Беглый огонь Зорич Александр
Вопросы к оперативной разработке. Жаль, что не ответы.
– Хотите еще кофе? – спрашивает девушка.
– Лучше шампанского. На брудершафт.
– Я за рулем.
– А за знакомство?
– К тому же здесь нет шампанского.
– Дольем коньяк минеральной. Митькиґ бы одобрили.
– Кто такие «митькиґ»?
– Это вопрос не одного часа. Читайте Довлатова. Так что? Я не вижу иного способа перейти на «ты».
– Лучше не стоит. Вы – мой патрон.
– Патрон?
– Ну да. Крутов приказал вас охранять.
– Что?! – Вот такой подлянки от Крутова я не ожидал: она даже не генеральская – маршальская!
– Охранять. Или вы считаете, что я не способна?
– До сих пор полагал, что охранять – прерогатива мужчины.
– Это ошибочно. К тому же в этом вы – непрофессионал.
– Да? И почему, лейтенант Настя, ты сделала такой вывод?
– У вас руки разбиты. Значит, вы дрались. Так?
– Не без этого.
– Профи не дерутся. Профи противника отключают или устраняют.
Смотрю в глубокие зеленые глаза очаровательной девушки, и мне становится не по себе. Нет, я понимаю, что специальная подготовка может сделать из любого человека со способностями боевую машину пехоты с вертикальным взлетом… Я понимаю, что в войне нет места сантиментам, а в тайной войне женщины порой успешнее многих мужчин. Но эмоционально принять этого не могу. Эмансипация кажется мне для мира не менее губительной, чем алкоголь: женщина должна быть нежной, мужчина должен хотеть ее защитить, а не наоборот; иначе мужики перестают быть мужиками, быстро деградируют: кто – в нюнь, кто – в самцов, а мир превращается в ухоженный бардак.
– И тебе приходилось «отключать» и «устранять», лейтенант Настя?
– Я не стану отвечать. Олег Владимирович… Знаете, как называются ваши вопросы? «Скрытая половая дискриминация».
– Половая – чего?
– Дискриминация.
– Поня-а-ал, – глубокомысленно произнес я, сделав ударение на последний слог.
В Штатах эта самая «дискриминация по половому признаку» именуется даже специальным термином «sexism». Усомниться в возможностях милой девушки отслужить в морском спецназе и завалить в рукопашке десяток супостатов – сексизм. Поднести даме тяжеленную сумку – сексизм; заплатить за нее в кафе – тоже. Вот и бродят неприкаянные мужики сами по себе, боясь оскорбить «слабый» пол вниманием, и, поразмыслив, покупают гуттаперчево-силиконовых кукол с сертификатом соответствия на все завлекательные места: все «как в жизни», токмо без излишних бабских затей и мужеских обязательств.
Тамошние тетки тоже получили все, за что боролись: прокладки, исключающие протекание даже в тропический ливень, вибраторы, настроенные на суперменскую частоту фрикций, подгузники, оберегающие кожу малышей, и – заботу государства, выплачивающего пособия на деток при разводе, дабы свободная личность женщины могла свободно их не воспитывать, а развивать свои таланты, умения и навыки в согласии с природой. Кучеряво задумано!
Закуриваю сигарету и вздыхаю: ну и гундосый я стал! Может, Крутов решил позаботиться обо мне в такой вот изысканной форме? Зная склонность индивида к немотивированным поступкам? А у девушки, помимо классной фигурки, замечательных глаз, веснушек, умения рукопашного боя и простейших навыков конспирации, еще и легальный ствол и крутая ментовская ксива: последние две вещицы могут особенно надежно охранить в московских джунглях от многих неприятностей! Если, конечно, мое противостояние неизвестно с кем не перейдет из латентной фазы в скоротечную. Чего, собст-венно, и добиваюсь.
– Выходит, Анастасия, ты мой ангел-хранитель?
– Выходит, так. И не надо иронизировать и комплексовать, Олег Владимирович, я действительно классный специалист.
Это кто из нас комплексует? Хм… Наверное, оба.
– Верю. Тогда тем более необходимо выпить на бру-дершафт! Анастасия, ты просто обязана перейти со мною на «ты» – в целях полной скрытности и особой секретности патронажных отношений объекта и субъекта! Убедил?
Девушка пожала плечами.
Я тем временем плеснул в стаканчики коньяк.
– Только символически, – предостерегла меня Настя.
– Да я иначе и не пил никогда!
Долил коньяк модной патриаршей минерально-ключевой с пузырями:
– Голь на выдумки хитра. Не «Клико», но свой аромат имеет! За знакомство?
– За него. – Настя слегка смочила губы.
– А целоваться?!
– Что, прямо сейчас?
– А когда? Традиция!
Осторожно дотрагиваюсь губами до мягких, влажных губ девушки, помня золотое наставление эмансипэ Америки: поцелуй в губы – дело куда более интимное, чем половой акт! И любой средний американец, неосторожно покусившийся на самостийную тетку таким вот образом, рискует получить – нет, не по зубам! – повестку в суд с иском, в зависимости от благосостояния клиента! Это не страна, это сборище сутяг и стряпчих в юбках и без оных!
Уф, пронесло. Зубы на месте, и девушка довольна.
Щеки ее слегка порозовели.
– Это и есть «традиционный дружеский поцелуй»?
– Угу.
Телефонный звонок прервал идиллию. Девушка сняла трубку, выслушала кивая, как примерная ученица, передала мне, шепнув:
– Крутов сердит.
– У аппарата, – рявкнул я как можно более начальственно.
– Трупы в проходном дворе – твоя работа?
– Какие трупы? – спросил я, а сам вспомнил тихих и незлобивых мужичков-собутыльников. Неужели их достали-таки калединские отморозки? Или это двое битюгов-террористов, карауливших меня на верхотуре собственного дома? Но каким образом их сумели упаковать и доставить в распивочный дворик?
Да и не оставлял я покойников, по голове настучал, да и только.
– Какие? – взъярился Крутов. – Калединские стриженые в «голдах», вот какие! Мужичок-моховичок объ-яснения в районке уже дал: дескать, так и так, был такой-то и такой-то, помесил братанков играючи, потом представился: валите, дескать, все на серого! На Дрона, дескать, птицу редкую! Навроде Феникса. И физию твою описал один в один, и ухмылялся притом старлею-следаку нагло и с ухмылочкой. Знаешь почему?
– Не-а.
– Решил, что ты – наш. Из славного отряда теневых борцов с оргпреступностью, не связанных буквой закона. «Белый орел», мля!
– Да этот слух по Москве уже года три как отгулял, – озадаченно протянул я.
– Да? А свежие трупы из морга подвезли, для убедительности? Старлей позвонил нашим ребятам в управу, прояснить. Назвал Дрона. Спросил прямым текстом: бумагу составлять или как?
– Ну и что ребята посоветовали?
– То. Знаешь поговорку? «Больше бумаги – чище жопа».
– Погоди, Игорь, я…
– Что – я? Что ты у меня целкой-институткой прикидываешься?! Я просил рассказать обо всем существенном, ты же…
– Игорь, стопорнись. Свара у меня с бритыми бы-ла, но…
– Почему ты там вообще завис?
– Обстановку прояснял.
– Без тебя некому?
– Тогда – нет.
– И чем тебе бритые помешали?
– Скорее я им.
– Слушай, гордый, ты мог, как все люди, ноги сделать, а не шеи им сворачивать?
– Да не сворачивал я никакие шеи! А потом, эти ребята в особые разговоры не входили, сразу стали ручонками да ножонками махаться, причем вполне квалифицированно. А я от спорта уже столько лет далек, что едва сладил.
– Как ты их оставил?
– Сиротами. В отключке.
– Дальше.
– Ну и авто, понятно, воспользовался.
– Мудак. Где бросил?
– В центре.
– Так.
Крутов замолк, что-то обдумывая.
– Игорь…
– Ну?
– Ты не уточнил насчет трупов.
– Что именно?
– Способ убийства.
– Шеи им свернули. Одному и другому. Играючи.
– Значит, кто-то «зачистил» за мной.
– Да? Не много ли чести?!
– Вот и я думаю…
– Только все без толку. Феникс хренов. Алконост. Гамаюн певчий. Клест кривоклювый, блин!
– Генерал, ты чего разошелся?
– Того. Знаешь, где тебе место, Додо?
– Ну?
– В клетке. Причем в самой что ни на есть лефортовской одиночке, чтобы без дураков.
– Без дураков, Игорь свет Петрович, никогда не обходится. Любимая игра на Руси – в подкидного или в переводного.
– Да? И кто же дурак?
– Пока я. А там – на кого карта ляжет. Под кого зайдут.
– Олежек, ты хоть сориентировался, кто тебя подставляет и зачем?
– Не-а.
– Но забот тебе прибавилось.
– Я думаю…
– Думай не думай… Калединская братва на тебя уже ножики навострила.
– У них что, авторитета умного нет, чтобы подставу учуять?
– Есть. Только… Знаешь, в родной стране так уж повелось: есть человек, есть проблема, ну а нет, так и нет. Так что поостерегись: оказия представится, чикнут тебя, без злобы, на всякий случай. Не любят уважаемые непоняток.
– Ну да… Прямо не жизнь, а кино. Про Жеглова с Шараповым.
– Вот-вот. Они тебя не больно зарежут. – Крутов помолчал, добавил: – Шутка.
– Что зарежут?
– Нет. Что не больно.
– Генерал, ты мою просьбу оформил?
– Насчет вдовы?
– Жены.
– Обязательно. Только… Я вот что подумал…
– Погоди, Крутов. Думать – моя епархия. Сначала встреча, потом – Чапай думать будет. В потемках по черным кошкам палить – себе дороже. Лады?
– Лады. У вас сорок минут. А сейчас дай-ка мне лейтенанта.
Я передал трубку Насте. Лицо у нее посерьезнело, слушала она молча, только кивала. Нажала отбой, подняла на меня свои колдовские глаза, потемневшие, словно море перед штормом.
– А вы, Олег, оказывается, шалун, – произнесла она без тени шутки. Потом деловито отомкнула шкаф, вынула мягкий бронежилет, произнесла: – Облачайтесь.
– Да я в бронике, как свинья в попоне.
– Давайте не будем обсуждать приказы Крутова. Вы могли бы стать генералом, а он им стал.
– Анастасия, а как же…
– Олег, давайте без куража. Сейчас не до этого. – Попросила: – Отвернитесь.
«Снегопад, снегопад, если женщина просит…» Тупо гляжу в окно. Да какой к бесам снегопад! Как там у модных «Иванушек-Инкорпорейтед»? «Тополиный пух, тополиный пух…» В мое время пели по-другому: «Тополя, тополя, все в пуху, у-у-у, потерял я любовь, не найду, у-у-у…»
Мир меняется? Или все те же «ля-ля-тополя»? Бог знает. Без стакана этот вопрос же не решить, а его мне как раз нельзя. Нужна трезвая голова. И разумная.
– Готовы? – спрашивает Настя.
Оборачиваюсь. Девушка перевоплотилась за пару минут полностью. Вместо соблазнительного полупрозрачного платьица – свободные вельветовые джинсы, кроссовки; поверх футболки – бронежилет скрытого ношения, перепоясанный сбруей на две кобуры: прямо не девушка, а революционный матрос Железняк. Не удивлюсь, если над каждой из изящных лодыжек закреплено по «дерринджеру». «Возьмем винтовки новые, на штык – флажки…»
Девушка надела штормовку, под которой и скрылся внушительный арсенал.
– Почему вы не надели жилет, Олег?
Пожимаю плечами:
– Бессмысленно.
– Да?
– Не в Колумбии живем. У нас, когда хотят убить, стреляют в голову.
– Не всегда.
– Но главное не это. Если бы те ребята, что «за-рядили» меня «втемную», хотели разбить мне башку, она бы давно разлетелась как гнилой орех. Пока им это не нужно. Им нужно, чтобы я думал. И – дейст-вовал.
– Да? И как же вы собираетесь действовать? По их сценарию?
– Пока. Вопросы «что делать» и «кто виноват» оставим на потом.
– А что будет потом?
– Суп с котом. Или ничего не будет.
– Олег, ну раз вы понимаете, что вас запустили живцом, зайчиком для борзых…
– Милая барышня, запомните простую истину: чтобы увлечь погоню в пропасть, нужно бежать впереди.
Глава 19
Коридоры следственного управления ГУБОПа ни пышностью, ни строгостью не поражали. Стены дежурного цвета, ряды дверей. И, как в любом заведении подобного рода, неуют: словно здесь взялись делать ремонт, да так и не доделали.
По лестницам сновали умеренно озабоченные казенные дядьки самой разной расцветки и наружности; казенные тетки занимались чаем и бесчисленными бумажками. Следственное управление – оно и в Африке состоит из бумажек, цифири, сейфов и кипятильников. Включенные мониторы компьютеров в редких кабинетах выглядят как телевизоры в красных уголках больниц: светят, но не греют.
Лейтенант Настя скрылась в недрах пропускной и объявилась уже не только с пропуском, но и с принадлежащим мне документом типа «папир». На который «вахтер» взглянул лишь мельком, вперившись взглядом в прелестную девушку в звании лейтенанта.
Искомый кабинет находился на третьем этаже. Здесь все было по чину: предбанник с секретаршей и компьютером, двойная дверь, одна – обитая хорошим дерматином под кожу, с отливающими тусклой нездешней медью шляпками гвоздей, вторая – из ценной породы дерева.
Стол в кабинете тоже был старорежимный, с приставной длинной тумбой. За столом восседал Крутов, озабоченно склонив седую коротко стриженную голову и вперив в нас пристальный внимательный взгляд.
– Без приключений? – только и спросил он.
– Без них, – ответила Настя.
Крутов кивнул, провел меня в дальний конец кабинета, усадил.
– А где же дверь в искомое помещение?
– Обойдешься. Задашь все необходимые вопросы. Следователь будет деликатно курить.
– А адвокат?
– Дронов, ты совсем зачах в той Америке. Какой адвокат, если служивым нужно создать видимость работы и предъявить вдове ничего не значащие фото?
– Так решила Тамара?
– Так решат в «Континентале». И правильно решат. Тамара же согласилась приехать именно для того, чтобы помочь найти убийц мужа. Никакого адвоката с ней не будет. Охрана останется за дверями. Вернее, один охранник. Ты продумал вопросы?
Хм… А чего их продумывать? Серьезно меня волнует только один: жив Дима или нет?
– Да.
– Хорошо. У нас еще минут семь. – Крутов посмотрел на часы, потом – на Настю: – Посидишь в предбанничке за секретаршу. И со всем вниманием на телохранилу. Судя по всему, парень квалифицированный, из бывшей «девятки», ну да береженых Бог бережет. К тому же это наша территория, а не банка «Континенталь». Пошли.
Крутов и Настя вышли. А я остался один в массивном начальническом кабинете, стараясь прикинуться мебелью. И мне это удалось: появившийся через минуту высокий и худой как жердь следователь прошел за стол, не сразу меня заметив, а увидев, кивнул:
– Воскобойников Олег Иванович.
У меня чуть было не выскочило: Дронов, но я вовремя поостерегся. Лишь почти церемонно поклонился в ответ.
Если Воскобойникову что и не нравилось, виду он не показал: отношения рабочие с Крутовым у него, видно, сложились давно и неформально, да и не принято в конторах совать нос в чужие оперативные разработки. Раз дал согласие побыть «манекеном прикрытия», то и отыгрывай до конца.
Дверь открыла Настя с видом заправской секретарши, пропуская вперед худенькую, одетую во все черное женщину.
Тамару я не сразу узнал: ее роскошные волосы были коротко острижены, и – они были седыми.
Не замечая меня, Тома подошла к столу, присела за приставную тумбу и уставила на следователя огромные темно-карие глазищи.
– У вас ко мне вопросы? – спросила она тихо и покорно.
Олег Иванович вдруг как-то замялся, закашлялся даже, проговорил что-то вроде: «Да у меня, собственно…» – и послал мне скорый и злой взгляд.
Тамара обернулась, какое-то время всматривалась, надела большие квадратные очки… Ее бездонно-карие глаза, укрупненные линзами, смотрели теперь на меня, она меня узнала, уголки губ поползли куда-то вниз, как у ребенка, потерявшего родителей и встретившего вдруг кого-то из их друзей, на глаза набежали слезы, с ее губ не слетело ни звука, но я успел прочесть по ним:
«Олег… Диму убили…»
Потом она тем же автоматическим движением сняла очки, спрятала лицо в ладонях и заплакала, горько и беззвучно.
Воскобойников глянул на меня выразительно, взялся за графин, наплескал воды, но Тома даже не взглянула на стакан. Я подошел, обнял ее за плечи, чуть помедлил, произнес:
– Диму действительно убили?
Тамара мигом подняла глаза, и я увидел в них вдруг ту безумную надежду, какая случается с людьми во сне, когда они видят близких живыми и веселыми и чувствуют невероятное облегчение, что никакой смерти на самом деле не было, а был дурной сон… Пусть это продолжалось мгновение, но я успел обозвать себя последним подонком и сволочью…
Тамара все поняла; глаза ее наполнились слезами, но она сумела повторить твердо:
– Диму убили, Олег.
По-видимому, лицо мое тоже изменилось; последняя надежда, которая не умирает никогда, угасла; я не чувствовал больше ничего, кроме тупой усталости, кроме дикого, кромешного оцепенения…
Тамара оказалась сильнее: она успела пережить; или – женщины вообще сильнее мужчин? Перетерпела слезы, спросила:
– Спрашивай, Олег. Спрашивай все, что тебе нужно. Я отвечу. – Она замкнулась на мгновение, но снова сумела справиться с собой, произнесла: – Я знаю, зачем тебе… Я отвечу.
Тут пришлось собраться мне.
– Тебя охраняют или контролируют?
– «Континенталь»?
– Да.
– Я не знаю.
– У него были трения с Шекало?
– Не знаю, Олег. Дима никогда не говорил о своих делах. Он нас с девочками берег.
– У него не осталось никаких записок? Или – в компьютере…
– Ребята из Диминого отдела забрали все.
Я помолчал. Дима – молодец. Его жене действительно ничто не угрожает как раз потому, что она не знает ничего. «Он нас берег». И все же я должен был задать этот вопрос, и я его задал:
– Ты чувствуешь себя в безопасности?
– Да, – тихо произнесла Тамара. И добавила едва слышно: – Я никому не нужна.
Я поцеловал ее в щеку, прошептал:
– Нужна. Вашим девочкам, друзьям, всем.
– Ага, – отрешенно кивнула она. – Я пойду. Мне пора. – Тихо сказала «до свидания» безучастному следователю, привстала и снова упала на стул, будто без сил. Заговорила едва слышно, но скоро, словно боясь, что не хватит сил: – Была пятница. Дима обещал вернуться пораньше, часа в четыре, и провести остаток дня с нами. Тем более мне всю неделю жутко нездоровилось, меня мучили кошмары ночами, словно что-то зеленовато-коричневое надвигалось и надвигалось, и окутывало щупальцами, и стягивало грудь, и мешало дышать… Он обещал прийти пораньше. За завтраком был весел, рассказывал что-то, смешил девчонок. А я… я сидела как в воду опущенная, но переборола себя. Дима и так был обеспокоен моим состоянием, настаивал на докторе, но я отказывалась, говорила, объясняла все это затянувшимися женскими недомоганиями, которых на самом деле не было. У нас должен был быть ребенок, но теперь не будет никогда, у меня случился выкидыш, мальчик погиб, это наверняка был бы мальчик, Дима так хотел сына… Он и не узнал, что я была беременна второй месяц, я не хотела ему говорить раньше времени, пока сама не была уверена…
Девочек отвозили в школу чуть позже; Дима поцеловал нас, как всегда; не знаю, что на меня нашло, я вдруг стала говорить, что плохо себя чувствую, что, может быть, он не поедет сегодня в банк… Он чмокнул меня в нос, сказал, что приедет даже раньше, чем обещал, проведет только одну встречу и отменить ее у него нет никакой возможности…
Он гладил меня по голове и смотрел встревоженно, мне еще стало стыдно, зачем я допекаю его своими никчемными страхами, он ведь жутко уставал последнее время, особенно несколько дней…
И я сдалась. Отпустила его. Господи, ну зачем я это сделала, зачем? Нужно было орать, биться в истерике, лишь бы он никуда не ехал! Никогда себе этого не прощу!
Он вышел. Гриша Ларин, ты его знаешь, подал машину. Мы с девочками выскочили на балкон, помахать ему. Он улыбнулся, отсалютовал нам рукой, сел, захлопнул за собой дверцу. Гриша запустил стартер. Машина тронулась, проехала всего ничего, метр или два, и – превратилась в факел! Я стояла оцепенев от ужаса, инстинктивно прижав девчонок лицами к себе… Взрыва я даже не услышала… По-моему, я кричала, а может, и не кричала… Почувствовала вдруг дикую боль внизу живота, осела на ступеньки и услышала только, как Маринка, младшая, спросила меня испуганно: «Мама, а где папа?»
Дальше я не помню ничего. Совсем. Потом кто-то мне сказал, что это была бомба с дистанционным управлением.
Тамара замолчала, словно силы разом покинули ее. Она посидела так с полминуты, молча легонько пожала мне руку, встала и направилась к двери. У самой двери обернулась:
– Ты найдешь их, Олег?
– Да.
Тома кивнула, вышла, неслышно притворив за собой дверь.
Читать бесплатно другие книги:
