Окончательная синхронизация Шангин Сергей

***

– Товарищ полковник, разрешите доложить?

– Отставить, Михал Саныч! Когда ты отучишься от этого солдафонства? «Товарищ полковник, разрешите доложить?» Мы с тобой гражданские люди, у нас гражданский объект, сколько можно это талдычить? Приказываю отставить полковников!

– Есть отставить, товарищ… вот же зараза, как привязалось-то. Савелий Иванович, дайте время, ну хоть месячишко еще, не могу я так сразу из сапог и в ботинки перескочить!

– Хорошо, Михал Саныч, месяц и потом шабаш, услышу хоть слово, считай, ты уже в штрафбате. Что у нас с проектом 12/67?

– Вывод проходит нормально, списание чистое, прикрытие утверждено и пущено в реализацию. Через три дня все объекты будут готовы к работе в новых условиях. Все лишние связи зачищены!

– Надежно?

– Чище не бывает! Пятый уровень! Выше только взорвать все к ядреной фене, вы же знаете!

– Значит, все концы в воду… или в землю! Дай то бог, дай то бог. А ты, Михал Саныч, в последнее время бога вспоминаешь?

– Никак нет, то есть некогда вспоминать – кручусь, как белка в колесе. Если помяну в запарке, то только черта или его мамашу.

– А бог-то, он помнит про нас! Как думаешь, помнит?

– Не могу знать, в смысле, может и помнит, только нам от этого какой прок? Наша задача…

– Нашу задачу, Михал Саныч, я знаю. Только вот с богом у меня в последнее время спор вышел – правильно ли мы поступаем, по-божески? Молчит бог, не дает ответа, такой вот расклад получается.

– Савелий Иванович, разрешите, как есть сказать, а то меня от философских рассуждений уже в сон клонит, извините на грубом слове.

– Давай, Михал Саныч, крой правду-матку!

– Не наше это дело – философские проблемы решать. Мы поставлены, чтобы страну оберегать от врага, в чем и клятву давали. Думать должны там, в ЦК или Генштабе. Раз приказано сделать так, значит так нужно и точка. Я так считаю!

– Считать мы научились, а как с душой быть? Признайся, что вся эта канитель тебе против шерсти! Ну, какой из тебя, Михал Саныч, гражданский? Да от тебя за версту казармой несет, и все твои звездочки на лбу каленым железом выжжены.

– Если для страны нужно, чтобы мы стали гражданскими, но продолжали заниматься тем же делом, значит по-другому нельзя. Времена изменились, того и гляди, армию разгонят, продадут по частям, превратят в богадельню. Кто будет свой долг исполнять, как не мы? Мы же присягу давали, этой самой стране, своей Родине давали, что будем ее беречь, не жалея самой жизни. А тут всего-то – фуражку на кепку поменять, переживем, пережуем, не такое проходили.

– Все у тебя Михал Саныч просто и понятно, завидую я тебе. Не поверишь, сижу и любуюсь – есть же люди, которым все ясно и понятно. А ты, Михалыч, какой стране присягу давал? Уважь старика, ответь! Где та страна, позволь тебя спросить? Съежилась, как трусы после стирки, обремкалась, завшивела, плесенью покрылась. Ты телевизор давно смотрел, от морд этих сытых не мутит еще? Ты ЭТИХ защищаешь или кого? Может, ты ИМ клятву на верность давал?

– Я, Савелий Иванович, присягал своему народу на верность. А этих сытых морд в том народе тьфу, да и только.

– Вот в том то и перекос, Михал Саныч, получается, что служим мы народу, а получаем приказы от этих самых морд сытых. И выходит по всему, мы вроде холуев при барине, что скажут, то и творим. А ИМ на твой народ начхать с высокой колокольни. М-да… колокольни. Как до этой колокольни дохожу, так всякий раз о боге вспоминаю. Кто бы грехи простил, кто бы жить научил? Может и в самом деле бог есть? Как думаешь?

– Не могу знать, Савелий Иванович! Разрешите идти?

– Иди, голубчик, иди. На бога надейся, да и сам не напейся. Забудь обо всем! Что-то меня на философию в последнее время тянет. Не один ты с этим переходом на гражданку маешься. Шагай, товарищ майор, наводи тень на плетень! И вот что, Михал Саныч… Ты в душу-то загляни свою, загляни! Поищи в потемках бога, может, есть еще немного? И… все, свободен!

Майор вышел из кабинета и остановился в приемной. Поведение полковника ему не понравилось. Не так должен вести себя командир в условиях решения боевой задачи. Все плохо – перестройка, развал армии, устои рушатся. В этих условиях нужно быть гибче, маневреннее, меняться, чтобы сохранить главное – кадры, наработки, материально-техническую базу. Какая разница, как тебя называют? Да хоть «Овощебаза имени Казановы», главное чтобы на этой базе под прелой морковью и капустой стояли спокойно контейнеры со спецоборудованием, оружием и боезапасом. Историю творят не названия – ее делает сила, упорство и неукоснительное исполнение приказа. Иначе конец всему, все развалится. Не может солдат идти в бой, думая о божественной сущности души человеческой. Армия держится на простом исполнении и подчинении – приказано, выполняй!

Пусть сейчас ты на гражданке, пусть это нужно делать очень убедительно, но опускаться до философии – это извините. Так недолго и… Майор вспотел от мысли, что может последовать за этим. Достал большой носовой платок, вытер пот с лица. Постоял с платком посреди приемной, спохватился, что выглядит пугалом огородным, и торопливо вышел прочь. Ожидающие переглянулись и понимающе покачали головами – взбучку майор получил, неудачный день, сегодня к полковнику лучше бы не соваться, но дела етить их в коромысло.

А полковник сидел молча за столом, постукивая пальцами по ореховой столешнице. Сидел и молчал, глядя в потолок, словно ожидал, что там откроется дыра и сам Бог ответит на его больной вопрос. Молчал и ждал неведомо чего, не веря в собственные надежды, не реагируя на настойчивые вызовы секретарши. Потом встал, открыл сейф, достал початую бутылку коньяка и стакан. Подержал их в руках и поставил обратно – не просила душа выпивки, совсем больная душа стала. Вместо коньяка достал из сейфа пистолет, заглянул в ствол и нажал на спусковой крючок.

На звук выстрела вбежала секретарша и следом за ней офицеры, ожидавшие приема. Из-за стола высовывались ноги упавшего полковника, стол и стена были забрызганы кровью и чем-то белесым. Секретарша побледнела, зажала рот, чувствуя, что сейчас ее вырвет и, не успев сказать «Ой!», упала в обморок. «Вот же черт!» – вспомнил кто-то не к месту темную силу. Богом в этой комнате не пахло – только порохом и кровью.

Каждый ищет своего бога, только не всякий бог умеет прощать грехи.

***

– Я слушаю вас, Мишель! Вы необычайно задумчивы сегодня, что-то случилось?

– Никак нет, мой генерал! Объект «Сфинкс» работает по плану…

– Что-то вы недоговариваете, Мишель. Я не девушка, с которой вы хотите расстаться, узнав, что она беременна. Смелей, мой друг, говорите, что вас смущает!

– Мой генерал… Меня беспокоит… Точнее, я несколько озадачен неожиданной активностью наших «друзей».

– Чем же она неожиданна, Мишель? На то мы и поставлены, чтобы пресекать активность, как вы выразились, наших «друзей».

– Создается впечатление, что они знают, где именно находится…

– Не нужно, Мишель, я знаю, о чем мы говорим. На чем основаны ваши подозрения? Предчувствия, интуиция, агентурные данные?

– Скорее все вместе, мой генерал. Замечена слежка за курьерами. У меня складывается ощущение что наши «друзья» знают, кто именно является курьерами, правда без четкой привязки к основному курьеру – разрабатывают всех.

– Бог с ними, Мишель, пусть разрабатывают! Пока наши «друзья» будут бегать за курьерами, проект уже вступит в финальную фазу, их усилия окажутся совершенно напрасными. У вас другое мнение, мой друг?

– На всякий случай я бы пустил в работу резервную не засвеченную группу курьеров. А прежняя пусть пока поводит наших «друзей» за нос. Подыщем им другой маршрут, подальше от основного, пусть они бегают за ними, как собаки за лисой. Естественно, я готов сделать это только в том случае, если вы не возражаете, мой генерал? Мне кажется, так будет надежнее!

– Я возражаю, Мишель! Категорически возражаю! Надежности это не добавит, а вот нервотрепка перед решающим шагом нам ни к чему. Идите, Мишель, и продолжайте то, ради чего создана ваша служба – охраняйте!

– Слушаюсь, мой генерал!

Разговор прервал телефонный звонок. Генерал дождался третьего звонка и лишь тогда снял трубку. Он знал, что этот телефон особый и секретарь не будет интересоваться, удобно ли ему разговаривать с абонентом. Абонент слишком высокого звания, чтобы разговаривать с генералом через посредника – это прямой звонок, но и у генерала есть свои принципы. Три звонка, чтобы не думали о нем, как о послушной собачке, нетерпеливо ждущей приказа хозяина. Три звонка и только тогда «Слушаю!»

Генерал не произнес ничего, кроме первого слова. Он выслушал абонента и положил трубку на телефон. Погруженный в мысли, он не сразу заметил переминавшегося с ноги на ногу Мишеля.

– Вы свободны, Мишель! Меня ни с кем не соединять, я буду очень занят в ближайшее время. И еще, Мишель… давно хотел вам сказать… бросайте к черту вы эту службу и поезжайте к своей девушке. Поезжайте, пока не стало слишком поздно… Идите, Мишель!

Мишель недоумевал по поводу внезапного откровения генерала, он относил это к неожиданному звонку и той информации, что получил генерал. Возможно, грядут большие перемены и действительно пора спрыгивать с корабля, отправляющегося в опасное плавание. Но не пыльная служба в Париже, хорошее жалованье и перспектива роста – бросить все это, ради странного понятия «любовь»? Нет уж, извините. Девушек много, а служба одна, – думал Мишель, выходя из кабинета и плотно закрывая двери.

Мужчина в персидском расшитом халате, вальяжно развалившийся в старинном кресле, сидел расслабленно до самого момента, как за его подчиненным закрылась дверь. Щелчок замка прозвучал для него пистолетным выстрелом, лицо напряглось и побледнело. Он вскочил из кресла, рванул пояс и скинул халат на пол, оставшись в брюках и шелковой просторной рубашке. Сосредоточенно глядя в некую точку перед собой, генерал подошел к окну, и распахнул обе створки на всю ширину. Свежий осенний ветер влетел в кабинет, разбросал бумаги оставленные без присмотра, поиграл кистями штор, и вылетел обратно вслед за распластавшейся в полете фигуркой человека.

«Ты птица! Ты умеешь летать! Вспомни, как это приятно оттолкнуться и взлететь в синеву! Взмахни крыльями и лети!»

Незримый приказ отправил генерала в последний полет, не оставляя выбора, не испрашивая разрешения и без права отмены, потому что приказ был принят давно. Пришло время исполнять приказы.

Генерал считал себя главным действующим лицом и надеялся своими глазами увидеть результаты невиданного в истории человечества эксперимента. Он сам создал всю структуру безопасности эксперимента, лично отбирал ключевые фигуры, без его подписи не принималось ни одно важное решение.

Кроме него существовал совет четырех, в который входили высшие руководители государства. Но не те, которые стоят на трибунах и принимают полномочных послов. Эти старались всеми силами оставаться в тени, сосредоточив в своих лапах ниточки власти, потоки денег, разведку и контрразведку, полицию и мафию. Они делали деньги из всего, что можно было продать, подчиняли своей власти все, что имело ценность.

Они считали себя вершиной пирамиды, и надеялись на монопольное владение высшим секретом мироздания. Только генерал имел контакт с четверкой, только он видел каждого из них, отчитывался о результатах, и получал прямые приказы. На всякий случай генерал вел личный секретный архив, в котором собирал компромат на своих хозяев. Это давало ему шанс остаться в живых при любых изменениях ситуации.

Он был нужен тем, кто сверху и тем, кто снизу. Генерал получал приказы и воплощал их в реальные проекты. Он знал практически всех, и это обстоятельство перевесило чашу весов его судьбы. Его знания стали опасными для тех, кто знал, как ими можно воспользоваться без согласия генерала.

Смерть разорвала цепочку. Архив остался бесхозным в секретном сейфе небольшого банка, не причинив ни малейшего вреда тем, для кого должен был стать бомбой. Исполнители делали свою работу, подчиняясь ранее разработанным планам. Безопасность пресекала попытки стащить чужую тайну. Высшие лица прятались в тени, словно жирные пауки, потирая лапки в ожидании завершения проекта. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Точнее упасть на асфальт с четырнадцатого этажа, чтобы разбиться насмерть. Рожденный ползать…

Лишь спустя некоторое время охрана генерала сумела связать крики внизу, вой сирен подъехавших полицейских и медицинских машин с охраняемым ими объектом. Охранять кабинет стало пустым занятием, операция перешла в решающую фазу, лишние объекты не должны мешать ее завершению. Лишнее должно опасть прахом. Мир праху…

***

– Вы отдаете себе отчет, что сказанное вами требует немедленной и самой жесткой реакции?

– Да, отдаю. Но считаю необходимым обратить внимание на пункт 2.4 и 7.8 докладной записки.

– Выражайтесь понятнее или вы хотите, чтобы я снова листал ваш талмуд?

– Мы знаем, что объект работает нормально. Нам известно его местонахождение и система охраны. Мы полностью контролируем ситуацию – это пункт 2.4. Наш противник не в курсе наших знаний и считает себя хорошо законспирированным и защищенным, это пункт 7.8. Уничтожение объекта может вызвать случайную утрату… м-м-м…

– Я понял, продолжайте!

– После реформирования нашей службы, вывода из-под нашего контроля спецлаборатории и ее формального расформирования нам стало труднее отслеживать работу объекта. Наших агентов они вычислили и устранили с его же помощью, по этой причине пришлось задействовать агента, прошедшего специальную обработку. Он защищен от ментального сканирования, ему вшита новая ментальная матрица и он внедрен по чистой легенде. Только благодаря ему мы можем сегодня получать информацию о работе объекта.

– Вы уверены, что его не раскроют раньше времени, вдруг он проболтается или сорвется? Человеческий фактор все-таки, етить его.

– Он не может сорваться, товарищ генерал, новая личностная матрица полностью блокирует прежнее сознание. До определенной химической стимуляции или речевой команды он даже под пытками не вспомнит себя и свое задание.

– Хм, а как же тогда он передает информацию, если он ничего не знает о своем задании? Вы меня за дурака держите, полковник?

– Никак нет, товарищ генерал, в матрицу нового сознания вшит фрагмент проекта «Сомнамбула». Агент не осознает момента времени, когда передает на спутник короткий ежедневный отчет.

– Хитро придумано. Не перехватят?

– Никак нет, узконаправленная антенна, сверхкороткий пакет данных.

– Как получилось, что спецлаборатория вообще оказалась в руках военных, почему я все узнаю в последний момент?

– Товарищ генерал, приказ был отдан на самом верху, нам противодействовала военная контрразведка, базы для размещения объекта…

– Базы? Их что, несколько?

– Так точно, товарищ генерал, несколько. Объект на одной из них, остальные в резерве, в горячем резерве – объект может быть в любой момент перемещен на другую базу, где у нас нет агентов.

– Почему? Нужен отдельный приказ, я должен лично заботиться об этом?

– Никак нет, товарищ генерал, но специальный агент требует длительной подготовки, процедура не совсем отработано, поэтому большой процент брака – выживает один из сотни и лишь один из трехсот после этого может нормально соображать. Единственный агент сейчас на активной базе и в плотном контакте с объектом, почти в плотном. По крайней мере мы владеем ситуацией. Главное, чтобы они не обнаружили наш интерес к их работе.

– Тогда может их того, взорвать и дело с концом? Раз уж вы владеете… почти владеете ситуацией!

– Это не в наших интересах, товарищ генерал. Пусть работают, ищут. Как только они будут готовы взять м-м-м… предмет, ради которого все устроено, мы выйдем на перехват. Точечная операция, минимум потерь и затрат с нашей стороны. Вот тогда уже можно будет отреагировать на бескомпромиссное в государственных масштабах разворовывание народного имущества.

– Точечный удар… минимум потерь… меня, знаете ли, не интересуют подробности. Это ваши заботы, как именно вы добьетесь успешного завершения. Вы должны понимать, что для России нет ничего более важного, чем удачное завершение этой операции. Я считаю, что вы недостаточно ясно представляете себе всю важность данного события. Постарайтесь… нет, сделайте все возможное и невозможное, затребуйте для себя любые необходимые ресурсы, но выполните задание успешно.

– Товарищ генерал, я понимаю важность, я в полной мере осознаю ответственность поставленной передо мной задачи. Задание будет выполнено. Успешно выполнено!

– Хорошо. Список всех лиц причастных к заданию сегодня предоставить мне. Лично. И помните, полковник, после завершения операции всех лиц, принимавших в ней участие, с уровнем доступа выше первого тотчас же эвакуировать на базу 200. Я понятно выражаюсь?

– Но, товарищ генерал, как же так, ведь это лучшие кадры… мы не можем… нельзя рубить на корню… у них же семьи, дети. Сейчас не тридцать седьмой, чтобы вот так…

– Прекратите истерику, вы не институтка, чтобы позволять себе нервные припадки. Операция слишком секретная, чтобы допустить даже самую малую вероятность утечки информации. Война – есть война, сынок! Войны без потерь личного состава не бывает, а бабы еще нарожают! Так-то вот! Но… Разрешаю вам, лично вам, сделать купюры из этого списка. Нет, вы неправильно поняли – свой выбор отметите крестиком в общем списке. Я постараюсь сохранить этих людей для вас, но не более того.

– В настоящее время непосредственно в теме не так уж много людей, остальные простые исполнители. Я постараюсь не расширять круг лиц сверх необходимого без жестокой необходимости. Я… мы… мои люди сделают все возможное, чтобы выполнить задание Родины.

– Вот. Так уже лучше. Четко, понятно, без громких слов. Постарайтесь не опоздать! Успеха всем нам.

***

– Почта, сэ-э-р!

– Господи, Лукич, ну когда ты успел нахвататься этой дурацкой лондонской спеси? «Сэ-э-э-э-р»! Давно ли от господ отучился? И, будь любезен, скинь ты с себя эту личину дворецкого, сам же знаешь, в этом кабинете ушей нет.

– Как скажете, могу и к господам вернуться! Вы же знаете, Михаил Самуэльевич, для меня ваше слово закон. А конспирация никогда и нигде, знаете ли, излишнею не бывает.

– Знаю, знаю. Кроме того, знаю, что у тебя в кармане для меня удавочка на всякий случай приготовлена! Ха-ха-ха! Шучу, шучу, а ведь ты испугался! Признайся, Лукич, есть удавочка-то?

– У вас хорошее настроение, Михаил Самуэльевич, а новости, осмелюсь доложить, не очень веселые.

– Не обижайся, Лукич, но не грустить же мне, право дело. Скучаю я по России-матушке, не поверишь – так и хочется пройтись по березовому лесочку, вдохнуть чистого воздуха, родного воздуха. М-м-да, вот ведь не думал, что и меня ностальгия достанет.

– Вы же знаете, Михаил Самуэльевич, мы работаем над этим вопросом.

– В курсе, что работаете, только результата не вижу. Скоро меня в собственном доме уже травить будут вашими заботами. Что за новости?

– Наш французский информатор не вышел на связь, позднее его тело нашли на берегу Сены с пулей в голове. Может быть случайность, но, сами понимаете, в нашем деле случайностям нет места.

– Твои рекомендации?

– Предлагаю задействовать резервный вариант. Пора Гению отрабатывать вложенные в него деньги.

– А ты не боишься, что он попутно сожрет и нас? Ему это сделать пара пустяков. Жамкнет разок челюстями – прощай, Лукич, жамкнет другой – до свидания, Михаил Самуэльевич. Жути нет в душе, что монстра из клетки выпускаем?

– Есть опасение, как без того. Только дурак ничего не боится. На такой случай есть предохранитель – он в курсе, если что-то случится с вами, мной или еще некоторыми людьми, ему несдобровать.

– Вот с этого места поподробнее, что-то я не слыхал ни о каких предохранителях. По крайней мере, до сих пор не слыхал! Темнишь, Лукич?

– Никак нет, Михаил Самуэльевич! К чему вам эти подробности? Ваша светлая голова занята решением геополитических вопросов, а мы уж мелочами всякими озаботимся.

– Лукич, ты слышал приказ – отвечай, что за предохранитель?

– М-м-м… тут такое дело. Помните, вы недавно у дантиста были?

– Ну да, ты же и насоветовал! Так ты…?

– Вот-вот. В пломбочку небольшой датчик вмонтировали. Питается он от естественных источников – тепло, слюна, тоны пульса улавливает. Если вы, не дай бог, остынете случайно… – ну вы понимаете меня? – или слюна выделяться перестанет, то сигнал датчика прекращается. То же самое будет, если пульс выйдет за пределы безопасных значений – волнение странное, здоровье душевное нарушится или еще что подобное. Отсутствие сигнала вызовет срабатывание микрозаряда в мозгу нашего гениального партнера. Бум и нет башки, извините за подробности! Такая вот предосторожность. Будьте спокойны, Михаил Самуэльевич, датчик прошел все испытания, сбоев быть не может – космические технологии.

– А если я, к примеру, мороженное на зуб положу или лед из бокала к нему западет, как твой датчик сработает? Или ты же мне, подлец, сообщишь, что моя благоверная с негром спуталась, и я занервничаю невозможно, что тогда?

– Никак, реакция рассчитана на длительное и устойчивое пропадание сигнала.

– Мудришь, Лукич, мудришь. Впредь о таких «предохранителях» докладывать мне в первую очередь, а то в мою светлую голову придет геополитическая мысль убрать тебя подальше в тьму-таракань, и взять на твое место другого человечка. Как думаешь, не перевелись еще в вашем ведомстве дельные людишки, кого порекомендуешь на всякий случай?

– Михаил Самуэльевич! Отец родной! Виноват! Исправлюсь, не велите казнить!

– Ну-ну, Лукич, ты еще слезу пусти, так я и поверил в твое раскаяние. Ты же одним глазом слезу пускаешь, а другим мне в компьютер заглядываешь, знаю я вашу гэбэшную натуру. Иди, работай. Запускай резервный вариант, времени у нас совсем нет. Работай, полковник, сбоев быть не должно.

– Слушаюсь, Михаил Самуэльевич!

Дворецкий с выправкой отставного полковника вышел из кабинета хозяина. Михаил Самуэльевич проводил его внимательным взглядом, прикоснулся пальцами к правой щеке, за которой прятался отреставрированный зуб, и надолго погрузился в тяжкие думы.

Большие деньги, которые, казалось бы, должны были обеспечить ему и семье безоблачное существование, оказались ловушкой. Деньги притягивают деньги, но большие деньги тащат за собой власть. Сперва власть начинает тащить тебя на себя, как одеяло, чтобы твоими деньгами укрепить себя. Потом ты понимаешь, что это закончится тупиком и бедностью в лучшем случае, а в худшем тебя прикончат именно те, кто так нуждался в твоих деньгах.

Деньги меняют тебя, твою душу, твое окружение. Ты уже не можешь быть просто Мишей, приятным в общении мальчиком из небогатой семьи. Никто уже не засмеется искренне в ответ на твои шутки, потому что теперь каждая твоя шутка имеет тысячу подтекстов и может лишить кого-то денег, должности, жизни.

Деньги распоряжаются тобой, требуют гарантий своего прироста. Большие деньги нуждаются во власти. Если у тебя нет власти, то когда-то деньги смогут забрать другие. Те, кто перепишет закон, купит судей и свидетелей, совершит революцию.

И ты начинаешь тратить деньги, покупая взамен власть. Власть или ее атрибуты. Ты создаешь собственное маленькое государство с собой в качестве президента, царя, падишаха. У тебя своя армия, разведка и контрразведка, свои осведомители и убийцы. Власть зиждется на крови и костях. Чем больше того и другого, тем прочнее власть и любимее народом ее олицетворение – царь, президент, падишах. Ты наделен правом делить людей на друзей и врагов. В твоей власти казнить и миловать.

Есть ли предел у власти, видит ли бог, что творят создания его? Навряд ли, зачем ему это? Власть не от бога, ее придумал человек. Человек и ответит за свои грехи. Ответит, но потом, когда его жизнь земная прервется. А кто сказал, что мы собираемся помирать? Нет уж, мы еще поживем, мы еще потреплем врага за загривок. Мы еще посмотрим, кто будет жрать баланду из миски, а кто будет решать, кому можно топтать родную землю, а кому нет.

Беспокоит лишь жуткая нестабильность ситуации. Эти чертовы технологии заглядывания в чужие мозги, бр-р-р, жутко представить, что в этот самый момент, кто-то копается в твоей памяти, как в собственной кладовой. И ты ничего с этим сделать не можешь, это не жучки, которых можно обнаружить или подавить, это что-то дьявольское, мерзкое по своей сути и от того страшное даже для тех, кто якобы этим управляет.

Он подстраховался! Идиот! Гению не нужно меня убивать, чтобы завладеть моими деньгами – знания, информация, все, что раньше надежно пряталось в бронированных швейцарских сейфах и в шифрованных файлах, можно спокойно прочитать в голове того, кто этим знанием владеет. Если бы не острая нужда, Михаил Самуэльевич давно бы отдал приказ ликвидировать Гения, найти всех подобных ему и ликвидировать их тоже. Они угроза любой власти, потому что для них не существует понятия ТАЙНА. Но сейчас вопрос стоит жестко – или мы получим доступ к самым сокровенным тайнам или его получат заклятые враги.

Эта ТАЙНА должна принадлежать только одному человеку, иначе все теряет смысл. Кто владеет артефактом, тот владеет миром – так сказал Гений. Михаил Самуэльевич, вспомнил его улыбку и тон, которым он произносил эти слова – за одно это Гений подлежал немедленному уничтожению. Если бы не проклятое «но» – без него как без рук. Только он может отследить перемещение артефакта, только он может защитить его от прочих желающих владеть им, только он владеет этой проклятой технологией, которая не дает спокойно спать Михаилу Самуэльевичу с самого начала сверхсекретной операции.

«Артефакт, это ключ к сознанию всего человечества, – нагло улыбаясь, снисходительно пояснял Гений. – Для того, кто умеет с ним обращаться, – Гений сделал легкую паузу, намекая на себя, – он бесценное сокровище! Для всех прочих не более, чем кусок камня. Без меня вам с ним не справиться, Михаил Сауэльевич, но… я не умею управлять миром, – он расхохотался, довольный собственной шуткой. – Михаил Самуэльевич, я вам не враг, вы уж поверьте мне на слово. Только я могу управлять артефактом, но мы нужны друг другу, чтобы управлять человеческим стадом.»

Тогда Михаил Самуэльевич только покачал головой, не зная, что сказать. Его переполняли страх и ненависть, но более всего он опасался, что Гений с его способностью залезать в чужие мозги без спроса, считывает в этот момент его состояние. Считывает и продолжает нагло улыбаться ему в глаза, упиваясь собственной властью.

Люди одержимы властью, дай самому доброму человечку в руки безграничную власть и он первым делом уничтожит всех злых людей, затем тех, кто может стать злым человеком, следом уйдут в небытие все, кто мешают человеку быть добрым. Власть и кровь неразлучны – смерть стоит на страже власти, охраняя того, кто приносит ей богатые жертвы. Как долго я буду тебе нужен, Гений?

До последнего момента Михаил Самуэльевич надеялся, что деньги могут все. Достаточно подкупить нужных людей или заплатить другим людям, которые уберут мешающих людей и цель будет достигнута. Но деньги потрачены, а результат нулевой. Ключевой агент мертв, французский генерал покончил с собой, забрав в могилу тайну местонахождения артефакта и мы снова у разбитого корыта. Волей-неволей придется задействовать Гения, хоть и чертовски не хочется. Опасная затея, смертельно опасная и безумная, как и весь наш мир. Мир, который будет принадлежать тому, кто подчинит себе артефакт. Можно ли доверять Гению?

Поживем-увидим! Михаил Самуэльевич помотал головой, отгоняя наваждение, потянулся до хруста в суставах и продолжил рассмотрение текущих документов на экране ноутбука. Пока человек жив, он надеется на лучшее. Когда человек перестает надеяться, ему и жить не зачем.

***

Я попытался сконцентрироваться. Клиент вошел в дверь, оглянулся направо, кивнул девушке, девушка улыбнулась и манерно протянула руку, как для поцелуя. Он легонько потряс ее пальчики, приветливо улыбнулся и сделал комплимент: «Если бы моя секретарша позволила себе быть такой же красивой, мне бы пришлось жениться в четвертый раз!» Поцеловал пальчики и тотчас же отвернулся от девушки, потеряв к ней всякий интерес. Неторопливо оглядел помещение. Затем шагнул к правому столу и указал пальцем на календарь, стоящий на столе. Обернулся к переводчику и задал какой-то вопрос.

Стоп. Ерунда. Кадр за кадром мелькают на мониторе, запись прокручивает сцену скрытого наблюдения реальной жизни клиента, но ни малейших следов синхронизации не заметно. Такое впечатление, что я сам придумал весь этот бред, а не наблюдал его собственными глазами только что в виде отражения в настенном зеркале. Уж так получилось, пришлось спецам ловить изображение хотя бы в такой позиции, ближе подобраться не смогли. Мне, по большому счету, без разницы – в зеркале, так в зеркале. Лишь бы…

Опять стоп. Тормоз, идиот, полный тупица. Отражение! Ты все делаешь наоборот, отсюда и сбой. Все сначала, играем от вешалки, как любил говаривать Антон Павлович. Отрази его жестикуляцию, мимику, движения по комнате до зеркального. Расслабился, воспарил на лаврах, привык с первого раза раскалывать клиентов. Хорошо, что сейчас ты один в своей комнате, и некому подивиться твоей тупоголовости. Работай, работай!

Есть контакт! В голове замелькали туманные образы. Клиент явно не думал во время визита именно об этом месте. Он протягивает руку девушке, а перед его внутренним взором всплывает совсем другая женщина, пожилая, обрюзгшая с оплывшей фигурой. Она сердито смотрит на клиента и шепчет: «Пауль, ты снова испачкал одежду, паршивец! Я не пущу тебя гулять всю неделю и ты будешь по три часа стоять с молитвенником на коленях, чтобы замолить свои грехи перед Господом!» Она сует к его губам свою вялую безжизненную ладошку, обтянутую пергаментом высохшей кожей и ждет, пока он ее поцелует. Потом этой же ладошкой дает ему подзатыльника, отправляя в свою комнату.

Это конечно интересно и психологи обязательно добавят в его досье новую страничку, но я ищу не это. Дальше, дальше, усиливаем синхронизацию. Он поворачивает голову и при этом наклоняет ее, словно прицеливается для выстрела. Туманный образ старушки смазывается и исчезает под напором эмоционального всплеска.

Календарь на столе. Изображен мужчина, с довольной улыбкой указывающий на новенький Мерседес. На заднем плане дом бизнесмена средней руки. Картинка прямо на глазах покрывается красным муаром, желтеет, словно от огня и в ней появляются рваные пробоины, точно кто-то стреляет по календарю из пистолета. Точнее не по всему календарю, а именно по мужчине. Это враг, враг, убить, разорвать, сжечь! Умереть не встать, вот это эмоции, а по виду не скажешь – мило улыбается, что-то говорит, смеется заразительно в ответ на шутку. Только под этой оболочкой тюфяка и Гурвиника скрывается Ненависть с большой буквы. Чем-то этот человек с календаря его задел или похож на его кровного врага. Отметить, чтобы проверили подноготную типа с календарика, возможные связи и прочее – это не моя работа, пусть аналитики чешутся.

Очень интересно, но все равно не то. Он пьет вино из высокого узкого бокала. Вино светлое, скорее всего сухое. Бутылка, где бутылка? Черт! Официант, услужливо вынырнув из-за спины, аккуратно, но быстро наполняет бокалы и исчезает из поля зрения клиента. Хотя это не фатально. Клиент делает глоток, я буквально ощущаю, как прохладное вино скользнуло по языку в рот. Он смакует его вкус, перекатывая по языку, проглатывает и просит показать бутылку. Вот он – момент удачи! Клиент то знаток, ценитель, знал бы он, чего ему будет стоить любовь к изысканным винам. Любого коллекционера можно «поймать на интерес», в этот момент они становятся открытыми, как стеклянный дом. Их мозг взрывается образами любимых «фантиков», каждый из которых, в свою очередь, обрастает массой сопутствующих картинок.

Официант протягивает бутылку клиенту, демонстрируя ее форму и главное этикетку. Мсье, это ваша удача! Божоле, Франция! Никогда не пил сам, но вкус нравится, ухмыльнулся я собственной шутке.

Французы – удивительная нация. Только во Франции могла появиться особая «винная диета», как средство борьбы с остеопорозом (нехваткой кальция в костной ткани). По этой теории всего-то нужно выпивать по два стакана вина каждый день, но непременно в определённой последовательности – один день только бордоское, на следующий – только бургундское, и так до тех пор, пока организм не придет в норму. Считается также, что вино укрепляет память, а ежедневный стакан красного бордоского существенно уменьшает риск старческого слабоумия и болезни Альцгеймера.

В подтверждение этим высказываниям приводятся весьма убедительные и тем более весомые доводы, чем дольше эту винную «диету» соблюдают. В нашей родной российской интерпретации легкие французские вина заменены водкой с перцем, которая универсально лечит от всех болезней. Или вылечишься или забудешь, чем болел.

Итак, мы знаем вино! Мы можем «уточнить» вкус, ощущения. Концентрируемся – есть контакт! Отодвигаем в сторону «фантики». Имея столь прочную синхронизацию, можно самому «шагать» по сознанию и памяти клиента в нужную сторону. Отстраиваемся от текущих ощущений и зрительных образов клиента – меня не интересует, что он делает или думает в настоящем времени. Моя цель находится на неделю раньше и за три тысячи километров от его нынешнего местопребывания.

Откручиваем ленту памяти назад. В этот момент у клиента создается впечатление, что он сам вспоминает нечто забытое, хотя при достаточной подготовке оператора для него это будут лишь мимолетные образы, не оставляющие следов в сознании. А следы нам не нужны, мы не для того в его мозгах ковыряемся, чтобы он задумался, чего это вдруг ему так часто стал вспоминаться какой-то определенный эпизод из его жизни. Скользнули серой рыбкой в мутной водичке воспоминаний, крутнулись в нужном месте, схватывая разом все детали увиденного, и бегом к солнышку, прочь, подальше.

Процесс этот, к слову сказать, не такой быстрый и приятный, как описывается. Причудливы пути воспоминаний, напоминают по своей топографии город, выстроенный сумасшедшим архитектором в состоянии глубокого похмелья. Дорога дальняя, значит, есть время немного расслабиться, распустить галстук, не теряя, правда, «картинки».

Моя профессия… Господи, какая профессия? К нашему занятию это слово вряд ли применимо. Профессия – это что-то весомое, значимое, нечто, имеющее историю, то, чему можно научить молодых. То, чем я занимаюсь, лучше назвать шаманством, колдовством, искусством на худой случай.

Когда я в первый раз заметил, что умею делать это? Трудно вспомнить. В садике? В школе? Нет, тогда я не мог связать свои удачные ответы на уроках с умением прочитать их в головах своих одноклассников, я считал это чистым везением. Не дурак, да и в учебники иногда заглядываю, говорил я сам себе.

В институт поступить не удалось, понадеялся на везение, а его-то как раз и не оказалось под рукой. Мне бы задуматься, почему в школе везло всегда, а на экзаменах в институт провалился. Что изменилось? Все изменилось! В классе сидело тридцать мальчишек и девчонок, усиленно думающих о том вопросе, который тебе задала учительница, кто-то читал в этот момент учебник, другие напрягались, вспоминая прочитанное дома. Тебе оставалось только зачерпнуть из этого океана нужных тебе знаний малую толику, чтобы получить свою пятерку. А на экзамене каждый думает о своем билете, у него свои вопросы, тут везения мало, да и способности читать чужие мысли мало, особенно когда особо не обучен это делать.

Как результат вылетел с треском на первом же экзамене, устроившись в этот же институт старшим помощником младшего лаборанта. И дальше бы жил не тужил, если бы не зоркие товарищи по работе, которые всякий раз недовольно морщились, играя с тобой в карты или шахматы. Я отшучивался, упирая на везение, но приклеившееся, как банный лист прозвище «Вольф Мессинг» льстило самолюбию. Девушки строили глазки, загадочно улыбались, присылали записки с одним и тем же вопросом: «Сеня, а что я сейчас думаю о тебе?» Я честно подписывался на свободном месте: «Ты красивая и умная. Хочешь сходить со мной в кино!»

Всем писал одно и тоже, и всякий раз получалось, что я угадываю их сокровенные желания. Господи, ну а какие еще желания могут быть у девчонок при виде существа овеянного тайной? Не сам же я их привлекаю. Что во мне вообще можно найти привлекательного? Худой и длинный, как жердь, волосы пегие вылинявшие, стриженные под полубокс. Глаза не волшебно голубые и не таинственно карие, обычные серые глазки, подслеповато щурящиеся на мир. Зрение ни к черту, но дешевые панты не дают носить очки, перед девчонками неудобно. В секциях и сектах не замечен, характер неровный, как дорога до села Игуменка, поговорить с девушками могу разве что о погоде и производственных планах. Одним словом, если бы не прозвище черта с два на меня девчонки внимание обращали. Оказалось, что не только девчонки, и не просто обращали внимание, а взяли на заметку и тщательно записывали все случаи моих «откровений».

Перестройка, етить ее в коромысло, подняла много тины со дна, всколыхнула болото, открыла дорогу шарлатанам и любителям погреть руки на чужих деньгах. Не остались в стороне и спецслужбы, торопливо запускающие один за другим проекты разной степени бредовости – деньги халявные сами в руки текут, обосновывай и забирай! В борьбе с потенциальным противником все средства хороши, самые бредовые идеи способны воплотиться в металле. Все, из чего можно извлечь хотя бы тысячную долю преимущества над противником, должно приниматься во внимание и разрабатываться. Пусть страна ест макароны и ждет коммунизма, наша задача предотвратить возможность войны. Не больше и не меньше.

Энтузиасты телепатии с уверенностью идиотов штурмовали неприступные тайны человеческого сознания, уподобляясь Эдисону, последовательно перебравшему десять тысяч способов изготовления нити накаливания. Но Эдисон хотя бы знал, что именно он хочет достичь, ему требовались определенные физические параметры. В области человеческого сознания наука скромно топталась у порога, не имея не только приборов, но и представлений о том, что именно этими приборами нужно измерять. По этой причине энтузиазм расходовался впустую, пар выходил, а паровоз познания так и не желал трогаться с места.

Даже мой знаменитый тезка не оставил после себя наследников своих уникальных способностей – он был величайшим сенсом, но не знал природы своего таланта. Он не был сенсом в том смысле этого слова, какое вкладываем мы сейчас. Он умел чувствовать общий настрой, читать мысли текущего момента, мог улавливать смысл могучих эманаций сознания миллионов человек, чтобы уверенно сказать – война будет и будет очень скоро, более того, это произойдет именно так, как произошло.

Он мог это узнать, почувствовав единый настрой сотен тысяч солдат и офицеров, тайно накапливающихся на границе с СССР. Он стоял у истоков, но не шагнул дальше. Не сумел или не захотел? Может быть, его испугала перспектива, которая открылась ему в очередном предвидении? Он мог почувствовать, как свора голодных псов, смотрит налитыми кровью глазами на него, ожидая, когда же он научится вскрывать чужие мозги, как консервные банки. Никто не узнает причины, по которой величайший из существовавших сенсов не переступил границы дозволенного человеку. А мы переступили!

Не знаю, как бы сложилась моя жизнь дальше, но однажды все изменилось. Все изменилось слишком быстро и против моего желания. Меня извлекли из жизни в буквальном смысле этого слова. Однажды я пошел на работу и больше меня никто не видел, потому что по дороге меня сбила машина. Я услышал визг тормозов, потом удар, толкнувший меня на асфальт, женский пронзительный крик: «Человека задавили-и-и-и!», и мир окунулся во тьму.

Через некоторое время я очнулся в больнице, узнав, что несколько дней назад я едва не погиб. Не от медперсонала узнал, вежливые они, обходительные, но странно немногословные. И не от соседей по палате, не было у меня соседей в просторной палате. В палату вошел солидный мужчина в белом халате, накинутом на костюм, с тонкой папочкой в руках. Я напрягся, почуяв в нем следователя, лихорадочно вспоминая, нет ли моей вины в том ДТП? Может, я на красный свет дорогу переходил, и виноват по всем статьям? Вдруг водитель вовсе погиб из-за меня дурака, а я вот лежу себе живой и почти здоровый? Я стремительно накручивал ужасы на свою голову, меняясь в лице столь стремительно, что посетитель обеспокоился?

– Семен Петрович, не волнуйтесь вы так! Я пришел с вами побеседовать, просто побеседовать по душам, это неофициальная встреча.

Как мне сказали там, – он показал пальцем на входную дверь, – со здоровьем у вас относительно нормально, говорить с вами можно. Не возражаете?

Я помотал головой, соглашаясь, хотя и не чувствуя в себе ни малейшего желания разговаривать со следователем. Ощущая в нем некую гадость, которую он готовится на меня вывалить. Он присел на стул рядом с кроватью, глядя на меня чуть ли не с умилением. Потом подобрался разом и начал разговор.

– Вы, Семен Петрович, человек уже взрослый, мужчина к тому же, поэтому, если не возражает, я не буду ходить вокруг да около, и сразу перейду к делу.

Я снова кивнул, как китайский болванчик, всем сознанием чувствуя накатывающуюся от следователя тяжелую мрачную волну ужаса. Ужаса, который вот-вот должен обрушиться на меня, неотвратимо, как поезд, как ураган. Не хочу, не надо… но… я же мужчина!

– Понимаете, Семен… можно я вас по-простому Сеней звать буду, уж больно вы молоды для Семена Петровича? – его губы изобразили добродушную ухмылку, но глаза смотрели цепко и холодно.

– Капитан Иванов. Иван Иванович, такая вот простая русская фамилия, – пошутил следователь, демонстрируя мне красную книжечку с золочеными буквами.

– Ситуация, Сеня, получается следующая, – он раскрыл папочку, нацепил на нос очки с увеличивающими стеклами и разом стал похож на бухгалтера, собравшегося подвести баланс, посчитать дебет с кредитом. – Пока ты без сознания в больнице валялся, с твоими родителями случилась неприятная история. Предупреждаю сразу – история архинеприятная, но ты мужик, поэтому держись. Убили их, Сеня, зверски убили, обоих и сразу. С виду ограбить квартиру хотели, тут старики твои проснулись, ну их и того… Вот фотографии с места преступления.

Он выкладывал мне в руки цветные фотографии, в подробностях живописующие ужасное преступление. Квартира родителей, моя квартира, но все в ней ужасно чужое и страшное. На полу в лужах крови мои родители, я узнаю их черты. В квартире все перемешано, ящики шкафов вывернуты на пол, матрацы и подушки взрезаны, книги свалены с полок. Все укладывается в картину ограбления и вынужденного убийства, вот только…

– Понимаешь, Сеня, все укладывается в картину ограбления и вынужденного убийства. Вот только, признайся, как на духу – было ли в квартире нечто настолько ценное, чтобы ради этого убили двух человек, повесили на себя мокрое дело? Правильно! Мы также рассудили, что не было. Тогда вопрос – зачем они это сделали? У тебя есть свое мнение по этому вопросу?

– Нет, – едва сумел выдавить я, потрясенный случившимся.

– Случай сложный, следов никаких, поэтому у нас есть к тебе предложение. Надеюсь на твое понимание и желание сотрудничать с органами. Очень надеюсь, знаешь ли. По нашим данным… за тобой отмечен некий дар, способность, умение, называй как хочешь, но ты, Семен Петрович, умеешь читать чужие мысли.

– Вы с ума сошли, это вам к чему? Вы понимаете, что у меня только что убили родителей? Какие к черту мысли? Скажите, кто это сделал и до суда они не доживут, – пообещал я, чувствуя зарождающуюся в глубине души холодную ярость.

– Вы не поняли, Семен Петрович, именно к этому я вас и призываю – вы должны помочь следствию найти убийц ваших родителей, – следователь почему-то перешел на вы.

– Как?! Выдумки все это, случайность, везение!

– Все может быть. Но мы поможем. Есть соответствующее оборудование, препараты, технологии. Можно усилить, развить ваши способности таким образом, что вы сможете найти убийц ваших родителей. Со своей стороны можем гарантировать всяческую поддержку. Силовую, материальную, какую скажете. Предлагаю союз – мы помогаем вам в поиске преступников, взамен вы помогаете нам решить некоторые наши проблемы.

– Извините, я думал, что разговариваю с работником милиции, а вы, похоже, из этих… из фантастов! – мне противно было слушать этот бред. – Не можете найти преступников, так и скажите! К чему этот балаган? Вам доставляет удовольствие предлагать мне явную чушь, вместо того, чтобы признаться – мы не можем ничего сделать? – куда подевался мой трепет перед лицами облеченными властью, с весомыми красными книжечками, с лампасами и командным голосом. Меня бесило его тупое упорство.

– Семен Петрович, для начала давайте успокоимся! С чего вы взяли, что я из милиции? Сами придумали? Я вам такого не говорил, из моего звания это не следует, так что насчет того, что именно мы обязаны искать преступников, вы заблуждаетесь. Это, во-первых.

– А, во-вторых? – с вызовом переспросил я. – Скажете, что вы майор Перепеленко из восьмого управления ФСБ? – зачем-то ляпнул я в запале.

– А, во-вторых, заметьте, это не я вам сказал. Можете убедиться! – он подал мне удостоверение в развернутом виде.

Я тупо переводил взгляд с удостоверения на его лицо и обратно, пытаясь соединить воедино обрывки ускользающих мыслей. Этот тип специально солгал вначале, чтобы доказать мне самому, что… я умею читать мысли? Они, в самом деле были уверены, что я умею это делать! Я могу раскрыть преступление… найти убийц… у меня есть такая возможность!

– Согласен! Что нужно сделать? – осознав возможность, тотчас же согласился я. Чем быстрее мы начнем, тем раньше я смогу раздавить этих тварей. Не знаю – научусь, не могу – разорвусь, но сделаю.

Достаточно быстро я убедился, что поиски убийц не главная задача нашего сотрудничества. Такой задачи даже в принципе не ставилось. Никогда! Кроме желания развить мои способности у них ни-че-го не было! Наступил момент, когда я принял решение уйти, бросить это безмозглое занятие, вернуться к нормальной жизни. Боль утраты притупилась, преступники казались недостижимыми, безнадежность плутания в темноте становилась все более очевидной. Но выяснилось, что пути назад нет.

В той самой злосчастной аварии я погиб. Погиб для всех близких и знакомых. Более того – был похоронен и вычеркнут из жизни в бюрократическом понимании этого слова, меня не стало, как единицы учета населения. Мне очень убедительно сказали, что так надо. Надо для Родины, для безопасности сотен миллионов простых людей, которым угрожает смертельная опасность.

Вы понимаете, говорили мне, что мир нестабилен, что мы постоянно балансируем на грани третьей мировой войны? Неужели вы не захотите помочь своей Родине в очень важной и ответственной работе? Работе настолько секретной, что связь с внешним миром для вас исключается! Для внешнего мира вы должны исчезнуть, умереть, прекратить существовать.

Вспомните Штирлица, разве это не пример для подражания? У вас есть реальный шанс встать в один ряд с великим народным героем, правда без огласки и шумихи. В этом деле самое главное уберечь секреты от чужих глаз и ушей. Так надо, сказали мне и показали материалы, убедительно свидетельствующие, что меня уже нет в этой жизни.

Я читал собственный некролог и плакал как ребенок, разглядывая красочные фотографии с места ужасной автокатастрофы, в которой «погиб и сгорел». На всякий случай мне дали почитать проекты некрологов и показали фотографии различного рода «несчастных случаев» с участием моих близких, которых никто не убивал. Меня подставили, тупо, в лоб, как идиота. Я мог элементарно проверить все это, сходить домой и убедиться. Убедиться, что мне врут, нагло врут, понимая, что я не пойду, и не проверю.

Меня предупредили, что в вопросах государственной важности личное уходит на задний план. Если понадобится, то все, показанное на смонтированных фотографиях станет реальностью. Предупредили на всякий случай, чтобы я осознал – для меня нет дороги назад и нет возможности стоять на месте, тупо дожидаясь, пока ко мне потеряют интерес. Я должен сотрудничать активно, творчески, чтобы эти несчастные случаи однажды не стали явью. Они не пугали, не светили лампой в лицо, не вгоняли иголки под ногти – очень вежливые люди в штатском уговаривали меня выполнить долг перед Родиной.

– Ты мог отказаться, – возразил мне внутренний голос.

– Чтобы он, да отказался? Его помани морковкой, он и побежит, хвостом помахивая, – вступил в свару другой голос.

Явились, не запылились. Представьте, что вы пригласили в гости любимую девушку и рассчитываете на ужин при свечах, а она заваливается с кучей родственников, и ведет себя так, словно это уже ее квартира.

– Я несколько занят, чтобы выслушивать ваши нотации, – мысленно буркнул я своим вечным спутникам, оптимисту и пессимисту. Меня грела светлая тоска по безвозвратно ушедшему беззаботному прошлому, а тут вваливаются без приглашения, хамят, как торговки на вокзале.

– Чем именно, позвольте спросить, ты занят? – хором заорали оптимист с пессимистом.

– Он думает, что можно все изменить! – восхитился оптимист, – Давай, Сеня, так держать! Верным путем идешь, товарищ!

– Ничего он не думает, вату катает, сопли жует, в собственную жилетку плачется! Одиноко ему, печально! Тьфу, размазня! – раздраженно буркнул пессимист.

Да одиноко, да печально, а к кому, извините за назойливость, мне обратиться со своими проблемами?

– Куратору пожалуйся, – посоветовал доброхот-оптимист, – он тебе пустого не насоветует, командир как-никак, а значит отец солдату.

– Кто отец? Этот конь в пальто, которого он отродясь в глаза не видел? Этот солдафон – упал-отжался? Ой, уморил! – загоготал пессимист.

Прав он, не буду я куратору жаловаться, потому как должен жизни своей радоваться, от доверия светиться радостно, и жизнь свою положить любимой Родине служа. Только в курсе ли та Родина, что я тут под землей ради нее загибаюсь? Иногда сомнения подкатывают непонятные, грустно становится, но ничего, затянем потуже ремешок на сердце и дальше служить. А сердце тревожится, мается, потому как помнит оно милых ему людей. Только смысла нет в той памяти, поскольку секретность превыше всего, превыше любви и памяти.

Мы изгои, которых никто не изгонял. Мы боги, которым никто не поклоняется. Мы сила, прикованная к скале страшными клятвами и жизнями наших близких. Нас не должно быть, но мы есть и нас нашли.

Мы психосенсы, то есть люди, которые слышат мысли других людей. Мы нужны всем, но никто не хочет находиться с нами рядом. Нас боятся больше чем чумы и смерти. Боятся за то, что мы можем узнать ВСЕ, что вы думаете, думали и даже собираетесь подумать, но еще не оформили в ясные сознательные образы.

В умелых руках мы страшное оружие и поэтому первыми до нас добрались именно те, кто имеет власть, желает власти большей, маскирует это желание заботой о людях, Родине и ее процветании. Нас нет, хотя мы есть и работаем, погружаясь по уши в дерьмо чужих мыслей.

Я говорю МЫ, но о существовании прочих сенсов могу только догадываться. До сих пор я работаю в гордом одиночестве, как Робинзон на необитаемом острове. Нет, хуже, чем Робинзон. Он мог по-го-во-рить! Да, да, поговорить о том, что его мучает с другими людьми, хотя бы и через много лет одиночества. А с кем я могу поделиться своими мыслями, ощущениями, надеждами, переживаниями? Кто меня поймет? Все, кто знает о моих способностях, только смотрят с завистью и мечтают когда-либо научиться тому же. Они еще не знают, что этому научиться нельзя, потому что это даже не талант, это уродство организма!

***

Стоп, хватит предаваться терзаниям, мы у цели. Серая безликая комната, освещенная тусклым светом уличных фонарей. Он не включает свет, ему не хочется обнаруживать свое присутствие именно в этой комнате. Поэтому он осторожно двигается в полутьме от двери в сторону камина, стараясь не задеть ничего из предметов, сделать как можно меньше шагов по мягкому персидскому ковру. Он чутко прислушивается к тишине, его беспокоит эта тишина, хотя должна радовать.

В комнате нет никого, и никто не помешает ему спрятать артефакт в сейф. Сейф! Именно его мы ищем, нам нужен код сейфа, ловушки и прочие сюрпризы, оберегающие артефакт. Артефакт без имени, без названия. Самая желанная награда всей нашей работы, по крайней мере, так утверждает мое начальство. Никто не знает, или притворяются, что не знают какова природа артефакта и почему он так нужен нам. Партия не обязана все объяснять. Сказано нужно, значит так нужно и баста!

Я его не увижу, артефакт спрятан в футляр из многослойного материала, блокирующего практически все виды излучений, которые могли бы нанести вред артефакту. Я не увижу артефакта – так сказал куратор, – и не должен хотеть увидеть. Моя задача определить местоположение сейфа, код доступа и ловушки. Меньше знаешь, крепче спишь – хорошо сказано, хотя и глупость.

Я не могу знать меньше, чем мой подопечный. Я не просто путешествую в его памяти, как беззаботный турист, фланирующий по набережной. Я впитываю в свое сознание все, что он осознает и даже то, что он еще не осознал. Все это проявляется на фотобумаге моего сознания и складывается в хранилища активной памяти.

Активной, значит непрерывно тревожащей меня своим содержимым. Представьте, что у вас в заднице торчат тысячи заноз, и не дают вам возможности присесть или прилечь, чтобы хоть немного расслабиться и отдохнуть! Представили? Так вот – это жалкое подобие того существования, на которое мы обрекаем себя, погружаясь в чужую память.

Мы не можем по своей воле летать над миром и проникать в сознание любого человека. Телепатия, в том виде как ее представляли энтузиасты-ученые, полный бред. Для проникновения нужна абсолютная синхронизация двух сознаний, подстройка одного под другое. Недаром феномен передачи мыслей на расстояние регистрировали исключительно между близнецами и очень близкими людьми. Сознательно передать или прочитать мысли без настройки на приемник в принципе невозможно. Очень небольшое количество людей обладает врожденной способностью к настройке. И еще меньшее количество из них специально обучены эффективно использовать свои способности.

Для настройки нужен зрительный, телесный, обонятельный, осязательный контакт с клиентом. Потом приходит опыт, с каждым проникновением ты становишься богаче чувствами, образами, умеешь представить себе нужное без непосредственного контакта. Опыт становится твоим богатством, кладом, сокровищем. Только это богатство напоминает содержимое бочки ассенизатора – чем богаче улов, тем ароматнее содержимое.

Мы не можем проникнуть в сознание любого, но те, в кого мы когда либо проникали, становятся нашими. Контакт уже нельзя нарушить. Они становятся частью нашего сознания. Представьте себе огромный экран, на котором выведены тысячи маленьких движущихся картинок с цветом, запахом, ощущениями. Где-то среди этих картинок одна твоя. И ты стараешься, судорожно цепляясь скрюченными щупальцами воспаленного сознания, не потерять своей картинки, не раствориться среди прочих, не стать медузой.

Новый кадр. Нерешительность закончилась. Клиент уверенно подходит к правому краю камина и нажимает на декоративную чугунную собачку, потом поворачивает один из фрагментов облицовки. Камин, точнее его массивная передняя часть, легко и беззвучно отъезжает влево. За тускло мерцающей зеленой завесой видна массивная дверца сейфа.

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

«… Вечер в конце июня. Со стола на террасе еще не убран самовар. Хозяйка чистит на варенье ягоды. Др...
«… И мы сидели, сидели в каком-то недоумении счастья. Одной рукой я обнимал тебя, слыша биение твоег...
«… В декабре того же года пароход Добровольного флота «Саратов» шел в Индийском океане на Владивосто...
«– А я, господа, в первый раз влюбился, или, вернее, потерял невинность, лет двенадцати. Был я тогда...
«… Но вот однажды … кто-то постучал в дверь моей прихожей. Я крикнул: кто там? – но ответа не послед...
«… Чиновник казенной палаты, вдовец, пожилой, женился на молоденькой, на красавице, дочери воинского...