Супруг для богини Орбенина Наталия

Глава 1

В книжных магазинах столицы происходило настоящее столпотворение. Еще бы! Поступил в продажу новый роман Извекова «Увядание розы». Поклонники популярного романиста, а к ним себя относила значительная часть читающей публики, штурмом брали прилавки. Приказчики сбились с ног, кое-где владельцы магазинов были вынуждены прибегнуть к помощи полиции для разнимания разбушевавшихся покупателей.

– Господа! Помилуйте, господа! Вы же не хлеба насущного лишаетесь! Опомнитесь, милостивые государи! Через недельку-другую будет напечатан дополнительный тираж, и тут уж всем достанется!

Но все увещевания хозяина магазина были тщетны. Читатели жаждали получить вожделенный роман тотчас же, чтобы уже сегодня вечером вкусить его прелестей, погрузиться в изящный слог, перипетии хитроумного сюжета, страстные переживания героев. Словом, во все то, чем славился модный писатель Вениамин Извеков.

Роман ждали с нетерпением. Оно подогревалось разговорами о том, что, мол, Извеков исписался, иссяк, он уже не тот. Действительно, несколько последних опусов оказались столь бледными и невыразительными, словно были написаны другой рукой. И вот снова чудо, событие, невероятный триумф. Злопыхатели из толпы критиков посрамлены, враги и завистники отброшены на обочину литературной жизни. Извеков снова на вершине Олимпа, где он царствовал уже более пятнадцати лет.

А тем временем герой дня, великий триумфатор, ехал в роскошном ландо по Каменноостровскому проспекту. Это был господин средних лет, невысокого роста, со светло-русыми волосами, которые спадали на лоб легкомысленной челкой. Голубые глаза с поволокой, тонкий выразительный изгиб чуть припухлых губ, изящный прямой нос – одним словом, именно такую романтическую внешность рисовали в своем воображении его многочисленные поклонницы. Если к этому добавить нарочитую небрежность роскошного костюма, пошитого по английской моде, мягкие выверенные движения, то можно без труда утверждать, что писатель Извеков являл собой яркое пятно в пестрой палитре столичной богемы.

Но в этот момент на нем не было маски преуспевающего литератора и сердцееда, с которой он обычно появлялся на публике. Рядом с ним в ландо сидела его взрослая дочь от первого брака Вера с напряженным и злым лицом.

– Я не понимаю, почему именно теперь вам захотелось ехать за город! Столько людей желают выразить вам свой восторг и почитание, а вы стремитесь спрятаться, как крыса в нору! Ну что, что мы опять будем делать вдвоем в эдакой скукотище! – Вера почти кричала, в ее глазах стояли слезы.

Она несколько раз непроизвольно обернулась назад, но их дом уже скрылся за поворотом. Утром она надеялась, что шум, вызванный выходом книги, заставит отца переменить решение съехать на дачу. Ведь еще не сезон, вокруг не будет ни души. Там и в разгар лета-то не очень много соседей, а сейчас и вовсе нет никого! Однако Вениамин Александрович остался непоколебим в своем решении. В дорогу они отправились после изрядной ссоры, искры которой все еще тлели.

– Ты не понимаешь, это часть моего образа! Я должен сохранять загадочность и непредсказуемость в глазах своих поклонников! Видишь, как замечательно все вышло с последним романом. Уже никто не ждал ничего выдающегося от Извекова, а он возьми да и выдай им по первое число! – Отец откинулся на спинку сиденья и самодовольно засмеялся. – А ведь и ты, моя драгоценная дщерь, уже не верила в мой талант?

Вера смутилась и отвела взгляд в сторону. Отец был прав. Последние несколько лет и она уже перестала ждать от него чего-то великого.

– И ты готова была примкнуть к стае моих хулителей! – Извеков повысил голос и воздел руки к небесам, как и подобает драматическому герою. – Но я прощаю тебя, потому что знаю: ты любишь меня не за мой гений, а за то, что я твой отец! И я люблю тебя по закону крови! Ты моя единственная оставшаяся опора в жизни, и мы пойдем с тобой рука об руку, не расставаясь, до гроба!

Вера промолчала. Извеков отметил про себя ее недовольно поджатые губы и взгляд, ушедший в глубину души.

– Ты все дуешься на меня? Напрасно! Тебе выпала особая судьба, и ты должна это понимать и принимать безропотно!

Вера снова промолчала, хотя отец ожидал реакции на свои слова. И вдруг она произнесла с неожиданным сочувствием в голосе.

– Вот! Я поняла, зачем мы едем! Вы надеетесь, что Ольга к вам вернется? Именно теперь, когда вы снова в зените славы?

Извеков помрачнел. Наверное, так оно и было, только он сам себе в этом не признавался. Жена Ольга Николаевна покинула его год назад. Вениамин Александрович и помыслить не мог, что она не вернется к нему, великому и прекрасному, подарившему ей свое чувство и сделавшему ее спутницей жизни. Сейчас самое время ей вернуться и на коленях просить прощения, но сделать это в роскошном петербургском доме, полном прислуги и постоянных посетителей, совершенно невозможно. Для трогательной сцены семейного примирения нужны камерные подмостки. Это, конечно, их загородный дом в окрестностях Ораниенбаума. Оля тонкая натура, она если и вернется, то именно туда. Там никто не увидит ее слез. Он будет суров, как и подобает оскорбленному мужу, но великодушен. А затем они предадутся безумной любви. Как он скучает по ее молодому телу! За годы супружества он не остыл к ее прелестям. Хотя в последнее время… Да, оно было неприятным, это время!

Извеков выбросил из головы горькие воспоминания и снова обернулся к дочери.

– Ты что-то сказала, дитя мое? – Он погладил ее по голове.

– Я сказала, что ваши мечтания напрасны. Ольга не возвратится!

Вениамин Александрович отдернул руку, как укушенный.

– Почему ты так уверенно это говоришь? Разве ты знаешь более моего?

– Я знаю, что она живет с Трофимовым, и вы это прекрасно знаете, но притворяетесь, будто и понятия не имеете!

– Противная! Как можешь ты говорить со мной в таком тоне! Что ты знаешь о чувствах! Ведь ты еще глупое дитя! Я знаю, для чего ты мне все это говоришь! Чтобы позлить меня в отместку за то, что я заставил тебя покинуть Петербург и ехать со мной!

Они отодвинулись друг от друга и надулись. В тяжелом молчании прибыли на Балтийский вокзал, сели в поезд и тронулись в путь. Вера оставалась безучастной к подробностям поездки даже тогда, когда отца узнал кто-то из пассажиров. Начался гвалт, сумятица, вскрики, автографы. Девушка забилась в угол купе и стоически переносила неудобства папашиной популярности.

Наконец поток визитеров иссяк. Наступила тишина.

– Вот видишь, как меня любит и ценит публика! – отдуваясь, произнес Извеков. – А ты в радостные для твоего отца дни только огорчаешь меня.

Вера вздохнула и обняла Вениамина Александровича за шею.

– Слава богу, примирились! – Извеков облобызал дочь в высокий лоб, и путешествие продолжилось.

Уже в сумерках они прибыли к дому. Усадьба известного романиста соответствовала духу хозяина. Деревянное строение напоминало собой некое подобие готического замка, правда, в уменьшенном виде, но все необходимые атрибуты таинственности и романтизма были соблюдены. Узкие башенки, вытянутые вертикально окна с орнаментом, витиеватые перила лестницы, высокая острая крыша с флюгером, замысловатое крыльцо. Не хватало только рва с подъемным мостом (на это не хватило денег) и собственного домашнего привидения.

– Посмотри! Посмотри, Вера! Там кто-то есть! Это Ольга, она вернулась! Я был прав! – Извеков даже захлопал в ладоши от радостного возбуждения, указывая на освещенные окна дачи.

Вера была неприятно удивлена. Стало быть, она совсем не знает мачеху, коли так ошиблась. Неужели и впрямь та вернулась?

Глава 2

Отец и дочь поспешили в дом. В небольшой гостиной, со вкусом обставленной светло-коричневой мебелью с кремовой обивкой, на диване расположилась с книгой на коленях молодая белокурая дама. Маленькая изящная шляпка с плюмажем покоилась на столе. На даме был горчичного цвета жакет, ладно сидящий на ее стройной фигуре. При виде Извековых она легко поднялась, раскрытая книга упала на пол.

– Оля? – строго произнес Вениамин Александрович. На его лице не осталось и тени радостного возбуждения. Он вошел в роль оскорбленного и сурового мужа.

– Здравствуй, Вениамин Александрович, – произнесла Ольга, но не подошла к нему, а двинулась к падчерице. – Здравствуй, милая Вера!

– Здравствуйте! – Девушка холодно поцеловалась с мачехой и подняла упавшую книгу. – Однако папеньку читаете! – произнесла она с торжеством.

– Что ж тут удивительного! Весь город только и говорит, что о новой книге, так сказать, господина Извекова.

Вениамин вздрогнул. Ему не понравилась последняя фраза жены. Или ему это показалось?..

– Вот именно, что весь город! – пылко продолжала Вера. – И вы пожелали присоединиться к папиному торжеству?

– Пожалуй, – уклончиво произнесла Ольга Николаевна и внимательно посмотрела в лицо супруга.

– Что ж, – Извеков прошелся по комнате, помолчал, разглядывая жену, – вероятно, нам нужно обстоятельно поговорить, и сделать это надо, не откладывая ни на минуту. Ведь ты хочешь поговорить, Оля, не так ли?

Ольга Николаевна кивнула. Вениамин Александрович вздохнул. Она прелестна, на нее нельзя долго сердиться, но он должен выполнить свой тяжкий долг и указать на порочность ее поведения, заставить Олю осознать глубину ее нравственного падения. Да, именно так надо поступить. Супруг мысленно выстраивал в голове обличительную речь. Уж он-то знал цену слова!

– Вера, дочка, пойди к себе да похлопочи насчет легкого ужина, а мы с твоей мачехой потолкуем в кабинете.

Муж и жена удалились, а Вера осталась одна в расстроенных чувствах. Конечно, папа уговорит Ольгу возвратиться. И опять она воцарится в семье. Вера не могла решить для себя, хорошо это в нынешних обстоятельствах или нет. Кроме того, очень хотелось послушать их разговор. Как мачеха станет каяться, какими словами ее будет бранить отец? Девушка поколебалась немного и бесшумными шагами подошла к двери отцовского кабинета. Однако, как она ни старалась, до ее слуха долетали только обрывки разговора, да такие странные, что и вовсе ничего невозможно было понять. В основном она слышала только реплики отца, когда он переходил на крик, Ольгина тихая речь оказалась недоступной для посторонних ушей.

– Это немыслимо, ты лжешь! – раздался громкий возглас Извекова. – Мистификация! Ты не посмеешь, нет, это немыслимо!

Потом разговор перешел на приглушенные тона. Вера улавливала только отрывки фраз.

– Хорошо, будь по-твоему. Мне надо все обдумать…

Поняв, что выяснение отношений заканчивается, Вера поспешила прочь. Она пошла на кухню, недоумевая, о каком семейном ужине можно говорить после подобной беседы. Назавтра прибудет прислуга, и жизнь войдет в привычное комфортное русло, а пока придется обойтись скромным угощением. Вера неохотно кружила по кухне и чутко прислушивалась к звукам дома. Скрипнула дверь, вошла Ольга.

– Ты сама справишься?

На щеках молодой женщины играл возбужденный румянец, в глазах плескалось торжество. Вера не знала, что спросить, как говорить с ней. Ольга Николаевна прервала ее мучительные колебания.

– Все кончено, Вера! Ты можешь торжествовать! Мы разводимся! – выдохнула мачеха.

– Но папа говорил, что никогда не даст вам развода! – вскричала падчерица. – Он не допустит, чтобы его известность пострадала от скандала!

– И тем не менее Вениамин согласился, у него нет выбора, – уверенно произнесла Ольга. – А что до скандала, то он только пойдет на пользу его популярности!

Вера тяжело опустилась на стул.

– Ты сейчас уедешь или… или останешься? – нерешительно произнесла девушка, снова перейдя с мачехой на «ты», как это было меж ними всегда.

– Уже поздно, на ночь глядя я не поеду. Завтра как можно раньше уеду, не буду дожидаться его подъема и всего, что за этим должно последовать.

Они печально посмотрели друг на друга. Ольга подошла к падчерице и нерешительно обняла ее. Та не отстранилась, более того, предательские слезы полились сами собой, против ее воли.

– Я бы тоже хотела поплакать, Вера, о своей погубленной молодости, растоптанной любви и растаявшем счастье. Но я не хочу чернить Вениамина в твоих глазах, впрочем, ты уже взрослая и многое видела сама.

– Ты больше совсем-совсем его не любишь? – тихо простонала девушка.

– Прошу тебя, не будем говорить сейчас об этом! Видит Бог, как мне тяжело! Я пойду лягу, но ты к нему не поднимайся, не надо. Я думаю, что ужина ему уже не хочется, поверь!

С этими словами Ольга Николаевна удалилась в свою спальню. Вера перестала хлопотать на кухне и снова подошла к кабинету отца, хотела постучать, но передумала. Из-за двери доносилось невнятное бормотание, ненавистное позвякивание стекла. Девушка замерла в раздумье, а потом пошла по коридору в темноту пустого дома.

Глава 3

Вениамин Александрович после разговора с женой пребывал в ужасном состоянии. Гром небесный, гибель, мучительное балансирование на краешке былого великолепия! Крах всех надежд и честолюбивых мечтаний! Как он был неразумен и неосторожен! И теперь придется плясать под чужую дудку, и кому! Ему, Извекову, повелителю сердец своих воздыхателей!

Под тяжестью невыносимых дум голова упала на письменный стол, руки бессильно повисли. Упираясь щекой в гладкую темную поверхность палисандрового дерева, он с тоской взирал на горы рукописей, в беспорядке громоздившиеся вокруг. Вот она, погибель! Вениамин Александрович застонал и тяжело поднялся. В воздухе еще плавало облачко Олиных духов, нежных, как ее бархатная кожа. Извекова передернуло. Предательница! Все его предали, все его оставили! Ушла, улетела на небеса первая жена Тамара, затем один из сыновей.

В последнее время он вспоминал о Тамаре все чаще. Как они были счастливы тогда! Весь Петербург лежал у их ног. Еще бы! Ведь это была не просто божественная женщина, а сама красота, знаменитая Тамара Горская, актриса театра и синематографа. Публика рыдала и неистовствовала, видя ее на сцене и на экране. Извеков и Горская – самая изысканная, талантливая и прекрасная супружеская пара столицы!

Потом раздумья о покойной жене приняли иной оборот. Извеков еще пуще налился раздражением и злобой. Ну что тут поделаешь, остается одно спасение. С некоторым сомнением он двинулся к небольшому шкапчику резного дерева, украшенному медными вставками. Стеклянные дверцы шкафа всегда были предусмотрительно задернуты изнутри шелковыми шторками. Потянул за ручку, с легким скрипом дверца отворилась. В далеком уголке притаился небольшой хрустальный графин со спасительной влагой. Он же не будет поглощать ее всю! Так, чуть-чуть, самую малость, залить пожар души! Быстро схватил графин, налил, удерживая дрожь возбуждения в руках, и опрокинул в рот одним глотком. Пошло! Тепло и легкость стремительно растеклись по всем членам, а в голове наступила ясность, принося вожделенное успокоение. Ничего, мы еще поборемся! Хотели Извекова завалить? Не выйдет, кукиш!

Он рассмеялся и уже уверенно плеснул себе еще, потом еще, а там и не заметил, как показалось прозрачное дно сосуда. Волшебное зелье иссякло, а с ним и эфемерная радость освобождения от грызущей тревоги.

Извеков хотел прилечь на турецкий диван, но возбуждение не давало ему сомкнуть глаз. Нет, одному решительно невозможно оставаться. Надобно пойти, но к кому, к жене или к дочери? Очень хотелось пойти к Ольге, грубо, по-хозяйски откинуть шелковое одеяло, овладеть ею, сонной и недовольной. Но даже опьяненным умом он понимал, что теперь это уже невозможно. Тогда, может, пойти к Вере и искать у нее утешения и жалости. Она рассердится, опять кричать станет, ругать его. Ничего не решив, он двинулся в коридор и пошел по пустому и гулкому дому, как медведь-шатун, которому не спится в своей берлоге. Извеков добрел до кухни, но не обнаружил там никакого ужина. Это досадное обстоятельство усугубило его мрачную меланхолию. И тут ему почудились звуки. Может, кто-то из женщин встал? Он поспешил наверх, на второй этаж, где располагались спальни. Однако все комнаты были закрыты. Он постоял в нерешительности, повернулся, собираясь идти к себе, как вдруг увидел слабый свет, лившийся из угловой крайней комнаты, которая раньше принадлежала покойной Тамаре. Вениамину стало не по себе. Померещилось или и впрямь там кто-то есть? Надо бы дворника разбудить. Но что это за силуэт? Господи, сохрани и помилуй! Тамара! Тамара! Боже милостивый! Допился, допился, проклятье, до горячки, до чертиков, в прямом смысле слова!

У Извекова подкосились ноги, он не мог пошевелиться. По коридору навстречу ему плавно двигалась его умершая жена. Высокая прическа из черных волос, любимое темно-зеленое платье облегает стройную фигуру, мертвенным блеском мерцают бриллианты на шее, на голове знаменитая шляпа, в которой она запечатлена на многих фотографиях. Вся фигура укутана газовым шарфом, через который горят глаза, устремленные ему прямо в сердце.

– Тамарочка! Я знал, что ты придешь именно сегодня! Конечно, это и твой день! Прости меня, я… – Вениамин судорожно сглотнул.

Призрак остановился словно в раздумье, а затем бесшумно протянул руку к возлюбленному супругу.

– Ты за мной пришла? – в ужасе пролепетал писатель. – Смилуйся, пощади! Прости меня! Ради бога, иди прочь! Оставь меня! Господи, кто-нибудь! На помощь! Прочь, прочь! Пощади! – Хмель вылетел из головы. Трясущейся рукой он осенил себя крестным знамением и начал бормотать первую пришедшую на ум молитву. Но это не испугало привидение. Оно снова двинулось по направлению к Извекову, и ему почудился тихий смех. От этого звука волосы встали дыбом, он закричал дурным голосом и бросился бежать на подгибающихся ногах. Внизу что-то загрохотало и затопало. Бесы! Сколько их тут, легион?!

– А-а-а! – кричал Вениамин, но ему казалось, что он не слышит своего голоса, что звук клокочет где-то в горле и не вырывается наружу. Так бывает в кошмарных снах, но это был кошмар наяву.

И тут он услышал знакомый голос, спасительно знакомый, но не успел обернуться, как дикая боль в груди ударила его будто кинжалом. Вениамин охнул и упал лицом в пол.

Читающая петербургская публика наслаждалась последним романом известного литератора и не подозревала, что это и впрямь последний его роман, ибо больше он уже не напишет ничего и никогда.

Глава 4

Полицейский следователь Константин Митрофанович Сердюков пребывал на даче Извековых уже почти целый день. Высокий, нескладный, тощий, затянутый в форменный сюртук, он напоминал гигантскую цаплю. Сходство усугублялось наличием длинного носа, уныло направленного в пол. Он мерил дом покойного романиста огромными шагами и сверлил все углы внимательным взглядом серых водянистых глаз. Уже были сняты первые допросы. Услышанное повергло Сердюкова в глубокие раздумья. Он вообще много думал. За это его ценило начальство, и потому именно ему было поручено расследовать странные обстоятельства смерти популярного литератора.

Беседа с молодой вдовой оставила неприятный осадок. Миловидная блондинка с выразительными голубыми глазами была напугана смертью знаменитого супруга, но особенного горя не испытывала, да и не скрывала этого.

– Почему вас удивляет моя реакция, господин следователь? – Она пожала плечами. – Конечно, смерть мужа – ужасное событие, но в последнее время мы жили врозь, вам многие это подтвердят. Прежние чувства умерли, нас ничего не связывает более.

– Тогда что же вы делали в его доме?

– Я приехала переговорить о разводе. Я хотела развода! – Ольге Николаевне неприятно было посвящать постороннего человека в семейную драму.

– И как господин Извеков отнесся к перспективе публичного скандала, не думаю, что его это устраивало? Ведь в своих книгах он выступает эдаким моралистом, поборником добродетели!

– Вот уж не думала, что у доблестной полиции есть время читать романы, – удивилась новоиспеченная вдова.

– Вы плохо думаете о нас, полицейских! Мол, тупые и ограниченные людишки, бегают с револьверами да воров ищут! Нет, сударыня, смею заметить, что и среди нашего брата есть люди, не чуждые прекрасного!

Сердюков слукавил. Конечно же, он и в руки не брал сочинений господина Извекова, но был наслышан, так как вокруг только о нем и говорили. Неделю назад он обнаружил замусоленную книжку на столе у кухарки, аккурат между разделанной курицей и пучком сельдерея. «Помилуй, Степанида, так ты мне вместо бульону десяток страниц сваришь к обеду!» – забеспокоился Сердюков. Кухарка сердито сунула любимое чтение на полку над головой и обиженно засопела: «Что ж с того, книжка хорошая, душевная! Для женского полу очень даже приятная! А вы вот только и делаете, что газетки просматриваете, не убили ли кого да не ограбили ли!»

Тут кухарка была совершенно права. Сердюков по долгу службы читал «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства и городской полиции». Даже в такой газете появлялись сведения о романах Извекова, собственно, в одной из статей следователь и почерпнул свои оценки.

– Итак, вы желали развода, и муж?.. – Следователь сделал паузу.

Извекова промолвила:

– И муж согласился.

– Вот так просто согласился? – удивился Сердюков, зная по опыту, какие дикие истории происходят в подобных случаях.

– Вероятно, вам покажется странным, но это так! – с нажимом произнесла Ольга Николаевна.

– Хорошо, оставим пока эту тему. Расскажите, что случилось ночью? – От следователя не укрылось, что Извекова с видимым облегчением перешла к другим обстоятельствам произошедшего.

– После разговора с Вениамином Александровичем я ушла к себе и заснула быстро, так как была изнурена тягостной беседой. Мой сон был глубок, поэтому я не сразу проснулась от крика в коридоре. Словно продолжался жуткий сон. Но потом крик повторился, добавился непонятный шум, и я вскочила. Это был крик мужа, и такой жуткий, что меня оторопь взяла. Он просил о помощи, умоляя кого-то пощадить его. В одной рубашке и босиком я выбежала в коридор и сразу увидела Вениамина, лежащего лицом вниз. Я бросилась к нему, с трудом перевернула и поняла, что он мертв. К кому муж обращался, непонятно, потому что в коридоре и на лестнице никого не было. В этот миг снизу примчался наш дворник Герасим, который тоже слышал крики. Он был бледен и крестился. «Что, что произошло, Герасим? Ты видел убийцу?» – вскричала я, но он только тряс головой. Тогда я кинулась в комнату падчерицы. «Вера! Вера! Открой скорее!» Но дверь не отворялась. Я была в панике, что с девочкой, жива ли она? Уже и дворник подоспел, мы хотели дверь высадить, и тут она открывает, бледная как смерть. «Вера, отец умер!» – только и успела я сказать, как она упала в обморок. Потом Герасим поспешил за полицией, и вот вы здесь.

– Стало быть, вы сразу решили, что супруг ваш умер не естественной смертью, а именно был убит?

– Я подумала так, потому что слышала его крики о помощи, и потом, в его голосе было столько неподдельного ужаса! – Вдова передернула плечами от неприятных воспоминаний.

– А не припоминаете ли вы еще каких-либо мелких деталей, которые, возможно, бросились вам в глаза, но, так сказать, не были сразу осмыслены?

Извекова подумала и нерешительно покачала головой:

– Не знаю, нет, я так напугана, что не могу прийти в себя, быть может, потом, позже.

После разговора со вдовой следователь двинулся к девице Извековой. Вера еще не пришла в себя от потрясения, но, помимо горя, на лице ее читались и другие мысли. Она полулежала на низкой кушетке, прикрытая пушистым пледом. Рядом хлопотала полная добродушная горничная, прибывшая рано поутру. Сердюков уже допросил ее, да без толку.

– Не могу ничего знать, сударь! Ведь не было меня ночью, приехала – и попала как кур в ощип!

Зато разговор с Верой дал ему новую пищу для размышлений.

