте, в сочинении человека, жившего в этих краях. Так или иначе, не осталось почти демонов и скорлупы их, но дьявола этого, Самбатиона, так и не сумели убить. И он победил моего отца тридцать лет назад, в один из жарких дней в месяце Ав, обрушив на него водопад посреди равнины в то время, когда отец готовил этому дьяволу ловушку. Этот дьявол набирал силы из проклятий и ругательств, которые слышал, и есть у него сегодня невероятная мощь от проклятий, произносимых в его адрес на дорогах.

Много лет мы не могли определить, где был промах отца в войне с этим дьяволом. А ведь отец мой были истинным героем, который ничего и никого не боялся, будь то зверь или человек. И вот, десять лет назад прислали мне книгу из Итиля, я покажу вам ее позже, и там записали величайшие знатоки демоны из института стратегических исследований, все, что можно узнать о Самбатионе. Главный материал был собран из допросов демонов, которые были закованы в цепи из чистого серебра в хрустальных пещерах в утесах над нашим южным темным морем. Пытками, угрозами, но и умиротворением добились того, что они раскололись. Существует ключ, благодаря которому можно добраться до дьявола и убить его. Записали все в книгу. Оказывается, убить его можно, как любого беса, если знать, что на него действует смертельно. Не создают беса без того, чтобы не знать, чем его можно умертвить.

Но для этого нужен девятнадцатилетний юноша из села, соседствующего с Иерусалимом, опытный боец. Если он поразит дьявола стрелой, кремневый наконечник которой стёсан из двух утесов – одного в Негеве, другого – в Галилее, скукожится и высохнет этот повелитель тьмы и черных бездн, и умрет. И тогда откроются все реки и ручьи, которые не дают проходу евреям с запада прийти сюда и жить с нами в великой иудейской империи. Но нет у нашего Кагана достаточно денег и истинных бойцов для защиты империи, да и нет времени, чтобы отправить делегацию в страну Иудею на поиски этого села в Иерусалимских горах. И там отыскать юношу девятнадцати лет, который еще не забыл искусство войны и отлично стреляет из лука, чтобы попасть в дьявола, бесящегося среди сильных струй воды, и прикончить его одной стрелой, раз и навсегда».

Мужчины с большим вниманием слушали рассказчика, не прерывая его. Много предыдущих планов было изменено после этого рассказа.

* * *

Тем временем, девушки объявили, что купальня готова. В течение часа все помылись, и выстиранные их одежды после стирки сушились снаружи.

Домашняя атмосфера, усталость после тяжкого похода, не говоря уже о горячей воде, заставили всех провалиться в сон. В доме не было места всем шестерым, потому мужчины спали на свежем воздухе, без охраны, полагаясь лишь на собак, на покой страны Хазарии и на уверения хозяина, что псы не дадут чужаку приблизиться, войдут в бешенство до того, что перегрызут ремни.

Мужчина спали на земле, закутавшись в меховые шубы, и утренний холод их не пробрал.

Лишь с восходом солнца многие проснулись, и увидели над головами полотняный навес, закрепленный колышками в земле, так, что солнце не слепило в глаза, и не могло их уморить жаром в их шубах. Они выползли из шуб, из-под навеса, взъерошенные, сидели, протирая глаза. И смеющиеся девушки, менее стыдливые, чем вчера, говорили им: «Доброе утро, сейчас принесем вам медовые пироги и кофе.

«Нет, спасибо», – отвечали мужчины, – мы не хотим вас беспокоить и загружать лишними заботами, у нас есть своя еда».

«Какие могут быть беспокойства и заботы? – отвечали девушки. – Знаете ли вы, сколько у нас медовых пирогов? Горы».

«Мы должны продолжать наш путь», – бормотали мужчины, вспомнив, что все еще не решили, когда выходить.

«Оставайтесь еще немного», – говорили девушки голосами, в которых чувствовалась ласковость, искусно скрываемая. Тяжело было встать и вот так, сразу, покинуть гостеприимное место.

«Подождите, пока вернется наш отец и братья», – продолжали девушки, уже чувствуя, что их желания побеждают и добавляя доводы, – они вам должны еще кое-что рассказать, что важно для вас. Мы живем в этой пограничной полосе много лет, и вам следует еще услышать несколько советов».

Ну, конечно, не это было главным поводом, заставляющим их не торопиться в путь, но это давало истинным доводам верное направление, так, что причина их задержки открылась им самим.

Глава седьмая

Одну из девушек звали Дебора, а другую – Эстер. Деби и Эсти. Деби было восемнадцать лет, Эсти – шестнадцать с половиной.

«В кого ты влюбилась?» – спросила вечером Дебора Эстер деловым голосом, как бы говоря, вперед – за дело. Они сидели во дворе, в ночном мгле, после того, как мужчины ушли спать.

«Скажи ты первой, – сказала Эсти, сорвала горсть травы, и, смеясь, швырнула ее в Деби.

Деби, словно бы сама удивляясь тому, что собирается сказать, почти зашептала голосом, парящим от скрытого наслаждения: «Я влюбилась в этого, который сидел около отца, с черными глазами, кучерявого. Не так уж он красив, но есть в нем что-то, шрам на щеке («Ихс», – сказала Эсти). Он так смотрел на меня. Он думал, что я не чувствую этого. Зовут его Давид».

«Он? – удивилась Эсти. – Да, я заметила, что он без всякого стыда смотрел на тебя. Я думаю, он вообще ничего не слышал из того, что рассказывал ему отец».

И обе смеялись.

«Теперь твоя очередь», – сказала старшая. Они говорили, почти прижавшись головами, почти неслышными голосами, скорее, шевелением губ. Некоторые из слова обозначали знаками, это был древний способ девушек обмениваться словами, которые никто не должен слышать в домах с тонкими стенами, в которых проживали большие семьи, в домах, скорее похожих на общежития в дни средневековья во всем мире, особенно в Хазарии, где стены были из кожи и дерева. Это, пожалуй, были не дома в истинном смысле этого слова, а, скорее, шатры.

«Ладно, – протянула Эсти, – есть там парень по имени Ахав. У него такие гладкие щеки, золотистые волосы. Сладкий такой».

«Кто это? Я не заметила».

И они стали искать другие признаки, чтобы определить, о ком идет речь.

Страницы: 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

Это издание из пяти частей содержит написанную в жанре «исторического боевика» историю российского т...
Развитие клиента, или Customer Development – сравнительно новый подход к построению компаний. Он поз...
Казалось бы, о нем известно все. Советский эстрадный и театральный актер, режиссер, сценарист, юмори...
В рассказах Орциона Бартана пульсирует страстная, горячая кровь Тель-Авива....
Герои Нины Горлановой и Вячеслава Букура не совершают ничего исключительного. Они всего лишь живут в...
Сегодня, когда практически все делопроизводство перешло с бумажных рельсов на электронные, искусство...