Молодой маг Хедин Перумов Ник
Но даже богу, даже Древнему, нужно какое-то обзаведение. Одежда и утварь, оружие и прочее. Раньше Отец Дружин часто пировал в Асгарде, но никогда не ощущал настоящего голода – а теперь пришлось узнать, что это такое.
Что ж, ему, богу Одину, не привыкать странствовать. Посмотрим, на что годятся мои руны…
Так началась дорога Старого Хрофта. Он шёл куда глаза глядят и помогал, как мог. Лечил, учил, наставлял, подсказывал. Предсказывал – погоду, когда и что сеять, предупреждал об опасностях. Принимал с благодарностью то, что ему давали, усмехаясь в густые усы.
И отчего-то руки тороватых купцов сами тянулись к кошелю, чтобы заплатить побольше.
Появились в доме у Хрофта и глиняные чаши, и серебряные кубки, и меха, чтобы покрыть постель, и прочее. На поясе же висел меч доброй работы гномов из Кольчужной горы; живи да радуйся, бог Один! Чего тебе не хватает? Семьи? – но ты всё равно был одинок, никто не знал всей глубины твоих помыслов. А если пожелаешь, то легко найдёшь ту, что согласится согреть твоё ложе.
Но Отец Дружин оставался один.
Он помнил их с Локи разговор в Утгарде, помнил надменного хозяина. И знал, что просителем являться нельзя, ни в коем случае. Нужно искать встречи, но той, что поистине подарит судьба.
(Комментарий Хедина: да уж. Являться к магам Поколения и в открытую предлагать им восстать против Молодых Богов – с такой просьбой являться и в самом деле нельзя. Потому что Великий Предел оставался Великим Пределом – как я теперь понимаю; разделяй, но не враждуй. Это оставалось девизом Древних, это относилось и к нам. Потребовался неистовый Ракот, Ракот Восставший, что дерзко посягнул на незыблемость этой истины…)
Но время подтачивает, подобно текучей воде, самую тяжкую, самую неизбывную, казалось бы, ненависть. Ждать бесконечно Старый Хрофт не мог. Годы и века не властны над ним – пока не властны! – но что, если вместе с голодом не явится в один прекрасный день и смерть? Смерть от старости?
(Комментарий Хедина: не явилась. Отец Дружин бодр, крепок, чего и всем желает.)
И в один прекрасный день Старый Хрофт отправился на север.
Он долго стоял на Гнипахеллире, возле распахнутого и ничуть не изменившегося зева приснопамятного Чёрного Тракта. Нет правительницы Хель, но страна её осталась, остались залы мёртвых. И остался Гарм, чудовищный пёс, первый страж мрачной страны. Дочь Локи не взяла его с собой на Боргильдово поле, а Молодые Боги, очевидно, не озаботились найти иного охраняющего.
Всё так же влекутся караваны мёртвых к тёмному зеву пещеры. Безразличные ко всему, глаза их смотрят вглубь собственной памяти, горько печалясь о навсегда ушедшем. Им не на что надеяться – нет больше Валгаллы, нет зала храбрых, не выпить больше хмельного мёда на пиру бога Одина, коротая время в ожидании Рагнарёка.
Всех, всех тянет к себе гнилая тёмная яма Хель. Кто правит там теперь? Или никого нет? Но так не бывает, в страну мёртвых по доброй воле не отправятся даже мертвецы.
Старый Хрофт заставил себя поворотить коня. Соблазн казался слишком велик – промчаться вновь по тёмному тракту, взглянуть на того, кто теперь распоряжается с трона дочери Локи, – и воздать по заслугам.
Нет, нельзя. Ярмина, может, и наивна, но если слова её правдивы – древний бог Один и в самом деле более не занимает никого в этом мире.
Что ж, отсюда, с полей Гнипахеллира, начиналась дорога, о которой Отец Богов размышлял ещё в самые ранние свои годы, в начале начал, когда только возводился Асгард.
Дорога к Лунному Зверю, Первомагу, даровавшему великое искусство народу Ванахейма. Асы не взяли у Великого Древнего ничего, довольствуясь рунами, открытыми самим Одином, и тем, что постигли сами, отталкиваясь от них.
В час, когда кажущиеся безжизненными лабиринты скалистых ущелий заливает ледяной лунный свет, а меж камней сверкают добела очищенные кости, Старый Хрофт звал лунных волков – чтобы они показали ему дорогу.
(Комментарий Хедина: а вот тут скорее всего всё верно. Потом бог Один научит этому приёму и меня, только я пойду куда дальше.)
Казалось бы, чего легче! Луна – вот она, в небесах. Солнце мёртвых, волчье светило – по-разному называют её, а суть одна: недобра Луна и частенько враждебна человеку. Или не человеку, но принимающему его облик Древнему Богу.
Первомаг пребывал как бы и в Хьёрварде, и вне его. Луна Внутренняя, загадочная сестра-близнец королевы ночного неба, но невидимая никому, кроме лишь магов, – там дом Зверя.
(Комментарий Хедина: Отец Дружин вновь ошибся. Луну Внутреннюю могли увидать – в бытность мою Истинным Магом – и простые сметные колдуны, шаманы, знахари, травники и вообще все, кто знал, как отделить сознание от тела.)
Тропа к Лунному Зверю вилась змеёй меж невиданных пропастей и бездн, меж провалов, где дышала, глядя вверх тысячами жадных глаз, живая темнота. Звёзды над головой Старого Хрофта то исчезали, то появлялись вновь, вспыхивая новыми, причудливыми созвездиями, то исчезали, растворяясь в чернильном мраке. Здесь всё дышало магией, всё из неё состояло. Огромная иллюзия, морок, раскинувшийся на тысячи лиг… а может, напротив, туго свёрнутый клубок путей на крошечном пятачке меж скал Восточного Хьёрварда.
Первомаг постарался на славу.
(Комментарий Хедина: тропа к Лунному Зверю в мои времена всегда была настоящей, протянувшейся через Межреальность.)
Слейпнир мчался во весь опор, нагнув голову, словно от сильного ветра. Блистающие равнины росли, приближался и исполинский агатово-чёрный утёс, на котором распростёрлось огромное жемчужно-серое тело.
