Дорогие гости Мамин-Сибиряк Дмитрий
– В самом деле?
Кристина протянула своим противным «блумсберийским» тоном:
– Отстань от нее, Стиви. Ей просто нравится быть мученицей.
Они расстались без прощального поцелуя. В холле Фрэнсис мимоходом взглянула на часы привратника и встревожилась: уже почти половина шестого. Она пробыла в гостях дольше, чем собиралась. Она бы с удовольствием прогулялась до Воксхолла или хотя бы до Вестминстера, но надо успеть домой к ужину. Теперь Фрэнсис жалела, что отдала шарманщику шестипенсовик, и корила себя за обед в уютном кафе, а потому решила поехать не на автобусе, а на трамвае, чтобы сэкономить пенни. Она дошла до Холборна, где ходил нужный трамвай, прождала на остановке целую вечность и наконец потряслась в громыхающем вагончике через реку и по малоэтажным тесным улочкам южного Лондона.
Едва она вышла из трамвая, к ней бросился еще один демобилизованный солдат, еще более оборванный, чем предыдущий, с шарманкой. Он поковылял с ней рядом, протягивая раскрытую холщовую сумку и торопливо пересказывая свой послужной список: служил в Ворчестерском полку во Франции и в Палестине, был ранен в ходе одной и другой кампании… Когда Фрэнсис помотала головой, он остановился и хрипло сказал ей вслед:
– Не желаю тебе когда-нибудь пойти по миру!
Смущенная, Фрэнсис повернулась и по возможности беспечным тоном спросила:
– Откуда вам знать – может, я тоже нищая?
Фронтовик с отвращением махнул рукой и поковылял прочь.
– Да все вы тут хорошо устроились за наш счет, чертовы бабы, – расслышала Фрэнсис.
Такое же мнение, выраженное практически с такой же прямотой, она часто встречала в газетах, но сегодня разозлилась сильнее обычного и домой вернулась в скверном настроении. Фрэнсис застала мать в кухне и рассказала о неприятном происшествии.
– Бедняга, – вздохнула мать. – Ему не следовало разговаривать с тобой так грубо, здесь он не прав, конечно. Но нельзя не сочувствовать всем этим демобилизованным военным, оставшимся без работы.
– Я тоже им сочувствую! – воскликнула Фрэнсис. – В первую очередь я была против того, чтобы они вообще шли на войну! Но винить женщин – дичь какая-то. Чего мы добились для себя, кроме избирательного права, которым половина из нас даже воспользоваться не может?
Мать сохраняла терпеливый вид. Все это она не раз слышала раньше.
– Ну, по крайней мере, мы живы-здоровы, никто не покалечен, не ранен. – Она наблюдала, как Фрэнсис выкладывает из сумки покупки. – Ты не нашла шелковых ниток в цвет моим?
– Нашла. Вот, держи.
Мать взяла катушки и поднесла к свету:
– Умница… О, но почему ты купила не «Силко»?
– Эти ничуть не хуже, мама.
– А я считаю, «Силко» – самые лучшие.
– К сожалению, они также и самые дорогие.
– Но ведь теперь, с появлением мистера и миссис Барбер…
– Нам все равно нужно экономить. – Фрэнсис покосилась на дверь, проверяя, плотно ли закрыта. Они с матерью уже понизили голоса. – Очень экономить. Помнишь, я показывала тебе счета?
– Да, но… знаешь, мне тут пришло в голову… я просто подумала, Фрэнсис… может, нам снова нанять служанку?
– Служанку? – Фрэнсис не смогла скрыть раздражения. – Ну да, давай наймем. Только известно ли тебе, во сколько сегодня обходится приличная служанка «за все»? Она нам встанет в добрую половину арендных денег. А между тем у нас все туфли разваливаются, нам даже врача вызвать не по карману, случись что, а наши зимние пальто похожи на средневековые рубища. И потом, еще один чужой человек в доме – опять знакомиться, притираться…
– Ну ладно, ладно, – поспешно сказала мать. – Тебе виднее.
– К тому же я сама прекрасно со всем справляюсь…
– Да, Фрэнсис, да. Я понимаю, это решительно невозможно. Правда понимаю. И довольно об этом. Расскажи лучше, как ты провела день. Надеюсь, пообедала в городе?
Фрэнсис с усилием сменила сварливый тон на более или менее нормальный.
– Да. В кафе.
– А потом? Куда ходила? Что делала?
– О… – Фрэнсис отвернулась и сказала первое, что пришло в голову: – Так, прогулялась немного, и все. Под конец зашла в Британский музей. Заодно выпила чаю в буфете.
– В Британский музей? Я уже целую вечность не была там. И что именно ты смотрела?
– Да как обычно. Статуи, мумии и прочее подобное. Слушай, ты очень голодная? – Фрэнсис открыла холодильный шкаф. – У нас еще осталась говядина. Я могу накрутить фарша.
Наслаждаясь процессом, мысленно добавила она.
Насладиться процессом не получилось: жесткое жилистое мясо ежеминутно забивало мясорубку. Фрэнсис рассчитывала приготовить ужин на раз-два, но – возможно, потому, что она была раздражена, – еда словно восстала против нее: картошка пригорела, соус не пожелал загустеть. Мать, как нередко случалось, в самый критический момент исчезла из кухни: она по-прежнему полагала нужным переодеваться и заново причесываться к ужину, за каковым занятием обычно теряла счет минутам. Ко времени, когда она вышла из своей комнаты, еда уже остывала в тарелках, и Фрэнсис чуть ли не бегом перенесла их на стол в гостиной. Потом еще одна задержка – мать произносила благодарственную молитву перед трапезой…
Фрэнсис жевала и глотала без всякого аппетита. Они обсуждали дела на ближайшие дни. Завтра день рождения отца – нужно съездить на кладбище, возложить цветы на могилу. В понедельник – не забыть обменять книги в библиотеке. В среду…
– Ох, в среду я иду к миссис Плейфер, – извиняющимся голосом сказала мать. – Мы уже условились. Мне непременно надо с ней повидаться на следующей неделе, обсудить предстоящую ярмарку, а она свободна только в среду вечером. Боюсь, нам придется отменить наш поход в кинематограф. Ну или сходим в какой-нибудь другой день?
Фрэнсис, как ни странно, огорчилась. Может, в понедельник? Нет, в понедельник не получится, и в четверг тоже. Конечно, она всегда может пойти одна. Или пригласить подругу. У нее ведь есть и другие подруги, кроме Кристины. Например, Маргарет Лэмб, что живет через несколько домов от них. Или Стелла Ноакс, одноклассница, – Стелла Ноакс, с которой они однажды на уроке химии так хохотали, что обмочили свои фланелевые панталончики. Но Маргарет вечно такая серьезная, аж с души воротит. А Стелла Ноакс теперь стала Стеллой Рифкинд, и у нее двое малышей. Конечно, можно взять детей с собой – но будет ли тогда весело? В прошлый раз не было. Нет, лучше пойти одной.
До чего же печально, что она в своем вполне уже зрелом возрасте по-прежнему расстраивается из-за такой ерунды. Фрэнсис вяло ковырялась вилкой в тарелке, мысленно представляя, как Кристина и Стиви сейчас весело поглощают какие-нибудь паршивые макароны, или жареную рыбу с картошкой, или просто бутерброды с сыром, а после отправятся на познавательную прогулку в Вест-Энд: на лекцию какую-нибудь или на концерт, самые дешевые места в Уигмор-Холле, куда Фрэнсис с Кристиной часто хаживали.
Она немножко повеселела, когда в половине восьмого мистер и миссис Барбер ушли из дома, судя по всему надолго. Едва постояльцы ступили за порог, Фрэнсис настежь распахнула дверь гостиной, прошла в кухню, вернулась обратно в холл, поднялась и спустилась по лестнице, упиваясь сознанием, что ни с кем по пути не столкнется. Она зажгла своенравную колонку и набрала ванну, а потом, лежа в воде, вызвала в себе чувство собственности и распространила на весь дом. Оно ощущалось почти физически – как облегченный вздох, как расслабление напряженных нервов – в каждой свободной от жильцов комнате.
Но без двадцати десять Барберы вернулись. Фрэнсис вздрогнула от неожиданности, когда хлопнула входная дверь. Мистер Барбер сразу направился в туалет и застал Фрэнсис на кухне, в халате и тапочках, за приготовлением какао. О нет, добродушно ответил он на ее удивленный вопрос; нет, они вовсе не раньше, чем собирались. Они с Лилианой ходили пропустить глоточек-другой с одним его товарищем – старым армейским другом, который хотел познакомить их со своей невестой… Не замечая или не желая замечать, что Фрэнсис не проявляет интереса к разговору, молодой человек занял свое обычное место у двери судомойни.
– Девушка просто святая, – продолжал он. – Ну или не знаю… охотница за деньгами. Бедняга потерял обе руки, мисс Рэй, вот по сих. – Он провел ребром ладони по локтю. – Ей придется кормить его с ложки, брить, причесывать – в общем, все за него делать. – Он не сводил с Фрэнсис пристальных синих глаз. – Уму непостижимо, правда?
В словах мистера Барбера содержался намек, очевидный, как кукушка, выскочившая из часов с разинутым клювом. Фрэнсис не хотела, чтобы он продолжал в подобном духе. Хотела, чтобы он убрался с кухни. Она ясно видела себя со стороны: домашний халат, влажные волосы, рассыпанные по спине, голые ноги, покрытые пушком. Она скованно ходила взад-вперед между кухонной стойкой и плитой, мысленно повторяя: «Уходи, да уходи же». Но мистеру Барберу, казалось, нравилось наблюдать, как она хлопочет. От него явственно пахло пивом и сигаретами. И лицо раскраснелось, отметила Фрэнсис. У нее было чувство – возможно, ошибочное, – что неудобное положение, в котором она оказалась, забавляет постояльца.
Наконец он вышел во двор. Фрэнсис вымыла ковшик из-под молока, отнесла какао в гостиную и, протягивая матери чашку, сказала:
– Меня сейчас мистер Барбер поймал в кухне. До чего же неприятный тип! Я честно старалась проникнуться к нему симпатией, но…
– Мистер Барбер? – Мать, до прихода Фрэнсис дремавшая в кресле, поерзала и приняла более чинную позу. – А мне он уже начинает нравиться.
– Шутишь? Ты хоть видишь его когда-нибудь?
– О, мы с ним, бывает, болтаем о том о сем. Чрезвычайно вежливый молодой человек. И такой веселый!
– Назойливый как муха. Не представляю, как миссис Барбер угораздило с ним связаться. Такая милая женщина, совсем не чета ему.
Они говорили вполголоса, особым секретным тоном, предназначенным для разговоров о постояльцах.
Мать дула на какао и не отвечала.
– Ты не согласна? – спросила Фрэнсис.
– Ну, – наконец отозвалась мать, – миссис Барбер не производит на меня впечатления образцовой жены. Она могла бы, например, уделять больше внимания своим домашним обязанностям.
– Образцовой жены? – повторила Фрэнсис. – Домашним обязанностям? Звучит очень уж по-викториански.
– Мне кажется, в наши дни слово «викторианский» употребляют для того лишь, чтобы умалить различные добродетели, которыми люди не желают утруждаться. Я вот всегда следила, чтобы дом содержался в идеальном порядке для твоего отца.
– Вообще-то, это Нелли и Мейбел содержали дом в идеальном порядке для тебя.
– Ну, слуги не сами со всем управляются – будь у нас прислуга, ты бы хорошо это понимала. Они требуют неусыпного внимания и надзора. И я всегда садилась за завтрак с твоим отцом нарядно одетая и с улыбкой на лице. Такого рода вещи для мужчины очень много значат. А миссис Барбер… знаешь, меня удивляет, что утром она снова ложится в постель, едва муж за порог. А когда все-таки берется за хозяйственные дела, такое впечатление, что делает все второпях, тяп-ляп, лишь бы поскорее закончить и провести остаток дня в праздности.
Фрэнсис думала про миссис Барбер то же самое, причем с завистью. Она открыла рот, собираясь поддакнуть, но потом решила промолчать. Она запоздало заметила, какой усталой выглядит мать сегодня вечером. Шеки у нее казались дряблыми и сухими, похожими на мятые застиранные тряпицы. Она пила свое какао целую вечность, затем отставила чашку, положила руки на колени и довольно долго сидела так, неподвижно глядя в пустоту и с бумажным шорохом потирая пальцы.
Минут через десять они встали и засобирались спать. Фрэнсис немного задержалась в гостиной, чтобы прибраться и увернуть свет, а потом, зевая, вышла в холл. На подходе к кухне она вдруг услышала вскрик, то ли испуганный, то ли огорченный, и бегом бросилась в судомойню, откуда тот донесся. Мать в ужасе пятилась от раковины, под которой, в темноте, что-то судорожно шевелилось.
Пару недель назад в доме завелись мыши, и Фрэнсис поставила мышеловки. И вот наконец одна мышь попалась – но крайне неудачно. Ей придавило и раздробило задние лапки, и она отчаянно пыталась вырваться.
Фрэнсис шагнула вперед.
– Так, ладно. – Она говорила спокойно. – Сейчас все сделаю.
– О боже!
– Не надо, не смотри.
– Может, позвать мистера Барбера?
– Мистера Барбера? Зачем? Я сама справлюсь.
При приближении Фрэнсис зверек запаниковал еще сильнее – забился, задергался, лихорадочно заскреб тонкими передними лапками по пружине капкана. Отпускать мышь на волю не имело смысла: слишком тяжело она покалечена. Но Фрэнсис не хотела, чтобы несчастный зверек долго мучился. После минутного колебания она набрала в ведро воды и бросила туда мышеловку вместе мышью. На поверхность воды поднялся единственный серебристый пузырек и тонкая струйка крови, похожая на темно-красную ниточку.
– Какая гадость эти мышеловки! – воскликнула мать, все еще расстроенная.
– Да, бедняжке не повезло.
– А теперь что с ней делать?
Закатав рукав, Фрэнсис достала мышеловку из ведра и потрясла, стряхивая с нее воду.
– Отнесу во двор, на компостную кучу. А ты ложись.
От воды мышиная шерстка слиплась острыми сосульками, но в смерти своей крохотный зверек – с зажмуренными от боли глазами и отвисшей челюстью – вдруг приобрел черты почти человеческие. Фрэнсис осторожно вытащила мертвое тельце из мышеловки и взяла за хрящеватый хвост.
На вешалке у задней двери висели старые плащи, а под ней стояла разная старая обувь. Фрэнсис решила обойтись без плаща, но вот трава наверняка сырая – она всунула ноги в галоши, когда-то принадлежавшие брату Ноэлю, и вышла во двор. С болтающейся в руке мышью, она прошлепала через лужайку и стала пробираться по мощеной дорожке в глубину сада.
В одном-двух окнах соседнего дома горел свет, но в саду, огороженном высокой стеной, росли громадные липы, косматые кусты лавра и гортензии, а потому было почти совсем темно. Фрэнсис, постоянно ходившая по этой дорожке, сейчас полагалась не столько на зрение, сколько на общие ощущения. Приблизившись к деревянному заборчику перед компостной кучей, она перекинула через него крохотный трупик. Он приземлился с мягким, еле слышным стуком.
И затем наступила тишина – глубокая-глубокая тишина, какая порой сгущалась или опускалась здесь, на Чемпион-Хилл, даже при свете дня. В такие минуты округа казалась вымершей, и просто не верилось, что совсем рядом находятся дома, где живут семьи и слуги; что за дальней стеной сада тянется шлаковая дорожка, которая через полсотни шагов выводит на улицу, самую обычную улицу с грохочущими трамваями и автобусами. Фрэнсис вспомнила о своей сегодняшней прогулке по Вестминстеру, но воскресить впечатления не смогла. Все отступило куда-то далеко-далеко. Кирпичные стены, мостовые, люди – все растаяло, растворилось бесследно. Остались только деревья, кусты, незримые цветы, ощущение скрытой растительной жизни под землей.
Внезапно Фрэнсис стало жутковато. Она запахнула халат на груди и повернулась к дому.
Тотчас же она заметила что-то в темноте, какой-то прыгающий огонек. А секунду спустя учуяла запах табачного дыма и поняла, что это тлеющий кончик сигареты. Фрэнсис перефокусировала взгляд и различила смутную фигуру.
В саду был кто-то еще.
Она тихо взвизгнула от испуга и удивления. Но это оказался всего лишь мистер Барбер. Он подошел, смеясь и извиняясь, что напугал.
– Я подумал, не торчать же дома в такой чудесный вечер, – сказал он. – Не хотел заговаривать с вами, беспокоить лишний раз. Надеюсь, вы не против, что я брожу тут, по саду?
На мгновение Фрэнсис захотелось ударить его. Кровь шумела у нее в ушах, и она вся дрожала как осиновый лист. Она думала, постояльцы давно легли спать. Должно быть, мистер Барбер гуляет здесь уже… с полчаса где-то. Ей стало неприятно при мысли, что он болтался поблизости, пока она стояла у компостной кучи, забыв обо всем. А потом еще и взвизгнула, вот стыдоба-то. Слава богу, в темноте хотя бы не видно, что на ней Ноэлевы галоши.
Да и в конце концов, мистер Барбер сделал ровно то же, что сделала она, когда поддалась искушению задержаться здесь, вдыхая благоухание теплой ночи. Дрожь начала униматься. Фрэнсис неловко объяснила про мышку, и молодой человек усмехнулся:
– Бедняга! Она всего лишь хотела свою кроху сыра.
Он поднес к губам сигарету, и вспыхнувший огонек на миг осветил худые пальцы, рыжеватые усы и острый лисий подбородок. Когда сигаретный уголек померк, мистер Барбер снова заговорил – и по звуку голоса Фрэнсис поняла, что он запрокинул голову.
– Отличная ночь, чтобы смотреть на звезды, мисс Рэй! Мальчишкой я знал о звездах все – это было главное мое увлечение. Когда родители засыпали, я выбирался из спальни через окно и часами просиживал на крыше, с библиотечной книжкой и велосипедным фонариком – сравнивал созвездия в небе с картинками. Мой брат Дуги как-то застукал меня и запер окно, и мне пришлось всю ночь проторчать под дождем. Братец вечно выкидывал такие номера. Но оно того стоило. Я знал все названия: Арктур, Регул, Вега, Капелла…
Теперь он говорил совсем тихо, и слова, полушепотом произнесенные в темноте, звучали чарующе. Странно было стоять с ним рядом в спальном халате, в таком вот уединенном месте… это всего лишь наш сад, напомнила себе Фрэнсис. Оглянувшись на дом, она увидела пятна света: открытая задняя дверь, кухонное окно с наполовину спущенной шторой, а над ним лестничное окно с неплотно задвинутыми моррисовскими портьерами.
И насчет ночи мистер Барбер совершенно прав. Месяц тонкий, что срезанная с яблока кожурка; небо сине-черное, и на нем электрически-яркие звезды.
Фрэнсис тоже запрокинула голову и после паузы спросила:
– А которая из них Капелла? – Ей нравилось название.
Мистер Барбер показал рукой с сигаретой:
– Вон та блестящая кроха, прямо над дымоходной трубой вашего соседа, – это Вега. А вон там… – Он немного повернулся, и Фрэнсис проследила взглядом за огоньком сигареты. – Там так называемый Северный Гвоздь – Полярная звезда.
– Я знаю Полярную звезду, – кивнула Фрэнсис.
– Правда?
– Еще знаю Большую Медведицу и Орион.
– Да вы прям настоящий скаут. А что насчет Кассиопеи?
– Созвездие в форме буквы «эм»? Да, тоже знаю.
– Сегодня оно в форме «дубль-вэ». Вон, видите? А рядом Персей.
– Нет, не вижу.
– Тут вся штука в том, чтобы мысленно соединить точки линией. Нужно напрячь воображение. Ребята, присваивавшие звездам имена… у них тогда, знаете ли, выбор развлечений был небольшой, вот и развлекались, как могли. А что насчет Близнецов? – Мистер Барбер придвинулся ближе и нарисовал в воздухе очертания. – Видите, вон двое? Держатся за руки. Прямо напротив них – Лев. Справа от него – Краб. А вон – Селедка…
Фрэнсис всмотрелась в небо:
– Селедка?
– Вон там, рядом с Прыщом.
В следующий момент Фрэнсис осознала две вещи: первое – что он, конечно же, над ней подшучивает; второе – что он, показывая, куда смотреть, придвинулся вплотную и положил свободную руку ей на поясницу. От неожиданного прикосновения она вздрогнула и отпрянула в сторону, задев мистера Барбера плечом и шумно шаркнув галошами. Мистер Барбер тоже отступил и демонстративно вскинул руки, как человек, пойманный на чем-то предосудительном и шутливо изображающий невинность.
А может, он и впрямь – без всякого умысла? Внезапно Фрэнсис засомневалась. Было слишком темно, чтобы разглядеть выражение его лица; она видела лишь слабые отблески звездного света в глазах и на зубах. Он улыбается? Смеется над ней? У нее возникло чувство, которое она уже не раз испытывала при общении с мужчинами – чувство, что ее хитростью заманили в ловушку, что она не по своей вине стала посмешищем и, как бы ни повела себя дальше, только выставит себя в еще более смешном свете.
Фрэнсис с новой силой ощутила свое одиночество здесь, в коварном сыром саду. Казалось, сад заодно с мистером Барбером. Она потуже затянула пояс халата, распрямила плечи и холодно произнесла:
– Вам не следует долго здесь задерживаться, мистер Барбер. Ваша жена, наверное, беспокоится, куда вы запропастились.
Как она и ожидала, молодой человек рассмеялся, но с непонятной иронией.
– О, полагаю, Лили как-нибудь проживет без меня еще пару-другую минут. Сейчас докурю, мисс Рэй, и отправлюсь на боковую.
Фрэнсис без дальнейших слов повернулась и тяжело зашагала к дому, уже привычно чувствуя себя дурой. Скинув галоши, она торопливо приготовила все для завтрака – старалась управиться поскорее, чтобы не встречаться с мистером Барбером в третий раз за вечер. Впрочем, он не спешил возвращаться. Фрэнсис уже была в своей комнате и вынимала шпильки из волос, когда стукнула задняя дверь и лязгнул засов.
Все еще раздраженная, она прислушалась к шагам на лестнице и вдруг поняла, что ей страшно любопытно, как мистер Барбер заговорит с женой. На память пришел вопрос Кристины: «Стакан к стене приставляешь?» Подслушивать, конечно, нехорошо, но что дурного в том, чтобы просто подойти поближе к двери и чуть наклонить голову?
Сначала она услышала голос миссис Барбер.
– Ну наконец-то! Я уже думала, ты заблудился. Чем ты там занимался?
– Ничем, – зевнув, ответил мистер Барбер.
– Но чем-то ты должен был заниматься.
– Курил на заднем дворе. Смотрел на звезды.
– На звезды? Узнал по ним свое будущее?
– Так я и без них знаю, разве нет?
Вот и весь разговор. Но то, как они разговаривали – совершенно безразличным тоном, без малейшего намека на теплоту, – поразило Фрэнсис до чрезвычайности. Ей никогда даже в голову не приходило, что брак Барберов может быть каким-либо иным, кроме как счастливым. «Да они, возможно, ненавидят друг друга!» – ошеломленно подумала она.
Впрочем, какое ей дело до их отношений? Пока они исправно платят за жилье… Фрэнсис поймала себя на том, что рассуждает как расчетливая домовладелица, – а ведь это гадко! Ей совсем не хочется, чтобы они были несчастны. Она вдруг разнервничалась. Она же, в сущности, ничего о них не знает. А они здесь, в доме. Ей невольно вспомнилось предостережение Стиви насчет «класса служащих».
Ох, лучше бы она не подслушивала. Фрэнсис скользнула в постель и задула свечу. Но долго еще лежала без сна, с открытыми глазами. Слышала, как Барберы ходят из гостиной на кухню и обратно, потом кто-то из них остановился на лестничной площадке – мистер Барбер, снова протяжно зевнувший. Фрэнсис увидела, как тускнеет полоска света под дверью, когда он увернул газ.
3
Но ночь прошла, унеся с собой все тревоги. Поутру голоса супругов звучали как обычно и даже веселее. Мистер Барбер беззаботно напевал, пока брился в кухне над раковиной. Перед самым уходом на службу – на субботние полдня – он что-то негромко сказал жене, и та ответила со смехом.
Примерно через час Фрэнсис и сама вышла из дома – в цветочную лавку за венком на могилу отца. А сразу после завтрака они с матерью поехали на кладбище.
Поскольку за ночь погода испортилась, пришлось надеть плащи и шляпы, причем самые темные, сообразно случаю. Но на дворе все-таки стоял май, и обеим стало жарко уже в автобусе по пути в Вест-Норвуд и еще жарче, пока они поднимались по длинному склону к могиле отца. Ко времени, когда они добрались до нее, Фрэнсис обливалась потом. Она стянула перчатки, собралась снять шляпу и уже начала вытаскивать шпильку, когда поймала неодобрительный взгляд матери.
– Отец не возражал бы, мне кажется. Сам он терпеть не мог так париться, помнишь?
– Отец всегда знал, когда следует снимать шляпу, а когда нет, как бы он ни парился.
Фрэнсис отвернулась, вгоняя шпильку обратно:
– Сейчас он парится в аду, не иначе.
– Что-что?
– Говорю, сейчас воды принесу.
– А… – Мать смотрела на нее недоверчиво. – Ну принеси.
Они достали из сумок, один за другим, весь набор кладбищенских инструментов: совок, щетку, грабельки, бутылку, брусок мыла «Манки бренд». Мать принялась выпалывать сорняки и мох, а Фрэнсис пошла за водой к колонке. Вернувшись, она смочила и хорошенько намылила щетку – и стала отчищать надгробную плиту.
Надгробье простое, солидное, красивое – и дорогое, с возмущением думала Фрэнсис всякий раз, когда сюда приходила. Все связанные с похоронами вопросы, разумеется, решались в первые сумбурные дни после смерти отца, прежде чем Фрэнсис с матерью представилась возможность выяснить, насколько плохо, прямо из рук вон, он умудрился распорядиться семейными деньгами. «ДЖОН ФРАЙЕР РЭЙ ЛЮБИМЫЙ МУЖ И ОТЕЦ ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ», – гласила надпись, черные буквы на мраморе, изначально ослепительно-белом, который грязные дожди южных пригородов с течением лет окрасили в цвет хаки.
Натирая круговыми движениями мыльной щетки потускневший мрамор, Фрэнсис думала о могиле брата, Джона-Артура, что находилась чуть севернее Комбля. Они с матерью и невестой Джона-Артура, Эдит, навещали ее в девятнадцатом году. Поехали туда в декабре – самый неподходящий, наверное, месяц для этого, ибо тогда, в холодную, ненастную погоду разрушенная войной местность напоминала безотрадную картину ада. Они не испытали ни малейшего облегчения, только новые душевные муки при мысли о днях, неделях и месяцах, которые Джону-Артуру пришлось провести здесь. Впоследствии Фрэнсис не раз слышала, что кладбища умиротворяют. Одна из подруг матери описывала, какой покой снизошел на нее однажды у могилы сына. Она как наяву услышала его голос: сын велел ей не горевать, горе бессмысленно и опустошительно, оно удерживает мир во тьме, препятствуя движению к свету. У могилы Джона-Артура Фрэнсис не услышала ничего, кроме булькающего кашля пожилого фермера, который проводил их туда. Сам по себе могильный холмик ничего для нее не значил. У нее просто в голове не укладывалось, что все, что она знала и любила в брате, нашло свой конец вот здесь, в неглубокой яме у нее под ногами. Она пожалела, что вообще приехала сюда. Иногда во снах Фрэнсис снова оказывалась у могилы Джона-Артура и каждый раз чувствовала все тот же тоскливый ужас, все то же опустошение, всегда стояла там одна-одинешенька, увязая в раскисшей, липкой земле.
С другой стороны, у Ноэля даже могилы не было – и здесь тоже тяжелая, безысходная тоска, но иного рода. Ноэль пропал без вести в Средиземном море, в последний год войны, когда судно, на котором он шел из Египта, было торпедировано. Как именно он умер? Утонул? Мгновенно погиб при взрыве? Сообщения тогда поступали самые противоречивые: кто-то утверждал, что видел его, неподвижного, в воде лицом вниз, кто-то говорил, что его втащили на спасательный плот, раненого, но вполне себе живого. Но никакого плота так и не отыскали. Может, Ноэля подобрали враги? Во всяком случае, тело найдено не было, а в то время ходило столько рассказов о чудесном возвращении контуженных солдат, что еще много месяцев после смерти Ноэля, чуть ли не весь первый послевоенный год, Фрэнсис с матерью надеялись, что он вернется. Они пережили немало ужасных моментов: стук в дверь в неурочный час, пареньки на улице, отдаленно похожие на Ноэля… То время Фрэнсис всегда вспоминала с содроганием. Бедный, бедный Ноэль! Младшенький, всеобщий любимец. Он всегда виделся ей не в том возрасте, когда погиб, не девятнадцатилетним юношей, а малышом в полосатой пижаме, с круглыми розовыми пяточками, гладкими, как галька. Фрэнсис вспомнила, как однажды в Истборне он расплакался, когда его захлестнуло волной, и она над ним посмеялась: мол, трусишка несчастный. Она отдала бы что угодно, лишь бы взять свою насмешку назад.
Не надо думать об этом. Гони прочь эти мысли. Смочи щетку снова – быстро-быстро! Вот здесь она пропустила место. Смотри, как хорошо отчищается мрамор! Вот так-то лучше… Фрэнсис уже перешла от надгробной плиты к постаменту и медленно продвигалась вокруг него. Еще несколько ходок к колонке – и все, с делом покончено. В следующий раз, решили они с матерью, надо будет принести садовое сито и просеять землю. Но и сейчас все приведено в более-менее божеский вид. Фрэнсис убрала инструменты, вытерла руки и сказала, обращаясь к могиле:
– Ну вот, отец, теперь ты у нас чистенький и опрятненький по случаю дня рождения. Уверена, это больше, чем ты заслуживаешь.
– Фрэнсис! – укоризненно воскликнула мать.
– А что такого? Я бы сказала то же самое ему в лицо, стой он сейчас перед нами. Это – и еще много чего. Впрочем, он наверняка сумел бы пропустить все мимо ушей. Это единственное, что у него отлично получалось.
– Замолчи!
Они постояли еще немного: мать беззвучно произносила молитву, закрыв глаза и опустив голову, а Фрэнсис украдкой оттягивала шерстяной ворот с потной шеи. Обратно к выходу они пошли через старую часть кладбища, которая Фрэнсис нравилась гораздо больше: все эти аляповатые памятники прошлого столетия, плачущие ангелы, погасшие факелы, каменные корабли с надутыми парусами. Фрэнсис вслух читала фамилии, звучавшие как фамилии диккенсовских персонажей:
– Боуд… Эппс… Тули… Везервокс! Странно, насколько имена соответствуют эпохе. Неужели мода на фамилии – тоже меняется?
– Вряд ли кто-нибудь пожелал выйти замуж за бедного мистера Везервокса.
– Ошибаешься. «Безутешно горе пятерых переживших его сыновей»! Да здесь повсюду должны лежать Везервоксы.
Выйдя на улицу, они с сомнением посмотрели на небо. Отец всегда восхищался цветниками Далвичского парка, и Фрэнсис с матерью собирались поехать туда на автобусе, выпить чаю в кафе, прогуляться по цветникам – в общем, провести остаток субботнего дня достаточно приятно. Но небо висело низко, темное и хмурое.
– Похоже, гроза будет, – сказала миссис Рэй, с войны боявшаяся грома и молний. Они решили отказаться от своих планов и сразу ехать домой. Едва они вышли из автобуса на своей остановке, как по земле застучали первые тяжелые капли. Через палисадник они уже бежали бегом – Фрэнсис обогнала мать, чтобы отпереть и распахнуть дверь. Они ввалились в холл, задыхаясь, смеясь и стаскивая мокрые плащи.
Как только дверь за ними захлопнулась, они услышали оживленные голоса и шум движения в комнатах наверху. Глухие удары, взрыв смеха, потом частые легкие шаги. Миссис Рэй, снимая шляпу, испуганно вскинула глаза:
– О господи!
У Фрэнсис упало сердце.
– Похоже, у Барберов гости, – пробормотала она.
Шаги между тем простучали по лестничной площадке, и за скрипнувшие перила верхнего пролета схватились чьи-то маленькие руки, липкие на вид. Чуть погодя на повороте лестницы показались двое детей: девочка лет семи-восьми и мальчик помладше. Мальчик шел первым, со сдвинутыми бровями, настроенный решительно, но явно обеспокоенный сложностью спуска. Заметив Фрэнсис с матерью, он замер на полушаге, а потом, вне себя от испуга, развернулся, протиснулся мимо девочки и стал карабкаться обратно вверх. Девочка осталась стоять на месте, глядя на Фрэнсис и посасывая нижнюю губу.
– Он совсем еще маленький! – рассмеялась она.
Мать Фрэнсис, со шляпой в руке, прошла немного вперед и с тревогой следила за ним.
– Безусловно, он еще слишком маленький, чтобы его подпускать к этой лестнице. Если он упадет… Ах, отойди от перил, малыш!
Мальчик уже благополучно добрался до лестничной площадки и сейчас, заинтересованный встревоженным тоном незнакомой тети, просунул голову между балясинами прямо над миссис Рэй. Она побледнела и замахала руками:
– Отойди сейчас же! Так нельзя делать! А вдруг балясина выломится? Фрэнсис…
– Да, хорошо. – Фрэнсис обошла мать и стала подниматься по лестнице.
При ее приближении девочка резко повернулась и, хихикая, запрыгала вверх по ступенькам, а мальчик поспешно выдернул голову из проема между столбиками. Должно быть, при этом он больно зацепился ухом: сразу после того, как он испуганно убежал в гостиную Барберов, сопровождаемый по пятам девочкой, Фрэнсис услышала его страдальческий вопль. На вопль отозвался отрывистый женский голос, звучавший удовлетворенно: «Смотри-ка, что ты наделал!» В тот же миг из гостиной выглянула еще одна женщина. Ни голос, раздавшийся в глубине комнаты, ни лицо, высунувшееся за дверь, не принадлежали миссис Барбер. Незнакомка была постарше, примерно ровесница Фрэнсис – с острыми чертами, завитыми волосами, блестящими от масла, и густо намазанными губами.
– О, – сказала она при виде Фрэнсис с матерью, осторожно поднимавшихся по лестнице, и высунулась подальше. – Вам Лил нужна? Она во двор вышла.
Фрэнсис остановилась на предпоследней ступеньке и объяснила, что они беспокоятся за детей. Кажется, они с матерью напугали маленького мальчика. Не ушиб ли он ухо о балясину?
В гостиной Барберов установилась неестественная тишина, нарушаемая лишь жалобным поскуливанием ребенка. У Фрэнсис возникло неприятное впечатление, что комната полна подслушивающих незнакомцев. Ничего не видя за приоткрытой дверью, она спросила:
– А здесь ли мистер Барбер?
Женщина фыркнула:
– Ленни-то? Нет, конечно. Он от нас бегает как черт от ладана. Но если вам нужна Лил – она вернется через минутку.
– Да нет, мы просто хотели узнать, все ли в порядке с малышом, – повторила Фрэнсис. Потом твердо добавила: – Я мисс Рэй. А это миссис Рэй, моя мать. Мы владелицы дома.
Тотчас же из безмолвной гостиной раздался еще один женский голос – веселый и разбитной, с хрипотцой:
– Там мисс Рэй? Там мисс Рэй, да, Вера?
Остролицая женщина склонила голову набок, спокойно перевела взгляд с Фрэнсис на мать и обратно и громко ответила:
– Да, и миссис Рэй тоже!
– О господи, так пригласи дам войти! Не заставляй бедняжек стоять на лестничной площадке в собственном доме!
Женщина пожала плечами и слегка улыбнулась Фрэнсис, словно добродушно говоря: «Ну вот вы и попались!» Она отступила назад, широко открывая дверь перед хозяйками дома. Фрэнсис покосилась на мать – та лихорадочно прикалывала шляпку. Они преодолели последние две-три ступеньки и пересекли площадку.
В комнате, где было не продохнуть от запаха духов и сигаретного дыма, оказалась не толпа народа, а всего лишь три женщины, которые сидели в креслах, придвинутых к незажженному камину. Вообще-то, в первую очередь Фрэнсис бросились в глаза именно кресла, поскольку одно из них – кресло черного дуба, на удивление гармонично сочетавшееся с вычурным убранством барберовской гостиной, – на самом деле принадлежало вовсе не Барберам. Это было одно из отцовских яковианских страшилищ, еще сегодня утром стоявшее в кухонном коридоре внизу. Сидела в нем низенькая тучная дама лет пятидесяти, с карими глазками-пуговками, чудовищно раздутыми щиколотками и столь ненатурально завитыми и выкрашенными хной волосами, что они походили на тусклый парик восковой фигуры. Несомненно, это ее голос только что доносился из гостиной, ибо едва Фрэнсис с матерью неловко вошли, она бойко затараторила все тем же кокнийским говорком:
– Ах, миссис Рэй, мисс Рэй, как приятно с вами познакомиться! Очень, очень приятно! А Лил сказала, мы с вами не увидимся: мол, вас допоздна не будет дома. Ах, какая удача! Я миссис Вайни. Надеюсь, вы меня извините, что я не встаю пожать вам руки. Видите, какая со мной неприятность. – Она указала на свои ужасные щиколотки. – Стоит сесть, и встать уже невмоготу. Мин… – Миссис Вайни наклонилась и похлопала по руке конопатую девушку, сидевшую на диванчике. – Уступи место миссис Рэй, дорогуша. Тебе и пуфика хватит, худышке такой… Это Мин, моя младшая, – сообщила она Фрэнсис, как будто это все объясняло. – Мисс Линч – так, полагаю, мне следует ее величать в таком приличном доме! А это миссис Роулингс и миссис Грайс. Господи, какой же старухой я себя чувствую рядом с ними! С миссис Грайс вы уже познакомились минуту назад.
Фрэнсис ничего не оставалось, кроме как пройти в глубину комнаты, осторожно обходя разбросанные по полу сумки, шарфы, затейливые шляпки, и пожать руку каждой гостье по очереди. Миссис Рэй слабо запротестовала – ах, не стоит беспокоиться, она не хочет мешать, – но уже в следующую минуту непостижимым для себя самой образом очутилась на освободившемся месте на диванчике, рядом с остролицей миссис Грайс – Верой. Девушка по имени Мин устроилась на красном кожаном пуфе. Фрэнсис заняла оставшееся свободное кресло, рядом с женщиной, которую представили как миссис Роулингс.
Миссис Роулингс сидела в розовом плюшевом кресле Барберов, похожая на самодовольную Мадонну, исполненную сознания собственной значимости. Мальчик прижимался к ней, уткнувшись лицом ей в колени; его глаза с длинными ресницами еще не просохли от слез, но сами слезы определенно были забыты. Казалось, он лениво покусывал бедро миссис Роулингс. Когда малыш поднял голову и уставился на Фрэнсис, та снова с беспокойством спросила, не повредил ли он ухо, вытаскивая голову из перил. Миссис Роулингс улыбнулась – сочувственно и снисходительно, как часто улыбаются замужние женщины в ответ на испуганное кудахтанье старых дев.
– О, у них в этом возрасте уши каучуковые.
В подтверждение своих слов она прихватила пальцами ушко малыша, и без того уже красное, резко свернула его в трубочку, а потом отпустила – и оно упруго распрямилось. Гостьи рассмеялись, и девочка громче всех, деланым, визгливым смехом. Мальчик зажал уши ладошками: с одной стороны, страшно довольный, что развеселил всех не хуже настоящего клоуна, а с другой – страшно раздосадованный тем, как он это сделал.
– Бедный Морис, – все еще хихикая, сказала миссис Вайни. – Негоже нам смеяться. Но маленькие мальчики, засовывающие голову промеж балясин в чужом доме, должны понимать, что над ними будут смеяться. – Голос у нее смягчился, и она протянула к малышу руки. – Ну, иди к бабуле!
Иди к бабуле… Пока миссис Вайни возилась с мальчиком, под взглядами женщин помоложе, Фрэнсис начала улавливать сходство между всеми ними. Миссис Роулингс – Нетта, как все ее называли, – была повзрослевшей и располневшей копией Мин. У Веры такие же карие глазки-пуговки, как у миссис Вайни, только взгляд не такой живой и открытый. Даже в девочке и мальчике Фрэнсис теперь подметила семейные черты: девочка плотненькая, на крепких ножках; у мальчика светлые волосы, но из тех, что с возрастом темнеют; и у обоих не по-детски полные и тугие розовые губы – губы миссис Барбер, в сущности. Едва лишь Фрэнсис с удивлением и облегчением сообразила, что за гости к ним пожаловали, в комнату вошла сама миссис Барбер, немного запыхавшаяся.
Сначала она встретилась глазами с Фрэнсис:
– Мисс Рэй, простите ради бога!.. Здравствуйте, миссис Рэй! – Ее улыбка стала натянутой, и голос дрогнул. – Значит, вы уже познакомились с моей матерью и сестрами?
– О, мы уже подружились, – непринужденно сказала миссис Вайни. – Ну вот, Лил, а ты говорила, что хозяек весь день не будет дома!
– Она надеялась, что вы нас здесь не застанете, – пояснила Вера, обращаясь к Фрэнсис. – Она нас стыдится.
– Не болтай глупостей! – сказала миссис Барбер, заливаясь краской.
– Что правда, то правда! – весело вскричала миссис Вайни, и ее старомодный корсет угрожающе заскрипел и затрещал. – Но недостаток хороших манер, миссис Рэй, мы с лихвой возмещаем жизнерадостностью. И да, я в совершенном восторге от вашего дома!
Мать Фрэнсис покраснела, часто заморгала, но быстро совладала с собой:
– Спасибо. Да, в свое время это был счастливый семейный дом. Просто он стал великоват для нас с дочерью, на все рук не хватает.
– Ну разумеется, зачем вам лишние хлопоты? Ничто не доставляет таких хлопот, как большой дом. И ничто, я считаю, не нагоняет такого уныния, как пустующая комната. Надеюсь, теперь вам стало повеселее, с постояльцами-то! А какой у вас сад чудесный, слов нет!
– О, так вы и сад видели?
– Да, Лил сводила нас туда.
– Буквально на минутку, – торопливо вставила миссис Барбер.
– У вас тут тишь да покой, точно в деревне. Ни в жизнь не догадаешься, что повсюду вокруг соседи. И настроение от этого такое, будто ты на отдыхе. Вы могли бы принимать туристов, чаем поить. У нас в нашем ветхом доме… Вера, Мин и я, мы живем над лавкой моего мужа, на Уолворт-роуд… так вот, у нас все страшно старомодно. А у вас такая красота кругом!..
Миссис Вайни обвела одобрительным взглядом гостиную, вычурное убранство которой пополнилось новыми элементами с тех пор, как Фрэнсис мельком видела ее в последний раз. Появилась старинная чугунная топка, в ней стоит букет бумажных маков; диванчик накрыт чем-то вроде шенилловой скатерти с помпончиками по краям; каминная полка теперь сплошь заставлена открытками и разными безделушками: эбеновые слоники, медные обезьянки, фарфоровый Будда, испанский веер… а вот и тамбурин со свисающими лентами.
– Как раз перед вашим приходом я говорила дочерям, – воодушевленно продолжала миссис Вайни, – мол, до чего же приятно воображать, как в старину здесь жили благородные дамы, в этих своих капорах и изящных платьях! А какие юбки были у тех платьев! Сколько ярдов ткани уходило на каждую! Поневоле задумаешься, как же они бедняжки ходили в них, по тогдашним-то улицам, заваленным навозом. Или хотя бы как поднимались по лестницам. А уж про посещение кое-каких укромных местечек я вообще…
– Мама! – хором воскликнули дочери, и громче всех миссис Барбер.
Миссис Вайни округлила глазки-пуговки:
– А что такого? Миссис Рэй понимает, что я шучу. И мисс Рэй тоже, я уверена. Кроме того, здесь одни женщины.
Девочка запротестовала: нет, здесь не одни только женщины, здесь есть и мальчики. Миссис Вайни благодушно улыбнулась:
Читать бесплатно другие книги:
