Никогде Гейман Нил

– Нет.

– Шпион из Верхнего мира, да? – прошипел предводитель крыситов. – Я выпущу тебе кишки, чтобы предсказать по ним будущее.

– Послушайте, – пробормотал Ричард, прижатый спиной к стене и с кинжалом из стекла у горла. – Вы, вероятно, ошиблись. Меня зовут Ричард Мэхью. Я могу это доказать. У меня есть читательский билет. Есть кредитки. Вещи, – в отчаянии добавил он.

И вдруг обостренным зрением человека, которому какой-то псих собирается перерезать горло, Ричард увидел, что в дальнем конце зала люди падают на колени и склоняют головы в почтительном поклоне, а по полу движется черная тень.

– Если рассуждать здраво, это чистое недоразумение, – проговорил он, сам не очень-то понимая, что хочет этим сказать. Сейчас он знал только одно: если он что-то говорит, значит, еще жив. – Почему бы вам не убрать свой кинжал… Постойте! Это моя сумка! – закричал он, увидев, как худенькая нечесаная девушка лет восемнадцати схватила его сумку и принялась вытряхивать на пол вещи.

Один за другим люди падали на колени – черная тень приближалась и вскоре добралась до тех, кто окружал Ричарда. Впрочем, они этого не заметили, потому что смотрели только на него.

Черная тень при ближайшем рассмотрении оказалась крысой. Она с любопытством разглядывала Ричарда. И ему на секунду показалось – хотя, разумеется, это был полный бред, – что крыса ему подмигнула. А потом она вдруг громко запищала.

Человек с кинжалом рухнул на колени. Так же, как и остальные. Секунду подумав, их примеру последовал и бродяга, которого тут называли Илиастер. Ричард остался стоять, но худенькая девушка потянула его за рукав, и он тоже опустился на колени.

Предводитель крыситов поклонился так низко, что его длинные волосы коснулись пола, и запищал, зацокал, защелкал, морща нос и обнажая зубы, словно и сам тоже был огромной крысой.

– Кто-нибудь объяснит мне, что здесь… – начал Ричард, но девушка шикнула:

– Тихо!

Крыса забралась в грязную ладонь предводителя крыситов – с некоторой брезгливостью, как показалось Ричарду, – и тот поднес ее к самому его лицу. Крыса медленно поводила хвостом, всматриваясь ему в глаза.

– Это господин Долгохвост из клана серых, – сообщил предводитель крыситов. – Он говорит, что уже видел тебя. И спрашивает, встречались ли вы раньше?

Ричард и крыса с минуту изучали друг друга.

– Может быть.

– Он говорит, что передавал тебе сообщение от маркиза Карабаса.

Ричард присмотрелся.

– А, так это тот самый крыс? Да, мы встречались. Я швырнул в него пультом от телевизора.

Окружающие в ужасе переглянулись. Девушка взвизгнула.

Но Ричарду было не до них. Слава богу, хоть кто-то знакомый в этом хаосе.

– Привет, крысунчик. Рад тебя видеть. Ты не знаешь, где Дверь?

– Крысунчик! – то ли всхлипнула, то ли пискнула девушка. К ее лохмотьям был прицеплен потертый красный значок, какие бывают прикреплены к открыткам. На нем желтыми буквами было написано: «Мне 11».

Предводитель крыситов угрожающе помахал перед носом Ричарда кинжалом.

– Обращаться к господину Долгохвосту только через меня, понял? – Крыс что-то пропищал, и предводитель поморщился. – Его? – переспросил он, брезгливо косясь на Ричарда. – У меня нет лишних людей. Лучше я перережу ему горло и отправлю к жителям канализации…

Крыс снова что-то пропищал, на этот раз сердито, а потом спрыгнул с руки предводителя на пол и исчез в дыре в плинтусе.

Предводитель встал. Сотни глаз обратились на него. Он повернулся к своим немытым подданным, сгрудившимся у костров.

– Чего уставились? – рявкнул он. – Кто будет следить за мясом? Хотите, чтобы все подгорело? Нет тут ничего интересного. Займитесь своими делами. И ты вставай, чего ждешь? – Ричард обеспокоенно поднялся с колен. Левая нога у него затекла, и он принялся ее растирать. Предводитель повернулся к Илиастеру: – Надо отвести его на рынок. Приказ господина Долгохвоста.

Илиастер покачал головой и сплюнул.

– Я не поведу, – сказал он. – Это уже слишком. Вы, крыситы, всегда мне помогали, но я не могу его отвести. Вы же знаете.

Предводитель кивнул, убрал кинжал под шубу, а потом повернулся к Ричарду и оскалился, обнажив желтые зубы.

– Ты даже не представляешь, как тебе повезло.

– Нет, я знаю, – пробормотал Ричард.

– Не знаешь, – отрезал предводитель. – Ничего ты не знаешь. – Он тряхнул головой и удивленно повторил: – Надо же, «крысунчик»!

Затем взял под руку Илиастера и отвел в сторонку. Они о чем-то шептались, то и дело косясь на Ричарда.

Девушка тем временем ела банан, который нашла в сумке. Ричард подумал, что трудно себе представить менее эротичное поедание банана.

– Это был мой завтрак, – сообщил он. Она виновато глянула на него. – Меня зовут Ричард. А тебя?

Он вдруг понял, что она успела съесть все бананы, которые он взял с собой. Проглотив последний кусок, она пробормотала что-то похожее на «Анестезия» и добавила:

– Мне есть хотелось.

– Но я-то тоже хочу есть!

Она поглядела на костры и улыбнулась Ричарду.

– Кошек любишь?

– Ну, в общем, да. Я люблю кошек.

Анестезия облегченно вздохнула.

– Бедрышко или грудку?

Дверь шла через двор. За ней шагал маркиз Карабас. В Лондоне сотни таких дворов, закутков и проулков – островков старины, которые ничуть не изменились за последние триста лет. Даже запах мочи здесь стоит точно такой же, как во времена Сэмюэла Пипса.[17] До рассвета был еще час, но небо уже начало светлеть и сделалось тускло-свинцовым. В воздухе висели клочья тумана, похожие на привидения.

Грубо заколоченная дверь была обклеена плакатами, рекламировавшими всеми забытые музыкальные группы и давно закрывшиеся ночные клубы. Маркиз скептически уставился на потертые доски, ободранные плакаты и кривые гвозди – впрочем, он всегда и на все смотрел скептически.

– Это и есть вход? – спросил он.

Дверь кивнула:

– Один из входов.

Маркиз сложил руки на груди.

– Ну. Скажи ей: Сезам, откройся! – или что ты там говоришь.

– Я не хочу идти туда. Мне кажется, мы совершаем ошибку.

– Хорошо. Тогда до встречи. – Он резко развернулся и пошел прочь.

Дверь схватила его за рукав.

– Вы меня бросаете? Вот так просто?

Он улыбнулся холодной официальной улыбкой.

– Конечно. Я занятой человек. Меня ждут дела, меня ждут люди.

– Нет, подождите. – Она отпустила его и прикусила губу. – Последний раз я была там, когда… – она не закончила.

– Когда была там последний раз, ты обнаружила, что всех твоих родных убили. Да, я это уже понял. Ты говорила. Но если мы туда не идем, я считаю, что наше сотрудничество закончено.

Она подняла на него глаза. Ее лицо казалось совсем бледным в этот серый предрассветный час.

– И это все?

– Ну, я мог бы пожелать тебе удачи в будущем. Однако, полагаю, ты до этого будущего не доживешь.

– Вы человек дела, да?

Он промолчал. Она вернулась в двери.

– Ладно. Я проведу вас.

Девушка положила левую руку на заколоченную дверь, а правой взяла за руку маркиза. Ее тонкие пальчики потерялись в его огромной коричневой ладони. Она закрыла глаза.

…Что-то зашептало, задрожало, изменилось…

…Дверь исчезла во тьме…

Воспоминания были совсем свежими. Всего несколько дней прошло с тех пор, как она шла по Дому без Дверей и кричала: «Эй? Где вы?». Переходила из холла в столовую, библиотеку, гостиную – никого.

Она отправилась дальше. Бассейн был викторианский, отделанный мрамором, с чугунными украшениями. Отец нашел его очень давно. Бассейном никто не пользовался и его собирались снести, а отец включил его в Дом без Дверей. Может быть там, в Верхнем Лондоне, эта комната давно исчезла и даже память о ней стерлась. Дверь понятия не имела, где физически находятся комнаты ее дома. Собирать его начал дедушка – медленно, по одной комнате. Он выискивал их по всему Лондону и незаметно присоединял к дому, в котором не было ни одной двери. Его труд продолжил отец.

Она шла вдоль бассейна, радуясь, что снова оказалась дома, и удивляясь, куда все подевались. А потом посмотрела на воду.

В бассейне плавало тело. Два красных облака расплылись от его горла и живота. Это был ее брат Арк. Глаза у него были открыты, но он уже ничего не видел. Она вдруг поняла, что громко кричит.

– Больно, – пожаловался Маркиз, с силой потирая лоб. Затем дважды крутанул головой, разминая шею.

– Это воспоминания, – объяснила Дверь. – Стены все впитывают.

Он удивленно вскинул бровь:

– Могла бы предупредить.

– А, ну да.

Они стояли в белоснежном зале. Все стены были увешаны картинами, изображавшими разные комнаты. В зале не было ни одной двери, никакого выхода.

– Любопытный декор, – заметил Маркиз.

– Это центральный зал. Отсюда мы можем попасть в любую комнату. Они все сообщаются между собой.

– А где остальные комнаты?

Она покачала головой.

– Не знаю. Может быть, за несколько миль отсюда. Они разбросаны по всему Нижнему миру.

Маркиз принялся нетерпеливо расхаживать по залу.

– Занятно. Этакий сложносочиненный дом, комнаты со всех уголков Лондона. Оригинально. Знаешь, Дверь, твой дедушка был с фантазией.

– Я его не знала. – Она сглотнула и добавила, скорее сама себе, чем маркизу: – Казалось, здесь мы в безопасности, нам ничто не угрожает. Ведь сюда никто не может попасть, кроме членов нашей семьи.

– Остается надеяться, что дневник твоего отца хоть немного прольет свет на то, что случилось, – проговорил Маркиз. – Где будем искать? – Дверь пожала плечами. – Ты точно знаешь, что он вел дневник?

Девушка кивнула.

– Он уходил в кабинет и блокировал все связи до тех пор, пока не закончит надиктовывать.

– Тогда начнем с кабинета.

– Но там я уже искала. Честное слово. Я все обшарила еще тогда, когда… убирала тело… – Она заплакала, тяжело и надрывно, словно рыдания прорывались из самой глубины души.

– Ну, ну, – маркиз Карабас неловко похлопал ее по плечу. – Ну-ну, – добавил он на всякий случай. Он не очень-то умел утешать.

Глаза Двери были полны слез.

– Вы… можете подождать… минутку? Я скоро приду в себя.

Он кивнул и отошел в другой конец зала, а через некоторое время обернулся. Она все так же стояла, обхватив себя руками, и плакала отчаянно, навзрыд, как маленькая девочка, – крошечная фигурка на фоне белой стены, увешанной картинами.

Ричард все еще горевал по утраченной сумке.

Но предводитель крыситов был неумолим. Он заявил, что господин Длиннохвост не говорил, что надо вернуть вещи, – только велел отвести Ричарда на рынок, и сообщил Анестезии, что именно она поведет чужака: «Да, это приказ. И хватит хныкать. Собирайся». Еще он предупредил Ричарда, чтобы тот держался от него подальше, и добавил, что тому страшно повезло. А потом, не обращая внимания на просьбы вернуть сумку или хотя бы бумажник, выпроводил Ричарда и Анестезию за дверь и запер ее.

Они тронулись в путь в темноте.

Анестезия несла самодельную лампу: жестяная банка, свеча, проволока и стеклянная бутылка из-под лимонада с широким горлом. Ричард удивился, как быстро его глаза привыкли к полумраку. Они шли через какие-то подвалы и погреба. Иногда ему казалось, что в углах кто-то шевелится – то ли крыса, то ли человек, то ли еще кто. Но каждый раз, когда они добирались до угла, там уже было пусто. Он спросил у Анестезии, что это, но она велела ему помалкивать.

Вдруг он ощутил поток воздуха. Ни слова не говоря, Анестезия опустилась на корточки, поставила на пол лампу и с силой дернула вделанную в стену решетку. Решетка неожиданно подалась, и девушка растянулась на земле. Она махнула Ричарду, и он пролез в дыру в стене. Однако, не продвинувшись и на фут, Ричард почувствовал, что пол обрывается.

– Послушай, – прошептал он, – тут внизу тоже дыра.

– Ничего, падать невысоко.

Она пролезла в дыру, закрыла за собой решетку и оказалась вплотную к Ричарду. Он смутился.

– Держи! – Она протянула ему лампу и соскользнула в темноту. – Ну вот, видишь, совсем не страшно! – Ее голова была на несколько футов ниже его болтающихся ног. – Давай лампу.

Он наклонился и протянул ей самодельную лампу. Девушке пришлось подпрыгнуть, чтобы ее забрать.

– Ну, – прошептала она, – теперь ты.

Ричард осторожно свесился через край, соскользнул вниз и повис на руках. Повисев несколько секунд, он разжал ладони и шлепнулся в мягкую жидкую грязь. Пока он вытирал руки о свитер, Анестезия прошла вперед и открыла еще одну дверь. Ричард поспешил к ней, они выбрались в какой-то туннель, и девушка закрыла за ними дверь.

– Все, теперь можно говорить, – сказала она. – Только не слишком громко. Если хочешь.

– Это хорошо, – обрадовался Ричард и тут же обнаружил, что не знает, о чем ее спросить. – Так, значит, ты крыса?

Девушка тонко захихикала и, как маленькая японка, прикрыла рот ладошкой.

– Не-а. Я была бы счастлива, будь я крысой, но увы… – она покачала головой. – Нет, мы крыситы, мы говорим с крысами.

– Говорите? В смысле, просто болтаете?

– Что ты?! Мы выполняем их поручения. Дело в том, – она понизила голос и заговорила так, будто сообщала нечто совершенно невероятное: – что крысы не все могут. Понимаешь? Потому что у них нет пальцев, нет рук и все такое. Погоди… – Она прижала Ричарда к стене, зажала ему рот грязной ладошкой и задула свечу.

Сначала ничего необычного не происходило.

Потом издалека донеслись голоса. Ричард и Анестезия ждали в темноте. Он дрожал от холода и сырости.

Мимо, негромко переговариваясь, прошли какие-то люди. Когда все стихло, Анестезия убрала ладошку, зажгла свечу, и они отправились дальше.

– Кто это был? – спросил Ричард.

Она пожала плечами.

– Не знаю. Это не важно.

– Тогда с чего ты взяла, что лучше не показываться им на глаза?

Она посмотрела на него с грустью, как смотрит мать, пытающаяся объяснить ребенку, что любой огонь жжется. «Да, и этот тоже. Уж поверь мне».

– Идем, – сказала девушка. – Мы можем срезать путь через Верхний Лондон.

Они поднялись по каменным ступеням, и Анестезия открыла дверь. Они вышли на улицу, и дверь мягко за ними закрылась.

Ричард потрясенно огляделся. Они стояли на северном берегу Темзы, на набережной Виктории длиной в несколько миль, которую построили в викторианскую эпоху, скрыв под ней безобразные канализационные стоки и недавно открывшуюся линию метро – «Дистрикт-лайн», – и навсегда устранив грязную приливную полосу, отравлявшую своей вонью Лондон на протяжении предыдущих пятисот лет. Была ночь – все та же или уже следующая, Ричард не знал. В этих темных туннелях он потерял счет времени.

Ночь была безлунной, но в небе сухо поблескивали осенние звезды. Сияли фонари, окна в домах и огни на мостах, отражаясь, как и ночное небо, как и весь город, в темной воде Темзы, и казалось, что эти огоньки тоже звезды, только обреченные сиять на земле. Волшебная страна, подумал Ричард.

Анестезия задула свечу, и Ричард спросил:

– Ты уверена, что нам сюда?

– Конечно.

Перед ними была деревянная скамейка, при виде которой Ричард понял, что больше всего на свете хочет на нее присесть.

– Давай отдохнем немножко, совсем чуть-чуть.

Девушка пожала плечами, и они сели на разных концах скамейки.

– В пятницу, – проговорил Ричард, – я работал в престижной компании, занимался инвестиционным анализом.

– Что такое инивистиционный…

– Инвестиционный анализ? Это моя работа.

Она кивнула, сочтя такое объяснение достаточным.

– Ясно. И что?

– Ничего. Просто вспоминаю, как это было. А вчера… я как будто перестал существовать. Здесь, наверху, никто меня не замечал.

– А ты и правда перестал для них существовать, – сказала Анестезия.

К ним подошла парочка, медленно прогуливавшаяся по набережной. Мужчина и женщина уселись на скамейку прямо между Анестезией и Ричардом и принялись страстно целоваться.

– Простите, – сказал им Ричард. Мужчина запустил руку под свитер своей подруги и принялся там шарить, как одинокий путешественник, открывший неизведанную землю. – Я хочу, чтобы все было как раньше, – сообщил ему Ричард.

– Я люблю тебя, – сказал мужчина.

– А как же твоя жена?.. – проворковала женщина, облизывая ему щеку.

– Хер с ней.

– А я надеялась, что он с тобой, – пьяно захихикала она и стала мять его ширинку.

– Идем, – сказал Ричард. Ему вдруг расхотелось сидеть на скамейке.

Они пошли дальше. Анестезия несколько раз с любопытством оглянулась на парочку, которая постепенно переходила в горизонтальное положение.

Ричард молчал.

– Что-то не так? – спросила девушка.

– Все, – буркнул он. – Ты всегда жила под землей?

– Не-а, я родилась здесь. – Анестезия на секунду умолкла. – Ты что, хочешь узнать, как я оказалась в Нижнем Лондоне? – спросила она, и Ричард с удивлением обнаружил, что ему и в самом деле хотелось бы услышать ее историю.

– Да.

Она повертела кварцевые бусы на шее и сглотнула.

– У меня была мама и еще сестренки-близняшки… – Она вдруг замолчала.

– Продолжай, – подбодрил Ричард. – Мне действительно интересно. Честное слово.

Девушка кивнула. Потом глубоко вдохнула и заговорила, не глядя на него, не поднимая глаз.

– У мамы были я и близняшки, а потом она свихнулась. Однажды я вернулась из школы, а она плакала и кричала, совсем голая. Она все била, тарелки и всякое другое. Но нас она никогда и пальцем не трогала. Никогда. А потом пришла женщина из органов опеки и забрала близняшек, а меня отправили к тетке. Она жила с одним типом. Мне он не нравился. И когда тетки не было дома… – Она снова смолкла и на этот раз молчала так долго, что Ричард уже подумал, ее рассказ на этом окончится. Однако она продолжила: – Ну, в общем, он меня бил. И… всякое делал. В конце концов я сказала тетке, что он меня бьет, а она сказала, что я лгунья и пригрозила вызвать полицию. Но я говорила правду! И тогда я сбежала. В свой день рождения.

Они дошли до Альберт-бридж – излюбленного туристами моста через Темзу, который соединял Баттерси на юге и Челси со стороны набережной Виктории, – волшебного моста, усыпанного тысячами белоснежных огоньков.

– Мне было некуда идти. Стояли холода. – Она ненадолго задумалась. – Я стала жить на улице. Спала днем, когда было потеплее, а ночью бродила, чтобы согреться. Мне было всего одиннадцать. Я воровала хлеб и молоко, которые оставляют покупателям у дверей. Но мне не нравилось воровать, поэтому я стала болтаться у рынков, жевала гнилые яблоки и разные объедки. А потом я сильно заболела. Я жила тогда под мостом в Ноттинг-хилле. Когда пришла в себя, я уже была в Нижнем Лондоне. Это крысы меня нашли.

– Ты никогда не пыталась вернуться сюда? – спросил он, обводя рукой тихие, уютные дома, редкие автомобили и припозднившихся прохожих – реальный мир…

Она покачала головой. Нет, малыш, и этот огонь тоже жжется. Ты сам это поймешь.

– Это невозможно. Либо один мир, либо другой. Нельзя быть разом и здесь, и там.

– Простите, я не хотела, – нерешительно проговорила Дверь. Глаза у нее покраснели, и вообще казалось, что она только что отчаянно сморкалась и с остервенением вытирала слезы с глаз и щек.