Он и в самом деле походил на волка, старого полярного волка с густой сероватой шкурой и опалово-золотистыми глазами. Но если смотреть на него пристально и взглядом не смертного колдуна или Истинного Мага, а Бога, пусть даже и лишившегося трона, – то увидишь совсем иное.
(Комментарий Хедина: что там мог увидеть такого Древний Бог, что оставалось сокрыто от моего Поколения? Должен признаться, потом, уже после битвы в Обетованном, я никогда не беспокоил великого Древнего. Пусть пребывает в покое. Он крепко помог мне в своё время, дав воспользоваться своей магией, причём воспользоваться не просто так, а для войны, для противостояния с моим же Поколением. Мне тогда удалось серьёзно расстроить планы тех же Макрана и Эстери; и после этого, уже сделавшись Богом Равновесия, я к Первомагу не обращался. Как и не использовал никогда очень многое из того арсенала, коим отнюдь не брезговал ни во времена Ночной Империи, ни позже, когда воплощал свой План и старался освободить Ракота.)
Ты увидишь множество обличий под вроде бы волчьей шкурой. Мелькнёт драконья чешуя, янтарный глаз хищной птицы, пасть левиафана, оперенное крыло. Словно под обликом великого волка кроется ещё тьма совсем иных существ.
Отец Дружин услыхал глубокий вздох. Огромное тело шевельнулось, лобастая голова поднялась от передних лап, совсем не волчьи, по-драконьи разумные глаза в упор воззрились на бога Одина.
«С чем ты пришёл, Павший?»
Старый Хрофт склонил голову. Первомагу не требовалось ни прятать собственную силу, ни выставлять её напоказ. Он сам был силой, чистой силой – и ничего больше.
«Ты ведь никогда не попросишь о помощи, бог Один. Я ждал тебя, когда ты собирал полки на Боргильдову битву. Но ты не пришёл, явив тем, что нуждаешься в истинной победе, не просто в победе, но в своём иконном праве на неё. Я редко говорю, бог Один, но тебе скажу словами: в чём твоя нужда?»
Тысячи тысяч вопросов. Самых разных, начиная с…
С появления Гулльвейг. С магии ванов. С самого начала начал.
Но вместо этого Отец Дружин лишь вновь склоняет голову.
– Первейший, я ищу Истинных Магов. Кто, как не ты, исток магии, можешь указать к ним дорогу?
Волк словно бы слегка усмехнулся.
«Я не исток магии. Исток магии лишь один – Творец, истинное первоначало. Я только отражение тени его теней. Породивший меня распорядился так».
– Породивший тебя? – не удержался Старый Хрофт. – Кто же твой отец, Первейший?
«Великий Дракон, – последовал ответ. – Великий Дракон, чьё призвание – знать и помнить. Но ты спрашивал об Истинных Магах, – вдруг переменил тему Зверь. – Знай, их дом – Замок Всех Древних, что на вершине Столпа Титанов. Дорога туда далека и опасна даже для тебя, бог Один».
– Я не страшусь ничего, – сухо уронил Отец Дружин.
«Мне это ведомо. Как и то, что ты не остановишься ни перед чем, чтобы отомстить, бог Один. Но берегись, та сила, что позволит тебе отмстить, тебя же и поглотит».
Взгляд многосущностного волка пронзителен и прям.
– Я не стра… – вновь начал было Старый Хрофт, но Лунный Зверь внезапно перебил:
«Ты не страшишься, и зря. Потому что дело не в тебе, а в живущих на смертных равнинах. Отвечать им, а не тебе. А они не знают, почему и за что должны отвечать».
– Живущие на смертных равнинах? – озадаченно переспросил вчерашний хозяин Асгарда. – Должны отвечать?
«На кого обрушат Молодые Боги свой гнев, когда догадаются о твоих замыслах, владыка Один?»
– На меня, конечно же, – пожал плечами Отец Дружин. – На кого же ещё?
Зверь долго смотрел на него в упор диковинными, не человеческими и не звериными очами.
«Они придут, чтобы карать. Нет, не тебя, бог Один. И тогда ты вспомнишь мои слова. Но всё равно, магии нужно движение. Без него падёт всё, и само сущее перестанет быть. Ты найдёшь Истинных Магов… или они сами найдут тебя. Найдут, когда реки Хьёрварда потекут кровью».
Единственный глаз Отца Дружин тяжело смотрел прямо в зрачок Первомагу.
– Ведомо ли тебе имя Гулльвейг?
«Ведомо».
– Кто она?
«Первоначало, как и я».
– Чего?!
Но Зверь безмолвствовал. Миг – и он начал отдаляться, отдаляться, отдаляться, словно неведомая сила мягко, но неуклонно толкала Отца Богов вместе со Слейпниром прочь, вниз по их тропе, обратно в Митгард и землю смертных.
(Комментарий Хедина: старые подозрения оправдались. Лунный Зверь в рассказе Старого Хрофта называет себя отпрыском Великого Орлангура. Называет своими собственными словами. Странно – Первомаг никогда не снисходил до разговора, скажем, со мной. Делился собственной магией, да, но говорить – ни за что. Признаюсь, в тот миг я даже ощутил нечто вроде зависти.
Тем не менее Лунный Зверь не стал помогать Старому Хрофту впрямую. Не открыл, где дорога к Столпу Титанов, не сказал, как отыскать Истинного Мага по творимой им волшбе. Говоря по-простому, Отцу Дружин пришлось отправиться несолоно хлебавши. Но сам он, похоже, этого просто не понял. Про «реки», что «потекут кровью», – несомненно, не больше, чем красивые слова. Лунный Зверь никогда не занимался предсказаниями или пророчествами.
А вот «первоначало» Гулльвейг… Сказать по правде, я слегка встревожился. Старые, давно забытые «начала» имеют неприятное свойство проявляться в самый неподходящий момент.)
Лунный Зверь помог. Помог несказанно – бог Один возвращался от него с мрачной, угрюмой радостью, подобно берсерку, предвкушающему последний кровавый бой и вознесение в Валгаллу, столь часто видимую им во снах или в извивах тумана, поднимающегося над полем битвы.
