Последняя крепость. Том 1 Злотников Роман

Глава 2

Парселис по прозвищу Сверчок три последних года был занят тем, что обучал стихосложению самого герцога Циана – одного из богатейших аристократов королевства Крафия. К концу обучения герцог преуспел в высоком искусстве настолько, что его поэме рукоплескала сама ее величество королева Крафии Киссиария Высокомудрая. Правда, при дворе шептались, что восторг ее величества был обусловлен не столько талантом Циана, сколько ларцом с драгоценностями, который герцог преподнес своей королеве вместе с поэмой. Но, как бы то ни было, на следующий же день после того, как строки, сочиненные герцогом Цианом под чутким руководством Парселиса, прозвучали в тронном зале Таланского королевского дворца, придворные менестрели во все лопатки принялись перекладывать поэму на музыку, а сам Циан решил, что в услугах Парселиса более не нуждается. Парселис же – не будь дурак – разуверять Циана в этом не стал. А наоборот: со светлыми слезами радости на глазах сообщил герцогу о том, что высшее счастье для настоящего поэта – это когда ученик превосходит своего учителя. Поэтому и получил в награду за трехлетние свои труды немалый кошель золота и в придачу звание капитана одной из приграничных застав, что располагалась на окраине обширных владений герцога. Вверяя в руки поэта крепость с гарнизоном в сотню воинов, окрестную деревеньку с двумя десятками крестьян, Циан рассуждал следующим образом: если человек способен понять и прочувствовать то, что неизмеримо выше всяких земных проблем, то уж разрешить эти самые проблемы для него не составит никакого труда. Кстати сказать, в Крафии подобного рода случаи ни у кого удивления не вызывали. Все потому, что вот уже долгие века правители этих земель всеми силами поддерживали статус своей страны – как самой просвещенной из всех Шести Королевств. Нигде, кроме как в Крафии, нельзя было найти столько университетов, библиотек, обсерваторий и магических лабораторий. Крафийские ученые, историки, поэты и маги – если им вдруг взбредало в головы покинуть родину – легко находили себе место при дворе любого из соседних государств. За исключением, пожалуй, княжества Линдерштерн: давнего и лютого врага страны.

В этот теплый весенний вечер Парселис Сверчок возлежал в глубоком кресле, задрав тощие голые ноги на заваленный пергаментными свитками стол. Кроме свитков на столе помещались еще два преогромных кувшина, один из которых был полон, а другой – почти пуст. И, судя по багровеющему в скудном свете потолочного масляного светильника носу поэта, в кувшинах этих налито было далеко не молоко. Парселис мирно похрапывал, сложив руки на начищенной кирасе, надетой прямо поверх ночной рубахи – и, возможно, продремал бы так до утра, но гулкий удар медного колокола, укрепленного на воротах крепости с внешней стороны, заставил его открыть глаза.

Парселис икнул и попытался принять вертикальное положение, вследствие чего свалился с кресла на пол, едва не опрокинув стол.

Колокол ударил снова.

Обалдело моргая, Сверчок не без труда вскарабкался обратно в кресло.

– Кого это несет? – спросил Парселис у кувшинов дребезжащим тоненьким голоском. – А? Кого несет-то в такое время?

Кувшины, понятное дело, промолчали. Вообще-то Парселису не впервой было разговаривать с неодушевленными предметами, но вот отвечать они ему начинали, только когда он выпивал не менее десяти – двенадцати кружек. Сейчас же до того состояния, когда и кувшин становится приятным собеседником, поэту недоставало еще кружек пяти.

Парселис вздохнул и тут же принялся исправлять это досадное недоразумение. Выпив одну за другой три кружки, Сверчок воодушевился настолько, что прочитал кувшинам длинное лирическое стихотворение. Однако, вместо того чтобы восхищаться и рукоплескать, кувшины все так же тупо молчали. Поэт обиделся.

– Болваны вы, – сказал он. – Как и все здесь…

Опрокинув еще кружку, Парселис ударил кулаком по столу и прослезился.

– Пропадаю я в этой глуши, – пожаловался поэт кувшинам, – мне бы в Талан, во дворец… Эх, я блистал бы там! Густое вино в золотых кубках… Придворные дамы… Благодарные слушатели… А здесь? Мерзкое пойло, от которого по утрам голова трещит, жирные кухарки да тупоумные дуболомы со своими железяками. Даже поговорить не с кем.

Кряхтя, Сверчок поднялся с кресла и подковылял к окну. Картина за окном открывалась унылая: темень, в которой грязный двор выглядел еще более грязным, часть зубчатой крепостной стены, на которой дремал, облокотившись на копье, караульный. А за стеной мутно белели горы, и высоко-высоко в небе висел громадный шар луны, тоже казавшийся неряшливым и нечистым из-за покрывавших его пятен.

– Тоска-а… – проскулил Парселис и тут же вспомнил об ударах колокола, разбудивших его.

Немного оживившись, поэт пересек комнату, открыл дверь и толкнул босой ногой спящего в коридоре слугу.

– Эй ты… – сказал Сверчок, – как там тебя?.. Почему в воротный колокол били?

Слуга – косматый, заросший бородой, удивительно похожий на приблудную собаку – вскочил и прохрипел что-то вроде: «Не могу знать…»

– Так пойди и выясни, дур-рак! – тоненько выкрикнул Сверчок, подкрепив свой приказ еще одним пинком.

Слуга вернулся к тому времени, когда Парселис успел опорожнить очередную кружку.

– Там, господин, бродяга какой-то… – зевая и почесываясь, сообщил слуга. – Старикан бородатый. Говорит, издалека идет.

– Чего ж в крепость-то лезет? – удивился поэт. – Если бродяга, пускай до деревни шкандыбает. У нас тут и своих блох хватает.

– Ему так и сказали. А он говорит, что ноги стер, не дойти ему до деревни. Да! Говорит еще, что он не попрошайка какой-нибудь, а странствующий жрец Нэлы Милостивой. Но врет, конечно.

– Странствующий жрец? – заинтересовался Парселис. – А ну-ка… Скажи, чтоб впустили. Скажи, господин капитан велел. И сразу его ко мне веди. Понял?

Слуга ответил, что понял, и отправился выполнять поручение.

Ожидая гостя, поэт выпил еще кружечку. Сделав последний глоток, он проговорил, обращаясь к кувшинам:

– Слыхали? Жрец! Значит, человек хоть чуть-чуть поумнее этих болванов, что меня здесь окружают. Да еще странствующий, ходил везде, видал много. Вот с кем поговорить можно.

Парселису показалось, что один из кувшинов ему подмигнул.

– То-то, – добавил поэт и налил себе еще.

Странствующий жрец оказался стариком с густой белой бородой и обширной лысиной, коричневой от солнца. Остатки волос на висках и затылке были заплетены в длинную и тонкую косицу. Одеждой жрецу служила бесформенная хламида из грубой холстины, ноги были босы и окровавлены. На плече старика висела тощая сумка. Этот человек явно знавал когда-то и лучшие времена: когда-то он был упитан и даже толст, теперь же растянутая кожа щек уродливо свисала с костей его лица.

– Садись, – указал Парселис старику на голый пол рядом с креслом, в котором сидел сам. – А ты… как там тебя… – обратился он к слуге, – притащи сюда еще пару кувшинов и чего-нибудь пожевать.

Прежде чем сесть, гость глухим и низким голосом поблагодарил за милость, оказанную ему господином капитаном. Господин капитан ответил кивком головы, побарабанил пальцами по металлу своей кирасы и задал первый вопрос:

– Как тебя звать?

Старик непонятно почему помедлил с ответом.

– Гарк… господин капитан, – сказал он.

– Откуда ты?

– Можно сказать, что ниоткуда, – устало усмехнулся старик, – я странствую так давно, что уже забыл страну, которая была мне родиной.

– Но ты не из Крафии?

– Нет, господин капитан.

– А бывал ли раньше в Крафии?

– Нет, господин капитан.

– Скажи мне, чем ты занимаешься?

– Я жрец Нэлы Милостивой, – ответил Гарк, прикоснувшись ладонью к левой стороне груди – как полагалось делать при упоминании имени богини плодородия. – Я странствую по землям людей, исполняя божественные ритуалы на крестьянских полях. Ведь не в каждой деревне стоит храм.

Поэт видел, что жрец очень устал и скорее всего голоден. И на вопросы отвечает безо всякого удовольствия, просто из почтения. Но это Парселиса мало волновало.

– И что же, – хихикнул стихотворец. – Твои ритуалы на самом деле помогают улучшить урожай?

– Великая Нэла дарует каждому просящему по воле своей, господин капитан.

От восторга поэт даже засучил ногами.

– Вот молодчина! – завизжал он своим писклявым голосом, благодаря которому, кстати сказать, и получил прозвище – Сверчок. – Ну не молодчина ли ты, старик?! Как удобно: по воле своей! То есть захочет даровать много – и подарит. А не захочет – никто ничего не получит! Хе-хе! А ты, старик, как там тебя?..

– Гарк, господин капитан.

– А ты, Гарк, в любом случае монетку за пазуху положишь. А?

– Я беру немного, господин капитан. Каждый дает мне столько, сколько может.

– А теперь послушай меня, старик… как там тебя?.. Ладно, неважно… Послушай! – Сверчок воздел к потолку костлявый палец и сурово свел на переносице редкие брови. – Ты находишься в Крафии. В самом просвещенном королевстве мира людей! Наука, искусство и магия – вот чем живут здешние обитатели!..

Вошел слуга, таща два кувшина, кружку и холодную вареную баранью ногу. Поставив напитки и снедь на стол, он разлил вино по кружкам и удалился. Поэт бросил мясо старику, присосался к одной из кружек, выпил ее досуха, смачно рыгнул и вновь воздел палец вверх. Пока гость жадно обгладывал баранью ногу, Парселис успел продребезжать ему целую речь об особенном предназначении Крафии.

– В нашем королевстве уже мало кто верит во всякие там ритуалы и жертвоприношения! – сказал в заключение поэт. – Конечно, мы признаем, что наш мир создал Неизъяснимый, явившийся из Великого Хаоса. Мы признаем, что Неизъяснимый сотворил Харана Темного, Вайара Светоносного и Нэлу Плодоносящую и Милостивую. Мы признаем, что, зачав от Вайара, родила Нэла тех, кто положил начало роду человеческому: Андара Громобоя, что нес в себе дух Войны и Разрушения; Гарнака Лукавого, породившего Ложь, Воровство и Искусство; Безмолвного Сафа, даровавшего впоследствии людям Любознание и Мудрость… Родила Нэла от Вайара Алу Прекрасную, которая была сама Красота и Магия; Иллу Хранительницу, которая была Верность, Любовь и Терпение; Вассу Повелительницу Бурь, сберегшую истоки Страсти и Неистовства. Да! И в незапамятные времена Безмолвный Саф осенил своей милостью эту долину, в которой позже выросли города и селения великой Крафии! Осенил! И доказательством этому служит то, что и по сей день каждый подданный нашего королевства смыслом жизни своей видит: постигать новое! Учиться самому и учить других!.. Служить наукам! Или искусству! Или магии! Каждый подданный!.. Ну, не каждый… – сбавил темпы, подумав, поэт. – А только самые лучшие из подданных. Самые умные и просвещенные. Истинные крафийцы!

Старик-жрец тем временем закончил с мясом. Несколько оживившись, он потянулся за кружкой с вином.

– Боги давным-давно отвернулись от людей, – продолжал вещать Парселис. – Где доказательство того, что они слышат нас? Мы, крафийцы, верим только тому, что можно увидеть, пощупать и взвесить! Крестьяне получат хороший урожай, если летом начнут идти дожди и солнце станет греть землю, а не выжигать. А если ты зарежешь на поле хоть сотню красных петухов, на будущий урожай это никак не повлияет. Ты своими глупыми ритуалами не сможешь сделать даже того простейшего, на что способен любой более-менее грамотный маг – вызвать дождь в засуху!

– Маги за свои услуги берут дорого, – мягко возразил на верещания Парселиса Гарк. – А я доволен даже краюхе хлеба. К тому же, господин капитан, люди таковы, что упорному труду всегда предпочтут более легкий обходной путь. Куда как проще накормить странствующего жреца и тем обеспечить себе надежду на обильный урожай, чем горбатиться с киркой и мотыгой дни напролет.

– О-о-о! – удивился поэт. – Вы только посмотрите на него! – предложил он кувшинам, кивнув на старика. – Да этот бродяга не так-то прост… А я сразу увидел в тебе неглупого человека. Вот что я скажу… как тебя?

– Гарк, господин капитан.

– Ну, да… Вот что я скажу тебе, Гарк… Ничего ты не заработаешь в нашем королевстве. Глупцов в Крафии не так много, как в других странах. Тебе бы в Линдерштерн податься. Тамошние дикари всему верят. Озолотят тебя… – снова захихикал поэт. – Если, конечно, сначала не зарежут.

– Я слышал, – покачал головой Гарк, – в Линдерштерне неспокойно. Княжества снова готовят нападение на Крафию.

Сверчок беспечно махнул рукой.

– Сколько уже эти варвары пытаются уничтожить великую Крафию! – сказал он. – Да только ничего у них не выходит и не выйдет. Потому как невежество и дикость никогда не одолеют высокоразвитую цивилизацию. Я уже почти полгода сижу в этой крепости. Знаешь, сколько раз мы подвергались нападениям отрядов линдерштернских князей? Трижды! Трижды, старик! И что же? Только пятеро из нашего гарнизона погибли, и еще… не помню сколько – получили ранения. А дикари Линдерштерна всякий раз уволакивали от неприступных стен моей крепости десятки трупов! Сотник моего гарнизона… этот, как его?.. не помню имени – отличный воин, к тому же долгое время изучавший боевую магию Сферы Огня. На него можно положиться. Крепкий мужик. А! Нет! Четыре раза линдерштернцы пытались взять крепость! Четыре! Про четвертый раз-то я забыл… Признаться, в ночь последнего нападения я немного… ну… болел. Вот и проспал до самого утра и, только проснувшись, узнал о том, что был бой.

– Видимо, – чуть улыбнулся странствующий жрец, – сотник гарнизона вашей, господин капитан, крепости и на самом деле отлично знает свое ремесло.

– Ага, – согласился Парселис. – Я-то в воинском искусстве мало смыслю. Я, знаешь ли, старик, – поэт!

– Поистине Крафия – удивительная страна, – чуть улыбнулся гость. – В Гаэлоне или Марборне никогда не бывает, чтобы поэты занимали столь высокие должности.

– Я об этом тебе и говорю, – важно кивнул Парселис. – Крафия, осененная милостью Безмолвного Сафа, – особая страна. А я в этой крепости – как Крафия среди прочих королевств. – Сверчок даже языком прищелкнул, довольный сравнением. – Тоже особенный. Пусть те, которые рождены сражаться, сражаются. Те, чье призвание – кашеварить, пускай кашеварят. А я стою высоко над всеми ними!

– Позвольте спросить, господин капитан, – почтительно поинтересовался вдруг Гарк, – в чем же состоят ваши обязанности капитана?

Парселис допил остатки вина, икнул и уронил кружку. Затем хихикнул над очевидной глупостью вопроса:

– Что значит – в чем состоят?.. А как же гарнизон без меня? Да если б меня не было – что они все делали бы тут? Это ж, понимаешь, Жженая Плешь! Тут держи ухо востро! Ну ты и сказанул, старик… как там тебя?..

– Гарк, – в который уже раз подсказал жрец. – Жженая Плешь? Что это?

Сверчок захихикал:

– Как это – «что это»? А вот! – С риском для равновесия он широко развел руками. – Вот это все и есть – Жженая Плешь. Равнина эта так называется. Тут, понимаешь ли… как тебя? А, неважно… Если с Белых гор спускаться, то как раз на Жженую Плешь и выйдешь. Нет, можно, конечно, и в другом месте спуститься, но только здесь – тропы такие удобные, что по ним многочисленные отряды пройти смогут. Потому в Жженой – наши пограничные заставы, столько, сколько больше нигде по крафийским рубежам и близко нет. От одной заставы до другой – рукой подать. Они ж… – доверительно понизил голос Парселис, – варвары эти горные, грязнозадые, иногда и большие набеги устраивают. Ага, а как ты думал?! Чаще всего какой-нибудь князек со своей дружиной ломанет наугад в надежде близлежащие деревеньки пограбить… да быстро по носу получит и назад ковыляет. А бывает такое, что несколько князей объединятся. Их же в Белых горах больше, чем конских яблок в степи… Немалое войско получится. Такое и целый город разграбить сможет, но такое и по узким тропам не проведешь. И нигде, кроме как через Жженую Плешь, в Крафию войти у такого войска не получится. Потому-то на этой равнине вся трава и все деревья повырублены и повыжжены – чтобы никто незаметно подобраться не смог. Потому-то мы здесь и поставлены. Чтобы родное королевство бер-речь! – неожиданно взревел поэт, погрозив кулаком кувшинам. – Понимаешь?

– Да, – кротко сказал жрец.

Парселис кивнул, но, уронив голову, с трудом уже смог поднять ее. И задребезжал снова, видимо забыв, о чем шел разговор до этого:

– Слухи ходят, что, мол, в Линдерштерне появилось какое-то ужасное оружие… Мол, узнали эти дикари секрет какого-то порошка, который, будучи разогрет на огне, превращается в огонь, способный пожрать все, даже камень. И никак его потушить нельзя. Только магией разве что… Говорят… сконструировали якобы безмозглые горцы такое орудие – пыхающие на большие расстояния ужасным этим огнем длинные трубки, соединенные с котлами, обложенными углями… Говорят еще, орудия эти просты в изготовлении, легко разбираются, и всего лишь трое воинов могут нести их на плечах. Хе-хе!.. Ты слышал, старик? – Окосевший поэт постучал по горлышку один из кувшинов, явно принимая его за жреца. – Вот уж враки-то! Врут еще, что этим орудием дикари уже сожгли одну из дальних застав на Жженой Плеши – прямо дотла! Как слышу эти бредни, меня смех разбирает. Ну разве способны линдерштернские болваны изобрести что-нибудь путное?

Непонятно почему, но жрец после этой новости изменился в лице.

– Слухи рождаются всегда, господин капитан, – тихо произнес он. – Но очень редко оказывается враньем то, о чем говорят с такими подробностями. А что, если это новое оружие – изобретение вовсе не Линдерштерна? Что, если кто-то даровал им секрет этого… смерть-огня?

– Кто? – хрюкнул Парселис. – Кому они на хрен нужны? Эти дикари враждуют со всеми окрестными странами. Да и друг с другом. Ведь Линдерштерн только по традиции до сих пор называется княжеством. Когда-то он и на самом деле являлся государством, во главе которого стояла одна правящая династия, но с того времени – сколько сотен лет прошло! А теперь – кто его знает, сколько князей порвали на лоскуты свою землю! Ну, десятка два, наверное… И каждый мнит себя величайшим среди ничтожнейших и постоянно стремится это доказать… дубиной по башке или ножом в бок. Это еще удивительно, как они не перегрызлись! Да! О чем мы говорили… А, вспомнил… Кому нужны эти дикари, старик! У них нет друзей!

– И как часто появляются в приграничье слухи о каком-нибудь страшном оружии Линдерштерна? – уточнил Гарк.

– Да никогда не было ничего подобного, – хихикнул Парселис. – Сама мысль о том, что тупоумные горцы могут сражаться чем-нибудь, кроме топоров, дубин, мечей и всяких там дротиков, – просто смешна! Воины Линдерштерна настолько глупы, что даже магией овладеть по-настоящему им не под силу. Разве хоть один сильный маг рождался в этом княжестве?

– За все время противостояния Крафии и Линдерштерна впервые заговорили о новом мощном оружии горного княжества, да еще и упоминая такие подробности… – Жрец покачал головой.

Поэт фыркнул.

– А… ч-чего это… – выговорил он, – тебя – чужестранца – так заботит судьба моего королевства? А? Это непр-равильно! Она не это… не должна тебя заботить! Вот я! – Он с размаху стукнул себя кулаком по загудевшей от этого удара кирасе. – Вот я – подданный великой Крафии – это я должен страдать о своей стране! Это я должен… кровавыми слезами плакать!

Сказав это, поэт и вправду заплакал. Но не кровавыми слезами, а вполне обыкновенными: обильными и пьяными.

Жрец ничего не ответил. Он замолчал, погрузившись в себя. А Парселис по прозвищу Сверчок, глотнув еще из кувшина, пришел вдруг в крайнее возбуждение. Он сполз со своего кресла, подхватил с пола обглоданную стариком кость и, размахивая ей, как мечом, громогласно изъявил желание прямо сейчас отправиться в горы, чтобы лично разнести по камешкам свирепое княжество. Желания своего Парселис осуществить не смог, потому что не сумел найти дверь. Тогда он развернул полномасштабные военные действия против опустевших кувшинов и одержал полную и безоговорочную победу. Правда, когда на забрызганном вином столе остались одни черепки, поэт начал догадываться, что несколько ошибся с выбором врага. С криком:

– Эй, ты, как там тебя… тащи еще вина! – он рванулся к ближайшей стене и, врезавшись в нее на полном ходу, рухнул на пол.

Трижды повторял стихотворец попытки пробиться к храпевшему в коридоре слуге, набил себе на лбу гигантскую фиолетовую гулю – и внезапно замер посреди комнаты, озираясь.

– Ага! – взвизгнул поэт, видимо определив-таки местоположение двери. Кинулся на нее, как хищник на добычу, промахнулся, шлепнулся о стену, отполз и вновь кинулся в атаку. Однако и на этот раз коварная дверь ускользнула от Сверчка. – Да что же это такое?! – плаксиво осведомился Парселис у потолочного светильника. – Я же выпить хочу!

Подковыляв к столу, он поднял один из черепков, в котором плескалась еще жалкая капля вина, но выпить не смог – уронил черепушку.

– Эй, ты! – запищал Парселис. – Как тебя?!.. Принеси мне вина! Эй! Я же слышу, как ты храпишь, гадина ленивая! Или хотя бы дверь принеси, чтобы я выйти смог… и рожу тебе начистить!

Громоподобный храп из коридора красноречиво свидетельствовал о том, что призывы поэта так и останутся без ответа. Тогда, осознав весь ужас происходящего, Сверчок рухнул в кресло и зарыдал.

Старик-жрец, о существовании которого поэт давно и накрепко забыл, пошевелился на полу. Усталое лицо Гарка было бледно и покрыто мелкими каплями пота.

– Значит, они решили уничтожить Крафию, – пробормотал он. – Конечно, руками несчастного княжества… Великие боги, когда я шел сюда, я даже и не думал, что это может случиться. И случиться так скоро… Спасти, спасти… Спасти, что еще можно спасти… – Он стиснул дрожащие руки и добавил уже едва слышно: – А иначе все будет кончено… Навсегда…

Парселис по прозвищу Сверчок затих, услышав странное бормотание старика.

– К-кто здесь? – позвал поэт. – К-кто это сюда… прокрался?

– Скажи мне, капитан… – Голос бродяги-жреца звучал теперь строго и даже повелительно. – Далеко ли отсюда ближайший город?

– Ты кто? – поразился Сверчок.

Жрец поднялся на ноги, шагнул к Парселису и отвесил ему оплеуху.

– Ай! – изумленно сказал Сверчок, вперившись мутными глазами в старика. – Ваша светлость… достославный герцог Циан, это вы?.. Здесь?..

– Отвечай!

– Да… как… куда… – закудахтал Парселис, но, получив еще одну оплеуху, вдруг заговорил четко и быстро: – До Сириса день езды, если кони хорошие.

– Долго… – прошептал жрец. И снова возвысил голос: – Есть ли в этом городе ученые мужи или великие маги?

– Маги есть, но великие… В Талане прорва сильных магов, ваша светлость, неужто вы не знаете? А в Сирисе… А в Сирисе живет Варкус, один из самых известных историков Крафии. Но зачем вашей светлости…

Старик не дал Сверчку договорить. Он сунул ему в руки свою кружку с вином, которую едва пригубил.

– Пей одним махом! – велел жрец.

– Ваша светлость!.. – умильно искривился Парселис. – Да за такое… Да вы ж… солнце вы мое лучезарное…

– Пей!

В один прием поэт выхлебал содержимое кружки и обмяк в кресле.

Странствующий жрец прошел в угол комнаты, к сваленной там куче тряпья. Откопал пару сандалий, надел их на свои стертые в кровь ноги, затянул ремешки. После этого он выглянул в коридор, разбудил слугу и сообщил ему, что господин капитан требует еще вина. Дождавшись возвращения слуги, старик поставил кувшин на стол – прямо перед Парселисом, а сам, хромая и сутулясь, вышел во двор. Сел под стеной и закутался в свою хламиду. Смена караула, проходя мимо него, слышала, как жрец невнятно бормотал себе под нос:

– А может быть, это все и на самом деле слухи? Может быть, я напрасно беспокоюсь?.. Но даже если то, чего я боюсь, правда… Что тогда делать? Что я могу сделать – один в чужой стране?..

Но ратники на бормотание полоумного старика внимания не обратили.

На рассвете стража открыла ворота крепости – крестьяне из близлежащей деревушки ввозили телегу гнилого прошлогоднего картофеля. Старик попытался было покинуть крепость, но один из стражников придержал его за плечо.

– Куда собрался? – осклабился он в лицо жрецу. – Господин капитан велел тебя пустить, так господин капитан теперь пущай приказ дает обратно выпускать. Здесь тебе не постоялый двор, а пограничная застава.

– Долго придется ждать, пока господин капитан очухается… – пробурчал старик.

– Чего-о? – разинул рот стражник, угрожающе надвигаясь на жреца.

Но тут со сторожевой башни донесся тревожный свист. Стражники задрали головы.

– Двое всадников, – проорал ратник на башне, – знамена… Не разобрать пока… Но уж шибко скачут – как бы не случилось чего… Слухи-то вон эва какие ходят…

Никто из воинов крепости не заметил, как при этих словах побледнело лицо старика.

– Разобрал знамена! – крикнули с башни. – С южной заставы парни скачут. Что ж такое стряслось-то?

К тому времени, когда всадники осадили коней у стен крепости, в воротах сгрудилась добрая половина гарнизона.

– Люди князя Рагатристеля… – первое, что сказал один из прибывших – воин в испачканном копотью кожаном панцире. Кисть правой руки его, подвешенной на грязном лоскуте к шее, была черна и скрючена, – этой ночью… – голос его оказался тускл и ровен, – в полночь… – И он замолчал, точно в горло ему вбили кляп.

Второй воин не спешивался. Он тяжело дышал, будто добирался до крепости не верхом, а пешком. Глаза его блуждали по сторонам, но словно не видели ничего вокруг.

Ратник с изувеченной рукой прокашлялся и продолжил:

– Только знамена и спасли, – сказал он. – Шестеро нас… осталось.

Кто-то из крепости капитана Парселиса охнул:

– Да у вас же гарнизон в две сотни мечей был! Сколько же воинов привел Рагатристель к заставе?

Ратник, оставшийся в седле, встретившись глазами с Гарком, вдруг расплылся в бессмысленной, полубезумной улыбке.

– Три десятка, – бесцветно продолжал воин погибшей заставы. – Потому мы их так близко и подпустили к стенам… Надо подмоги просить, парни. Завтра-послезавтра горцы здесь будут…

– Три десятка… – прошептал стражник, задержавший старика-жреца. – Это?.. Как это?..

– Трубки, мечущие огонь, – сказал ратник, шевельнув покалеченной рукой, – слыхали о них? О том, что этот огонь заставляет гореть даже камень? О том, что только магией можно его потушить?

Никто ему ничего не сказал. Тогда ратник ответил на свой вопрос сам.

– Слухи врут, – проговорил он. – Магией этот огонь тоже потушить нельзя. Он горит, пока есть, чему гореть.

Глава 3

Даже придворные историки вряд ли могли точно сказать, когда был построен Дарбионский королевский дворец; говорили, что башни дворца высились еще тогда, когда самого Дарбиона и прочих городов королевства и в помине не было. И с тех незапамятных времен каждый из множества правящих Гаэлоном королей что-то пристраивал к дворцу. Шли годы, десятилетия и века, и стал дворец огромен, как город. Даже те, кто прожили в нем всю жизнь, могли легко заблудиться, свернув куда-нибудь не туда в дальних переходах.

Впрочем, потеряться можно было и в обжитой, центральной, части дворца. Особенно в этот день, когда весь королевский двор с часу на час ожидал прибытия ее высочества принцессы Литии. Огромные залы, уставленные столами с яствами, кишели сновавшими между колоннами слугами – так, что рябило в глазах. На возвышениях, украшенных гирляндами цветов, музыканты настраивали свои инструменты, певцы пробовали голос, распеваясь, – и шум стоял такой, что трудно было услышать самого себя. Свою лепту в общую сумятицу вносили придворные всех мастей, разодетые и надушенные, крайне возбужденные в предвкушении большого праздника. Королевские церемониймейстеры и распорядители, раскрасневшиеся и потные, отчаянно пробиваясь через праздную гомонящую толпу, ежеминутно отдавливали кому-то ноги, получали подзатыльники, пинки и затрещины и замученно хрипели извинения.

Первый королевский министр, господин Гавэн, шел через дворцовые залы не спеша. Никаких препятствий на своем пути он не встречал, потому что перед ним с равной почтительностью расступались и слуги, и распорядители, и знатные вельможи, и феодалы – богачи из поместий близ Дарбиона, прибывшие в королевскую резиденцию выразить свой восторг по поводу возвращения в родной дом принцессы Литии.

Господин Гавэн очень изменился с тех пор, как покинул Серые Камни Огров и вместе с сэром Эрлом вернулся в Дарбион. Гавэн сильно располнел, и полнота его казалась какой-то нездоровой, будто, раз отведав непривычных для себя лишений, он до сих пор не мог насытиться безопасной и роскошной жизнью. Изменился и облик Гавэна: у углов рта его пролегли две глубокие косые морщины, а на дне серых глаз прочно затаилась тревога, которую нельзя было скрыть от внимательного наблюдателя. И причины той тревоги не понимал никто. В самом деле, после того как сгинул маг-узурпатор Константин, как пала беззаконная его власть – в Дарбионском королевском дворце, а значит, и во всем Гаэлоне, не было человека влиятельней, чем господин Гавэн. Он стал первым после короля. Вернувшись с войны в ореоле славы в столицу королевства, Гавэн полностью поменял весь министерский аппарат, и не имелось ни малейшего препятствия его слову и делу. Король доверял Гавэну, своему родному дяде. Более того, не имевший ранее опыта управления государством Эрл во многом опирался на советы родственника. Судили об этом по тому, что единолично король никогда ничего не решал. Любой указ обсуждался королем и его первым министром за закрытыми дверями; время от времени в Зал Совета допускались и прочие министры. Но уж кроме них – никто. Многие замечали: помимо родственных уз что-то еще связывало Эрла и Гавэна. Нечто, о чем могли знать только эти двое, и чего больше никому знать не следовало. Этим таинственным знанием, судя по всему, король и его первый министр и руководствовались, принимая свои решения. А уж по поводу того, кто именно открыл Эрлу и Гавэну то, чего не знали и не должны были знать высокопоставленные государственные мужи, при дворе не сомневались. Высокий Народ! Мудрые эльфы, снизошедшие впервые за долгие века человеческой истории до проблем людей. Доблестные эльфы, без которых войска Эрла нипочем не одержали бы победу над демонами и магами Константина.

И эта нежданная милость Высокого Народа вселила в сердца обитателей дворца, жителей Дарбиона – да и остальных подданных великого королевства Гаэлон – уверенность в том, что и дальше все будет только хорошо. Смутные времена кончились, и на пороге – новая эра всеобщего благоденствия. Было ясно, что эльфы, оказав помощь в страшной войне, станут помогать и дальше. Тем более что об этом на своей коронации объявил сам Эрл.

Но – все же – что тревожило первого королевского министра? Отчего мертвящей тоской смотрели его глаза? Словно он знал больше, чем его величество король Гаэлона Эрл Победитель…

Если до коронации эльфы почти каждый день являлись во дворец, то после того, как Эрл стал королем, визиты Высокого Народа почти прекратились. Но два дня назад Дарбионский королевский дворец снова посетили двое из Высокого Народа. В тот день с самого утра и до ночи король с господином Гавэном находились в Зале Совета, и двери зала были закрыты, даже стражу удалили от этих дверей. Никому не было известно, о чем говорили король со своим первым министром, и до сих пор никто об этом не узнал. Но на утро следующего дня Гавэн объявил о том, что завтра во дворец вернется ее высочество принцесса Лития, а уже через неделю состоится свадьба Эрла и Литии. Упомянул он и о том, что не кто иной, как сам Лилатирий, Хранитель Поющих Книг, Глядящий Сквозь Время, окажет его величеству эту милость – перенеся силой своей магии принцессу через необозримые пространства от дальних рубежей королевства в Дарбион. Придворные восприняли новость с привычным восторгом, и кое-кто из них тут же начал обсуждать, какую очередную диковину подарят добрые эльфы королю и принцессе на свадьбу…

Первый королевский министр шел через заполненные людьми залы. Он, казалось, не воспринимал ни предпраздничной сутолоки, ни оглушающего многоголосого шума. Министр был полностью погружен в свои мысли. Придворные заметили, что в таком состоянии Гавэн находился все время после того неимоверно затянувшегося совета с королем. Да и сам его величество тоже два последних дня был чрезвычайно увлечен какой-то думой. Что-то грядет вскоре – так рассудил весь двор. Что-то очень важное и значительное, раз о том пока не дают знать даже министрам, верным приближенным господина Гавэна… Но это «что-то», это неведомое пока великое событие, явно породит перемены к лучшему. Потому как иначе и быть не может. Потому как такие уж счастливые пошли времена, что поворота к худу ждать не приходится… Уже появились первые весточки грядущих перемен: полным ходом идет создание новой – многократно превосходящей численностью старую – королевской гвардии, генералами в которой становятся выходцы из Серых Камней Огров. Орден Королевских Магов, чудовищно выхолощенный во время войны, открывает в Дарбионе школы, куда стекаются со всех концов Гаэлона юноши и – чего не бывало никогда за всю историю Ордена – девушки. По всему видно, что его величество решил как можно скорее набрать мощь…

Господин Гавэн, не сбавляя шага, щелчком пальцев остановил пробегавшего мимо слугу с кувшином вина на подносе. Напрасно окружающие считали, что министр так ушел в раздумья, что ничего вокруг себя на замечает. Гавэн не стал бы тем, кем стал, если бы не привык постоянно контролировать мир вокруг себя.

Слуга, запнувшись от неожиданности, едва не навернулся со своим кувшином. Но быстро опомнился, развернулся и помчался вслед первому министру. Гавэн вытянул руку, и в ней, как по волшебству, появился золотой кубок – это уже изловчился кто-то из придворных. Пока слуга наливал вино в кубок, первый министр поднял голову и оглядел стоявших рядом. Те, на кого пал взгляд, почтительно поклонились. Сделав несколько мелких глотков, Гавэн, не глядя, отвел руку с кубком, и кубок тотчас же подхватили. Первый королевский министр продолжил свой путь.

Впрочем, уже через пару шагов он остановился. Как-то неловко повернулся вокруг своей оси, вдохнул, широко распялив тонкогубый рот, и положил руку на левую сторону груди.

Все, смотревшие в тот момент на министра, замерли.

Лицо Гавэна исказилось. Он сжал руками голову, будто пытаясь спастись от чего-то, что со страшной силой поразило его разум. И рухнул навзничь.

– Отравлен… – растерянно проговорил кто-то.

Истошно завизжала одна из придворных дам, и визг этот всколыхнул дворцовый зал. Поднялись сумятица и шум. Вокруг корчившегося на мраморном полу в мучительных судорогах министра мгновенно появился и стал расти круг пустоты – люди стремились оказаться подальше от места страшного преступления. Грохнул опрокинутый стол, зазвенели, кувыркаясь по мрамору, золотые и серебряные кубки и блюда. Забухал бас капитана дворцовой стражи, но стражники не сразу сумели пробиться к Гавэну. А когда им это удалось, они, вместо того чтобы поднять министра, отшатнулись в ужасе. Тело господина Гавэна, еще несколько раз крупно вздрогнув, обмякло – и одежда на нем густо задымилась.

Затем первого королевского министра тряхнуло так сильно, что он неожиданно принял сидячее положение. Но не опрокинулся снова. Опершись руками о пол, министр поднял голову и открыл глаза. Страшно было его лицо, окутанное черными змеями дыма. Глядя прямо перед собой выпученными, налитыми кровью глазами, Гавэн хрипло и раздельно проговорил:

– Мне. Нужно. Видеть. Короля.

– Право сидеть в присутствии монарших особ даровано тебе, дядюшка, еще стариком Ганелоном, – сказал Эрл, – отныне я дарую тебе право – лежать, находясь в одной комнате с королем.

Гавэн криво улыбнулся и положил дрожащую руку на левую сторону груди. Его не успели переодеть, Эрл сам снял с себя пурпурную мантию и накрыл ею первого министра – одежда того теперь представляла собой обугленные лохмотья. Но – странно – в прорехах не было заметно багровых следов ожогов.

В тесной комнате с закрытыми ставнями стало трудно дышать от набившихся туда лекарей и магов Сферы Жизни, практикующих целительство. Но Гавэн не подпускал их к себе.

– Позволь им осмотреть тебя, – второй раз предложил его величество, но первый министр, приподнявшись на широкой лежанке, покрытой медвежьей шкурой, наморщился и с усилием выговорил:

– Не… нужно…

Это были первые его слова с того момента, как он объявил о своем желании видеть Эрла.

– Вина… – просипел Гавэн, – пусть принесут вина…

– Не следует ничего пить и есть, если ты не знаешь, каким ядом тебя пытались отравить, – нахмурился король.

Гавэн поднял руку. Рука тряслась, будто кто-то дергал за привязанные к ней невидимые ниточки.

– Пусть… они уйдут, – сказал министр. – Но сначала… вина…

– Вина, – разрешил король.

Толпа лекарей задвигалась. И сразу же приоткрылась дверь, и в образовавшуюся щель просунулась голова стражника.

– Генерал дворцовой стражи сэр Айман, – проскрипел стражник и тут же исчез.

На порог ступил генерал дворцовой стражи. Лицо его было так бледно, что черная борода смотрелась неестественно, как приклеенная. Лязгнув доспехами, генерал опустился на одно колено.

– Ваше величество, – трудно дыша, выговорил он. – Поймали этого злодея… который господина первого министра отравить пытался…

– Что он говорит? – резко спросил король.

– Пока ничего не говорит, ваше величество, верещит. Ему еще только на ногах пальцы пообрубали. Как за руки примемся, все расскажет. Уж поверьте…

– Если через час я не узнаю имени того, кто подсыпал яд в кубок с вином господина Гавэна, – четко произнес Эрл, – распрощаться с пальцами придется тебе, сэр Айман.

Генерал судорожно дернул кадыком.

– Иди, – велел король. – Все уходите.

В комнате стало пусто. Только у приоткрытой двери, за которой были слышны приглушенный гомон и лязг оружия и доспехов, застыл слуга с кубком в руках. Повинуясь взгляду короля, он осторожно приблизился к министру. Поднося кубок к губам Гавэна, слуга даже зажмурился.

– Постой! – остановил его Эрл. – Отпей сначала сам.

Слуга со страху хватил такой большой глоток, что чуть сам тут же не отдал концы от сильного приступа кашля. Впрочем, откашлявшись, он вполне свободно перевел дыхание. Король кивнул.

Гавэн опорожнил кубок безо всякой опаски. Когда слуга поспешно удалился, Эрл коснулся рукой плеча первого министра.

– Война воспитала в тебе храбрость воина, дядюшка, – сказал король. – Едва оправившись от кубка с отравленным вином, ты тут же пьешь второй.

Гавэн ничего не ответил. Он лежал, закрыв глаза, но губы его шевелились, словно говорили что-то про себя. В полной тишине прошло довольно много времени. Наконец Эрл забеспокоился. И, когда он снова тронул первого министра за плечо, тот открыл глаза.

– Не было… никакого яда, – голосом еще хриплым, но уже более ясным проговорил Гавэн.

– Что?

– Не было яда.

– Тогда… что же это было? Я не понимаю.

– Поначалу и я не понял, – сказал Гавэн. – Будто раскаленная игла впилась в мой мозг. Такой боли я никогда не испытывал. Никогда и не думал, что есть на свете такая боль. Это было… послание.

– Послание? – недоуменно повторил король.

Гавэн приподнялся и сел, свесив ноги и опершись спиной о стену.

– Когда они хотят говорить с тобой, – произнес он, – им совершенно не обязательно являться тебе. Ты знаешь об этом.

– Ты говоришь об эльфах? Это дело рук эльфов? Но… почему?

– Они могут передавать на какое угодно расстояние не только свои мысли, – сказал первый королевский министр, – но и свои чувства.

Король наконец осердился.

– Говори же толком! – повысил он голос. – К чему ходить вокруг да около?!

– Это был Лилатирий, – негромко произнес Гавэн. – И, когда он говорил со мной… он был в бешенстве. Не приведи боги никому почувствовать на себе гнев Высокого Народа.

– Что произошло? Что-то с ее высочеством?!

Гавэн кивнул. Эрл побледнел. То, что он услышал, подействовало на него, как удар в лицо. Король дернул головой и отшатнулся.

– Клянусь, – тихо сказал он. – Я убью любого, кто причинил хоть какой-то вред Литии…

– Она невредима, ваше величество, – сообщил Гавэн, – но…

Министр вздохнул.

– Отряд сэра Бранада, который вы изволили послать навстречу ее высочеству, – начал рассказывать он, – уже почти достиг своей цели. Лилатирий явился принцессе незадолго до того, как ратники увидели ее высочество. Как и обещал, Лилатирий вознамерился силой своей магии перенести принцессу во дворец в одно мгновение ока. Но ему не позволили сделать это.

– Кто?.. – начал было король… Но тут же осекся.