Предводитель волков. Вампир (сборник) Дюма Александр

Глава 3

Aнелетта

Барон взял оружие из рук Ангульвана и, не говоря ни слова, долго рассматривал рогатину от острия до ручки.

Потом он показал башмачнику изображение крохотного сабо, вырезанного на рукояти, которое служило Тибо для опознания собственности. Такое сабо было условным знаком участника тур де Франс.

– Ай-ай-ай, господин шутник! – сказал обер-егермейстер. – Вот что неумолимо свидетельствует против вас! Знаете ли вы, что эта рогатина попахивает мясом дьявола, а? Короче говоря, сударь, вот что я скажу: вы занимались браконьерством, а это ужасное преступление, вы поклялись, а это огромный грех; и ради спасения вашей души, которой вы клялись, мы заставим вас принести искупление. – Он повернулся к первому доезжачему: – Маркотт, возьми-ка пару ремней и привяжи этого шутника к дереву, да не забудь снять с него куртку и рубаху. Всыпь ему тридцать шесть ударов портупеей по хребту – дюжину за богохульство, две дюжины за браконьерство. Погоди, я ошибся: наоборот, дюжину за браконьерство, две дюжины за клятвопреступление – Господу Богу полагается отдавать бльшую часть.

Этот приказ был как бальзам на раны для челяди, развеселившейся от мысли, что она хоть на ком-то отыграется за неудачный день.

Вопреки уверениям Тибо, клявшегося всеми святыми, каких только можно было найти в церковном календаре, что он не убивал не только ни единой лани, но и козы, и даже козленка, с башмачника сорвали куртку и крепко привязали его к стволу дерева.

И расправа началась.

Доезжачий стегал так сильно, что хотя Тибо и дал себе слово не проронить ни звука и кусал губы, чтобы сдержаться, но уже на третьем ударе разжал зубы и завопил.

Возможно, сеньор Жан и был самым грубым господином на десять лье в округе, но сердце у него было не злое – все усиливающиеся жалобные крики несчастного причиняли муки и ему.

Однако, поскольку браконьеры становились во владениях его светлейшего высочества все более дерзкими, он не отменил наказания, только решил устраниться от этого зрелища и натянул поводья лошади, чтобы умчаться прочь.

В ту самую минуту, когда он пришпоривал лошадь, из леса вышла молодая девушка и упала перед ним на колени прямо под ноги лошади. Подняв большие прекрасные глаза, в которых стояли слезы, на сеньора Жана, она произнесла:

– Ваша светлость, во имя Господа милосердного, смилуйтесь над этим человеком!

Сеньор Жан взглянул на девушку.

Это было действительно очаровательное дитя, которому едва минуло шестнадцать лет, с тонкой талией, бело-розовым лицом, большими голубыми ласковыми глазами и венцом светлых волос, таких пышных, что покрывавший ее голову скверный чепец из коричневато-серой материи не мог с ними справиться и они, спадая волнами, выбивались из-под него.

Костюм прелестной просительницы был весьма скромен и сшит из простого материала, что барон Жан сразу же отметил, но поскольку он не пропускал милых мордашек, то ответил очаровательной крестьянке красноречивым взглядом.

Он смотрел на нее молча, удары не прекращались, и она вновь проговорила, сделав еще более умоляющий жест:

– Смилуйтесь, во имя всего святого, ваша светлость! Прикажите своим людям оставить бедняжку в покое, его крики разрывают мне сердце.

– Тысяча повозок зеленых чертей! – воскликнул барон. – Тебя так занимает этот шутник, прекрасное дитя! Разве он тебе родной брат?

– Нет, ваша светлость.

– Двоюродный?

– Нет, ваша светлость.

– Возлюбленный?

– Возлюбленный! Ваша светлость смеется.

– Почему бы и нет? В таком случае, красавица, признаюсь, я завидую ему.

Девушка опустила глаза.

– Я его не знаю, ваша светлость. Я вижу его впервые.