– Вы знали, что Ольга Николаевна приехала просить у мужа развода? – спросил Сердюков, пристраивая свое длинное тело на хлипком гнутом стульчике рядом с девушкой.

«И какого черта делают такую мебель, на которой нормальному человеку и не усидеть?»

Вера слабо кивнула.

– Вы слышали разговор мачехи и отца?

– Нет, я была на кухне.

– Вы знали, чем закончилась их беседа?

– Да, Ольга сказала мне, но я сразу поняла, что она лжет.

– То есть?

– Отец не мог просто так дать ей развод, я точно знаю, мы говорили с ним об этом. – Девушка сделала паузу, словно собираясь с мыслями, а затем выпалила:

– Это она убила, я знаю, чтобы избавиться от него! Он не дал ей развода, они ссорились, я слышала!

– Как же вы могли с кухни слышать разговор в кабинете на другом этаже? – мягко спросил следователь.

– Я… я хотела подслушать, но… но у меня ничего не вышло.

Бледные щеки Веры залила краска смущения.

– Это ужасно, она опозорила отца, обесчестила его имя! Но ей этого было мало! Она погубила его! – Слезы хлынули рекой. Горничная подоспела с платками и успокоительными пилюлями.

Константин Митрофанович вышел и направился еще раз осмотреть место, где было найдено тело. Однако повторный внимательный осмотр площадки лестницы и коридора не дал ровным счетом ничего. Зато здесь он столкнулся с дворником Герасимом. Тот был допрошен первым, и его показания в целом совпадали с рассказом вдовы.

– Я извиняюсь, ваше высокоблагородие, словечко еще дозволите сказать?

– Коли по делу, так говори!

– Ей-богу, не знаю, по делу ли! Только не подумайте, что я того… с приветом… – Дворник боязливо мял шапку и переминался с ноги на ногу.

– Да говори толком, не тяни!

– Я как услышал крик барина, ужасный такой крик, так тотчас и поспешил в дом, да наверх. А как поднялся по лестнице, так и обмер. – Герасим даже прикрыл глаза от ужаса. – Там призрак был!

– Какой призрак? – нахмурился Сердюков.

– Покойной барыни Тамары Георгиевны! – пролепетал дворник.

– Ты сильно пьешь? Вчера много принял? – рассердился следователь.

– Никак нет, ваше высокоблагородие! Вчерась, можно сказать, и не пил почти вовсе!

– Вот, видно, и допился до призраков! Экая дрянь это пьянство! Совершенно разума людей лишает, черт знает что делается! – вскричал раздосадованный полицейский.

– Вы зря изволите гневаться, сударь! Я хоть с вечеру и выпимши был, но самую малость. А как ее, матушку-покойницу, увидал, так и вовсе отрезвел совершенно! Я ее, как вас теперь, видел!

– И что ты видел?

– Платье такое, зеленое, покрывалом вся покрыта тонким, прозрачным… И идет легонько, словно бы и пола не касается.

Следователь с нарастающим интересом слушал собеседника. Видно было, что детали описания привидения им не выдуманы.

– И куда же он делся, этот загадочный призрак?

– А бог его знает! Я как барина на полу увидал, к нему кинулся, а он и исчез в тот же миг.

– Ну, допустим, ты видел нечто необычное. Но почему тогда Ольга Николаевна не видела призрака?

– Она выбежала и тоже бросилась к мужу, привидение у нее за спиной было, да и то – один миг, а потом и исчезло вовсе.

– Значит, кроме тебя, его никто не видел? – следователь вперил в дворника внимательный взор.

– Нет, не видел! – Герасим угрюмо покачал головой. – Оттого я и испугался, решил, что со мной нехорошее случилось, с моей головой то есть. А после мозгами-то пораскинул и думаю, может, оно его и убило, барина-то нашего, то привидение? Ведь оттого он и кричал так жутко, а?

«А ведь он не сумасшедший и не дурак, хоть и пьяница, да не запойный, стало быть, это не горячечный бред. Вот и зацепочка нашлась! Что ж, стало быть, надо и нам познакомиться с этим ужасным привидением и понять суть происходящего!» – думал Константин Митрофанович.

– Хорошо, Герасим! Тут есть о чем поразмыслить, только ты уж, братец, больше-то никому об этом не говори. Дурно пахнет эта история, а тебя в больницу Николая Угодника для душевнобольных упечь могут!

– Боже сохрани! – Дворник размашисто перекрестился. – Уж я такого страху натерпелся, я молчок, будьте покойны-с!

Они разошлись. Сердюков испытывал двойственное чувство от откровений мужика. Он не верил ни в какую чертовщину. Его сухой рациональный ум был склонен искать земное обоснование всем чудесам, особенно тем, за которыми стоит преступление. Но, как всякий живой человек, он не мог побороть жадного любопытства к потустороннему миру, густо замешенного на пещерном ужасе.

Глава 5

После ухода следователя Вера продолжала оставаться в расстроенных чувствах. Умом она понимала, что отца больше нет, но смириться с ужасной потерей никак не могла. Как теперь жить в лучах его славы, популярности, за счет изданий и переизданий книг, но уже без него самого?

По ее указанию послали телеграмму брату Павлу, работавшему инженером на Николаевской железной дороге. Вера ждала его с нетерпением, она не могла в одиночку сносить обрушившееся горе. Мачеха не в счет. Теперь они по разные стороны баррикад. Шаги! Господи, неужели это Павел!

Девушка приподнялась на кушетке и тотчас же со стоном разочарования упала обратно. Вошла Ольга Николаевна. Словно не замечая горящего взора падчерицы, молодая женщина спокойно и уверенно прошла по комнате, резким движением раздвинула тяжелые бархатные шторы, хранившие полумрак прошедшей страшной ночи. В комнату прорвался свет весеннего утра. День был пасмурный, под стать событиям. Ольга стояла у окна, лицом к деревьям, которые стремительно набирали силу. Как она их любила! Теперь, вероятно, она в последний раз любуется на эти упругие ветки, полные живительных соков!

– Я знаю, что ты сказала Сердюкову, – не оборачиваясь, произнесла Ольга Николаевна. – И знаю, что ты обвиняешь во всем меня!

– Подслушивать подло! – только и могла выдавить из себя Вера, памятуя о своей безуспешной попытке ночью услышать их разговор.

