И станешь ты богом Костожихин Александр

I

Беда случилась на переломе ночи. Это было время, когда ночная тьма уже начинает уступать место ещё робкому утреннему свету, постепенно стекая в глубокие овраги и глухие чащобы. Всё вокруг кажется зыбким, неярким, призрачным. Это время утреннего тумана и затишья. Звуки становятся переменчивы, обманывают слух. Кажется, что река, которая находится за поляной в четырёх полётах стрелы от частокола, журчит рядом с ним. И убаюкивает, убаюкивает, убаюкивает… С поляны доносится стрёкот кузнечиков. И они тоже стрекочут только об одном – спать, скоро смена, скоро смена, спать, спать.

Уставшие за ночь двое часовых на караульной вышке не заметили, как переползли-перетекли через поляну чужаки почти под самый частокол. Серые доспехи надёжно скрыли их в такой же серой мгле наступающего утра. Журчание реки и стрёкот кузнечиков помешали полусонным, уставшим людям услышать тихий скрип неспешно и осторожно натягиваемых тугих разрывных луков. Щёлкнули тетивы о перчатки, свистнули в коротком смертельном полёте четыре стрелы – по две на брата. Одного сторожа убило сразу наповал. Первая стрела прошла через глаз и пронзила мозг, вторая – по оперение уткнулась в горло. Второй караульный ещё бился в агонии, тщетно пытаясь дотянуться до колокола. Обе стрелы пробили лёгкий доспех слева, но до сердца не дошли. Пластины доспеха изменили направление удара. Одна из стрел, сломавшись, ушла вверх, вспоров зазубренным лезвием грудину – рана кровоточащая и болезненная, но не смертельная. Зато вторая пробила лёгкое. И теперь хрипящий воин всё тянулся и тянулся к верёвке, чтобы ударить в небольшой звонкий колокол.

Тем временем чужаки выбросили вверх длинную слегу, за конец которой держался быстро перебирающий ногами по стене воин. Короткое мгновение – и он уже на вышке. Раз – и в его руке блеснул хищно изогнутый клинок ножа. Короткий взмах – и караульный с перерезанной глоткой захлебнулся кровью. Чужак лизнул нож, ловко кинул его в ножны и бесшумно сбежал по ступенькам. Напрягшись от усилия так, что на лбу вздулись вены, тихо снял тяжеленный запор ворот. Скрипнули створки. Трое чужаков проникли внутрь деревни. Огляделись: пока вокруг всё тихо и спокойно. Все так же сонно бормотала в отдалении река, стрекотали на поляне кузнечики, глухо шумела за деревней зелёная стена леса. Не гавкнул ни один пёс. Значит, не обманул их атаман, сказав, что по весне в деревне выбило неведомой хворью весь пёсий род.

Распахнув ворота настежь, чужаки, пользуясь копьями в качестве рычагов, сняли створки с петель. Удерживая тяжёлые плахи, они почти бесшумно сложили их на землю и оттащили запор на поляну. Теперь путь был свободен, и возле реки сразу выросли серые тени и быстро, уже не таясь, двинулись к частоколу.

Что стоит тренированному воину преодолеть расстояние в тысячу шагов? Несколько минут – орда чужаков ввалится в проём ворот и начнётся резня.

Всё решил непредвиденный случай. Хотя вот уже одиннадцать лет после переселения с берегов Холодного моря под мощную руку Перми Великой[1], как никто не нападал на род Лося из народа Чудь, содержание пусть небольшой, но готовой ко всему дружины, осталось в традиции. Воины живут в слободе. Сама слобода отстроена из толстенных брёвен, начиная с двадцати шагов от ворот, и имеет два этажа; нижний этаж со стороны входа – совсем без окон и обращен к входу лишь глухой стеной с невысокой, узкой калиткой посередине. Основной же выход прорублен на деревенскую площадь, а от самой слободы до ворот прокинут палисад.

Таким образом, для того, кто попадает в деревню, сзади остается караульная вышка, справа – заграждение в полтора человеческих роста, а прямо напротив него – глухая стена слободы, огибать которую приходится по проходу правым боком, что обычно не прикрыт щитом. Но это ещё не всё. Обогнув укрепление, вошедший сперва упирается в заднюю стену внутреннего двора. Между нею и стеной слободы могут пройти две телеги – а больше и не нужно. И только повернув ещё раз, путник наконец оказывается внутри деревни, на её центральной площади. Вокруг площади расположены в два-три ряда стоящие избы, и если уж враг ворвался в деревню, то он оказывается словно в мешке. Возле крайней избы на дальнем конце деревни вырыт подземный ход – он тянется на пятьсот шагов и выводит в глухой овраг на окраине леса, начинаясь, в свою очередь, с огромной ямы, скрытой навесом. Навес над ямой замаскирован наваленными на него огромными, тяжелыми валунами. По законам племени Чудь, все, кто по какой-либо причине не может вместе с племенем отступить через подземный ход, дабы не обременять род, собираются в этой яме, и остается лишь выбить подпорки…[2] Сурово? Безжалостно? Конечно. Но намного хуже – попасть в руки врага, который учинит лютую расправу, смеясь и всячески издеваясь, таская за седую бороду или топча свежие раны. Поэтому лучше уйти самому и с достоинством. Да и раскопать обрушившийся подземный вход после этого практически невозможно.

Дружинники сменяли друг друга на караульной вышке, совершали ночью обход в полном доспехе и вооружении. Днём же те, кто не отсыпался после ночного бдения, бренчали мечами, кидали стрелы в чучела, метали копья, боролись, делали необходимые воинские упражнения: сомкнув щиты, ходили стеной, перестраивались в разные порядки.

Очередная пара вышла из слободской калитки на смену караульщикам на вышке. Одним из них был опытнейший воин рода по кличке Гондыр[3]. Бросив всего лишь один взгляд на ворота и караульную вышку, он сразу понял: беда! Быстро подняв щит, присел на корточки.

– К оружию! – страшной мощью прогремел его голос.

Второй, ещё безусый, впервые заступивший на дежурство мальчишка, растерялся от неожиданности.

Однако и чужаки у ворот не дремали. Моментально вскинули луки и бросили стрелы. Расстояние небольшое. Даже опытному воину трудно уйти с прямой траектории выстрела из лука. На расстоянии в двадцать шагов тяжёлая стрела, выпущенная из сложного лука, пробивает лёгкий доспех насквозь. Малой даже не успел перебросить щит со спины на грудь, как стрела вошла под сердце по оперение. Гондыр пал ничком, и это его спасло – стрелы пролетели мимо, с глухим стуком воткнувшись в брёвна.

Внутри слободы всё моментально пришло в движение. Пятеро человек бросились на второй этаж к узким окнам, остальные высыпали во двор со стороны площади.

А волна чужаков уже подступала к распахнутым воротам. Гондыр ногой отпихнул хрипящего в агонии юношу, юркнул внутрь слободы и запер калитку на мощный засов. Схватив со стены самострел и связку болтов, он птицей взлетел на второй этаж.

Тем временем небольшая дружина выстроилась в два ряда на дороге между слободой и ближайшей избой. Один из бойцов ударил в деревенский колокол рядом со слободой, в который звонили только во время нападения. Со второго этажа по чужакам ударили из луков; рассерженным шмелем прогудел самострел. Двое из четверых упали замертво, двое отступили за ворота. Но в проём уже вваливалась толпа вооружённых людей, и никто не мог их остановить, поскольку стена была неохраняемой, а ворота распахнуты!

Поток чужаков устремился по дороге вглубь деревни. На какое-то время непрерывный обстрел со стороны слободы внёс замешательство в ряды врага: нападавшие никак не могли собрать сплошной фронт щитов, чтобы смести последнюю преграду – этот небольшой отряд воинов, сбитый, как единое целое. То один, то другой, чужаки падали, пронзенные стрелами. Однако их было слишком много, чтобы пятью луками да одним самострелом остановить атаку.

Вождь племени, воспользовавшись временной заминкой нападавших, зычным голосом собирал мужчин вокруг себя на площади. Выскакивающие из изб сонные люди вооружались всем, что первое попалось под руку – кто копьём, кто мечом, кто топором. Некоторые имели щиты. Но самое ужасное было то, что все они были без доспехов! Вождь спешно строил ряды…

Нападавшие, наконец, организовались и ударили по прикрывавшему деревню слободкому отряду. Сломать его строй они так и не смогли, но своей массой им удалось продавить его внутрь деревни. Тут бы чудинцам и конец пришёл, – фланги отряда были теперь неприкрыты, – как вдруг на помощь своим устремились собранные на площади люди. На заднем дворе слободы развязалась сумбурная, беспорядочная резня. Бой распался на множество отдельных, мелких схваток – никакого строя, просто толпа вооружённых людей на толпу других вооружённых людей. Нападавшие силились прорваться внутрь деревни, а чудинцы стремились этого не допустить.

Звон и скрежет от ударов клинков, топоров и копий. Резкие посвисты стрел, хруст разрубаемой человеческой кости, треск лопающихся черепов, медный запах крови и вонь вспоротых внутренностей, хрипы умирающих. Скользкие от крови ладони, непрерывный звериный вой, рык, гвалт, вопли, хрип и дикие, нечленораздельные выкрики нескольких сотен сцепившихся друг с другом людей, в которых с каждым мгновением оставалось всё меньше и меньше человеческого.

Схлестнувшись вплотную, враги резали друг друга ножами, грызли зубами, выдавливали глаза, разрывали рты, ломали руки и ноги, сворачивали шеи и, обезумев окончательно, бросались дальше, в кутерьму боя.

II

Несмотря на отчаянное сопротивление, бой постепенно перемещался к центру деревни. Положение спасли женщины. Видя, как гибнут их отцы, мужья и братья, вооружившись кольями и вилами, они бесстрашно бросились в самую гущу сражения. Небольшой отряд из пяти тяжеловооружённых воинов слаженно ударил из слободы в тыл нападавших. Гондыр же, закинув заряженный самострел за спину, взял в левую руку короткий ромейский меч, в правую – тяжёлую боевую секиру, проскользнул через калитку к воротам. Осторожно приблизившись к проёму, он приник к земле и заглянул в него. То, что он там увидел, никак не могло его обрадовать: ватагой руководил очень опытный человек; на лугу, недалеко от ворот, стоял резерв – отборный отряд тяжеловооружённых воинов, выстроенных в три ряда по тридцать щитов; перед ними уверенно расхаживал мужчина могучего сложения, в богатых доспехах, держа на сгибе руки шлем изумительной работы. Короткая булава, украшенная драгоценными камнями – знак военного вождя, – была заткнута за пояс, рядом с притороченным к нему тяжёлым германским мечом.

«Так это же Пислэг! – с изумлением узнал его Гондыр, – кровный брат нашего шамана! Вот это да! Но как же так? Почему он напал на нас? И кто провёл всю эту махину войск мимо постов, засек и крепостей?» – мысли его лихорадочно бились в поисках ответа. Гондыр, соблюдая предосторожности, вернулся в слободу. Снял со стены ещё пару самострелов и тоже их зарядил. Затащил наверх. Положив рядом с собой лук и перевязанный сноп стрел, уселся в ожидании, справедливо рассудив, что здесь он принесёт больше пользы, чем если вмешается в сражение на площади.

«Там и без меня много народу. А здесь – никого. Так я хоть ненадолго задержу врага, если вдруг полезет», – думал старый воин, сидя на корточках и поправляя камнем лезвие меча.

Тем временем в битве на площади наступил перелом. Сперва один, затем другой, еще несколько – и вот уже десяток чужаков, выбывая из боя, побежали к воротам. За ними следом отхлынули остальные. Толкая и давя друг друга, безудержной толпой ринулись они по дороге к выходу из деревни. А за ними, с восторженными воплями, кинулись вдогонку чудинцы.

Гондыра как ветром сдуло со второго этажа. Выскочив из слободы, он растопырил руки и заорал:

– Стойте! Стоять! Всем назад! – к этим словам Гондыр добавил еще несколько грязных ругательств. Не жалея зуботычин и пинков, он кое-как остановил рвущихся добить врага соплеменников. Остановившись, многие в полном изнеможении валились на тёплые трупы, роняя оружие из ослабевших рук.

К старому воину подошёл вождь.

– Уф, вроде, отбились, – и он присел на корточки. Сняв шлем, вытер окровавленной рукой пот. Посмотрел сквозь прищуренные глаза на поднимающееся всё выше солнце:

– Скоро день войдёт в полную силу. Жарко. Ты почему людей остановил? Выбили из деревни, а на лугу бы всех и добили окончательно. Никто бы не ушёл.

– Нет, на самом деле ничего еще не кончилось. Боюсь, что это только самое начало. Этот бой был разведкой. Если бы получилось так, как нападавшие задумали, то они без лишнего шума вырезали бы нас, как курей в курятнике. Но вариант того, что мы дадим отпор, тоже был ими предусмотрен. Слышишь, в рог загудели?

И Гондыр вкратце поведал то, что он видел на лугу.

– Теперь они перестроятся и снова пойдут в атаку. А выскочили бы мы на луг? Представляешь? Так мы хотя бы время выиграли. Пока они всех соберут, да вновь построят – это все время. А что нам теперь делать – это тебе, вождь, решать.

– Я сам посмотрю, что там за воротами… за бывшими воротами, – вождь горько усмехнулся.

Вернулся он очень скоро. И был мрачнее грозовой тучи. Опытнейший из опытнейших бойцов, он сразу оценил то, что увидел. И понял: деревня обречена. Слишком большие потери понесли они во время последнего боя. Но и это не главное. Огромной прорехой в обороне зияли уничтоженные ворота. Как одновременно защитить и стены, и этот проём? Войдут «телегой», под её прикрытием запалят слободу. И – всё, рухнет в один момент вся оборона. Деревня могла самостоятельно отбиться от шайки разбойников, но не от войска. А на нее напало именно войско. Выиграли первый бой – ну и что с того?

Решение пришло мгновенно. Нужно спасать если не деревню, то сам род. Чего стоят эти избы, бани да амбары? Даже запасы зерна или скот. Главное – люди. Была бы кость цела, а мясом уж обрастёт потихоньку. Со временем племя обустроится на новом месте. Где? Ему это узнать уже не придется…

«Гондыр, – голос вождя обрёл властность, – соберёшь людей. Через подземный ход выведешь и отведёшь их в безопасное место. Зора, Культобей и я – прикроем отход. Пока не пришёл Кудыма, ты будешь за меня. Там – решите. Выполнять!»

– Что делать с тяжелоранеными?

– Добей. Они будут обузой. Старики должны уйти сами. Да они и так уйдут, им объяснять ничего не надо. Жизнь рода превыше всего.

Гондыр встал, поклонился вождю в пояс.

– Люди! – голос вождя зычно разнёсся по деревне. – Уходите! Берите детей и собирайтесь у ямы. Гондыр пока будет старшим. Быстро! У нас очень мало времени! Помогите старикам забраться в яму.

– И… – голос вождя дрогнул, но затем вновь набрал властную силу, – нужно помочь всем раненным, кто не может идти, освободиться от лишних страданий и унижений со стороны врага. Шаман позже, во время обряда Важэсо касьтылом[4], проводит их души на ветви пронзающего время и пространство Древа Мироздания. Зора и Культобей, подойдите ко мне.

Два воина, при полных доспехах, подошли к вождю. Оба были мастера боя. Никто лучше Зора в племени не владел мечом. Культобей был первым в искусстве борьбы на рогатинах и копьях.

– Нам выпала великая честь – мы будем прикрывать отход рода. Зора, ты встанешь слева от меня. Ты, Культобей, соответственно, справа. Расположимся в центре площади, у родового тотема, – вождь недобро усмехнулся, – потешим наших богов кровавой жертвой во славу рода. Пусть боги не оставят племя в беде.

Не мешкая, чудинцы разбежались по деревне. Часть мужчин осторожно и аккуратно переносили своих тяжелораненых на капище. Там им низко кланялись, вкладывали в их слабые руки оружие. Потом Гондыр наносил безболезненный, милосердный удар в сердце. А старики и старухи, с какими-то отрешёнными и просветлёнными лицами, тем временем спускались в яму.

Остальные, подхватив детей и самый необходимый в пути скарб, потянулись вглубь подземного хода. Всё делалось быстро и без суеты.

И всё же не успели!..

Со стороны ворот загундел рог, послышались тяжёлые шаги латной пехоты. На этот раз враг не торопился. Воины шли не спеша, плотно прикрываясь щитами. За тяжёлой пехотой в несколько цепей растянулись отряды легковооружённых воинов, несших на себе лестницы. Последняя цепь состояла полностью из лучников, готовых, для прикрытия своих, в любую секунду выпустить стрелы. Однако стены оказались пустыми, проёмтоже никто не защищал. «Телега» медленно вползла в ворота и остановилась. Ощетинилась копьями. Легковооружённые воины приставили лестницы к частоколу и взобрались на стены. Никого. Только у кладбища на краю болота было заметно какое-то движение.

Снова проблеял рог. Вошедшая в ворота «телега» перестроилась в глубокую колонну. Прикрываясь массивными, тяжёлыми щитами, она медленно обогнула слободу и вышла на площадь, сразу же развернувшись в две шеренги. Распахнутые двери слободы указывали на то, что дружина ушла. Но несколько воинов решили на всякий случай проверить помещение и, прикрывая друг друга, забежали внутрь. Остальные за это время спустились со стен по внутренним лестницам и разбрелись по деревне, осторожно заглядывая в избы, бани и амбары. Пусто. Одна лишь скотина: мычали коровы и быки, блеяли овцы. Людей – никого! И грабить тоже нечего.

Но вот один из воинов, забежав далеко вперёд, на самый конец деревни, из-за угла последней избы увидел большую группу женщин и детей, толпящуюся возле частокола. Их прикрывали десятка три мужчин, вооруженных мечами и топорами. Чуть дальше виднелись курганы захоронений, а за ними шла покрытая ряской топь. Рядом зияла распахнутым зевом какая-то странная яма с навесом, на который были навалены многопудовые камни. Но только лишь воин хотел крикнуть, как Гондыр, заметивший чужака, ловко метнул топор. Подошёл к трупу, хекнув, выдернул лезвие.

– Поторапливайтесь, поторапливайтесь! Их здесь сейчас будет много!

Вдруг со стороны площади раздался долгий, пронзительный свист. Двинувшись было вперёд, шеренги латников остановились. Растекшиеся по деревне чужаки заспешили к площади, а от капища навстречу латникам двинулись три фигуры в блестящих доспехах. Пройдя с десяток шагов, они разошлись в разные стороны, как бы перекрывая собою всё свободное пространство. Воин в центре был обоеруким: в левой руке он держал кривую хазарскую саблю, правой сжимал длинный, прямой славянский меч. Тот, что был от него справа, прикрывался небольшим щитом, а в опущенной руке его сверкала полоска германского меча-спаты[5]. Из рук воина слева торчала огромная, чудовищно толстая, окованная рогатина с тяжёлой насадкой шириной в полторы ладони и добрых полтора локтя длиной. Лезвие насадки отблёскивало заточкой скола обсидиана. На пальцах сверкали боевые кольца с хищными жалами коротких лезвий.

Вождь неторопливо огляделся. Ему удалось привлечь внимание врагов – теперь все они собрались вокруг площади: с боков – легковооружённые воины, впереди – латники. Их было очень много – тех, кто напал на деревню. Они были повсюду. Воевода запрокинул голову: синее, бездонное небо. Судя по положению солнца, скоро полдень. Со стороны леса подул лёгкий ветерок. Он принёс с собой запах нагретых сосен и лесных трав. Однако, пора начинать. Вождь повёл плечами. Двинулся вперёд. Вместе с ним начали движение Зора с Культобеем.

Двигались не спеша, но по-особому плавно и неуловимо – словно три неправдоподобно огромных, гибких кота шли по тонкому, скользкому льду. Казалось, что они расплываются в своём движении. По рядам воинов пробежал восторженно-испуганный шепоток. Лучники вскинули было луки, но тут же их опустили: бесполезно! невозможно прицелиться! цель размыта!

Напряжение росло. Кто-то из воинов не выдержал и с диким визгом помчался от ближайшей избы к Зора. Тот не изменил ни шага, ни скорости движения; ни замаха, ни удара не увидел никто. Просто добежавший до него воин вдруг распался на две части. Какой же невероятной силы и скорости должен быть удар, чтобы сверху донизу рассечь вязкое человеческое тело вместе с просоленным кожаным доспехом! Ряды врагов колыхнулись, многие опустили копья, и главарь ватажников вдруг понял, что если сейчас не бросить все силы на эти три фигуры, то его войско попросту разбежится, объятое мистическим ужасом.

Пислэг вскинул руки. Рог коротко прогундосил три раза. Повинуясь приказу, на троих чудинцев надвинулась и завертела их в страшном водовороте боя плотная стена из нескольких сотен бойцов.

III

Солнце плавило свои лучи в солёных водах Варяжского моря, яростно кричали чайки. Волны с лёгким шуршанием накатывались на белый, пологий песчаный пляж. Шагах в ста от пляжа угрюмо громоздились чёрно-серые выветрелые останцы с засохшими стволами елей. Вдали виднелись изрезанные долинами горы, покрытые густым лесом. С гор в долины, в радужном сиянии брызг и белой пены, низвергались водопады.

В устье реки, что вытекала из горного озера Хаммаршён, впадая в бухту Ханёбуктен, на левом её берегу, стояла деревня свеев, шведских викингов из рода Охус.

Вытащенные на берег, гордо вздымали свои носы несколько боевых хищных драккаров; подобно коровам, благодушно топорщили пузатые бока торговые кнорры.

Жизнь в деревне шла своим чередом, как и в сотнях других деревень викингов: зимой – пиры, охота, рыбалка; как только по весне стаивал лёд и сходили снега – воины шли в набеги. А то, бывало, и сами отбивались – от пруссов или вендов.

Десять лет назад Ингрельд, молодой свей, в одночасье потерял всех своих родных. Так было угодно богам, что и родители, и все братья и сёстры Ингрельда умерли во время эпидемии чумы. За исключением маленькой, хрупкой Бирты. Оправдывая своё имя – «Яркая», как звёздочка на небосклоне в тёмную ночь, сияла она своей неземной, нездешней красотой. Братской нежной любовью окутывал её Ингрельд, берёг и холил. В благодарность за это Бирта долгими зимними вечерами пела ему героические саги о богатырях, о далёких землях, о кровавых битвах; о том, как тоскует девушка, ожидая из дальнего похода своего любимого. Никто не знал этих песен столько и так хорошо, как знала Бирта. Люди заслушивались и замолкали, когда начинала она петь.

Но – «Пришла беда – отворяй ворота»! Влюбилась его сестрёнка в телохранителя конунга – берсеркера Гнупа. Этот воин действительно был огромен и могуч, как утёс, о который вдребезги расшибаются, превращаясь в белую пену, даже самые сильные волны. Недаром его имя означало «Крутая скала».

Был Гнуп красив той особенной, мужской, свирепой красотой, которая обычно нравится хрупким и нежным женщинам, какой была Бирта. Но при этом оставался равнодушным Гнуп ко всему, что не имело отношения к яростному кровавому бою. Может быть, особая настойка из мухоморов на него так действовала, а может, что-то еще другое. Как известно, чужая душа – потёмки.

Ингрельд был против того, чтобы его сестра стала женой Гнупа. Однако, несмотря на то, что он, после смерти всех родных, стал старшим в семье, его слово уже не было законом для подросшей Бирты, ибо, как было издавна заведено в Скандинавии, начиная с пятнадцати весён девушка имела право сама выбирать себе мужа. Слово родителей оставалось лишь за приданым – могли и отказать, коли жених не по душе.

Как уже говорилось, клан Ингрельда состоял теперь всего из двух человек, однако скарба у них имелось предостаточно, а посему они считались людьми богатыми. Только одного только богатства недостаточно для всеобщего уважения. Что касается Бирты, то ей воздавали должное не только за ее песни, но и как одной из лучших рукодельниц в деревне. Ингрельд же считался отважным, сильным и умелым воином. Два десятка рабов, пленённых им в набегах, работали по хозяйству под мудрым руководством его сестры. Тучнело и множилось стадо, дом наполнялся диковинными вещами, добытыми храбрым свеем в военных походах.

За Гнупом Ингрельд знал одну странность: быть с женщиной тот мог только в состоянии опьянения напитка из мухоморов, предварительно до полусмерти её избив. Происходило это в походах, в захваченных ими деревнях или городах. Насилие при захвате – норма. Поэтому никто не обращал внимания на такое его поведение, а вот Ингрельд отметил и запомнил.

Однако, как говорится, любовь зла, полюбишь и вонючего козла.

Гнупу же, в свою очередь, льстило, что такая девушка, как Бирта, обращает на него внимание. И он решился.

Ранней весной пришли к Ингрельду родители Гнупа свататься. Задарили его богатыми подарками. Заглянув в ждущие ответа глаза сестры, Ингрельд не решился отказать. Дал согласие. Одарил гостей, в свою очередь, не менее щедрыми дарами. Обе семьи еще несколько раз потом ходили друг к другу в гости, договаривались о приданом для невесты, подарках жениха и о дате свадьбы.

В первый день первого летнего месяца окрестности деревни огласились звуками нарядно одетой процессии. Из деревни выдвинулась шумная многотысячная толпа в праздничных, пурпурно-красно-синих одеждах, отблескивающих прошивкой из золотых нитей. На праздник были приглашены жители всех близлежащих деревень, и теперь вся эта пёстрая орава людей издавала такой шум, распевая песни, дудя в рога и просто крича, что оглушённые птицы валились с неба – ибо всем было известно, что чем громче и шумнее будет, тем больше напастей удастся прогнать от семьи, тем крепче будет брак.

Потом было всё, что полагается в таких случаях: молодой жених на руках пронёс счастливую невесту во двор, мимо ломящихся от еды и хмельных напитков столов; затем был обмен кольцами, которые конунг протянул молодым на острие меча, и – торжественное взятие молодой женой меча мужа себе на хранение. Этот меч будущая мать должна будет потом подарить их сыну-первенцу. После первого дня последовало еще недельное гуляние. Пьяные валялись под столами, как убитые на поле боя. А сперва было «похищение» невесты с последующим выкупом; затем разыграли в честь молодых «битву» – разумеется, без никому не нужной крови. Словом, было все, как и положено на доброй свадьбе.

Во время свадьбы, а также в течение первого месяца после неё, молодожёны обязывали, по старинному мудрому обычаю, пить не хмельные напитки, а специально сваренный для них медовый напиток, поскольку ребенок должен быть зачат не одурманенным алкоголем семенем, но семенем чистым и здоровым; отсюда, кстати, и пошло название: медовый месяц. В этот медовый месяц молодожёнам запрещалось работать, воевать и заниматься хозяйством. Только друг другу должны были они отдавать все свои силы и помыслы. Однако Ингрельд ещё на свадьбе заметил, как Гнуп тайком приложился к заветной фляжке с настоем из мухоморов, и заныла у него душа в предчувствии наступающей беды.

IV

Наступили будни.

Только теперь Ингрельд в полной мере понял, как ему не хватает Бирты, ибо все хозяйственные заботы упали на его плечи. И он стал всерьёз подумывать о женитьбе на приглянувшейся ему молодой вдове, с которой они иногда встречались, провожали закат, просыпались на заре. А что? Мужчина он видный, богатый. Можно и хозяйку в дом привести. Девок ему не надо, а вот вдовушка – в самый раз. Её дочь будет дочерью и ему, он будет этому только рад. У вдовушки уже своё сложившееся хозяйство, опыт его ведения, у него – своё, и немалое. Так что от такого союза оба они только выиграют. Да и чем они не пара – оба молоды, красивы, зажиточны. Ингрельд всем известен не только своим достатком, но отвагой и мужеством, доблестью воинской. За них его уважают. Да и о наследнике пора подумать. Надо вот только с Биртой посоветоваться – попросить её, чтобы сходила к вдове и поговорила с ней. Нет ведь больше никого у них – ни матушки, ни батюшки. Кому еще их роль в сватовстве исполнять, как не сестрёнке?

В тот роковой день, когда Ингрельд решился отправиться за советом к Бирте, всё и произошло. Было совсем раннее утро. Ингрельд сидел возле дома, чинил доспехи. Внезапно с улицы послышался шум, истошные женские крики. Во двор ворвалась Бирта. Ингрельд испуганно уставился на сестру: платье её было разорвано, левая сторона лица опухла, изо рта сочилась кровь. Вслед за Биртой во двор вломился Гнуп. Он ухватил её за волосы, развернул, страшным бойцовским ударом кулака в грудь опрокинул на землю и, нечленораздельно рыча, стал пинать поверженное тело. Ингрельд схватил первое, что подвернулось ему под руку – им оказался ритон, сосуд для питья пива и вина, – и со всего маху ударил Гнупа его острым концом по лицу. Рог с хрустом вошёл Гнупу промеж глаз и, пронзив мозг и разбив череп, вышел со стороны затылка на добрую ладонь…

Бирта прожила ещё до вечера и, не приходя в сознание, скончалась на руках Ингрельда. Мёртвого Гнупа на следующий день забрали родственники. До их прихода он так и оставался валяться во дворе, в потёках свернувшейся крови и выбитого мозга, облепленный жирными, жужжащими мухами. Разъярённые братья убитого хотели было учинить расправу, но, продолжая обнимать холодное тело сестры, Ингрельд поглядел на них такими страшными, мёртвыми глазами, что никто так и не осмелился кинуться на него с кулаками.

После похорон Гнупа и Бирты, последующего проведения на седьмой день обряда сьюунда, когда был выпит ритуальный погребальный эль – сюмбел, а значит совершился земной путь усопшего, по требованию родственников Гнупа был собран тинг – собрание всех свободных людей поселения.

Конунг пребывал в огромном смятении. С одной стороны – совершено убийство члена общины, человека не простого, имевшего многочисленную родню и высокий статус его личного телохранителя, заслуженного воина. С другой стороны, этому убийству есть оправдание – покрыл себя Гнуп несмываемым позором, подняв руку на жену. Что может быть позорнее для воина, посвятившего себя Одину, чем ударить свободную женщину своего рода-племени? Это считалось даже более страшным позором, чем бегство с поля боя. Да и Ингрельд – далеко не последний человек. Многие восстанут за него, а это может привести к расколу в общине.

Как конунг и предвидел, разгорелся яростный спор. Сторонники и родственники Гнупа требовали для Ингрельда применения хеймнара – самого позорного и жестокого наказания у викингов, в ходе которого у приговорённого отрубались все конечности, после чего обрубки немедленно прижигались, чтобы преступник продолжал жить. «Мы оставим ему голос, чтобы он мог кричать, уши, чтобы слушать издёвки, глаза, чтобы ему было чем смотреть на женщин, яйца, чтобы он мог их хотеть…» – говорили они. Обычно это наказание присуждали за нарушение взятой клятвы или за убийство. Сторонники и сочувствующие Ингрельда требовали полного его оправдания, ибо на его глазах произошло зверское убийство его сестры.

Внимательно выслушав обе стороны, конунг нашёл мудрое решение. С одной стороны, позорная казнь допущена не будет, с другой – Ингрельда всё же накажут. И накажут так, что он больше никогда – как надеялся конунг – не сможет вернуться в эти края, но честь его при этом не пострадает.

Подняв властно руку и дождавшись, наконец, тишины, конунг обратился к собравшимся на тинг людям и вынес своё окончательное решение:

– Муж может убить свою жену, как, впрочем, и жена вправе убить мужа, ибо она есть человек свободный. Но при этом никто не должен забывать, что они свободные люди. Муж может зарезать жену ножом, заколоть копьём, зарубить топором или мечом – его право. Если муж считает, что жена настолько виновата, что это требует крови, пускай он ее прольёт. Однако до наступления вечера он обязан сообщить об убийстве и предстать перед судом закона. Старейшины решат – прав был муж или нет. Но Гнуп, видимо, об этом забыл. Забыл и о том, что Бирта носила яркие, длинные одежды с цепочками на поясе, которые носят только женщины свободные в отличие от рабынь, в знак чего крепятся на этих цепочках ножницы, футляр для иголок, нож или лёгкий меч, ключи от кладовых. Он, на виду у всей деревни, сорвал с нее знак замужней женщины – головной убор, тем самым обесчестив её. Считаю, что Гнуп виновен также в том, что не только поднял руку на свою жену, но и забил ее насмерть, как вонючую подзаборную сучку, как подлого раба! По нашим законам подобный позор карается изгнанием. Но изгнанник изгнаннику рознь. Изгоя без чести может убить даже раб. Теперь перейдём к Ингрельду. Он убил Гнупа, свободного человека. Почему он не вызвал Гнупа на хольмганг – поединок высшей справедливости, где боги решают, кто прав, а кто виноват, присуждая правому победу? Убийство же должно быть наказано. Но посмотрите на шею и на руки этого воина. Вы видите, сколько дорогих стеклянных бус обвивают его шею? Сколько винтовых золотых браслетов на его руках? Эти бусы и эти браслеты указывают, сколько удачных походов совершил сей доблестный муж. Напоминаю: что есть бусы? Бусы указывают на знатность рода, а браслеты вручаются тому, под чьим предводительством прошла битва, приведшая войско к победе; либо они означают, что их обладатель в трудную минуту боя принял командование на себя. Я не оправдываю Ингрельда, но отдаю ему должное как воину. Поэтому, выслушав обе стороны, я не присуждаю ему хеймнара за убийство, поскольку это убийство Ингрельд совершил в состоянии помутнения рассудка, увидев, как жестоко избивают его сестру. Ещё раз повторяю: избиение свободной женщины руками и ногами есть самое позорное, что может совершить мужчина в своей жизни. Однако, дабы не допустить кровной мести, я налагаю на Ингрельда штраф за убийство свободного человека – вергельд, в размере всего имущества Ингрельда, за исключением личного оружия, бус, браслетов и одежды, что на нём есть, в пользу родственников Гнупа. А также приговариваю его к изгнанию сроком на пять лет с сохранением чести. Ингрельд, завтра до восхода солнца ты обязан покинуть нашу деревню. Я, конунг по имени Харри поселения Охус, это всё сказал и утвердил!

Так круто повернулась судьба молодого свея. Остался он без семьи, без имущества, в изгнании. Конунг правильно решил – Ингрельду не было больше смысла оставаться в родной деревне. Не для кого и незачем.

С той поры прошло десять лет. За это время Ингрельда помотало от империи франков до Жёлтой реки. Он сопровождал караваны, служил наёмником, разбойничал в ватагах. В нескончаемых боях и стычках окончательно заматерел телом, очерствел душой. Холодно смотрели на мир его голубые, пронзительные глаза.

Много дорогих украшений, драгоценных камней, серебра и злата прошли через его руки. Но богатства свей так и не нажил. Всё добытое в бою или полученное в качестве вознаграждения Ингрельд прогуливал без остатка, без сожаления расставаясь с ним. Не видел он теперь смысла в накоплении богатства. Для кого, кому, зачем это надо? Ему одному хватает и того, что есть. Нет сегодня разносолов – он коркой хлеба сыт, да пригоршней водицы из колодца или ручья. Зато научился свей ценить редкую дружбу и взаимовыручку в бою.

Раз, сопроводив очередной караван до Хорезма, встретил викинг учёного человека из Царств Западного края (так называли тогда в Европе Китай), по имени Ляо-Пен-Су. Интересовался сей муж письменами и языками народов Севера, их обычаями. Узнав, что свей – человек Севера, он, за достойную плату, нанял его себе в сопровождающие.

Так Ингрельд попал в Городище[6] – крупнейший торговый центр Севера. И надолго там задержался. Только не ведал он, что и здесь его поджидал очередной крутой поворот судьбы, ибо, хоть и принято считать, что наша жизнь состоит из чёрных и белых полос, но когда и какая из них наступит – то даже богам не всегда ведомо.

V

Неподалеку от места впадения реки Усолки в могучую Каму раскинулось Городище. Торговые причалы, амбары, склады, едальные избы, сараи, шатры, утоптанная до состояния камня площадь с лобным местом – неизменный колорит любого крупного города тех времён от Сены до Жёлтой реки. Вокруг города – три глубоких, высохших рва, через которые перекинуты подъёмные мосты. Сам город обнесен высоким, крепким частоколом из толстых брёвен в три человеческих роста. Над каждыми из пяти ворот города воздвигнуты мощные караульные вышки. В город проложены три дороги из леса и две – с причалов. Центральные улицы – прямые, вымощенные деревом – ведут на торговую площадь. В переулках – грязное месиво, в беспорядке разбросанные крепко врытые в землю избы.

Именно от Городища начинался Великий Меховой путь. Сюда свозили меховую рухлядь бьющие зверя местные племена и народы. Здесь же торговала солью Пермь, поставляла медную руду и железо горная Чудь, Вишера везла россыпное золотишко, зыряне – самородное серебро и уголь. Ценились пластины из бронзы и золота, сделанные в виде причудливых зверей[7]; звонкой монетой платили за моржовый клык. Но главным товаром был мех, которым с лихвой окупалась тяжёлая дорога, полная опасностей и невзгод. Прибыль была неописуемая. Те из купцов, кто сумел добраться до меховой ярмарки, а затем вернуться обратно, обогащались невероятно. Караваны с пушниной уходили к индийским раджам, в Китай – во дворец самого императора, к арабам и в города Европы. Каждая шкурка соболя, куницы или белки, выменянная туземцами Прикамской земли на один дирхем, продавалась, к примеру, в Багдаде – за две тысячи! Право слово, стоило рискнуть всем своим состоянием, и даже жизнью, ради такой прибыли! Бывали случаи, когда человек одной-единственной сделкой обеспечивал себе существование до конца жизни.

Согласно установленному купеческому кодексу, торговцы торили свой путь до Городища. Севернее него имели право торговать только чулыманские купцы. Любого нарушившего это правило жестоко убивали. Правда, всё равно находились смельчаки, которые, в обход сложившихся традиций, сами уходили вглубь Перми Великой, где скупали мех и моржовый клык. Из десяти авантюристов такого рода обратно возвращался только один. Но зато его прибыль оказывалась в десять раз выше, чем у других, более осторожных.

На север со всего света тянулись караваны с пряностями, тканями, вином, шёлком… Городище был одним из самых крупнейших торговых центров мира уже тогда, когда на месте современного Парижа стояла захудалая галльская деревушка Лютеция. В Городище, не менее чем за полторы тысячи лет до возникновения Москвы и Владимира, уже вовсю бурлила экономическая и политическая жизнь всего необъятного Севера! Но скорее всего, город был значительно старше. Ведь именно сюда шли караваны из великого Вавилона, могучей Ассирии и Черной Земли[8]. Эстафету подхватили Персия, Греция и Рим. Совершался гигантский оборот товара, шли огромные прибыли. А чтобы отпугнуть конкурентов, сочинялись сказки о страшных северных людях, живьём пожирающих людей. Однако купеческий народец во все времена был слишком практичен, чтобы верить всяким россказням – иначе так никто никогда и не торил бы по миру дорог. Доходили отчаянные головы до Городища, сторговывали товар, получали свою прибыль. Возвратившись, пугали соседей страшными рассказами и, нагрузив новую партию товара, опять уходили в очередную торговую экспедицию. Пути к Городищу были проложены так давно, что сведения о том, когда именно это было, затерялись в тумане веков. Купцам эти пути были хорошо известны, как и то, какой товар интересует северян. Кипит торговля – кипит и жизнь! И даже сам Господин Великий Новгород, набравший за предшествующие сто лет огромную торговую силу, не мог пока тягаться с Городищем!

В избу-едальню, что находилась напротив складов булгарских купцов, ранним утром ввалилась весёлая компания чудинцев. Несколько чадящих светильников скудно освещали помещение. Небольшие слюдяные оконца света сильно тоже не прибавляли. Однако можно было различить чёрный закопчённый очаг с огромным вертелом и дымоходом, подтопок для варки всевозможных каш и щей. Отдельно стояла печь для выпечки хлеба и изделий из муки: медовых калачей, пряников, оладий, гречишных и овсяных блинов – всего не перечесть! Вдоль стен в землю были врыты длинные скобленые столы и лавки, по полу разбросано сено и опилки. В избе стоял особый запах, характерный для подобных заведений. Дома пахнет не так, хотя, казалось бы, тот же очаг, тот же подтопок, те же лавки и стол. Но запах – запах другой, домашний. Утром дома всегда пахнет молоком, свежевыпеченным хлебом, а еще – любимой женщиной, чьё тело еще помнят руки.

В избе-едальне с утра стоит запах прокислых щей, прогорклого жира, специй и подгорелого мяса. Но это все мелочи, главное – здесь ты не дома, сюда ты пришёл только для того, чтобы набить себе брюхо на весь предстоящий длинный день, полный неизбежных хлопот. Тем более что готовят в этой избе превосходно. Хоть, правда, и берут дороговато. Но есть другие избы-едальни. Можно пойти туда – здесь никто не держит. Однако чудинцы облюбовали именно эту избу, которую держал полуславянин-полузырянин по имени Угрим. Находилась едальня буквально в двух шагах от их фактории, где они жили и держали товар.

Чудь уже расселась по лавкам, когда к ним из-за занавески выглянул ещё не умытый, хмурый, невыспавшийся хозяин. Подтянул на огромном животе сползающие портки, могучей пятернёй почесал заросшую диким волосом широченную грудь. Широко и сладко зевнул, приоткрыв на миг крупные, крепкие желтоватые зубы. В ответ на весёлое пожелание жить и процветать буркнул гулким басом встречное приветствие на межнациональном языке. Говорить на языке Чуди мог только сам чудинец. Остальные, сколько бы ни жили рядом с ними, а выучить язык всё не могли. Балаболят, как сороки. Поди, разбери их – даже у самоедов язык проще! А эти… чудные, одним словом! И обычаи у них чудные. Вроде, бают, они даже людей жарят и едят после жертвоприношений. Без сомнения, боги время от времени требуют человеческой крови, но зачем жертву после этого съедать? Тьфу, пакость какая! Одним словом, нелюдь да чучундра – она и есть нелюдь да чучундра. Но платят хорошо, не обманывают. А до остального ему дела нет. Ему важно гостей накормить прилично, да получить с них звонкую монету, можно и товаром. Угрим не отказывался ни от чего – в хозяйстве всё пригодится. Однако, беря товаром, исходил из расчета дешевле его реальной стоимости. Пряности – за три четвёрти цены, остальное – вполовину. Никто не обижался – кушать всем хочется! Ведь в других избах-едальнях отпускали кормёжку только за монету. А как быть, если едва прибыл, а товар ещё продавать не начал? Зато за счёт приобретения дешёвых пряностей Угрим мог себе позволить делать блюда душистыми, ароматными и обжигающими язык невиданными вкусами. Поэтому так и ценилась его кухня среди прочих. Поэтому и брал он за свои блюда дороже остальных. Но если человеку была нужна одна только пустая полбяная каша, Угрим не отказывал – делал. Зачем отказом обижать? Сегодня человек взял самое дешёвое, а завтра разбогатеет – и закажет самое дорогое. Кормил Угрим, бывало, и в долг. Но никто не смел обманывать хозяина избы-едальни. Ведь не знаешь, как жизнь завтра повернётся, репутацию себе портить дороже. У Угрима много кто кормится. Если ты за еду не можешь платить, то какая тебе вера, кто с тобой захочет иметь дела? Поэтому долг всегда возвращали.

Получив заказ, Угрим вынес бочонок кваса и парочку караваев душистого хлеба, чтобы гости до начала основной еды могли сначала слегка подкрепиться. А на кухне уже суетились рабы и домашние Угрима: кто-то рубил мясо, кто-то чистил рыбу, кто-то катал и отбивал тесто в тугое. Заполыхал очаг, потянуло дымком от печки и подтопка.

Но вот на сковородках зашипело, в котлах забурлило, забулькало в чугунках, от нарубленной на крупные куски туши лося потянуло пряным духом. Здоровенный полуголый раб доставал куски из корыта со специями, продевал на вертел, подвешивал в очаге над огнём. И такие неописуемые аппетитные запахи разнеслись по избе, что невольно заквакало в животах, потекла обильная слюна. Но никто из гостей даже в мыслях не держал, чтобы поторопить хозяина. Блюдо будет готово в свой положенный срок. Не нравится, торопишься – иди в другое место! Угрим ценил свой труд и до самозабвения любил своё дело. А поспешишь – как известно, людей насмешишь. Каждое кушанье должно быть сделано неторопливо, со вкусом, мастерством и с любовью. Да-да, именно с любовью, иначе ничего вкусного не получится, а получится «жрать можно, и то ладно» – а так Угрим не умел. И ему было безразлично, торопится гость или нет – блюду нужно выстояться, промариноваться, проперцеваться, прожариться или провариться положенное ему время. Зато потом необычайно вкусной получалась даже самая простая каша. В поварском деле он был как старый, испытанный воин на поле боя, хотя и военное искусство ему тоже было знакомо – молодым ходил Угрим в набеги, немало вражеских голов раскрошил он своею боевой дубиной. А потом вот прикипел к котлу с поварёшкой. На добытое в походах приобрел избу-едальню и нисколько не жалеет. Ибо, помимо любимого дела, это было очень выгодное вложение капитала. Угрим ведь не только кормит у себя людей, но и продаёт товар. Три его старших сына сами водят караваны, двое – те, что помладше, нанялись охранять караваны других хозяев. Вот сейчас Омут ушёл в страну Желтой реки, а Третьяк подался на север с чулыманскими купцами. Младший, Четвертак, пока дома по хозяйству помогает, да еще пять дочерей есть у Угрима: двое – на выданье, двое – пострелята, а пятая – в люльке сопит. Доволен Угрим тем, как его жизнь сложилась.

Но вот, когда уже гости совсем было изошли слюной, а урчание животов стало слышно за версту, подоспели первые блюда. Сгибаясь под тяжестью блюд, рабы выставили на стол целые корыта со щукой, сваренной с хреном, и карасями, запечёнными в сметане. Поставили перед каждым плоскую деревянную тарелку с тушёной зайчатиной, тоже в сметане и густо пересыпанной диким луком и красным перцем. Метнули на стол россыпь мелких, горячих, свежевыпеченных караваев. И пошла животу потеха! Только деревянные расписные ложки брякали да ножи проскребывали! В пару мгновений исчезли в утробах и щуки, и караси, и зайцы. А тут и жареные рябчики с гречневой кашей подоспели, а вдогонку к ним – пельмени с редькой, да пельмени с медвежатиной. Кое-кто из гостей уже начал подпоясок развязывать, утирать первый пот рукавом. Угрим довольно усмехнулся. Повёл густыми бровями. В качестве небольшого перерыва и для затравки к следующему блюду выставили пражитом чери – рыбу, особым способом приготовленную с пряностями на углях. Когда гости отведали и это угощение, утолив самый первый голод, можно было выставлять и главное блюдо заказа – жаркое из лосятины. Это блюдо не терпит поспешности – его полагалось вкушать спокойно, не торопясь и наслаждаясь каждым проглоченным кусочком.

Прекрасно прожаренное на вертеле мясо, предварительно вымоченное в специях, политое специально приготовленным исключительно для этого кушанья остропряным соусом, издавало такой аромат, что кое-кто из гостей замычал от удовольствия вдыхать один только его запах. К мясу подали слабое пиво и пувья нянь – пирожки с брусникой прямо из печи. Теперь уже порядком наевшиеся гости не спешили глотать, а ели размеренно и чинно, отдавая должное искусству повара, чего, собственно, и добивался Угрим. Закончили трапезу хрустящими овсяными блинами и толстыми ржаными оладьями, макая их в мёд и запивая ядреным квасом.

Наевшись, гости отёрли пот с лица, сполоснули руки и рот ароматной водой, вытерлись услужливо поданными им рабом расписными полотенцами и чинно вышли из-за стола. Построившись рядком, поклонились в пояс Угриму. Таков был обычай Чуди благодарить хозяина за кушанья, которые он для них приготовил. Угрима поначалу поражал этот жест – ведь за деньги же! Потом понял: не в деньгах дело – благодарят его за его мастерство!

Приняв ответный полупоклон, старший из чудинцев, по прозвищу Кудыма, протянул Угриму монету – ромейскую золотую безанту, монету редкую в этих краях, и потому дорогую. Очень дорогую! Одна такая десяти подобных завтраков стоит, если по совести, а Угрим не любил быть в долгах. Бывало, другие были должны ему, он же другим – никогда. Чудинец понял затруднение хозяина избы-едальни и дружелюбно сказал:

– Вечером придём кушать, утром придём кушать… Всю седмицу едим у тебя! Согласен?

– Всегда рад вас видеть!

Кудыма весело подмигнул Угриму. Тот в очередной раз поразился его глазам. У этого чудинца они были разноцветные: правый глаз – голубой, как весеннее небо; левый – зелёный, как молодая трава. Странно смотрелись они на темноватом, вытянутом лице с небольшой, аккуратной бородкой. Сам же Кудыма был черноволос, высок, крутоплеч, гибок, крепок. Движения – обманчиво-плавные. Словно в этом человеке была до упора закручена страшно тугая пружина, готовая в любой момент раскрутиться с необычайной силой. Широкие запястья и мощные трицепсы говорили о его регулярных упражнениях с оружием. Однако его мозолистые ладони при этом были небольшими, зато пальцы – длинными и какими-то хищными.

Нрав у Кудымы весёлый, взрывной. При встрече с ним казалось, что благодушие и радость сами собой обволакивают собеседника. Однако что-то очень опасное таиось в глубине глаз этого человека – заглянув в них, мало кто решался стать против него в поединке или в драке. А те, кто решился – либо уже с предками разговаривают, либо не досчитывают зубов. Ну, да, впрочем, это крайности. Был Кудыма человеком к своим тридцати трём вёснам мудрым и опытным. Как шаман – охранял он свой род от напастей, лечил людей. Как воин – ходил в набеги. Мир посмотрел.

А в избу-едальню тем временем уже набивался народ. Со всех сторон раздавалось чавканье, сопение, причмокивание и сытое икание. Но всю эту какофонию перекрывал треск разбиваемых мозговых костей и разгрызаемых мослов, исходящий от громадного человечища в богатейшем позолоченном халате. К скамье, на которой он сидел, была приставлена внушительных размеров секира, а длинные льняные волосы с косичками вдоль ушей, усы до пояса, курчавая бородка и светлые глаза на сильно загорелом лице выдавали в нём викинга, или, по-здешнему – варяга. Многочисленные разноцветные бусы с золотыми застёжками, указывавшие на его знатность, обвивали мощную шею. Покончив с зажаренным в специях молочным поросёнком, он с шумом выхлебал через край чугунка бульон и теперь с огромным удовольствием вылавливал оттуда куски пряного отварного мяса своими толстыми пальцами, вытирая стекающий с них жир о полу своего одеяния и о свои волосы. На него с изумлением оглядывались людишки сложением помельче, да и кошельком потоньше. А к его столу уже подносили жареных рябчиков, миску рассыпчатой гречневой каши на кабаньем сале с мочёными яблоками, жбан пива и огромную стопу блинов…

Как угорелые, носились от печей и очага к столу и обратно рабы с тарелками, блюдами, корытами, чашами. Начинался новый торговый день. Народец спешил подкрепиться по самое горло, чтобы до вечера о еде не думалось. А вечером – там видно будет.

VI

Вывалившись из избы-едальни, чудинцы поспешили к себе. Надо было до основного наплыва людей успеть занять на торговой площади места, выставить товар, чтобы смотрелся краше. Вскоре на прилавках заблестели пластинчатые доспехи местной работы, засеребрилась кольцами сложная кольчуга, заискрился отполированный клинок меча, заиграли переливы соболиного и куньего меха. Между основным товаром аккуратными рядками легли женские и мужские украшения из золота, серебра, меди и бронзы. Причудливые узоры невиданных зверей, тонкая вязь рисунка привлекали немало покупателей.

Кудыма немного отошёл, придирчиво осмотрел выложенный товар. Поправил некоторые вещи, чтобы выглядели более броско. Удовлетворённый, сам отправился закупать товар.

Перво-наперво следовало купить пёстрые арабские ткани и багдадские ковры, затем сторговать ряд пряностей из далёкой и загадочной Индии, а после – осмотреть полный пехотный ромейский доспех и сложный хазарский лук.

Везде Кудыму узнавали, раскланивались с ним – покупатель он был более чем выгодный, брал всегда большие партии товара, хотя и отчаянно торговался за каждый дирхем, что, впрочем, только добавляло ему престижа, ибо для купца нет ничего более обидного, чем торговля без торга – в этих случаях могли и заворотить, несмотря на прибыль. Ибо одна из главных прелестей торговли есть азарт, в нем – и искусство, и поэзия, и проза купеческого мира. И покупка товара – тоже целый ритуал. Как гласит купеческая поговорка – «торопливость нужна при ловле блох». Кудыма же всегда свято соблюдал ритуал.

Вот и сейчас, подойдя к купцу, у которого был выложен нужный Кудыме товар, он с равнодушным видом пару раз прошёлся мимо прилавка, приценился к кое-каким мелочам у соседей справа. Купец уже успел почувствовать интерес покупателя к своему товару и, в свою очередь, напустил на себя равнодушный и сонный вид. И только узкие глазки хитро поблёскивали из-под выцветших ресниц.

Наконец, Кудыма подошёл к нему. Погладил ворс ковра, пощупал ткань. Прищурился. Отошёл. Посмотрел. Шагнул вбок. Снова приблизился. Всё это время купец с видимым равнодушием наблюдал за его действиями.

– Здрав будь, Караберей! – поприветствовал Кудыма купца.

– И тебе долго здравствовать, – ответил ему в тон Караберей.

– Как торговля?

– Хорошо.

– Ткани пёстрой много осталось? И вон ещё ковры я бы посмотрел.

– Пёстрой ткани осталось десять рулонов. Ковры смотри.

Купец вновь равнодушно прикрыл глаза. И только подрагивающие четки в его руках выдавали в нем волнение. Кудыма усмехнулся. Если он сегодня сторгует товар, Караберею останется только закупить меха. Ибо уж кто-кто, а Караберей прекрасно знал: если они ударят по рукам в знак совершения сделки, Кудыма заберёт у него весь товар, привезённый на продажу. О, всемогущий Аллах! Не дай сорваться с крючка интереса этому чудинцу!

Товар был превосходен. Но приступать сразу к торгу было бы верхом неприличия. После расспросов о дороге, семье, погоде, урожае и других очень важных вещах Кудыма как бы вскользь сказал:

– Я не буду хитрить, Караберей, товар твой неплох. Хотя, если пройти по рядам, можно найти и лучше. И ты это знаешь не хуже меня. Просто вот времени мало. Давай, сторгуем по-быстрому, ударим по рукам. Ты согласен?

– Можно найти товар и лучше. Кто спорит? Ищи. Зачем нам хитрить? Ковры у меня не очень пушистые, ткани монотонные. Да ты сам видишь. Но и цена по товару.