– И видит его вывернутым наизнанку, – осмелился сказать Ангульван, полагая, что это подходящий момент для злой шутки.

– Эй, замолчите! – сердито прикрикнул барон. Затем с улыбкой обернулся к девушке: – В самом деле… Если он не приходится тебе ни родственником, ни возлюбленным, то хотелось бы видеть, как далеко простирается твоя любовь к ближнему. Поэтому принимай мое условие, милашка!

– Какое же, ваша светлость?

– За прощение этого негодяя – один твой поцелуй.

– О! От чистого сердца! – воскликнула девушка. – Выкупить за один поцелуй человеческую жизнь! Я уверена, что даже господин кюре не усмотрел бы в этом греха.

И, не дожидаясь, пока сеньор Жан спешится, чтобы получить то, о чем хлопотал, она сбросила сабо, оперлась крохотной ножкой на носок сапога обер-егермейстера, ухватилась рукой за гриву коня и, приподнявшись, подставила под губы ловчего свои круглые щечки, свежие и бархатистые, как пушок персика в августе.

Сеньор Жан уговаривался об одном поцелуе, но поцеловал ее дважды, а потом, верный данному слову, подал Маркотту знак прекратить расправу.

Маркотт скрупулезно считал удары: кнут для двенадцатого уже был в воздухе, когда он услышал приказ барона. Он не счел нужным отвести кнут в сторону – возможно, он думал, что вместо тринадцатого удара лучше было бы дать два простых тумака для ровного счета, но именно этот удар сильнее других опустился на плечи Тибо.

Башмачника действительно сразу же отпустили. В это время барон беседовал с девушкой.

– Как тебя зовут, милочка?

– Жоржина Анеле, ваша светлость, по имени моей матери, но в деревне меня называют просто Анелеттой.

– Черт! Какое ужасное имя Анелетта, «ягненок», – сказал барон.

– Почему же, ваша светлость? – спросила девушка.

– Потому что оно сулит тебе быть отданной волку, красавица. А откуда ты, Анелтта?

– Я из Пресьямона, ваша светлость.

– И ты одна ходишь в лес, дитя мое? Это очень опасно для Анелетты-ягненка.

– Так нужно, ваша светлость. Мы держим трех козочек, они нас с бабушкой кормят.

– И ты приходишь сюда за травой для коз?

– Да, ваша светлость.

– А тебе не страшно совсем одной, такой молодой и красивой?

– Порой, ваша светлость, я не могу сдержать дрожи.

– Отчего же ты дрожишь?

– Как же, ваша светлость! Зимними вечерами рассказывают столько историй о волках-оборотнях, что, когда я сбиваюсь с пути, когда слышу только, как под порывами ветра трещат деревья, по всему моему телу пробегает дрожь и я чувствую, как волосы встают дыбом. Если же я слышу звук вашего рожка или лай собак, то сразу успокаиваюсь.

Ее ответ чрезвычайно понравился барону и, самодовольно поглаживая бороду, он сказал:

– Мы и впрямь ведем с господами волками довольно жестокую войну, но, клянусь Богом, красавица, есть средство избавить тебя от волнений.

– Какое же, ваша светлость?

– Приходи как-нибудь в замок Вез: никогда еще волк – оборотень он или нет – не проникал через его ров или потайной ход… разве что будучи подвешенным на ореховой жерди.

Анелетта покачала головой.

– Нет? Ты не хочешь? Почему же ты отказываешься?

– Потому что там я встретилась бы кое с чем пострашнее волка.

Ответ вызвал у барона взрыв хохота, и отряд ловчих, видя, что их господин смеется, начал вторить ему. В самом деле, появление Анелетты вернуло сеньору де Везу хорошее расположение духа, и, возможно, он бы пробыл здесь еще какое-то время, смеясь и беседуя с ней, если бы не Маркотт. Он протрубил отбой, собрал собак и почтительно напомнил господину о том, что впереди еще длинный обратный путь. Сеньор Жан нежно погрозил девушке пальцем и удалился в сопровождении своих людей.

Анелетта осталась наедине с Тибо.

Мы рассказали, что Анелетта сделала для Тибо и какой она была привлекательной.

Но главной мыслью Тибо, когда он остался вдвоем с девушкой, было вовсе не то, что она только что его спасла, – его главной мыслью была ненависть и месть. Как видно, с самого утра Тибо не мог выбраться из замкнутого круга зла.

– А, проклятый сеньор! Если на этот раз дьявол услышит меня… – воскликнул он, показывая кулак удалявшейся свите. – Если на этот раз дьявол услышит меня, я с лихвой отплачу тебе за все мои сегодняшние страдания, увидишь!

– Ах, как отвратительно то, что вы делаете! – произнесла Анелетта, подходя к Тибо. – Барон Жан добрый сеньор, очень человечный с бедняками и всегда любезный с женщинами.

– Замечательно! Сейчас увидите, как я благодарен ему за нанесенные мне удары.

– Однако признайтесь откровенно, приятель, – смеясь, сказала девушка, – что эти удары вы получили не зря!

– Ай-ай-ай! – воскликнул Тибо. – Похоже, поцелуй сеньора Жана свел вас с ума, красавица Анелетта!

– Никогда бы не подумала, что вам вздумается упрекать меня за этот поцелуй, господин Тибо. И все-таки повторю то, что уже сказала: сеньор Жан был вправе это сделать.

– Отколотить меня?

– Именно! Зачем вы охотитесь на землях вельмож?

– Разве дичь принадлежит не всем: и крестьянам, и вельможам?

– Нет. Раз дичь водится в их лесах, кормится их травой, вы не имеете права метать свою рогатину в лань его светлости герцога Орлеанского.

– А кто вам сказал, что я метал в его лань рогатину? – спросил Тибо, с угрожающим видом приближаясь к Анелетте.

– Кто мне сказал? Мои глаза! И предупреждаю вас, господин Тибо, они не обманывают. Да, я видела, как вы метнули рогатину, а потом спрятались за этим буком.

Уверенность, с которой девушка противопоставляла его лжи правду, неожиданно погасила гнев Тибо.

– Ну и ладно, что такого, если бедняку случится однажды полакомиться крошками с барского стола? Вы что же, мадемуазель Анелетта, как и судьи, считаете, что человека следует повесить из-за какого-то несчастного кролика? И почему вы думаете, что Господь Бог создал эту лань для барона Жана, а не для меня?

– Господин Тибо, Господь Бог учит нас не желать добра ближнего; следуйте заповеди Божией, и вам никогда не будет плохо.

– Вот оно что! Выходит, вы меня знаете, красавица Анелетта, раз обращаетесь просто по имени?

– Конечно, знаю. Я помню, что однажды видела вас на празднике в Бурсонне: вас называли превосходным танцором и все становились вокруг вас в круг.

Этот комплимент полностью обезоружил Тибо.

– Да-да, – сказал он, – теперь и я припоминаю, что видел вас. Надо же, тогда на празднике в Бурсонне мы танцевали вместе, но вы не выглядели такой взрослой, как сейчас, вот почему я не сразу вас признал. Да, на вас было розовое платье и красивый белый корсаж, и мы танцевали на молочной ферме. Мне хотелось вас обнять, но вы не позволили, сказав, чтобы я обнимал свою подругу, а не партнершу по танцам.

– Ах! У вас прекрасная память, господин Тибо!

– Анелетта, а вам известно, что за этот год – ведь прошел год! – вы похорошели и повзрослели? Ах! Вы преуспели и в том и в другом!

Девушка покраснела и опустила глаза. Румянец и смущение прибавили очарования ее личику. Тибо принялся рассматривать ее еще внимательнее.

– У вас есть возлюбленный, Анелетта? – спросил он у прекрасной девушки, и в голосе его угадывалось некоторое волнение.

– Нет, господин Тибо, – ответила она, – и никогда не было. Я не могу и не хочу, чтобы он был.

– Что так? Разве любовь – это хулиган, что она вас пугает?

– Нет, но мне нужен вовсе не возлюбленный.

– Кто же тогда?

– Муж.

Тибо сделал жест, который Анелетта не заметила. Или сделала вид, что не заметила.

– Да, – повторила она, – муж. Бабушка стара и слаба, а возлюбленный отвлекал бы меня от ухода за ней. Муж же, если бы я нашла порядочного парня, который захотел на мне жениться, помогал бы мне облегчать ее страдания в столь почтенном возрасте и разделил бы со мною ношу, которую Господь послал мне, чтобы скрасить ее последние дни.

– Но, – сказал Тибо, – позволил бы вам муж любить бабушку больше, чем себя, не ревновал бы из-за нежности, которую вы дарите старой женщине?

– О! – с очаровательной улыбкой подхватила Анелетт. – В этом нет никакой опасности. Я стану уделять мужу столько внимания, что ему не придется жаловаться. Чем нежнее и терпимее он будет к доброй женщине, тем признательнее буду я, тем больше стану трудиться, чтобы в нашем гнездышке было все необходимое. Вы видите, что я худая и хрупкая, и сомневаетесь в моих силах, но я храбрая и трудолюбивая, вот! Когда сердце сказало свое слово, можно работать без устали дни и ночи напролет. Я бы так любила того, кто полюбит мою бабушку! О, уверяю вас: она, мой муж и я – мы будем очень счастливы втроем.

– Вы хотите сказать, что даже если по-прежнему будете бедны, Анелетта?

– Как? Неужели любовь и дружба богатых на обол дороже любви и дружбы бедных? Когда я ласкаюсь к бабушке, когда она сажает меня на колени, обнимает слабыми, дрожащими руками, когда ее доброе морщинистое лицо прижимается к моему, когда я чувствую, что по ее щекам катятся слезы умиления, то тоже не могу удержаться и плачу. И эти слезы, господин Тибо, такие легкие и нежные, каких не бывает, уверяю вас, ни у одной госпожи или девицы, будь она королевой или дочерью короля. И это притом, что мы с бабушкой самые обездоленные создания в округе.

Тибо слушал, не отвечая и пребывая в своих мечтах – мечтах, свойственных честолюбцам. Но порой эти честолюбивые мечты прерывались непонятными ему самому приступами удрученности и разочарования.

Он, который часами наблюдал, как по лестницам поднимаются и спускаются прекрасные знатные дамы двора его светлости герцога Орлеанского, он, который ночи напролет заглядывал в стрельчатые окна главной башни замка Вез, сверкавшей праздничными огнями, теперь спрашивал себя, а стоит ли то, к чему он так стремился – благородная дама и роскошное жилище, – жизни под соломенной крышей с этим милым и прекрасным существом, которого люди звали Анелетта-ягненок.

Действительно, эта славная девушка была так мила, что графы и бароны их края, несомненно, позавидовали бы ему.

– Анелетта, а если бы, например, – сказал Тибо, – к вам посватался такой человек, как я, вы бы согласились?

Мы уже говорили, что Тибо был видным парнем: у него были красивые глаза и черные волосы, да и из путешествия по Франции он возвратился не простым рабочим.

Впрочем, быстро привязываешься к людям, сделав им добро, а Анелетта, по всей вероятности, спасла Тибо жизнь, потому что Маркотт бил его так сильно, что несчастный умер бы раньше, чем снес назначенные ему тридцать шесть ударов.

– Да, – ответила она, – если бы он был добр к моей бабушке!

Тибо взял ее за руку.

– Хорошо, Анелетта, – сказал он, – мы вернемся к этому разговору, и в ближайшее же время, дитя мое.

– Как вам будет угодно, господин Тибо.

– Вы клянетесь крепко меня любить, если я женюсь на вас, Анелетта?

– А разве можно любить кого-то другого, кроме мужа?

– Не в этом дело. Мне бы очень хотелось, чтобы вы дали хоть какую-то клятву, что-то вроде: «Господин Тибо, я клянусь не любить никого, кроме вас».

– К чему клятва? Честному парню довольно обещания честной девушки.

– И когда же свадьба, Анелетта? – спросил Тибо, пытаясь обвить рукой талию девушки.

Но Анелетта тихонько высвободилась.

– Приходите представиться моей бабушке, – сказала она, – это ей решать. А сегодня вечером довольствуйтесь тем, что помогите мне уложить собранный вереск. Уже поздно, а мне еще предстоит пройти около лье до Пресьямона.

Тибо помог девушке разместить ветки и проводил ее до ограды Бильмона, то есть до того места, откуда виднелась колокольня ее деревни. И там он так упрашивал Анелетту, что она позволила поцеловать себя в знак будущего счастья.

Смущенная этим единственным поцелуем куда больше, чем двумя поцелуями барона, Анелетта ускорила шаг – несмотря на вереск на голове и на то, что эта ноша выглядела довольно тяжелой для столь хрупкого создания.

Тибо некоторое время провожал взглядом удаляющуюся Анелетту. Прекрасные руки очаровательной девушки, придерживающие ношу на голове, открыли ее талию и, казалось, подчеркнули гибкость и девичью грацию. Ее тонкий силуэт восхитительным образом вырисовывался на фоне неба.

Наконец под восхищенными взглядами Тибо девушка добралась до первых домов селения и неожиданно скрылась за складкой местности.

Башмачник вздохнул и на мгновение погрузился в размышления. Этот вздох вырвался из груди его вовсе не от приятной мысли, что это доброе и очаровательное создание может принадлежать ему.

Нет. Он желал Анелетту, потому что Анелетта была юна и прекрасна, а в ущербной природе Тибо было желать всего, чего мог бы пожелать другой. Он покорился этому желанию под впечатлением сердечности, с которой она разговаривала с ним.

Однако образ Анелетты занимал его ум, но не сердце. Тибо не был способен любить так, как длжно, так, как бедняк любит такую же бедную девушку, – ничего не выгадывая, ни о чем не мечтая, кроме как о том, чтобы ему платили за любовь любовью.

Нет, здесь все было наоборот: по мере удаления от Анелетты он словно удалялся от своего доброго гения. Тибо чувствовал, как в душе вновь зашевелились завистливые желания, которым он был столь сильно подвержен.

Он вернулся домой поздно ночью.

Глава 4

Черный волк

Первым делом Тибо позаботился об ужине, хотя и очень устал. За день произошло много неприятного, к тому же голод все ощутимее давал о себе знать.

Ужин был вовсе не таким вкусным, как тот, о котором мечтал Тибо, охотясь за ланью.

Но, как мы уже сказали, лань он так и не убил, а не на шутку разыгравшийся аппетит заставлял его ощущать вкус ее мяса в краюшке черного хлеба.

Едва Тибо приступил к скудной трапезе, как услышал, что коза – кажется, мы упоминали, что у него была коза, – отчаянно заблеяла.

Он подумал, что она уже кричала после ужина и, взяв под навесом охапку свежей травы, понес ей.

Как только он открыл дверь стойла, коза выскочила так стремительно, что едва не сбила хозяина с ног. И, не остановившись перед кормом, который ей принес Тибо, помчалась к дому.

Тибо бросил сено и пошел за животным, чтобы возвратить ее в стойло. Но это было совершенно невозможно. Ему пришлось применить силу, но всем его усилиям бедное животное сопротивлялось так отчаянно, как это могла делать только коза: она пятилась и упиралась, приседая на задние ноги, а башмачник пытался тащить ее за рога.

Побежденная в этой борьбе коза в конечном итоге была водворена в стойло. Но, несмотря на обильный корм, который принес Тибо, она продолжала испускать жалобные крики.

Раздраженный и не на шутку заинтересованный башмачник во второй раз оторвался от еды и осторожно открыл стойло, чтобы коза не могла прошмыгнуть снова.

Затем он принялся шарить руками по всем уголочкам и закоулочкам, чтобы понять, что могло так ее напугать. И вдруг его пальцы нащупали густой теплый мех какого-то животного.

Тибо не был трусом, но и он растерялся. Он резко отступил назад, вернулся в дом, взял лампу и снова пришел в стойло.

Лампа едва не выпала у него из рук, когда он признал в животном, так напугавшем козу, лань барона Жана: ту самую, которую он преследовал, которую потерял, которой так хотел завладеть именем дьявола, если не вышло сделать это именем Бога, лань, которую не смогли взять собаки и которая в конце концов стоила ему стольких побоев.

Предварительно убедившись, что дверь плотно закрыта, Тибо тихонько подошел к ней.

Бедное животное либо устало, либо было совсем ручным, потому что не сделало даже попытки убежать и только смотрело на Тибо своими большими черными бархатными глазами, от испуга еще более выразительными.

– Наверное, я оставил дверь открытой, – пробормотал башмачник, обращаясь к самому себе, – и лань, не зная, где бы спрятаться, прибежала сюда.

Но, порывшись в памяти, Тибо отчетливо вспомнил: когда он открывал дверь стойла минут десять назад, деревянный засов на двери был так плотно задвинут, что пришлось камнем выбивать его из паза.

Впрочем, создавалось впечатление, что коза вовсе не была рада новой соседке и охотно воспользовалась бы случаем снова сбежать, будь дверь открыта.

Осматривая лань, Тибо обнаружил, что она привязана веревкой за решетку для сена.

Хотя, как мы уже говорили, башмачник был не робкого десятка, холодный пот выступил крупными каплями у него на лбу, по телу пробежала дрожь, а зубы застучали, выбивая дробь.

Он вышел из стойла, запер дверь и отправился на поиски козы, которая, воспользовавшись моментом, вновь сбежала и теперь лежала в углу возле очага, всем своим видом говоря, что на этот раз твердо решила не покидать место, которое – по крайней мере, сегодня вечером – предпочла своему обычному крову.

Тибо прекрасно помнил о кощунственном желании, обращенном к сатане. Признавая же, что это желание невероятным образом осуществилось, он все-таки не мог поверить в дьявольское вмешательство.

Покровительство духа тьмы внушало ему страх, и он попытался молиться, но лишь только захотел поднести руку ко лбу и сотворить крестное знамение, как рука отказалась сгибаться, и хотя до сих пор он молился каждый день, сейчас не мог вспомнить ни единого слова из молитвы Богородице.

Когда же бедный Тибо еще дважды тщетно попытался перекреститься, в его мозгу все невероятным образом смешалось.

Недобрые мысли приходили в таком количестве, что ему казалось, будто он слышит, как они шепчут ему прямо в ухо, – как бывает слышен гул нарастающего прибоя или треск веток, когда зимний ветер гуляет по лишенным листвы деревьям.

– В конце концов, – пробормотал он с побледневшим лицом и остановившимся взглядом, – какая разница, кто послал эту лань – Бог или дьявол! Это чудесное приобретение, и я был бы последним дураком, не подставь полу одежды, когда с небес падает манна. Если я боюсь, что эта старая коза окажется мясом из преисподней, то ничто не обязывает меня ее есть. Впрочем, я и не смогу съесть ее в одиночку, а те, кого мог бы пригласить, выдадут меня. Но я могу отвести ее в женский монастырь, что в Сен-Реми, и матушка настоятеьница, чтобы потешить монашек, купит ее у меня за достаточно высокую цену. Воздух святых мест ее очистит, а горсть благословенных экю, которые я выручу, не станет угрозой для спасения души. Сколько же дней мне не нужно будет потеть за работой и крутить сверло, что заработать четверть того, что я получу без особого труда, лишь отведя животное в его новый дом! Определенно, лучше пусть вам покровительствует дьявол, чем ангел небесный, который вас оставил. Если же сатана захочет завести меня слишком далеко, то всегда будет время вырваться из его когтей. Я не ребенок, черт побери! И не ягненок! Я умею видеть путь и идти, куда хочу.

Несчастный, который претендовал на то, что умеет различать путь и идти, куда хочет, забыл, что каких-то пять минут назад ему не удалось донести руку до лба.

Тибо привел самому себе столько верных и убедительных доводов, что решил оставить лань, кем бы она ни была послана, а еще – истратить деньги, которые он выручил бы, на покупку свадебного платья невесте.

Ибо его память совершила неожиданный поворот и возвратила мысли к Анелетте.

Он видел ее в длинном белом платье, с венком из белых лилий и с длинной фатой на голове.

Ему казалось, что если в доме будет такой милый ангел-хранитель, то дьявол, каким бы сильным и хитрым он ни был, никогда не осмелится переступить его порог.

– Хорошо! – сказал он. – Вот и еще одно средство: если сатана будет слишком мне досаждать, я быстренько пойду к бабушке Анелетты, попрошу руки ее внучки, женюсь и, если вдруг не вспомню молитв и не смогу перекреститься, у меня будет славная женушка, никак не связанная с сатаной, которая все это будет за меня делать.

Остановившись на таком своеобразном компромиссе и дабы лань не потеряла в цене и была по-прежнему достойна святых женщин, которым он рассчитывал ее продать, Тибо, немного приободрившись, пошел пополнить стойло сеном и убедиться, что подстилка достаточно толстая и животному мягко лежать.

Ночь прошла без новых происшествий и даже без дурных снов.

На следующее утро сеньор Жан вновь отправился на охоту.

Только на этот раз вовсе не робкая лань водила собак – это был волк, которого Маркотт встретил накануне и которого ему удалось этим утром выгнать из укрытия.

Это был настоящий волчище.

Должно быть, ему было очень много лет, но когда его увидели при подъеме, то с удивлением заметили, что он полностью черный.

Но каким бы он ни был – серым или черным, – он был дерзок, изворотлив и обещал, что свите барона Жана придется изрядно попотеть.

Его атаковали около Вертфейя, в низине Даржан, он пересек поле в Метаре, обошел Флери и Дампле слева, пересек дорогу в Ферте-Милоне и прибежал отбиваться в низины Ивора.

Здесь, решив не продолжать первоначальный путь, он устроил неразбериху, вернулся на прежнюю дорогу и пошел по своим же следам, так точно следуя уже пройденным путем, что барон Жан видел отпечатки копыт своего коня, оставленные утром.

Вернувшись в округ Бур-Фонтэн, волк прочесал его во всех направлениях и завел охотников прямо в то место, откуда накануне начались их злоключения, а именно к хижине башмачника.

Тибо, приняв решение, о котором было сказано, намеревался вечером нанести визит Анелетте, а пока с утра пораньше принялся за работу.

Вы спросите, почему, вместо того чтобы приниматься за работу, которая приносила столь скромный доход, Тибо не повел лань к монашкам в Сен-Реми.

Все-таки он поостерегся это сделать. Средь белого дня он никак не мог пересечь лес Виллер-Коттре с ланью на веревке. Что бы он сказал первому же встретившемуся леснику?

Нет, Тибо рассчитывал выйти из дома в сумерках, пройти по дороге справа, потом по просеке Саблоньер и выйти по дороге, ведущей в Пандю, в долину Сен-Реми, в двухстах шагах от монастыря.

Как только Тибо услышал отдаленные звуки рожка и лай собак, он поспешил набросать перед дверью стойла, в котором была заперта его пленница, огромную кучу сухого вереска, чтобы скрыть эту дверь от взглядов доезжачих и их господина, если, как и накануне, они случайно окажутся возле его хижины.

Потом он вернулся к своему занятию и работал с усердием, которого никогда ранее в себе не замечал, даже не поднимая глаз от сабо, которые отделывал с внешней стороны.