Хаосовершенство Панов Вадим

– Что с самим столбом? – поинтересовался Кирилл. – Я от физики далек, но мне кажется, поднять его непросто.

– Идея есть. – Рус почесал в затылке. – Немного «сырая», но…

– Отличная идея! – Ганза допил пиво и немедленно открыл новую банку. – Я проверил расчеты и даю голову на отсечение, что твоя конструкция сработает как надо.

В присутствии Грязнова гении, не желая расстраивать заказчика, старались демонстрировать «взаимопонимание».

– Но как мы убедим руководство Станции возвести в Энергоблоке новую конструкцию? – кисло осведомился Чайка. – Боюсь, на это даже лоббистских усилий Пэт не хватит.

Патриция была внучкой Романа Фадеева, владелицей транснационального финансового монстра «Фадеев Group», что делало ее если не хозяйкой Станции, то уж точно одним из главных ее акционеров. Именно Пэт должна была доставить на строительство Чайку и Руса.

Однако вопрос Ильи касался других материй, а потому ответил на него Ганза.

– Руководство Станции – это я, – расхохотался лохматый. – Во всяком случае, научное руководство.

– То есть ты скажешь, и Мертвый построит? – недоверчиво прищурился Чайка.

– Он не понимает и трети того, что я говорю. Скажу, что возникла необходимость в новой конструкции, – и он построит, – убежденно отозвался Ганза.

И залпом допил пиво.

Первый этаж личного ангара Рустама был загроможден оборудованием не меньше, а может быть, даже и больше, чем подвал. Помимо рабочих станций и электронных приборов, здесь стояли станки, на которых Лакри лично вытачивал некоторые из нужных ему деталей, и испытательные стенды. А также диван с парой кресел для отдыха и холодильник для пива. Довершала картину свалка в дальнем углу, которую Рус иронично называл «оперативным складом» и в которой можно было обнаружить все, начиная с карданного вала и заканчивая миниатюрным чипом.

В последнее время Лакри появлялся на первом этаже редко – работа заставила его переместиться в подвал, и верхний уровень поступил в единоличное владение Матильды. Сюда она приезжала после Университета, здесь занималась, ожидая, когда Рус освободится и они отправятся домой. Здесь принимала гостей – ту же Патрицию – или, как теперь, развлекала не допущенных на совещание спутников Кирилла. Сегодня таковых было двое: Филя Таратута, исполняющий при Грязнове роль «бухгалтера на все руки», и Олово, слуга-телохранитель. И если второй предпочитал помалкивать, то Филя привычно разливался соловьем, благо Матильду он знал с пеленок и мог без стеснения затронуть любую тему. Впрочем, стеснения он не ведал и при общении с совершенно посторонними людьми.

– Нет, – ответила Матильда на заданный только что вопрос, – управлять мотоциклом я не научилась.

Помимо всего прочего, Рус возглавлял байкерский «вагон» «Warriors of the Swamp» и был известен в этом качестве не меньше, чем гениальный инженер. С мотоциклом Лакри управлялся великолепно, а потому неумение и нежелание Матильды оседлать железного коня вызывало у Таратуты естественное непонимание.

– И какова же causa causarum?[2] У тебя такой учитель под боком.

– Не мое.

Ответ вызвал очередную улыбку:

– Ultra posse nemo obligatur[3], да?

– Да, – кивнула Матильда.

Она училась на медицинском факультете Университета, а потому понимала большую часть цитат «бухгалтера на все руки».

– Эх, солнышко, да кто из нас знает, что его, а что нет? И кем бы мы стали, если знать… – Филя локтем толкнул задремавшего в кресле Олово: – Скажи?

– Что? – поинтересовался тот, не открывая глаз.

За разговором слуга не следил.

Одетый в традиционные для себя рубаху с широким воротом, шаровары и расшитые восточным орнаментом тапочки, Олово не привлекал бы внимания, не покрывай его тело и бритую голову черные узоры татуировок, оставляющие чистым лишь невыразительное лицо. Они придавали слуге мистический ореол.

Ждать и отдыхать Олово предпочитал, погрузившись во внутренний космос, а потому, оказавшись в ангаре, тут же уселся в кресло, взял на колени старинного знакомца – местного рыжего кота по кличке Козявка – и дремал, почесывая довольную животину за ухом.

– Что?

– Я спрашиваю, кем бы ты стал, если бы знал, кем должен стать?

Неожиданный вопрос заставил и Олово, и Козявку недоуменно вытаращиться на Филю. Матильда прыснула смехом.

– Что?

– Si tacuisses, philosophus mansisses[4].

Таратута важно поправил лацкан замызганного пиджака, машинально покосился на древний портфель, который всегда таскал с собой, – имущество по-прежнему стояло около дивана, – и вновь принялся пытать Матильду:

– Рус тебя бьет?

На пухлой физиономии возникло участливое выражение, и лишь очень внимательный наблюдатель смог бы догадаться, что Филя шутит.

– Пусть только попробует, – грозно пообещал не оценивший юмора Олово.

Матильда находилась под покровительством слуги, что гарантировало гипотетическим обидчикам весомые неприятности.

– Господи, я ведь не тебя спрашиваю, – всплеснул руками Таратута. – Занимайся скотом.

– Котом.

– Тебе виднее. – И вернулся к девушке: – Бьет?

– Филя, с чего такая глупость?

– Ну, байкер и все дела… Я где-то читал, что у них это in rerum natura[5]. Нажрется пива, и давай кулаками махать.

– Не наш случай.

– То есть у вас любовь?

– Самая настоящая, – твердо подтвердила Матильда.

– Повезло… – Филя попытался погладить Козявку, но не преуспел, убрал руку, среагировав на продемонстрированные когти, зевнул, посмотрел на часы, прислушался и, услышав топот на лестнице, удовлетворенно хмыкнул: – Кажется, закончили.

Патриция покинула подвал первой, упорхнула, сказав, что хочет поговорить с Матильдой. Ганза и Чайка ушли следом, на ходу продолжая обсуждать особенности предложенной механиком конструкции. А вот Рус задержался.

– Кирилл! Я должен с вами поговорить.

– О чем?

Грязнов, который только собрался выбраться из-за стола, остался в кресле и дружелюбно посмотрел на Лакри.

– Я беспокоюсь о своих людях, – твердо и серьезно произнес тот.

Несколько мгновений Грязнов пристально смотрел на парня, после чего кивнул:

– Очень хорошая тема для разговора, Рус, очень правильная. – Вытащил из кармана платок, с сомнением посмотрел на него, убрал, достал из другого кармана свежий и вытер пот. – У тебя есть люди, и ты считаешь себя обязанным заботиться о них.

– Они не мои…

– Оставь, – вальяжно махнул рукой Кирилл. – Ты правильный человек, Рус, я в тебе не ошибся. – Помолчал. – Я ждал этого разговора.

Он достал золотую коробочку, вытряхнул на ладонь несколько белых пилюль и проглотил их, запив водой из пластиковой бутылки.

Лакри на мгновение сбился: неужели он настолько предсказуем? Но в следующий миг вспомнил, с кем говорит, и успокоился. Грязнов был антикваром, но только потому, что хотел быть антикваром. А вот возможности его выходили далеко за рамки, очерченные для продавца древностей, пусть даже и самого известного в мире. Кирилл был игроком, и этим все сказано.

– Скоро я отправлюсь на Станцию, – осторожно продолжил Рус.

– Верно.

– Пэт и Матильда тоже.

– А еще Мамаша Даша, Таратута, Олово… Здесь не останется никого.

– Похоже на бегство.

– Мы идем туда, где должны быть.

Ни слова больше, никаких объяснений.

«Мы идем туда, где должны быть».

Лакри чувствовал, не знал, а именно чувствовал, что за проектом, за Грязновым и Патрицией, прячется нечто большее. Что за декларированным желанием подарить человечеству новую энергию скрывается некая тайна. В конце концов, Ганза мог просто передать техническую информацию тому же Китаю и снять все вопросы. Но не передал. Не захотел? Или не мог?

Или все дело в тайне?

Почему, черт возьми, так важно устроить аварию?

– Что тебя смущает, Рус?

– Не понимаю, зачем вы отправляете на Станцию всех близких.

– Там спокойнее.

Учитывая складывающуюся вокруг Станции ситуацию, слова Кирилла могли показаться издевкой, однако Рустам знал, что Грязнов ошибается редко. И если он сказал, что на Станции, которую постепенно окружают войска крупнейших государств планеты, будет спокойнее, чем в Анклаве, значит, так оно и есть.

– А куда денутся мои ребята?

– Не на Станцию, – коротко ответил Кирилл.

Судя по скорости ответа, он был заготовлен заранее. Но и отказом фраза антиквара не прозвучала.

– Есть и другие безопасные места?

– Чуть менее безопасные, чем Станция, но куда спокойнее Москвы. К тому же у этих мест есть большой плюс – там будут рады видеть команду знаменитого Лакри.

Рустам прищурился:

– О чем вы говорите?

– О промышленной зоне «Науком», которую корпорация выстроила неподалеку от Станции.

Лакри вздрогнул:

– Я не хочу служить «Науком»!

Рустаму до сих пор снился город, сметенный с лица земли с помощью его разработок. Нечасто, но снился. Не город даже, а камни, смешанные с мясом и горем. Кусочек рукотворного ада имени «Науком». И его, Рустама, имени.

– На кону жизни твоих людей.

– Кирилл!

Он ведь все это знает! И о городе, и о кошмарах. Знает! Так почему же…

– Я понимаю, что выглядит предложение гадко, но другого выхода нет, – с неожиданной проникновенностью произнес Грязнов. – Я могу поговорить со своими друзьями из «Науком», и, уверен, они с радостью примут на работу Рустама Лакри и всех его людей. Ты получишь главное: пропуск в промышленную зону – и спрячешь там друзей. Ты их спасешь, Рус. Я не шучу.

– То оружие, которое я придумаю за эти месяцы, убьет гораздо больше людей, чем я спасу, – горько ответил инженер. – Мы оба это знаем.

– «Науком» известны твои принципы, и они сделают все, чтобы не потерять тебя во второй раз. Я думаю, они предложат тебе заняться чем-нибудь мирным, например транспортом. Получишь собственную лабораторию, фактически то же бюро, только под крылом корпорации.

– Вы можете это устроить?

Рус вспомнил вопросы, которыми подозрительный Чайка засыпал Грязнова в начале разговора. Вопросы о связях с Кауфманом.

«Все страньше и страньше…» – как говорила Алиса.

– Я могу устроить очень много вещей, – усмехнулся Кирилл. – И спасение твоих парней, поверь, далеко не самая сложная из них. Не будь у меня серьезных связей, нашего проекта попросту не существовало бы.

– Но почему вы не с ними?

Кирилл не просто вписан в существующий порядок, он входит в число управляющих им людей. В чем смысл его попыток разрушить систему? В чем тайна?

Промолчать Грязнов не мог, но отвечать так, как хотелось бы Рустаму, не стал.

– Потому что наверху оказываются люди двух типов: игроки и члены команды. Я игрок, Рус, у меня есть принципы, которые я считаю нужным защищать. – Грязнов помолчал. – Я не публичный человек, Рус, но я к этому никогда и не стремился, слава меня не прельщает. Все остальное у меня есть: и власть, и богатство. И я употребляю их для того, чтобы чувствовать себя удовлетворенным. Я считаю, что должен это сделать, и я это делаю. Такой ответ тебя устроит?

– Более чем.

Рус знал, что такое принципы. Именно они в свое время заставили его уйти из «Науком», хотя талант давно бы уже сделал его миллионером.

Прикоснуться к тайне не получилось, но Кирилл в очередной раз сумел отыскать нужные слова.

– Это все, о чем ты хотел поговорить?

– Вы же знаете, что нет.

– Знаю, – улыбнулся Грязнов.

И вопросительно поднял брови. Лакри едва заметно покраснел.

– Я хотел поговорить о Матильде. О нас с Матильдой.

Отца у девушки не было, а потому по серьезным вопросам следовало обращаться к неофициальному опекуну.

– Долго же ты собирался, – наигранным тоном недовольного папаши протянул Кирилл. – Вы уже больше года живете вместе.

Шутит или нет? Непонятно. С одной стороны, племянница Мамаши Даши не доводилась Грязнову родственницей, да и времена сейчас другие, более свободные. С другой – Кирилл не раз подчеркивал, что традиции для него важны.

– Я… я прошу у вас руки Матильды, – промямлил инженер. И неуклюже закончил: – Вот.

– А что невеста? – деловым тоном поинтересовался антиквар.

– Надеюсь, согласна.

– В таком случае, сынок, у тебя есть мое благословение.

– Честно говоря, я потрясен прозорливостью «Науком», – криво усмехнулся Чайка. – Построить Энергоблок над самой глубокой в мире скважиной… Разве это не опасно?

– Там прочная порода, – объяснил Ганза. – А шахта уже не самая глубокая в мире – глубочайшая. Двадцать тысяч триста четырнадцать метров. «Науком» купил полигон, когда дырка едва дотягивала до двенадцати, и возобновил бурение, используя самые современные технологии.

– Об этом я и говорю: «Науком» взял и возобновил бурение, – продолжил гнуть свою линию Илья. – Ради чего?

– Восемь лет назад я подписал с корпорацией контракт, – сообщил Ганза. – Предположил, что мне понадобится емкий накопитель, и решил, что шахта, с точки зрения безопасности, то, что нужно.

– Ты был уверен в успехе?

– Я всегда уверен в успехе.

– И «Науком» поверил тебе на слово?

Лохматый гений вздохнул и терпеливо поведал:

– Илья, ты пропускаешь мимо ушей главное: «Науком» поверил не в меня, «Науком» поверил в то, что я сказал. «Науком» понял, что станции, вырабатывающей новую энергию, понадобится мощный накопитель. Я предложил шахту, идея была принята. Теперь понятно?

– Теперь – да, – медленно ответил Чайка.

Вопросы оставались, однако Ганзе удалось на время ослабить обуревающие ломщика сомнения.

– А вот у меня есть серьезный вопрос к тебе. – Лохматый гений стал предельно серьезен. – На совещании ты сказал, что сможешь взять под контроль все системы Станции. Ты знаешь, насколько сложный это комплекс. Поэтому я повторю вопрос: ты уверен в себе?

– Я знаю, что делает со мной «синдин» и на что я становлюсь способен, – негромко ответил Чайка. – Я смогу.

– Они смогут, – твердо произнесла Патриция. – Черт возьми, отец, они смогут!

– Ты сомневалась?

– До сих пор мы строили планы, а сейчас они становятся реальностью. Это…

– Заставляет нервничать?

– Будоражит.

– Ты становишься нетерпеливой.

– И мне нравится.

Грязнов благодушно рассмеялся.

«Судзуки» остался в бюро – пришло время плановой проверки, – и Пэт возвращалась домой вместе с отцом. Таратута сидел за рулем бронированного внедорожника, Олово занял соседнее сиденье, перегородку поднять не забыли, а потому Грязнов беседовал с дочерью без свидетелей.

– Иногда меня трясет от нетерпения, хочется, чтобы все случилось как можно скорее, хоть завтра, – призналась Патриция. – Но при этом я немного боюсь. Дергаюсь из-за того, что парни могли ошибиться в расчетах и нас ждет неприятный сюрприз.

– Ганза не ошибается.

– Ганза – настоящая машина. – Вспомнив о лохматом любителе пива, девушка тепло улыбнулась. – Он все подготовит, перепроверит, построит, но ведь завершать проект предстоит Чайке. Ему предстоит сыграть финальный аккорд.

– Не доверяешь Илье?

– Не в том смысле, который ты вложил в вопрос, – подумав, ответила Патриция. – Я знаю, что Чайка возьмется, несмотря на все свои сомнения. Это вызов, а Чайка слишком часто отступал, чтобы бросить все в очередной раз. Он возьмется, он хочет это сделать, но я боюсь, что задачка окажется ему не по зубам.

– Если это не сделает Чайка, это не сделает никто.

С этим утверждением Патриция спорить не стала.

– Мы подвели ребят к черте, – продолжил после паузы Кирилл. – Мы зажгли их, заставили петь их души, мы нашли нужные слова, а главное – мы в них не ошиблись. Мы собрали блестящую команду и раскочегарили ее до самого последнего предела. Они хотят сделать то, что нам нужно. И они это сделают. Или подохнут. – Грязнов усмехнулся и уточнил: – Или мы все подохнем.

Анклав: Цюрих

Анклав: Москва

Договариваться нужно вовремя

Этот разговор был невозможен – президент СБА Ник Моратти и директор московского филиала Службы Максимилиан Кауфман, мягко говоря, недолюбливали друг друга. Это было соперничество двух тигров, двух личностей, двух сильных мужчин, каждый из которых, закусив удила, стремился к собственной цели. Каждый отстаивал свой путь, а потому не выгода стояла на кону, а принцип.

Этот разговор был невозможен, но он не мог не состояться.

Откровенный разговор двух смертельных врагов.

Схватка длилась давно и подходила к финалу. Копья сломаны, кони убиты, доспехи изрублены, в руках мечи, впереди рукопашная. И… и безнадежная попытка отыскать компромисс.

– Хотел поговорить? – осведомился Кауфман.

Директор московского филиала СБА выглядел обыкновенно: черный костюм, черная спортивная рубашка с расстегнутой верхней пуговицей, непременные черные перчатки на руках – выбранный стиль мог показаться слишком театральным, однако, едва собеседник сталкивался со взглядом пронзительных голубых глаз Максимилиана, всякое желание острить пропадало. Со взглядом очень умных, очень цепких и очень холодных глаз. Взгляд Кауфмана заставлял позабыть и о костюме, и о невзрачной внешности. Взгляд Кауфмана показывал, что свою кличку – Мертвый – Макс, вполне возможно, получил именно из-за него, ибо не было в этом взгляде ни эмоций, ни чувств – только жесткость да холодный, равнодушный расчет.

Моратти же, на фоне Кауфмана, выглядел образцом жизнелюбия и радушия. Высокий, плотный, подвижный, он казался постаревшим паркетным красавчиком, заполучившим высокий пост по большой протекции, но люди, которые так думали, очень и очень быстро расплачивались за свою ошибку. Ник действительно был карьеристом, мастером подковерных интриг и аппаратных войн, однако и крови он в своей жизни видел много, и лить ее не боялся.

Несмотря на различие в фантиках, «конфетки», смотревшие друг на друга через сеть, были весьма похожи.

– Хотел поговорить, – подтвердил Ник. – Начистоту.

– А смысл?

Драка началась не вчера и даже не позавчера, и Мертвый искренне не понимал причину, побудившую Моратти вызвать его на разговор. Предложить капитуляцию? Сообщить о капитуляции? Невозможно. Их противостояние давно преодолело момент, когда одна из сторон могла выбросить белый флаг, и теперь игра шла на полное уничтожение. Чего бы это ни стоило победителю.

– Сегодня у меня была большая делегация верхолазов из Кейптауна.

– Очень мило.

Ник знал, что Мертвый попытается вывести его из себя, а потому, собрав в кулак всю волю, не обращал внимания на поведение московского директора.

– Тритоны гробят экономику.

– Я служу в СБА, – язвительно напомнил Кауфман. – Я в курсе.

– За последние десятилетия мы сумели выстроить неплохой мир, – спокойно продолжил Ник. – Не без недостатков, но неплохой. У нашего мира мощный костяк, который пока держится, однако мясо уже начало отваливаться. Электронные коммуникации находятся под постоянным давлением, атаки идут непрерывно. Транспорт, управление хозяйством – все рушится. С тех пор как тритоны отыскали источник «поплавков», их число растет невероятными темпами. И чем их больше, тем больше паникуют верхолазы. Они теряют веру в СБА.

– СБА – не церковь.

– Спасибо, что напомнил, – Моратти не смог удержаться от саркастического замечания. Тут же укорил себя, но не смог. В конце концов, даже у его выдержки есть пределы.

– Мы не справляемся с сетевым террористом, который, как ты правильно заметил, рушит мировую экономику, – взял слово Мертвый. – Ничего удивительного, что верхолазы недовольны.

– Они в панике.

– Извини, я неверно выразился.

На самом деле Кауфман сказал именно то, что хотел. Ситуацию он понимал не хуже президента.

– Все дело в идеологии. СБА всегда была регулятором, инструментом. Мы не насаждали власть, мы поддерживали порядок, а идеологией занимались корпорации. Точнее – не занимались. – Моратти взмахнул кулаком. – Свободное предпринимательство! Свободный рынок! Отсутствие политических партий и чиновников! Считалось, что этого достаточно, но все рушится.

– На самом деле чиновники никуда не делись, – заметил Макс. – Кто мы с тобой, Ник, как не бюрократы?

– Граждане Анклавов привыкли к свободе, а теперь она ведет к хаосу.

– К хаосу ведет Сорок Два. И только потому, что развил нашу бестолковую предпосылку до полноценной идеи. До принципа абсолютной свободы.

– Как бы там ни было, Сорок Два ведет мир к хаосу.

– Я знаю.

Моратти подался вперед:

– Но если СБА начнет закручивать гайки, мы получим бунты. А не закручивать гайки мы не можем, потому что это единственный способ удержать мир на плаву.

– Для чего ты все это рассказываешь?

Вопрос Кауфмана подвел черту под вступлением и направил разговор в основное русло. Четкий вопрос, на который президент СБА обязан дать не менее четкий ответ – чего он хочет.

– У государств есть идеология, Макс, – негромко произнес Ник. – Плохая. Но есть. А у нас нет. Государства всегда будут ставить на своих, играть на противопоставлениях, на разнице интересов. Китайцы, вудуисты, индусы, европейцы… Все тянут одеяло на себя. В Америке уже поговаривают о восстановлении «Дома на холме», который выведет мир из кризиса. Европейцы и омарцы грезят мировым халифатом, а вудуисты тянутся к Европе, но… Но при всех недостатках государства дают внятную концепцию развития, и люди с пониманием отнесутся к закручиванию гаек. Мы думали, что справимся без идеологии, и мы обанкротились.

Свободный рынок оказался хорош всем, кроме одного: он не справился с людьми.

– Верхолазы хотят к государствам? – поинтересовался Кауфман. – Или все дело в том, что ты не видишь другого выхода?

– Другого выхода нет. – Моратти помолчал и с горькой уверенностью закончил: – Идея Анклавов себя изжила.

– Я так не считаю, – неожиданно мягко ответил Мертвый.

– Наше преимущество – экономика, но Сорок Два гробит ее.

– Ты забыл о Станции, – прежним тоном произнес Кауфман.

– Если бы забыл, то не завел разговор, – осторожно сказал Ник. – Станция – наш единственный козырь.

– И ты решил выложить его на стол?

Мертвый задал вопрос очень вежливо, деликатно, но от этого его язвительный смысл только усилился.

– Я признаю, что козырь этот – у тебя, – вздохнул президент СБА. – И поэтому прошу. На самом деле – прошу. В первый и последний раз прошу: сыграй его. Станция станет мостиком между Анклавами и государствами, объединит нас, объединит мир и вытянет его из дерьма.

– Временным мостиком, – уточнил Кауфман. – Как ты правильно заметил, Ник, каждое государство тянет одеяло на себя.

– Твоя энергия позволит им заглянуть вперед, увидеть новые перспективы и…

– И отказаться от сиюминутной выгоды?

Моратти замолчал. А Мертвый зло усмехнулся.

– Перспектива потому и называется перспективой, что она далеко. На нее нужно работать. Ради нее необходимо от чего-то отказываться. Хватит ли у государств воли использовать возможности новой энергии для будущего? Ведь в кризисе не только Анклавы, в кризисе все. А война всегда считалась прекрасным выходом из тупиковых ситуаций.

– Мы соберем конференцию, подпишем юридически обязывающие документы…

– Которые не будут стоить даже бумаги, на которой их напечатают.

– Но ведь ты все равно отдашь им энергию!

– Когда буду уверен, что они не устроят с ее помощью последнюю мировую войну. Когда ткну их носом в перспективу и смогу гарантировать, что они не смогут от нее отказаться.

Прозвучало, мягко говоря, самонадеянно. Ник прищурился.

– Сможешь гарантировать?

– Смогу, – уверенно отрезал Кауфман.