Кудыма включился в игру. Главное в ней было – не называть цену первым. Ибо кто первым назвал цену – уже проиграл в споре, так как это даёт противнику ту опору, от которой уже можно отталкиваться. Не прошло и трёх базарных часов, как Кудыма нащупал слабину в «обороне» купца. Оставалось окончательно договориться о цене. После яростных споров, заверений, хлопанья по бокам и коленям, деланных изумлений и возгласов, около полудня нужный товар наконец-то был продан за ту цену, которая устраивала обоих. Еще после нескольких воздыханий, что Караберей только из уважения к Кудыме продаёт ему товар себе в убыток, и клятвенного заверения Кудымы, что он покупает так дорого ткани и ковры исключительно из глубочайшего уважения к Караберею, они ударили по рукам. Кудыма отсчитал монеты. После чего они омочили пересохшие в спорах глотки дорогим китайским напитком под названием «чай». Напиток Кудыме очень понравился, и он попросил купца со следующим караваном обязательно привезти ему этой чудесной травы.

Тем временем рабы купца нагрузились тюками с товаром. Кудыма тепло попрощался с Карабереем и, во главе небольшой колонны, отправился к своему лабазу. Когда рабы разгрузили товар, Кудыма дал каждому из них по мелкой монетке и отпустил восвояси. Когда рабы, наконец, ушли, Кудыма отправился к своему прилавку посмотреть, как идёт торговля.

Там разворачивалось зрелище, собравшее вокруг себя плотное кольцо хохочущих и кого-то подзадоривавших зевак. Кудыма пробился сквозь толпу в первые ряды. То, что он увидел, ввергло его в гнев, который, однако, моментально растворился в смехе над комичной ситуацией. Несколько чудинцев тщетно пытались отбиться от огромного человека в разорванной до пупа рубахе. Грязный, истоптанный богатый халат валялся рядом. Из разбитого носа на могучую плиту груди текла кровь. Несмотря на численное превосходство противника, человечище, в котором Кудыма узнал утреннего едока, явно одерживал вверх. Пара человек сломанными куклами валялась у перевёрнутого прилавка. К счастью, секира у варяга оставалась на ремне за спиной, а чудинцы не вынули мечей и ножей. Бой шёл чисто на кулачках. Оглушительно ревя разъярённым медведем, викинг ловко и быстро отбивался от десятка чудинцев, что со всех сторон налетали на него взбеленившимися псами. Вот ещё один попал под его могучий удар. Взлетев на воздух, он обрушился на зевак, сбив собою несколько человек. Перевернувшись со спины на живот и с трудом встав на колени, выплюнул на землю пару зубов из окровавленного рта. В толпе оглушительно захохотали.

Тут выступил вперёд Кудыма. По его знаку чудинцы отошли назад.

– Что ж ты, голубь, тут буянишь? – Кудыма без трепета взглянул в белые от бешенства глаза варяга. Толпа затихла в предвкушении нового спектакля. Многие знали Кудыму. Никто не хотел бы с ним сразиться один на один, хоть на кулачках, хоть на оружии. Однако уж больно могуч на этот раз был его противник. И не только силён, но также очень опытен и проворен. В толпе принялись делать ставки, азартно ударяя по рукам и кидая наземь шапки.

Не отвечая на вопрос, варяг молча кинулся на нового противника. Проделал каскад блестящих ударов кулачищами и ногами в… пустоту. Сзади раздалось деликатное покашливание. И снова спокойный, слегка насмешливый голос спросил:

– Что ж ты, голубь, тут буянишь?

Варяг стремительно развернулся, наотмашь выкинув ладонь на звук. Тут же ударил локтем. И снова удары ушли впустую. В толпе уже откровенно захохотали. Дико завизжав, залётный гость в прыжке поймал Кудыму в свои железные объятия, стремясь его раздавить. Кудыма сделал несколько гибких, малозаметных движений, выскользнул под правую руку варяга, хитрым замком заведя её кисть вперёд и в сторону. Огромное тело грохнулось наземь. Моментально Кудыма довернул руку, заставив варяга буквально повиснуть на ней, просунул напряжённую ладонь ему под кадык и с силой надавил. Через мгновение у варяга глаза практически вылезли на лоб от нестерпимой боли и удушья. Лицо его побагровело. А Кудыма вдруг решил не убивать этого сильного и ловкого человека. Отпустив ему горло и руку, он исполнил мягкий удар раскрытой ладонью по затылку. Но этого удара вполне хватило, чтобы «голубь» успокоился. Варяг сидел в пыли и бессмысленно шарил вокруг себя могучими руками. К льющейся из носа крови добавилась ниточка клейкой слюны, стекающей изо рта. Все громко и шумно поздравляли чудинца с победой. Кудыма отмахнулся. Хорошее настроение окончательно вернулось к нему.

Осмотрев поверженных и не найдя ничего страшного, если не считать нескольких выбитых зубов да свёрнутой набок челюсти, тут же поставленной им на место, Кудыма подошёл к варягу. Помог ему подняться. И вдруг тот неожиданно захохотал. Оглушительно, звонко, заразительно. Хлопая себя по бокам, он просто ревел он нахлынувшего на него веселья. Глядя на него, остальные тоже заулыбались, а потом рассмеялись от всей души. Вытирая выступившие от смеха слёзы, викинг обнял Кудыму с такой силой, что у того затрещали рёбра.

– Кто ты, достойный воин?! Позволь с этого мгновения считать тебя своим другом. Меня зовут Ингрельд.

– Конечно, дружище. Моё имя – Кудыма.

– Купцов сопровождаешь?

– Да нет, сам торгую.

– Такой боец, и занимается торговлей? Да ты шутишь!

– Ну, почему? Вот этот прилавок, который ты разгромил, как раз принадлежит мне. Точнее говоря, не мне, а моему роду. А я здесь назначен нашим вождём за старшего продавца. Может, ты объяснишь, что случилось?

– Хотел я прикупить доспех. Денег не хватило. Дело не в том, что у меня их нет. Просто нужной суммы с собой не оказалось. А эти… они не поверили мне. Мне, Ингрельду! Вот и всё.

– Ясно. Забирай доспех. Деньги занесёшь в этот лабаз. Или отдашь Угриму. Он передаст мне. Всё?

– Ну, спасибо. Ну, удружил. Поняли, вы? – Ингрельд грозно посмотрел людей, приводящих прилавок в должный вид. – Я, однако, тебе из товара ничего не подпортил? Ты посмотри. Я заплачу!

Кудыма рассмеялся.

– Ни одна из этих безделушек не стоит того, чтобы лишаться вновь приобретённого друга.

– Знаешь что, заходи ко мне в гости. Люб ты мне стал нравом своим и обликом, умением воинским и добропорядочностью. Ведь ты мог меня убить? Мог! Но оставил в живых. Теперь я твой должник и друг. Я живу через пять улиц отсюда. Спросишь, любой ответит. Сопровождаю учёного человека. Имя у него странное, но я привык. Зовут его Ляо-Пен-Су. Придёшь?

– Давай завтра. Сегодня ещё дел много. Хорошо?

В это время чудинцы принесли два ведра чистейшей, до ломоты в зубах холодной, колодезной воды. Варяг снял перевязь с секирой, аккуратно отложил её в сторону, наклонился над ведром, с огромным удовольствием долго умывался и отфыркивался. Потом, без всякого сожаления, скинул с себя изорванную, испачканную кровью рубаху, открыв на всеобщее обозрение могучее, мускулистое тело. Вылил на себя, гогоча, второе ведро. Бережно взял завёрнутый в промасленную ткань доспех, подобрал оружие и неспешно удалился, оставив валяться на истоптанной земле свой дорогой халат.

Кудыма, улыбаясь, смотрел ему вслед и радовался, что теперь такой человечище – его друг. Тут его кто-то дёрнул за рукав. Шаман обернулся. Перед ним стоял сильно запылённый воин из его деревни. Его рука сжимала короткое копьё с чёрным лоскутом. У Кудымы дрогнуло сердце.

– Что?

– Шаман, у нас беда. Деревни больше нет.

В лабазе вестнику подали жбан с квасом. Он долго, с наслаждением пил пенящийся напиток. Квас стекал по его длинным усам и бороде на грудь, но вестник не замечал этого. Наконец, утолив терзавшую его жажду, он отставил посудину в сторону. Оглядел сгрудившихся около него встревоженных сородичей.

– Рассказывай. Только коротко и ясно, – Кудыма жёстко взглянул воину в глаза.

– Сегодня перед рассветом на деревню было совершено нападение. Дозорные проспали. Их вырезали. Ворота открыли, захватили дозорную вышку. Но удалось на первое время отбиться. Пока нападавшие перестраивались, мы оказали милосердие своим тяжелораненым, через подземный ход покинули деревню и укрылись в лесу. Оставшиеся прикрывать отход воины, включая вождя, погибли. Погибли и те, кто решил уйти сам во имя рода.

– Кто напал?

– Ватага, что под Пислэгом ходит.

– Что-о-о?!

– Напала ватага Пислэга.

У Кудымы опустились руки. Как же так? Он с этим воином участвовал в двух набегах на хазар. Держали дружбу, кровью скрепленную. Как мог Пислэг напасть на его деревню? Ведь он прекрасно знал, кого идёт воевать! Не мог не знать. Кто провёл ватагу мимо постов, крепости, засек? Вопросов было больше, чем ответов.

– Значит, так. Ты, ты, ты и ты – остаётесь в Городище. Будете следить за купленным товаром. Далее, вам следует купить котлы, шатры. Вот деньги. Ты, срочно к Караберею. Пусть летит ко мне быстрее стрелы из самострела. Ты, гонец, отдыхай. Да, вестника в крепость послали?

– Ушёл в одно время со мной.

– Кто остался старшим?

– Гондыр.

– Тогда я спокоен.

Внешне Кудыма и впрямь выглядел спокойным. Но внутри у него всё кипело от бешенства. Как мог Пислэг напасть на него, своего кровного брата? Неужели он забыл, как они выпили, смешав, свою кровь, из ритуальной чаши, наточив туда серебра?! И как потом съели разделённую пополам печень могучего воина-хазарина, который убил многих из их ватаги в том памятном бою. С огромным трудом Пислэг и Кудыма вдвоём одолели этого великана. А ведь каждый из них в отдельности по десятку опытных воинов стоит!

Через короткое время к лабазу подошёл Караберей, вытирая пот с покрасневшего от быстрой ходьбы лица. Только лишь взглянув в глаза Кудыме, он сразу понял: случилась беда – такая сочилась из них боль! При этом лицо Кудымы оставалось малоподвижным, губы плотно сжаты, движения не утратили гибкости, а осанка – достоинства.

– Садись, дорогой гость. Кваса гостю!

– Спасибо, – Караберей степенно отхлебнул хлебного напитка, снова вытер пот. – Ты позвал меня. Я пришёл. Неужели товар плохой?

– Нет, дружище. Твой товар прекрасный. Лучше твоего товара найти очень трудно. У меня к тебе другой разговор. Ты сейчас, освободившись от привезённого, будешь приобретать меховую рухлядь, булат, украшения. Так?

– Конечно. Затем и прибыл.

– Не ищи продавцов. Я тебе без торга продам всё. Прямо сейчас. По твоей цене.

Караберей с изумлением взглянул на Кудыму.

– Да что случилось?!

– Беда у меня. Деревню разорили. Деньги срочно нужны. Не до торгов. Понимаешь?

– Э, нет, дружище, так не пойдёт. Мы с тобой знакомы более десяти лет. Неужели я беду твою в своё благо превращу? Сделаем так. Вот тебе крупный задаток. Здесь полста ромейских золотых. На первое время хватит. Лети к своим. Мы же здесь спокойно осмотрим товар, приценимся. Возьмём посредника, что тебя представлять будет. А остаток денег я внесу после положенного торга. А то, ишь ты, шустрый какой: «Не до торгов», – передразнил Кудыму Караберей. И тут же вспылил:

– Если я купец, так всё и хапну, коли у тебя беда? Себе в прибыль, тебе в убыток, да? А что люди скажут? Кто захочет со мной дела иметь? Хотя даже не в этом дело. Мы давно знакомы. Мне казалось, мы друзья. Конечно, своей выгоды как купец я не упущу. Но не таким путем! А по неписаному купеческому закону! Или ищи другого! Я свое сказал.

– Спасибо тебе, Караберей. Помоги моим людям выбрать хорошего качества шатры и котлы. Все слышали? Вместо себя я оставляю Караберея! Слушать его во всём, как если бы меня!

После ухода купца Кудыма стал быстро собираться в путь. Время уже близилось к вечеру. Но это его не остановило.

Вскоре небольшой отряд из шести человек быстрым походным шагом покинул город.

VII

До деревни добрались уже далеко за полночь. В саму деревню заходить не стали, обошли её стороной, вдоль берега реки. К слегка болотному запаху речной воды со стороны селения налетал тошнотворный запах тления.

Зайдя в лес, Кудыма прокричал дневной птицей. Ему ответили. И тут же перед ним возникли две фигуры. Кудыма поднял лёгкий щит, ощетинился сулицей – лёгким метательным копьём с узким трёхгранным наконечником. Таким копьём, посланным умелой рукой, можно пробить практически любой доспех. Сзади моментально подошли свои, защитив его с боков и со спины.

– Кудыма? – тихо спросил один из дозорных. – Это я, Уса.

– Проводи к роду. Кто второй?

– Лымай.

– Ты, Лымай, останешься в дозоре. Ты останешься с Лымаем, – обернулся Кудыма к одному из своих спутников.

Маленький отряд углубился в ночной лес. Тысячи через полторы шагов вышли они на поляну. Там их встретил ещё один дозор, за которым им открылся нерадостный вид.

Посреди поляны, в вырытых ямах, чтобы не выдавать временное пристанище ярким светом, горели несколько костров. Вокруг них грудились женщины, прижимая к себе испуганных детей. Отдельно от остальных, у своего костра, на краю поляны сидели, понурившись, угрюмые мужчины.

Кудыма беглым взглядом окинул поляну. Вышел из тени деревьев. Прошёл в центр. Люди заметили его, начали подниматься. Вскоре он был окружён плотным кольцом своих соплеменников. Глаза Кудымы невольно вычленили из толпы жену. За её юбку держалась их трёхлетняя дочка; вторая, закутанная в мягкий олений мех, уютно посапывала на руках у матери. Кудыме нестерпимо захотелось подойти к ним и обнять, поцелуями осушить слезинки на их щеках, лаской стереть боль из глаз. Но… но он теперь – вместо вождя. Пока не выберут нового. И первым делом надо решать проблемы рода. Личное подождёт.

А тем временем гул голосов нарастал, слышался плач. Кудыма поднял руку, и шум сразу стих. Наступила такая тишина, что слышно стало, как потрескивают головешки в кострах.

– Люди рода Лося! К нам пришла беда! Но не надо отчаиваться! Вы сумели сохранить самое главное – сам род. Верьте, кость обрастёт мясом! Будет трудно. Очень трудно. Но разве раньше было легче? Вспомните, одиннадцать вёсен назад, из-за постоянных набегов викингов, племя покинуло родные места у моря и переселилось сюда. Одиннадцать вёсен под мощной рукой Перми Великой нас никто не трогал. Как и кто разорил деревню, я узнаю. А теперь ложитесь спать. Утром мужчины пойдут со мной в деревню. Остальным нужно будет готовиться к переселению. Разобьём лагерь около Городища. Выступим на следующий день после обряда погребения. Завтра вечером посередине поляны мне нужен столб Богов. Надо проводить души на ветви Вселенского Дерева. Всё. Расходитесь. Гондыр, отойдём, – обратился Кудыма к могучему, поперёк самого себя шире, воину.

Оправдывая своё имя, воин неуклюже и вразвалку, но при этом как-то необычайно мягко и быстро, оказался возле шамана. Ну, точь-в-точь как медведь, который может глупому, недалёкому человеку показаться увальнем. Пока тот не очутится в его длинных и острых когтях-кинжалах, вблизи от разинутой клыкастой пасти. Но не только своими движениями, а всем телосложением боец напоминал страшного зверя. Сам – приземистый, могучие, волосатые руки-брёвна достают до колен. Перевитый толстыми мускулами торс с распахнутой на широченной груди волчовкой удерживают короткие, мускулистые ноги, обутые в мягкие чуни мехом наружу, башка напоминает котёл для варки пищи. Всё это дополняет туповатое выражение малоподвижного иссечённого шрамами лица с узкой полоской длинных хлипких усов над крепко сжатым ртом. Вот только в этих маленьких глазках светится необычайно глубокий умище и огромный жизненный опыт, которого всякий разумный человек набирается к сорока пяти вёснам. Двенадцать походов за плечами у старого вояки! А сколько битв, стычек, поединков – так он и сам вряд ли вспомнит. Только многочисленные старые шрамы ноют на погоду. А вот новых шрамов не было давно. Слишком опытен стал в боях Гондыр. Ранят обычно молодых – лезут молодые вперёд, без должной оглядки да по своей горячности. Пока опыта и должного хладнокровия не наберут. Но проходит молодость. И если тебя не убили, не искалечили бесповоротно в таком количестве боев и стычек, то только окончательный глупец и безумец будет продолжать получать свежие раны на старые шрамы.

– Рассказывай, – Кудыма тяжело посмотрел в глаза Гондыру, – всё рассказывай, ничего не утаивай. Какой бы тяжёлой ни была правда, мне необходимо её знать. Почему не уберегли деревню? Ведь и вождь, и ты – опытные воины. Да и многие другие – тоже не юнцы сопливые.

Кудыма положил руку на плечо старому воину. И вдруг такая душевная боль пронзила его, что в глазах у него потемнело. Со страшной, нечеловеческой силой стиснул он пальцы. И очнулся лишь от сдавленного стона: могучий воин Гондыр скрючился от жуткой боли в плече. Огромным усилием воли Кудыма заставил себя разжать ладонь. Гондыр рухнул на колени, с усилием, сквозь зубы, втягивая в себя воздух. С изумлением и страхом поднял он глаза на шамана. Он, конечно, знал, насколько силён Кудыма. Но чтобы так силён!..

– Извини, дружище, извини, – Кудыма помог воину подняться на ноги. Скинул заплечный мешок, достал какую-то травку, тщательно разжевал её и приложил кашицу на плечо Гондыра, перетянув его чистой тряпицей. – Завтра к утру всё пройдёт. Не беспокойся. А сейчас давай разведём костерок, заварим мяту. Попьём. Подумаем.

Гондыр развёл огонь, поставил на него котелок с водой.