Первомаг указал, где искать. Дал понять, что делать, что должно случиться, чтобы не он, Отец Богов, явился к порогу этого их «Замка Всех Древних» жалким просителем, нет. Они, Истинные Маги, должны сами найти его, они должны просить его, не он.
Как и положено богу Одину.
(Комментарий Хедина: я читал это с улыбкой. Старый Хрофт оставался всё тем же Одином, хотя в дни перед падением Ямерта и компании он сам яростно это отрицал.)
Что ж, он может подождать. «Реки потекут кровью», х-ха! Рано или поздно это случится, и скорее рано, чем поздно – потому что узурпаторы остаются узурпаторами. Кого-то они купят, кого-то запугают, кого-то убьют – но всех они не смогут ни купить, ни запугать, ни даже убить.
(Комментарий Хедина: что-то за моими записями уже начинает исчезать исходный текст. Но что поделать, если Старый Хрофт стал заговариваться, утверждая какие-то совершенно наивные, если не сказать безумные вещи? Упорядоченное прекрасно себе признало Молодых Богов! Потребовались века и тысячелетия, пока наконец мой План… (зачёркнуто) Судьба не распорядилась к их падению. Ямерт и его присные именно что купили одних, запугали других, а третьих убили. Правда, я бы добавил, что громадное большинство их правление просто устраивало – до поры до времени. Пока само Упорядоченное, как поведал нам Великий Дракон в день решающей битвы, не отвернулось от них.)
И рано или поздно, но простые смертные сами пойдут войной на захвативших власть над их мирами. Потому что Древние Боги понимали живущих под их рукою, а Ямерт не поймёт никогда. Потому что бог Один и другие асы родились от соприкосновения исходной искры Творца с тёмной плотью безжизненных до срока миров, они несли в себе правду сущего, а Молодые Боги явились, сотворённые из ничего, из мысли и света. Они несли с собой не правду, а слепой Закон.
(Комментарий Хедина: Старому Хрофту, наверное, просто очень хотелось так думать. Сотворение Ямерта и его родичей «из мысли и света» ниоткуда не следует. Очевидно, Отец Дружин слишком впечатлился увиденными на Боргильдовом поле призраками.)
Богу Одину, Одинокому Богу, теперь оставалось только запастись терпением и ждать. Но… не слишком долго. Месть не может обратиться в ледяной монумент вечности. Где бы ни пребывали сейчас Фригг, Фрейя, Тор, Локи, Хеймдалль – они не могут не страдать, пока их смерть не отомщена. Именно таков естественный порядок вещей, и по-другому быть даже и не может.
III
(Комментарий Хедина: пергамент исчезает. Тонкие листки чистого золота, в нём выдавлены ряды элегантных причудливых рун, вихрящиеся завитки, резкие росчерки, тщательно отделанные «точки» – в виде ромбиков или пятиугольников. Составители манускрипта не пожалели на него ни сил, ни материалов, ни времени, а вдобавок ещё и зашифровали текст. Даже мне пришлось попотеть, прежде чем получилась осмысленная история.
Писали её, разумеется, альвы. Впрочем, их я подозревал с самого начала – они испытывали поистине магическую тягу к роскошной отделке своих летописаний, как и к придумыванию невообразимых алфавитов и систем письменности. Здесь я столкнулся с какой-то их сектой, или исчезнувшей ко времени моего с ними знакомства, или полностью изменившейся. Причём текст был зашифрованной копией не дошедшей до нас эльфийской рукописи, явно позаимствованной альвами у хозяев, причём с их собственными «комментариями» в адрес создателей-эльфов.)
«Внемли, ибо деяния Богов, записанные Аннтиэ, драгоценны для нашего дела. Аннтиэ расточительны, превыше всего ставя довольство и удовольствия, как разума, так и тела. Сей манускрипт Аннтиэ весьма важен, Великая Работа сможет благополучить от него. Потому внемли.
Так говорит Леммиальфи, называвший себя перворождённым из Кора Серебряного, каковой Кор непременно будет превзойдён мастерами нашего народа:
“В день Звенящих Кристаллов, в месяц Пламени, в год Чёрного Змея, ушёл правитель Кора Аэтин Аэртаммо. Скорбь охватила всех, ибо правил он мудро, справедливо и, хотя имел детей, срок его тронного времени ещё не истёк. Однако с Боргильдовой Битвы, куда повёл он немалый отряд нашего народа, правитель Аэтин пребывал в глубокой неизбывной печали. Неустанно оплакивал он бессмысленную гибель множества славных воителей и, хотя нам, Перворождённм, это несвойственно, копил чёрную злость на того, кто повёл их к верной гибели, – павшего бога Одина, что обманул всех нас и обрёк на ужасную смерть.
Серебряный Кор облачился в траур. Серые туманы, собранные лучшими мастерами ветра и воды, закрыли его блистающие улицы. Перворождённые закрыли лица, надели белые одежды и погрузились в туман, давая волю слезам. Старший сын ушедшего правителя, Синноэме, наотрез отказался наследовать своему отцу, заявив, что отныне посвятит себя оплакиванию его безвременного ухода.
Печаль и безысходная тоска овладели тогда Серебряным Кором, а за печалью, не находящей утешения, как всем известно, приходит гнев”.
(Комментарий Хедина на отдельном листке пергамента, тщательно прикреплённом крохотными заклёпками к золотому листу: эльфы остаются эльфами. Хлебом не корми, дай поиспытывать возвышенные и трагические чувства. Кои вдобавок так легко оборачиваются «гневом».)
“Нежный розовый свет озарил тут крыши дворцов Серебряного Кора, и крылатая дева, прекраснее самой любви, вдруг опустилась на площади. Столь удивительно совершенным казался её лик, что обитатели Кора едва не забыли о собственной скорби; а осознав, что едва не забыли, разгневались. Ибо не должно в день скорби и траура обнажать красоту без надобности, оскорбляя душу ушедшего.
Красавица воскликнула – почему же закрыты туманом скорби просторы чудесного Кора, прославленного далеко за пределами ведомого его хозяевам? Не зная, кто она, но понимая её могущество, жители города ответили сдержанно, поведав крылатой деве о своей скорби и почтительно прося удалиться, не нарушая их печали. Но дева лишь рассмеялась, сказав, что она – Ярмина, дочь великого Ямерта, и что она полюбила красоту прекрасного Кора, а его жителям надлежит не печалиться, а радоваться – ибо тот, кто сражался против её великого отца, владыки сущего, раскаялся в собственных деяниях и, освободившись от тягости свершённого, теперь, конечно, должен будет провести искупительное время в подземном царстве, откуда будет в своё время освобождён самим Ямертом. Сейчас же они все, все обитающие в Коре, должны помнить, что великий бог солнечного света в своей несказанной милости простил им их войну против него, ибо зло, бывшее в них от древних лжебогов, побеждено также. И что в Коре надо бы возвести достойный храм в честь доброго Ямерта, а также и других истинных богов, пришедших с ним. И этот храм, добавила крылатая дева, должен стать прекраснее всего, что довелось построить каменщикам Кора за все времена.
И после этого она взмыла вверх, мгновенно скрывшись из глаз.
Слова прекрасной Ярмины породили немалое смущение и раздор. Иные стали говорить, что, раз Боргильдова Битва была проиграна, надо слушать волю новых владык Хьёрварда, построить затребованный ими храм и совершать там поклонения.
Однако другие, более крепкие сердцем, рекли, что, явившись незваной в день скорби, дева Ярмина оскорбила всех жителей Кора и память их доблестного правителя, а потому ничего строить нельзя, ибо эльфы никогда не были ничьими рабами, а бог Один, хоть и повёл их на битву, никогда не требовал никаких храмов, довольствуясь тем, что они предлагали ему сами, по велению сердца.
Третьи, споря с первыми и вторыми, утверждали, что надлежит прибегнуть к хитрости – храм возвести, но не вкладывать в работу никакого старания и поклонений в нём не совершать, а, собираясь там, напротив, укреплять свои сердца, обращаясь к памяти храброго правителя Аэтина.
Четвёртые вообще решили, что пора бежать куда глаза глядят, пока гнев новых владык не стёр прекрасный Кор с лица земли. Пятые же просто плакали, и рвали на себе одежды, и бросались лицом вниз на роскошные покрывала, обильно орошая их слезами.
И так возникла великая замятня в Серебряном Коре, а в сердцах его жителей родился гнев на думающих инако, и сперва они стали называть друг друга обидными именами, а потом дело дошло даже до дуэлей.
В конце же концов возобладали именовавшие себя «Рассудительными», твердившие, что сладить с волей новых богов у Перворождённых нет никакой возможности, и если они хотят жить, то следует покориться.
Но твёрдые духом ответили, что ни за что они не станут делить прекрасный и гордый Кор с такими трусами, и, взяв своё имущество, они покинули град, выбрав добровольное изгнание. Покидая же Кор, Неукротимые, как прозвали они себя, говорили, что не успокоятся, пока не увидят конец власти Ямерта, ибо подобное оскорбление смыть можно только кровью.
Своим предводителем Неукротимые избрали младшего сына ушедшего правителя, Тионнаро, давшего клятву во что бы то ни стало дожить до того дня, когда, как он рёк, небеса Хьёрварда вновь станут свободны.
Неукротимые покинули Кор и с тех пор, по слухам, странствуют по землям смертных, побуждая их к неповиновению Молодым Богам, как стали именоваться Ямерт и пришедшие с ним”.
Так повествует Леммиальфи из Кора, и слова его должно запомнить нам, альвам».
(Комментарий Хедина: дальше в книге идёт драконья чешуя – не настоящих драконов, драконейтов, недодраконов, отринутых самим драконьим племенем как неспособных достичь высот силы дракона истинного. Такую использовали гномы Кольчужной горы, когда одолели нападение целого их выводка – в дни задолго до моего Поколения. Чешуя недодраконов не пригодилась подземным мастерам ни для доспехов, ни для чего иного, зато оказалась отличным писчим материалом.)
«Я, Дарбран, мастер мечей, гном Кольчужной горы, пишу здесь. Мой рассказ о боге Одине, Отце Дружин, каким мы запомнили его в преддверии Дня Гнева. Он появлялся внезапно и внезапно исчезал, но мне казалось, что наша Гора чем-то влечёт его, даже больше, чем неведомый нам дом.
В те годы о Древних Богах помнили куда крепче, чем сейчас, когда само их прозвание стремительно уходит в небытие. Память народа гномов цепко хранила рассказы о наших мастерах, украшавших залы Асгарда; статуи их навечно остались в покоях Кольчужной Горы.
Бога Одина я увидал впервые совсем ещё молодым, голощёким гномом, кому не можно открывать рта на советах старших, а в кузне дозволяется только подтаскивать уголь к горну да выгребать прогоревший шлак. Ну, ещё мести пол, конечно же. Был я тогда в учениках у знатного мечника Браддара, редкостного умельца и столь же редкостного ворчуна и придиры. У него всякая вина оказывалась виновата, а в углу мастерской стояла отполированная увесистая палка со следами срезанных сучков. Сколько раз она погуляла у меня по спине, сейчас даже и не упомнить…
В общем, к моему мастеру бог Один прискакал тогда заказывать меч. У него уже был один, но когда старому воину достаёт того оружия, что у него уже есть? Тем более что в тот раз бог Один привёз кое-что, потому что простого клинка ему уже не хватало. Привёз он магические ингредиенты, какие – мне тогда знать не полагалось, старый мой мастер делиться секретом не стал, так и помер, не сказавши ни слова.
Но переполох в мастерской тогда случился преизрядный, как сейчас помню. Верно, бог Один послал весть к Браддару заранее, и тот, согнав всех нас, младших учеников, голосом скрипучим, как у человеков тележная ось, кои они вечно ленятся смазывать, приказал, «чтоб пол и вообще всё, что есть, языками вылизали!» – и внушительно этак помахал дубинкой. Делать нечего – пока у тебя борода до кадыка не доросла, ты только с такими же говорить и можешь; взялись мы за дело. Был у нас один гном, Дантар именем, сильный, как три драконейта, и столь же глупый – он, бедолага, и впрямь пол вылизывать принялся. Мы, конечно, дурака останавливать не стали – за тупость собственную только ты сам в ответе.
