Дело чести генерала Грязнова Незнанский Фридрих

Глава 1

Если бы генерал милиции Грязнов не отдал двадцать лет жизни Московскому уголовному розыску, за годы работы в котором его интуиция отшлифовалась до совершенства, тогда, возможно, то состояние надвигающейся беды, которое не покидало его все последнее время, он отнес бы к возрастной ломке неудовлетворенного жизнью пятидесятилетнего мужика, добровольно променявшего сумасшедший московский ритм и блага столичной жизни на нелегкую лямку главного охотоведа зверопромхоза «Пятигорский». Однако интуиция продолжала держать его в состоянии ежеминутного напряжения, и он мог только догадываться, что за всем этим кроется нечто более глубинное, чем примитивные жизненные неурядицы. Одной из таких «неурядиц», свалившихся после Нового года на Пятигорье, был второй инфаркт генерального директора Полуэктова, который смог удержать зверопромхоз на плаву даже в шальные девяностые годы. И сейчас, когда, казалось бы, жить да радоваться, получая многомиллионные прибыли от продажи пушнины на международных аукционах…

Но как только Полуэктова положили в краевую больницу, на его место тут же был поставлен коммерческий директор Яков Моисеевич Ходус, еще год назад навязанный Полуэктову Москвой. Между главным охотоведом хозяйства и новым генеральным директором продолжали оставаться вроде бы совершенно нормальные рабочие отношения, но интуиция подсказывала, что это ненадолго, и именно с приходом Холмса в хозяйстве стало твориться что-то закулисно-непонятное. Однако Грязнов не мог понять, что именно, и от этого своего бессилия злился на себя еще больше.

И если весь последний месяц он еще хоть как-то уходил от тревожно-навязчивых мыслей, мотаясь по последнему снегу до заимок, то с наступлением весны, которая лавиной солнца обрушилась на тайгу, обнажив по южным сторонам сопок темные проталины, уже не находил себе места в предчувствии первого звонка.

Знать бы только, с какой стороны его ждать, этот самый «первый звонок».

Подобное состояние нервозности давило на психику, и, чтобы хоть как-то нейтрализовать его, Вячеслав Иванович заворачивал после работы в небольшой магазинчик, уютно пристроившийся напротив внушительного размерами деревянного сруба, в котором уже полвека размещалась контора хозяйства, и брел в свою берлогу со спутниковой «тарелкой» на крыше. Растопив печь, включал телевизор и уже под его бормотание начинал готовить холостяцкий ужин. Размораживая котлеты из медвежатины, ставил на плиту кастрюлю с супом из куропаток или же бросал в кипящую воду пару-тройку горстей ручной лепки пельменей, которыми была забита морозильная камера. А потом, настрогав «для аппетиту» свежезамороженной оленины или строганинки из той рыбки, что Бог послал, садился к столу и разворачивался лицом к телевизору. Закусывать любил черемшой собственного посола да маринованными маслятами, бочонок которых хранился в «холодных» сенях рядом с таким же бочонком квашеной капусты.

…Майским вечером он купил по пути домой бутылку водки, в довесок к ней большую пачку крупнолистового черного чая и, пожалуй, впервые за все годы изменил своей привычке – вскрывать бутылку уже после того, как в печи схватятся огнем березовые полешки, а на столе будет исходить паром только что приготовленный ужин. Весь день его изматывало состояние непонятной тревоги, и Грязнов, едва переступив порог и сбросив в сенях грязную от весенней распутицы обувку, сорвал с бутылки нашлепку и наполнил бочкообразный стопарь. Крякнул, поставив пустую стопку на стол, и уже чисто автоматически потянулся рукой к телевизору.

Стаскивая через голову водолазку, прислушался, о чем говорил телеведущий.

– Новости Хабаровского края. ЧП в Боровске.

Грязнов насторожился. Небольшой, по московским меркам, затерявшийся в дальневосточной тайге поселок городского типа являлся административным центром Боровского района, и все те напасти, что случались в этом, казалось бы, Богом забытом городишке, день-два спустя аукались даже в такой таежной глухомани, как Пятигорье. А тут вдруг… ЧП!

– Как передают наши корреспонденты, – вещал между тем телеведущий, – в Боровской колонии номер семь предотвращена попытка вооруженного бунта среди заключенных. Однако, несмотря на все усилия администрации и личного состава колонии, предотвратить кровопролитие не удалось, уже есть жертвы. По крайней мере нам достоверно известно об одном убитом, не говоря о раненых. И как только что было подтверждено телефонным звонком из Боровска, погибший – начальник семерки, полковник внутренних войск Чуянов.

Все, о чем говорил телеведущий дальше, Вячеслав Иванович практически не слышал. Уши будто заложило ватой, и он тупо смотрел на экран телевизора, веря и не веря услышанному.

Чуянов… Евдоким!

Этого не могло быть просто потому, что в случившееся невозможно было поверить.

С Чуяновым он познакомился еще в те далекие, казалось бы, времена, когда Евдоким тянул нелегкую лямку лагерного «кума» в колонии строгого режима в Челябинске, потом они встречались еще несколько раз, как-то незаметно сдружились, и когда он, генерал Грязнов, принял решение распрощаться с Москвой и оперативной работой, только Евдоким Чуянов понял его состояние и предложил какое-то время пожить в таежном селении, подальше от мнимой цивилизации, дабы привести в порядок свое душевное состояние, не говоря уж о нервах. Он же договорился с Полуэктовым, чтобы тот взял «московского генерала» на должность охотоведа зверопромхоза «Пятигорский». Должность хлопотную, требующую максимальной отдачи, что, собственно, и спасло Грязнова от самоистязания и душевных мук, которые изводили его после гибели Дениса, его племянника, в которой он винил только себя.

И ведь совсем недавно, три месяца назад, они оба радовались переводу Евдокима в боровскую «семерку», благо, от Боровска до Пятигорья два часа хода на машине.

Во все это невозможно было поверить, и Вячеслав Иванович с силой тряхнул головой, сбрасывая с себя оторопь. Словно из тумана, донеслись слова:

– Наш корреспондент пытается связаться с руководством краевого управления по исполнению наказаний, и мы надеемся, что уже к следующему выпуску новостей мы сможем рассказать вам не только о том, что же в действительности произошло в Боровске, но и услышать комментарий произошедшего от руководителей УИНа. Оставайтесь на нашем канале.

Грязнов покосился на экран телевизора, словно надеялся, что телеведущий прочтет сейчас еще одну ленту, вдогонку к первой, и скажет, что известие о гибели хозяина боровской «семерки» оказалось ложным, и он вовсе не убит, а всего лишь получил скользящую рану от удара железным прутом по голове. Однако ведущий уже запустил в эфир краевую хронику происшествий, и Вячеслав Иванович с непонятной самому себе ненавистью выключил телевизор.

Почувствовав, как снова что-то непонятно-холодное и колкое шевельнулось в груди, он с силой растер то место, где прослушивалось сердце.

Пытаясь собраться с мыслями и понять, что же такое могло произойти в боровской «семерке», Грязнов опустился на стул, но, понимая, что без дополнительной информации так и будет мыкаться в потемках, достал с книжной полки телефонный справочник и уже чисто интуитивно остановился на телефоне дежурного краевого Управления внутренних дел. Пока набирал нужный номер, уже чисто профессионально смоделировал ситуацию, которая могла сложиться сейчас в управлении, и как только в трубке раздался голос дежурного, попросил соединить его с Юнисовым.

– Полковник Юнисов на выезде.

В общем-то, этого и следовало ожидать, но все-таки Вячеслав Иванович не выдержал и спросил:

– Простите, он сейчас в Боровске?

– Повторяю, полковник Юнисов в настоящее время находится в командировке, – уже несколько раздраженно и в то же время настороженно «пояснил» дежурный. И, в общем-то, он был прав.

Однако только Олег Юнисов, возглавлявший Хабаровский УБОП, мог бы прояснить ситуацию в «семерке», и Грязнов уже более напористо произнес:

– Я все понимаю, капитан, но мне действительно нужен сейчас Олег Павлович Юнисов.

– Он действительно на выезде! – повысил голос дежурный. – А кто его спрашивает?

– Генерал Грязнов!

В телефонной трубке послышался глухой кашель, словно у дежурного по управлению запершило в горле:

– Простите, товарищ генерал, но я действительно не могу соединить вас с Юнисовым.

О знаменитом генерале Грязнове, который в силу каких-то причин променял столичную жизнь и генеральские погоны на затворническую жизнь охотоведа, знал едва ли не каждый уважающий себя опер, и поэтому не удивительно, что у дежурного изменилось отношение к подозрительно настырному клиенту.

– Он сейчас в Боровске? – повторил вопрос Грязнов.

– Да.

– Хорошо, спасибо, – поблагодарил Грязнов. – Но если можно… Там, что… настолько все серьезно, как сказали по телевизору?

– Не знаю, пока ничего не знаю. Но то, что убили начальника колонии – это факт.

«Убили… начальника колонии… факт».

Вячеслав Иванович вдруг почувствовал, что у него опять заложило уши, и он опустил на рычажки трубку.

Известию уже невозможно было не верить, и от осознания этого для него словно остановилось время.

Понимая, что в подобном состоянии можно додуматься по чего угодно, Грязнов заставил себя внутренне встряхнуться и, когда почувствовал, что способен более-менее адекватно реагировать на окружающее, поднялся со стула, чтобы вновь включить телевизор.

С экрана продолжали вещать о достижениях краевого агропромышленного комплекса, и он вышел на крыльцо, на котором, свернувшись клубком, лежал Агдам. При виде хозяина он приподнял морду и, словно проникшись его состоянием, негромко заскулил. У Грязнова дрогнули уголки губ, и он потрепал Агдама по холке.

Прошибла навязчивая мысль, от которой он невольно содрогнулся.

Такая собака, как Агдам, просто так скулить не будет. Точно так же он скулил и в ту ночь, когда увезли в краевую больницу Полуэктова…

Сначала Полуэктов с обширным инфарктом, от которого он уже вряд ли оправится, теперь вот – Чуянов, и вдобавок ко всему непрекращающееся ощущение надвигающейся опасности… возможно даже, какой-то страшной беды.

Впрочем, попытался осадить он сам себя, все эти его мысли и предчувствия – обычная самоедская накрутка от того внутреннего состояния, которое не отпускало его с того самого дня, как сломалось сердечко Полуэктова. Хотя, казалось, сноса мужику не будет, а оно вон как вышло.

Вспомнив Полуэктова, которому он был обязан тем, что смог восстановиться и душой, и телом в этой таежной глухомани, Вячеслав Иванович присел на теплую еще ступеньку и, когда на его колени опустилась голова Агдама, негромко произнес, застыв взглядом на ярких звездах, зависших над селом:

– Ничего, паря, прорвемся. И нашего с тобой Иван Иваныча вытащим.

Агдам понимал его, как никто другой. Перестал скулить и лизнул руку теплым, шершавым языком.

Этого упитанного, породистого щенка от сибирской лайки Полуэктов принес еще прошлым летом, когда Грязнов захандрил от приступа непонятной, казалось бы, тоски после того, как у него побывал в гостях Александр Борисович Турецкий. С какой-то нежной осторожностью, присущей только очень крупным, медвежеподобным мужикам, Полуэктов опустил щенка на дубовую половицу, которую тот тут же описал, и деловито, как и подобает директору, пробасил, выставляя на стол две бутылки столь любимого им «Агдама»:

– Дарю от своего приплода. А то негоже как-то – главный охотовед, а своей собаки не имеешь. И поверь, этому писуну, когда подрастет, цены не будет.

Директор даже спрашивать не стал, нужна ли Грязнову охотничья собака. Принес – и все тут. Только и того, что поинтересовался, откупоривая бутылки и разливая душистый, как забродившее по весне овощехранилище, портвейн по стаканам:

– Как назвать думаешь?

– А так и назову, – хмыкнул Грязнов, беря одной рукой наполненный стакан, а другой почесывая щенка за ухом: – Агдамом.

Вспомнив события прошлого лета и то, как он натаскивал уже заматеревшего Агдама на боровую дичь и на медведя, Вячеслав Иванович вдруг почувствовал, что уже нет той сосущей боли в грудине, и потрепал Агдама по мощному загривку.

– Ничего, паря, ничего. Разберемся.

Покосившись на лесистую сопку, над которой, словно черпак огромного экскаватора, завис ковш Большой Медведицы, мысленно прикинул, сможет ли его мобильник прорваться из Пятигорской котловины в Боровск, и вернулся в дом. Нашел в записной книжке телефон Юнисова и, пока шел сигнал, молил Бога, чтобы все сложилось как надо. Даже мысленно перекрестился, когда услышал приглушенный баритон Юнисова.

– Олег Павлович? Грязнов беспокоит. Я тут по телевизору…

Однако Юнисов не дал ему договорить.

– Вячеслав Иванович, добрый вечер. Хотя какой он, к чертям, добрый! Только что о вас с генералом вспоминали. Он еще спросил меня, звонил ли я вам.

«Генералом» Олег величал начальника Краевого управления УВД генерала Максимова, который был в курсе всех передряг, накрывших в свое время генерала Грязнова, и не единожды предлагал ему вполне достойное место в системе краевого УВД.

– А какое тут – «звонил»? – плакался в жилетку Юнисов. – Когда?..

И замолчал, видимо догадываясь, что Грязнов уже в курсе всего того, что произошло в боровской «семерке».

– Да, я в курсе. По телевизору в «Новостях» сказали, да и дежурный по Управлению подтвердил… – Он откашлялся, чувствуя, как запершило в горле: – Что, настолько все серьезно, что Евдокиму уже нечем было помочь?

– Пока ничего конкретного сказать не могу. Но как только прояснится…

– Может, моя помощь потребуется? – посчитал нужным спросить Грязнов. – Слышал, будто в боровской «семерке» не только хабаровчане, но и москвичи не на последних ролях.

– Не знаю, – поспешил урезонить его пыл Юнисов, – пока ничего не знаю. Единственно, что могу сказать точно, это то, что самое опасное удалось подавить в зародыше и сейчас в «семерке» проводят зачистку.

– Ясно, – подытожил Грязнов, повидавший за годы оперативной работы не один бунт на зоне. – Московское начальство еще не подъехало?

– Рановато, вроде бы. Но скоро ждем. Кое-кто из наших уже штаны запасные с собой прихватил.

– Ожидаются серьезные разборки?

– Судя по всему, да.

– В таком случае, не буду тревожить, но превеликая просьба: как только что-нибудь прояснится, позвони.

В тот вечер Грязнов лег спать позже обычного. Однако сон не шел, и он, сунув ноги в мягкие тапочки из оленьей шкуры, прошел на кухню. Наполнил чайник и, дожидаясь, когда вскипит вода, неподвижным взглядом уставился в окно, за которым далеким совиным уханьем проживала свою жизнь короткая майская ночь.

Уткнувшись лбом в холодное стекло, он смотрел в ночь, а перед глазами стоял Евдоким Чуянов, с которым, казалось бы, совсем недавно они пили за этим же столом разведенную томатным соком водку.

Еще в ноябре прошлого года Чуянов отправил в Москву, в ГУИН, рапорт с просьбой о переводе в систему Управления по исполнению наказаний по Хабаровскому краю, где он родился и вырос, где остались его корни и где ему будет легче справиться с той душевной тоской и непосильным одиночеством, что обрушились на него после смерти жены. После того как от рака легких ушла из жизни его Зинаида, он возненавидел Челябинск, заводские трубы которого ассоциировались в его сознании с трубами исполинского крематория, и только в своих родных местах он надеялся вновь обрести себя.

Его поняли в ГУИНе и пошли навстречу. Даже более того, ему было предложено две должности на выбор: непосредственно в краевом Управлении по исполнению наказаний и должность начальника колонии в родном для него Боровске, на место полковника Доменко, который после инсульта уже не смог вернуться в строй. Евдоким Чуянов выбрал второе, однако это назначение не могло не встревожить Грязнова.

Боровская «семерка» хоть и считалась «красной», то есть балом на зоне правили не зэки, а администрация колонии, однако Грязнов, сумевший навести по своим собственным каналам кое-какие справки, имел все основания считать ее проблемной.

В «семерке» назревал конфликт между братьями-славянами и «лицами кавказской национальности», что было страшно само по себе, и это в то время, как теперь уже бывший хозяин «семерки» из кожи лез, чтобы представить колонию воплощением правопорядка, демократичности и спокойствия. И в этой ситуации еще неизвестно было, как встретят нового хозяина не только оба крыла российской преступности, но и офицеры колонии, надеявшиеся на кадровые передвижки с естественным повышением по службе.

Хотя Евдоким и пребывал в приподнятом состоянии эйфории, когда они втроем – Полуэктов, Чуянов и Грязнов – отмечали «возвращение блудного сына», однако он не мог просто так отмахнуться от того, что рассказал Грязнов. Ему ли было не знать, что нет ничего страшнее на зоне, когда вдруг вспыхивают, разгораясь в яростный костер, межнациональные или межрелигиозные конфликты, притушить который удается порой только пожарными брандспойтами с ледяной водой да автоматными очередями поверх голов осатаневших от взаимной ненависти зэков. За те годы, которые он отдал поначалу советской, а потом уж и российской зоне, пройдя нелегкий путь от начальника отряда в «малолетке» до хозяина колонии строгого режима, он познал все скрытые пружины, которые то стремительно сжимаются, то столь же стремительно разжимаются на каждой зоне, будь она трижды черной или десять раз красной.

Восстанавливая в памяти тот разговор в хабаровском ресторане, Грязнов вспомнил, как Евдоким только спросил, прищурившись: «Это ты через кого наскреб-то?»

«Да как тебе сказать… хоть я и отставной генерал, но каналы пока остались».

«И ты ручаешься, что твоя информация точная?»

Вячеслав Иванович вспомнил, что в ответ лишь плечами пожал. Как, мол, можно поручиться за любую информацию, тем более информацию, полученную обводными путями?

«В таком случае будем считать ее непроверенной, – подвел черту Евдоким. – К тому же, друг мой Славка, не так уж страшен черт, как его малюют».

«И все-таки…» – попробовал было вставить свое слово и Полуэктов.

Однако Евдоким только головой качнул и произнес, поднимая рюмку: «Все в порядке. Зона под контролем. Разберемся».

Вячеслав Иванович еще не знал, как и почему погиб Чуянов, однако в его памяти, словно заезженная пластинка, крутилось одно и то же слово – «разберемся».

Вот и разобрался…

И в том, что Евдоким нашел свою смерть именно на боровской зоне, генерал милиции Грязнов винил теперь и себя. Пожалуй, именно себя в первую очередь. Ведь была информация о том, что «семерку» лихорадит и в ней не так уж все и гладко, как хотелось бы представить ее бывшему «хозяину». А он, Грязнов, вместо того, чтобы «прокрутить» выданную ему информацию еще разок, пошел на поводу у Евдокима, который впервые, пожалуй, после смерти жены начал улыбаться. И вот – итог…

Вячеслав Иванович достал из холодильника бутылку водки, взял с полки две рюмки и, с трудом сдерживая слезы, наполнил сначала одну – для Евдокима, вторую – для себя. Поставил Евдокимову рюмку на тарелочку, рядом положил кусок черного хлеба и только после этого поднял свою рюмку:

– Прости, Евдоким! Тысячу раз прости.

Юнисов позвонил только во второй половине следующего дня. Извинился, что не смог раньше, впрочем, и без того было ясно, что главному оперу краевого управления внутренних дел все это время было не до вежливых экивоков, и наверняка за все это время он всего лишь часок-другой и смог покемарить.

Не вдаваясь в подробности, коротко и сжато, он рассказал о том, как был убит Чуянов, и тяжело вздохнул, будто оправдывался перед Грязновым. Мол, мы ничем не могли ему помочь, не в наших это было силах.

Похоже, все это было действительно так, и Грязнов вдруг почувствовал, как голова заполняется невыносимой болью. С силой помассировал подушечками пальцев сначала глаза, затем виски. Издалека прорезался баритон Юнисова:

– Вячеслав Иванович, ты меня слышишь?

– Да, конечно.

– Так вот, о чем я говорю. Если вдруг надумал прямо сейчас ехать в Боровск, не советую. В «семерке» уже приступила к работе следственная бригада, и не позже чем через час ждем членов комиссии из Москвы. Так что, сам понимаешь, какая обстановка в Боровске.

Он говорил что-то еще и еще, словно продолжал оправдываться перед генералом, который только мешать будет своим присутствием в Боровске, и Вячеслав Иванович вынужден был прервать его:

– Олег Павлович, я все понимаю. Чай, не дурак. Ты уж лучше скажи мне, когда похороны. Надеюсь, в Боровске к тому моменту уже малость рассосется?

– Да, конечно! – обрадовался Юнисов. – А похороны?.. Точно сказать не могу, но буду звонить.

– И все-таки? – не отставал Грязнов. – Неделя? Дней пять?

– Думаю, что-то около этого. По крайней мере, труп еще здесь, в Боровске, и как только будет заключение судебно-медицинской экспертизы…

– Решили все-таки вскрывать? – перебил Юнисова Грязнов.

– А как же иначе! – то ли возмутился, то ли удивился столь наивному вопросу Юнисов. – Все-таки убийство!

– Да, конечно, – извиняющимся тоном произнес Грязнов. – Что-то у меня совсем шарики поехали.

– Бывает, – согласился Юнисов. – Поэтому, сам понимаешь, пока отправим в Хабаровск, пока вскроют и дадут заключение, да прикинь еще денек-другой на обратную дорогу с хлопотами на кладбище… Думаю, дай-то бог, чтобы в неделю управились.

– М-да, – Вячеслав Иванович пожевал губами, думая о том, насколько все просто в этой жизни. Был человек – и нет человека. Единственное, что осталось, так это дорога в морг, вскрытие да еще хлопоты с похоронами. Вот и не верь после этого философам, которые утверждают, что мир, который нам кажется реальностью, всего лишь призрачное воображение больного разума.

Был человек – и нет человека, как и всего, что мы видим вокруг.

– Но ты все-таки держи меня в курсе, – попросил Грязнов. – Сам понимаешь, Евдоким для меня был не просто товарищем.

– Господи, о чем разговор, Вячеслав Иванович! – возмутился Юнисов. – Как только что-то прояснится, я тебе тут же перезвоню. Да ты и сам звони на мобильный.

Глава 2

Все расходы по похоронам и поминкам, под которые уже был забронирован небольшой ресторан в центре Боровска, взял на себя УИН, однако в силу каких-то медицинских проволочек, а возможно, и оттого, что в «семерке» еще не закончила работать следственная бригада и единственная на весь город гостиница была переполнена членами «высокой» комиссии из Москвы, гроб с телом Евдокима должны были доставить в Боровский ритуальный зал только на десятый день. И все это время Грязнов мотался по охотничьим заимкам, пытаясь забыться от тех тревожных мыслей, что грызли его. Утром девятого дня, когда надо было бы сходить в церковь да помянуть по православному обычаю «убиенного Евдокима», Вячеслав Иванович накрыл дома скромный поминальный стол и уж было достал из холодильника непочатую бутылку водки, как вдруг ожил стоявший на тумбочке телефон. Звонил Юнисов, и от осознания того, что Олег звонит именно в ЭТОТ день, у Грязнова невольно дернулась щека. Значит не все еще в этом мире так плохо, если не забывали Евдокима Чуянова.

Юнисов был деловит и краток:

– Вячеслав Иванович, а ведь сегодня девять дней.

– Знаю. Вот кутью сварил, чтоб помянуть Евдокима. Приезжай. Вместе и помянем. А завтра утром от меня махнем прямо в Боровск.

Юнисов хмыкнул, видимо, оценивая предложение Грязнова, однако тут же перевел стрелку на свои рельсы.

– Спасибо, конечно, за приглашение, но я бы хотел предложить другой вариант.

– И что за вариант?

– Помянуть Чуянова в самом Боровске. В кругу его друзей. – Он замолчал было, однако тут же добавил: – Тем более, что у нас к тебе будет свой разговор.

– «У нас» – это у кого? – насторожился Грязнов.

– Видишь ли… разговор не телефонный, – замялся Юнисов, – но если ты принимаешь мое предложение…

Господи, и этот опер хабаровский еще спрашивал, принимает ли его предложение генерал Грязнов!

– Надеюсь, пособишь заказать номер в гостинице? – только и спросил Вячеслав Иванович.

– Уже забронирован.

– В таком случае, считай, я уже в Боровске.

Судя по всему, Юнисов рассчитывал именно на такой поворот, потому что тут же спросил:

– Слушай, Вячеслав Иванович, а у тебя не возникало желания узнать детали гибели Чуянова?

Грязнов какое-то время молчал, наконец, произнес негромко:

– Об этом, как ты сам догадываешься…

– В таком случае, слушай сюда. В «семерке» сейчас новый кум, правда, пока временно назначенный, и я договорился с ним, что он тебе все покажет и расскажет о деталях убийства. Я буду в Боровске ближе к вечеру, так что ты подъезжай сразу к «семерке», а потом уже жди меня в гостинице. Если что, звони Рябову. Это начальник Боровской криминальной милиции, однокашник и друг Чуянова. У него, кстати говоря, и помянем Евдокима.

– Да, Евдоким знакомил меня с ним. Вроде бы наш человек, – одобрил Грязнов, думая о том, с чего бы это Юнисов настаивал на детальном ознакомлении отставного генерала милиции с деталями убийства. Однако расспрашивать не стал, решив, что вечер утра мудренее.

В «семерку», которая все еще сидела на жестком карантине, Вячеслав Иванович приехал во второй половине дня. В сопровождении дежурного офицера поднялся на второй этаж административного здания колонии, где его уже ждал сорокалетний майор внутренних войск, временно исполнявший обязанности начальника оперативной части колонии, и тот, коротко и сжато, будто давно уже устал излагать одну и ту же историю, рассказал, как был убит полковник Чуянов. Закончил рассказ и, видимо, из уважения к погонам столичной знаменитости, развел руками. Мол, мы уже ничем не могли помочь ему, не в наших это было силах.

Похоже, все так и было, и Грязнов в который уже раз почувствовал, как невыносимой болью, до помутнения в глазах, раскалывается голова.

Он подошел к окну, за которым утопал в искрящихся лучах солнца лагерный плац для общего построения. Именно здесь, на этом плацу, Евдокима и настиг удар заточкой. Удар в спину. На полпути к барачному строению третьего отряда.

– Может, выпьете чего? – издалека, будто из вязкого тумана, донесся голос лагерного «кума». – Могу предложить коньяк… Водку?

Вячеслав Иванович отрицательно качнул головой. Ни говорить не хотелось, ни пить…

– Но ведь это же дикость! – произнес Грязнов. – Начальника колонии… хозяина… который всего лишь полгода назад принял зону… – Грязнов поднял на майора наполненные болью глаза: – За что?!

– Вот и мы пытались добиться вразумительного ответа на этот вопрос, – устало отозвался майор. – За что? Ведь он же, я имею в виду убийцу, не дурак и не полный дебил. Понимал, надеюсь, на кого поднимает нож! За подобное сами же зэки и наказывают. Причем жестоко наказывают.

– Ну и?..

– Только мычит что-то маловразумительное да руками разводит.

– Выходит, беспричинное убийство? В пылу ярости? – На скулах Грязнова играли желваки.

– Получается, что так.

– И это никому не показалось по крайней мере странным?

Начальник оперчасти пожал плечами: чувствовалось, что ему начинает надоедать этот «допрос». Однако допрашивал хоть и бывший, но все-таки генерал милиции Грязнов, в недалеком прошлом начальник Московского уголовного розыска и замначальника Департамента по борьбе с организованной преступностью, профессиональные интересы которого затрагивали также и российскую зону. И майор вынужден был отвечать. К тому же об этом его попросил не кто-нибудь, а полковник Юнисов, с которым не хотелось портить отношения.

Молчал и Грязнов, пытаясь сообразить, как же это мог подставиться Евдоким? С его-то опытом и знанием зоны… Повернуться спиной к обезумевшему от крови беспредельщику, пусть даже безоружному, это же, по крайней мере… дур… Мысли путались, в голове роилось нагромождение вопросов, которые требовали ответа, и он спросил со скрытом неприязнью в голосе:

– Он из столовой шел? Обедал там?

– Нет, до обеда еще было далеко.

– В таком случае я не понимаю…

– Вы хотите спросить, что он делал в столовой?

– Да.

– Резонный вопрос, – заметил майор. – Однако Евдоким Савельевич взял за правило самолично проверять выполнение норм заложения тех продуктов, что шли на стол спецконтингента, и не было такого дня, чтобы он…

– Один?

– Когда как. Случалось, что и я сопровождал его. Но в тот день, как нарочно…

Голос майора дрогнул, и он развел руками.

Да, в этом был весь Евдоким Чуянов. К осужденным он относился, в первую очередь, как к людям, и, в отличие от новоиспеченного «кума» боровской «семерки», никогда бы не назвал зэка спецконтингентом.

– И кто его? – наконец-то спросил Грязнов.

– Вы хотите спросить, кто тот отморозок?

– Да. Откуда он?

– Хабаровчанин. Ну, а если быть более точным, то это типичный отморозок и беспредельщик. И в том, что он с заточкой в руке бросился на человека в форме…

– Я спрашиваю, кто это был?

Майор пожал плечами. Мол, желаете узнать анкетные данные? Пожалуйста. Только вряд ли они что скажут.

– Калистратов. Дмитрий Калистратов. Статья сто пятая, часть вторая. Пятнадцать лет лишения свободы.

– И где он сейчас?

– Сегодня утром этапировали в Хабаровск.

Глава 3

Уже ближе к ночи за поминальным столом остались только Грязнов с Юнисовым, хозяин дома и Акай Тайгишев, бывший однокашник Чуянова, уже лет двадцать возглавлявший районную охотоинспекцию. Жена Рябова уединилась на кухне с горой грязной посуды. Юнисов взял со стола очередную бутылку водки, разлил ее по стопкам и, обращаясь к Рябову, произнес:

– Ну что, Игорь Викторович, позволь поблагодарить тебя и хозяйку дома за этот стол, за добрую память о Евдокиме, пожалуй, и мы пойдем. Ты как, Вячеслав Иванович?

Грязнов согласно кивнул.

– Да, конечно, пора и честь знать. Тем более, что неплохо бы и выспаться перед завтрашним днем.

– М-да, знал бы, где упасть, соломки постелил бы, – произнес Рябов, ставя пустую стопку на стол. Впечатление было такое, будто он воду пил, а не водку. – Жил человек – и нету. А ведь уже оклемался от смерти жены, когда в Боровск приехал. Я ему еще помогал мебелью обзавестись. Планы разные строил…

– Видать, судьба, – эхом отозвалась появившаяся в дверях Татьяна.

И в этот момент подал голос не очень-то разговорчивый, словно ушедший в себя Тайгишев:

– Оно, конечно, на судьбу да на злой рок все списать можно, и кое-кто из чиновников в погонах именно на это и давить будет, да только лично я не очень-то верю в случайность всего того, что произошло в «семерке».

Над столом зависла гробовая тишина, которую нарушил слегка охрипший басок Рябова:

– Что ж, ты хочешь сказать, что гибель Евдокима?..

– А ты хочешь спросить, не думаю ли я, что это преднамеренное убийство? – Тайгишев покосился на хозяина дома. – Не знаю. По крайней мере, утверждать не берусь. Однако и в тот злой рок, который будто бы навис над семьей Евдокима, не очень-то верю.

– Ну, конечно, – завелся Рябов, покосившись на Юнисова. – Ты у нас – следовик да охотник. Тебе в тайге следы распутать, что мне на асфальт высморкаться. Да только не в тайге погиб Евдоким, а в «семерке», от руки зэка, на территории зоны, где каждый отпечаток ботинка на виду. И прежде, чем в чем-то сомневаться да свои собственные версии городить…

Он не договорил и только рукой махнул, вновь покосившись на Юнисова. Однако Олег, видимо, думал несколько иначе, и когда они втроем распрощались с Рябовыми и уже шли к гостинице, Юнисов спросил осторожно:

– Слушай, Акай, ты действительно не очень-то веришь в то, что гибель Чуянова – случайность?

Тайгишев затянулся «Явой», долго молчал, видимо, обдумывая ответ, и наконец произнес неуверенно:

– Честно признаться, даже не знаю, что сказать. Но когда только и слышу в городе про «злой рок» и прочую хренотень… Короче, не то чтобы не верю, но…

– А ты говори, говори! – подбодрил его Грязнов. – Иной раз лучше лишнее сказать, чем таить в себе.

Однако то, что он услышал, заставило его насторожиться, и он искоса наблюдал за реакцией Юнисова, для которого, казалось, рассказ Тайгишева был подтверждением его собственных мыслей.

Оказывается Евдоким, которого Акай вывез как-то в тайгу поохотиться на глухаря, «поплакался» ему в жилетку, что он, мол, совершенно иной представлял «семерку», когда просился в Боровск. И еще он произнес довольно странную фразу, которой Акай поначалу не придал особого значения. Сказано это было у костра, под водочку, но которая всплыла в его памяти, когда он узнал о гибели Чуянова.

«А гнильца-то препаскудная даже сюда добралась, в Боровск. Но ничего-ничего, дай-то бог, управимся и с этой заразой. Не позволю опустить зону».

Опустить зону…

Грязнов две трети своей жизни проработал в уголовном розыске, знал, что может крыться за подобной фразой, и поначалу даже не поверил услышанному.

– Ты… ты точно это помнишь? Он что, прямо так и сказал: «Не позволю опустить зону»?

Тайгишев обиженно, словно по-детски, поджал губы, покосился раскосыми глазами сначала на Юнисова потом перевел взгляд на Грязнова, в котором видел «большого московского милиционера» и начальника.

– Вы уж совсем того?.. За дурака, что ли, меня считаете? – И произнес резко, словно точку поставил: – Подобными словами не бросаются! Тем более, в такой обстановке.

– Ладно, ты уж нас, Акай, извини, – вступился за Грязнова Юнисов. – Сам понимаешь, услышать подобное от Чуянова…

– Да я, в общем-то, ничего, – Тайгишев пожал плечами. – Просто навеяло что-то, вот и припомнился наш костерок.

Грязнов вслушивался в негромкий говорок Тайгишева, а на языке вертелся вопрос, который он не мог не задать:

– Акай, дорогой, ты уж действительно прости меня, но и пойми правильно. Евдоким был мне больше, чем другом. И сейчас, когда его нет… Слушай, а с чего бы это он сказал тебе подобное? Я имею в виду про опущенную зону и прочее. У вас что, разговор такой был?

Тайгишев пожал плечами.

– Да вроде бы поначалу ни о чем особенном не говорили. Так, про охоту да про житье-бытье. Помню, выпили неплохо, после чего чаек заварили. И вот тогда-то я и пожаловался ему, что на наши кедровники фирмачи из «Алтынлеса» нацеливаются. Вы уж знаете, поди, что они производственные мощности Боровского комбината превратили в свою опорную базу, и стоит за этим беспределом голова районной администрации Рогачев Никита Макарович. И вот тогда-то Евдоким и произнес те самые слова о зоне.

Какое-то время он шел молча, видимо, вновь и вновь переваривая тот разговор у костра, но вдруг остановился и с какой-то щемящей тоской в голосе произнес:

– Вспоминаю сейчас тот разговор, а ощущение такое, будто Евдоким эти самые слова уже давным-давно вынашивал в душе, но ему поделиться было не с кем. И когда я рассказал ему про «Алтынлес», про то еще, как глава районной администрации запустил свою лапу в деревообделочный комбинат, превратив его в свою собственную вотчину, он и выплеснул наболевшее.

– Может, он еще кого-нибудь упоминал, кроме Рогачева? – спросил Юнисов. – Может, кого-то из своих подчиненных? Я имею в виду офицеров «семерки».

Тайгишев отрицательно качнул головой, которую украшал аккуратно подстриженный «ежик» черных как смоль волос.

– Нет, врать не буду. Чего не было, того не было. Хотя, помнится, он признался как-то, что у него не очень-то складываются отношения с подчиненными.