Верный муж (сборник) Метлицкая Мария

Муж Гриша достал импортную кроватку, а Колька сколотил люльку из ящика.

Надю ждали отдельная квартира, газовая плита и финский холодильник.

Наде не надо было думать, во что одеть дочь и чем ее накормить.

И она, Надя, завидует Галке? Ну уж нет! Смешно просто! А Колька этот – дурак и болван, правильно говорит Нина. Лучше бы деньги заработал и коляску купил, чем под окнами орать и стишки пописывать.

Кстати, муж этой Нины, главный инженер по холодильным установкам, в роддоме не появлялся – некогда. Приходила свекровь – важная, в кримпленовом ярком костюме и с залаченной укладкой. Передавала фрукты, рыночный творог и писала на трех страницах советы, что есть, что пить и «как ходить по нужде» – это уже придумала смешливая Галка.

Нина про свою жизнь много не рассказывала – говорила, что живут «достойно».

– А это как? – искренне не понимала Галка.

Нина злилась и грубила:

– Не так, как ты со своим Колькой.

И Галка опять отворачивалась обиженно к стенке. И снова – на пять минут.

Из роддома Надю встречали мама и подружки – Гриша уехал в командировку. А может, не было никакой командировки? Может, уехал он тогда к этой самой Минц? Господи, кошмар какой-то! Какие мысли лезут в голову!

Она стала припоминать его приезд. Вернулся через два дня, замученный, небритый и какой-то… Виноватый, что ли? Привез букет тюльпанов и коробку шоколадных конфет. Она тогда еще смеялась, что шоколад ей нельзя. А конфеты были вкусные, с миндальными орешками и розовой помадкой. И ела она их потихоньку, не могла удержаться – такая сластена. Ела и боялась, что у дочки появится диатез.

Дура! Ну какая же она дура! Идиотка подозрительная, маразматичка!

Он ездил во Львов! И конфеты были львовские! Знаменитые львовские конфеты! Какая Минц, господи!

Слава богу, уф! Можно выдохнуть! Спасибо конфетам и хорошей, оказывается, памяти! А то… Совсем можно чокнуться от всего этого!

Надя в волнении выпила валокордин и померила давление. Ого! Вот до чего довели дурацкие размышления! Пей таблетки от гипертонии и спи спокойно, дорогой товарищ!

Муж твой хоть и враль, но не подонок. Вот так! Успокоились и спатеньки, бай-бай! Отдыхайте, Надежда Алексеевна! Завтра новый день и новая «писча» для размышлений и ваших скорбей!

Выбросить! Выбросить, выбросить. К чертовой матери! Отнести на улицу, бросить в мусорный контейнер.

Или сжечь. Сжечь и забыть.

Забыть? А как это можно – забыть? Забыть, что у твоего мужа, единственного мужчины в твоей жизни, отца твоей дочери, была всю жизнь двойная жизнь?

Вот интересно, кто бы из женщин мог такое запросто выкинуть из головы?

Но кому предъявлять претензии? Пойти на могилу и укорить – как же ты, Гриша, мог?

Надя опять достала пакет с верблюдом. Любопытство сгубило не только кошку, но и множество женщин, живущих на этой планете.

Твои стенания по поводу «нерожденных детей». Вот уж правда смешно. Ну, просто вечер юмора! Вспоминай – ты ведь ни разу! – ни разу не задумывалась о том, чтобы сохранить беременность.

Как только возникала эта «неудобная» проблема, тебя беспокоило только одно – скорее бы ее решить. Потому что неудобно. Курить противно, есть не хочется, тошнит и хочется спать. И самое главное – нет настроения! Это тебя убивало больше всего.

Вспомни, как уговаривал тебя Б. оставить ребенка! Как умолял и ползал на коленях! А ты и тогда не задумалась. Или задумалась? Вряд ли. Помню, как ты возмущалась – девять месяцев лишений! Лишений! Растяжки, одышка, потеря волос, зубов и испорченная кожа. А потом и вовсе ад – бессонные ночи, мокрые пеленки, болезни и «прочая гадость» – это твои слова.

Согласен, есть женщины, неспособные к деторождению. И не их вина. Но! При этом надо понимать, что твой добровольный отказ от тягот материнства подразумевает как минимум одинокую старость. Впрочем, думаю, тебе это не грозит – даже в весьма преклонном возрасте у такой женщины, как ты, всегда найдется поклонник и даже обожатель, готовый на все – ухаживать, ублажать, преклоняться. Да и ты пишешь про этого мальчика, твоего соседа.

Не ломай ему жизнь, не ломай. Хотя к твоим грехам еще и этот… Не так уж и страшно. При подсчете все равно все собьются. Даже там, наверху!

И еще – слава богу, что «твой мальчик» не родился! Был бы еще один несчастный ребенок! Еще один исковерканный мужик.

В этом тебе равных нет. Пей витамины, побольше гуляй, поменьше кури и береги Наташу. Уйдет она – пропадешь. Деньги вышлю на неделю позже – уезжаем с семьей в отпуск.

Г.

Да он презирает ее, это же очевидно! И еще – по-прежнему восхищается. Разве так бывает? Разве можно презирать человека и любить его? Вот именно – любить! Ведь будь эта женщина ему безразлична, разве бы он держал с ней связь столько лет? Дело ведь совсем не в деньгах – можно отсылать деньги и не писать подробных писем. Помощь – да. Это понять можно. Любил женщину, разошлись. Она одинока, он может ей помочь и помогает, как родственнице.

А писать письма – это вкладывать душу. Предательство не в почтовых переводах – предательство в этих письмах.

А может, не так? Может, любил когда-то, а потом всю жизнь поддерживал, помогал, как мог. Не бросил, не оставил. Значит, приличный человек.

Милая Эва! Поздравляю тебя с днем рождения! Желаю тебе здоровья и хорошего настроения! Временное одиночество советую тебе воспринимать как благо. Передохни после бурных отношений с В., приди в себя! Отоспись, отваляйся. Почитай! Книги, которые я тебе выслал в сентябре, – чудо! Особенно Трифонов. Все про нашу грешную жизнь. И про нас, грешных. Хорош Ирвинг Шоу в последней «Иностранке». Там же Моруа – любопытно о любви. Перечитай Веру Панову – так просто и так емко, без выкрутасов и очень человечно. А стихи Юны Мориц и Коржавина! И Давид Самойлов – прекрасен, как всегда! Жду твоих впечатлений! И твоего мнения! Уверен, что ты со мной согласишься и тоже получишь огромное удовольствие!

Да! Обязательно посмотри «Зеркало». Там сложновато для многих – но не для тебя. Ты поймешь сразу, уверен. И много, кстати, аналогий – арест твоего отца и отъезд матери в Калугу, к Люше. Ты говорила, что помнила ее страхи. Смотреть тяжело, но надо, поверь.

И еще – был на Таганке, смотрел Гамлета… Хороши все без преувеличения. Особенно Высоцкий и Демидова. Ах, как жаль, что ты этого лишена! Получал удовольствие за нас обоих.

Ссора с Наташей – увы! – предсказуема. Я этого разрыва ждал давно. Терпение у нее нечеловеческое, правда. Столько лет выносить твои капризы и выслушивать претензии! Ей давно полагается орден – не медаль. Что ж, твое право. Может быть, наконец поймешь и осознаешь, как она облегчала твою жизнь, и призовешь ее к себе обратно. Хотя, думаю, даже при ее одиночестве и нищете она не вернется. Слишком много обид. Да и человек она гордый – из тех, кто терпит долго, а уж если рвет, то навсегда.

Найти домработницу ты сможешь, а вот компаньонку – вряд ли. Интеллигентную, образованную женщину, к тому же хорошую повариху, сомневаюсь. Так что пей чай с конфетами и зарастай пылью. Если не хватит мужества повиниться перед Наташей. Я отказываюсь выступать в роли примирителя – неудобно давать ей обещания, что ты исправишься. Да она и не поверит. Деньги на Ленинград дам, вышлю через неделю или две. Думаю, что Маша будет тебе рада. Да и ты отвлечешься от грустных мыслей, все-таки Питер – твоя родина. И наша немножко тоже. Там было много хорошего, помнишь?

Да! Б. звонил. Он в паршивом настроении, болеет сестра, что-то серьезное. А они, как ты знаешь, очень духовно связаны. Это и послужило причиной ненависти твоей к ней – я понимаю. Она имела на брата большое влияние и, в сущности, во всем была права – это я про тебя.

Да! Еще не понимаю, зачем в Питере гостиница? У Маши прекрасная квартира! Разве вы не разместитесь? Брось свои глупости! И барские замашки тоже оставь!

Г.

P.S. Рокфор, кофе (арабика) и ветчину вышлю с проводником в пятницу. А кто встретит? Уже не Наташа. Кто? Или не высылать? Напоминаю – поезд приходит в три ночи. Ну и как?

Итак, мадам Минц – сумасбродка, самодурка, ленивица, эгоистка, не ценящая верных людей. Дрянь, одним словом.

Но он присылал ей книги и журналы! Считался с ее мнением, и еще как! Они размышляли, разговаривали о прочитанном, делились впечатлениями.

С ней, Надей, Григорий Петрович не разговаривал на подобные темы никогда. Никогда его не интересовало ее мнение! Ни разу он не спросил, видя, что она читает журнал или книгу, – тебе понравилось? Как впечатления? Никогда они не обсуждали просмотренное кино или спектакль. Никогда. Иногда он спрашивал:

– Понравилось?

Она хотела поговорить, обсудить, а он прерывал:

– Я понял. Ну и слава богу. Не зря потрачены деньги.

Все. А тут… Ее мнение ему важно, интересно и ценно. А про Таганку – был, смотрел. Да вместе они были на том спектакле! Вместе! Сидели рядом, пили кофе в буфете и потом ехали домой. И на Тарковского тоже ходили вдвоем. И тоже не обсуждали. Ей тогда показалось, что обсуждать это слишком тяжело: и она, и он из пострадавших – у него мать и отец, у нее дед.

Да и что там было обсуждать? Только режиссерский гений. А с ним и так все понятно. А остальное – боль, боль и боль. За близких и за свою страну – больше ничего.

А про Ленинград? Спонсировал – как говорят нынче. Не скупился. Понимал, что дрянь, эгоистка, а ведь не отказывал! А рокфор этот и ветчина! Это ведь надо – поехать на вокзал, передать и заплатить проводнику!

Надя вспомнила, как однажды ее подруга, уехавшая в Абхазию к мужу, прислала с поездом ящик мандаринов. Она робко попросила мужа встретить поезд – аргумент весомый: витамины для дочки. Он посмотрел на нее так… После работы? Да ты о чем? На другой конец города! А мандарины на рынке – те же самые, из Абхазии. Или у тебя нет денег?

Деньги были, и мандарины на рынке тоже. А посылку все равно было жаль – и она поехала встречать поезд. Деревянный ящик был неподъемным, пришлось взять и носильщика, и такси. В общем, денег куча – почти столько, сколько обошлось бы на рынке. Значит, он прав? Мандарины эти дурацкие раздала подругам и соседкам, остальные рассовала по углам. Про некоторые заначки забыла, и весной, когда делала генеральную уборку в квартире, нашла даже не стухшие, а засохшие, как камень, мандарины.

Рокфор достать было почти невозможно – ветчину еще давали в заказах. Школьный друг ее мужа был директором гастронома на Соколе. Сколько раз Надя умоляла к нему обратиться! Тем более что этот Семен был человеком контактным и сам предлагал им свои услуги: «Гришка! Тебе одному от меня ничего не надо! Чудак ты, ей-богу!»

Ничего не стоило обратиться к Семену, ничего. Она просила – хотя бы на праздники! Новый год и Любашин день рождения. Нет, нет и нет. «Кланяться» не желал. Ради них не желал, а ради мадам – пожалуйста! И ветчина, и кофе – вкушайте с удовольствием! Надя помнила, было время, когда кофе исчез вообще – никакого, ни растворимого, ни в зернах. Она, тогда еще гипотоник, без кофе загибалась, даже пила желудевый напиток «Летний», кошмарного вкуса и запаха. Григорий Петрович все это видел – ее головные боли, вялость и слабость, знал, как кофе она любит и как он ей необходим. И… Ни к Семену, ни вообще… А тут…

Вспомнив все это, Надя горько расплакалась. Как обидно, господи! Ну как же обидно! Ладно, не держал за женщину. Не держал за друга, за соратника тоже. Но и за человека не держал? Вот просто за человека! Сволочь. Подонок. Мерзавец. Ненавижу. Жизнь мою коту под хвост. Не прощу никогда! И на кладбище больше ни разу! Вот ни ногой! Знала бы раньше – сгнил бы в больнице. Или у своей мадам. Если она еще жива. Хотя что с ней станется? Такие живут долго. Непробиваемые. Будьте вы прокляты – он и она.

Господи! Кого она проклинает? Покойника?

Совсем спятила.

Дочь позвонила к вечеру – Надя даже забыла, что по вторникам у них сеанс связи. Услышав голос матери, Любаша осторожно спросила:

– Что-то случилось?

– Ничего. Просто болит голова. Осень, атмосферное давление. Возраст.

Дочь в подробности вдаваться не захотела. Спросила из вежливости и тут же успокоилась. «Как отец – в точности!» – подумала Надя. Спрашивал для проформы, подробности его не интересовали. А уж если кто-нибудь по неосторожности пытался развить тему, сухо прерывал:

– Проблемы у всех, хватает своих, сочувствую. А вот грузить меня не надо.

Грузить его имел право один человек на свете – Э. Минц.

Люба рассказывала про тяготы жизни: денег не хватает, машинная страховка дорогая, продукты дорожают день ото дня, от нервов здоровье расстраивается, да и ссоры постоянные с мужем, что вполне понятно, когда постоянно не хватает денег.

Надежда пыталась, как всегда, дочь успокоить:

– Молодые, силы пока есть, заработаете, все устаканится.

Дочка тут же взрывалась:

– Тебе ли говорить! Прожила за отцовской спиной, как у Христа за пазухой. Ни про деньги, ни про жилье никогда не думала, голову не ломала. Он все решал, все проблемы. Работала вполноги, за продуктами на рынок, очередей сумасшедших не знала. Всю жизнь как птичка божья.

Надя обычно дочь усмиряла и утешала:

– Вот что у тебя плохого? Не гневи бога! Живешь в теплой стране, у моря. Ешь свежие фрукты и рыбу, про тряпки не думаешь, с мужем любовь – не пьет, не гуляет.

Так было обычно. Но сейчас от обиды и упреков Надя не выдержала, взорвалась:

– Да хватит ныть! Надоело! Ты будто звонишь не из Европы, а из глухой российской глубинки, из села затерянного. Не нравится – возвращайся! Впрочем, тебе везде будет плохо, потому что характер паршивый – ни в чем положительного не видишь. И еще меня попрекаешь – жизнь я прожила сказочную, забот не знала. Да что ты знаешь про мою жизнь, чтобы судить? – От возмущения голос ее крепчал. – Ни слова поддержки от тебя, одно нытье. А я тут, между прочим, одна! Ни родни, никого. Подружки сами еле ползают – все давно не молодухи. Хлеба принести некому, если свалюсь. И это я должна тебя поддерживать и слушать про плохое здоровье? Это я что-нибудь у тебя прошу? Нет, дорогая! Это для вас я продала гараж и машину. А могла бы, между прочим, жить на эти деньги припеваючи и по курортам ездить!

Люба молчала, ни слова, словно потеряла дар речи. Такой она не слышала свою мать никогда.

– Ну, ты, мам, даешь! – только вымолвила она. – Такой наезд! Ты чего как с цепи? Заболела, что ли?

– Здорова, – бросила Надя. – Здорова как корова! Да и кого это волнует! Просто надоело все. Хуже горькой редьки. И твое нытье в том числе!

– А кому мне пожаловаться? – совсем растерялась дочь. – Кому, кроме тебя?

– А никому, – жестко отрезала мать. – Я же у тебя не спрашиваю, кому мне пожаловаться и предъявить претензии! Сама справляюсь! – И Надя решительно положила трубку. Ничего, пусть задумается. Может, дойдет до жирафа. Вспомнит, сколько матери лет и что она одна на всем белом свете.

Конечно, потом разревелась! Плакала долго и горько. Вся жизнь – коту под хвост. Жила с подонком и вралем, дочь вырастила черствую эгоистку. Внуков нет. И одна она на всем белом свете! Никому не нужная, никем не любимая немолодая и нездоровая, одинокая женщина. Вот итог ее «благополучной и сытой» жизни.

Весело. Обхохочешься прям.

Так, что застрелиться охота. Только одна проблема – нечем.

«А может быть, я мазохистка? – подумала она. – Вот травлю себе душу, мучаюсь. А зачем, спрашивается? Надо было сразу этого «верблюда» в помойку, и тогда бы ничего не было. Ничего. Доживала бы свою жизнь спокойно, думая о том, что она удалась».

И с дочкой поругалась – совсем спятила. Она-то тут при чем? Ей ведь тоже несладко. Дитя ведь родное, не самое плохое. А она мать! Значит, должна терпеть и поддерживать. Молчать. И еще – жалеть. Такая материнская доля. Терпеть, молчать и жалеть.

Отмолчалась, оттерпелась и отжалелась. Хорош! А не пошли бы вы все!

Бунт на корабле, где она одна – и капитан, и боцман, и команда.

Узнала полправды, узнаю и все остальное. Надя решительно достала следующее письмо.

Эва! Твоя хандра – дело обычное. Осень! Все пройдет, ты же сама знаешь. Поездка тебя расстроила – тоже понятно. У Маши семья, дети, внуки, хлопоты. Жизнь беспокойная, но насыщенная, как ты говоришь, «со смыслом». Правильно, все так. Но ты – не Маша! И такая жизнь – не твоя и не для тебя. И представить это невозможно – закатывание банок с огурцами, кастрюли борщей, вязание свитеров, выезд с внуками на дачу. Вся эта суета не для тебя. Люди разные, твои слова. Маша – квочка, наседка, нянька по своей сути. Для нее суть жизни в заботе о близких. Твоя же суть – посвятить всю жизнь своей личной жизни. Ты такая Лиля Брик местного масштаба, дама для украшения жизни. Впрочем, кому ты и что украсила – большой вопрос.

Завидовать Маше – просто смешно! Ты бы не выдержала и часа ее жизни, уверен. Каждый рожден для своей судьбы и миссии. Успокойся! И займись наконец делом. Вернись к мольберту – ты же так хорошо начала! И у тебя все получалось! Или продолжи свои записки – там так все остроумно, изящно и увлекательно! Честное слово! И этот талант в тебе есть! Может быть, купить к зиме лыжи? Когда-то ты любила зимний лес. В конце концов, по телевизору идет много неплохих передач. Спектакли из архивов, концерты классической музыки. Это ведь все твое! Ну или видео – не зря же я тащил тебе этот магнитофон! Что-нибудь из старых французов или поляков. Американцы, конечно, – полная туфта и бред. А в видеосалонах в основном они, любезные. Посмотрю, что есть в столице. Если найду что-нибудь из духовной пищи, непременно вышлю, сразу же. Будешь коротать длинные зимние вечера.

Звонил Наташе, не выдержал. Она «в страданиях», разумеется. Пишу без иронии, так как для нее это действительно страдания. Искренние, как сама Наташа. Притворяться, как некоторые, она просто не умеет. Мне показалось, что она снова «согласна на все». Тоскует по своей мучительнице – стокгольмский синдром, видимо. Но первая не придет – не жди. Позвони и сделай вид. Это ты умеешь. Ничего выяснять не надо – ни тебе, ни ей. Словом, все как обычно. Что вам делить? Две одинокие и немолодые женщины, связанные годами жизни. Начнешь есть ее пироги и супы и придешь в себя – повеселеешь! К тому же к зиме надо заклеить окна и проложить ватой рамы. Да, Наташа сказала, что наварила сливового повидла на всю зиму – Эвелина так любит, с поджаренным хлебом особенно! Так что у тебя есть повод помириться с ней – весьма весомый. Вспоминаю ваш местный кирпичик серого со сливовым джемом, и текут слюнки. Такого хлеба в столице, увы, нет! И такого повидла тоже. Приеду – и вас объем. Испугалась? А соберусь не раньше февраля. Будет командировка в Томск, на обратном пути заскочу на два дня к вам.

Не слопайте все повидло! Держись и будь умницей!

Г.

Подумайте только! И снова сплошная забота! И окна заклеить – не дай бог, замерзнет милая! И борща поест. И без сливового повидла не останется – не приведи господи! И подруге питерской завидовать не стоит – что за жизнь у этой подруги! Врагу не пожелаешь!

Лиля Брик местного разлива. Будь ты… Художница чертова! Писательница хренова. Лыжница. Кто еще? Эгоистка, самодурка, бессердечная дрянь.

И этот гад! Повидла с кирпичиком захотел! В Москве такого нет. Оголодал, бедный.

Что же не ушел ты к своей страдалице талантливой? Тонкой и изящной? Что же всю жизнь с рядовой бабой прожил, чувствительный такой и интеллигентный? С простой, неприхотливой, домашней клушей? Без любви, без страсти, по принуждению? Или – только на борщи купился и на чистые рубашки?

Значит, были поездки к ней, были. Пусть нечастые – раза два в год. А какая разница? Разве этого мало, чтобы сердце разорвалось совсем, в клочья?

Господи! Конспиратор чертов! Узнать бы об этом раньше, так послала бы тебя подальше… К Минц твоей, Эвелине прекрасной. К мольберту и повидлу сливовому.

И тут еще одна мысль пронзила сердце – а ведь чужими людьми жизнь они прожили. Совсем чужими! Про соседей по квартире больше знаешь, про попутчиков в поезде. Ни он про ее печали, ни она про его… Гадости.

Чудненько. Ладно, поехали дальше. И нечего себя беречь! Надо пройти все это до конца. Пройти, а потом решить, как жить дальше.

Если вообще стоит дальше жить.

Искренне за тебя рад! Говорил ведь, что все наладится, а ты, как всегда, впадала в панику. Вот и повеселись теперь. Знать подробности ни к чему – все хорошо, да и ладно, слава богу. Верю, что «он прекрасен». Или – делаю вид, что верю. Ну, не спорить же с тобой! Хорошо, что не из творцов, – с ними, с творцами, непросто. А человек реальной, земной профессии тверже стоит на земле. Горный инженер – неплохо. Только, видимо, командировки? Впрочем, и это хорошо. И даже отлично! Будете расставаться и наверняка дольше продержитесь! Так как вынести тебя… ну, ты и сама знаешь. Денег Наташе надо прибавить, ты права. И вас двое, и она не молодеет. Про твою язву – да, такие таблетки появились, ты права. Купить сложно, но Зиновий обещал – у него блат в аптекоуправлении. Вышлю сразу. А ты все-таки не забывай про диету. Поменьше шоколада и булок. Потерпи уж! Не то сбежит твой горный, как пить дать! И кому ты будешь нужна, больная? Только мне, правильно.

Никуда мне от тебя не деться, ох. Но судьбу я свою не кляну – отдаю, сколько могу, за то, что было дадено. А дадено было много…

Я собираюсь в санаторий, один, жена с дочерью едут в Прибалтику. Из санатория стану звонить чаще – там в комнате будет телефон. А к лету должна быть командировка в Польшу. Не Париж, разумеется, но все же. Подумай, чего бы тебе хотелось. Местных денег будет немного, но на мелочи, вроде косметики или мелкого баловства, хватит. Или духи? Польские, по-моему, ты любила? Буду бродить по Варшаве и вспоминать бледную и гордую полячку, которая разбила мне когда-то сердце. Милая панна! Я излечен вполне! Но от хлопот не отказываюсь – из человеческого сочувствия – исключительно! Засим прощаюсь. Горному – сердечный и пламенный.

P.S. А все-таки жаль мужика! И горную промышленность тоже – потеряет ценного кадра, а?

И что все это значит? Так, спокойствие, только спокойствие. Ее муж совершенно спокойно обсуждает с Эвой ее личную жизнь, ее любовников – старых и новых. Иронизирует, подтрунивает, предупреждает. Сочувствует этим несчастным обреченным мужчинам. Это факт. Значит, он с ней не в любовных отношениях? Они просто старые друзья, родственники, бывшие супруги. Между ними ничего нет, кроме памяти о прошлом, поддержки с его стороны и денежных отношений. Все!

Да нет, не все. Кроме всего перечисленного, у него есть к ней нежность, жалость, сострадание. И – невзирая ни на что, он восхищается ею. И опять же невзирая на то, что говорит ей всю правду – о ее эгоизме, сварливости, требовательности к людям, отсутствии требовательности к себе, капризности, алчности, избалованности и непостоянстве, он ее уважает. Или, по крайней мере, считается с ней, с ее желаниями, пожеланиями, капризами, требованиями.

И что это? Что это, если не любовь? Только долг и жалость? Долг за что? И почему жалость?

Она ему небезразлична. Ее жизнь и проблемы для него на первом месте. Не семья, не жена, не единственная и любимая дочь – она, Эва Минц.

Он пишет, что «излечен». Чушь собачья. Ни один мужик, даже самый ответственный, самый надежный, не будет спрашивать про духи у женщины, с которой он расстался черт-те сколько лет назад и которая его не волнует.

Надя помнила ту командировку в Варшаву. Тогда, в самый застой, это была заграница, и еще какая! Польские журналы мод с томными красавицами были из другой, сладкой и неведомой жизни. В польском магазине «Ванда» давились за духами, помадой, кремом «Пани Валевска» и перламутровым лаком для ногтей.

Очереди были сумасшедшие. Такой вот «привет» оттуда. Когда муж объявил о поездке, она сладостно предвкушала косметику, духи, белье… Ну должен же он побаловать своих девочек!

Был составлен список – с колготками, бельем и помадой. Как она ждала счастливого мига! С каким трепетом открывала чемодан!

А дальше… Сплошное разочарование! Ни духов, ни колготок, ни чего другого.

Помаду он привез – мерзкого фиолетового цвета. А Надя просила перламутровую розовую.

На ее «Ну, как же так, Гриша!» он обиженно ответил:

– Я там работал! Непонятно? А купил на вокзале, в киоске, то, что было. Да и записку твою я потерял – выбросил, наверно.

Правда, слезы дочери его тронули – выдал пятнадцать рублей и сказал Наде, чтобы купила колготки у спекулянток.

А фиолетовую помаду Надя подарила соседке и тоже успокоилась, хотя обида осталась надолго.

Да сколько было этих обид! Вагон и маленькая тележка. Разве все упомнишь? И ни к чему это в семейной жизни – так она всегда себя успокаивала. Всегда, но не сейчас.

Сейчас она ненавидела и своего мужа, и польскую панну, и всю свою прежнюю длинную жизнь, в которой не было ни любви, ни уважения, ни честности. А была, как оказалось, одна сплошная ложь.

Надя, как показывала жизнь, все же была из оптимистов. Сколько раз, во скольких жизненных ситуациях с соседками, подругами она непременно находила слова утешения. И еще – она всегда умела находить повод, пусть самый ничтожный, для хорошего настроения.

Например, когда уехала Любаша и было такое разливанное море слез, тоски и тревог, она утешала себя тем, что дочка в спокойной стране, где тепло и отличный климат, где нет поддельных лекарств и просроченных продуктов, где люди не знают хамства и обмана. Ночами ревела, а утром цепляла на лицо просветленную, счастливую улыбку и напевала песенку, взбивая яйца для омлета.