Сборник рефератов по истории. 9 класс Коллектив авторов

Первое крупное столкновение Думы с правительством произошло 5 мая по вопросу об «Ответном адресе» на речь, произнесенную царем 27 апреля в Зимнем дворце на церемонии встречи с «народными избранниками». Хотя и в несколько урезанном виде, кадеты включили в этот документ основные пункты своей программы. Среди них были: создание ответственного перед Думой правительства, отмена особого полицейского режима, на котором находились многие районы страны, упразднение Государственного совета, введение всеобщего избирательного права и демократических свобод, установление полного гражданского равноправия, отмена смертной казни, всеобщее бесплатное начальное обучение, реформа органов местного управления и самоуправления, «укрепление в армии и флоте начал справедливости», решение аграрного вопроса на основе кадетской программы принудительного отчуждения части помещичьих земель, ограждение интересов рабочего класса, амнистия.

Почти единодушное одобрение Думой кадетского проекта «Ответного адреса» правительство и высшие сферы восприняли как прямой вызов. Царь демонстративно отказался принять делегацию депутатов Думы, которая должна была лично передать ему этот документ, а в «Правительственном Вестнике» началась публикация телеграмм монархических организаций с требованием роспуска первого российского парламента.

Однако это было еще лишь самым началом конфликта. Беседуя 6 мая во время завтрака у царя в Петергофе с военным министром А. Ф. Редигером, председатель Думы кадет С. А. Муромцев сказал ему, что Дума «готова уважать сильное правительство, которое твердо и с убеждением будет проводить свои взгляды»[85]. Муромцев высказал также мнение, что парламент нужно поскорее занять конкретной работой, и тогда он быстрее дифференцируется на партийные фракции, с которыми правительству легче будет иметь дело. Редигер немедленно сообщил об этом разговоре премьер-министру И. Л. Горемыкину, но тот явно не торопился воспользоваться советом думского лидера.

Ситуацию усугубляла также неготовность императорского правительства к созыву Государственной думы: накануне этого события был сменен Кабинет министров, и новые члены правительства еще не вошли в курс дела. Поэтому, хотя император еще в сентябре 1905 г. предписал министрам «озаботиться, чтобы Государственная дума, как только она соберется, могла немедленно приступить к обсуждению и разработке законопроектов, имеющих общегосударственное значение»[86], в нее первоначально не было внесено никаких правительственных законопроектов, а потом внесли 2 весьма маловажных, что было сочтено депутатами, собравшимися радикально изменить Россию, издевательством, хотя министры отнюдь не имели это в виду.

Прошла всего неделя, и в Таврическом дворце разразился новый скандал, связанный теперь уже с ответом правительства на адрес Думы. Правительственная декларация, оглашенная 13 мая 1906 года председателем Совета министров И. Л. Горемыкиным, носила подчеркнуто агрессивный характер. В этом проявились и общий курс внутренней политики правительства после подавления декабрьских вооруженных восстаний в стране, и нескрываемое раздражение царя и камарильи, вызванное «Ответным адресом» Думы, и личная антипатия Горемыкина к «народным избранникам», треть из которых, по его мнению, «просилась на виселицу»[87].

Поэтому неудивительно, что правительственная декларация вызвала нескрываемое разочарование, раздражение и протест депутатов Думы. Как заявил депутат от тамбовских крестьян трудовик И. Т. Лосев, «листок», оглашенный Горемыкиным с думской трибуны, «помутил глаза и сердца крестьян». Кадет Ф. И. Родичев выразил глубокое разочарование по поводу того, что «вместо сотрудничества мы встречаем со стороны власти отпор», а его товарищ по партии «Народной свободы» В. Д. Набоков торжественно провозгласил: «Исполнительная власть да покорится власти законодательной»[88].

В итоге кадеты проголосовали за «трудовическую» резолюцию, в которой выражалось «полное недоверие к безответственному перед народным представительством министерству»[89] и выдвигалось требование заметить его правительством, пользующимся доверием Государственной Думы. Заметим, что требование отставки правительства Горемыкина выдвигалось в Думе и позже.

Между тем ни закон, ни практика не предписывали ему уходить в таком случае в отставку. Правительство и не ушло. Это вызвало возмущение в Думе. Очевидно, что правительство не сможет длительное время управлять страной при отрицательно к нему относящейся законодательной власти: она будет отклонять законопроекты, необходимые для проведения в жизнь курса правительства. Однако такой путь свержения кабинета требовал времени. Думцы ждать не хотели и начали бороться с министрами методом площадной брани. Их и их представителей встречали в Думе криками: «В отставку!», «Погромщики!», «Убийца!», «Палач!», «Вон его!», «Разбойник!», «Долой!» и т. п. А представителю военного министра генерал-лейтенанту Павлову путем обструкции не дали говорить. Предлагалось не давать министрам слова и даже предъявить им запрос: «Скоро ли они уйдут?». Лидер одной из крупнейших фракций Алексей Аладьин даже угрожал министрам физической расправой в Думе. Такое обращение подрывало престиж министров в общественном мнении. Министры терпели подобное обращение лишь из-за страха перед революцией, которая, однако, к этому времени была в основном подавлена[90].

По рекомендации Горемыкина члены кабинета перестали посещать Таврический дворец, а 28 мая министр народного просвещения Кауфман как бы в насмешку направил в думу два «вермишельных» законопроекта: об учреждении частных курсов с программой преподавания «выше средних учебных заведений и об отпуске средств на переоборудование пальмовой оранжереи и постройку прачечной при Юрьевском университете»[91].

Законодательная инициатива самой Думы была ограничена. Достаточно сказать, что кадеты считали большой победой уже одну только возможность предварительного выяснения в Думе сущности внесенного законопроекта до истечения месячного срока, в течение которого он должен был рассматриваться соответствующим министром. Не будь этой уловки, придуманной кадетскими юристами, Думу ждала бы настоящая стагнация, ибо министры, получив соответствующий запрос, отнюдь не торопились санкционировать его обсуждение в Думе. За все время работы ею был принят, прошел Государственный совет и был подписан царем лишь один закон – об ассигновании 15 млн рублей на помощь голодающим. Почти три десятка других законопроектов так и остались в ее комиссиях, а законопроект об отмене смертной казни, принятый Думой 19 июня, был отклонен Государственным советом.

30 мая 1906 г. П. Н. Милюков опубликовал в газете «Речь» – печатный орган кадетов – статью «Первый месяц думской работы», где со ссылками на печать различных политических направлений сделал попытку оценить сложившуюся ситуацию. Старый режим, писал Милюков, не только не исчез, но еще сильнее, чем прежде, дает о себе знать смертными казнями, ссылками, арестами, военными судами. С другой стороны, народ волнуется тоже еще больше, чем раньше: вновь началось и грозит усилиться аграрное движение, появились признаки революционного брожения в армии, растет число террористических актов, хотя формально партия эсеров и вынесла решение об их приостановке[92].

Что может противопоставить этому Дума? – спрашивал Милюков. Ведь она вносит законопроекты, судьба которых неизвестна; выражает недоверие правительству, на которое не обращают внимания; назначает комиссии для расследования злоупотреблений царских властей, не располагая средствами привлечь их к ответу; вносит запросы, на которые отвечают канцелярскими отписками; направляет к верховной власти ходатайства, на которые вообще нет ответа. Что же делать Думе дальше? Обращаться с просьбами прямо к царю? Уйти и отдать решение всех вопросов непосредственно в руки народа? Объявить себя правительством и взять все в свои собственные руки? Пассивно ждать развития событий или создавать их самим? Как видим, альтернативные решения намечены здесь довольно верно, однако сделать выбор кадеты так и не решились, склонившись в конце концов к тактике пассивного выжидания. Недаром Милюков заканчивал статью успокоительным прогнозом: скоро, очень скоро положение может стать безвыходным, но пока оно еще не безвыходно. На этой оптимистической позиции кадеты, как известно, оставались вплоть до 9 июля 1906 г. [93]

Коллега Милюкова по кадетскому ЦК Н. А. Гредескул откровенно писал 5 июня: «Наша цель – исчерпать все мирные средства, во-первых, потому что если мирный исход возможен, то мы не должны его упустить, а во-вторых, если он невозможен, то в этом надо вполне и до конца убедить народ до самого последнего мужика»[94].

Перлюстрированные полицией письма, датированные первой декадой июня 1906 г., обнаруживают очень пеструю, но достаточно тревожную гамму настроений, царивших тогда в самых разных кругах общества. Так, директор ярославской гимназии Высотский писал 1 июня: «Свои мрачные предчувствия я строю не на угрозах представителей крайних партий, а на несомненных грозных фактах, сведениями о которых полны газеты. Упорное нежелание министерства хоть сколько-нибудь идти навстречу освободительному движению есть положительный факт, невозможность для Думы добиться удовлетворения своих желаний и провести свои законопроекты – тоже факт… Приговоры военных судов и расстрелы, с одной стороны, бомбы и политические убийства – с другой, не прекращаются. Заявления черносотенных союзов и резолюции революционных организаций накапливаются в изобилии. Нет возможности выйти из всего этого хаоса мирным путем. Деятельность провинциальных властей возмутительна до последней степени. Добром ничего от правительства не добьешься. Я не вижу возможности компромисса с людьми, которые ничего не хотят знать и понимать. Правительство само парализует все легальные пути, само толкает своих противников на революционный путь»[95].

Один из представителей консервативно-монархического лагеря писал 3 июня за границу: "Дума не внесла успокоения в общественную совесть и показала только, что мы, русские, много говорим и мало делаем. Со дня на день ждем беспорядков и проповедь вооруженного восстания все громче раздается во всяких жидовствующих газетах: «Россия теперь – громадный дом сумасшедших. Просто страшно жить». В другом письме высказывалось предположение, что восстанием в конце июня будут охвачены и город, и деревня. «Либералы ведут к анархии, крови. Я никак не могу решить, где будет безопаснее – в деревне или в городе. Думаю, что придется остаться в городе, т. к. здесь все же войско, которое, слава Богу, до сих пор еще верно долгу и присяге»[96].

4. ПОПЫТКИ СОЗДАНИЯ ОТВЕТСТВЕННОГО ПЕРЕД ДУМОЙ МИНИСТЕРСТВА

Таким образом, именно из создавшегося положения вытекала необходимость распустить Думу как можно скорее; а если не делать этого, то надо было сформировать правительство из думского большинства, т. е. собственно из кадетов. В правительственных кругах рассматривались обе возможности. Тогдашний дворцовый комендант Д. Ф. Трепов, человек в высшей степени влиятельный, считал желательным сформировать правительство из членов думского большинства или, по крайней мере, предоставить им важнейшие министерские посты, и об этом вел переговоры с Милюковым. Напротив, В. Н. Коковцев и П. А. Столыпин эту идею отклоняли. (Столыпин был в то время министром внутренних дел в кабинете Горемыкина).

На вопрос царя, "что же нужно делать, чтобы положить предел тому, что творится в Думе, и направить ее работу на мирный путь, Коковцев отвечал: «Политическая партия, из которой неведомый мне автор предполагает сформировать новое правительство (конституционно-демократическая партия), в своем стремлении захватить власть слишком много наобещала крайним левым элементам и слишком явно попала уже в зависимость от них… она сама будет сметена этими элементами, и я не вижу, на чем и где можно остановиться. Я вижу без всяких прикрас надвигающийся призрак революции…»[97].

Почти все советники царя были с Коковцевым одного мнения, и мысль о кадетском правительстве вскоре отбросили. «Николай II заверил своего взволнованного министра финансов, что никогда не совершит „этот скачок в неизвестность“, т. е. никогда не согласится на министерство, где председателем Совета министров будет председатель Думы С. А. Муромцев, министром внутренних дел – И. И. Петрункевич, а министром финансов – М. Я. Герценштейн», – члены кадетской партии[98].

Наоборот, положительно принята была идея составить правительство, которое хотя и не будет состоять из представителей думского большинства, однако будет таким, что Дума все же станет с ним сотрудничать. Иными словами, еще существовало намерение добиться соглашения между народным представительством и государственной властью. Такое правительство называли «коалиционным», поскольку в него должны были войти как либеральные чиновники, так и умеренные представители общественности, в том числе и члены думской кадетской фракции. Инициатива исходила от обеих сторон. Со стороны правительства решение это предложено было министром иностранных дел А. П. Извольским. Со стороны Думы князь Н. Н. Львов представил сходную докладную записку. Столыпин принял эту идею, царь тоже одобрил ее.

Несомненно, с его ведома министры вступили в переговоры с многочисленными представителями общественности. Во главе этого коалиционного правительства по плану должен был стать Д. Н. Шипов. Но он сам не верил в осуществимость этого плана. «Мне представляется несомненным, – говорил он Столыпину, – что если в образованный мною кабинет мне удастся привлечь только своих единомышленников, как, например, графа Гейдена и князя Львова, то такой кабинет встретит в Государственной думе такое же отношение, как и кабинет И. Л. Горемыкина, причем новый кабинет, конечно, не может искать поддержки в традициях старого слоя и будет поставлен в необходимость в самом скором времени, при неизбежном столкновении с Думой, подать в отставку»[99].

Переговоры о создании «коалиционного» министерства и чисто «кадетского» велись практически параллельно. По второму вопросу, как указывалось, с лидером партии конституционных демократов договаривался Д. Ф. Трепов. "Наше свидание состоялось в ресторане «Кюба», – пишет П. Н. Милюков, – и этим рестораном меня потом долго травили всеведущие газетчики. Свидание протекало в очень любезных тонах. Я из нас двоих был гораздо больше настороже. Трепов прямо приступил к теме, предложив мне участвовать в составлении «министерства доверия». Я прежде всего ответил ему тем, что мне приходилось часто повторять в эти месяцы – и устно, и печатно. Я сказал ему, что теперь нельзя выбирать лиц; надо выбирать направления. «Нельзя входить в приватные переговоры и выбирать из готовой программы то, что нравится, отбрасывая то, что не подходит. Надо брать живое, как оно есть – или не брать его вовсе… Обмануть тут нельзя; кто пытался бы это сделать, обманул бы только самого себя… Дело не во внешней реабилитации власти, при сохранении ее внутренней сущности; дело в решительной и бесповоротной перемене всего курса»[100].

Трепов, выслушав программу предполагаемого «кадетского» министерства, изложенную Милюковым, обещал содействовать. Но царь, говоря о Трепове и его переговорах, намекал на людей, которые «несколько наивны в понимании государственных дел, но добросовестно ищут выхода из трудного положения». И, с легкой руки Трепова, беседы об ответственном министерстве, уже по прямому поручению Государя, были переданы в менее «дилетантские руки», т. е. П. А. Столыпину[101].

В отличие от Трепова, Столыпин вел речь с Милюковым о возможности создания только коалиционного кабинета, т. е. правительства, составленного из царских бюрократов и общественных деятелей. Переговоры шли с участием А. П. Извольского, «обиняками Столыпин скоро выяснил, что участие Извольского в будущем министерстве возможно, а участие его, Столыпина, как премьера или министра внутренних дел, безусловно, исключено. Я помню его иронические вопросы, – вспоминал Милюков: понимаю ли я, что министр внутренних дел есть в то же время и шеф жандармов, следовательно, заведует функциями, непривычными для кадетов? Я ответил, тоже полуиронически, что элементарные функции власти прекрасно известны кадетам, но характер выполнения этих функций может быть различен сравнительно с существующим, в зависимости от общего направления правительственной деятельности. Я прибавил при этом, что о поведении кадетов в правительстве не следует судить по их роли в оппозиции»[102].

П. Н. Милюков на предложения о создании коалиционного правительства ответил отказом, чем очень обрадовал П. А. Столыпина и «успокоил» царя Николая II. «Я могу сказать вам теперь, – откровенничал император, – что я никогда не имел в виду пускаться в неизвестную для меня даль, которую мне советовали испробовать. Я не оказал этого тем, кто мне предложил эту мысль, – конечно, с наилучшими намерениями, и хотел проверить свои собственные мысли. То, что вы мне сказали, сказали также почти все, с кем я говорил за это время, и теперь у меня нет более никаких колебаний – да их и не было на самом деле, потому что я не имею права отказаться от того, что мне завещано моими предками и что я должен передать в сохранности моему сыну»[103].

5. РОСПУСК ПЕРВОЙ ДУМЫ

В кругах буржуазной общественности все чаще говорили об альтернативе: свержение кабинета Горемыкина или разгон Думы. И то, и другое, считал, например, лидер октябристов А. И. Гучков, должно было стать величайшим потрясением для страны… «В первом случае, – писал он, – получим анархию, которая приведет нас к диктатуре; во втором случае – диктатуру, которая приведет к анархии. Как видите, положение, на мой взгляд, совершенно безвыходное. В кружках, в которых приходится вращаться, такая преступная апатия, что иногда действительно думаешь, да уж не созрели ли мы для того, чтобы нас проглотил пролетариат?»[104]

В мае-начале июня 1906 г. слухи о предстоящем роспуске Думы, как волны морского прибоя, периодически набегали на страницы печати, носились в разгоряченных думских кулуарах. Так, уже 14 мая 1906 г. трудовик-саратовец Я. Е. Дитц писал на родину: «Завтра ждем разгона. Но нас отсюда не выпустят: если разгонят, то завтра же ожидается железнодорожная забастовка, и мы перед уходом из Петербурга издадим Манифест к народу… Будьте готовы на все… Если эти подлецы не желают давать народу свободу мирным путем, то она будет добыта силой»[105].

2 июня сельский учитель из Смоленской губернии трудовик Т. О. Волков тоже сообщал о предполагаемом буквально на днях разгоне Думы. «Хотя бы скорее, а то все измучились. Скорее бы рассчитались с этим режимом. Если не арестуют, решено собраться в другом городе и объявить себя Учредительным собранием. Многие уже подумывают, что вместо Конституции не получилась бы сразу республика. И это вполне возможно, если правительство не пойдет на уступки». Через три дня, 5 июня, тот же Т. О. Волков пишет на родину: «Положение дел в Думе самое скверное. Правительство ввиду оппозиционности Думы решило ее распустить на днях. В партийных заседаниях этот вопрос обсуждался, и пришли к заключению не расходиться, пока не добудут земли и воли. Вера сделать что-либо хорошее и в самой Думе исчезает. Революция неизбежна. Левые партии уже готовятся вступить в бой. Будет сильное кровопролитие. Из достоверных источников известно, что бумага о распущении думы уже подписана Государем, только не поставлено число – это последнее предложено сделать министерству, когда оно найдет удобным. Необходимо готовиться на местах, чтобы в известную минуту всем вступить в бой с правительством и добить его окончательно. Брожение в армии уже началось. Надеемся, что когда встанет вся страна, то и армия перейдет на нашу сторону»[106].

Дело дошло до того, что 6 июня Петербургское телеграфное агентство вынуждено было официально опровергнуть слух о том, что 4 июня царь якобы подписал указ о роспуске Думы. Как явствует из письма кадета М. Я. Герценштейна от 5 июня, премьер Горемыкин тоже заявил в ответ на вопросы членов Государственного совета, что мысль о роспуске Думы даже на каникулы оставлена. Ему следовало бы добавить: оставлена на время, но об этом Горемыкин предпочел умолчать.

Когда был отклонен план создания кадетского правительства, пришлось решиться на роспуск Думы. Горемыкин с самого начала считал это мероприятие неизбежным, однако вел себя в высшей степени пассивно, выжидая прямого приказания Николая. Глава правительства проклинал своего предшественника С. Ю. Витте, который собрал не палату депутатов, а «грязных подонков населения, сплотившихся в разбойничью шайку». «Теперь, – говорил Горемыкин в начале июня 1906 г., – не остается ничего другого, как распустить Думу, затем созвать ее вновь, повлияв всеми возможными средствами на выборы, а если и это не поможет, то вновь распустить Думу и издать новый избирательный закон»[107].

Царь же считал, что как раз правительству надлежит выбрать подходящий момент для роспуска Думы и предпринять нужные шаги для гладкого его выполнения. Очевидно, это стало непосредственной причиной ухода Горемыкина и назначения Столыпина на пост председателя Совета министров.

П. А. Столыпин сначала придерживался мнения, что не надо спешить с роспуском Думы, но на основании губернаторских докладов он пришел к выводу, что ждать дольше нельзя, и так и доложил царю.

7 июня 1906 г. созвано было у Горемыкина заседание Совета министров. Собравшиеся министры узнали только, что Горемыкин у Государя и приедет позже. В девять часов сияющий Горемыкин вошел в помещение, где ожидали его министры, и заявил: «Ну вот! Поздравьте меня, господа, с величайшею милостью, которую мог мне оказать Государь: я освобожден от должности председателя Совета министров и на мое место назначен П. А. Столыпин, с сохранением, разумеется, должности министра внутренних дел»[108].

В. Н. Коковцев в своих воспоминаниях соединяет в одну красочную сцену подписание указа о роспуске Думы и указа о назначении Столыпина главой правительства. Особый интерес представляют приведенные в этих воспоминаниях высказывания Николая II в столь важный исторический момент: «Все мы, и я в первую очередь, – сказал царь, – понесем ответственность за нашу слабость и нерешительность. Бог знает, что произойдет, если не распустить этого очага призыва к бунту, неповиновения властям, издевательства… и нескрываемого стремления вырвать власть из рук правительства, которое назначено мною, и захватить ее в свои руки, чтобы тотчас же лишить меня всякой власти и обратить в послушное орудие своих стремлений, а при малейшем несогласии моем просто устранить и меня… Я обязан перед моей совестью, перед Богом и перед Родиной бороться и лучше погибнуть, нежели без сопротивления сдать всю власть тем, кто протягивает к ней свои руки»[109].

Затем Николай II перекрестил Столыпина, обнял, поцеловал его и спросил, когда и какие сделать распоряжения для поддержания порядка в Петербурге и Москве.

Указ о роспуске Думы гласил: «На основании статьи 105 Основного государственного закона издания 1906 года повелеваем: Государственную думу распустить с назначением времени созыва вновь избранной Думы на 20-е февраля 1907 года. О времени производства новых выборов в Государственную думу последует от нас особый указ. Правительственный сенат учинит к исполнению сего подлежащее распоряжение. Николай II»[110].

В ночь с 8 на 9 июня 1906 г. указ о роспуске Думы был прибит на дверях Таврического дворца, где заседал первый русский парламент, и опубликован в утреннем выпуске «Правительственного Вестника».

Характерна запись, сделанная Николаем II в дневнике 9 июня: «Свершилось! Дума сегодня закрыта. За завтраком после обедни заметны были у многих вытянувшиеся лица. Днем составлялся и переписывался Манифест назавтра. Подписал его около 6 часов»[111].

10 июля царским указом была приостановлена до 20 февраля 1907 г. и работа Государственного совета.

6. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Первая Государственная дума отошла в историю. История не сказала о ней последнего слова: слишком были различны интересы и идеи, с нею связанные. По сравнению с тем, что было в России до 1905 г., Дума представляла собой несомненный шаг вперед. Бессильная как законодательный орган, она постоянно будоражила, а во многом и формировала общественное мнение, предавала гласности наиболее вопиющие злоупотребления царских властей. Сюда же стекались со всей России многочисленные просьбы и петиции населения. Бесспорно, «таврический комар», как иронически называли Думу в консервативных кругах, не мог всерьез соперничать ни с самодержавным «слоном», ни с народной «улицей», которые олицетворяли две главные силы, непосредственно столкнувшиеся в ходе революции. Тем не менее Дума не стала послушным орудием в руках царя и правительства. Сея конституционные иллюзии и давая царизму некоторую передышку для накопления сил, необходимых в открытой борьбе с народом, она в то же время мешала стабилизации старого порядка и в своем тогдашнем составе объективно приносила царизму больше вреда, чем пользы.

72 дня, которые отпустила история российскому парламенту, не прошли даром. С думской трибуны в Таврическом дворце прозвучал голос самых разных слоев народа и политических партий. Депутаты-перводумцы открыто заявили о животрепещущих экономических, социальных и политических вопросах, стоявших в то время перед Россией, предложили альтернативные варианты их решения, выработали определенную процедуру думских прений и запросов. При этом роль Думы представлялась различным слоям российского общества по-разному: если для одних она стала символом бессмысленности любых надежд на эффективность парламентской системы в условиях России, то для других – необходимым, желанным и в принципе вполне реальным атрибутом будущего правового государства.

7. ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

1. Шацилло К. Ф. Первая Государственная дума // Отечественная история. 1996. N 4.

2. Демин В. А. Государственная дума России (1906–1917): Механизм функционирования. М., 1996.

3. Коковцев В. Н. Из моего прошлого: Воспоминания 1903–1919. В 2-х кн. М., 1992.

4. Леонтович В. В. История либерализма в России. 1762–1914 гг. М., 1995.

5. Тютюкин С. В. Июльский политический кризис 1906 года в России. М., 1991.

6. Дякин В. С. Чрезвычайно-указное законодательство в России (1906–1914 гг.) // Вспомогательные исторические дисциплины. М., 1976. Вып. 7.

7. Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 3.

8. Аврех А. Я. П. А. Столыпин и судьбы реформ в России. М., 1991.

9. Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1990. Т. I.

ТЕМА 7. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ РОССИИ В 1907–1914 гг

РЕФЕРАТ: «ВЕЛИКАЯ РОССИЯ БЕЗ ВЕЛИКИХ ПОТРЯСЕНИЙ (РЕФОРМЫ П. А. СТОЛЫПИНА)»

ПЛАН

1. Введение

2. Аграрная реформа

3. Другие реформы

4. Заключение

5. Использованная литература

1. ВВЕДЕНИЕ

Сильная личность в истории всегда вызывала и вызывает большой интерес. Такой личностью был П. А. Столыпин. В последнее десятилетие, пожалуй, ни одна личность не удостаивалась такого внимания, как личность Столыпина. Это объясняется во многом тем, что, отмежевавшись от советского прошлого, мы ищем новых кумиров в предшествующем периоде.

Дореволюционная Россия была страной аграрной, вот почему любые преобразования в сельскохозяйственной сфере вызывали волну откликов с разных сторон. Столыпин же задумал провести крупнейшую, после отмены крепостного права, реформу в аграрной сфере и, естественно, вызвал этим бурю эмоций. Сегодня фигура Столыпина вызывает не меньший интерес. Россия в очередной раз находится на пути реформ и не знает, как выйти из тупика, вызванного ими. Естественно, ищутся какие-то параллели с прошлым. Недавно в Саратове, где Столыпин около трех лет губернаторствовал, был открыт первый в России памятник П. А. Столыпину. Это событие опять вызвало массу различных мнений. Так что же из себя представляли реформы, проводимые П. А. Столыпиным? Почему главная из них – аграрная – окончилась неудачей? Ответам на эти вопросы и посвящен данный реферат.

Имя Столыпина сразу втягивает нас в круговорот страстных взаимоисключающих оценок. Ни один из политических деятелей царизма начала XX в. не может идти с ним в сравнение по преданной и восторженной памяти его почитателей и сосредоточенной ненависти революционеров. «Период столыпинской реакции», виселицы – «столыпинские галстуки», с одной стороны, и «борец за благо России», человек, «достойный сесть на царский трон» – с другой. Карьера длилась всего лишь пять лет. Это был взлет после многолетней обычной службы в провинции, стремительное превращение из саратовского губернатора в министра внутренних дел и председателя Совета министров – в государственную фигуру с огромной властью, грандиозными планами, российского Бисмарка. Вся его деятельность – это органическое сочетание трагедии и фарса, придворных интриг и высокой политики.

Данный реферат – всего лишь маленькая толика в большом количестве исследований, посвященных жизни и деятельности П. А. Столыпина. При написании реферата было использовано много фактического материала и воспоминаний. Особенно ценными можно считать воспоминания сына П. А. Столыпина – А. П. Столыпина, написанные им в конце 20-х гг. в Париже.

2. АГРАРНАЯ РЕФОРМА

Самой главной реформой из всех, которые проводил П. А. Столыпин, можно считать аграрную. Собственно, все действия П. А. Столыпина на посту премьер-министра были подчинены воплощению в жизнь именно этой реформы.

Еще в самом начале своей карьеры, когда Столыпин был только ковенским уездным предводителем дворянства, он раз в год объезжал свои имения, которые находились у него в Нижегородской, Казанской, Пензенской и Саратовской губерниях[112]. У Столыпина было и еще одно имение, на границе с Германией. Дороги российские всегда были плохи, а потому самый удобный путь в это имение пролегал через Пруссию. Именно в этих «заграничных» путешествиях Столыпин познакомился с хуторами. Возвращаясь домой, он с восхищением рассказывал об образцовых немецких хуторах.

В 1899 г. Столыпин был назначен ковенским губернским предводителем дворянства, а в 1902 г., неожиданно для себя, – гродненским губернатором. Его выдвинул министр внутренних дел В. К. Плеве, старавшийся замещать губернаторские должности местными землевладельцами. В Гродно Столыпин пробыл всего 10 месяцев[113]. В это время по всем губерниям были созданы комитеты по нуждам сельскохозяйственной промышленности. Председательствуя на заседаниях Гродненского комитета, Столыпин впервые публично изложил свои взгляды.

16 июля 1902 г., открывая заседание комитета, Столыпин перечислил те факторы, которые он считал первостепенными в деле подъема сельского хозяйства. Среди них на первое место он поставил уничтожение чересполосицы крестьянских земель и расселение крестьян на хутора. При этом губернатор подчеркнул, что не следует цепляться за «установившиеся, веками освященные способы правопользования землею, раз эти способы ведут к сохранению хотя бы, например, трехпольной системы хозяйства, т. к. они выразятся в конце концов экономическим крахом и полным разорением страны». Вслед за этими прекрасными словами последовала еще одна тирада, которая, как казалось Столыпину, логически была связана с предыдущей… «Ставить в зависимость от доброй воли крестьян момент наступления ожидаемой реформы, рассчитывать, что при подъеме умственного развития населения, которое настанет неизвестно когда, жгучие вопросы разрешатся сами собой, – это значит отложить на неопределенное время проведение тех мероприятий, без которых немыслимы ни культура, ни подъем доходности земли, ни спокойное владение земельною собственностью»[114]. Иными словами, народ темен, пользы своей не разумеет, а потому следует улучшать его быт, не спрашивая о том его мнения. Это убеждение Столыпин пронес через всю свою государственную деятельность.

Важным фактором подъема земледелия Столыпин считал также развитие мелиоративного кредита (так назывался кредит на всякие сельскохозяйственные улучшения). Он был против излишней централизации этого дела, считая, что на местах люди лучше разберутся, какие виды улучшений наиболее перспективны в данной местности.

Один из помещиков, князь А. К. Святополк-Четвертинский, позволил себе высказать такую мысль: «Для работника в имениях или крестьянина, обрабатывающего свою землю, нужен физический труд и способность к нему, а не образование. Образование должно быть доступно обеспеченным классам, но не массе, нравственные взгляды которой таковы, что с расширением доступа в школы она, несомненно, будет стремиться к государственному перевороту, социальной революции и анархии»[115]. Столыпин сразу же возразил: «Бояться грамоты и просвещения, бояться света нельзя. Образование народа, правильно и разумно поставленное, никогда не поведет его к анархии. Общее образование в Германии должно служить идеалом для многих культурных стран»[116]. Особое внимание Столыпин советовал уделить подтягиванию женского образования и насаждению сельскохозяйственных знаний.

Некоторые члены комитета подняли вопрос о реформе волости и введении земств в западных губерниях, но Столыпин решительно пресек попытки начать обсуждение этих тем. Он заявил, что «вопросы о нуждах сельскохозяйственной промышленности с вопросом о введении земской реформы не имеют тесной, непосредственной и, так сказать, органической связи». Губернатор предупредил, что «всякий вопрос, связанный с политическими соображениями, им, по праву председателя, будет снят с очереди»[117]. Стараясь поставить работу комитета в жесткие ограниченные рамки, Столыпин выполнял волю своего патрона, министра внутренних дел В. К. Плеве. Однако, по-видимому, он и сам в те времена смотрел на аграрный вопрос весьма узко. В дальнейшем, как мы увидим, Столыпин признал проблемы местного самоуправления и крестьянских прав частью аграрного вопроса.

В 1903 г. Столыпин был назначен губернатором Саратовской губернии, где ощутил на себе все прелести крестьянских бунтов. Показал он себя и мастером по их подавлению, причем действовал очень хладнокровно. Один из почитателей Столыпина, В. В. Шульгин, например, писал, как однажды губернатор оказался без охраны перед лицом взволнованного схода, и «дюжий парень пошел на него с дубиной. Не растерявшись, Столыпин бросил ему шинель: „Подержи!“ – и буян опешил, послушно подхватил шинель и выронил дубину»[118].

В докладах царю Столыпин утверждал, что главной причиной аграрных беспорядков является стремление крестьян получить землю в собственность. Если крестьяне станут мелкими собственниками, они перестанут бунтовать. Кроме того, он ставил вопрос о передаче крестьянам части государственных земель[119].

Вряд ли, однако, эти доклады сыграли важную роль в выдвижении Столыпина на пост министра внутренних дел. Молодой губернатор, малоизвестный в столице, неожиданно взлетел на ключевой в российской администрации пост. Какие пружины при этом действовали, до сих пор недостаточно ясно. Впервые его кандидатура обсуждалась в октябре 1905 г. на совещании С. Ю. Витте с «общественными деятелями». Обер-прокурор Синода князь А. Д. Оболенский, родственник Столыпина, предложил его на пост министра внутренних дел, стараясь вывести переговоры из тупика. Но Витте не хотел видеть на этом посту никого другого, кроме П. Н. Дурново, общественные же деятели мало, что знали о Столыпине[120].

Вторично вопрос о Столыпине встал в апреле 1906 г. когда уходило в отставку правительство Витте. Замена непосредственно перед созывом Думы либерального премьера Витте на реакционного И. Л. Горемыкина была вызовом общественному мнению. И чтобы вместе с тем его озадачить, было решено заменить прямолинейного карателя Дурново на более либерального министра. Выбор пал на Столыпина. «Достигнув власти без труда и борьбы, силою одной лишь удачи и родственных связей, Столыпин всю свою недолгую, но блестящую карьеру чувствовал над собой попечительную руку Провидения», – вспоминал товарищ министра внутренних дел С. Е. Крыжановский[121].

Столыпин был назначен министром внутренних дел 26 апреля 1906 г. Депутаты первой Думы были приняты царем, обратившимся к ним с речью в Зимнем дворце на другой день – 27 апреля[122]. Однозначно, что Столыпин получил свой пост именно под Думу, в том смысле, что ему было доверено проложить политический курс в новых, совершенно непривычных для царизма исторических условиях – обеспечить сожительство дотоле ничем не стесненного самодержавия с Думой. То, что Столыпин начал свой «конституционный» путь в ранге не главы правительства, а всего лишь министра внутренних дел, никого не обманывало. Во-первых, министерство, которое он возглавил, было ключевым, ибо именно оно определяло в первую очередь внутреннюю политику правительства. Этот пост остался за ним и тогда, когда он сменил И. Л. Горемыкина на посту председателя Совета министров. Произошло это уже через 72 дня. И здесь судьба Думы и Столыпина оказались полностью взаимосвязаны. Ее роспуск и его назначение на пост премьера произошло в один и тот же день – 8 июля 1906 г.

Именно с этого момента начинается стремительный взлет Столыпина. Взятый им курс в аграрном вопросе, жесткое подавление революции, вызывающе провокационные речи во второй Думе с угрозами в адрес ее левой части в короткое время делают его кумиром всех ненавистников революции, начиная от крайне правых и кончая октябристами. Престиж его при дворе, во влиятельнейших дворянских кругах, Государственном совете, в самом правительстве очень высок. Теперь он мог более-менее спокойно приняться за осуществление своих реформ, в частности, главной из них – аграрной.

Спустя 12 дней, 24 августа 1906 г., после покушения на Столыпина было опубликована правительственная программа, состоявшая из двух частей – репрессивной и реформистской[123]. «Правительство, не колеблясь, противопоставит насилию силу», – говорилось в ней. В местностях, объявленных на военном положении и положении чрезвычайной охраны, вводились военно-полевые суды. В центре реформистской части программы был знаменитый указ 9 ноября 1906 г. о выводе из общины с сопутствующими этому законами[124]. Именно с этими двумя составляющими – столыпинской аграрной политикой и «столыпинскими галстуками», как была прозвана виселица, – у современников в первую очередь и ассоциировался новый глава правительства.

Вторая Государственная дума избиралась Столыпиным как испытательный полигон для проводимого им курса. Но если в прежней Думе Столыпин, памятуя об обстановке в стране, пытался хотя бы внешне демонстрировать лояльность и даже заинтересованность в сотрудничестве с «народным представительством», то теперь тон резко изменился. Премьер явно провоцировал Думу на открытые конфликты с правительством, приближая час ее разгона. Вторая Дума начала свою работу 20 февраля 1907 г., а уже 6 марта Столыпин выступил перед ней с правительственной программой реформ. Список открывал указ 9 от ноября и другие аграрные мероприятия[125].

Указ от 9 ноября трактовался как выбор между крестьянином-бездельником и крестьянином-хозяином в пользу последнего. «Всегда были и будут тунеядцы, – решительно заявил премьер, – но не на них должно ориентироваться государство: только право способного, право даровитого создало и право собственности на Западе. Правительство желает видеть крестьянина богатым, достаточным, т. к. где достаток, там, конечно, и просвещение, там и настоящая свобода. Способный, трудолюбивый крестьянин – соль земли русской и поэтому его надо поскорее освободить от тисков общины, передав ему землю в неотъемлемую собственность»[126].

Чтобы подчеркнуть генеральное значение избранного курса и твердую решимость претворить его в жизнь, Столыпин закончил свою речь фразой, которая, конечно, была заготовлена заранее: «Противникам государственности, конечно, хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!»[127]. Из всех крылатых фраз Столыпина эта, как показало время, в его ораторском арсенале оказалась лучшей и наиболее политически эффектной. Чтобы Столыпину ничего не мешало в проведении его реформ – главным образом аграрных, 3 июня 1907 г. был подготовлен указ о роспуске второй Думы. Одновременно с Манифестом от 3 июня 1907 г. о ее роспуске было опубликовано Положение о выборах в Думу, т. е. новый избирательный закон. В Манифесте указывался также и срок открытия новой Думы – 1 ноября 1907 г. [128]

Этот акт можно справедливо назвать государственным переворотом: он был совершен в нарушение Манифеста от 17 октября 1907 г. и Основного закона 1906 г., согласно которому ни один новый закон не мог быть принят без санкции Государственной думы.

Социально-политический смысл акта 3 июня сводился к тому, что Дума «крестьянская» превращалась в Думу «господскую». Это было достигнуто путем коренного перераспределения квот выборщиков в пользу помещиков и буржуазии за счет крестьян и рабочих, лишения избирательных прав целых народов и территорий, уменьшения общего числа членов Думы с 524 до 442 и других ограничений.

Сам Столыпин в интервью проправительственному журналу «Волга» заявил, что установленный строй есть «чисто русское государственное устройство, отвечающее историческим преданиям и национальному духу» и что Думе ничего не урвать из царской власти"[129].

В Думе образовалось проправительственное большинство, состоящее из «октябристов» во главе с Гучковым, которое являло собой «центр». В зависимости от необходимости, «октябристы» консолидировались то с «правыми», то с «левыми» фракциями. Так была создана третьеиюньская система с двумя большинствами в Думе, где первому большинству – «правому» отводилась охранительная роль, а второе должно было осуществить тот пакет либеральных «реформ», который был выработан Столыпиным. Это типично бонапартистская система, «специально рассчитанная на использование, в очень широких пределах, антагонизма либеральной буржуазии и помещичьей реакционности при гораздо более глубоком общем их антагонизме со всей демократией и с рабочим классом в особенности»[130].

Теперь Столыпин мог взяться за осуществление своих реформ. Просто сказать, что указ от 9 ноября 1906 г. был главным делом жизни Столыпина, – значит не сказать ничего. Это был символ веры, великая и последняя надежда, одержимость, его настоящее и будущее – великое, если реформа удастся; катастрофическое, если ее ждет провал. «Крепкое, проникнутое идеей собственности, богатое крестьянство, – говорил Столыпин в особом секретном журнале Совета министров от 13 июня 1907 г., – служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия; если бы правительству удалось проведением в жизнь своих землеустроительных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз и навсегда был бы положен конец»[131].

Необходимо отметить, что Столыпин не являлся единоличным творцом нового аграрного курса. Столыпинская аграрная реформа настолько совпадала с аграрной программой Совета объединенного дворянства, что все тогдашние политические наблюдатели, от кадетов до большевиков, подчеркивали это родство. Кадет А. С. Изгоев отмечал, что программа Столыпина – это программа «объединенных дворян»[132]. Идея мелкого крестьянского землевладения как антитеза общинному возникла и стала распространяться как в правительственных, так и в дворянских кругах еще до революции. Это была ведущая идея Витте и возглавляемого им «Совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности». Именно она послужила причиной закрытия «Совещания». Понадобился опыт революции и первых двух Дум, чтобы режим понял, что ставка на крестьянский консерватизм и общину бита.

И. Чернышев в сборнике «Крестьянин об общине» накануне 9 ноября 1906 г. опубликовал результаты опроса крестьян, проведенного Смоленской губернской земской управой в 1902 г. Из 186 крестьян, отвечавших на вопрос об общине, 68 высказались за нее, против – 118. «Общинное землевладение – тюрьма сельского хозяйства», – гласил один из ответов. «Здесь все добрые примеры улучшения землепашества невозможны», – сообщал другой. «Нигде нет такого поглощения слабого сильным, как в общине», – говорил третий[133].

Столыпин действительно первоочередной задачей своей реформы сделал разрушение общины. Предполагалось, что первый ее этап, чересполосное укрепление наделов отдельными домохозяевами, нарушит единство крестьянской общины. Крестьяне, имеющие земельные излишки своих наделов, могли образовать группу, на которую правительство рассчитывало опереться. Столыпин говорил, что таким способом он хочет «вбить клин» в общину[134]. После этого предполагалось приступить ко второму этапу – разбивке всего деревенского надела на отруба, или хутора. Последние считались идеальной формой землевладения еще и в том смысле, что крестьянам, рассредоточенным по хуторам, было очень трудно поднимать мятежи. «Совместная жизнь крестьян в деревнях облегчала работу революционерам», – писала дочь Столыпина, М. П. Бок, явно со слов своего отца[135].

Что же должно было появиться на месте разрушенной общины? Узкий слой сельских капиталистов, как полагали советские историки, или широкие массы процветающих фермеров, как считают нынешние историки? Можно сказать, что первое не предлагалось, а второе не получилось. Не получилось вследствие сохранения помещичьих латифундий. Переселение в Сибирь и продажа земель через Крестьянский банк не решали проблемы крестьянского малоземелья. Сосредоточения же земли в руках кулаков не хотело само правительство, ибо в результате этого должна была разориться масса крестьян. Не имея средств пропитания в деревне, они хлынули бы в город. Промышленность, до 1910 г. находившаяся в депрессии, не смогла бы справиться с наплывом рабочей силы в таких масштабах. Это грозило новыми социальными потрясениями.

Для доказательства того, что указ от 9 ноября 1906 г. был издан с целью укрепления немногочисленной деревенской верхушки, часто используется речь Столыпина в Думе, где он говорил о том, что правительство сделало «ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных». Эти слова обычно вырываются из контекста речи и подаются вне связи с теми обстоятельствами, при которых они были сказаны.

5 декабря 1908 г., когда была произнесена эта речь, третья Дума уже приняла законопроект в первом чтении. Лидер фракции кадетов П. Н. Милюков вспоминал: "Шло постатейное обсуждение, и возник вопрос, признавать ли укрепленные участки личной или семейной собственностью. Настроение Думы заколебалось под воздействием многочисленных известий о том, что некоторые домохозяева пропивают укрепленные наделы и пускают по миру свои семейства. Но создание семейной собственности вместо общинной не устраивало Столыпина, ибо большая семья напоминала ему общину. На месте разрушенной общины, полагал он, должен быть мелкий собственник. Видя угрозу одному из главных положений своей реформы, Столыпин решил вступить в прения.

"Проживание наделов, – доказывал он в своей речи, – это исключительное явление, удел «слабых». Нельзя создавать общий закон ради исключительно уродливого явления, нельзя убивать этим кредитоспособность крестьянина, нельзя лишать его веры в свои силы, надежд на лучшее будущее, нельзя ставить преграды обогащению сильного для того, чтобы слабые разделили с ним его нищету. Для борьбы с уродливыми явлениями надо создавать специальные законы, устанавливать опеку за расточительность, но при выработке общих законодательных мер надо «иметь в виду разумных и сильных, а не пьяных и слабых». Заканчивая эту мысль, он выразил уверенность, что «таких сильных людей в России большинство»[136].

Из всего этого отнюдь не вытекает, что «разумными и сильными» Столыпин считал лишь богатых крестьян, а «пьяными и слабыми» – всех остальных. Любители выпить есть среди всех социальных слоев, и именно этих людей клеймил в своей речи премьер. Крепкий, работящий собственник, по замыслу Столыпина, должен был формироваться на основе широких слоев зажиточного и среднего крестьянства. Он считал, что дух предприимчивости, освобожденный от стеснений со стороны общины и семьи, в короткое время способен преобразовать даже весьма жилое хозяйство середняка. Каждый должен стать «кузнецом своего счастья»[137] (слова Столыпина из той же речи), и каждый такой «кузнец» мог рассчитывать лишь на крепость своих рук и рук своих ближних, ибо сколь-нибудь значительной помощи со стороны на переустройство хозяйства на предполагалось (финансовое обеспечение реформы было одним из ее слабых мест). Ставка делалась почти исключительно на «дух предприимчивости», что показывает, что и Столыпин, при всей своей практичности, волей или неволей бывал идеалистом.

В идеале же получалось вот что: из общины выходила в основном беднота, а также городские жители, вспомнившие, что в давно покинутой деревне у них есть надел, который теперь можно продать. Огромное количество земель чересполосного укрепления шло в продажу. В 1914 г., например, было продано 60 % площади укрепленных к этому году земель[138]. Чаще всего покупали землю зажиточные крестьяне, которые, кстати говоря, сами не всегда спешили с выходом из общины. В руках одного и того же хозяина оказывались земли укрепленные и общественные. Не выходя из общины, он в то же время имел и укрепленные участки. Свидетель и участник всей этой перетряски еще мог помнить, где какие у него полосы. Но уже во втором поколении должна была начаться такая путаница, в которой не в силах был бы разобраться не один суд.

Нечто подобное имело уже место после реформы 1861 г., когда досрочно выкупленные, по реформе, наделы сильно нарушали единообразие землепользования в общине[139]. Но потом они стали постепенно подравниваться. Поскольку столыпинская реформа не разрешила аграрного вопроса и земляное утеснение продолжало возрастать, неизбежна была новая волна переделов, которая должна была смести очень многое из наследия Столыпина. И действительно, земельные переделы, в разгар реформы почти заглохшие, с 1912 г. снова пошли по восходящей.

Многие крестьяне сопротивлялись переходу на хутора и отруба не по темноте своей и невежеству, как считали власти, а исходя из здравых жизненных соображений. Крестьянское земледелие очень зависело от климата. Имея полосы в разных частях общественного надела, крестьянин обеспечивал себе ежегодный средний урожай: в засушливый год выручали полосы в низинах, в дождливый – на взгорках. Получив надел в одном отрубе, крестьянин оказывался во власти стихии. Только большой отруб, расположенный в разных рельефах, мог гарантировать ежегодный средний урожай.

Вообще, во всей этой затее с хуторами и отрубами было много надуманного. Сами по себе хутора и отруба не обеспечивали подъем крестьянской агрокультуры, и преимущества их перед чересполосной системой хозяйства, по существу, не доказаны. «Нигде в мире не наблюдалось такого практического опыта, – пишет американский историк Дж. Ейни, – который бы показал, что соединенные в одно целое поля принесли с собой агрокультурный прогресс, и некоторые современные исследователи крестьянской агрокультуры фактически отрицают подобную причинно-следственную связь»[140].

Абстрактность замысла столыпинской аграрной реформы в значительной мере объяснялась тем, что ее сочиняли люди, плохо знавшие русскую деревню. За два года пребывания в Саратове Столыпин не мог, конечно, узнать ее достаточно хорошо. Ближайшим его сподвижником в проведении реформы был А. В. Кривошеин. «Он был талантлив, энергичен, чрезвычайно импульсивен и обладал счастливой способностью улавливать, в какую сторону дует ветер», – вспоминал о нем А. А. Кофод, служивший под его началом[141]. Витте, считавший Кривошеина «величайшим карьеристом», отмечал, что в 1905 г. он был еще сторонником общины, но после крутого поворота правительственной политики резко изменил свои взгляды[142]. Главный правительственным теоретиком по землеустройству был датчанин А. А. Кофод. В Россию он приехал в возрасте 22 лет, ни слова не зная по-русски, и затем долго жил в небольшой датской колонии под Псковом.

Несмотря на все старания правительства, хутора приживались только в некоторых западных губерниях, включая Псковскую и Смоленскую. Отруба, как оказалось, подходили лишь для губерний Северного Причерноморья, Северного Кавказа и степного Заволжья. Отсутствие сильных общинных традиций здесь сочеталось с высоким уровнем развития аграрного капитализма, исключительным плодородием почвы, ее однородностью на очень больших пространствах и весьма низким уровнем агрокультуры. Только при таких условиях переход на отруба происходил более или менее безболезненно и быстро приносил пользу.

Итоги столыпинской реформы выражаются в следующих цифрах. К 1 января 1916 г. из общины в чересполосное укрепление вышло 2 млн. домохозяев. Им принадлежало 14,1 млн. дес. земли. 469 тыс. домохозяев, живших в беспередельных общинах, получили удостоверительные акты на 2,8 млн. дес. 1, 3 млн домохозяев перешли к хуторскому и отрубному владению (12,7 млн дес.). По приблизительным подсчетам, всего из общины вышло около 3 млн. домохозяев, что составляет примерно 1/3 часть от общей их численности в тех губерниях, где проводилась реформа. Впрочем, некоторые земледельцы фактически давно уже забросили земледелие. Выходили из общины и переселенцы, отправлявшиеся в Сибирь. Таковых было около 16 % от общего числа домохозяев, вышедших из общины. Из общинного оборота было изъято 22 % земель. Около половины их пошло на продажу[143]. В конечном счете, властям не удалось ни разрушить общину, ни создать устойчивый и массовый слой крестьян-собственников. Так что можно говорить об общей неудаче столыпинской аграрной реформы.

Вместе с тем известно, что после окончания революции 1905–1907 гг. и до начала Первой мировой войны положение в русской деревне заметно улучшилось. Но нельзя в целом связывать это улучшение с проведением аграрной реформы. Здесь действовали другие платежи. Это было большим облегчением для крестьян. Во-вторых, наблюдался рост мировых цен на зерно. От этого кое-что перепадало и простым крестьянам. В-третьих, за годы революции сократилось помещичье землевладение, в связи с чем уменьшились и кабальные формы эксплуатации. Наконец, в-четвертых, за весь период был только один неурожайный год (1911), но зато подряд два года (1912–1913) были очень хорошие урожаи[144]. Что касается аграрной реформы, то эта была настолько широкомасштабная реформа, потребовавшая столь значительной земельной перетряски, что она никак не могла сказаться положительным образом в первые же годы, даже если бы впоследствии имела успех.

3. ДРУГИЕ РЕФОРМЫ

Как уже говорилось выше, 6 марта 1907 г. Столыпин выступил перед второй Думой с программой своих реформ. Помимо аграрных мероприятий, программа включала в себя и другие реформы. Несколько законопроектов касались свободы совести (переход из одного вероисповедания в другое, беспрепятственное «богомоление», закон о старообрядческих общинах и т. д.). Были обещаны законопроекты о неприкосновенности личности и введении волостного земства; рабочим – профессиональные союзы и государственное страхование, стране в целом – реформа образования. Большое значение в программе придавалось «возрождению» боевой мощи армии и флота, утраченной в Русско-японскую войну[145]. Вся остальная часть программы была в том же духе.

Столыпин твердо дал понять, что режим не намерен делиться своей властью с «народным представительством». Об этом свидетельствовали заключительные фразы речи. Заявив, что «правительство для реализации этой программы готово совместно с законодательными учреждениями приложить величайшие усилия», оратор пояснил, какое правительство он имеет в виду: «правительство, которое хранит исторические заветы России», т. е. самодержавно-монархическую власть; «правительство, которое восстановит в ней порядок и спокойствие, т. е. стойкое и чисто русское правительство, каковым должно быть и будет правительство его величества»[146].

Одним из вопросов, наиболее занимавших П. А. Столыпина, помимо аграрного, был национальный вопрос. Он выразился в законе о западном земстве. В ряде губерний Западного края – Витебской, Минской, Могилевской, Киевской, Волынской, Подольской, где подавляющая часть населения была русской, в Государственный совет избирались только поляки, численность которых составляла всего 2–3 % от общего числа населения.

В связи с этим профессор Д. И. Пихно внес законопроект о реформе выборов в Государственный совет от Западного края. Проект Пихно, правого деятеля, редактора газеты «Киевлянин», отчима В. В. Шульгина, нес в себе по меньшей мере три составляющих. Профессор предлагал выделить поляков в общую курию, а большинство мест предоставить русским. Во-первых, это нарушало принцип равенства национальностей. Во-вторых, поскольку фактически большинство крупных помещиков в крае были именно поляки, то избрание на их место в верхней палате русских означало бы ущемление прав аристократии. В-третьих, такая мера означала бы, что русское население нуждается в защите[147].

В Государственном совете предложение Пихно не нашло поддержки. Бывший обер-прокурор Синода князь А. П. Оболенский сказал: «Основное начало нашей государственности заключается в том, что в Российской монархии есть русский царь, перед которым все народы и все племена равны. Государь император выше партий, национальностей, групп и сословий»[148]. Тем не менее у Столыпина была другая точка зрения. Он поддерживал проект Пихно, бросив вызов большинству членов Государственного совета. Почему же он так отстаивал эту точку зрения?

На Западе, где Россия держала стратегическую оборону, положение русских отличалось от положений во внутренних губерниях тем, что там русские соперничали (мирно, надо отметить) с другими народами. При столыпинской перемене курса несоответствие демократизации жизни и подчеркнуто аристократически узконациональной практики выборов в Западном крае бросалось в глаза. Русские явно становились людьми «второго сорта», и подобное положение нельзя было терпеть.

Столыпин говорил (7 мая 1910 г.): "Западные губернии, как вам известно, в XIV столетии представляли из себя сильное литовско-русское государство. В XVIII столетии край этот перешел опять под власть России, с ополяченным и перешедшим в католичество высшим классом населения и с низшим классом, порабощенным и угнетенным, но сохранившим вместе со своим духовенством преданность православию и России. В эту эпоху русское государство было властно вводить свободно в край русские государственные начала. Мы видим Екатерину Великую, несмотря на ее гуманность, водворяющую в край русских землевладельцев, русских должностных людей, вводящую общие учреждения, отменяющую Литовский статус и Магдебургское право.

Но не так думали ее преемники. Они считали ошибкой государственное воздействие на благоприятное в русском смысле разрешение процесса, которым бродил Западный край в течение столетия, процесса, который заключался в долголетней борьбе начал русско-славянских и польско-латинских". Столыпин открыто призвал к защите русских государственных интересов: «Необходимо дать простор местной самодеятельности, поставить государственные грани для защиты русского элемента, который иначе неминуемо будет оттеснен»[149].

Для решения этого вопроса он предложил создать национальные избирательные курии – русскую и польскую. Через неделю в короткой речи в Думе Столыпин снова возвращается к этой теме и подчеркивает, что больше всего боится «равнодушия закона к русским»[150]. Законопроект был принят со значительными поправками, но сохранился принцип курий и понижение имущественного ценза. Как ни странно, спустя 90 лет, в наши дни русские в прибалтийских республиках тоже требуют для защиты своих интересов создания отдельных избирательных курий. Это бесспорно свидетельствует, что мы в понимании национальной государственной идеи не продвинулись никуда дальше прошлого.

Что же еще из задуманного осуществил П. А. Столыпин? Думой народного образования называли третью Думу. Бесплатное начальное образование, как пишет А. И. Солженицын в очерке о Столыпине, уже широко пошло в 1908 г. и должно было осуществиться как всеобщее к 1922 г. Было установлено ежегодное увеличение кредитов на народное образование на 20 млн рублей, половина из которых шла на постройку новых школ, остальное – на их содержание. К 1914 г. расходы государства, земств и городов на народное образование составили почти 300 млн рублей. Минимальное вознаграждение учителей составило 360 рублей (в сельской местности)[151].

В декабре 1907 г. был внесен на обсуждение Думы законопроект о страховании рабочих. Его принимали в 1912 г., уже после смерти автора проекта. Врачебная помощь рабочим теперь предоставлялась за счет владельца предприятия, он же нес материальную ответственность за охрану их труда. Отношения рабочих и владельцев Столыпин предоставил решать им самим. Правительство лишь гарантировало им право бастовать и создавать профсоюзы[152]. Для Столыпина главным во всех реформах было народное осознание. «После горечи перенесенных испытаний Россия, естественно, не может не быть недовольной, – говорил он в Думе. – Она недовольна не только правительством, но и Государственной думой и Государственным советом, недовольна и правыми партиями, и левыми партиями. Недовольство это пройдет, когда выйдет из смутных очертаний, когда образуется и укрепится русское государственное самосознание, когда Россия почувствует себя опять Россией»[153].

«За его словами никогда не стояла пустота», – признавал через много лет даже враг Столыпина А. Ф. Керенский[154]. «Было время, когда либерально-просвещенные круги русского общества, увлеченные организацией и устройством мелкой земской единицы, страстно этого добивались, а дореформенные административные власти всеми силами этому противодействовали, – вспоминал А. И. Гучков. – Столыпин внес эти законопроекты в законодательные учреждения»[155].

Планировал Столыпин воссоздать и разрушенный после Русско-японской войны флот. В заседании комиссии по государственной обороне 3 марта 1908 г. он доказывал необходимость воссоздания флота: "Долг моей совести – сказать вам, что после того, как вы откажете в деньгах на флот, Россия выйдет в международном положении преуменьшенной. Никаких пышных фраз произносить я не желаю, но в данную минуту мне припоминаются слова, сказанные создателем русского флота, Петром Великим. Эти слова нам нужно надолго запомнить. Вот они: «Промедление времени смерти безвозвратной подобно»[156].

Вторично защищал Столыпин дело воссоздания флота на заседании Думы 24 мая 1908 г. Постепенно дело воссоздания флота сдвинулось с мертвой точки и начало развиваться. 12 августа 1911 года, буквально перед самым убийством Столыпина, Совет министров под председательством Столыпина обсудил вопрос о строительстве Черноморского флота. На это дело законодательными учреждениями было отпущено 102 млн рублей. Решено было построить 3 броненосца типа дредноут, 9 эскадронных миноносцев и 6 подводных лодок. Заказы были распределены между обществом русских заводов и обществом частных николаевских судостроительных заводов. Остается добавить, что процесс воссоздания российского флота рассчитывался на длительный срок, впрочем, как и все реформы Столыпина. В частности, процесс переоборудования и воссоздания новых кораблей на Балтийском море планировалось завершить только к 1930 г. [157]

Планировал Столыпин провести и очень прогрессивный по тем временам закон по преобразованию системы местного самоуправления. Действовавшая в России система местного управления основывалась на сословных началах. Сельское и волостное управление было сословно-крестьянским, а уездная администрация находилась в руках местных дворян. Получалось, что одно сословие накладывалось на другое, одно сословие руководило другим. Столыпин планировал ввести бессословную систему управления. Если раньше помещик был над мужиком, то теперь Столыпин хотел усадить их рядом в волостном правлении[158].

Кроме этого, Столыпин касался и вопроса об иностранных займах. Брать иностранные займы предполагалось лишь первое время и только на общегосударственные нужды – исследования недр, строительство железных и шоссейных дорог. Намечались сроки полного отказа от иностранных займов. Планировалось создание министерства труда и министерства национальностей. Кстати, к 1923 г. намечалось предоставить независимость Польше, а предварительно разрешить национальные противоречия в Западном крае[159].

Многое задумывал осуществить П. А. Столыпин. «Дайте только 20 спокойных лет – и вы не узнаете России», – говорил премьер. Так это или не так, нам не дано узнать. 1 сентября 1911 г. он был смертельно ранен в Киеве. Один из наиболее ярких премьер-министров России унес с собой большинство своих планов и начинаний. Многие предусматривала посмертная программа Столыпина, проект которой исчез из его письменного стола в Ковенском имении сразу после убийства автора.

4. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Отвечая на вопрос о том, в чем же причина особого интереса к фигуре Столыпина, мы можем сказать, что она заключается не только в его личной судьбе и драматизме сопровождавших ее событий. Деятельность Столыпина тесно связана с вопросом о том, каково значение столыпинского курса и почему не состоялся курс реформ. Многие исследователи считают, что помешали осуществиться столыпинским реформам не объективные факторы, а ограниченность и слепота царизма, верхов, распутинщина. Сами же реформы были столь значительны, что, увенчайся они успехом, никакой революции не было бы.

Во многом ответ на вопрос о судьбе своих реформ давал сам Столыпин. Выступая с трибуны еще первой Думы 8 июня 1906 г., тогдашний министр внутренних дел России Столыпин заметил: «Нельзя сказать человеку: у тебя старое кремневое ружье; употребляя его, ты можешь ранить себя и посторонних, брось ружье». На это честный человек ответит: «Покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, я буду стараться умело действовать старым»[160]

Страницы: «« 123

Читать бесплатно другие книги:

Андрей Корф – автор, изумляющий замечательным русским языком, которым он описывает потаенную и намер...
Андрей Корф – автор, изумляющий замечательным русским языком, которым он описывает потаенную и намер...
Старинная народная сказка – в рисунках для юных читателей и их родителей. Сказка, выполненная в этом...
Книга повествует о сильных людях в экстремальных ситуациях. Разнообразие персонажей создает широкое ...
Душа реки задала странный вопрос герою рассказа, и теперь он мучительно пытается найти на него ответ...
Андрей Корф – автор, изумляющий замечательным русским языком, которым он описывает потаенную и намер...