На веки вечные Звягинцев Александр

Глава I

Вы – преступники. И только!

Два американских военных транспортных самолета вынырнули из пелены облаков один за другим и тяжело приземлились в аэропорту Нюрнберга. Их тут же окружили джипы и грузовики с вооруженными американскими солдатами.

По подогнанным трапам из самолетов с трудом выбралась группа пожилых, помятых мужчины. Одеты они были кто во что горазд – одни в гражданском, другие в военной форме без погон. На некоторых были натуральные обноски – заношенные рубахи, непонятного происхождения френчи. Сквозь строй солдат пленные прошли в автобус с зарешеченными окнами. Из самолета выбросили какие-то чемоданы и мешки, которые солдаты закинули в один из грузовиков.

Кортеж медленно двигался по разрушенному Нюрнбергу, а люди в автобусе молча и угрюмо разглядывали город. От обломков были расчищены только некоторые улицы. Среди руин вдруг можно было увидеть дымки от костров, вокруг которых сидели ни на что не обращающие внимание люди. Судя по всему, они там и жили. Проломы и дыры в стенах кое-где были небрежно заложены досками. В холле первого этажа одного из массивных зданий стояло искореженное зенитное орудие…

Проехав по широкой и прямой Фюртсштрассе, кортеж вдруг оказался перед кварталом практически невредимых старинных зданий, в центре которого высился четырехэтажный Дворец юстиции за большими двойными чугунными воротами.

Кортеж обогнул Дворец, проехал вдоль длинного корпуса, расположенного перпендикулярно. Корпус выглядел совсем невесело – холодные старинные стены, ряды маленьких зарешеченных окон.

– Заключенные, вы – в тюрьме, – обратился к выстроившимся перед ним мужчинам начальник тюрьмы полковник Эндрюс.

Это был крепкий человек с короткой стрижкой, похожий на типичного американского шерифа, но в очках, из-за которых он больше смахивал на непробиваемого бюрократа. Полковник был профессиональным военным, который все в жизни делал по приказу или согласно уставу, на него невозможно было повлиять ни уговорами, ни лестью, ни мольбами, ни угрозами. Так как Эндрюс раньше служил в кавалерии, он всегда ходил со стеком в руках, которым во время разговора постукивал по сапогу.

– Здесь установлены жесткие правила, которые будут соблюдаться неукоснительно. Никаких поблажек. Вы были в Мондорфе и должны понимать, что упрашивать меня о поблажках, угрожать мне, пугать жалобами – бесполезно. Вы можете жаловаться только господу Богу, но он не захочет протянуть руку помощи таким преступникам, как вы.

Выдержав многозначительную паузу, полковник Эндрюс продолжил:

– Скоро вы увидите свои камеры. Вам разрешается иметь карандаши, бумагу, семейные фотографии, табак и туалетные принадлежности. Все.

Эндрюс опять дал заключенным время усвоить услышанное.

– Охрана будет следить за каждым из вас круглые сутки. Когда заключенный ложится на койку, его голова и руки должны оставаться на виду. Брить вас будет тюремный парикмахер. Очки выдаются на день и отбираются на ночь. Свет в камеры подается снаружи, в них нет электропроводки. Так что самоубийство током исключается. Несколько раз в неделю – обыск без предупреждения. И не дай бог будет найдено что-то запрещенное. Мытье – раз в неделю… Каждое утро – уборка своей камеры.

– Позвольте, но мы – военнопленные, – не выдержал Кейтель. – Есть Женевская конвенция об обращении с военнопленными…

– Плевать мне на конвенцию, – отрезал Эндрюс. – Здесь вы – только преступники, находящиеся под судом, и подчиняетесь тюремным законам.

– Не забывайте, с кем вы имеете дело, полковник! – вскипел вдруг еще больше похудевший Геринг. – Вам еще придется устыдиться той роли, которую вы сейчас играете!

– Вот уж чего я точно не забуду ни на секунду, так это – кто передо мной, – осклабился полковник.

– Я требую, чтобы в моей камере постоянно находились лекарства, – не унимался Геринг. – Я не могу без них. Или вы хотите довести меня до смерти?

– Вы будете получать только те лекарства, которые пропишет тюремный врач. Что касается наркотических средств, которые вы прятали в ваших бесчисленных чемоданах, вы будет получать их как в Мондорфе – в том количестве, которое позволит сохранить вас живым до вынесения приговора.

Геринг на глазах становился пунцовым. Кое-кто из заключенных смотрел на него с откровенной усмешкой, кто-то стоял с отвлеченным видом. Было ясно, что эти люди ничем не объединены, что каждый из них занят только собственной судьбой.

– Не забывайте, полковник, что вы имеете дело с историческими личностями, в чем бы нас ни обвиняли, – продолжал тем не менее кипятиться Геринг. – А вы – никто!

Эндрюс демонстративно засмеялся в ответ.

– Еще раз повторяю – это тюрьма для преступников. Запомните это. Все протесты против условий содержания являются не только необоснованными, но и неправомерными. Ваше представление о собственном статусе ошибочно.

Брезгливо посмотрев на заключенных, полковник объяснил еще раз:

– Повторяю еще раз для тех, кто не понял. Вы не являетесь ни пленными офицерами, ни даже просто военнопленными. Вы из тех, кто относился к международным договорам и праву как к макулатуре. Вы полагали, что их можно использовать только для собственной выгоды. Что их можно безнаказанно нарушать, когда дело касается других, особенно «неарийских рас». Поэтому вы сами поставили себя вне закона и стали преступниками. А сейчас вас отведут в камеры. На каждой указан номер и фамилия заключенного.

Геринг, желая, чтобы последнее слово было за ним и было ясно, что он не сломлен, громко спросил:

– Так как я тут главное лицо, надеюсь, у меня будет камера номер один?

Эндрюс сплюнул, хлопнул стеком по сапогу.

– В какую посадят, в той и будешь сидеть.

Бывшие хозяева тысячелетнего рейха с удовлетворением наблюдали, как американец ставит на место толстого Германа. Они даже не представляли себе, какое жалкое зрелище представляют собой со стороны.

Постскриптум

Из правил внутреннего распорядка для заключенных Нюрнбергской тюрьмы:

К окнам не разрешается подходить ближе, чем на четыре фута (около 1 метра).

Любое использование ножей и других колюще-режущих предметов строжайше запрещается.

Любая пища измельчается до состояния, чтобы ее можно было есть, не используя ложку.

Заключенных бреет тюремный парикмахер безопасной бритвой и только в присутствии надзирателя.

При пользовании очками, авторучками и карандашами для работы с документами по судебным делам присутствие надзирателя обязательно.

Заключенным и тюремному персоналу запрещается приветствовать друг друга иначе, как кивком головы…

Глава II

«Экспериментаторы»

Камера Роберта Лея ничем не отличалась от остальных камер в тюрьме. Размер – три на четыре метра. На высоте человеческого роста – небольшое окно, выходящее в тюремный двор. В двери – другое окошко, постоянно открытое, за которым часовой. В углу – унитаз. Рядом столик, жесткое кресло без ручек, напротив застеленная тонким грубым одеялом койка.

Лей, жалко скрючившись, сидел на кровати, а в кресле, высоко задрав одну ногу на другую, расположился мужчина в гражданском плаще и шляпе, которую он даже не потрудился снять. Выглядел он как типичный представитель американских спецслужб. У двери, закрывая окошко, скромно стоял судебный психиатр майор Дуглас Келли.

– Доктор Лей, – негромко сказал Келли, – перед вами представитель американской военной администрации. Он наделен весьма серьезными полномочиями. Вы можете называть его мистер Смит.

Лей с готовностью кивнул. Все его лицо выражало неподдельную радость. В мятой застиранной американской военной робе и войлочных шлепанцах он выглядел никому не нужным бродягой.

– Мистер Смит пошел навстречу вашим просьбам и согласился выслушать ваши мысли о нынешнем и будущем положении Германии. И в случае необходимости донести их до самых высоких инстанций, – внушительно подчеркнул Келли.

– В случае, если сочту ваши мысли перспективными и полезными для Америки и Германии, – внес ясность мистер Смит, продемонстрировав заодно свои завидно белые зубы.

– Беседуйте, а я пока навещу других заключенных, – сказал, выходя, Келли.

Едва он вышел, как Лей, крупноголовый, с выпуклым лбом и тревожно раскрытыми глазами, заикаясь, принялся торопливо говорить, словно он только и ждал этого момента.

– Мы были экспериментаторами, сэр. Но, экспериментируя с человеческим материалом, мы кое-где в документах оставили после себя неправильные слова – «уничтожение», «устранение», «отсекновение»… Пусть даже речь идет о гнилых тканях, в документации всегда должны фигурировать только правильные слова – «созидание», «строительство», «решение вопроса»… Тогда никто не потянет вас к ответу на каком-то там трибунале, даже если в ходе опыта вы отсекли гораздо больше живых тканей, чем это сделали мы. А потому правильные слова и сильная армия и… Америка превыше всего, не так ли?!

– А какими «правильными» словами вы собирались прикрыть Дахау, Освенцим?

Испанцы вырезали индейцев Южной Америки, вы, американцы, Северной! И человечество это проглотило. Оно проглотило бы все освенцимы, если бы мы выиграли эту войну! А слова… Слова всегда найдутся, когда армия сильная.

– Давайте исходить из того, что вы проиграли, – прерывает его Смит. – Вы разгромлены. Вы капитулировали без всяких условий. И находитесь в полной власти победителей, которые могут сделать с вами все, что соблаговолят. Вот о чем вы должны помнить каждое мгновение.

– Америка должна понять главное, победа Советского Союза над Германией – это победа марксизма, которая опасна для Запада. Не только марксизма! Это азиатское наступление на Европу. Германия всегда была дамбой против азиатского, а потом и большевистского потока. Ныне эта дамба разрушена. И немецкий народ не способен восстановить ее сам. Ему надо помочь в этом историческом деле.

– И кто же должен это сделать?

– Америка должна восстановить эту дамбу, если сама хочет жить. Для немецкого народа и для Америки нет другого пути!

– И какой будет эта Германия?

– Национал-социализм, к сожалению, запятнал себя крайностями, которые американское общество не приемлет. Я и сам не принимал их. Но, к сожалению, Гитлера окружали не те люди. Национал-социалистская идея, очищенная от антисемитизма и соединенная с разумной демократией, – вот что Германия может предоставить нашему общему делу.

Мистер Смит помолчал, словно прикидывая что-то про себя. Лей смотрел на него умоляюще.

– Это теория, – наконец сказал мистер Смит. – А есть практика. В жизни все решают люди, конкретные люди. Кто они? Те, кто сможет построить новую Германию?

– Это наиболее уважаемые и активные граждане страны – гауляйтеры, крейслейтеры, ортсгруппенлейтеры…

– Если я правильно понял, это руководители нацистской партии – районные, окружные и так далее…

– Да. Потому что это были самые организованные и способные люди Германии. Германия держалась на них.

– Это была Германия Гитлера, – напомнил Смит.

– Гитлера уже нет, а Германия осталась, – с восторженной горячностью воскликнул Лей. – И она нужна Америке. Есть еще руководители армии, разведки, промышленности… Это хребет страны. Их надо освободить из лагерей и тюрем. Освободить и привлечь к возрождению германского духа. Но без крайностей, без крайностей! Тех самых, которые погубили Гитлера.

– Но вы должны понимать, что после всего, что произошло, это вызовет взрыв общественного негодования во всем мире. В том числе и в Америке.

– Понимаю, – с готовностью закивал Лей. – Эта акция должна быть осуществлена в полной тайне. Без всякой публичности. Американские руки не должны быть слишком видны. Просто эти люди должны тихо вернуться и занять руководящие позиции. Ибо других нет. Поверьте, я знаю, что говорю! Других вы не найдете.

– А как вы видите свое будущее, доктор Лей? – поинтересовался Смит.

– Я думаю, мой опыт организационной работы тоже пригодится. Я написал письмо господину Генри Форду, где предлагаю использовать мой опыт сооружения автомобильных заводов «Фольксваген». С американской помощью мы создадим абсолютно лучшую автомобильную промышленность в мире.

Мистер Смит встал.

– Ну что ж, я вас внимательно выслушал, доктор Лей. Но для того, чтобы мы могли сотрудничать с вами, нам нужно быть уверенными в вашей искренности.

– Я готов ее доказать! Чем? – по-собачьи, снизу вверх посмотрел на мистера Смита своими выпуклыми, влажными от возбуждения глазами Лей.

– Например, нас интересует информация об «альпийском золоте»… Ведь у вас есть что сказать на сей счет?

Лей понуро опустил голову и ничего не сказал.

– Вот видите, доктор Лей, – с укором сказал Смит. – Вы сразу пошли на попятный. Выходит, вы неискренни, вы ведете с нами игру. Надеетесь обмануть нас, подсунуть самый дешевый товар – слова, на которые вы все большие мастаки. В вашем положении я бы не стал этого делать. Если дело дойдет до суда… Вернее, до трибунала… Вы понимаете разницу, доктор? Суд судит, а трибунал осуждает. Так вот, вы должны отдавать себе отчет: спасти всю вашу теплую компанию, собранную здесь, уже никому не по силам. Хотя некоторые еще могут спасти свою шею от петли… Но для этого нужны веские основания.

– Я ничего не знаю… про золото… – дрожащими губами выговорил Лей.

– Не знаете, – усмехнулся Смит. – Как переустроить мир, знаете, а где золото – нет.

– Я не знаю… Не я…

– Вот видите, вы до сих юлите и надеетесь провести нас… Кстати, в ваших мыслях есть разумные вещи. Но вы должны усвоить одну простую вещь – их можно проводить в жизнь и без вашего участия. Лично вы не нужны для этого, доктор Лей. Как и ваши подельники в соседних камерах. С вашей репутацией палачей и садистов вас нельзя использовать в открытой политической игре.

Лей опустил голову. Он плакал.

– Да, а еще скоро за вас примутся русские следователи… Вы все плачете о большевистской угрозе, о необходимости ее остановить, а сами помогаете большевикам.

– Я?..

– Мартин Борман, о судьбе которого бродит столько слухов, вполне может оказаться живым. Ведь труп его не найден… А так как он пропал на территории русских, значит, он может оказаться в их руках. И уж он не станет молчать. Русские или уже выбили из него все секреты, или он спокойно пошел на сотрудничество с ними. Борман в отличие от вас человек практический и не живет химерами. Значит, золото попадет в руки русских, и тогда…

Смит сунул руки в карманы плаща.

– Тогда ваши слова о наших совместных действиях гроша ломаного не стоят. Хуже того, ваше молчание, нежелание честно сотрудничать с нами означает, что вы работаете на русских… Волей или неволей. Но какая нам разница! Пока вы тут читаете нам проповеди, русские выясняют, где хранится золото. Спасайте свою жизнь, доктор Лей. Я сказал вам, как это можно попробовать сделать. Если надумаете, сообщите…

Смит вышел. Лей смотрел ему вслед совершенно безумными глазами. Потом вскочил и заметался по крохотной камере.

Постскриптум

Американская разведка прятала от международного правосудия десятки нацистских военных преступников и их пособников – свидетельствует шестисотстраничный доклад Министерства юстиции США, содержание которого долго скрывали. Одним из военных преступников, с которым сотрудничало ЦРУ, оказался Отто фон Болшвинг, который непосредственно участвовал в разработке плана чистки Германии от евреев. Среди укрытых ЦРУ фашистов оказались многие деятели Третьего рейха. Например, Артур Рудольф, который руководил заводом боеприпасов. На этой должности он организовывал использование подневольного труда угнанных в Германию рабочих и военнопленных. На это закрыли глаза и доставили его в Америку, ведь он знал очень многое о производстве ракет. Позднее его называли отцом американской ракеты Saturn 5.

Глава III

Нас ждут мраморные гробы!

– Ничтожества! – раздраженно произнес барон. – Какого черта их спасать? Зачем они нужны? Им наплевать на все, лишь бы спасти свои никчемные жизни. Все их громкие признания в любви к Германии – обычная ложь. Вы знаете, что сказал перед тем, как прикончить своих детей, этот приволакивавший ногу уродец Геббельс?.. Германский народ оказался недостоин своих вождей, объявил он, и потому пусть гибнет вместе с ними… Как вам это нравится, господин советник?

Подтянутый мужчина, стоявший у окна, заложив руки за спину, пожал плечами.

– Мне это не нравится, господин барон. Но я знаю и другое – Геббельс был гением пропаганды. И его уроки нам еще понадобятся.

– Неужели вы надеетесь, что немцы еще раз клюнут на идеологию нацизма?

– На идеологию, в которой не будет крайностей, которые позволили себе Гитлер и Гиммлер. Уж мы-то с вами знаем, что в так называемом гитлеризме было многое, что существовало в сознании немцев и до него. И будет существовать дальше. Тут не о чем даже спорить.

Барон решительным жестом пресек разговор.

– Это все теории и философские дебри. Давайте отложим их для лучших времен. А сейчас надо заниматься вещами практическими. Например, «альпийским золотом».

Человек, которого барон назвал советником, не стал спорить.

– Вы хотите его найти и вывезти из Германии?

– Боюсь, сейчас нам не удастся это сделать. А я не фантазер. Поэтому наша задача – не допустить, чтобы оно попало в руки русских и американцев. Согласны?

– Что мы имеем? О золоте из оставшихся в живых могут знать Борман, Геринг, Лей… Борман исчез, и хорошо, если он мертв, а не находится в руках русских или американцев. Геринг… Если бы он знал, то он бы не утерпел и давно уже торговался с американцами, но этого, по нашим сведениям, не происходит. Значит, он просто не знает. И это объяснимо – все-таки Гитлер ему не доверял в последнее время.

– Он что-то мог знать до их ссоры с фюрером.

– Его сведения просто устарели. Золото перепрятывали последний раз, когда между ним и Гитлером пробежала черная кошка. А теперь – Лей… Мне сообщают, что в тюрьме он мучается проектами послевоенного устройства мира, как будто его кто-то об этом спросит! Но американцам нужно от него совсем другое. Пока он молчит, но психика хронического алкоголика, особенно после того, как ему не дают пить, вещь ненадежная.

– Конечно. Самое разумное в этой ситуации – нейтрализовать его, – спокойно сказал советник и спросил: – Как охраняется тюрьма?

– Неплохо, хотя… Американцы достаточно беспечны. Чувство победителя расслабляет. А зачем вам это? Неужели вы все-таки хотите попытаться освободить их?

– Господин барон, я знаю о вашем отношении к осужденным. Но, не буду скрывать от вас, на Тайном совете, в который я вхожу, принято решение попытаться вытащить кое-кого из тюрьмы. Мы уже нашли находящихся на свободе людей из группы Отто Скорцени, это лучшие специалисты по диверсиям. К тому же во Дворце юстиции и тюрьме работает довольно много немцев – пленных и гражданских. Если ими заняться… Да, а совсем рядом с Нюрнбергом несколько лагерей с пленными из частей СС.

– Вы знаете мое отношение к этим людям в тюрьме, – непримиримо сказал барон. – Я считаю большой ошибкой всякую попытку спасти их. Пусть отвечают. Они должны стать искупительной жертвой.

– Мы все знаем, – пожал плечами советник. – Больше того, некоторые члены Тайного совета разделяют вашу позицию. Но решение принято.

– Ну да, в дело вступает знаменитая немецкая дисциплина! Но ответьте мне – зачем они нам на свободе? Что с ними делать? Они вовсе не Наполеоны… Вспомните, советник, большинство из них выдали американцам сами немцы. Они не нужны никому! Неужели вы думаете, что найдутся желающие воевать за них?

– В том-то и дело, что найдутся.

– Наверное, наверное, найдутся отчаянные головы. Но как только вы вылезете, союзники введут военное положение и разнесут все, что еще не успели разнести.

– Но зато мы не допустим процесса, который переломит хребет Германии. Мы продемонстрируем силу нашего духа. Это главное!

– Господи, опять эта мистика! Вы еще расскажите мне, что надо вернуть Копье Судьбы, потрясти им и мир снова будет у наших ног.

– Но ведь он был у наших ног, барон, – напомнил советник. – Люди верили Гитлеру, потому что он сам верил в свое предназначение. И сегодня, когда немцы деморализованы и сходят с ума, им нужен новый символ веры… Нужно продемонстрировать, что у нас есть силы и возможности, что мы не бараны, которых гонят на бойню или собираются кастрировать.

Барон тяжело вздохнул.

– О’кей, как говорят наши друзья американцы. Не буду вас и ваш Тайный совет разубеждать. Вперед, и пусть Копье принесет вам удачу.

– Хорошо бы его найти для начала, – засмеялся советник.

– Ах, у вас его и нет еще!.. А где же оно?

– Похоже, у американцев. Но мы попробуем его достать. Нужны символы, господин барон, символы! Вы слишком материалистичны, а общаясь с американцами и вовсе превратитесь в бизнесмена. А немцам нужны символы духа. Так уж они устроены. Нам нужен не сам Гитлер, который в конце превратился в дряхлую развалину, а та сила, которая вознесла его на вершину. И отвернулась от него, когда он перестал слушать ее.

– Ох уж эти мне немцы!

– А чем же собираетесь заниматься вы, господин барон?

– Думаю, самое реальное, что мы можем предпринять, – дискредитация самого процесса. Немцы, весь мир должны увидеть, что это не настоящий и справедливый суд, а просто сведение счетов и месть победителей.

– Вы тоже немецкий мечтатель, господин барон. Найдете адвокатов, которые докажут, что Кальтенбруннер и Геринг – ангелы во плоти? Вы представляете, какие документы будут предъявлены? Чьи свидетельства? Какое впечатление они произведут?

– Представляю. Но у союзников на совести тоже масса грехов. И если в них покопаться, взять хороших адвокатов, доказать, что победители и побежденные одним миром мазаны… Процесс можно затянуть и профанировать.