Лейтенант из будущего. Спецназ ГРУ против бандеровцев Валин Юрий

Микола пошел, зная, что не дойдет. Отводить полк нужно, тут любому дурню понятно. Тяжелый дивизион москали разбили, никакой телефонной и радиосвязи не осталось, танков немцы совсем не дают. Как скот подсунули – на убой. Сами отходят, а здесь подыхай как муха…

Овражек был неглубок и набит немцами: вышедшее из боя подразделение пыталось привести себя в порядок. Казалось, здесь больше раненых, чем стоящих на ногах. Микола протрусил поверху, по склону, внезапно оказался на прореженной осколками опушке – впереди шел бой…

Пехота Советов, в выгоревших гимнастерках и драных телогрейках, немногочисленная, но сплошь с автоматами, уже уцепилась за развалины крайних хат. Устанавливали пулемет, перебежками кидались через огороды. Горели хаты, дым прибивало к земле. От центра села и от кладбища в этот дым строчили галицийские пулеметы – старались москалей к земле прижать. В ответ издали, размеренно, как часы, бил русский танк или самоходка – прикрывал подход своих подкреплений. Через поле растерзанного низкорослого соняшника[52] спешил взвод Советов…

Микола залег под молодым дубком и попытался разглядеть, что у москалей стреляет. На занятиях учили разбирать типы русских танков и штурмовых орудий, но сейчас издали да сквозь дым разве разберешь… Вернуться нужно и доложить. Вторую роту сейчас искать – все равно что гузном на мину садиться…

Внезапно ударили по захваченной русскими окраине минометы: взрывы лопались среди развалин и огородов, разлеталась земля и картофельная ботва. Советская пехота мигом исчезла. Минометный налет был краток: два десятка мин, и галичане кинулись в контратаку. Меж кладбищенских крестов поднялась чуть ли не рота фузилеров: с примкнутыми штыками, с напористым криком «Слава!» немецкий гауптштурмфюрер и украинский поручник, пригибаясь, подбадривали героев взмахами пистолетов…

Славно хлопцы шли, геройски. Но недолго. Едва миновали ограду кладбища, как навстречу ударили автоматы. Густо строчили, будто батальон москалей у околицы в засаде поджидал. Падали дивизионники, но шли вперед. Лопнуло несколько гранат, и Советы нараз сами на «ура» поднялись. Вставали из воронок и грядок изрытых, согнутые и линялые, вроде разрозненные, но тут же озверелой, единой горстью сыпанули навстречу остаткам фузилерной роты. На миг смешалось все: очереди в упор, блеск штыков, пистолетные и винтовочные хлопки. Ни «Слава!», ни «Ура» уже не слышно – только одинаково матерное и вой звериный. С поля спешило подкрепление москальское, откуда-то танки явились, перемалывая на поле последние соняшники, к околице ползли…

Микола привстал, поднял винтовку, собираясь пальнуть в сторону москалей, но передумал. Хоть и далеко, но могут заметить. Да и нет приказа связному в бой вступать. Иная задача. Не нашел вторую роту, так нужно доложить что неприятельские танки атакуют. Дисциплина превыше всего…

Насчет танков шутце Грабчак не доложил. Так уж обстоятельства сложились. У овражка наткнулся на хлопцев – сказали, что командир 31-го полка убит и есть приказ отходить. Насчет приказа было не очень понятно, но Микола рассудил, что приказ все равно непременно будет, да и вообще какой с шутце спрос? Вон, у фузилеров унтер есть, на него сослаться можно.

Уходили через реденькую рощу, чудом под обстрел не попали – тяжелые москальские мины легли позади. К группке прибилось еще несколько стрильцов, так и шли, пока разъяренный немец-обер наперерез не выскочил. Грозил на месте застрелить, затвором машингевера[53] щелкал. Но обошлось. Оказалось, на позиции 29-го полка вышли и здесь всех стрильцов собирают…

* * *

Следующие дни для Миколы слились в один. Ад, истинный ад. Налеты, обстрелы, попытки уйти в безопасное место, бесконечная беготня и поиски пропадающих солдат. Повезло, что хорунжий Тимкевич взял легконогого связиста в связные. Микола числился вроде как при штабе: сначала так и не переформированного батальона, потом роты, потом «боевого отряда прорыва». Все смешалось: немцы, галичане, «хиви»[54]. Еще держали позиции разрозненные группы 454-й охранной дивизии, но севернее обороны практически не имелось, большевики сбивали заслоны, сжимали кольцо. Говорили, что извне «крышку котла» пробивают штурмовые орудия 8-й танковой, но Грабчак не верил – не сунутся в этот ад немцы.

…Отходили дивизионники в одну сторону, поворачивали, пережидали обстрел и бомбежку. Овраги, поля, истерзанные гаи…

…Приказано было пробиваться через железную дорогу в сторону Подольских высот. Хорунжий Тимкевич пытался разглядеть в бинокль позиции противника – где-то там постукивал пулемет, но в вечернем сумраке ничего разобрать не удавалось. Микола и обершарфюрер – старший десятник Зачепков старались держаться рядом с офицером – вроде ординарцев и охраны. Андрий Зачепков служил во взводе полевой жандармерии, коих дивизионники не шибко любили, но сейчас все так перепуталось, що… Вообще-то Зачепков был коренаст и силен – без труда волок, кроме своего, и ранец с офицерскими консервами – умней пока держаться гуртом…

Бомбежки уже кончились – темно для авиации Советов. Вечер пришел, теплый, еще безлунный, благословенный. Но Миколу озноб бил – чуяло сердце, всех в прорыве положат…

Сгущалась темнота, и разом стрельба усиливалась. По всей долинке двигались группы прорыва: многочисленные, настроенные отчаянно, некоторые немцы с пулеметами, «панцерфаустами» и «офенрорами»[55], но остальное тяжелое оружие и раненые уже давно оставлены. Как сказал хорунжий, «на кон поставлено усе».

…Коротко крикнул немец – командир группы. Встали, пошли во тьму, навстречу взлетающим нитям трассеров, взрывам мин…

…Микола шел, бежал, падал, боясь одного – потерять хорунжего. Офицер наверняка вывести должен – он образованный, умный, из Львова, с самого начала войны ушел давить жидов да поляков университетских.

…Дергалась сырая тьма от бега солдатского, где-то рядом текла речка, пахло тиной и спокойствием. За ивняком густо рвались мины, но то в стороне. Грабчак молился, бежал за пятнистой, перечеркнутой ремнями спиной хорунжего…

…Забор, хата – нежданно оказались в селе. Улица, сломанные ограды и развалины, где-то визгливо ругалась баба. Отряд спешил через село, обходил зарева горящих домов. Чьи-то трупы у кустов, внезапно вспыхнувшая близкая стрельба… Околица, приказ «закрепиться»…

– От Почап немцы густо подошли, – хрипел Зачепков. – С батальон будет. Точно говорю, проломимся.

Микола кивал – шлем вновь сползал на нос. Грабчак подтягивал подбородочный ремень – пальцы тряслись. Какое там «проломимся», всех положат. Будь тот день проклят, когда «добровольцем» зачислился. Застрелят Советы на месте, как настоящего «эсэсса». Даже руки поднимать нет смысла. Господи, ну чем Грабчак виноват?! Ну почему «эсэсовец»? Это ж не специально…

…Ощупью жрали сардины из плоских банок. Микола торопливо сглатывал жирные куски, вытирал пальцы о траву.

– Ты харю утри, – шептал обершарфюрер. – Унюхает…

– Да знаю, – Микола клоком жесткой травы утирал губы. Хорунжий действительно был рядом – у соседней клуни совещался с двумя немцами-офицерами. Заметит, що консерву самовольно поделили…

…Засвистели высоко в небе снаряды – уцелевшая гаубичная батарея пыталась поддержать прорыв.

– Vorwrts![56]

…Выбежали из-под прикрытия крайних хат, рванулись по неровному полю. Темнела полоска леска, плыла над ним луна, дымом подернутая. Миг темноты проскочил – и засверкал лесок искрами вспышек, встретили Советы пулеметами…

Вновь бежал Микола за пятнистой спиной – она в сторону метнется, и Грабчак за ней. По окраине болота прорывались – туман клубился, пули над головой свистели. Бежали вперед, не стреляя, полторы сотни солдат. Иногда кто-то падал: вставал или нет, никто не смотрел…

Потом москали накрыли минометами – осколки косили бегущих, Миколу обдало мокрым песком, брызгами, как железом не задело – неведомо. Бог спас…

Проскочили болотистый луг – начался подъем. Пустые ямки-ячейки, россыпи гильз – отошел русский заслон. Впереди хаты…

– Закрепиться!

…Валялся Микола под стеной сарая. Сил хватило лишь флягу наполнить да впрок нахлебаться – у колодца топтались десятки солдат, набирали воду почти на ощупь. Стрельба поутихла, но мины изредка рвались между хат…

Офицеры вновь совещались, небо светлело. Микола мучился: и живот после жирных сардин без хлеба страшно крутило, и душа требовала – идти, быстрей идти, пока темно, пока уцелеть можно. Появился Зачепков, повесил автомат на жердь и упал на землю. Микола унюхал аромат первача.

– Откуда?

– Дед потчует. Пьяный в дымину, – Андрий хихикнул и полез за сигаретами…

Курили, прикрывая сигареты. Втягивая дрянной дым, Микола пробормотал:

– Побьют нас.

– Проскочим. У большевичков здесь «катюш» нету и оборона клочковата. Немцы свое дело знают, выйдем.

Микола хотел спросить «а потом що?», но смолчал. Прикроет длань божья, и Грабчак глупостей творить не станет. Дурних нема.

Начало светать, и обстрел усилился – видимо, москали артиллерию подтянули. Горели хаты, от дыма стало трудно дышать. Кричали раненые…

…Хорунжий перешел в канаву на задах – ровик прикрывала груда камней. «Штабные» перебрались туда же. По всему выходило, что командование не знало, как быть. Зачепков украдкой прикладывался к фляге – ох, щедрым тот дед был, щоб ему…

Застучали выстрелы – пехота Советов сунулась на разведку. Тут же с другой стороны заорали:

– Panzer!

…Микола видел «тридцатьчетверки» – несколько машин проползло за развалинами крайних хат. Один из танков развернул башню и ахнул по крайнему дому – взлетели обломки, за облаком пыли жутко заскрежетаи гусеницы, ворочалось бронированное чудище…

Наперерез «тридцатьчетверкам» побежали немцы с «офенрором». К штабной яме подполз немец-унтер. С руганью требовал отражать танки – хорунжий клялся, что нечем – даже гранат нет. Немец грозил пристрелить. Тимкевич, брезгливо скалясь автоматному стволу, велел собирать гранаты, вязать связки. Микола и Зачепков выползли из ямы…

…Грабчак полз, перебегал между хат. Дивизионники прятались, кто как мог. Гранаты, понятно, имелись, но идти навстречу танку – верное самогубство.

– Лежи, – посоветовал десятник с забинтованной головой. – Отойдут танки. У них пехоты нэма.

Танки действительно в село не лезли – двигались поодаль, время от времени наугад бухая из орудий. Одну из «тридцатьчетверок», неосмотрительно подползшую ближе, немцы подбили из гранатомета. Экипаж успел удрать, и танк стоял с приоткрытыми люками. Казалось, дело не так плохо. Микола видел, как молодой вистун, взяв «панцерфауст», пытается подстеречь еще одну «тридцатьчетверку». Дивизионники следили, как лихой хлопец переползает и перебегает, прикрываясь полуразваленным забором и стеной дома. Замедлил ход, зарычал, разворачиваясь на месте, советский танк – словно чертик из коробки подпрыгнул вистун, вскинул трубу гранатомета. Из танка его явно не видели: удалец пробрался между стеной хаты и земляным горбом погреба. Микола и все наблюдатели затаили дыхание…

Хлопок гранатомета почти не слышен в танковом скрежете. Куда угодила граната, Грабчак не понял – наверное, над коптящим двигателем «тридцатьчетверки» пролетела. Но вистуна-фаустника видели все: вырвавшаяся из сопла гранатомета огненная струя ударила в слишком близкую стену хаты, отразилась и обдала спину стрелка. Вистуна швырнуло вперед – спина его пылала, донесся короткий вопль…

Жив гранатометчик или нет, Микола не узнал. Разом легли на улице два снаряда, осыпало дивизионников землей. В небе завыло – налетали штурмовики…

…Держаться до темноты нечего было и думать. Разбомбят в кашу, потом танками проутюжат. Микола думал снять куртку и содрать предательские руны с петлиц – может, в плен удастся сдаться, если сразу не пристрелят. Жизнь, она хоть какая лучше, чем под гусеницы ложиться. Но пока кругом немцы и те дивизионники, что идейные до полной чугунности, они ж Грабчака раньше большевиков пристрелят…

…На прорыв пошли под солнцем, на верную смерть. Впереди тянулось шагов четыреста голого луга, потом насыпь железной дороги, за ней опять поле – там мелькали красноармейцы подошедшей стрелковой роты. Еще дальше – лесок. Добраться до того гая – жив останешься. Советские танки от села отошли – четыре или пять машин разворачивалось у насыпи…

…Перерыв между налетами оказался коротким – снова взревели в небе двигатели – шла новая волна штурмовиков. Подстегиваемые этим ревом и криками командиров, прорывающиеся высыпали на луг. Микола удивился количеству бегущих – казалось, в селе всего несколько десятков солдат уцелело, но сейчас бежало несколько сотен: вермахтовцы, дивизионники, шайка «хиви» – смуглых, безоружных, визжащих испуганно и дико. Хиви-азиаты бежали кучей и выглядели целью очевидной. Хорунжий сразу взял от них в сторону, Микола и Зачепков держались следом…

…Пели-свистели очереди советских пулеметов, кричали солдаты, бежали вперед, падали… Середина луга, русло крошечного ручья. Волнами тянулся дым от горящего села, отчаянно неслись сквозь него солдаты… На насыпи красноармейцев пока не было – по прорывающимся стреляли в основном справа. Но Микола как-то враз, спинным хребтом, почуял – не пробиться. В этот миг хорунжий вскрикнул, упал на колено. Микола хотел проскочить мимо, но почему-то присел рядом с офицером, с другой стороны упал хрипящий Зачепков. Мимо пробежали отставшие солдаты группы прорыва, заячьим скоком пронесся скулящий и поддерживающий простреленную руку «хиви»…

– Пластунами по канавци, – приказал, кусая тонкие губы, хорунжий. Особо раненым он не выглядел – споро пополз на локтях. Грабчак двинул следом, повинуясь не смыслу, но уверенному тону. Тимкевич ящерицей втиснулся прямо в грязь крошечного ручейка, брыкая своими дивно хорошими сапогами, заизвивался, уползая по руслу. Микола лег в воду – как раз пузу места хватило, двинулся следом. Сзади пыхтел Зачепков…

Хорунжий оглянулся:

– Кто дупу вздымет, пристрелю!

Пластуны глянули на пистолет, закивали…

Ползли, прохладная трава и грязь позволяли скользить легко, хотя и пробуксовывали пластуны временами. Ложбинка крошечная, но если втискиваться, как надлежит…

Над лугом все свистело, рвались припозднившиеся мины. Но это уже за спиной – ведомые хорунжим бойцы уползали влево. На миг остановились дух перевести, офицер оглянулся:

– Глянь, що там?

Микола осторожно приподнялся: оказалось, не слишком далеко уползли. Луг, усеянный телами, насыпь… Залегшие под ней солдаты – раз шевелятся, значит, еще живые. А по насыпи ползли танки. Не стреляли – остатки прорывающихся скрывались в мертвой зоне. Отсрочка им…

– Двинулись, – приказал своим «штабным» Тимкевич.

Месили грязь дальше, следом канавка оставалась – не дай бог, выдаст след. Микола жалел, что не первым ползет, пить так зверски хотелось, что искал впадинки с водой почище, мордой совался, потом грязь выплевывал…

Стрельба за спиной разгорелась с новой силой. Беглецы осторожно приподняли головы: уцелевшие прорывавшиеся отходили от железной дороги – обратно к селу. С насыпи поочередно били танки: четыре выстрела – четыре разрыва. Оседает земля и дым – меньше бегущих. Четыре новых разрыва – еще меньше…

…К оврагу беглецы выбрались лишь часа через три. Весь спасительный ручей пропахали, по уши грязные у криницы оказались, но хорунжий толком напиться не дал – вперед, не медля! По ответвлению оврага поднялись, и опять на пузе к рощице. Везло – сплошного кольца у Советов не имелось, лишь опорные пункты. Прошли, должно быть, рядышком. Микола слышал голоса, стук лопат – окапываются пулеметчики. В селе все еще шел бой, доносились глуховатые выстрелы танковых пушек…

Уходили на запад. Тимкевич сказал, что в Сороках у него есть крепкие знакомые. Немцев Советы даванули, пусть теперь с истинно народной, украинской войной попробуют управиться. Микола шел и думал, что в партизанах сидеть – безысходное дело. Насмотрелся на них. Советы своим бандитам хоть патроны и харч с самолетов сбрасывали, да обнадеживали приходом Красной Армии. А украинцам кто поможет?

…Шли осторожно, дорог избегали. Москалей в округе было не так густо: видимо, большая часть большевистских частей окруженный корпус добивала или южнее наступала. Над головами то и дело проходили эскадрильи – но громыхало где-то в отдалении. На Львов метят Советы, прорыв развивают…

– Связали мы большевиков, – говорил хорунжий. – Не зря хлопцы смерть приняли. Столько сил держали, измотали душегубцев. Теперь у москалей сил на штурм Львова не хватит. Встанут там, видит бог, встанут…

Микола и Зачепков кивали. Из уважения к хорунжему. Без него куда идти? У Миколы знакомцы в лесных куренях имелись, да где их сейчас искать. Нет, нужно за Тимкевича держаться…

Ночевали в лесной яме. Дождь прошел, плащ-накидки только две. Зябко…

Утром дальше. Солнце всплыло, трава и листья каплями сияли, словно праздник какой. Даже живот голодом поменьше сводило. Ушли ведь от войны, ушли…

…Дорогу нужно было пересечь. Место холмистое, не то чтобы открытое – липовый гай краем подступает, но опасно. Перебежали, оглянулись – внизу, у подошвы холма, меж кустарника, возы стоят. Вроде и трупы вокруг. Наверное, разбомбило кого.

– Нужно глянуть, – решил хорунжий. – Нам еще суток трое идти. Провизия нужна, шинели…

Подходили осторожно, держа наготове оружие. Убитых немного, и воронок не видно. Похоже, обоз обстреляли с воздуха: уцелевшие лошади выпряжены, груз брошен, ездовые разбежались…

Микола пошевелил ногой флаконы из лопнувшего ящика: пахнуло резким, поганым. Медицина, но не спирт.

– Ветеринарная служба, – пояснил Тимкевич, ловко знающий по-немецки. – Консервы ищите, должны быть…

Микола нашел шинель, короткую, но вполне годную, наткнулся на торбу с кукурузными зернами. Хорунжий внимательно изучал надписи на коробках с ампулами, Зачепков морщился – ничего толкового отыскать не мог. Постукивание копыт казалось столь мирным, что Микола с опозданием из-за воза выглянул…

Двое солдат вели под уздцы коня – видать, поймали на опушке. Коняга, крупная и мосластая, нервно фыркала. Солдаты были как солдаты – потрепанная немецкая форма, винтовки за спиной… Миколу смутило отсутствие противогазов – собственный надоел до смерти, но за его утерю, как за винтовку – верная дорога под суд и в штрафной батальон. Потом уж разглядел повязки на рукавах, фуражку странную… Это ж польская!

– Хальт! – крикнул хорунжий, вскидывая пистолет.

– Руки вгору! – поддержал Микола, поспешно хватаясь за свою винтовку.

Лошадь и неизвестные одинаково застыли, уставившись на явившуюся из-за повозки засаду.

– От курва, – растерянно прошептал тощий поляк.

– Мародеры, вашу мать… – с ненавистью прошипел Тимкевич. – Постреляем на мисци…

Один из поляков суетливо вскинул руки:

– Не вбивайте!

Второго прикрывала лошадь, он вроде тоже руки поднимал, но неловко. Микола, догадавшись, выстрелил и упал на землю. Заржала раненая лошадь. Откатываясь в кювет, Грабчак успел заметить темный кругляш «лимонки», упавший за повозкой…

Ахнуло…

…Брыкалась, дергалась на земле лошадь. Строчил из автомата Зачепков, убегали поляки… Вот пригнувшиеся фигуры исчезли в ложбине, Микола только раз успел и выстрелить вслед. Ну, що это за винтовка? Под немецкую кривую руку делана, нормальному человеку хоть как прикладывайся…

Громко стонал Тимкевич: гранатные осколки порвали ему бедро и колено. Зачепков возился, накладывая повязку. Еще громче хорунжего стонала-плакала лошадь с пробитой шеей.

– Да уйми ты ее, – злобно приказал Зачепков.

– Жалко скотину, – Микола подошел, попробовал вставить ствол в ухо, но конь шибко дергался. Пришлось бабахнуть в лоб.

– Уходить нужно, – Зачепков озирался. – Нашумели…

…Хорунжего пришлось волочить на шинели – Тимкевич при каждой встряске вскрикивал и ругался. Миколе мешало ведро, в которое кукурузы сыпанул, да и вообще было неудобно и тяжело. Кое-как дотащились до опушки, укрылись в лещине.

Положенному на твердое хорунжему чуть полегчало. Отдышался, простонал:

– Приказываю меня не бросать. Сейчас найдем убежище, один со мной останется, второй в Сороки записку отнесет. Меня там знают. Пусть вывозят или верным людям передадут. Тут в селах наши есть.

– Так и сделаем, не сомневайтесь, – Зачепков утер лысеющий лоб, вновь надел каску. – Пишите, пан хорунжий. Сейчас жерди срубим, носилки смастерим. Микола, штык давай…

Отошли, отыскивая подходящие деревца. Зачепков приглушенно пробубнил:

– Ну куда его волочь? Расковыряло глубоко, кровит весь. Да и шуму. Если б в госпиталь. А так не жилец. К вечеру воспаленье пойдет…

– Так и я ж говорю. Оставим. Может, отлежится или санитары подберут.

– Да, оно правильнее будет. Записку возьмем, да вдвоем пойдем.

Для успокоения раненого срубили две горбылины, вернулись. Тимкевич, постанывая, торопливо писал в блокноте, положенном на полевую сумку. Поднял глаза на Миколу:

– Ты пойдешь. Ты молодой, ловкий, и крови твоей украинской доверяю. Своего не оставишь…

– Не сомневайтесь. Я мигом сбегаю.

– Сутки туда, сутки обратно, – хорунжий заныл от отчаяния. – Успей, Микола, Христом богом прошу. Пусть фельдшера пришлют. Обезболивающее я подобрал, но шприца нет…

– Я як молния, – заверил Грабчак, делая вид, что возится с жердями.

Тимкевич снова писал в блокноте, но пистолет держал под рукой. Сложил записку:

– Это Чубу передашь. Я с его братом учился, он поможет. Сейчас еще две строчки напишу. Если я… если… Пусть это жене передадут. Он адрес знает, но я напишу… Вдруг…

Писал, черкал… Солдаты переглядывались – ждать невмоготу – от дороги, считай, и не ушли. Не ровен час…

– Вот, – Тимкевич сложил листок окровавленными пальцами. – Перенесите меня вглубь, и ступай живей, Грабчак…

Микола спрятал письма.

– Сейчас переложим вас, пан хорунжий… – Зачепков придвинул жерди, просунутые в шинель, и внезапным пинком отшвырнул «вальтер» подальше от офицерской руки.

– Ты… – задохнулся Тимкевич.

– Пошли, Микола, – не глядя на раненого, приказал принявший командование обершарфюрер Зачепков.

– Так мы еще вернемся, – на всякий случай пробубнил Микола, подхватывая ведро.

Дивизионники пошли в лес. За спиной кричал и матерился Тимкевич. Вот уже и просвет впереди – склон холма открылся, а вопли все слышны.

– Не дело, – хмуро буркнул Зачепков. – Шумно помирать собрался. Накличет кого.

– Верно. И вообще дурно выходит. Человек, он ведь не хуже коня.

– И я ж так думаю. Только пошли вместе милосердие проявим. Шоб не было искуса для дурной болтовни.

Микола кивнул, поставил ведро.

Вернулись. Тимкевичу не лежалось – пытался до пистолета доползти, да не получалось.

– Вот из интеллигенции вы беспокойной, да шумной, пан хорунжий, – посетовал Зачепков. – Достоинство офицерское не блюдете.

Упрямый Тимкевич смотрел с ненавистью, захрипел матерное… Микола бил прикладом, обершарфюрер – лопаткой. Потом вытерли инструмент, Зачепков подобрал пистолет, приказал:

– Кобуру с него сними. Хорошая кобура.

Микола, вздыхая, присел над мертвецом. Это что ж за жизнь? Туда, сюда, беги, стой, снимай… кругом паны начальники…

Кобура слегка забрызгалась, пришлось отирать.

– Слышишь, может, нам конины кус отрезать, пока не ушли далеко? – предложил Микола.

Зачепков, увлеченно потрошащий офицерскую сумку, кивнул:

– Давай, Миколка. Только пулей, одна нога здесь, другая тоже здесь.

– Ну, так конешно… – Грабчак выпрямился. Патрон давно загнан в патронник, тянуть нечего. Пан обершарфюрер на тихий щелчок предохранителя лишь вздрогнуть успел…

Стрелял Микола с пяти шагов, предусмотрительно не в голову целил, а в спину – тут и немецкий винтарь не подведет. Рухнул Зачепков, захрипел, пальцы в сырую землю впились…

– Не грабастай, кацапья морда, не твоя земля, – посоветовал Микола, взмахивая винтовкой. – Откомандовался, дурень жадный.

Не, прицельность у оружья так себе, но приклад добротно окован, и обтирать его легко.

Да, лишним стал обершарфюрер. Вести его до борцов за свободу – к себе доверие подрывать. Время сложное, доверие заслужить нужно. И таким сомнительным кацапам в национальном подполье места нету. Сегодня раненого хорунжего предложил добить, завтра и здоровому товарищу в спину стрельнет. Дрянной человек, фельджандарм, одно слово. Да и язык распустить может. Имелась у Миколы одна думка, как дальше половчее действовать…

На душе полегчало: не мальчишка Микола Грабчак – сам себе командовать способен. А то умники собрались, довели человека до края, чуть не сдох ни за что. Понятно, никто в Сороки не пойдет. Нема там перспектив. До города добираться нужно. Пока москали Львов обложат и осаду создадут, проскочить можно. Остатки «Галичины» наверняка на переформирование отведут, и Микола на муштру в запасном полку вполне согласен – все ж не под бомбами штурмовиков лежать. А там, глядишь, война и кончится…

Грабчак сходил за ведром, собрал полезное имущество – у Зачепкова плащ-накидка поновей была. Сапоги офицерские, правда, брать не решился – уж очень приметные. Осталось конины нарезать, да к городу поспешить.

Решение было ох как верное, – спустился к дороге Микола осторожно, с другой стороны вышел и тут же на лежащий в кювете велосипед наткнулся. Надежная армейская машина – на таких в полку обучали ездить. На ходу, и насос пристегнут. Вот что значит решенье умное – бог рассудительному человеку всегда поможет…

…Крутил педали Микола Грабчак – тропинка сама под колеса ложилась. Главное – подальше от звуков канонады держать. Карта есть, харч есть, а ориентироваться в непростом мире Грабчак умеет…

4. От исходных

20 июля 1944 года Поляна (30 км юго-восточнее Львова) Опергруппа/младший лейтенант Земляков. Время не уточнено.

– …Уже, а? – прошептал капитан Марчук.

– Типа того. Поздравляю с успешным выходом на орбиту, – ободрил оперативную группу Коваленко.

Все озирались, словно в пещеру артефактов плюхнулись. Неизбежная реакция. Младший сержант Земляков, очередной раз, пусть и временно, повышенный в звании, справедливо считал себя опытным оперативником, но все равно башкой вертел и поудобнее увесистый мешок перехватывал. Должно быть, со стороны смешно выглядит.

Трава, неожиданно тяжелая, влажная, пахнущая недавним теплым дождем. Реденькая роща. Небо, недавно просветлевшее, ветра нет, душновато. Пахнет летом и… В общем, глубоко сельской местностью попахивает. Рокочет на горизонте. Нет, гроза ушла в другую сторону. Это артиллерия. Физиономии у Марчука и Спирина одинаково потрясенные – не слыхали офицеры такого количества стволов. Но пока до них далеко…

– О, встречающие, – Женька увидел трех человек, поднявшихся из кустов на краю поляны.

Марчук и Спирин вздохнули, кажется, с облегчением. Коваленко – наоборот. Вот же странный человек ИО начальника Отдела – нет бы улыбнуться сердечно.

Встречающие подходили, и товарищ Торчок, забрасывая за спину ППС, уже издали поприветствовал:

– Здравия желаем, товарищи офицеры. Тож с благополучным прибытием.

Павло Захарович не сильно изменился: все тот же компактный, длиннорукий, по-пехотному близкий земле, на мятых погонах одинокие ефрейторские лычки. Пилотка поперек головы, вид сугубо фронтовой, обтрепанный, хотя гимнастерка новая. Старшина Шведова тоже та самая – лицо строгое, дабы миловидность изгнать и спрятать как можно дальше. И сумрака на том лице вроде бы поменьше – впрочем, Женька старался не разглядывать: неприлично, да и есть кое-кто, кому старшина поинтереснее.

Со старыми знакомыми встречал опергруппу и капитан: сухощавый, среднего роста, с эмблемами войск связи на погонах. ППШ за плечом, ничего особенного. Впрочем, именно таким и должно быть доверенное «лицо контактной группы».

Товарищи офицеры проясняли обстановку, Спирин вслушивался и пытался прийти в себя, Женька беседовал с младшим командным составом.

– Нормально, – сказала Марина. – Подготовились основательно. Транспорт, охрана, связь. Осталось Львов освободить. Только я так и не поняла – почему этот ваш эсэсовец в городе остается? Диверсант?

– Пока не ясно, – Земляков с некоторой нервностью оглядел старых друзей. – Слушайте, а как со стволами? Вроде бы должны нас снабдить.

– То попозжей, – объяснил Торчок. – Оружие, имущество – всё подвезут.

Шведова молча расстегнула полевую сумку, извлекла знакомую кобуру.

– Вот понимающий человек, – Женька покосился на офицеров. Марчук смотрел на кобуру с нехорошей завистью, Коваленко упорно не желал поворачивать голову – понятно, не на пистолет, а на старшину опасался глянуть.

Подмывало проверить «Лахти» – привычка есть привычка, но возиться на глазах безоружного командования было нетактично. Женька спрятал кобуру за пазуху.

Двинулись к транспорту: «виллис» был замаскирован срубленными ветками в рощице. Сложили груз, с трудом втиснулись сами, свешивая ноги и иные части тел. Торчок старался не упираться сапогами в «импортные» мешки:

– Оборудование? Тож помнем случаем…

– Опирайтесь, вполне безопасно, – разрешил капитан Марчук.

Капитан «контактной группы», назвавшийся Поповым, сел за баранку. Перегруженный «виллис» закряхтел, дернул с места, подминая ветки и кусты. Женька, приобняв старшину, крепче вцепился в борт:

– Извиняюсь, исключительно в целях техники безопасности.

– Да ладно, товарищ младший лейтенант, я ж вас знаю. Держитесь. Не женились еще?

– Нет. Но добился твердого согласия.

Шведова по-простому улыбнулась.

Машина выбралась из леска, дунул свежий ветер.

– Вот, проветримся, – с облегчением сказал Марчук. – А то духотища.

– Это, товарищи, не духота, а последствия пребывания немецко-фашистских захватчиков, – пояснил крутящий баранку Попов. – Не знаю уж, что за кавалерия за рощей стояла, но гадили их першероны изрядно. Мы пока вас ждали, и так, и этак, с наветренной стороны… Впору противогазы надевать.

– Да, с точкой рандеву мы не очень угадали, – пробормотал Коваленко. – Еще и ждать нас пришлось.

– С санитарной точки зрения, ничего страшного, – заверила Шведова. – Пехотные части в этом отношении намного опаснее.

Засмеялись. Виллис катил под горку, стиснутые и перемешанные с «аборигенами» оперативники начали акклиматизацию.

* * *

По большаку прокатила колонна машин – заправщики и грузовики спешили догнать ушедшие вперед танки своей бригады, и дорога вновь опустела. Та странная полоса относительной тишины: фронт прорван, немцы частью огрызаются в больших и малых котлах, частью поспешно отходят на запад. Где-то наши танки движутся с опережением и грозят новым котлом, где-то вообще нет никаких крупных соединений и жизнь замерла в шаткой неустойчивости. Прорывы, клещи, котлы, паническое бегство…

Впрочем, здесь, у сгоревшего, должно быть, еще в 41-м хуторка, царил порядок и относительная тишина. Проверялась техника, пехота набиралась сил, наверху стояли часовые, бдили наблюдатели у крупнокалиберных зенитных пулеметов. Тут имелось все: два взвода автоматчиков, грузовики, новенькие виллисы, мотоциклы, трофейный тягач, полевая кухня, санитарный фургон-полуторка (правда, довольно потрепанный). Спецотряду придавалась и ударная сила: крошечный БА-64[57], танковый взвод в количестве трех Т-34-76, полугусеничная ЗСУ М17[58] и пара роскошных, кажется, еще пахнущих заокеанской краской, ощетинившихся пулеметами «Скаутов»[59]. Кроме танковых радиостанций в отряде имелись и прикомандированные связисты с надежными «Северами»[60] и прочей радиотехникой.

Все это вверялось командованию опытного московского смершевца – майора Коваленко. «Потяжелевшая» звезда на погоне начальнику Отдела не давила – вошел в курс, командовал уверенно и, главное, стал смотреть во все стороны, даже и в старшинскую.

Женька со Спириным ознакомились с бронетранспортерами, на которых предстояло двигаться, пообщались с водителями и пулеметчиками машин. Спирин не мандражировал – интеллигент, конечно, но в пределах разумного. Для порядка осмотрели ЗСУ.

– Собственно, кого мы ждем? – поинтересовался Спирин, присаживаясь на корточки и осматривая ходовую бронированного чуда противовоздушной обороны. – О, в Спрингфилде изощрялись. Смотри, как натяжитель оригинально усовершенствовали.

– Полагаю, начальство мы ждем и выдачи личного оружия, – пробормотал Земляков, все же сомневающийся, что вся эта группировка техники и живой силы призвана облегчить работу одной-единственной опергруппе. – Ты, Вадим Алексеевич, бронетехнику, конечно, изучай, она мощная и интересная, но в пустой кобуре хотя бы огурец положено иметь.

– Насколько я понимаю, мы головами должны работать, а не пистолетами, – заметил лейтенант Спирин и попросил: – Жека, а Жека, одолжи у своих знакомцев нормальный карандаш. Я пока специфику зарисую. Мы же все равно ждем…

– Дождались, – Женька увидел свернувший от большака «виллис».

Товарищ Попутный сидел в джипе плотно, истинно по-полководчески, окидывал технику и бойцов орлиным взором, от коего ничто укрыться не способно. Женька невольно подтянулся и попытался локтем сдвинуть подальше за спину неуставную финскую кобуру.

Водитель «виллиса» лихо тормознул, высокопоставленный седок повел плечами, стряхивая небрежно накинутую кожаную куртку – сверкнули золотом полковничьи погоны, пара орденов. Блистающее начальство изволило высадиться, обернулось, но пассажир из кургузого кузова джипа уже и сам успел выпрыгнуть на разбитую гусеницами и колесами твердь…

Женька онемел…

– Личная снайперша? – пробормотал Спирин. – Вот устроился полковник. Кстати, она на эту, вашу, похожа…

Масккостюм в стандартных «амебах», ремни, солдатские сапоги – вполне можно и обознаться. Но манера закидывать на плечо СВТ и пилотка, неподражаемо сбитая набок и непонятно каким чудом держащаяся на светло-золотых локонах, – неповторимы. Ну и, конечно, манера двигаться…

Улыбалась издали…

Прошли мимо, направляясь к торопящимся навстречу товарищам офицерам. Женьке старший сержант Мезина украдкой подмигнула, Попутный вообще не заметил – деловито отряхивал фуражку…

Коваленко рапортовал, полковник требовательно обозревал технику и бойцов – лейтенант автоматчиков уже прокричал «становись!».

– Так это она и есть? – уточнил Спирин. – Откуда? Она же вроде бы того…

– Иногда они возвращаются, – промямлил ошеломленный Земляков.

Из-за бронетранспортера высунулся Торчок:

– Отож, товарищи лейтенанты, дело нынче пойдет? Раз такое подкрепленье…

…Стояли в строю. Полковник Попутный прошелся вдоль шеренги, отечески поправил чехол с диском юному автоматчику и выступил с краткой речью: мыслью по древу растекаться не стал, на удивление лаконично и без шуточек напомнил о «важности задания и осознании ответственности». Выглядел он крайне убедительно: не иначе прямиком из Ставки, а то и вообще боязно сказать откуда…

Армейцам было приказано «вольно, разойдись». Опергруппа осталась стоять, начальство махнуло Мезиной, ждавшей в сторонке, и приблизилось к короткому строю опергруппы.

– Вижу, здоровы и готовы к выполнению, – Попутный соизволил поручкаться с каждым из оперативников. Отдельно поздравил украинского капитана с прибытием, Спирину сообщил, что «без него работали как без рук». Ефрейтору Торчку было рекомендовано «все-таки научиться по-человечески бриться, поскольку Красная Армия выходит к границам Европы, а народец там нервный, будут потом всякие бредни о сибирских неандертальцах выдумывать». Товарищу Землякову указали на то, что времена партизанщины закончились и ношение трофейных пистолетиков есть «манерничанье, недостойное звания советского офицера». Наконец, полковник представил личному составу старшего сержанта Мезину:

Страницы: «« 123

Читать бесплатно другие книги:

В «Книге судьбы» рассказывается о пяти десятилетиях жизни женщины и одновременно – об истории Ирана,...
У шестнадцатилетней Оли не было выбора: ее обманом заманили в заграничный бордель и заставили торгов...
В книге приведены интересные факты из жизни православных подвижников, когда через сокровенный дар пр...
Реальность существования злых духов, механизм воздействия темной силы на людей, средства для успешно...
У каждого христианина есть Ангел-Хранитель, стремящийся влиять на него таким образом, чтобы человек ...
О том, что происходит с человеком после того, как он умирает, и о том, как нужны ему наши молитвы....