– А что более отвратительно – подслушать или оклеветать, возвести ужасную напраслину на невинного человека? – тихим, но злым голосом спросила вдова.

– Напраслину?! – вскричала девушка, вскакивая и путаясь ногами в упавшем пледе. – Напраслину! Кто же, как не ты? Ведь в доме не было никого! Он же не мог дать тебе развод, вот просто так, потому что ты попросила! Ты убила отца, чтобы избавиться от него!

– Вера, ты действительно серьезно полагаешь, что я могла поднять руку на Вениамина Александровича? – В голосе мачехи слышалось искреннее удивление. В нем не было ни гнева, ни досады.

Ольга повернулась лицом к собеседнице, опираясь спиной о подоконник. Стройная изящная фигура в высоком проеме окна, ореол белокурых кудрей – точно красивая открытка из книжной лавки!

Вера не знала, что сказать, она смутилась, замешкалась с ответом. Глядя на мачеху, столь ненавистную ныне, она невольно вспоминала иные времена.

В те далекие годы, девять лет назад, Ольга Николаевна жила со своим отцом Николаем Алексеевичем Мироновым, известным всему Петербургу врачом. Миронов имел широкую практику, множество преданных учеников, десятки статей в медицинских журналах. Николай Алексеевич был лекарь от бога, и даже если пациент не получал вожделенного излечения полностью, сам факт лечения у такого доктора действовал как самостоятельное врачебное средство очень долго. Миронова интересовали разные области медицины, однако же наиболее рьяно он искал пути борьбы с инфекционными заболеваниями, которые косили жителей столицы, будучи самой первой причиной, уносящей людей в могилу. Он являлся активным поборником идей своего знаменитого коллеги Боткина, стал членом Эпидемиологического общества, без устали выступал перед публикой, ратуя за гигиену и чистоту, и призывал городскую Думу раскошелиться на благоустройство рабочих кварталов, где грязь и мерзость неустроенного быта рождали опасные болезни. Доктора Миронова частенько призывали на консилиумы, особенно в тяжелых или непонятных случаях. Среди коллег ходили легенды о его удивительных способностях. «Вы подумайте, только глянул, и диагноз готов!» – говорили о нем.

Однако коварный враг, с которым неустанно боролся Миронов, нанес ему ужасный, непоправимый удар. Супруга доктора, верный и преданный друг, сочувствовала его идеям и много помогала мужу в больнице для бедных. Там-то и заразилась добрая женщина дифтерией, а вслед за ней и дочь Оля. Николай Алексеевич не отходил от постелей больных, не спал и не ел, падал с ног, весь почернел. Однако, несмотря на его опыт и знания, любимая жена покинула бренный мир. А девочку доктор выходил с превеликим трудом. Они остались вдвоем и долго не могли опомниться от горя одиночества и сиротства.

Время шло, и раны потихоньку затягивались. Оля росла и хорошела, превращаясь из шаловливого жизнерадостного ребенка в прелестную «кисейную барышню». Она с одинаковой жадностью поглощала и серьезные книги, и легковесные дамские романы. Штудировала журналы мод, собирала открытки и вырезала из журналов фотографии «этуалей». Правда, в ее комнате по-прежнему проживали и фарфоровые куклы в кружевных платьях, и плюшевые звери на девичьей кровати. Но в хорошенькой головке уже роились сладкие мечты о божественном чувстве и неясные образы будущего суженого. Доктор внимательно следил за развитием дочери. Слава богу, молодой организм преодолел последствия тяжелой болезни. Розовая кожа, блестящие глаза, хороший аппетит и ровный доброжелательный характер – тому доказательства. Оля благополучно отучилась в частной женской гимназии, однако, к некоторому удивлению отца, не пожелала ступить на стезю медицины. Она помогала отцу по его просьбе, жалела страждущих, но представить себя акушеркой или сестрой милосердия никак не могла. Кровь, запах лекарств, бесконечные боли и хвори. Нет, увольте, она и так выросла среди всего этого! Гораздо больше романтическую барышню манили книги, мир театра. Она читала до глубокой ночи, отец бранил ее и тушил лампу. Ходила в театр на все новые пьесы. Влюблялась то в одного, то в другого небожителя. В смелого героя с зычным голосом или томного любовника с лихо закрученными усами, в популярного поэта с безумным горящим взором, которого она узрела в модном литературном собрании. Николай Алексеевич посмеивался над дочерью и даже слегка сердился. Отчего бы Оле не влюбиться в подающего надежды, крепко стоящего на ногах молодого человека? У доктора даже был такой на примете, Трофимов Борис Михайлович, его ученик, а теперь соратник, толковый и деловой, и к Оле, кажется, неравнодушный.

– Папа, это смешно! Твой Трофимов напоминает мне Базарова из сочинения господина Тургенева! Весь в своей науке! Он скучный, и мне совсем неинтересен! Мне нравятся другие мужчины!

– Знаю я, какие мужчины тебе нравятся! – И доктор брал с полки новое увлечение дочери – романы Вениамина Извекова. На первом листе книжки красуется портрет. Эдакий романтический герой, глаза с поволокой, манящие губы в таинственной полуулыбке.

Оля вздыхала. Что толку любить картинку! Грезить по ночам неожиданной встречей, пылким взглядом, нежным посланием? Все это в изобилии юная читательница находила на страницах книг своего кумира.

Однако в последнее время добавилась еще одна проблема. Оля заболела новым модным развлечением – синематографом. Там, в темноте зала, на мелькающем экране она увидела свой идеал женщины, недосягаемую мечту. Тамара Горская – томная, страстная, темноокая и темноволосая красота. Выйдя после фильма «Страсть в ночи», бедная девушка не помнила, как очутилась дома. Образы экрана, безумные любовные страсти, переживаемые героиней, по-прежнему стояли у нее перед глазами. На следующий день Миронова снова сидела в зрительном зале и, затаив дыхание, не отрываясь, смотрела на экран и вздрагивала от звуков рояля. Через некоторое время новый шедевр с неподражаемой Горской покорил сердца столичной публики. «Юная богиня» заставила Оленьку рыдать в голос и пить на ночь успокоительные капли. После «Коварной искусительницы» девичья комната украсилась портретами нового кумира. Горская в огромной шляпе, на лице таинственная тень. Горская, обернувшись к зрителю, в паутине густых черных волос. В шелковом полупрозрачном платье, позволяющем взгляду прикоснуться к пленительным формам. В сияющих лучах солнца, с белозубой светящейся улыбкой.

