Дом одиноких сердец Михалкова Елена
– Как вы его нашли? – поинтересовался Боровицкий, когда они почти дошли до дверей в здание пансионата.
– Со странностями, – честно призналась Даша. – Но держится с таким достоинством, что просто завидно. А он кто?
– Бывший ректор политеха. Кстати сказать, блестящий математик. Если вы подумали, что он сидит в кустах для своего развлечения, то ошиблись – он записывает траекторию движения рыбок, а затем выводит какие-то закономерности и что-то там доказывает на их основании. Причем ему нужно, чтобы траектория была свободна от воздействия посторонних объектов. Он мне объяснял, но я, признаюсь откровенно, не математик, и способностей моих не хватает на то, чтобы осмыслить его идеи.
– А почему он живет здесь? – удивилась Даша. – Тоже невыносим для своих близких? Мне ваш математик показался приятным человеком.
– Так оно и есть, – кивнул Боровицкий. – Но, видите ли, какая насмешка судьбы: у него, весьма неплохого и, безусловно, интеллигентного человека, есть сын. А тот – вор в законе. Судя по вашему лицу, вы знаете, что сие означает.
Даша ошеломленно кивнула.
– Так сын его сюда и отправил? – едва выговорила она через минуту.
– Ну что вы! – возразил Боровицкий. – Если я правильно понимаю, в тех, скажем так, кругах подобное не принято. Скорее наоборот, там… – старый журналист неопределенно махнул рукой куда-то в сторону ограды. – …Виконт был бы окружен почетом и уважением. Но вот он сам в силу определенных причин почет и уважение от тех кругов принимать совершенно не хочет. Поэтому определил себя сюда и уже много лет не видел своего родного сына. Вообще-то говоря, если вы вздумаете с ним беседовать, не советую поднимать данную тему – она для него до крайности болезненна. Если я правильно понимаю, он представил себе – и вполне вжился в роль, – что сына у него никогда не было и что на старости лет он остался в одиночестве. Вот, собственно, отсюда и его решение обосноваться в пансионате. В обычной жизни у него ничего не осталось, потому что все свое имущество он распродал и внес в качестве платы на много лет вперед, а здесь у него… – Боровицкий задумался на пару секунд, потом закончил фразу: – А здесь у него есть хотя бы рыбки.
– Петр Васильевич, – поразмыслив, спросила Даша, – а как так получается, что люди столько вам рассказывают о себе? Ведь это такая… личная информация… не знаю… интимная, что ли… А вы ее знаете.
– Эх, Дарья Андреевна! – искренне рассмеялся Боровицкий. – До чего же вы наивны, друг мой. Уверяю вас, стоит только мне упомянуть о своем ремесле, и люди сами начинают рассказывать такие подробности своей и чужой жизни, что мне иной раз неловко становится. Каждый хочет, чтобы его увековечили если не в романе, то хотя бы в рассказе. Я, признаться, иной раз устаю от откровений, а иной раз они меня просто пугают.
– В каком смысле? – не поняла Даша.
Старик немного помолчал.
– Как-то раз, – нахмурившись, продолжал он, – я выслушал признание в соучастии в убийстве. Убийство было совершено давно, однако соучастник так боялся – уж не знаю чего, – что его страх передался и мне.
– Убийство? – изумленно переспросила Даша. – А кого он убил?
– Не он сам, – поправил ее Боровицкий. – Как я понял, собственная роль того человека была довольно незначительной – ему нужно было только отвлечь жертву. Он даже не знал, отвлекая, что произойдет потом! Так что ни по каким законам признать его виновным нельзя. Уже после убийства он догадался, в чем дело, но признаться побоялся. Так и носил в себе этот страх – перед убийцей, перед правосудием, перед самим собой. И вот когда тот человек, Дарья Андреевна, вылил весь свой страх на меня, как на исповедника, я пожалел о том, что я писатель, можете мне поверить. Между прочим, – прибавил он, чуть подумав, – несчастный панически боялся собак. От вашего Проши мог бы безо всяких шуток упасть в обморок, я такую картину один раз своими глазами наблюдал.
– Его, наверное, пес покусал в детстве, – предположила Даша. – Обычно такие люди потом всю жизнь собак боятся.
– Покусал, – согласился Боровицкий. – Чуть полруки не оттяпал. Да бог с ним, с сердечным, не о нем речь. А о том, что историй разных я знаю и в самом деле очень много, но далеко не все я хотел бы знать. Виконт – не исключение.
Даша обернулась к пруду, но сморщенного старичка было не разглядеть за кустами. Она хотела что-то спросить, но тут за ее спиной проскрипела дверь, и женский голос произнес:
– Добро пожаловать в «Прибрежный». Петр Васильевич, у вас сегодня гостья?
Идя по коридору пансионата, Даша внимательно смотрела по сторонам. Некоторые двери были приоткрыты, и она могла мельком разглядеть комнаты. Это были небольшие аккуратные номера, напоминавшие гостиничные, если бы не мелочи, превращавшие их в чей-то дом: фотографии на полках, маленькие вышивки на стенах, неожиданные подушечки и пуфики, украшенные цветами из старых атласных ленточек… Почти везде, куда удавалось заглянуть, Даша видела цветы на подоконниках и лишний раз убеждалась, что за деньги можно купить почти все. Во всяком случае, достойную старость – можно. Навстречу им попались несколько служащих пансионата – средних лет женщины в голубой униформе, и все вежливо здоровались с ней и Боровицким.
Лидия Михайловна – управляющая пансионатом, встретившая их у дверей, обсуждала со стариком его новую книгу. Миниатюрная, изящная женщина лет пятидесяти, с внимательными голубыми глазами держалась строго, но учтиво. Дойдя до конца коридора, она попрощалась с Дашей и Боровицким, сославшись на дела.
– Ну, как вам дом престарелых? – поинтересовался Боровицкий, открывая дверь и пропуская Дашу вперед. Она оказалась в маленькой темной комнатке, но Боровицкий раздернул шторы, и сразу стало светло и солнечно.
– Очень впечатляет, – призналась Даша. – Довольно уютные комнаты… цветы…
– Есть и то, чего вы еще не заметили, – например, три смены сиделок и постоянно работающих медсестер и врачей. К тем, кто передвигается на инвалидной коляске, приставлены женщины, которые вывозят постоятельцев на прогулку и гуляют по всему лесопарку. В общем, Лидия Михайловна – кстати, фамилия ее Раева – заботится о своих подопечных.
Даша присела на стул и тут заметила на столе маленький плоский ноутбук.
– Да, это мой, – кивнул старик, перехватив ее взгляд. – Я здесь могу работать, так сказать, по горячим следам. Спасибо Лидии Михайловне, которая выделила мне уголок совершенно безвозмездно. Впрочем, она вообще довольно необычная женщина.
– Чем же? – заинтересовалась Даша.
– Лидия Михайловна Раева – человек исключительной доброты.
Даша недоверчиво глянула на Боровицкого, поглаживающего усы: управляющая показалась ей женщиной холодноватой и какой-то отстраненной.
– Да-да, не удивляйтесь, именно доброты. Несколько лет назад у ограды нашли совершенно опустившегося пьянчужку, валявшегося на дороге. Кто-то вызвал милицию, и его непременно забрали бы, если б не Раева – она распорядилась отвести бедолагу в пансионат и привести в порядок. Его немного подлечили, хотя он все равно находится до сих пор в невменяемом состоянии.
– Так он здесь? – поразилась Даша.
– Именно, Дарья Андреевна. Его поселили здесь, потому что он абсолютно одинок. Но представляю, какой бой пришлось выдержать Лидии Михайловне с учредителем, чтобы отстоять Ангела Ивановича.
– Кого? – не поняла Даша.
– Ангела Ивановича. Так здесь того бомжа прозвали. Он совершенно безобиден и по-своему очень мил, хотя, конечно, сумасшедший. Иногда начинает что-то вспоминать из своей прошлой жизни – реальной или выдуманной, – и тогда слушать его очень интересно.
– Петр Васильевич, а чем вы так очаровали управляющую? – подумав, спросила Даша.
– А с чего вы взяли, дорогая моя, что я ее очаровал? – усмехнулся Боровицкий.
– Хотя бы вот с того, – и Даша широким жестом обвела комнатку. – Вы же сами говорите, что пансионат частный. Значит, он должен быть закрыт для посторонних. А вы здесь работаете, вам комнату выделили… И меня с вами так легко пропустили, не спросив ни о чем. А, поняла! – высказала она неожиданную догадку. – Вы, наверное, что-то вроде заказного материала пишете, правильно? И хозяева пансионата в вас заинтересованы?
– Ну что вы, любезная моя Дарья Андреевна, – возразил Боровицкий с наигранной обидой в голосе. – Как вы могли так плохо обо мне подумать! Нет, дело вовсе не в заказном материале, который я, конечно же, не пишу. Дело в другом.
– В чем же?
– Понимаете, меньше всего хозяева пансионата заинтересованы в том, чтобы их заведение было разрекламировано. Потому что где реклама – там и известность, а где известность – там и слухи. Клиентов у пансионата и так предостаточно, без пациентов они не останутся. А вот лишние разговоры и интерес прессы, к примеру, могут только помешать. Начнут говорить, что люди деньги на стариках делают или еще что-нибудь похуже. Сами понимаете, что поле для таких разговоров самое что ни на есть благодатное.
– А разве вы сами – не та же пресса? – недоуменно спросила Даша.
– Ни в коем случае! Я здесь в качестве писателя, а не журналиста. В газетах отрывки из моей книги никогда не появятся, а если бы и появились – что с того? Я о людях пишу, а не о каком-то пансионате, пусть даже и тысячу раз частном. В то же время учтите, Дарья Андреевна, при желании я мог бы такую шумиху поднять вокруг «Прибрежного»! Связей моих, наработанных за долгую жизнь, с лихвой бы хватило. О чем я честно и предупредил нашу милейшую Лидию Михайловну.
– По-моему, это называется шантажом, – рассмеялась Даша.
– А по-моему, это называется «показать противнику все карты». Для Раевой было проще пустить меня сюда и обеспечить все условия, чтобы я поскорее избавил ее от своего общества, – подмигнул Боровицкий, – чем не пустить, а потом объясняться с учредителями по поводу неожиданного интереса журналистов к сему богоугодному заведению. Вот потому я здесь. Да и вообще она старается мне потакать в моих старческих писательских капризах. Вот вас разрешила привести… Может быть, надеется, что с вашей помощью я допишу наконец свою рукопись. И в чем-то она права. Хотя, откровенно говоря, я очень быстро устаю, – с обезоруживающей улыбкой признался Боровицкий. – Что поделаешь – старость, старость… И вообще… все чаще ощущаю себя мангустом.
– Почему мангустом? – изумилась Даша. Меньше всего Боровицкий был похож на подвижного маленького хищника.
– Ну не павианом же, – усмехнулся тот. – Шучу, шучу. Просто знаете, Дарья Андреевна, много лет назад довелось мне жить в Кении. И мой приятель – Мишка Рогожин – завел себе там мангуста. Уж не помню, где он его взял, – должно быть, попросту купил на рынке, но зверюшка была презабавная. Диком ее прозвали. Так вот Мишка, выдумщик большой и изобретатель в домашних масштабах, соорудил маленькую карусель. Маленькую – но полностью действующую: то есть переключаешь рычажок, и она начинает довольно быстро вертеться минуты две или три. Поначалу Рогожин забавлялся своей игрушкой просто так, но скоро ему приелось, и он придумал вот что: посадил на карусель мангуста, Дика. Привязал и включил. Конечно, издевательство чистейшей воды, но мы тогда были молодые и злые. Хм, а сейчас стали старые и злые… но это так, лирическое отступление… Несчастный мангуст через две минуты вышел с карусели существом с нарушенной психикой и координацией. Но, представьте себе, развлечение ему понравилось! И более того – зверек к нему пристрастился, как к наркотику. Но вот к ощущениям после карусели – когда у него, видимо, голова кружилась и он прямо идти не мог, – к тем ощущениям так и не привык. И страдал, я полагаю. Но перед тем, как карусель останавливалась, испытывал бог его знает какие чувства. Может, думал, что летает? Я не знаю.
– А где он сейчас? – спросила Даша.
– Мангуст-то? Да умер, разумеется. Причем смерть его была, можно сказать, поучительна: разорвался ремешок, которым Рогожин своего мангуста привязывал, и тот вылетел из крутящейся карусели, врезался в стену и расшибся насмерть. Мишка в тот же день карусель сломал и выкинул. Вот так-то.
Петр Васильевич посидел немного молча, вспоминая о чем-то, потом качнул головой и поднялся.
– Ну что ж, Дарья Андреевна, давайте собираться. Вас уже Проша заждался, а у меня сегодня, чувствую, работа не пойдет.
Боровицкий проводил ее до выхода, они попрощались, и Даша побежала к Проше. Пес спокойно спал под кустом, время от времени дергая во сне лапами. Даша разбудила его, и они двинулись к выходу с территории пансионата, но тут ей пришло в голову, что нужно узнать у Боровицкого день следующей встречи, чтобы не заставлять того лишний раз ходить к дуплу. Она быстро вернулась обратно, но старика в комнате уже не было. В растерянности Даша, выйдя на крыльцо, завертела головой, не понимая, куда он ушел, и увидела знакомую фигуру слева от корпуса. Даша побежала туда и завернула за угол как раз вовремя, чтобы увидеть Боровицкого – тот садился в новый темно-синий «БМВ». Встав от удивления столбом, Даша смотрела, как он небрежно достает ключи, как открывает дверцу и садится на водительское место, как машина мягко трогается с места и быстро набирает скорость, исчезая за соснами.
Боровицкий давно уехал, а она все стояла на месте, ощущая, как тычется ей в ладонь мокрый нос ничего не понимающего Проши.
«Ну что ж, первая часть плана выполнена: я нашел человека, который был мне необходим. И если бы я верил в судьбу, то сказал бы, что он – подарок судьбы, настолько своевременным было его появление. Меня уже подгоняет время – то самое, про которое банально говорят „неумолимое“. Оно действительно такое, пусть определение и звучит так банально.
Осталось выполнить вторую часть, а она не менее важна, чем первая. От того, удастся ли мне по своему вкусу выбрать облик милой, но несговорчивой дамы с косой, зависит слишком многое – для меня, пожалуй, больше, чем жизнь. Потому что смерть куда важнее. Смерть, которая ходит за мной по пятам так непринужденно, что временами мне становится смешно. И то, что это смех обреченного, ничего не меняет».
Муж ушел от Ирины после того, как она удочерила Танюшу. Конечно, на самом деле они давно не были мужем и женой, но такого решительного шага Ирина от него не ожидала.
– Все, Ирина, ты как хочешь, а я ухожу, – заявил, пряча глаза, Генка в тот вечер, когда Танька устроила первый большой скандал после приезда из детского дома.
– А меня с собой не прихватишь? – просительно протянула Ирина и, когда Генка поднял на нее изумленные глаза, от души расхохоталась. «Вот дурак, а? Нет, таких дураков – еще поискать!» – Да ладно тебе, чего вылупился? – с нескрываемым презрением сказала она. – Иди куда хочешь, никто тебя здесь не держит.
Но на самом деле она была немного удивлена – надо же, такой слизняк, а решился уйти. Да ведь куда уйти-то – к своей дряхлой мамаше, которая всю жизнь его со свету сживала! Ирина была невысокого мнения о муже, еще когда выходила за него: да, собственно, и вышла-то только потому, что ребеночка очень хотелось. А, кроме Генки, никто ей руку и сердце не предлагал: Ирина была крупная, тяжеловесная, с мужскими повадками, в общем, что называется, девушка на любителя. Генка и оказался таким любителем. Однако, если Ирина знала, за кого выходила замуж, то вот для Генки их семейная жизнь оказалась большим сюрпризом. Неприятным.
Ирина родила Павлика ровно через девять месяцев после свадьбы. К ее огромному горю и стыду, родила не сама – ей сделали кесарево сечение. «Да я ж не смогу родить больше! – убивалась Ирина после операции. – Что ж я за мать такая?!» На ее рев прибежала пожилая медсестра, сунула ей стакан воды и, пока роженица, клацая зубами о его холодные граненые стенки, заглатывала в себя воду, сказала, словно отрубила:
– Дура ты! Мать не та, которая родить может, а та, которая воспитала. Интересно, тех, что рожают, а потом бросают, тоже матерями называть надо, а?
Ирина подняла на нее заплаканные глаза, сглотнула и попросила жалобно:
– Ребеночка можно посмотреть?
– Через полчаса посмотришь, – отрезала медсестра. – И чтоб никакого рева больше. Всполошишь нам всех рожениц.
Когда Генка увидел сына, туго запеленатого в пеленку и обернутого сверху какими-то одеялами с рюшами, он удивился. Ребенок оказался такой маленький, как… как шматок свинины на рынке. И был примерно такого же насыщенного красно-розового цвета. Тем удивительнее было для Геннадия, что с этим шматком Ирина носится как с писаной торбой – с рук его не спускает, сюсюкает и даже спать кладет не в приготовленную кроватку, позаимствованную у приятелей, а к ним в постель.
– Ирк, ты б того, убрала бы его… – робко заикнулся Генка. – Вон у него место хорошее приготовлено, у стеночки, в кроватке…
Ирина в ответ так взглянула на супруга, что Генка больше с подобными инициативами не выступал. А постепенно ему пришлось смириться и с тем, что уставшая Ирина наотрез отказывала ему в близости. Генка с тоской смотрел на сопящего в их кровати младенца и ждал того времени, когда ребенок подрастет и можно будет отправить его в собственную кровать.
И такое время действительно настало. Когда Павлику исполнилось два годика, Ирина сама стала приучать сына спать отдельно. А спустя день после того, как Павлушечка первый раз спокойно проспал в своей кроватке всю ночь, сказала Генке за завтраком:
– Ген, я тут вот что решила… Рожать мне самой врачи пока не велят – говорят, нельзя после кесарева так быстро. Так что давай мы с тобой ребеночка усыновим.
Генка так опешил, что даже не нашелся что ответить. Он молча смотрел, как жена плюхает овсяную кашу себе в тарелку, и, только когда она с аппетитом отправила в рот первую ложку, выдавил:
– Ирк, а зачем?
– Как – зачем? – строго глянула на него та. – Потому что самой мне рожать нельзя, я ж тебе сказала. Не слышал, что ли?
– Слышал, – пробормотал Генка, тщетно пытаясь придумать вопрос получше.
Но вопрос не придумался, и спустя полгода в их семье появился Ваня. А за ним – Игорек. А через год после Игорька – Танюша. И вот на Танюше Генка не выдержал, ушел, оставив Ирину с детьми. Впрочем, она не особо расстраивалась: всегда знала, что бабы сильнее мужиков и куда больше выдержать могут. К тому же с ней был ее любимый Пашенька, Павлик, Павлушечка – радость ненаглядная, солнце ясное.
Ирина честно признавалась себе, что родного сына она любит больше, чем приемных, хотя людям всегда говорила другое. Даже не то чтобы больше – по-другому. Павлушу она любила всего, целиком, со всеми его капризами и баловством, любила до обожания, хотя и старалась это скрывать. А Ваньку и Игоря Ирина любила за хорошее, что в них было: за то, что умненькие, за то, что храбрые… Ванюшка всегда был любопытным, как котенок, а Игорек целыми часами мог один играть, не дергая мать по пустякам. Но той животной любви, которую она испытывала к Павлику, Ирина к ним не чувствовала, как ни старалась.
Именно поэтому следующей она взяла девочку, а не мальчика. Очень надеялась, что с девчонкой выйдет по-другому, что сможет любить ее не за что-то, а просто так. И вышло действительно по-другому, но вовсе не так, как ожидала Ирина.
Мальчишек она усыновляла маленькими – Ванюше исполнилось три, Игорьку два года. А Танюше было почти пять, когда Ирина увидела ее в детском доме и решила взять. Уж очень она казалась жалкой – маленькая, тощенькая, стриженая, с каким-то застывшим взглядом. Первые два дня после приезда домой девочка сидела, забившись в угол в зале и выходя из него только в туалет или поесть. На ночь Ирина взяла ее с собой в постель, но девочка шла неохотно, обнимать себя не давала, а утром Ирина обнаружила ее спящей на полу.
Первый скандал Таня устроила на третий день – это была суббота. За завтраком она внезапно стала хватать с чужих тарелок еду и быстро-быстро запихивать себе в рот. Игорь с Ваней подняли рев, а Ирина строго сказала:
– Танюша, перестань. Еды на всех хватит.
Девочка словно не слышала ее. Она давилась бутербродами с вареньем, откусывая от каждого по огромному куску, потом схватила из масленки масло. Масло Ирина у нее отобрала, и вот тут Таня выскочила из-за стола, бросилась на пол и, истошно крича, начала бить ногами и руками.
Генка молча вышел, за ним потянулись мальчишки, а Ирина попыталась успокоить девчонку. Но не тут-то было – Таня не успокаивалась. Она рыдала, кричала, визжала что-то невнятное, и в конце концов в дверь начали звонить соседи. Ирина гладила девочку, прижимала к себе, но та в ответ только царапалась и вырывалась. В конце концов Ира оставила ее в покое и вышла из комнаты, однако Таня выскочила за ней следом и промчалась по квартире, сбивая все, что попадалось на пути. Когда она сбила с полки любимый Павлушин корабль, который он сам склеил, Павлик попытался толкнуть девочку, но она в ответ сильно укусила его за руку. Из прокушенной руки потекла кровь, Павлик заорал.
Этого Ирина не выдержала. Она дала взбесившейся девчонке хорошего шлепка, потом встряхнула ее пару раз и рявкнула от души. Младших мальчишек быстро выпроводила гулять с Генкой, а сама бросилась промывать руку Павлуше и останавливать кровь.
Когда она вернулась в комнату, Таня сидела в углу, закрыв глаза и заткнув уши, и раскачивалась. Время от времени она издавала звук, похожий на тихий вой. Ирина подошла к девочке и погладила по стриженой колючей голове. Таня даже не открыла глаз.
Вот после этого Генка и объявил, что уходит. Да бог с ним, Ирине от него не было ни тепло, ни холодно. А вот что делать с Таней, она не знала.
Девочка становилась несноснее день ото дня – кусалась, царапалась, могла орать три-четыре часа подряд… И беспрестанно запихивала в себя еду. Ирине пришлось прибить на кухонную дверь задвижку на такую высоту, чтобы Таня не могла сама открывать ее. Глядя на девочку, Ирина с ужасом чувствовала, как у нее исчезает жалость, заменяясь глухим, растущим изнутри раздражением.
Мальчики стали бояться Таню, даже Павлуша, который был на три года старше. Ирина с негодованием наблюдала, как он отшатывается от девочки, когда та проходит мимо, но потом поняла – мальчик опасается не зря. Таня оказалась агрессивна, как дикий зверек, и без предупреждения толкала или била ребят любым попавшим под руку предметом. После того как она ударила Ваню по голове феном, который Ирина случайно забыла в ванной, Ирина как следует отшлепала девочку. Таня опять забилась в угол, опять выла и раскачивалась, а Ира с тоской смотрела на нее из-за двери.
На следующий день она отвела Таню к врачу. Врач искренне удивилась: «Что же вы хотите, детдомовский ребенок, к тому же уже большой!» Однако прописала какие-то желтенькие таблеточки, которые Ирина немедленно купила в аптеке. Дома прочитала в инструкции перечень побочных эффектов и выкинула лекарство в мусорное ведро. А через два часа, после очередной Таниной истерики, достала таблетки и дала девочке половинку, как прописала врач.
Так прошел месяц.
Спустя месяц Ирина призналась самой себе, что сделала страшную ошибку, удочерив этого ребенка. Если бы она могла вернуть ее, то сделала бы так не задумываясь. Но Ирина не могла. Она представляла, как будут смотреть на нее тетки из комитета по опеке и попечительству, и внутри у нее все переворачивалось. Нет, отказываться нельзя! Она всегда считала мразью людей, которые сначала усыновляли, а потом возвращали детей. Оказаться такой же мразью самой? Никогда!
Но ей невыносимо хотелось избавиться от девчонки, которая сделала ее жизнь, а главное, жизнь ее детей невыносимой. Ирина с ненавистью смотрела на стриженого ребенка, раскачивающегося с подвываниями. Временами ей хотелось засунуть кляп в маленький рот, который либо кривился в крике, либо открывался, как клюв прожорливого птенца, чтобы вместить новые и новые порции еды. Ирина пару раз ловила себя на мысли о том, что ей хочется накрыть Таню ночью подушкой, чтобы утром проснуться в тишине, а не под дикие крики девочки и рыдания испуганных мальчиков. Она с ужасом отгоняла от себя такие мысли, но они неотвязно возвращались. Ирина хотела освободиться от отвратительного дикого звереныша, которого не приводили в норму никакие таблетки.
Перелом наступил спустя две недели после того, как Ирина убрала подушку из своей кровати и стала приучать себя спать на простыне. Проснувшись рано утром, она увидела, что девочка сопит у нее под боком, прижавшись к Ирине худеньким тельцем – первый раз за полтора месяца. Она провела по Тане рукой и ощутила под пальцами тонкие дуги ребер. «Господи, да что же я?! – вдруг ужаснулась она самой себе. – Она ведь такой же ребенок, просто замученный! А я к ней, как к дикому зверю…»
В порыве раскаяния она обняла девочку и прижала к себе. Проснувшаяся Танюша сначала расплакалась, но удивительно быстро успокоилась, посопела носом и опять уснула, по-прежнему доверчиво прижимаясь к Ирине. А Ирина так и лежала без сна, ласково проводя рукой по отрастающим волосам девочки и думая о том, что теперь все наладится. Потихоньку наладится.
Глава 3
За следующие два дня Даша поняла, что удивление ее было совершенно беспочвенным – ведь если подумать, Боровицкий никогда не говорил, что он беден, как церковная мышь. Ее собственные стереотипы сыграли с ней злую шутку: он был, во-первых, старым, во-вторых, писателем, причем неизвестным, во всяком случае, для нее. Для Даши любой неизвестный широкой публике творческий человек был обречен на то, чтобы влачить жалкое, полунищенское существование, питаясь сухой корочкой и запивая ее прокисшим молоком, украденным из ближайшего продовольственного магазина. Пришлось подкорректировать свои представления, и Даша поделилась размышлениями с мужем. Максим отреагировал неожиданно.
– Дашка, ты хоть понимаешь, какую роль играешь при своем аббате Фариа? – спросил он агрессивно за ужином, откладывая в сторону недоеденный кусок отбивной, чего с ним отродясь не случалось.
– Какую? – заинтересовалась Даша.
– Роль Ватсона, которая, по моему глубокому убеждению, совершенно идиотская. Понятно, зачем он нужен был Конан Дойлу – задавать те кретинские вопросы, которые задавал бы сам читатель. Но в жизни-то зачем он нужен? Исключительно чтобы подыгрывать талантливому, неординарному человеку. Создавать, знаешь ли, фон. Серенький такой фон, неброский.
– Максимка, тебя какая муха укусила?
– А тебя? – огрызнулся он. – Ты хоть раз себе задавала вопрос: с чего, собственно, твой писатель возится с тобой, встречается, записочки пишет?
– Да чего ты взъелся на него? – удивленно спросила Даша и уселась за стол. – Ему просто хочется с кем-то поговорить, а я хороший слушатель. Ему вообще люди интересны, и он в них прекрасно разбирается. Петр Васильевич случайно познакомился со мной, нашел благодарного слушателя – вот и общается. Что тут плохого?
– Интересно, – саркастически поинтересовался Максим, – почему на роль безголового Ватсона или, если тебе так больше нравится, благодарного слушателя он выбрал симпатичную женщину, а не старую костлявую развалину вроде него самого?!
Пару секунд Даша смотрела на Максима, а потом откинулась на стуле и расхохоталась. Максим насупился, демонстративно отставил тарелку и вышел из-за стола. Даша, продолжая смеяться, выскочила за ним следом, поймала в коридоре и прижалась к широкой спине мужа.
– Милый мой, да ты просто ревнуешь! Максимка, глупости какие, боже мой!
– Глупости, как же… – недовольно хмыкнул супруг, не оборачиваясь. – Я от тебя последний месяц только и слышу, какую очередную умную мысль выдал твой Боровицкий и как хорошо вы с ним сегодня гуляли. Седина в бороду, знаешь ли…
– Да перестань ты! – Даша с силой развернула мужа, который особенно и не сопротивлялся, и заставила себя обнять. – Боровицкий – чудный старик, но я ему в дочери гожусь! И никакой сединой в бороду там и не пахнет, уж я-то, милый, в таких вещах разбираюсь. Так что перестань выдумывать и иди доедай, пока все окончательно не остыло.
Слегка повеселевший Максим вернулся на кухню, пожевал немного и задумчиво предложил:
– Слушай, Дашка, если твой старикашка не питает по отношению к тебе грязных и далеко идущих намерений, то пригласи его к нам поужинать или пообедать в выходной. Мне, в конце концов, тоже любопытно с ним пообщаться. Да и вообще…
Что там «вообще», Максим не договорил, но Даша согласно кивнула. Боровицкий был в курсе ее семейной жизни и пару раз сам говорил, что ему интересно было бы посмотреть на Дашину дочь. Даша решила, что на следующие выходные обязательно пригласит Петра Васильевича к себе.
Однако на другой день она совершенно забыла о своем решении. Боровицкий был очень оживлен, много смеялся, и Дашина тревога по поводу его здоровья быстро рассеялась. Прогуливаясь в дальней части парка, они по очереди бросали Проше подобранные ветки, и пес с низким, утробным рычанием расправлялся с каждой из них.
– Умница он у вас, – заметил Боровицкий, любуясь собакой. – Я и сам о таком мечтал когда-то, да вот аллергия на собак не позволила. Смотрите-ка, Дарья Андреевна, а вон очередной персонаж моих литературных наблюдений… Только что он здесь делает?
Даша присмотрелась и на узенькой заросшей тропинке увидела маленького человечка, который, странно переваливаясь с ноги на ногу, шел к ним. На макушке у человечка была лысина, совершенно круглая и блестящая, но вокруг нее поднимались, словно пух одуванчика, реденькие, просвечивающие насквозь волосики. На лице старичка играла странная, задумчивая полуулыбка.
– Местный сумасшедший? – настороженно спросила Даша. Старичок показался ей издалека безобидным, но вот его улыбочка… Никогда не знаешь, чего ждать от сумасшедших.
– В общем-то, если быть откровенным, да, сумасшедший, – согласился Петр Васильевич. – И я вам про него, кстати говоря, рассказывал. Это Ангел Иванович – тот самый найденыш Раевой, которого она приютила в «Прибрежном». Но он совершенно безобиден. Да вот вы сейчас сами увидите.
Тем временем старичок подошел к ним, присел перед Дашей в какой-то пародии на книксен и негромко рассмеялся.
– Здравствуйте, Ангел Иванович, – произнес Боровицкий, внимательно вглядываясь в старичка. – Познакомьтесь, пожалуйста: это мой друг, Дарья Андреевна. Мы с ней прогуливаем собаку. А вас каким ветром сюда занесло?
– За водичкой пошел, за водичкой, – проблеял старичок, неопределенно помахав рукой куда-то за спину. – А водички-то и нету! Вот как. Хожу-хожу, а водички-то и нет!
– Пойдемте, Ангел Иванович, мы вас отведем, – мягко сказал Боровицкий, приобнимая старичка за плечи и разворачивая в сторону пансионата. – Вы там и водичку найдете, и отдохнете немножко.
– Да не хочу я туда! – плаксиво пожаловался старик. – Там ведь решетки, через них не перелезешь. Думал-думал, как убежать, – а вот никак и не убежишь. А если и сможешь – ведь найдут с собаками, разыщут, и еще хуже будет!
Даша посмотрела на Боровицкого, но тот только задумчиво покивал, словно в ответ своим мыслям.
– А я по картошечке соскучился, – продолжал старичок, покачивая в такт шагам головой с венчиком легких волос. – Просил-просил – не дают картошечки! Уж и поварих упрашивал, и мою хозяюшку – ан нет, не дает. Смотрит так, с улыбкой – и не дает. А я ведь ее, картошечку-то, так люблю!
Он заныл что-то себе под нос, и Боровицкий с Дашей ускорили шаг. Сзади к ним подбежал Проша, обнюхал незнакомца, но Ангел Иванович не обратил на пса внимания – он что-то напевно бормотал себе под нос, и изредка в его речи угадывались слова «картошечка», «водичка», «обидели». Наконец они подошли к воротам пансионата, откуда навстречу им выбежала медсестра с красным лицом, всплескивая руками.
– Ангел Иванович нашелся! Слава тебе господи! Уж весь пансионат на уши поставили, всех перетрясли. Что же ты, миленький мой, – запричитала она, обращаясь к старичку, – нас всех напугал, а? И Лидию Михайловну, и Тонечку. Она вроде бы и присматривала за ним, – объяснила женщина Даше и Боровицкому, – а только отвернулась – он и исчез, как сквозь землю провалился. Где вы нашли-то его?
– В лесу, неподалеку отсюда, – ответил Боровицкий, не отводя взгляда от Ангела Ивановича, который начал потихоньку приплясывать на месте. – Он по дороге жаловался, что ему картошки не дают.
Даша в это время укладывала Прошу под кустом, чтобы он не мешался, и медсестра бросила на нее быстрый взгляд. Потом махнула рукой:
– Да бог с вами, что вы! Все им дают, что ни попросят! А то, что жалуются они, – так ведь все жалуются, вы-то уж, наверное, знаете. Ладно, поведу я его в корпус, обрадую Лидию Михайловну.
Она взяла Ангела Ивановича за руку и быстро повела его, упирающегося, за собой. Пройдя десяток шагов, тот вдруг остановился, резко вырвал руку и с неожиданной прытью кинулся обратно. Подбежав, он бросился обнимать Боровицкого, быстро приговаривая:
– Спасибо, спасибо тебе! Ты один, один заступился! Ты уж не оставляй меня одного, ладно?
– Не оставлю, не оставлю, – торопливо пообещал Боровицкий и попытался высвободиться.
Но Ангел Иванович крепко сжимал его в объятиях и бормотал что-то уж вовсе невнятное. Со стороны эта сцена – маленький старичок, висящий на высоком и худом, – наверное, казалась смешной, но Даше было не до смеха. Что-то невыносимо жалкое было в несчастном сумасшедшем, с трогательной доверчивостью и отчаянием цепляющемся за Петра Васильевича. Подбежавшая медсестра оторвала наконец своего пациента и увела его в корпус. Боровицкий потер шею, ослабил галстук и опустился на скамеечку.
– Что, господин Боровицкий, обзаводитесь новыми друзьями? – раздался сбоку язвительный голос.
Даша вздрогнула от неожиданности и обернулась. Около скамейки стоял, постукивая по ноге зонтом, очень высокий жилистый старик с кривым носом, похожим на клюв. Под густыми седыми бровями прятались маленькие прищуренные глаза, смотревшие откровенно недобро. «Персонаж из триллера», – мелькнуло в голове у Даши. Она ожидала, что Петр Васильевич поздоровается и представит ее, как обычно, но Боровицкий молчал.
– Правильно, – усмехнулся кривоносый старик. – Давай ты еще и оглохнешь. А ты, я смотрю, ученицу себе нашел на старости лет? Как был ты кобель, так им и остался – все через баб делаешь!
– Да как вы смеете! – задохнулась Даша от возмущения, поняв, что речь идет о ней.
– Дарья Андреевна, не обращайте внимания, – остановил ее Боровицкий. – Господин Горгадзе только того и добивается, чтобы вы вышли из себя. Не доставляйте ему такого удовольствия.
Не говоря ни слова, Горгадзе обошел их по тропинке, но, проходя мимо Боровицкого, внезапно взмахнул зонтом, пытаясь ударить того по голове. Даша отреагировала молниеносно – перехватив рукой зонт, удар которого оказался совсем слабым, она дернула его на себя. Горгадзе выпустил зонт, и тот оказался в руках у Даши. Ситуация была глупой: возвращать зонтик владельцу она не собиралась, бить его – тем более. Но с зонтом нужно было что-то делать! Даша отбросила его в сторону и осталась стоять, настороженно глядя на крючконосого старика.
– Совсем спятил? – спросил Боровицкий, и Даше стало не по себе от ледяного презрения в его голосе. – Были бы камни, так ты бы меня камнями закидал?
– Был бы у меня кнут, я бы знал, что с ним делать! – прошипел в ответ старик, бросив на Дашу ненавидящий взгляд. – И с тобой, и со шлюхой твоей.
Он подошел к зонту, поднял его и, не оборачиваясь, быстро пошел по тропинке.
– Простите меня, Дарья Андреевна, – сказал Боровицкий Даше, которая мысленно давала себе обещание больше никогда не приходить в столь дикое место лесопарка. – Я как-то не подумал о возможности такой встречи, хотя должен был ее предвидеть.
– Да нет, все в порядке, – пробормотала Даша, с трудом приходя в себя после произошедшего. – А кто это такой? И почему он вас так ненавидит?
Боровицкий невесело усмехнулся.
– О, история совсем простая. Игорь Кириллович Горгадзе, про себя его называю «творческая личность», болен, причем давно и неизлечимо. У него был выбор – либо провести остаток жизни в больнице, либо здесь. Вы сами видите, что он выбрал.
– А вы здесь при чем? – спросила внимательно слушавшая Даша.
– При том, что я тоже творческая личность, – невесело усмехнулся Боровицкий. – Мы с этим господином пару раз пересекались в его прошлой жизни, и я видел образцы его творчества. Не сочтите за грубость, но – бред сивой кобылы. Причем бред, выдаваемый за нечто новое, чего еще никто до господина Горгадзе не писал. Назвал он свои произведения фантастической поэзией в прозе. Я из всех его опусов запомнил только одну фразу: «В момент духовно-творческого экстаза возникают квазифаэзы сущего». Вот сколько лет прошло, а сидят в голове его дурацкие квазифаэзы, причем сущего, и все тут! – Петр Васильевич замолчал, припоминая что-то, потом встрепенулся: – Да, так я отвлекся. В общем, когда я здесь появился, он меня узнал и воспылал ко мне ненавистью, замешенной, как вы понимаете, на зависти. Боже упаси от такой гремучей смеси! Прибавьте сюда его нереализованные творческие амбиции плюс тяжелую болезнь – и вам многое станет понятным. Ну и к тому же я повел себя при первой нашей встрече не совсем деликатно – попытался не обращать на него внимания, что для него – как нож по горлу, ведь он же всю свою жизнь только и делал, что безуспешно пытался привлечь к себе внимание. Есть и еще один момент, совсем уж нелепый и притом интимный. В пансионате живет милейшая женщина – некто Красницкая, я вас с ней познакомлю при случае. Господин Горгадзе за ней не то ухаживал, не то собирался ухаживать, а тут появился я. И как любой новый человек в таком небольшом и, по сути, замкнутом коллективе, возбудил всеобщий интерес. А уж с Красницкой мы вообще много времени провели в беседах. Вот это, я полагаю, и стало последней каплей – Горгадзе в отношении меня стал совершенно невменяем. Да вы и сами видели…
Боровицкий вздохнул, покачал головой, и некоторое время они сидели молча. Потом Даша попрощалась и побрела за Прошей, обдумывая рассказ Петра Васильевича. Какая-то в нем была несостыковка. Что-то царапнуло слух, как неверно взятая нота, но что именно, она никак не могла уловить. Даша покачала головой, погладила Прошу по лоснящейся черной шкуре и быстро пошла к выходу из лесопарка, не замечая, что вслед ей смотрят две пары внимательных глаз.
– Лидия Михайловна, разрешите?
В дверь просунулась голова главврача.
– Да, Борис, входите.
Раева с неудовольствием посмотрела на Денисова. Ну как можно так себя запускать! Животик свисает, верхняя пуговица рубашки расстегнута, да и саму рубашку не мешало бы погладить. А ведь у человека жена есть! Еще и небрит…
– Что-то случилось? – поинтересовалась она, видя, что Денисов молчит.
– Не то чтобы случилось, Лидия Михайловна, – замялся главврач.
– Тогда в чем дело?
– Да писатель, Боровицкий…
– Что с ним? – резко спросила Раева.
– Он по всему пансионату таскает за собой какую-то дамочку. Вы с ней, по-моему, уже познакомились…
Денисов вопросительно посмотрел на управляющую, но лицо той было совершенно непроницаемо.
– В общем, не нравится мне все это, – выпалил он в конце концов.
– Что именно вам не нравится, Борис? – уточнила Лидия Михайловна.
– То, что они пытаются тут что-то разнюхать. С пациентами разговаривают, смущают их. Десять минут назад Горгадзе вывели из себя, он чуть сознание не потерял. Прибежал ко мне – у него пульс зашкаливает! В общем, подозрительно. Что за дамочка? Может быть, журналистка, а вы сами знаете, какие сейчас журналисты пошли. Что-нибудь выведают, и давай в газеты расписывать! А нам с вами скандалы ни к чему.
– Вы полагаете, у нас есть что выведывать и разнюхивать? – вскинула брови управляющая. – И какие могут быть скандалы, связанные с нашим пансионатом?
Денисов замолчал и пристально посмотрел на нее. Но лицо Раевой оставалось по-прежнему непроницаемым, и он стушевался.
– Да я… в общем-то, просто так… – забормотал он. – Предупредить хотел… А то мало ли что…
– Спасибо за заботу. – В голосе Лидии Михайловны прозвучал едва уловимый сарказм. – Думаю, ничего страшного от визитов этих посетителей не случится.
Главврач кивнул и бочком протиснулся в дверь. Раева подошла к окну и внимательно осмотрела все скамеечки, на которых грелись ее подопечные.
– И потом, – задумчиво произнесла она вслух, словно продолжала разговаривать с Денисовым, – была ли у нас возможность отказать Боровицкому в его просьбе? Вот в том-то все и дело…
Лидия Михайловна причесала перед зеркалом волосы, поправила брошь на блузке и вспомнила, что Ангел Иванович сегодня каким-то образом ухитрился пройти мимо охраны и спрятаться в лесопарке. Охранник клялся и божился, что не пропускал никого из пациентов в лес. Значит, старик нашел какую-то лазейку.
Раева вызвала двух охранников и приказала тщательно исследовать ограду вокруг всей территории пансионата.
Глава 4
Уже ложась спать, Даша вспомнила, что забыла пригласить Боровицкого в гости. «Ладно, приглашу завтра, – решила она. – Главное, чтобы он пришел». К тому же Олеська принесла из школы пару историй, которыми Даше не терпелось поделиться с Петром Васильевичем, – у нее вообще вошло в привычку пересказывать ему какие-то забавные мелкие происшествия или советоваться по разным поводам.
Однако на следующий день лил такой сильный ливень, что они с Прошей просидели все утро дома. А в среду ее опять попросили провести занятие у Барсуковых с утра. На сей раз Инны Иннокентьевны в квартире не было, поэтому урок вышел если не образцово-показательным, то просто хорошим. В четверг тучи над Москвой и Подмосковьем наконец разошлись, и обрадованная Даша побежала в лесопарк, надеясь увидеть Боровицкого на старом месте. Но под сосной было пусто. Немного огорчившись, Даша полезла в дупло и сразу наткнулась на записку. Пару раз она прочитала ее и повела взглядом вокруг. День, назначенный Боровицким для встречи, был четверг.
«Заболел, – мелькнуло в голове у Даши, – или опаздывает». Но последнюю гипотезу она сразу же отмела – за все то время, что они встречались, старик не опоздал ни разу, он всегда ждал Дашу, приходя к сосне до десяти часов. Растерянно поглаживая Прошу по гладкой голове, она обругала себя за то, что за все время знакомства не догадалась попросить номер телефона. И тут же с укором сказала себе: «А ведь он на прошлой неделе плохо себя чувствовал…»
Она пошла с Прошей в сторону пруда, но на душе оставалось как-то неспокойно – даже прогулка по солнечному лесу не доставляла ей никакого удовольствия. «Надо же, – размышляла Даша, – ведь гуляю же я без Боровицкого три раза в неделю, и ничего, а стоило ему один раз не прийти в обещанный день, как тут же настроение испортилось». Она обошла пруд безо всякой охоты, свернула на какую-то дорожку и побрела по ней, не замечая, куда идет. Но когда через пятнадцать минут перед ней показался светло-голубой корпус за оградой, она почти не удивилась. «Может быть, Раева даст мне его телефон?» – подумала она, проходя в ворота и беря пса на поводок.
Быстро идя по асфальту, Даша отметила, что сегодня на скамейках никого не видно, хотя день ясный. Боровицкий как-то говорил ей, что у пансионата вполне приличная охрана, которую Раева разместила особенным образом – так, чтобы ни одного охранника не было видно. Объяснялось это тем, что старики должны чувствовать полную свободу перемещения. Потому он тогда так и удивился, обнаружив Ангела Ивановича бродящим одиноко в лесопарке. Только сейчас Даша обратила внимание на маленькую будочку у входа, увитую зеленью, в которой, наверное, и должен сидеть охранник. Но в будке было пусто. Недоумевая, она толкнула заскрипевшую дверь и вошла в прохладный холл пансионата. Проша шел рядом, прижимаясь к ее ноге.
Внутри никого не было. «Вымерли они все, что ли?» – недоуменно подумала Даша и пошла по коридору в сторону комнаты Боровицкого, – вспомнив, что рядом есть лестница – она собиралась подняться наверх и поискать Раеву. Не пройдя и половины коридора, Даша услышала громкие голоса. Раздался какой-то вскрик, что-то упало, громкий мужской голос сердито произнес какую-то фразу… Даша завернула за угол и увидела людей, толпившихся в дверях самой крайней комнатушки. Она сделала два шага к ним, Проша неожиданно гавкнул – все словно по команде повернули головы к ней и замолчали.
В голове у Даши кто-то начал четко отсчитывать шаги, которые осталось дойти до комнаты Боровицкого. Она знала откуда-то, что шагов должно быть десять, но голос в голове все равно отбивал, как часы. Десять. Девять. Восемь. Семь. Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. Люди около входа в комнату молча смотрели на нее, а до двери оставался еще один шаг. Даша окинула взглядом лица – сморщенные, морщинистые лица, показавшиеся ей совершенно одинаковыми.
– Господи, страх-то какой! – произнес чей-то старческий голос, и Даша поняла, что слова относятся к Проше. Пес ткнулся головой ей в колени, и она сделала последний шаг к зеленой двери в самом конце коридора.
Охранник, тщетно пытавшийся максимально вежливо убедить чертовых бабулек и дедков покинуть комнату, поднял голову и увидел бледную светловолосую женщину, очень медленно входящую в дверь. Следом за ней протиснулся здоровенный черный пес, похожий на мастифа, но охранник знал, что порода другая, только не мог вспомнить название. Он хотел прикрикнуть на вошедшую, чтобы она не прикасалась к телу, но было поздно: пройдя два шага, женщина с тихим стоном осела около старика и уткнулась лицом в его колени.
«Да это же дочь! – догадался охранник. – Вот черт, как бы ее помягче увести-то, а?» Он наклонился и тронул женщину за плечо, но почувствовал чье-то прикосновение и поспешно шагнул в сторону – около него стоял черный пес с висящими складками на морде, вблизи казавшийся просто огромным. Пес коротко посмотрел на охранника, перевел взгляд на хозяйку, сотрясающуюся в безмолвном плаче, потом на старого человека, сидевшего на стуле. Несколько секунд пес рассматривал нож, торчащий из груди старика. Потом задрал морду к потолку и протяжно, жалобно завыл.
Через два часа Дашу отпустили домой, выяснив все о ее отношениях с Боровицким. Рассказывать ей было почти нечего, и следователь, приехавший по горячим следам, быстро отстал от нее. Даша сидела в уголке и прихлебывала горячий чай, пахнущий валерьянкой, который заботливо принесла ей Раева. Управляющая в присутствии оперов и следователя держалась спокойно и сдержанно, и Даша невольно почувствовала уважение к этой сильной женщине. Когда она пыталась поблагодарить Раеву за чай, та одним движением руки отмела даже возможность благодарности. В соседней комнате распекали охранника, из-за недосмотра которого на месте преступления затоптали все возможные следы.
– А остальные где были? – раздался чей-то бас.
– Остальные были мной отосланы, – подала голос Раева.
– На кой хрен, спрашивается? – поднял на нее мутные глаза следователь. – То есть зачем вы остальную охрану отослали?
– Спасибо за перевод, – невозмутимо ответила Лидия Михайловна. – Когда обнаружили тело, я сразу подумала, что в пансионат пробрался убийца, и отправила людей обыскать территорию. Охранников всего трое, один остался в комнате, он же позвонил вам. А двое осмотрели сад и комнаты.
– Нашли что-нибудь?
– Вы же сами знаете, что нет.
Следователь почесал в затылке и тоскливо вздохнул. Работать ему не хотелось – до отпуска оставалось два дня, и тут такая подлость. Он просмотрел данные, собранные опергруппой, и вздохнул еще раз.
«Боровицкий, Петр Васильевич… член Союза писателей… Черт бы его не видал! Какого рожна он оказался в доме престарелых? А, вот – работал над рукописью. Выделена комната управляющей пансионатом… Иногда оставался ночевать. Тело обнаружила утром…»
– Кто такая Галицкая? – хмуро спросил следователь.
– Сиделка, – ответила Раева. – Я отправила ее утром отнести Петру Васильевичу кофе, потому что он оставался на всю ночь. Она нашла его убитым.
– Позовите ее, – буркнул следователь, и тут взгляд его упал на молодую женщину, съежившуюся в углу комнаты и сжимающую в руках огромную чашку, затем на здоровенного холеного пса, лежащего у ее ног.
– Не понял… – с угрозой протянул следователь. – Почему посторонние в помещении?
– Вы же сами меня допрашивали, – тихо напомнила Даша. – И я не посторонняя.
– Во-первых, я вас не допрашивал, во-вторых, мы уже закончили, а в-третьих, вы не родственница покойному. Или вы состояли с ним в связи? – Следователь разговаривал грубо, потому что его отчего-то раздражала блондинистая дамочка, изображающая из себя страдалицу.
Даша поставила чашку на самый край стола и двинулась к выходу, ничего не ответив. Пес поднялся и пошел за ней, слегка припадая на переднюю лапу. Около стола он вдруг остановился, открыл пасть и оглушительно гавкнул. Чашка опрокинулась и упала на пол, капли чая брызнули следователю на брюки и ботинки. Тот вскочил, выругавшись, но женщины и собаки уже не было в комнате. Поскрипывала дверь, из которой тянуло сквозняком, а со стула напротив смотрела на следователя с еле уловимой иронией худая, подобранная женщина с голубыми глазами.
– Так… – проговорил сквозь зубы следователь, усевшись на место и ощущая, как по носку в правом ботинке растекается влажное тепло. – А теперь объясните мне, Лидия Михайловна, как в доверенном вам пансионате оказался посторонний человек?
Утром, купив в киоске газету, Даша увидела на последней странице некролог. Быстро пробежала его глазами. На семьдесят восьмом году жизни… трагическая смерть… известный публицист… выдающийся… много поклонников литературного таланта… О похоронах не было ни слова. Она запоздало поняла, что так и не узнала телефон родственников Петра Васильевича у Раевой. Даша вздохнула и пошла домой.
– Я о твоем Петре Васильевиче сегодня в газете читал, – грустно сказал ей вечером Максим.
– И я тоже видела, – подала голос Олеся, вязавшая под торшером очередную яркую тряпочку. – Мам, а как он умер?
Даша с Максимом переглянулись. Говорить о том, что Боровицкого убили, Даше совершенно не хотелось. Но и врать десятилетней дочери было бессмысленно и вредно.
– Убили его, Олеся, – тяжело вздохнув, призналась Даша.
– Понятно, что убили, – махнула рукой девочка. – Я и спрашиваю – как убили-то?
Читать бесплатно другие книги:
