Витька – дурак. История одного сценария - Осетинский Олег

Витька – дурак. История одного сценария
Олег Евгеньевич Осетинский


Закамуфлированный под мемуары роман «Витька-дурак» – авторская версия жизни знаменитого сценариста, скандалиста и музыкального педагога Олега Осетинского. Выдумка и действительность переплелись здесь столь замысловато, что выдерни одну ниточку, и расползется вся ткань. Противоречивая фигура автора – вот истинный герой книги и основная причина событий этого повествования. Единственное произведение, с которым можно сравнить эту яростную исповедь, – «Записки Бенвенуто Челлини, флорентийского золотых дел мастера и скульптора». И еще неизвестно, какая из этих книг поразит вас больше.





Олег Осетинский

Витька-дурак. История одного сценария


Светлой памяти моей чудесной мамы,

Марии Дмитриевны Пашковой,

и моего единственного учителя, русского гения

Сергея Павловича Урусевского





www.limbuspress.ru

© ООО «Издательство К. Тублина», 2013

© А. Веселов, оформление, 2013



* * *

А ведь у греков и римлян (древних) были на это разные взгляды!

«О мертвых – ничего или хорошо».

«О мертвых – только правду».

У древних русских? Не знаю.

Попробую – без вранья.

Без стеба – и без патоки…



Сейчас у нас что? Эра Путина – Медведева по рецепту К. Леонтьева – Россию надо подмораживать, чтоб не сгнила.

А тогда был век XX, уже прошлый, годы 60 – 70-е – хрущевская оттепель!

Выгребную яму совка малёк разморозили – и сколько ж идиотских надежд… а уж во?ни!..




Первая серия


Сварить из мечты варенье? – Легко!

Просто добавьте ягод. И – сахарку!

    Ежи Леи


Последний раз в жизни он пел в 1997-м, на арене старого цирка, на Цветном бульваре – на юбилее великого Юры Никулина.

Пел один, без оркестра, бесстрастно – почти шепотом, глядя в купол.

– И дорога этт – не моя!.. И этт – не моя родня!.. И этт родина – не моя!.. И я – не я!.. И я… и я!..

И – не улыбнулся…



…а в 1958-м, на Аэропортовской, во дворе знаменитого тогда писательского дома, бездумно так на солнышке греясь, с ярким таким наслаждением покуривал я рабоче-крестьянский и уже богемный тогда «Беломор».

И… Каплер мимо проходит степенно, Алексей Яковлевич! Бережно так под локоток ведет моложавую еще жену, знаменитую поэтессу-фронтовичку Юлию Друнину.

Мастит. Одессит. Для друзей – «Люся». До войны создал в кино двух Лениных – «Ленина в Октябре» и «Ленина в 1918 году». В начале войны прицельно соблазнил Светлану, дочь Сталина, но Сталин еврея-зятя не схотел. И пришлось Каплеру оттянуть свой «легкий» червонец на ГУЛАГе – сапожником и библиотекарем. Вернулся он на волне XX съезда – и теперь творил только розовые комедии. Везде в советах, жюри, президиумах. Правящие коммуняки чтут в нем автора, воспевшего вождя. Образованщина – как бы «диссидента», смело бросившего рябому горцу сексуально-коммерческий вызов. (Я же вспоминаю Светлану Сталину, беззвучную умненькую тихоню, в Академии общественных наук у Планетария, где моя мама числится ее секретарем-машинисткой, когда нас оставляет отец. Она молча угощает меня и чудного моего синеглазого братика Юру шоколадками, устраивает нас в пионерский лагерь – не без труда!)

Каплер добродушен, но по-лагерному зорок, всегда жует «для тонусу» кофейные зерна – и это единственное, чему мы, слушатели Высших сценарных курсов, согласны у него учиться. Но как он на «лекциях» травит байки одесско-лагерные – неподражаем!.. Он приветливо улыбается.

– Как дела, Олег? Нашли режиссера на дипломный сценарий? Юля, знакомься, это Олег Осетинский – тот самый!

Я – сама независимость и душевная щедрость (гений! – супермен! – никогда не умру!) – с надменной усмешкой кланяюсь, целую руку фронтовички.

– Нашел!.. Такой весь гномик. Фантазия – дикая. И не жадный – пили всю ночь коньячок армянский. На сценарии – просто помешан!.. Быков. Ролан. С одним «л». Знаете?

И!.. Каплер вдруг, широко открыв рот, быстро переглядывается с женой и как бы замирает. А закрыв рот и помолчав, любовно оглядывает меня с ног до головы и очень добродушно усмехается. И очень корректно роняет:

– Знаю!.. Да, он очень способный… Но вот вы, Олег!.. Вы, при вашем характере и при вашей, как бы это сказать… нетерпеливости… Вы из этого дела выйдете вот с таким цветом волос!.. – и он касается рукой своих киношно-лагерных седин. – Хоть вы, Олег, и ушли от меня, я вам скажу: послушайте старого одессита – это вам надо? Вам бы поискать, кого попроще… Впрочем, вы ведь у нас усе знаете лучше всех. Желаю!..

И Каплеры как-то мигом исчезают… Я, иронично пожав плечами, усмехаюсь – плевать! Что он понимать может, лениновед-попутчик, совеський комедиограф!..

Я ведь уже успел категорически отказаться от него на Курсах как от мастера, перешел в группу И. Ольшанского, милейшего человека, который меня даже и не пытается ничему «учить», как других слушателей.




* * *


Залечь героям неуместно,

Как уголовникам, на дно.

Россия – это наше место,

Хотя и проклято оно.

    Народное-желчное

Мне двадцать лет.

Ледниковый период в стране как бы кончился.

Оттепель!

А за ней ведь, неизбежно, – весна!

Солженицын уже напечатал «Один день Ивана Денисовича»!

Правда, прочитавших – сотни. Понявших – единицы.

А «Синтаксис» с Чудаковым и Гинзбургом рассажен по тюрьмам.

И в центре страны все равно – Мавзолей.

А в нем – центральный Труп.

Держава лежит вокруг Трупа, коснеет, цепенеет.

Мычит покорно, не рассуждая – «Слава КПСС!».

Трупная страна. Ледяной дом. Оттаивать сто лет…



На плакатах всюду – черные маги Политбюры.

Метро: «Выхода нет» – «Вход воспрещен». Легионы мертвоглазых зомби на эскалаторе (марсианин Бурбулис, парафиновый Парфенов – оттуда, из совкового склепа! – были бы крутые секретари ЦК. Может, еще будут).

В лицах – «наука страха и стыда».

Шперрунг (заторможенность, переходящая в ступор). «Пассивная протоплазма», по Шекли. Внедряется олигофрения, поощряются олигофрены. Страх парализует свободу мыслить – и человек не способен осмыслить элементарные основы этики, экономики, политики – как и сейчас.

Сизая кирза голосов, взглядов, жизненных целей.

«Пятилетки – догнать и перегнать». «Догнить и перегнить».

Страна кормится не от свободы труда, не от умений, технологий, культуры, а от трубы – нефть, газ. Еще лес – распродают весь к черту! ВПК – половина бюджета!

Производство средневековое – дикие комбайны, не нужный никому чугун, узбекский хлопок, сахар и галоши (первое место в мире).

На Лубянке – гранитная кепка КГБ. Нависла над страной. Голгофа миллионов. Проходя мимо, опусти глаза. («Не отсвечивай, и кум не заметит!»)

«Контора» – мафия тогда единственная – правит отмороженной страной легко!

В школе, на обложках тетрадок, гордо – «РАБЫ НЕ МЫ!»

(В третьем классе, балуясь, я приписал: «И ГЛУХИ». Был немедленно из школы исключен – на десять дней – мама отмолила у директора.)



Реальные шансы выжить – только через ВЛКСМ, КПСС, военное училище, торговлю.

Шансы жить – то есть вырваться за бугор – ЦМШ (центральная музыкальная школа), КОНСА (консерватория), МГИМО, КГБ, ВГИК.

Образованщина приникла к «Спидоле» – там джинсы, бары, кока-кола, конкуренция, права человека! Шепотом – о «культе личности» и «закрытом письме». И – анекдоты. «Клоп подал заявление в партию. Решают: паразит, конечно. Но кровь-то в нем – пролетарская. Принять!» Да! «Был всю жизнь простым рабочим. Между прочим, все мы дрочим!»



В школьном сортире мы дрочили – именно так, всем классом – кто быстрее кончит!



На кухнях – интеллигентские заклинания «со слезами на глазах» – «В Россию можно только верить!» (переломное двустишие «Давно пора, е…а мать,/Умом Россию понимать!» – еще не родилось).



Совок – без конца и без краю совок! Слезы восторга – «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»! И – верили. Все. Я – тоже.



И, натурально – «Пролетарии всех стран маршируют в ресторан». Шашлычные, пельменные, пузырь на троих, пивком заполируем!



И, как водится на Руси, – лучшие люди – «лишние люди».

Для редких оживленных — психушки, «абсолютное оружие».

Запуганная мать сама напишет заявление в КГБ о «связях» сына с иностранцем-болгарином – чтоб спасти сыночка! Вы поступили правильно. Будем лечить! Диагноз: «С учителями спорит, характер нордический, невыносимый, шизофрения алотекущая».



Эстрада – пафосная пошлятина (будущий главный «гонорар о гАвном» неизвестных еще Эрнстов и Парфеновых, телелакеев-дизайнеров! нашей отвратительной буржуазии).



Правда, из черного репродуктора радио на стене – льется беспрерывно классика! Это Джугашвили – из рекламных перед Западом соображений – приказал: на радио только классику и народные песни. (Вот – начало постмодернизма!) Спасибо, рябой, за нишу! – с детства все учились прятаться в «прекрасное далёко». Люди моего поколения, уцелевшие в лагерях, не в последнюю очередь обязаны спасением этой радиоауре Чайковского и Моцарта.



На Герцена – Большой зал консерватории – разрешенный заповедник Красоты. Утешение, Воодушевление. Там – Рихтер!

В публике две партии – «гилельсианцы» и «рихтерианцы».

Разумеется, я – с десяти лет! – интуитивно рихтерианец.

Гилельс – высокопрофессиональный пониматель нот.

Рихтер – пониматель духа Бетховена и Баха, адекватный им масштабом личности, генератор духовного императива – вверх, к красоте Бога.

А Софроницкий просто сам был – Бог! До сих пор грущу, что узнал его только после смерти.



И – чуть ниже Консерватории – Студенческий театр МГУ. Костерок во тьме – искрит! Живые голоса. Афиша от руки – «Павел Когоут. "ТАКАЯ ЛЮБОВЬ". Постановка Ролана Быкова»…



В 1947-м мне, десятилетнему патологическому меломану, партой уродуют руку. Итог – костная мозоль. Третий палец навсегда лишен качеств. Прощай, музыка! Рыдая, записываю в дневник: «…но когда-нибудь у меня будет дочь, и я сделаю ее великой пианисткой».

Да, рука сломана, рояль отняли, отец второй раз в лагере, музыки не будет! – но все равно знаю, «твердо и смолоду», свое предназначение – вверх, к красоте, к Богу.

(Недавно обнаружил в дневнике еще одну романтическую клятву: «Пока Святослав Рихтер будет жить в этой стране, я ее не покину». 1951 год – неужели я верил тогда, что ее легко будет покинуть?)

В 1951 году я – семиклассник и редактор стеннухи нашей школы-десятилетки. И – единственный не комсомолец в районе.