Как уподобиться тебе, о, прекрасная?! Как стать столь же неотразимой, чтобы волны любви и страсти разбивались и у моих ног?

И каково же было удивление Ольги, когда из газет она узнала, что обожаемое божество замужем за другим небожителем, романистом Извековым! Как же теперь поступить, кого предпочесть и как одновременно поклоняться и мужу, и жене?

Отец не одобрял «бессмысленного идолопоклонничества», но поделать ничего не мог. Оставалось только ждать, когда подлинное чувство вытеснит иллюзорные переживания из души дочери. Николай Алексеевич с простодушной наивностью пытался выступить в роли судьбы, придумывая разные случайности, в результате которых милый его сердцу Трофимов вдруг оказывался в их доме или ненароком попадался Оле на глаза в больнице.

– Папа, нынче опять Боря Трофимов забегал.

– Да, я посылал его по своей надобности.

– Знаю я эту надобность, он битый час просидел подле меня! – Оля смеется. – Все толковал о том, как холерных больных выхаживать! То-то мне это интересно!

– Да! – смущенно трет пенсне отец. – В науке медицинской из него выйдет толк, а вот в науке куртуазии, видимо, нет!

Одного Николай Алексеевич все-таки добился своими неуклюжими попытками. Трофимов влюбился в Олю. И это обстоятельство было видно даже без пенсне. Борис Трофимов, будучи человеком искренним и бесхитростным, увлекся очаровательной дочерью Миронова, но не смел и пикнуть о своих чувствах, так как испытывал к учителю глубочайшее почтение. Поэтому единственное, что мог позволить себе начинающий эскулап, – это робкие ухаживания, принимавшие вид разговоров на умные темы. Он ужасно робел и стеснялся смешливой и неглупой барышни, которой очень хотел понравиться, но не знал, как. Единственной стихией, где он чувствовал себя свободно, была наука, медицина. Да и о чем говорить доктору с дочерью известного на всю столицу коллеги? Оля отчаянно скучала в его присутствии, а уж когда он вдруг позволил себе ироническое замечание в адрес «легковесных и пошлых извековских творений», то и вовсе надулась на собеседника. Трофимов, выйдя на улицу, вдруг осознал допущенную оплошность и ужаснулся своей глупости. На следующий же день рассыльный принес на квартиру Мироновых пакет, украшенный огромный ярким бантом. Внутри оказался новый роман любимца Ольги, в дорогом переплете и с изысканным портретом на первом листе. Накануне перепуганный Трофимов ринулся в книжные лавки, где чуть было не стал жертвой давки. Однако же любовь помогла ему избежать ужасной участи. Трепеща, он послал свой подарок и был великодушно прощен.

Жизнь потихоньку шла своим чередом, но однажды привычный порядок вдруг был взорван огромными переменами. Все началось с переезда в новую квартиру. Миронов, имея большую и доходную практику, смог наконец позволить себе дорогое жилище в самой модной части Петербурга. Семья переехала на Каменноостровский проспект, где селились известные литераторы, адвокаты, артисты и доктора. Новый дом строился в стиле «югендштиль», как, впрочем, и многие другие здания в квартале. Роскошные апартаменты с высокими готическими окнами, камин, выполненный по специальному эскизу, витиеватая лепнина под потолком. Телефон компании «Эриксон». Большая ванная комната, где можно было блаженствовать в пене, как богиня Венера. Прачечная в подвале, яркое электричество, заливавшее все помещения, отопление комнат паром в специальных трубах. Не будет возни с печью и дровами, не будет вечно коптящих ламп! Канализация, удобная уборная. Словом, невиданный комфорт! Пришлось заказывать новую мебель, под стать жилью. Доктор и дочь погрузились в водоворот хлопот и страшных расходов. Это было приятно и утомительно одновременно. Одно печалило Николая Алексеевича: дорогая супруга не увидит всего этого великолепия. Новоселье отпраздновали шумно и весело. Правда, потом еще долго обустраивались и привыкали к новому жилищу.

Дом, где поселились Мироновы, имел репутацию современного, но дорогого. Поэтому некоторые апартаменты пустовали, особенно самые роскошные, в бельэтаже в левом крыле здания. И вот однажды Николай Алексеевич, воротясь домой от пациента, зашел к дочери с таинственным видом.

– Хочу тебя удивить, дорогая моя!

Оля с любопытством воззрилась на отца, отложив очередной роман в сторону. Миронов многозначительно поглядел на обложку и продолжил:

– Угадай, кто теперь будут наши соседи? – Отец хитро прищурился. Оля пожала плечами.

– Не поверишь! Извеков и Горская!

Оля ахнула и впрямь не поверила. Как такое может быть, чтобы олимпийские боги могли жить по соседству!

Глава 6

Оля не поверила словам отца и, наскоро одевшись, выбежала из квартиры. Дойдя до угла здания, она обнаружила ломовики, снующих людей, переносящих мебель, коробки, узлы. Словом, обычную картину переезда, которую можно наблюдать в столице довольно часто. Девушка стояла поодаль, обуреваемая разочарованием. Чего она ждала, и сама не знала, но обыденность происходящего произвела на нее какое-то неприятное впечатление. Тут же находились дети, два непослушных шумных мальчика, которых гувернантка безуспешно пыталась унять, и высокая девочка-подросток. Дети? Нежели у тоненькой, изящной Горской трое детей? А это кто стоит с недовольным и раздраженным видом?

Оля обмерла. Извеков собственной персоной! Только его почему-то не узнать. Лицо сероватого оттенка, мешки под глазами, тычет тростью в узел и говорит сердито. Рядом стоящая дама устало машет рукой и, взяв одного из шалунов за руку, идет к парадной двери. Оля смотрит и не верит собственным глазам. Нет, это не она! Или она? Дама поднимает голову и видит девушку на тротуаре. Опять поклонницы! Что ж, тяжело бремя славы, иногда оно ох как мешает! Горская улыбается, иначе нельзя! И тотчас же свет божественной улыбки озаряет утомленное лицо, на секунду исчезает усталость и отступают заботы. Перед девушкой оживший знакомый портрет. Оля оробела, неловко поклонилась и в большом смущении поспешила домой.

Николай Алексеевич тотчас понял, что произошло. Бедная девочка испытала горькое разочарование, увидав, что ее кумиры живут на грешной земле и их жизнь не отличается от будней обывателей.

– Тебя удивил вид Горской! Но помилуй, ведь когда она далеко на сцене или и вовсе на экране, она кажется значительно моложе! Грим, свет – и зритель видит совсем иного человека! К тому же последнее время ее новых фильмов что-то не выходит!

Разговор происходил за обедом. Оля без аппетита ковыряла сардины в своей тарелке, чем вызвала недовольство отца.

– Ты уж, милочка, ешь, пожалуйста, не хандри!

Оля молча наклонилась над тарелкой, но пища не лезла в рот. Разве таким она представляла благородного и прекрасного Извекова? И эти неприятные, шумные дети! У таких-то родителей! Нет, увиденное ужасно! Она не перенесет крушения своих иллюзий!

– Вот и хорошо, что ты поняла. Любимцы публики тоже люди, и совсем не стоит наделять их какими-то удивительными чертами! Теперь ты, быть может, и на простых людей обратишь свой взор, а? Может, и Трофимов не покажется уже столь заурядным, хотя это, ей-богу, несправедливо!

– Опять ты о своем несносном Трофимове! – Оленька в отчаянии бросила салфетку на скатерть и горько заплакала.

– Вот дела! – подивился отец. – Эдак, душенька, у тебя случится полное расстройство нервов!

Но дочь уже не слушала его. Она выскочила из-за стола, и, обливаясь слезами, побежала к себе. Но и там не нашла ее душа отдохновения, ибо изо всех углов на нее смотрели обожаемые кумиры в их прежней неземной красе. Оля невольно стала представлять себе, как они обживают квартиру. Садятся за стол, дети дерутся и капризничают. Бранят прислугу. Ссорятся меж собой или целуют друг друга. Принимают ванну или, о, боже мой, посещают уборную! От подобных картин Оля невольно прыснула и задумалась. В подобных образах они еще не являлись к ней. Однако представлять сюжеты такого рода оказалось не менее интересно, нежели грезить наяву о романтических погонях, свиданиях под луной и томных поцелуях в таинственных замках. И тут Оля поняла, что теперь ей страстно хочется только одного: увидеть эту жизнь своими глазами, потрогать руками, подглядеть в щелочку!

Пришедший Николай Алексеевич нашел дочь совершенно успокоившейся.

– Я вот что подумал, уж коли у них трое детей, то вскорости они за мной пришлют. Чихнет кто, или понос разберет. Так что я предполагаю быстрое и близкое знакомство со знаменитым семейством!

Просто удивительно, как стремительно иногда сбываются даже самые смелые мечтания!

Миронов оказался провидцем. Все произошло именно так. Не прошло и месяца, как один из мальчиков захворал. Прибежала прислуга и просила от имени своих господ соблаговолить осмотреть ребенка, принося при этом тысячу извинений за беспокойство. Оля ждала отца в величайшем нетерпении. Вернулся он поздно, и его рассказ дочь слушала с жадностью.

– Как я и предполагал, обычная семья, обычные хлопоты. Трое деток – это нешуточная обуза для любой женщины, а тут такая знаменитость! Только дома этого не заметно. Усталая и расстроенная мать семейства! Однако дама чрезвычайно любезная и доброжелательная. Никакого снобизма и заносчивости, и красота ее в домашней обстановке какая-то иная, более трогательная, что ли! Милейшая женщина, ангел!

– А Извеков, каков он?

– Трудно сказать, я его и не видел почти. Он вышел из своего кабинета только поздороваться да попрощаться напоследок. Двух слов не сказали друг другу. Горской вроде как и неловко было. Отговорилась муками творчества, мол, иногда сами его сутками не видят, не выходит, все творит!

Оля задумалась. Этот образ вполне вписывался в ее представления о жизни великих писателей.

– А дети, они и впрямь столь несносны?

– Вовсе нет, подвижные веселые мальчики-погодки. Шумные, как вся ребятня в их возрасте. Балованные только. А вот девочка непростая, сложная девочка, с характером!

В последующие месяцы доктора неоднократно призывали в дом именитых соседей. В конце концов Николай Алексеевич условился, чтобы Тамара Георгиевна попросту звонила по телефону, а не гоняла всякий раз горничную. Постепенно выяснилось, что именно сама Горская более других членов своей семьи нуждается в услугах Миронова. Таким образом, он стал личным врачом знаменитой актрисы. Естественно, Николай Алексеевич не обсуждал с дочерью болезней своей пациентки, но всякий раз по его лицу Оля понимала, что Горскую донимают нешуточные хвори. И это казалось юной барышне непостижимым, потому как на людях и на экране актриса производила впечатление цветущей женщины. Но что можно разглядеть издалека да под вуалью?

Иногда знаменитая чета приглашала гостей. Оля могла тогда наблюдать, как под вспышками фотоаппаратов съезжались богачи и знаменитости в неописуемых нарядах, в роскошных колясках, а некоторые даже прибывали на модных новинках – автомобилях, которые фыркали и дымили, пугая любопытных и дворовых кошек. К слову сказать, после того, как Извеков и Горская поселились в доме, многочисленные поклонники их талантов сделались бесконечной головной болью для неименитых жильцов, дворника и швейцара. Миронова с ревнивой досадой замечала всякий день на посту перед парадной или под окнами то экзальтированных дамочек, то полубезумных юношей. Каждый чаял узреть своего кумира. Проходя мимо, Оля окидывала их презрительным взором, забывая, что сама недавно была такой же. Девушка по-прежнему грезила о своих любимцах, но эти фантазии теперь носили весьма приземленный характер. По рассказам отца она могла живо представить обстановку дома, характеры детей, Тамару Горскую в домашней обстановке. Только Вениамин Александрович оставался загадкой, он почти не покидал стен кабинета, так что порой доктор, уходя, и не знал, есть хозяин дома или нет.

И вот однажды Николай Александрович заявил дочери: