Это подиум, детка! Сага о московских куколках Царева Маша

– Да брось ты, мама! Девчонке единственный раз в жизни выпал шанс, а ты готова все испоганить, лишь бы вернуть ее под свое крыло!

– Вспомнишь еще мои слова…

– Думаешь, мне за Аленку не страшно? Думаешь, я по ней не скучаю? Да я каждую ночь уснуть не могу, все о ней думаю! Но какая у нее была бы судьба в нашем городишке? Так и осталась бы вечным посмешищем! А так – будет фотографироваться для журналов, весь мир исколесит! Ты посмотри на фотографии – да она же в сто раз лучше Синди Кроуфорд!

А Галочка машинально прислушивалась к этой уютной кухонной перепалке, из недели в неделю повторяющейся. И склизкими червяками копошились в ее сердце неприятные предчувствия. А если Аленка и в самом деле станет звездой? Вернется в город в собольей шубе и на шпильках Lagerfeld, холодно взглянет на ссутулившуюся перед этой роскошью Галину, скупо улыбнется, сквозь зубы поздоровается… Как она это переживет, как с этим справится? Она, признанная красавица, в которую полгорода влюблено!

– Что загрустила, Галинка? – проницательная Аленина бабушка, конечно же, обо всем догадывалась. Ей было и жаль приунывшую девчонку, и неприятно за зависть, рвущуюся наружу из красиво подведенных глаз.

– Да так… Я так за Аленку рада! – с деланым энтузиазмом воскликнула она.

– Если рада, что же на тебе лица нет?… Вот что я думаю – поехала бы ты в Москву, вернула бы мою Аленку.

– Как это? – вскинула голову Галочка.

– Думаешь, я не вижу, что ты на ее место хочешь? А что, девка ты видная, может быть, и тебя возьмут. Придешь в агентство, Алена поможет. Тоже начнешь костюмной вешалкой служить.

И в первый момент Галочка всем существом своим подалась навстречу этой мысли. Но потом приуныла, и плечи ее, обтянутые недорогой синтетической водолазкой, поникли.

– Кто же мне денег даст в Москве обосноваться? Алене вон как повезло…

– Я дам, – вдруг сказала Аленина бабушка.

– Мама! Что ты несешь? – возмутилась Аленина мать. – Я у тебя вчера просила добавить на пальто, так ты сказала, что денег нет!

– На пальто нет, – прорезанные вертикальными морщинками губы сложились в подобие утиной гузки, – а на спасение единственной внучки найду. Галька с детства мечтала звездить. А наше горе луковое хотело поступать в Педагогический. Пусть так и будет. Галка жопой вертит и миллионы получает, а наша вернется домой и образумится. Нам таких миллионов не надо.

– Какие глупости, – попробовала возразить Аленина мама.

Но Галочка, нутром почуявшая близость джекпота, раскраснелась и призвала всю силу воли, чтобы унять взбрыкнувшее дыхание.

– Я согласна! Я поеду в Москву и найду способ вернуть Аленку! А сама буду работать манекенщицей, – воскликнула она, и, пришторив мечтательные глаза ресницами, медленно повторила, словно пробуя слово на вкус, – манекенщицей…

Алена участвовала в боди-арт-шоу.

Она толком и не поняла, что такое боди-арт. Самое главное – она прошла кастинг, ее выбрали, ее предпочли другим, у нее будет работа.

Шоу проходило в заброшенном здании завода на окраине Москвы. Алена что-то там не рассчитала с пробками и влетела в импровизированную гримерную с опозданием на целых полтора часа.

А вокруг кипела обыденная для модельного закулисья суета.

Высокая рыжая девица, кудрявые, высоко забранные волосы которой были похожи на каракулевую папаху, красила губы перед зеркалом. На ней был обтягивающий комбинезон из черного латекса, и выглядела она круче, чем Лара Крофт. Алена не сразу решилась к ней подойти. Но все остальные казались совсем неприступными: люди с беджиками «организатор» что-то надрывно орали в мобильники, манекенщицы спешно подправляли грим, серая от усталости визажистка выглядела как человек за пять минут до нервного припадка – у нее тряслись руки и подергивалось веко. А «Лара Крофт», казалось, находилась в непроницаемом энергетическом аквариуме, в котором вместо воды плескалась концентрированная невозмутимость.

– Простите, – Алена, кашлянув, тронула ее за плечо.

Девица вздрогнула, обернулась, смерила Алену оценивающим взглядом – с растрепанной головы до кончиков дешевых ботинок – и ее неестественно-зеленые глаза недобро сузились.

– Совсем, что ли? Сдурела?

– Извините, – пролепетала Алена, – я только хотела спросить…

– Чуть грим мне не смазала! – не слушая ее, покачала головой странная красавица.

– Грим? – непонимающе улыбнулась Алена. – Но я же… Я же просто вас по плечу похлопала… Я просто хотела узнать, здесь будет боди-арт-шоу? Я тоже модель, опоздала немножко.

– Немножко? – расхохоталась рыжая. – Солнышко, да у нас выход через час. Тебя не предупреждали, что на боди-арт-шоу приходят, как в аэропорт, минимум за три часа?

– Нет, – растерянно покачала головой Алена, – мне просто время сказали. А где гримеры?

Она немного расслабилась, бросила сумку на пол и ногой небрежно затолкала ее под ближайший туалетный столик – целее будет. Смягчившаяся рыжая рассматривала ее с неподдельным интересом.

– Ты недавно работаешь, да?

– Я в Москве уже три месяца, – слабо улыбнулась Алена, – но ты права, работы немного… Так где гримеры?

– Там, – она мотнула головой куда-то в сторону, – но я бы посоветовала тебе тихонечко уйти, а потом что-нибудь соврать в агентстве.

– Это еще почему? – возмутилась Алена.

– Да потому, что тебя четвертуют. Прийти на боди-арт за час!… За час тебе только рожу накрасить успеют! А вот это, – она провела холеной рукой вдоль затянутого в латекс тела, – мне рисовали два с половиной часа.

У Алены перехватило дыхание – только в тот момент она сопоставила содержание шоу (боди-арт) с костюмом красотки (слишком обтягивающим, стопроцентно повторяющим все линии тела) и поняла, что на самом деле никакой это не костюм, а…

– Он нарисованный, – восхищенно прошептала Алена и потянулась рукой к комбинезону, но рыжая предостерегающе подняла ладонь.

– Нечего потными ладошками меня трогать, краска потечет.

Алена огляделась по сторонам – ей казалось невероятным, что все девушки, находившиеся в гримерной, только притворяются одетыми – на самом деле их обнаженные тела покрыты тонким слоем специальной краски. На одной модели, совсем молоденькой блондинке вида вполне целомудренного, был нарисован строгий костюм в полоску. Если бы ей и в самом деле вздумалось в таком виде пойти в какой-нибудь офисный центр, ее вряд ли бы разоблачили – разве кто-нибудь заметил бы, что из-под обтягивающего пиджачка слишком остро торчат соски. На другой был цветастый купальник. На третьей – полосатый костюм морячка с кокетливым галстуком.

– Ну ничего себе! – вырвалось у Алены.

Как и предсказывала «Лара Крофт», художники Алениному появлению не обрадовались. Их было двое – колышущаяся при каждом шаге груда жира в мотоциклетном кожаном костюме и субтильный стареющий хмырь с затянутыми в хвост жидкими волосенками. И у обоих была грязь под ногтями – наверное, забилась краска, но Алену все равно передернуло. Некоторые вещи она простить мужчинам не могла, и чистота рук занимала в этом рейтинге не последнее место.

– Я Алена Соболева, – тем не менее представилась она.

Художники переглянулись. Груда жира извлекла из заднего кармана мятый лист, хмуро сдвинув брови, сверилась со списком, а потом исподлобья посмотрела на Алену:

– Соболева?

Она обреченно кивнула – ничего хорошего тяжелый взгляд не сулил.

– Вы понимаете, что на Западе за такие фокусы манекенщица платит неустойку? – холодно осведомился тощий.

Алена на всякий случай кивнула. Она старалась казаться спокойной и раскаивающейся, хотя при слове «неустойка» у нее похолодели кончики пальцев – в деньгах она нуждалась до такой степени, что даже научилась отточенным незаметным движением почти бесшумно раздвигать руками турникеты в метро.

– Ну и что с тобой делать? – рассердилась груда жира. – Показ через сорок минут! Ладно, дуй вон к тому зеркалу, раздевайся, что-нибудь придумаю!

Руки толстяка были холодными и шершавыми, кожа загрубела от краски. К тому же он оказался заядлым курильщиком – прицельно выплевывал в железное мусорное ведро истлевшую сигарету и тут же прикуривал следующую. За полчаса пассивного курения Алене стало дурно. В гримерной было довольно прохладно, на ее голом теле неприятно забугрились мурашки, а в ноздрях щекотно свербило. Она прикрывала глаза, вежливо улыбалась, стараясь абстрагироваться от того, что происходит.

И наконец услышала долгожданное:

– Ну вот и все, сойдет. Пойдешь самая первая, селедка.

Алена даже не успела обидеться на «селедку» – с любопытством обернувшись к зеркалу, она остолбенела. Почему-то ей казалось, что на ней будет нарисовано примерно то же самое, что и на остальных – цветастое платье, вызывающий комбинезон или на худой конец водолазный костюм (почему-то это считалось фишкой показа, на его «обладательницу» надели настоящий акваланг и ласты, и выйти она должна была самой последней, под одобрительный смех публики). Но никак не это. В первый момент она даже не поняла, что изменилось, – только мимоходом удивилась, что она, кажется, немного полнее, чем испуганно таращившееся из зеркала отражение. И только потом до Алены дошло – ее покрыли толстым слоем бледно-телесной краски, ребра были подчеркнуты сероватыми полосками, соски обведены сдержанно оранжевыми кружками, на скулах появились такие впадины, словно она не ела минимум месяц, бедра стали тоньше размера на три.

– Что… это?

– Прикольно, да? – расхохотался толстяк. – Я только что это придумал. Это будет наша фишка. Все подумают, что ты анорексичка, и ахнут. А потом мы покажем журналистам твои фотографии, и они убедятся, что ты нормальная девка. Это будет сенсация.

– Но… Я что, должна выйти на подиум в таком виде? Голой?

– Это боди-арт-шоу, девочка, – хмыкнул толстяк, – здесь все голые.

– Я… не могу.

– Не можешь? – он грозно подался вперед, и Алена машинально скрестила на груди руки, скрывая наготу, хотя, похоже, ее никто не воспринимал в качестве объекта желания. – Хорошо, можешь уматывать домой. Только с тебя полторы тысячи баксов.

– Сколько? – недоверчиво ахнула она.

– А ты думала, мы здесь шутки шутить собрались?! – взорвался он. – Я на тебя потратил время, материалы, силы! Наш показ рассчитан на четырнадцать, а не на тринадцать манекенщиц. И моя работа стоит дорого!! Хочешь уйти – плати неустойку. А не хочешь – я подам на твое агентство в суд.

Алена представила себе искаженное яростью лицо Марины Аркадьевны Хитрюк, и появление на сцене отчего-то сразу показалось меньшей бедою, чем малодушный побег.

– Ладно, – тихо сказала она, – я это сделаю.

– Вот и умница, – успокоился толстяк, – да ладно, не переживай ты так! О тебе же все газеты напишут, дурочка! Ты проснешься знаменитой, разве не этого вам, вешалкам, надо?

Когда Алена, кое-как справившись со стыдом и гордостью, появилась на подиуме, зал недоуменно притих, а какой-то наглец с заднего ряда пронзительно свистнул, засунув в рот грязноватые пальцы. Она остановилась в растерянности, но за кулисами маячил невидимый зрителям художник-толстяк, прошипевший в ссутулившуюся Аленину спину: «Если сорвешь показ, урою!» Больше всего ей хотелось скрестить руки на груди, прикрыться, хотя бы формально защитить свою наготу от прилипающих к ней наглых взглядов, которые почему-то казались материальными.

И она пошла. Выпрямив спину, покачивая бедрами, примерив к растерянному лицу широкую улыбку, которая ей совершенно не шла. Несколькими днями позже, рассматривая Аленину фотографию в одной из «желтых» газет, Марина Аркадьевна в сердцах воскликнет: «Все, надоело вкладывать деньги в это ничтожество, пусть собирает чемодан и катится в свой N-ск!» А заплаканная Алена чуть ли не на коленях будет умолять ее об отсрочке – хотя в глубине души сама не до конца поймет, откуда взялось в ней это остервенелое желание зацепиться в столице.

– Аленушка! – голос бабушки звенел в телефонной трубке. – Аленушка, возвращайся домой, пожалуйста! Мы все знаем, мы не будем ничего тебе говорить. Вылечишься, отъешься, поступишь в институт…

– О чем ты, бабуль? – удивилась Алена.

– Я видела твою фотографию в «Комсомолке». Весь город видел. Но все почему-то считают, что это не ты. Но я-то тебя сразу узнала, родное сердце не обманешь.

– И что на той фотографии?

– Ты… голая, – выпалила бабушка, и голос ее дрогнул, а у Алены сжалось сердце, – стоишь там, при всех, еще и улыбаешься. И такая… костлявая. Неужели тебя не кормят в этой Москве?

– Бабуля, – Алена улыбнулась, хоть бабушка этого видеть и не могла, – не верь им. Это был просто показ. Я даже там на самом деле не голая, это специальный костюм.

– Зачем же такие костюмы? – подозрительно поинтересовалась бабушка. – Их что, кто-то носит?!

– Да нет же! Это так, для смеха…

– А что смешного? Там написано, что ты весишь тридцать килограмм.

– Бабушка, это неправда! – возмутилась Алена. – Я вешу пятьдесят восемь! Но мне и правда все талдычат, что надо худеть.

– Даже не вздумай!.. Аленушка… – бабушка замялась, – когда же ты собираешься обратно?

– Ты что, бабуль? – нервно хохотнула Алена. – Да я себя уважать не буду, если сейчас вернусь. Нет уж, я должна пройти это до конца. Неужели ты не веришь, что у меня все получится?

– Не знаю, – вздохнула бабушка, – мне кажется, не твое это… Ты у нас всегда была тихая, домашняя… А там надо уметь кусаться и царапаться, иначе сожрут. Что я, «Комсомолку» не читала, что ли? Все знаю, какие там нравы, в этой Москве!

– Я научусь, – торжественно пообещала Алена, – если это надо, научусь кусаться и царапаться. Я выживу. И этот город еще будет моим. Вот увидишь, бабуля.

А еще была реклама дешевого антиперспиранта. Малобюджетный телеролик, который должны были транслировать по дециметровым и кабельным каналам. Что-то вроде «Магазина на диване» в миниатюре. Кастинг-менеджер был безнадежно пьян и выбрал первую же девушку, зашедшую в кабинет, – ею по счастливому совпадению оказалась Алена.

Снимали ролик два с половиной дня. Сначала Алена изображала девицу, которой из-за обильной потливости не везет в любви. Ей выдали шелковую футболку, подмышки спрыснули водой. По сценарию Алена сначала входила в трамвай, и все прочие пассажиры косились на нее и брезгливо морщились. Потом она появлялась в университетской аудитории, и симпатичный молодой человек, рядом с которым она садилась, в панике убегал, зажав двумя пальцами нос. «И почему мне так не везет в любви?!» – восклицала Алена. После чего некто свыше дарил ей дезодорант. И вот уже обновленная, в сухой майке, она лукаво улыбалась университетскому юноше, а тот дарил ей вяловатый букет тюльпанов.

Все внушали ей, что сняться в рекламном ролике престижно – ведь для этого нужны актерские способности! Если у модели в архиве рекламный ролик, ее цена поднимается в десятки раз. И сначала Алена поверила, хотя в глубине души ей было обидно рекламировать не помаду и духи, а средство от пота. А потом и вовсе выяснилось, что съемки для дециметровых каналов за полноценный рекламный ролик не считаются.

И жизнь вошла в свою колею. А именно – она голодала, носилась по городу в надежде урвать хоть кусочек работы… И почти всегда оставалась не у дел.

Удивительный парадокс: ее квартирная соседка почти не ходила на кастинги, но при этом, мягко говоря, не бедствовала. Очередной московский пасьянс, который никак не мог сложиться у Алены в голове. Глядя на то, как радостно возбужденная Яна небрежно рвет очередной фирменный пакет и крутится перед зеркалом с забавной сумочкой Braccialini или в новом норковом берете с брильянтовой брошью, Алена недоумевала: ну откуда, откуда эта роскошь?! Яна была родом с Севера, из крошечного городка у Полярного круга, отмеченного невнятной точкой лишь на картах самого крупного масштаба. На ее тумбочке стоял полувыцветший поляроидный снимок, на который она, бывало, после вечерней рюмочки водки с печальным вздохом посматривала. Семейный портрет: отец – угрюмый рослый бородач, мать – седая простушка с широким лицом, носом-картошкой и неуверенной улыбкой, младшая сестра – худышка с жидкими волосами, старомодно заплетенными в вялую тусклую косицу. Эти люди никак не могли быть златоносным тылом, ублажающим растущие Янкины аппетиты. Богатый любовник? Тоже вряд ли – большинство вечеров она проводила дома, лишь изредка, принарядившись, исчезала.

Так и жили вдвоем – принцесса московских окраин, шкаф которой походил на пещеру Али-бабы в миниатюре, и бледная от недоедания золушка, которая стеснялась ходить на кастинги в привезенном из Сибири пуховике и переживала московскую зиму в купленном по случаю тонком шерстяном пальтишке. Принцесса относилась к золушке со снисходительной прохладцей – вежливо уступала очередь у плиты, но ни в жизнь свою, ни в свой бездонный шкаф предпочитала не пускать.

На презентации шампанского Cherie в отеле «Националь» собралась вся Москва – бизнес-элита, похожие на голливудских звезд светские львицы, такие ослепительные, что рядом с ними хотелось зажмуриться, томные актрисы, вульгарные девушки из расплодившихся поп-групп, дизайнеры, манекенщицы, золотые детки, журналисты…

Алене снова досталась непрестижная работа промо-girl – с подносом, уставленным хрустальными бокалами, в коротенькой золотой тунике, с пластмассовым лавровым венцом в уложенных, как у скульптурной Афродиты, волосах она стояла в уголочке и мило улыбалась всем, кто ловил ее взгляд.

– Это самые длинные ноги, которые я когда-либо видел, – вдруг раздался мужской голос прямо за ее спиной.

От неожиданности Алена чуть не выронила поднос с шампанским. Невидимый возмутитель спокойствия галантно поддержал ее под локоть. Было ему лет пятьдесят, и он все еще пытался привести свое медленно дряблеющее тело к модному знаменателю «мачо». Его волосы были зачесаны назад и блестели от геля; сквозь глянцевую волнистость трогательно проглядывалась розовая опушка небольшой лысины – Алена могла видеть ее с высоты своего роста, ведь макушка мужчины едва доходила до ее ключиц. Седина была красивой и походила на мелирование. Почти незаметный животик лукаво спрятан в складках пиджака Paul Smith.

Алена вежливо улыбнулась.

– Нет, я серьезно. Это что-то потрясающее. И что вы делаете здесь, с такими ногами?

– Как видите, – она слегка приподняла поднос, – может быть, шампанского?

– Спасибо, мне уже достаточно. Я почти не пью, люблю сохранять ясность ума. Тем более в обществе такой девушки. Как вас зовут? – взяв Алену под локоток, прилизанный мужчина увлек ее к стене.

– Алена, – нехотя представилась она.

Она не была уверена, что организаторы презентации одобрят ее дезертирство.

– Ян, – представился он, – и можно на ты… Не волнуйся, тебе никто и слова не скажет.

– Почему вы так уверены? – нахмурилась она. Разве мог он, обладатель золотых часов и начищенных туфель, знать, насколько важно для нее не опростоволоситься? За ее плечами – месяцы игнора, провал на шоу боди-арт… А на этой презентации неплохо платили – сто пятьдесят долларов за вечер, да и работа была совсем непыльной. Разве может он понимать, этот лощеный тип, переборщивший с солярием, что сто пятьдесят долларов – Аленин спасательный круг? Он, наверное, столько оставляет гардеробщику на чай.

– Можешь мне верить, – рассмеялся он, продемонстрировав безупречные виниры, – ведь винный дом Cherie принадлежит мне. Стоит мне слово сказать – тебе заплатят по двойному тарифу. Кстати, сколько ты получаешь?

– Простите?

– За сегодняшний вечер, дурочка!

Под его изучающим взглядом Алене захотелось съежиться и еще желательно одеться – в джинсы, глухой свитер и застегнутое на все пуговицы пальто. Его взгляд, казалось, обладал рентгеновскими свойствами и легко мог проникнуть под тончайшую золотую ткань.

– Сто пятьдесят долларов, – промямлила она.

Его брови (похоже, оформленные косметологом) удивленно взлетели.

– Всего? Это просто фантастика! Девушка с самыми длинными в мире ногами получает копейки и работает черт знает кем… Где твои родители?

– В N-ске, – лаконично ответила она.

Мимо прошла Зинаида, тоже промо-girl, в такой же, как у Алены, тунике. Она явно переборщила с каблуками и теперь шла немного на полусогнутых, сгибаясь под тяжестью подноса. Алена перехватила ее мимолетный взгляд – проницательный, презрительный, немного завистливый. Зина явно истолковала Аленино отлынивание от работы по-своему – подумала, что напарница подло кокетничает с гостями, предоставив всю тяжелую и неприятную работу ей, Зинаиде.

– Извините, – быстро сказала Алена, которой вовсе не хотелось приобретать репутацию беспринципной суки, – мне надо работать.

– Какая прелесть, – умилился он, – ладно, милая, работайте. Но мы скоро увидимся, я надеюсь?

– Не знаю, – промямлила она.

– Ну же, ступайте. Я вам позвоню. Я обязательно найду вас – через агентство. Не могу же я упустить такую красоту?

У Марины Аркадьевны Хитрюк была странная внешность. Улыбчивая, моложавая, с инфантильными ямочками на щеках и милыми коллагеновыми губками, к тому же натуральная блондинка – она иногда умела взглянуть так, что собеседнику становилось не по себе. Словно опасная внутренняя ведьма предупреждающе выглядывала из-за кудряшечно-кукольного фасада. В такие минуты она словно становилась старше – несмотря на все пилинги и ботоксы. Темнели глаза, сжимались губы, в их уголках теневым болотцем растекались неведомо откуда взявшиеся складочки морщин.

Алена сидела перед ней, теребя в руках бутылку минералки. Ей было не по себе. Вроде бы ничего особенного не произошло – просто президент агентства возжелала побеседовать с нею тет-а-тет. Но с самого утра, с тех пор как ее разбудил звонок секретарши Хитрюк, Алену не покидало дурное предчувствие. Наверное, у этой грусти, свинцовым шариком перекатывающейся по позвоночнику, были логические причины – ну зачем, скажите на милость, Марине Аркадьевне понадобилась такая мелкая сошка, рядовая манекенщица Алена Соболева? Вариант напрашивался один: затем, чтобы отправить ее обратно в N-ск. Вложения не окупились, пожалуйте восвояси.

И вот теперь тщательно причесанная Алена в сотый раз прокручивала в голове придуманные наспех аргументы. Дайте мне последний шанс. Москва – как заразная болезнь. Поживешь тут пару месяцев – и все, пропал, болен неизлечимо. Куда же мне теперь без всего этого – без широких улиц, смрадных пробок, без пахнущих дорогой пудрой и ментоловыми сигаретами кастингов, без духа лотереи? Понимаю, я здесь уже четыре месяца и пока ничего не добилась, но ведь еще не вечер, и мне всего шестнадцать лет! Инне Гомес было двадцать семь, когда она пришла в модельный бизнес.

Об Инне Гомес ей рассказала Янка. Почему-то этот факт внушал ей оптимизм, несмотря на то что до Инны Гомес ей и в ее двадцать четыре было ох как далеко.

Но Марина Аркадьевна ничего не говорила – просто внимательно Алену рассматривала. А та не решалась нарушить молчание первой.

Так прошло минут, наверное, десять. Наконец Хитрюк наскучила игра в молчанку и с дежурной улыбкой она предложила Алене кофе с конфетами. На краешке массивного дубового стола лежала коробочка «Моцарта» в виде сердечка. Алена жадно покосилась в сторону конфет, и рот ее непроизвольно заполнился сладковатой слюной, но, подумав – «а вдруг это тест?» – она нашла в себе силы твердо сказать:

– Спасибо, я позавтракала. К тому же моделям нельзя конфеты.

И не ошиблась – лицо Марины Аркадьевны смягчилось.

– Ответ верный, – улыбнулась Хитрюк, – ты обживаешься потихонечку, как я погляжу.

– Может быть, не так быстро, как хотелось бы… Но я стараюсь… Марина Аркадьевна, понимаю, что пока толку от меня мало, но, пожалуйста, дайте мне еще один шанс! – на одном дыхании выпалила Алена. – Клянусь, я прыгну выше головы, буду очень стараться.

– Куда уж выше, – ухмыльнулась президентша, – а с чего ты вообще взяла, что я буду тебя отчитывать?

– А зачем же еще вы могли меня пригласить!

Марина рассмеялась.

– Странная ты… Хотя, не буду отрицать, у меня были мысли, что я на твой счет ошиблась. Сама понимаешь – за три месяца ни одной нормальной работы. Ты даже портфолио еще не отбила, а ведь я оплачиваю твою квартиру и твой мобильный телефон.

Аленины плечи уныло поникли.

– Но на днях мое мнение изменилось, – вдруг сказала Хитрюк, – я поняла, что ты умная девушка, просто тихоня. Но когда надо, мобилизуешься.

Алена удивленно вскинула голову. Последние несколько дней она провела дома, с немытыми волосами и маской из йогурта и оливкового масла на лице. Ни работы, ни развлечений, ни подруг – одни только бередящие душу надежды.

– Не смотри на меня так, как будто бы не понимаешь, о чем я. Я имею в виду Шестакова.

– Кого? – удивилась Алена.

– Яна Шестакова, – Хитрюк принялась нетерпеливо постукивать кончиком золотой ручки по краю столешницы.

Краем глаза Алена заметила, что под столом Марина Аркадьевна нервно дергает ногой, обутой в туфельку из кожи страуса. Из смутных глубин памяти вдруг всплыло лицо прилизанного типа с презентации шампанского – кажется, его Яном звали.

– Ты произвела на него неизгладимое впечатление. И приятно меня этим удивила. Потому что Яну нравятся… хм… только породистые лошадки. Ты знаешь, что он полтора года жил с Ди Ди?

– Кто это? – под натиском имен из светских хроник Алена всегда чувствовала себя неуютно. Сто раз собиралась экспроприировать у Янки стопку старых глянцевых журналов и придирчиво изучить мелкие окошечки светских фотографий. Запомнить лица, заучить фамилии, как в школе она прилежно учила теоремы.

– Это наша модель, – терпеливо объяснила Марина Аркадьевна, – между прочим, звезда. Сейчас она в Нью-Йорке. Перекупили за большие деньги, но это к делу не относится… Знаешь ли ты, девушка, что Шестаков заинтересовался тобою настолько, что оборвал мой телефон?

Алена пожала плечами.

– Да? Свой я ему не дала. Он показался мне… странным.

– Какая ты смешная, – Хитрюк и правда расхохоталась, раскатисто, по-русалочьи, но зеленые ее глаза оставались напряженными, – вспомни Фитцджеральда. Я расскажу вам о жизни богатых людей. Они не похожи на нас с вами. Ну и так далее.

Алена молчала, неловко переминаясь с ноги на ногу. Она никак не могла взять в толк, что от нее хотят.

– Тебе повезло, Алена, – торжественно объявила Хитрюк, – Шестаков приглашает тебя в ресторан.

– Но… Это так бессмысленно, – пожала плечами она, – он не в моем вкусе… Он старый и какой-то… скользкий.

– В любом случае предлагаю тебе не торопиться с выводами. И вот еще что. Расскажи о нашем разговоре своей flatmate Янке, хорошо? Вдруг она что-то дельное тебе, дурочке, посоветует.

Обычно Алена не откровенничала со своей квартирной соседкой. Да и Яна не интересовалась ее жизнью и мало что рассказывала о своей. Они сосуществовали на одной территории, соблюдали график мытья полов, отчитывали друг друга за забитый волосами сток ванны, иногда одалживали чай или тампаксы. Но при этом почти не разговаривали. Этакая игра в молчанку в двадцатиметровой комнате.

Но тут – и черт его знает, почему, – Алена не выдержала. Произошедшее в кабинете Хитрюк не шло из головы. Вот она и решила с Янкой поделиться.

– Представляешь, – кромсая низкокалорийный зеленый салатик, жаловалась Алена, – она даже не намекнула, а прямо сказала – хочешь здесь остаться, ложись под этого Шестакова! Да еще и удивилась, когда я сказала «нет»!

– А ты сказала – нет? – Яна, казалось, была удивлена.

– Ну да! Ты бы этого Шестакова видела, он же старый! И противный какой-то. Сальный. Как представлю, что он мог бы меня трогать, мурашки по коже от отвращения!

– Постой-постой, а это не тот ли Шестаков, которому принадлежит винный дом? – нахмурилась Яна.

– Ну да. Я с ним познакомилась на презентации шампанского Cherie. А что, ты его знаешь? – взглянув в Янкино изменившееся лицо, Алена вдруг догадалась. – Он что, тебе тоже такое предлагал?

– Ну да, – ее улыбка была какой-то странной, несимметричной. Правый уголок губы взлетел вверх, левый остался на месте.

– Ну надо же, – покачала головой Алена, – с ума сойти! Неужели он на себя в зеркало никогда не смотрит? Неужели он думает, что у него может быть хоть какой-то шанс, с нами, с девчонками молодыми!

– Ну ты ду-ура! – не то удивилась, не то восхитилась Яна.

Казалось, она посмотрела на Алену новыми глазами. Казалось, она вообще впервые свою соседку увидела. И под этим испытующим взглядом Алене стало неудобно. Как будто Янка ждала, что она начнет оправдываться, только вот за что.

– Почему дура? – немного озадаченно переспросила Алена.

– Да потому что состояние Шестакова измеряется миллионами! – взревела Яна, чуть не сшибив локтем миску с салатом. – Да потому что каждая вторая девчонка согласится проглотить свои акриловые ногти и уменьшить свою силиконовую грудь на четыре размера за право провести с ним уик-энд.

– Ты шутишь? – опешила Алена. – С какой стати девушкам его хотеть? У него дряблый животик и лысина.

Вместо ответа Яна метнулась в комнату, к своему необъятному шкафу. Алена озадаченно последовала за ней. Янка пала на колени, как язычник перед богом солнца, и принялась вышвыривать из шкафа блузки и платья, что-то лихорадочно разыскивая.

– Ян, ты чего? С тобой все в порядке?

– Где же это было? Я ведь только на прошлой неделе перебирала коробки… – бормотала она, – ах, вот! Смотри!

С этими словами Яна торжествующе сунула Алене под нос фотографию. На снимке был изображен чуть более молоденький и чуть менее пропитой вариант Янки. Блондинистая, загорелая, счастливо улыбающаяся в объектив, в ушах – огромные зеленые сережки.

– И что? – удивилась Алена, – Это ты, я узнала. Но при чем здесь Шестаков?

– Притом, что эти серьги подарил мне он! Это изумруды и брильянты, антиквариат! – Яна посмотрела на снимок, вздохнула, как будто бы изучала лицо любимого, ушедшего к другой. – Мне пришлось их продать… Год назад было трудное время. Работы не было, и я сломала передний зуб. Надо было делать коронки… Да еще я залетела от одного… Жалко сережки.

– Хочешь сказать, что ты… – ахнула Алена.

– Дала ему один раз, – спокойно продолжила Яна, – это даже был не полноценный секс, а так, light-вариант. Получасовые обжималки в его «Хаммере», коротенький минет. И все – он паркуется у ювелирного. Выбирай, Зинка, что тебе нужно.

– Почему Зинка? – пробормотала Алена, до которой смысл слов доходил постепенно, словно вокруг нее был плотный ватный кокон, мешающий своевременному восприятию информации. Она смотрела на Янку, на ее пухлые губы, нагло улыбающиеся… На ее грубо подведенные глаза, на ее руки в некрасивых разводах автозагара… И вот этими руками она обнимала толстеющего самодовольного Шестакова? За какие-то сережки с изумрудами?!

– Да потому, что он даже не запомнил, как меня зовут! – расхохоталась Янка, не обращая внимания на вытянувшееся Аленино лицо. Казалось, ей доставлял особенный извращенный интерес шокировать свою соседку, уже пропитавшуюся модельными нравами, но еще такую наивную. – Я для него ничего не значила. Он не разыскивал мой телефон, не искал со мной встречи, не теребил Марину Аркадьевну. А на твоем месте я бы рассчитывала минимум на автомобиль. А если повезет и станешь его постоянной girlfriend… – она по-кошачьи потянулась и мечтательно зажмурилась.

– Но я этого не хочу! – нервно воскликнула Алена, которая меньше всего ожидала такого оборота вещей, – не нужны мне его сережки, его деньги, я хочу… – Она, булькнув, осеклась и под насмешливым изучающим взглядом Яны подумала: «А что же я и правда хочу от своей жизни, от себя самой, от своей так называемой карьеры и вообще – от этого города, где молодые красивые девчонки двадцати с небольшим лет готовы глотку друг другу перегрызть за „коротенький минет“ с последующей перспективой дарения ювелирки?!»