Сам мастер Браддар куда-то убежал, а другие его ученики, постарше нас, уже с бородами, накрывали тем временем стол. Кабана, целиком жаренного, притащили, пива аж три бочки – мы чуть слюнями не захлебнулись, нам-то, голоротым, только хлеб, конина да разбавленное ячменное бродило и полагалось в ученичестве. Мол, сытое брюхо к ученью глухо. Ага, выучишься тут, когда в пузе бурчит громче, чем жернова на крупорушке.
Одним словом, стол накрыли такой, что Дантара нам аж держать вчетвером пришлось, пока он чего не слопал. Потом ляжу – дверь открывается, и входит старик, высокий, спина прямая, совершенно седой, синий плащ на плечах да шляпа с широкими полями. Как вошёл – меня мало что не обожгло. Это бог Один слова на приветствия не тратил, дал нам увидать часть своей силы. Мы все оцепенели сперва, потом, конечно, стали кланяться. А Браддар только что пол бородой не вымел, подхалим этакий.
Сели они за стол, стали разговоры разговаривать – про окрестные земли, про людей, про эльфов и альвов, кто чего покупает, где какие цены на оружие, на броню, куда выгоднее готовое сбывать, а кто оптом дешевые заготовки для клинков возьмёт, какие у нас самые начинающие ученики куют. Мы стоим, глаза в пол, потому что Браддар нет-нет, да как зыркнет на нас и палку исподтишка покажет.
И вот как беседа у них шла, так выходило, что дела у всех – хуже не придумаешь. Старые пути, понятные, какими магия ходила, переплело, запутало, иные заклятия не работают, иные работают, но так, что лучше б и нет; беда за бедой, где неурожаи, где сушь, где ливни да гниль, где разбой, где чудища неведомые лезут. Понастроили всюду храмов да святилищ, однако что-то не очень эти Молодые Боги пока помогают. Жрецы говорят, мол, плохо хозяев молим, без истинного прилежания, без души, без огня. Бубним заученное, да и только. А многие, рёк мой мастер, вспоминают добрым словом богов Древних, о которых от родителей слышали, а те – от дедов-прадедов, где память хранят, как у нас, гномов. У мастера Браддара, оказывается, пращур, прапрапрапрадед туда ходил, на битву великую, ходил, да не вернулся. Стал я тогда считать, сколько ж лет прошло – нас, голощёких, до летописей тогда не допускали, – да сбился. Раньше-то, сказывают, гномы куда дольше жили, и пятьсот годков, и шестьсот, а случалось, и через семь веков переваливали; но три тысячи самое меньшее у меня выходило.
Словом, плохо всё. Нас, в Кольчужной горе, общее горе меньше затронуло, хотя покупатели дорогое оружие, князьям да королям впору, куда меньше брать стали. Ну, нам-то хорошо, мы на подземном тепле давно уже грибы навострились выращивать, мхи съедобные, водоросли из подгорных прудов, рыбу опять же разводить научились; а многим гномам куда горше пришлось. Золото с каменьями есть не будешь, пошли в люди, работать кузнецами за прокорм, подковы да топоры с лемехами ковать.
Слово за слово, однако поднялся потом бог Один и говорит: мол, брал я у вас в горе Кольчужной уже один меч, сослужил он мне добрую службу, а теперь ещё лучший надобен. Что ж, отвечает мастер Браддар, скажи только, гость дорогой, всё сделаем. Чем эфес украсить, а чем – оголовок? Красными рубинами, синими сапфирами иль зелёными изумрудами?
Засмеялся тогда бог Один так, что стены затряслись. Славно пошутил ты, мастер Браддар, говорит. Не нужны мне ни рубины, ни сапфиры, ни даже зелёные изумруды. Взгляни-ка ты сюда, мастер Браддар, да хорошенько взгляни! Взгляни, что я тебе привёз, и скажи, что с этим сотворить сможешь?
Достал небрежно из-под плаща синего что-то, завёрнутое в мягкую кожу, да и бух на стол. Мала вещица, а весила явно немало, даже богу Одину пришлось поднатужиться. Разворачивай, говорит, мастер Браддар. Взгляни да и скажи мне: что ты с ним сотворить можешь?
Мы все, конечно, шеи вытянули, замерли, пошевелиться боимся. Мастер Браддар кожу развернул неспешно, да и застыл, рот разинув. И было от чего!
Заплясало по стенам мастерской дивное золотое сияние, мягкие закатные волны покатились туда-сюда, и так всё это переливалось, так светилось да блистало, что все мы едва рассудка не лишились. Хорошо, мы, гномы, к магии устойчивы, не сразу и не вдруг поддадимся, даже очень сильной.
Недолго смотрел мой мастер на неведомую вещицу, запахнул скорее кожу и лицо руками закрыл. А бог Один смотрит так на него пристально, да и говорит, мол, что это ты, кователь, что смутило тебя? Власть злата? Так ведь эта вещица не просто так, не на дороге найдена, но с боя взята. Взята у самой ведьмы Гулльвейг, если слыхал ты это имя.
(Комментарий Хедина: вот так так! Ай да Старый Хрофт, ай да Отец Дружин. А молчал, молчал всю книгу, ни словом не обмолвившись, что, верно, искал эту самую Гулльвейг, искал и в конце концов нашёл-таки. Нашёл и заполучил некий амулет или талисман, а может, кольцо – но явно какой-то могущественный артефакт. Молодец, что и говорить. Но почему же не написал об этом сам ни слова?)
Сделался мастер Браддар белее мрамора и говорит, мол, слыхал, слыхал, как же не слыхать? Среди тех, кто работает с магией, кто куёт настоящие мечи, имя её в ходу. Говорят, что под разными обличьями ходит она меж людей, ищет способных к волшбе девчонок, собирает да на ведьм учит. От тех ведьм бывает людям и вред, и польза, в равных долях. Но, болтают, если кто из мужей встанет у неё на пути, несдобровать и ему, и всей родне, и селению…
Усмехнулся тогда бог Один, да так, что меня словно ледяной водой окатило от страха. Глаз его единственный на меня смотрел, да не смотрел, насквозь прожигал! Тут-то я и услыхал, как он говорит, мол, у меня с той Гулльвейг давние счёты, не знал, что снова свидеться с ней придётся, не гадал, а тут понял, что без древней магии мне никак, вот и стал разыскивать. Оказалось, что мутят народ сильно её ученицы, ведьмы, даже на жрецов пресветлого Ямерта нападают, даже святилища их жгут.
Покачал тогда головой мой мастер и говорит, дескать, как бы не пришлось за те выкрутасы нам всем расплачиваться. Не вернулся мой пращур с Боргильдова поля, зато сын его много потом рассказал о первых днях власти Ямерта в Хьёрварде. Гневен бог солнечного света, ой, гневен и не терпит прекословия, а уж если его святилище чем оскорбить… а тут жечь вздумали!
Вздохнул тогда бог Один. Сказал, дескать, я с Гулльвейг при встрече о том же речи вёл, да только она меня не послушалась. Вот только всего и добыл, что эту фибулу, которой она плащ застёгивала.
Небось, говорит мастер Браддар, бились вы крепко, ты и она? Распахнулся, наверное, плащ её, фибула и слетела?
Ничего не сказал на это бог Один, только усмехнулся криво. Возьми, говорит, вещицу, да и кинь в расплав. Посмотри, может, на что и сгодится для моего нового меча.
Сгодится, кивнул мой мастер. Отсюда вижу, не может не сгодиться!
Ну, а как мы богу Одину его Золотой Меч ковали, это уже совсем другая история…
(Комментарий Хедина: Старый Хрофт не стал ничего писать о встрече с Гулльвейг, и я думаю, неспроста. Что-то случилось меж ними такого, чего он не дерзнул доверить даже этой донельзя откровенной книге. К тому же, полагаю, рассказ гнома сюда попал не из-за Гулльвейг, а поскольку говорилось в нём о разгорающейся в Хьёрварде войне против новых владык. Так или иначе, недовольные зашевелились, ропот стал нарастать…
Однако не всё выходило так просто. Эльфы Серебряного Кора поднялись и разделились из-за события хоть и не рядового, но никак истинной причиной раскола, разделения и рассеяния послужить не могущего; люди Хьёрварда страдали от засух или наводнений и в прошлые времена, особенно если вспомнить, что гримтурсены частенько прорывались из Ётунхейма, насылая на людские области ледяные шторма и ураганы, на корню губившие посевы, обрекая целые области на лютый голод. Однако против бога Одина никто не восставал. Что-то тут не сходилось, что-то совершенно новое вступило в игру – и никак не Старый Хрофт.
Драконья чешуя кончается. Вновь пергамент и твёрдая рука Отца Дружин.)
Теперь он часто носил оба меча. Для Золотого клинка гномы сработали удивительные ножны из чистого горного стекла, выплавленного по тайным рецептам мастеров Кольчужной Горы; меч мог бы освещать всё вокруг собственным сиянием, но Отец Дружин прятал его под верным плащом, обычно довольствуясь своим старым оружием.
Точно старый ворон, он кружил и кружил по Восточному Хьёрварду, изредка покидая его, чтобы отправиться в Северный, Западный или Южный. Но Восточный оставался его домом. Он смотрел – как устроили всё Молодые Боги, как заменили они его самого и остальных Асов. Видел тянущиеся в Хель караваны мёртвых, видел странных и уродливых существ, суетившихся теперь вдоль Чёрного Тракта, прслушивался к злобному всхрапыванию спящего Гарма.
В Западном Хьёрварде стоял на кручах, диких и безжизненных, над морем засыпанных снегом лесов, что катилось к дальнему северу, смотрел на редкие дымки, поднимавшиеся в морозный полдень, вспоминая равнины Иды и девственные чащи, где они частенько охотились с другими асами.
Вдыхал аромат диких джунглей, следил за танцами огромных, в ладонь, бабочек, слушал всхлипы попрятавшихся мелких лесных божков, оставленных без внимания Молодыми Богами, – и ничего не предпринимал.
Старый Хрофт слушал Митгард. Слушал, как в былые времена, когда всё в мире обладало собственным голосом и могло говорить с ним – побуждаемое, если надо, его рунами.
Разговоры, нахмуренные брови, сжатые кулаки. Брошенные поля, или сожжённые засухой, или залитые водой, где погибло всё посеянное. Чёрные от отчаяния, голодные люди, бредущие куда глаза глядят. Тела вдоль обочин, и кружащие стервятники в небесах.
Нарыв набухал гноем, а Старый Хрофт всё равно не мог понять почему. Рука часто ложилась на золотой меч под тёмно-синим плащом, брови хмурились – Отец Дружин вспоминал Гулльвейг и скрежетал зубами.
Первоначало, сказал Лунный Зверь. Да, но первоначало чего? Ведьм? Этого мало, чтобы понять.
…Он не искал встречи с загадочной чародейкой. Прошлое умерло, Гулльвейг не сражалась на Боргильдовом поле ни за, ни против него, а с такими богу Одину говорить было не о чем. Не друг и не враг – про что с ним толковать? Сделать его другом? – но в час отчаяннейшей нужды он уже не встал с тобой рядом.
Однако с Гулльвейг их свёл, наверное, сам рок.
Нет, он не хотел вспоминать о случившемся и всё-таки вспоминал. Тонкую белокожую руку, небрежно уронившую на холодный песок, омываемый прибоем, тяжёлую золотую фибулу, над которой сразу же поднялось золотое сияние.
Он ненавидел собственную жадность, свои пальцы, алчно впившиеся в кипящую магией безделушку.
Как, как эта бессмертная Гулльвейг способна творить подобное?! Кто – и, главное, зачем?! – ей помогает?!
Вопросы оставались без ответов.
Фибула умерла в тиглях Кольчужной горы, чтобы возродиться в Золотом клинке. Дотянуться бы теперь ещё этим мечом до кого следует…
А потом всё началось – как всегда, и внезапно, и ожидаемо.
IV
Отец Дружин торопился. Что-то висело в осеннем воздухе, что-то расползалось по облетевшим лесам, цеплялось за нагие ветки, хоронилось по овинам и амбарам, сторожко выглядывало из-за стрех, из-за вязанных в прочную «лапу» бревенчатых углов.
Этим «чем-то» был страх. Бог Один не мог ошибиться, он чувствовал его безошибочно – со времён Боргильдовой битвы. Именно тогда он впервые испытал его по-настоящему и уже не мог забыть никогда.
Дорога вела его холмами и неглубокими долинами к северу от Бирки, и он невольно вспоминал свою встречу с Суртом, приключившуюся где-то в этих краях. Сколько ж воды утекло, сколько всего случилось… не найти теперь уже тот двор, где Древний Бог и огненный великан, правитель Муспелля, играли в тавлеи, попивая свежее доброе пиво. Не найти ни двора, ни даже селения – там поднялся густой лес. Почему люди ушли отсюда, Старый Хрофт не знал – скорее всего, деревню сожгли, а уцелевшие жители сочли за лучшее не возвращаться.
Сейчас впереди тоже виделось селение, не слишком большое и обширное, может, две дюжины дворов. Хрофт сощурился, поправил широкополую шляпу, одёрнул старый тёмно-синий плащ. Восьминогий Слейпнир остался в лесном убежище, былой владыка Асгарда шёл пешком, как обычно, если желал остаться неузнанным.
Запах страха смешивался с запахом дыма. Здесь что-то горело, и совсем недавно. Отец Богов сощурился – дым поднимался с околицы, но поднимался лениво, пламя уже отбушевало, сейчас уныло подъедая остатки.
Возле огнивища никого не было, никого не осталось и на улице, словно весь народ попрятался кто куда.
Из почерневший земли торчат обглоданные огнём основания деревянных столбов, меж ними навалены остатки прогоревшей и обвалившейся кровли. Здесь было что-то вроде капища или святилища – Молодые Боги и служившие им строили подобное в каждой деревеньке, чуть ли не на каждом хуторе, куда только могли добраться. Выстроившиеся кругом сваи подтверждали догадку.
Но даже если б их и не было, Старый Хрофт ни за что бы не ошибся. Ему казалось, он наяву ощущает чуть сладковатый запах, запах, неотступно преследовавший его с того самого мига, как он вернулся в Хьёрвард; его не было раньше, этого запаха, он пришёл вместе с Молодыми Богами, и особенно сильным он становился подле их храмов и святилищ.
Но кто же сжёг капище, кто дерзнул, кто поднял руку?
Нет, нельзя сказать, что Отец Дружин «ничего не знал» и «ничего не слышал». Как раз напротив. Он с болезненной остротой ловил все недовольные речи, всё раздражение против новых хозяев мира – хотя в Хьёварде утекло немало воды, пока Старый Хрофт странствовал во тьме внешней, и Молодые Боги мало-помалу становились уже хозяевами старыми.
Нет, о Владыке Асгарда по-прежнему помнили. Хотя нельзя сказать, что Молодые Боги как-то особенно яро старались «стереть саму память о нём». Правда, храмы и святилища оказались разрушены, но чего-то подобного Хрофт и ожидал. Победители всегда старались выбить основу, знамя, вокруг чего смогли бы собраться побеждённые. Уничтожения этого Отец Дружин не застал, но, думал он, оно, пожалуй, и к лучшему.
Частенько новые храмы Молодых Богов возводились на старых фундаментах, там, где высились скромные и суровые святилища владык Асгарда.
Так и здесь. Под слоем углей и золы, под землёй прятались дикие камни, на которых некогда высился посвящённый ему, Одину, столп. Отец Дружин тяжело усмехнулся. Что ж, эту чашу ему предстоит испить до дна, но тем слаще будет месть.
Он оглянулся. Село казалось зажиточным – вернее, когда-то оно и впрямь было зажиточным. Высокие бревенчатые срубы, есть в два этажа; но сейчас всё покосившееся, просевшие крыши, повалившиеся овины, многие дома угрюмо пялятся пустыми глазницами чёрных окон, ничем не закрытых. И едва ли над половиной труб поднимается дым.
Последние бедствия, разруха и голод, не миновали и этих мест.
И, наверное, у селян лопнуло терпение.
Последнее время гнев и отчаяние прорывались всё чаще и чаще. Всё чаще попадались Старому Хрофту истерзанные тела в жёлтых одеждах – жрецов Ямерта не защитило ничто.
И бог Один с мрачной тоской думал, отчего же владыка солнечного света медлит, отчего не спешит на помощь своим адептам, почему не пошлёт хотя бы те полки, что имелись у него в изобилии на Боргильдовом поле?
Неизвестность тяготила сильнее всего, высасывала силы. Иногда становилось совершенно нестерпимо, когда больше всего хочется вцепиться врагу в глотку, забыв о собственной жизни. Чего ждали Молодые Боги? Их слуги не вмешивались, ну или почти не вмешивались. Где-то раздавали зерно и солонину из храмовых запасов, но и там голодные, получив долю, отходили, мрачно и дико глядя на сытых, лоснящихся жрецов. Слов благодарности почти не звучало.
Но нигде, нигде ещё никто не дерзнул покуситься на сам храм, на само святилище. Жрецов, случалось, убивали и прежде, но по причинам обычным, вполне понятным – разбойников занимали кошели, а не месть.
Старый Хрофт стоял у края пепелища, ветер слабо шевелил тонкие лепестки золы.
Началось, стучало в висках, хотя он сам ещё не мог поверить, что и впрямь – началось то, чего он разом и ждал, и страшился.
Не зная, на что решиться, медленно прошёл по селению, остановился у первых попавшихся ворот, громко постучал.
Ответили не сразу. Заливались злым лаем псы, отрабатывая хозяйский хлеб; Отец Дружин чувствовал на себе злые, недоверчивые взгляды, но стоял спокойно, как всегда.
– Добрые люди! – громко воззвал он. – Я просто странник и хотел лишь спросить, что здесь случилось? Я не обременю вас просьбами ни о пропитании, ни о ночлеге.
Скрипнула дверь. К воротам медленно, бочком, выбрался крепкий и широкоплечий – гному впору – бородатый мужичок, с доброй секирой в руках.
– Чаво те? Чаво шумишь, колготишься?
– И тебе привет, рдушный хозяин, – сверкнул единственный глаз Старого Хрофта. – Надеялся проведать, что тут приключилось, ничего больше.
– И хлеба клянчить не станешь? – недоверчиво воззрился мужичок. О Старом Хрофте он, скорее всего, никогда ничего не слышал, приняв за обычного странника, пусть и не слишком обычного вида. – Нету у нас хлеба! Сами с голоду пухнем, на лебеде сидим…
– Ничего клянчить не стану, напротив, своим поделюсь, – Отец Дружин полез в суму, извлёк внушительного вида ковригу. – Твоя. За правдивый рассказ.
Мужичок аж икнул, увидев хлеб.
– Ну, слухай, коль так… Замятня у нас вышла со жрецами, чаво уж там таить. Прошёл слух, што зерно они прячут, не делятся, мол, плохо мы Ямерта ихнего славили.
– А вы плохо славили?
Мужичок пожал плечами, но глаза его как-то хитровато потупились.
– А хто ж яво знае… Шоб словес не тратить много, так скажу: подступили мы, значить, ко храму со слезами да покорствованиями, мол, поможите, чем можете, детишки мрут, сами еле ноги таскаем, скоро некому в этот храм ваш ходить станет…
– И что же жрецы? Отказали?
Бородатая физиономия сконфуженно поморщилась.
– Да не так, шоб сразу… Мол, мало у нас зерна, в другие храмы отправляли, хде оно ещё хужее… Ага, так мы им и поверили! Сами всё и сожрали, точно грю! Ыщщо рекли, дескать, послано ужо за помощью, ждите, придёт обоз с хлебом, за морем якобы куплено… Мы к ним, когда ж придёт-то? Не перемрём-то все к тому сроку? А они – того не ведаем, мы люди маленькие, давайте вот все вместе пресветлого Ямерта молить, шоб пособил, значить… Ну, тут у нас ретивое-то и взыграло… Поучили мы их малёха, поучили да переборщили слегонца. Хлипкие они оказались, жрецы-то, с полусотни дрынов по спинам-то и померли, болезные. Тут-то у народа и того, всё и помутилось. Чаво уж теперь терять-то, самое жуткое уж сделано… так хоть погуляем напоследок. Перетрясли мы храмину-то ихнюю, сверху донизу перетряхнули, малёха хлеба нашли, поделили, всё честь честью, по едокам. Потом подпалили. Гулять так гулять!
– Славно погуляли, – Старый Хрофт оглянулся на пепелище, слабо точившее тонкие струйки дыма.
– Угу, славно, – подтвердил мужичок. – Веселуха была, чаво уж там… Вот теперь сидим, гадаем, шо дальше-то будет…
– Что будет, – мрачно сказал Отец Дружин, глядя прямо в глаза мужичку, – то будет, что надо вам отсюда убираться всем, пока не поздно.
– Кудысь это убираться? – не понял хозяин. – Мы отсюда – никуда! Земля тут наша, дома, скотина вся, обзаведение… Не-ет, дурней нема. Пересидим, авось пронесёт, как всегда проносило. Голодухи-то и так случались, да проходили, бесконечных не бывает, это всякому знамо.
Старый Хрофт промолчал. Не убедить, не поверит. Да и как ему поверить-то? Где тот Ямерт, где те боги? Там, далеко, за небом, а может, и ещё дальше.
Но… Страх служил ему верно. Словно старый преданный пёс, он поднимал тревогу, когда, казалось бы, ничто ничему не угрожает.
– Сотворят тут землю пусту, – проговорил Старый Хрофт.
– Ась? Чавось?
– Ничавось, – отвернулся Отец Дружин. – Беги отсюда, говорю тебе, дурачина. Детей в охапку и беги. Куда глаза глядят. Проклято это место.
– А ты не каркай! – взъерошился мужичок. – Место ему тут проклятое, вишь, чаво удумал!..
Старый Хрофт, не отвечая, повернулся спиной к нахохленному и что-то гневно бурчащему хозяину. Пошёл прочь, обратно к руинам святилища.
Голыми руками размёл легкий пепел. Хорошо жгли местные мужички, спалили всё, даже головней не осталось, только зола.
Вот и почерневшие старые камни, покрытые копотью, но под нею – высеченные навечно руны. Древние руны, времён Асгарда.
Не обращая внимания на вздымающиеся облачка пепла, Старый Хрофт переходил от камня к камню, касаясь каждой из рун, проводя пальцами по её извивам: знаки спят, но вложенная когда-то в них сила не ушла до конца.
Но что дальше? Буря собирается, она уже совсем рядом, хотя небо чисто по-прежнему, и нет никаких признаков, что…
Стой, бог Один. Признаки есть, просто ты боишься признаться в них даже самому себе.
Похоже, новые хозяева сущего решили не размениваться по мелочам.
Он медленно поклонился рунам. Они сделали всё, что смогли, предупредили и предостерегли. Оставалось только воспользоваться этим предостережением.
Возле умерших окончательно руин делать было нечего. Отец Дружин решительно зашагал обратно к домам, глядя перед собой невидящими глазами и вслушиваясь, вслушиваясь, до боли напрягая слух – и страшась того, что тщился услышать.
Это начиналось словно низкий, басовитый звук, родившийся и умерший где-то в заокраинном далёке, но для Отца Дружин это вновь открывались врата миров, вновь шли те, кому предстояло сражаться за Ямерта и его родню.
Старый Хрофт полуприкрыл глаза. Да, всё точно. Прошедшие Боргильдову битву тут ошибиться не могут. Приближались слуги Молодых Богов, приближались во множестве… и приближались сами хозяева Хьёрварда. Хьёрварда и всего сущего.
Почему здесь? Почему именно сюда, на эту несчастную деревеньку оказался обращён их гневный взор? Отец Богов не знал. Быть может, они следили за ним? Быть может, он сам навлёк на здешних поселян эту злую судьбу?
Рука сама потянулась к левому боку, где всегда висел меч, – однако встретила лишь пустоту. Крепкий дубовый посох – вот и всё твоё оружие сейчас, Отец Дружин.
Читать бесплатно другие книги:
