Патриот. Жестокий роман о национальной идее Колышевский Алексей

Пролог

Свет…

Свет бывает разным: иногда это мягкий полумрак спальни, где умирают от счастья двое, иногда это приятно-болезненное солнце, от которого невозможно, да и не хочется прятаться – ведь такой свет большая редкость в Москве. Но этот свет не был похож на что-то из памяти. На что-то, с чем можно было бы сравнить его. Он шел откуда-то изнутри того, что находилось впереди, и невозможно было понять происхождение его источника. Казалось, что вот-вот, и он откроется, станет виден внутреннему зрению, но в то же время рассудок, уцелевшие остатки которого в ужасе сжались сейчас в один жалкий шарик, рассудок, что был вдребезги разбит маленьким твердым предметом и, словно крошечный метеорит, летящий с невероятной скоростью, пробив обшивку космического корабля, лишил его обитателей воздуха, – рассудок возродил сам себя. Заставив собраться вместе уцелевшие частички. И сейчас то, что вновь могло чувствовать, то, что называется у кого-то душой, всеми силами не хотело узнать: что же это за место, которое излучает столь необычный и пугающий, непостижимый свет. Свет, к ядру которого вел черный, с гладкими стенками тоннель.

Затем тоннель стал расширяться, прямота его трубы исчезла. Она извивалась словно гигантская змея, и то в одном, то в другом месте тело этой змеи вздувалось, готовое вот-вот лопнуть. Всякое движение по тоннелю прекратилось. Свет впереди не потух, а, наоборот, стал еще сильнее, и вдруг после очередного, самого болезненного и резкого спазма стенки тоннеля исчезли. Тело змеи распалось изнутри, и вот уже не осталось ничего, что ограничивало бы свет. Он бил отовсюду, и он был везде. Лишь поменял свою пугающую ожидаемость на наступивший и оттого уже не страшный абсолют.

Свет был везде, и вначале ему казалось, что он повис в этом свете словно в невесомости. Спина не чувствовала твердости стола, руки ничего не ощущали, глаза не могли показать то, что они видели. И вот откуда-то, из этого обволакивающего света появилась голова в белом, как у пекаря, колпаке. Впрочем, сразу стало понятно, что голова принадлежит не пекарю, ибо единственное, что позволяло опознать голову как таковую, были ее глаза: чуть по-доброму насмешливые, но оттого приятные и позволяющие на что-то надеяться. Все остальное скрывалось под марлевой белой повязкой. Такие повязки носят представители многих профессий, но именно эта повязка могла принадлежать только врачу.

– Так-так-так, – удовлетворенно прозвучало из-под маски, – вот мы уже и глазки открыли, вот и славно. Значит, шок прошел, значит, мы с ним справились. А глазки-то у нас со-о-всем ничего не понимают, да? Ну, ничего. Мы тебя починим, и глазки тоже, того, заработают… – Добрая голова куда-то нырнула, и вновь он оказался один в этом море света. Затем вдруг откуда-то сбоку произнесли голосом похожим на голос головы:

– Где там носит УЗИ? Я должен тут вприсядку сплясать, что ли, для того чтобы они со своей всезнайкой вовремя являлись? Что? Уже пришли? Ну, вот и славно. Давайте-ка мне снимки. Так-так… Все как я и думал. Ну что ж… Поехали? Мотор!

«Почему он сказал «мотор»? При чем тут мотор? Кто же так говорит? Кажется, режиссер на съемочной площадке. Но при чем тут режиссер и кино? Не бывает режиссеров в колпаках и масках».

– Анестезия!

– Я!

– Маску ему.

– Есть.

«Что это? Хорошо-то как… Уплываю. Только бы куда-нибудь подальше от этого света. Уплыть так, чтобы никогда его больше не видеть».

Люди в колпаках, масках и белых халатах боролись за его жизнь долгих восемь часов. Тот самый маленький метеорит, разбивший душу на крошечные части, засел глубоко в теле и никак не хотел покинуть своего места. Торговался. Собирался зацепиться хоть за что-нибудь, но его все же вытащили.

Хирург отделения неотложной хирургии института Склифосовского, умница и виртуоз Павел Мечников аккуратно положил пулю на застеленное марлей дно эмалированной посудины, удовлетворенно хмыкнув:

– Сорок пятая моя. Прямо юбилейная!

– Вы гений, Павел Константинович, – прощебетала в ответ сохнущая по хирургу медсестра Оленька и покраснела.

– Вы, Оленька, не краснейте, вам не идет. Что, в самом деле, за проявления женственности во время операции. Пять лет наблюдаете, как людей режут, а все как будто девочка с первого курса. Лучше скажите, как там больной?

– Все в порядке: пульс в норме, давление поднимается до нормального показателя.

– Ну, раз так, то будет жить. Да… Всякое видел, но чтобы выжить после такого ранения… Впрочем, еще раз убеждаешься, что медицина наука неточная, и слава богу! Ведь умереть должен был по всем правилам. С таким подарком, – он кивнул в сторону пули, – отправляются куда подальше. Ждет его кто?

– Жена ждет. Как привезли его, она так и сидит под дверями блока, не уходит, – подал голос один из ассистентов.

– Тем более хорошо. Хорошо, что у парня такая жена настоящая. Так и надо, – усмехнулся хирург, – когда такая жена есть у человека, то имеет смысл жить дальше. Знаешь, что есть одна душа, которая, как там, в песне, поется? «Тебя вовеки не предаст». Ладно… Снимаем парня со стола, перекладываем на каталку и отвозим в интенсив. Пусть ночку полежит, посмотрим, как он после второго рождения себя станет чувствовать. Оленька, вы табличку на каталку повесили или опять как всегда?

– Ой, извините, Павел Константинович, сейчас повешу.

– Не забывайте, ведь сто раз говорил. – Мечников хотел рассердиться, но ему нравилась Оленька, да и сорок пятая по счету извлеченная пуля не давала повода для плохого настроения. – Как там его звать-величать?

– Сейчас гляну, Павел Константинович. Да где же у меня тут было записано-то? А, вот: Герман. Да, точно. Герман Кленовский. Сейчас сделаю табличку и отвезу его в реанимационное отделение. А вы… домой?

– Оленька, вы лучше его отвезите и ко мне в кабинет зайдите потом, расскажете, что там с больным, хорошо?

Оленька просияла и почувствовала, как в низ живота мгновенно ударила теплая волна. Задохнувшись от желания, она не смогла ответить, лишь несколько раз кивнула…

…Он пришел в себя на рассвете. Первым, что увидел, был потолок. Попробовал покрутить головой, сначала вправо, потом слево. Слева, на стуле, сидела Настя и дремала. Сон сморил ее несколько минут назад, а все остальное время она провела у его постели, прислушиваясь к дыханию своего Геры. Он захотел позвать ее, но понял, что с выражением своих мыслей с помощью голоса придется подождать: говорить не получалось. Тогда он, постаравшись, чтобы это не походило на стон и не испугало ее, принялся тихо мычать. Настя открыла глаза, взглянула на него. Ее глаза выражали покой, и никакой тревоги в них не было.

– Ты коровка?

Он чуть улыбнулся и немного покачал головой: «Нет. Я не коровка».

– Тогда зачем ты мычишь? Больно говорить? Ничего. Доктор сказал, что это пройдет. Что-то хочешь сказать? А давай я дам тебе ручку и подставлю блокнот. Напишешь мне?

Он кивнул. Как мог, ослабевшими пальцами взял авторучку, приложил ее к бумаге и кривыми, наезжающими одна на другую буквами написал: «Привет, малыш. Я вернулся. Ты рада?»

Настя лишь прижалась лицом к его руке.

Все осталось позади: и майор Давыденко, не поверивший в смерть Геры, и на удивление быстро приехавшая вызванная им «Скорая», дежурившая в аэропорту, и женщина-врач, когда-то работавшая в чеченском полевом госпитале, которая благодаря этому своему жизненному обстоятельству точно знала, что надо делать в таких случаях. И вызванный по рации вертолет МЧС, домчавший в Склиф по воздуху летящего в этот момент по черному тоннелю Геру.

А потом тоннель лопнул. Просто он стал не нужен.

Гера вернулся.

Как завербовать… олигарха

Оставим на время нашего воскресшего героя. У него впереди долгий путь к выздоровлению и ограниченная на это время жизнь: режим, лекарства… Лучше поглядим, что же случилось после того, как империя «Юксона» развалилась и остатки ее превратились в пыль, которую унес тот самый wind of change, воспетый однажды наивными пенсионерами из группы «Скорпионс».

Борис Хроновский, как и предсказывал старичок Гадва, был осужден на десять лет и водворен в одно из исправительных учреждений на севере страны. То, что произошло с ним, имело свою предысторию. Именно о ней сейчас и пойдет речь.

Отчего-то всегда получается так, что если какой-либо бизнес принадлежит больше чем одному человеку, то бизнес этот можно считать заранее обреченным. Это как в абсолютной монархии, как в любой диктатуре: есть один, кто сидит на троне, и он владелец ста процентов акций. Только в этом случае можно рассчитывать, что это самое предприятие просуществует в течение приличного срока. В «Юксоне» было по-другому, да и не только в «Юксоне»: шумными «бракоразводными» процессами между вчерашними партнерами по бизнесу переполнены новостные ленты газет и интернет-сайтов. И, как при любом разводе, одна из сторон всегда остается недовольной, так и партнерам по бизнесу редко удается решить свои дела «полюбовно». Здесь и бесконечные судебные процессы, и сливы грязного компромата через те же самые газеты и сайты, и даже стрельба «по-ковбойски» – это когда наемные «ковбои» расстреливают вчерашнего партнера прямо из автомобиля или находясь верхом на мотоцикле, после чего с радостными криками куда-то улепетывают, и милиция ищет их «след в прерии» долгие годы, что весьма сложно, так как следы в прериях исчезают быстро.

В империи под названием «Юксон» абсолютной монархии не было. И незачем идеализировать образ Бори Хроновского: нет там ничего, что можно было бы идеализировать, но Боря, как ни странно, думал, что у него есть друг. Самый настоящий друг, преданный и честный. И Боря настолько верил в эту дружбу, что не видел ничего неразумного и странного в том, чтобы отдать своему другу часть «Юксона» во владение, а вот друг, хоть и не имел ничего против Бориной щедрости, со временем стал втайне его ненавидеть. Объяснять причины его ненависти долго, они банальны и уж точно из тех, что уходят корнями в самую древнюю, изначальную историю человечества. Многие журналисты, «передрав» это друг у друга, назвали Борю Хроновского после его ареста современным Монте-Кристо. Возможно, это и так. Возможно, что если Боря когда-нибудь попадет на волю, то где-то на затерянных офшорных счетах белопесочных и голубоводных Багамских островов ждут его несметные, отмытые сокровища. Вот только добраться до этих отмытых денег Боре будет очень тяжело. Об этом есть кому позаботиться…

И если Боря – современный Монте-Кристо, то он так же, как и его предшественник и прототип Эдмон Дантес, имел своего тайного палача, ставшего впоследствии бароном Дангларом. Бориным тайным палачом стал его лучший друг по имени Петя. Тот самый «дядя Петя» Рогачев, у которого в кабинете с потолка свисал боксерский мешок, и Петя иногда, проходя мимо, бил по нему кулаком, представляя, что это и не мешок вовсе, а вполне интеллигентное, украшенное золотыми очками лицо его друга Бориса. Петя ненавидел его, и ненавидел не той медленной, иссушающей самого себя ненавистью, которая лишь идет во вред тому, кто ее содержит подобно сосуду с ртутью. Нет, ненависть Рогачева была подобна голодной змее, выползшей на охоту с твердым намерением вонзить свои ядовитые зубы в тело жертвы, получив взамен ее жизнь. Рогачев жаждал крови своего друга и, внешне оставаясь прежним, лишь ждал удобного для нападения момента, поместив голодную змею своей ненависти в засаду.

К сорока годам приобретя колоссальное и по мировым-то меркам состояние, которое он почти целиком держал за границей, получив от жизни все, о чем может мечтать человек, Рогачев вдруг решил, что он страшно обделен судьбой. Он с неохотой, но все же признался себе в наличии сильнейшей зависти по отношению к Боре.

– Вот уж кому-кому, а «этому», – так он называл про себя своего «друга», – удалось получить от жизни все, да сверх того еще и известность!

– Мало ли, – горестно рассуждал сам с собой Рогачев, прогуливаясь в саду своего римского дворца или глядя из иллюминатора самолета на сугробистый ковер пролывающих внизу облаков, – на свете богатых людей. – И отвечал сам себе: – Достаточно! Вот только к богатству еще и власть должна прилагаться. И не такая, когда ты командуешь тысячей-другой наемных сотрудников, которые все равно при этом остаются наемниками, а значит, продадут тебя в любой момент. Нет! Власть должна быть над народом, и силой ее не достичь. Как у любой коровы из стада есть пусть и слабенький, но мозг, так и у каждого из стада человеческого есть способность выполнять команды пастуха. Сделай так, чтобы выполнение этих команд нравилось каждой корове в стаде, и вот уже ты владеешь частью мира в границах собственной страны. Но я всего лишь комбайн, который идет по полю и косит бабло. А Боря – нет, ему еще и публичность подавай. Сволочь…

Хроновский не делился своими планами о президентском сроке ни с кем, включая Петра, но вся его деятельность по созданию разного рода благотворительных фондов, широко освещаемые в прессе акции в поддержку «молодых талантов» создавали ему в глазах «стада» имидж серьезного и порядочного хозяина, которому в случае чего можно доверить покрутить самый главный руль в течение, как минимум, четырех лет. Понять намерения Бори было несложно, и каждый, кто обладал хоть какой-то мало-мальской способностью анализировать, понимал, что фондами и студенческими грантами Боря не ограничится. Что впереди Борины поездки по регионам с раздачей премий и пенсий, его постоянное мелькание в проплаченных эфирах на телевидении и, как следствие всего этого, – заявка на участие в президентских выборах. И, что самое важное, Борина победа даже в том случае, если бы он эти выборы проиграл, не вызывала бы сомнений. Кандидаты в президенты народом не забываются, а наоборот, некоторые из них попадают в разряд «зажимаемых» властью и приобретают сумасшедшую популярность. Так думал Рогачев и совсем не удивился, когда за пару лет до того исторического собрания в башне «Юксона», во время которого Хроновский провозгласил себя будущим президентом самой большой страны в мире, в римском палаццо раздался телефонный звонок. Звонивший представился сотрудником российского посольства и попросил дать ему возможность переговорить с Петром Рогачевым немедленно. Петр взял принесенную слугой трубку и вместо «здравствуйте» хмуро осведомился:

– Что вам нужно?

Чиновник из посольства был предельно вежлив и говорил спокойно. Так, как могут говорить только представители особой касты – «касты высокопоставленных силовиков»: уверенно, не повышая голоса, чувствуя за собой силу.

– Вы, Петр, зря думаете, что мне нужно от вас больше, чем вам от меня. Предлагаю выяснить для каждого из нас меру нашей заинтересованности при личной встрече. Речь пойдет о дальнейшей участи вашего компаньона.

Рогачев, опасаясь провокации, осторожно ответил:

– Я вас не вполне понимаю. Кого вы вообще это представляете? Ведь вы не хотите сообщить мне, что мой загранпаспорт просрочен и мне необходимо лично явиться в посольство для получения нового?

Чиновник очень коротко назвал фамилию человека, которого он представлял, и Рогачев мгновенно изменился в лице. Понял, что звонок серьезен, на провокацию не похож: не станет провокатор представляться эмиссаром того, кто носит такую фамилию.

– Когда вы хотите встретиться со мной?

– Чем быстрее, тем лучше. Это необходимо и вам в первую очередь.

– Так приезжайте ко мне прямо сейчас, за чем же дело стало? Здесь у меня и поговорим.

– Нет, Петр. К вам я не поеду. Помимо вас в доме много людей.

– Что вы этим хотите сказать?

– У нас уже давно не телефонный разговор, да и в посольстве вас лучше никому не видеть. Приезжайте на Вилла Боргезе, воспользуйтесь такси. Отпустите машину и поднимитесь по лестнице.

– Как я узнаю вас?

– Я к вам подойду.

– Время?

– Решайте сами. Хотите сегодня, хотите завтра, но лучше не затягивать. В Москве ждут моего доклада и вашего ответа.

Рогачев помедлил с ответом, затем, видимо, решив что-то, быстро поглядел на часы в виде яблока в руке статуи Евы, стоящей в углу кабинета, потер переносицу:

– Не очень-то мне все это нравится.

– Что именно вам не нравится? – равнодушно осведомился чиновник.

– Для чего такая конспирация? Впрочем, да… Не телефонный разговор, вы говорите. Хорошо, я буду там. Сегодня. Ровно через час.

…Чиновник оказался самым обыкновенным «серого» вида человечком. «Крепыш» – окрестил его Рогачев с первого взгляда. Тот и впрямь двигался стремительно, но если у больших, «фактурных» мужчин такая стремительность называется спортивностью и силой, то у таких вот крепких, невысоких «сбитней» – представителей сильной половины человечества – она выглядит именно как юркость и смотрится, впрочем, вполне аутентично и предсказуемо. Он подошел к Рогачеву сразу, как только тот поднялся по лестнице одного из входов знаменитого римского парка Вилла Боргезе. Протянул руку, представился:

– Ваш тезка, Петр. Пройдемся?

Рогачев кивнул, и они медленно пошли вперед по одной из бесчисленных парковых аллей, усыпанных мелким бурым гравием. «Тезка» начал первым:

– Не хочу ходить вокруг да около, скажу сразу: нас интересует информация о вашем компаньоне Хроновском.

Рогачев остановился и в упор поглядел на своего собеседника:

– А не кажется вам, что вы перегибаете палку, стараясь сделать из совладельца крупнейшей в стране нефтяной компании осведомителя? Чем же вы намерены мне платить? Ведь я слышал, что подобные услуги оплачиваются, не так ли? Но со мной как раз тот самый случай, когда я сам могу заплатить вам за то, чтобы вы оставили меня в покое.

Чиновник Петр досадливо поморщился, пожал плечами и достал из внутреннего кармана пиджака свое удостоверение. Рогачев прочел на обложке: «Администрация Президента».

– Это я вам так просто показал, чтобы вы понимали, кто именно заинтересован в вашей помощи.

– Удостоверение опричника – это не доказательство.

«Тезка» с удивлением поглядел на Рогачева так, словно впервые его увидел:

– А что же, по-вашему, может являться доказательством? Мне у него, – он ткнул пальцем в небо, – что ли, просить письмо с подписью? Вы меня просто послушайте внимательно, а уж потом сами для себя решите, соглашаться или нет. Пойдет?

Рогачев кивнул.

– Ну, так вот, – продолжил человек с удостоверением, – я приехал сюда специально для того, чтобы передать вам следующее: Хроновский начинает действовать кое-кому на нервы, причем довольно сильно. Не тем он занимается, по нашему мнению. Лезет не в свой огород. Зарвался. Фонды создает, молодежные движения, словом, всерьез решил сыграть в политические шахматы.

Рогачев перебил его:

– Я могу поговорить с ним. Могу сказать, чтобы он остановился, и, поверьте, меня он послушает.

Чиновник лишь с улыбкой покачал головой:

– Нет. Вас он не послушает. Он вообще никого не станет слушать, такой уж он человек. Мы за ним давно наблюдаем и имеем представление о том, что он собой представляет. Берега он давно потерял. Но, – «тезка» говорил почти шепотом, так что Рогачев даже затаил дыхание, чтобы расслышать и ничего не пропустить, – вы ведь человек разумный и даже более чем. Вы-то понимаете, что не надо испытывать терпение, – он вновь ткнул указательным пальцем вверх, – и мы вам предлагаем альтернативу.

– Альтернативу чему?

– Тому, что может с вами случиться, если Хроновский будет изолирован.

Рогачев всплеснул руками:

– Что значит «изолирован»?! Вы хотите сказать, что Бориса посадят?

Чиновник ответил прежним полушепотом:

– Я повторяю, он как козел, который лезет в чужой огород, а за это козла наказывают в присутствии других, чтобы всем сразу было понятно: здесь нечего делать.

Рогачев вновь поморщился:

– Не могли бы все-таки избегать ваших аллегорий? Как-то, мягко говоря, необычно, когда человека с состоянием в несколько миллиардов долларов называют «козлом».

– Хорошо. Тогда прямым текстом говорю: если он выдвинет свою кандидатуру на президентских выборах, то сядет в тюрьму, и надолго. Так надолго, что, возможно, и не выйдет оттуда вовсе.

Рогачев кивнул:

– Понятно. Кто же захочет делиться? Мне это хорошо известно. А какие у вас планы насчет компании?

– «Юксон» перестанет существовать, Петр. Ведь вы прекрасно знаете, кому Хроновский собирается продать долю бизнеса.

– Не понимаю, о чем вы.

– Да все вы прекрасно понимаете. Американцам, вот кому! Ресурсами страны торговать нельзя – это преступление. Налогов «Юксон» не платит, и вы играете во всем этом не последнюю роль. Думаете в Италии отсидеться? Это можно, но зачем вам становиться невозвращенцем? Вы же не завербованный ЦРУ Березовский, которого мы просто выкинули из России как паршивую овцу. Вы нормальный гражданин, семья у вас замечательная, бизнес серьезный.

– Что вы все ходите вокруг да около? Вы мне прямо скажите, чего вам нужно от меня, какие у вас гарантии? Я не чувствую себя слабым, поверьте. И меня придется заинтересовать чем-то совершенно особенным. И вообще я не понимаю, с чего вы взяли, что я стану стучать на собственного компаньона и друга, которого знаю уже лет двадцать?

Чиновник вежливо захихикал, прикрыв рот рукой:

– Да никакой он вам не друг. Мне-то уж не говорите ерунды. А то, что я вам предлагаю, вовсе не на безвозмездной основе находится. Во-первых, вас никто не тронет. Можете въезжать, выезжать, заниматься бизнесом, словом, жить, как жили. Это тот минимум, который, если вдуматься, вовсе минимумом не является, как не является минимумом свобода.

– Если есть «во-первых», то есть и «во-вторых», не так ли?

– Да… – чиновник испытывающе поглядел на Рогачева, – есть и во-вторых.

– И что же это?

– Возможность.

– Простите, я перестал вас понимать.

– Возможность купить себе билет в новую жизнь. Вас сложно чем-либо удивить, я понимаю, но если вы уступите свою долю «Юксона» государству и поможете перевести оставшиеся активы в государственную собственность, то вам будет предложено место, которое даст право иметь вот такое же удостоверение, как у меня. Что вы на это скажете?

Рогачев медлил с ответом, тянул время. Вероятность такого конца «Юксона» никто не прогнозировал, но он, Петр Рогачев, всегда помнил, что играть в игры с государством занятие для идиотов, а он таковым не являлся.

– У меня будет время подумать?

– А я и не тороплю с окончательным ответом по второму пункту. Понимаю, что принять решение тяжело. Но по первому вам необходимо дать ответ прямо сейчас.

Рогачев вдруг разозлился. Вспомнил самодовольное лицо Бориса, его ироничную ухмылку и слова: «Ты, Петь, словно моя тень, и никто, кроме меня, тебя не видит». Неожиданно всплыла какая-то прошлая студенческая обида: на третьем курсе в «Губкине» Хроновский «увел» девушку Рогачева, на которой тот планировал жениться. Увел просто так, на месяц поиграться. А потом бросил ее. «Он вообще людей всегда вот так бросал, с легкостью, сволочь, – подумал Петр, – ну его к чертовой матери, в самом деле. Чем я рискую? И на верность я ему не присягал. Тоже мне царь Соломон нашелся».

Рогачев еще раз схватился за переносицу, яростно потер ее пальцами так, словно совсем собирался оторвать собственный нос, и ответил:

– Я согласен.

Шпионы, как мы

Вначале Рогачева забавляло все это новое «шпионство»: так он называл свою деятельность по сливу информации на самого себя. Чиновник Петя оказался не просто сотрудником Администрации Президента, а очень высокопоставленным сотрудником Администрации Президента и плюс к тому имел генеральские погоны с зелеными полосками. В Москве они не встречались ни разу: Рогачев носился по всему свету, часто ночуя в самолете и завтракая то над Атлантическим, то над Тихим, то над Индийским океаном. Своей охране он не мог доверять так же, как доверял раньше, ведь «тезка» – обладатель зеленых погон дал ему понять, что помимо его, Рогачева, у администрации полно осведомителей в «Юксоне», причем на самых разных уровнях. Их встречи проходили в парках Нью-Йорка и Бостона, в ресторанах Вены и Парижа: «контора», как называл свою организацию генерал, денег на его поездки не жалела.

…Здесь надо бы сказать несколько слов о том, кто такой этот генерал Петр Сеченов, откуда он взялся, словом, что это за птица села на плечо к Рогачеву и, по-видимому, не собиралась улетать. Петя в школе был секретарем комсомольской организации, вел активный половой образ жизни, принуждая к этому же образу многочисленных пионервожатых, и после школы подался в партийный какой-то институт, откуда перевелся, и весьма удачно, в МГИМО. Из МГИМО Петя прямым ходом отправился в «лесную» школу КГБ СССР и, окончив ее с отличием, был направлен для работы в американскую резидентуру, где провел несколько успешных вербовок среди военнослужащих военно-морской базы Норфолк, за что и получил от коллег незлобивое прозвище Петька-Торпеда. Жизнь в качестве резидента, как правило, не бывает долгой, и Торпеда однажды угодил мимо цели. Пришлось уходить, долго и сложно. «На хвосте» у генерала Пети висели американская военная полиция и агенты ФБР, но Петя сумел добраться до Кубы, откуда его с оказией и вывезла российская подводная лодка, совершавшая кругосветное плавание. По прибытии в Москву Петю представили к награде, тайно и без помпы наградили и перевели в госаппарат. На дворе был юбилейный 2000-й, Старик сделал наконец-то всей стране долгожданный подарок, заявив о своем уходе, на его место заступил крепкий, подвижный и здоровый человек, тоже обладатель зеленых погон, и очень быстро все крупные посты в правительстве и госаппарате оказались заняты коллегами Торпеды и крепкого, подвижного человека. Это, с одной стороны, было очень удобно, хотя бы потому, что не надо было никого ни с кем знакомить, народ этот был дисциплинированным, на работу не опаздывал и никогда не пьянел, а это отличное качество для государственного чиновника высокого уровня. Но с другой стороны, никакой особенной инициативы от этой дружной компании в зеленых погонах не исходило и приходилось, хочешь не хочешь, «разбавлять» их зеленый муравейник муравьями других пород, чтобы не было, так сказать, инцеста на высоком уровне. Так появились в правительстве самые разные, порой весьма примечательные люди. Затесался между ними даже один всамделишный гомосексуалист, которого пришлось срочно женить, дабы избежать излишнего роптания в народе.

Генерал Петя «рос», как он любил говорить, «вместе с Россией». Также «вместе с Россией» росло и его благосостояние, и вскоре оно, это состояние, стало настолько «благим», что Торпеда перестал даже просматривать выписки со своих многочисленных банковских счетов, предоставив заниматься этим своей жене. Крепкий человек очень ценил генерала Петю за его выдающиеся качества и несомненную добродетель и патриотизм. Это выражалось в том числе и в карьерном росте: в течение первого года нового века Торпеда стал одним из наиболее влиятельных членов президентской администрации – самой значительной и полномочной структуры в стране. Не занимая официально даже пост заместителя руководителя, генерал Петя заставлял всамделишных замов вскакивать с места одним своим видом. Кто-то из них так однажды и признался ему, мол, как видишь вас, Петр Валерич, так и хочется «вытянуться во фрунт». Ему поручали самые ответственные и сложные задания, и вот, наконец, когда в самых высоких кулуарах прозвучало слово «Юксон», генерал Петя понял, что близится, прямо-таки с курьерской скоростью летит на него долгожданный лавровый венок победителя, и рьяно взялся за дело. Завербовав около сотни сотрудников самого разного уровня и проанализировав полученную от них информацию, Торпеда понял: все, что ему нужно, – это Петр Рогачев. Заполучив его согласие, генерал Петя вознесся под облака, и многие при его появлении не только стремились побыстрей встать из-за своего удобного, палисандрового стола, но даже падали в обморок от избытка впечатлений, которые вызывал этот «фактурный» человек.

Впрочем, о согласии Рогачева слить своего компаньона знали лишь трое: сам Рогачев, генерал Петя и крепкий, подвижный человек. За короткое время Рогачев передал генералу Пете несколько чемоданов ксерокопированных и подлинных документов, молчаливых свидетельств незаконного обогащения «Юксона» за счет предъявления «Юксоном», вместо выполнения своих налоговых обязательств перед налоговой системой, среднего пальца правой руки. За чистую нефть выдавался буровой раствор, за который вообще никто ничего не платил. Гера Кленовский придумал великую аферу со скупкой законсервированных нефтяных скважин. Фирмы-однодневки продавали нефть «Юксона» за рубеж, а полученные деньги «пуляли» на офшорные счета «Миллениум-банка», президент которого пронырливый итальянец Филиппе Ангелони приобрел привычку радостно потирать руки при очередном известии о «миллионе из России», поступившем на счет его пиратского банка. О Борисе Хроновском было известно решительно все, вплоть до количества посещений им туалета в течение суток. Ждали лишь «дня Че», и он наступил именно в момент, когда на том самом историческом совещании в башне «Юксона» Хроновский открыто объявил себя будущим президентом России.

Немедленно после окончания этого эпатажного действа Рогачев позвонил генералу Пете и сказал всего одно слово:

– Началось.

Генерал Петя был также немногословен и бросил в трубку:

– Добро. Понял.

Через час Рогачев сидел в салоне своего самолета, который держал курс на Лондон – прибежище богатых и вороватых авантюристов со всего мира, а Борис Хроновский, ничего не подозревая, готовился пойти в Кремль на встречу олигархов с президентом. На этой встрече все произошло словно в повести Гоголя «Вий».

– Поднимите мне веки, не вижу, – сказал страшный Вий.

Ему подняли веки, и он указал на злосчастного Хому Брута. Нечисть набросилась на бедного философа, и тот упал бездыханным.

Так же примерно было и на том совещании: крепкий человек, веки которого предварительно поднял генерал Петя, указал на Хроновского пальцем, и все, кто отрастил когти, набросились на него, схватили и бросили в тюрьму. Они растерзали бы его, но времена наступили иные. Откуда ни возьмись появились какие-то никчемные правозащитники, госдеп США, как всегда, вылез со своей «озабоченностью», и Хроновского лишь осудили. На десять лет.

А что же Рогачев? Рогачев сидел в Лондоне и торговался с генералом Петей. Даже он, Торпеда, не мог, не имел права лишить Рогачева части акций «Юксона». Это привело бы к колоссальной международной огласке, а «строители вертикалей» не хотели лишнего шума, тем более что арест Хроновского и без того вызвал настоящий девятый вал скандальных публикаций и репортажей, как в России, так и за рубежом. Генерал Петя звонил в Лондон по нескольку раз и увещевал Рогачева вернуться. В конце концов они пришли к компромиссному решению. Операция с подкупом судей, которые должны были вести процесс Хроновского, была придумана ими в два счета, в качестве разменной пешки Рогачев недолго думая выставил Геру и, после того как все прошло именно так, как было запланировано, ни разу не поинтересовался Гериной судьбой. «Зачем? Кто такой этот жалкий воришка, чтобы мне знать о месте, где его зарыли в землю», – подумал однажды Рогачев и долгое время не вспоминал о Гере, которого, как он полагал, убили. Именно так и доложили генералу Пете нерадивые помощники, сгрузившие изъятые ими в Шереметьеве-2 чемоданы с долларами на пол-Петиного кабинета и даже не удосужившиеся перепроверить эту информацию, а генерал Петя, в свою очередь, рассказал об этом Рогачеву во время очередного «телефонного моста» между Москвой и Лондоном:

– Там парнишку этого, который хотел за кордон с баблом дернуть, завалил отморозок какой-то, – сказал Торпеда.

– Да? Ну и черт с ним, – равнодушно ответил Рогачев, – хотя парень был не лишен способностей. Такой в любом деле нужен. Так что мы в результате будем делать с вашим, Петр, вторым обещанием? Я-то со своей стороны все выполнил: Борис сидит, компания потихоньку отходит к государству, а я так и не получил от вас заверений касательно своей будущей участи.

– А вы напрасно волнуетесь. Как раз сегодня решился вопрос о вашем назначении. Знали бы вы, чего для меня стоило пробить у «первого» этот вопрос. Я ведь не единолично такие дела решаю: есть куча противников, двурушников-сволочей, которые на это место своих людей двигали, и вдруг им всем как все равно отверткой да под ребро, представляете! Врагов у меня после этого добавилось, конечно. Да и черт с ними! Так что, считайте, место ваше.

Рогачев расхохотался. Он смеялся долго и не мог остановиться, так что генерал Петя, давно убравший телефонную трубку от уха, чтобы не оглохнуть, и держащий ее перед собой, подумал, что, верно, у лондонского «сидельца» не все в порядке с мозгами. Наконец Рогачев отхохотал и с желчью в голосе произнес:

– Вы со мной в детские игры, что ли, играете? Какое такое «место»? Вы хотите, чтобы я вам поверил, вернулся в Россию и на меня мгновенно надели кандалы и бросили к Боре в камеру?

Генерал Петя скрипнул зубами от злости и, едва сдерживая себя, процедил в трубку:

– Никто вас ни в какие кандалы заковывать не станет, прекратите валять дурака! Как мы и договаривались, вы продаете на аукционе свои акции, переводите половину от вырученной стоимости куда следует, а сами въезжаете в кабинет руководителя отдела президентской администрации, то есть становитесь по должности даже выше меня! Устраивает вас такое положение вещей?

Рогачев покрутил в пальцах какую-то безделушку, кажется, бриллиантовую запонку, и ответил:

– Я выставлю свои акции на торги только после того, как во всех газетах, в Интернете и на телевидении пройдет официальная информация о моем назначении. Только тогда я пойму, что вы не ведете со мной двойной игры. Это мой окончательный ответ.

Генерал Петя неожиданно успокоился:

– Это вообще ерунда. Завтра же все услышите и увидите своими глазами. Большой помпы не обещаю, ведь вы не премьером становитесь, но во всех ключевых СМИ информация появится обязательно. Так что выбирайте: либо сидеть в Лондоне и ждать, когда на вас подадут в международный розыск, а ваше имя пока что вообще нигде не фигурирует, все в рамках наших договоренностей, либо вернуться в Россию и стать уважаемым человеком, делающим для своей страны полезное дело. Да и акции ваши пока хоть что-то стоят, а ведь скоро ими можно будет подтереться, не более того. Государство согласно их выкупить и вернуть вам ни много ни мало половину стоимости!

Рогачев бросил играться с бриллиантовой запонкой и машинально отшвырнул ее в сторону.

– Ладно, договорились. Завтра прямо с утра включаю ОРТ и жду информацию о самом себе. Если все будет так, как вы сказали, то лететь мне до Москвы, сами знаете, недолго. Скажу своим, пусть самолет под парами держат. До скорого, тезка.

– До скорого, уважаемый Петр Сергеевич.

– О! Это что-то новое в наших отношениях, – сыронизировал Рогачев.

– Так ведь теперь ноблиссе облиге, как говорится, – парировал генерал Петя и криво ухмыльнулся.

Девятый подъезд

Утром следующего дня в восьмичасовых новостях Первый канал Общественного российского телевидения показал сюжет о «перестановках и новых назначениях, проведенных в Администрации Президента РФ». Кого-то перевели на другую работу, кого-то повысили, а кого-то и вовсе отправили в отставку. И в самом конце, когда диктор уже собиралась перейти к другой теме, вдруг в бегущей строке перед ее глазами, в той самой, которую не видят зрители, появился некий текст, и диктор, молодая симпатичная женщина, машинально, на всю страну прочла:

– Также главой информационно-политического департамента Администрации Президента РФ назначен Рогачев Петр Сергеевич, 1967 года рождения…

Петр нажал кнопку вызова прислуги, попросил принести ему свежих московских газет и везде увидел свою фотографию и даже какую-то придуманную, мало что общего имеющую с настоящей биографию. Из информации, напечатанной в «Коммерческом вестнике», выходило, что он, Петр Рогачев, долгое время являлся топ-менеджером их с Хроновским совместного банка АМЕНХАТЕП, а затем тем же самым «топом», но уже «Юксона». Ни в чем «таком» замечен не был, никакой собственностью в «Юксоне» не владел и так далее и тому, знаете ли, подобное.

– Ловко у тезки получается, – хмыкнул Рогачев, – так, значит, я теперь глава информационно-политического департамента? Отменно! Еще бы знать, что это такое и с чем это едят, но, как говорится, «боссу незачем вникать в суть». Так что прилетим – увидим.

Рогачев стремительно оделся, вызвал машину и приказал везти себя в аэропорт. Проходя по коридору, вдоль спален домашних, столкнулся со своей заспанной супругой. Та, позевывая, дежурно спросила:

– Далеко собрался?

– В Москву, Рита, за колбасой, – попробовал отшутиться Рогачев, соорудив на лице умильную гримасу.

Супруга мгновенно встрепенулась – от недавней сонной истомы не осталось и следа.

– Да ты в своем уме, Петя! Они тебя посадят! Господи, – запричитала было она, – ну почему ты у меня такой глупец!

– Во-первых, не я у тебя, а ты у меня, – холодно оборвал ее Рогачев, который давно не любил свою жену и сейчас был даже рад тому, что она остается в Лондоне, откуда он и не думал ее вызывать, – во-вторых, я еду работать первым после бога, и меня это возбуждает гораздо больше твоих причитаний!

Рита лишь притворно вздохнула, мол, «делай как знаешь, милый», получила от давно не любимого ею мужа контрольный поцелуй в щеку и юркнула в дверь своей спальни.

Рогачев тут же забыл о ней. Его годами доведенная до совершенства и филигранной точности интуиция, словно барометр, предсказывала ясную, безоблачную погоду и комфортное атмосферное давление. И так как все его мысли были заняты предстоящим вступлением в должность, он и предположить не мог, что немедленно после того, как его пусть и нелюбимая, но все же законная жена, мать его детей, закроет за собой дверь его спальни, она с победоносным воплем сдернет с себя какой-то замысловато-кружевной пеньюар и, отбросив его в сторону, радостно воскликнет:

– Ура! Он уперся! Наконец-то!

Слова эти были адресованы ее личной служанке по имени Бесс, которая, будучи совершенно нагой, раскинулась на огромной кровати в позе морской звезды. Через секунду эти двое слились в долгом лесбийском поцелуе, и Рита мысленно пожелала своему мужу подольше не возвращаться обратно.

…В Москве Петра встречали в зале официальных делегаций Шереметьева-2 двое сугубо официального вида мужчин, в одном из которых Рогачев без труда опознал генерала Петю, другого он тоже знал: где-то встречались раньше, только вот Петр никак не мог вспомнить, где именно. Мужчины обменялись крепким рукопожатием, уселись в совершенно черный микроавтобус с такими же черно-непроницаемыми стеклами, сзади пристроилась машина сопровождения, из открытых окон которой торчали автоматные стволы охранников, и небольшой кортеж, резво взяв с места, покатил в Москву.

Как только уселись и Петр ослабил на шее впившуюся галстучную удавку, его тезка подмигнул, причем получилось у него так ловко, что и Рогачев, и третий человек с позабытым именем приняли это дружелюбное подмигивание каждый на свой счет.

– По маленькой, – заявил Торпеда, – за знакомство. – Он извлек из бара бутылку хорошего коньяка, три больших «обкомовских» хрустальных стакана и маленькую тарелку с тремя тоненькими кружками лимона. – Насчет закусить, товарищи-господа, извиняйте: обслуга просчиталась. Вы, кстати, знакомы?

Рогачев немного виновато улыбнулся:

– Нет. Вернее, мне ваше, – он поглядел на третьего человека, – лицо знакомо, а вот имя я как-то совсем позабыл. Извините – дорога была долгая, то да се…

– Поплавский, – представился мужчина, – Егор Юльевич Поплавский, политолог. Глава фонда политических инноваций, или в просторечье ФИПа.

– Ах, вот оно что… Главный манипулятор умами в этой стране?

Поплавский смущенно хрюкнул. Он вообще был немного похож на хрюшку: такую с первого взгляда добродушную и безобидную, но при более внимательном рассмотрении впечатление менялось. Чувствовалось, что у хрюшки железные зубы и хватка Джека-потрошителя.

– Да скажите уж… Впрочем, в чем-то вы, безусловно, правы: влияем, направляем, рисуем картинку правильную для народа. Вот и вас хотим к этому делу подключить.

– Ну, за встречу, – вмешался в их разговор генерал Петя, разлив каждому по полстакана.

– Да ни к чему вы это, – поморщившись, ответил на приглашение выпить Поплавский, – впереди серьезный разговор, а вы тут со своими военно-полевыми традициями.

– И правда, товарищ генерал, – поддержал Поплавского Рогачев, – я-то алкоголь не особенно уважаю. Эта дрянь успешному человеку не товарищ.

– Ну и черт с вами, – беззлобно ответил Торпеда, – а я традицию не нарушу. – С этими словами генерал Петя влил в себя содержимое своего стакана, крякнул и вместо закуски понюхал кожаный ремешок своих часов.

Поплавский и Рогачев проследили за траекторией движения генеральского стакана и продолжили разговор.

– Скажите, Егор Юльевич, вы буквально в двух-трех словах мне можете описать то, что я должен буду делать? Чего, так сказать, ждет от меня Отчизна на новом поприще? Я ведь бизнесмен, а значит, враг народа. Вы же, – он поочередно ткнул указательным пальцем в сторону Поплавского и генерала, – отчего-то решили, что мне нужно заняться именно внутреннеполитическими вопросами. Согласен, что место, за которое я отвалил в пользу родного государства ни много ни мало полтора миллиарда долларов, – довольно статусное, но я боюсь, как говорили раньше, еще при совдепах, «завалить участок».

Поплавский поправил съехавшие на кончик носа золотые очки и ответил:

– Видите ли, Петр Сергеевич, как бы вам сказать…

– Да вы скажите как есть, я постараюсь разобраться, – ухмыльнулся Рогачев.

– Н-да… Ну, так вот, одним словом, наша с вами государственность, и бывшая и нынешняя, во всем цивилизованном мире вызывает хроническое недоверие. Отсюда все эти громкие попытки России заявить о себе на международной арене, и, сами знаете, зачастую все это походит на танцы медведя в посудной лавке. Объяснение тому есть: мы, да и вы теперь, занимаемся вопросами, так сказать, внутренними и делаем это на высоком профессиональном уровне, чему свидетельство полное отсутствие сколь-нибудь значительных народных волнений. А внешнюю политику делают, – Поплавский брезгливо поморщился, – жлобы. Те самые каменножопые жлобы, которые унаследовали свою каменножопость еще от Молотова. Они давно пережили свое время, но сдаваться не хотят и, более того, плодят себе подобных, пестуя горе-дипломатов в стенах Института международных отношений. Недаром наша современная дипломатическая школа одна из худших в мире. – Поплавский даже фыркнул от негодования. Видно было, что эта тема не дает ему покоя уже долгое время. – Но в свое время и до нее дойдут руки. Сейчас важно удержать достигнутый уровень доверия к власти внутри самой страны, а уровень этот штука очень зыбкая и, прямо вам скажу, катастрофически ненадежная. Старикам и тем, кому сейчас за пятьдесят, еще можно показать сюжет о замачивании террористов в унитазе, а вот молодежь… – Егор Юльевич сделал паузу и сокрушенно вздохнул, – молодежь отбивается от рук. Я не говорю сейчас о наркотиках, алкоголе и уровне преступности – все эти показатели зашкаливают, особенно в регионах. Вылечить ситуацию можно, но для этого необходимо вдолбить в твердые лбы юнцов какую-то общую идею.

– Национальную! – громко подхватил захмелевший генерал Петя и залихватским жестом махнул второй стакан коньяку.

– Да нет… Не надо совсем уж громких слов. Сразу национальную идею не придумать, вернее, не построить. И она должна быть действительно общей, а я говорю о том, что понравилось бы молодежи. Вы понимаете, к чему я клоню, Петр Сергеевич?

Рогачев покосился на оставшийся стакан с коньяком и пожал плечами:

– Да как-то, если честно, не совсем.

– Ничего страшного. На самом деле все очень просто: вам необходимо любыми способами повысить среди молодежи уровень лояльности к собственной стране. Поймите же, наконец: чем раньше мы с вами сделаем это, тем дольше сможем жить в свое удовольствие. Говорю это с несвойственной мне прямолинейностью, но лучше вырастить племя рабочих муравьев, чем, не замечая их существования, оказаться в один совершенно непрекрасный момент лицом к лицу с силой, направленной против нас. И тогда прощайте бизнес, гламур и все тридцать три удовольствия. Эта сила сроет под корень все Рублевское шоссе, предварительно спалив его дворцы дотла, а светских львиц, которые не успеют удрать, изнасилует и повесит на фонарных столбах вниз головой. Армию посылать будет бесполезно: полуголодные офицеры уже не станут стрелять в детей, скорее, они охотно перейдут на их сторону. Конечно, кто-то будет стоять за всем этим, но кто именно это будет, уже неважно. По крайней мере, для нас с вами.

– Факт! – развязно откликнулся генерал Петя и выпил третий стакан коньяку, лишив Петра призрачной надежды на снятие стресса. – И кстати, товарищи интеллигенты и олигархи, мы приехали.

Маленький кортеж въехал на территорию Кремля со стороны Боровицких ворот. Машина сопровождения, ввиду ее теперешней ненадобности, отстала, а микроавтобус проехал через всю кремлевскую зону и остановился у трехэтажного корпуса, лишь недавно со скандалом отреставрированного албанской строительной фирмой и хитрющим пройдохой-прорабом, изрядно погревшим на этой реставрации руки. А после отгремевшего скандала назначенным послом то ли в Гондурас, то ли в ту же самую Албанию – бог весть куда.

Троица вылезла из автобуса, и поочередно, один за другим, мужчины вошли в дверь, над которой имелась мало что говорящая непосвященному человеку табличка с надписью «Девятый подъезд». Эта часть Кремля была закрыта для туристов, а те, кому необходимо было бывать здесь по какой-либо необходимости, прекрасно знали, что означает этот «девятый подъезд».

Прошли мимо офицера охраны – капитана с зелеными погонами, поднялись в лифте на четвертый этаж. Рогачев поразился мрачности интерьера этажа: очень слабые, словно во время военной светомаскировки, немногочисленные электрические лампочки, стены, обшитые черными панелями, – все это разительно контрастировало с той деловой обстановкой, к которой давно уже привык Рогачев: мрамор, красное дерево, ультрамодные интерьеры… Словом, роскошью здесь и не пахло.

– Нам налево, – отчеканил генерал Петя и первым вошел в просторный коридор, ведущий в северное крыло корпуса.

Пройдя около сотни шагов, они оказались перед массивной двустворчатой дверью, справа от которой была прикреплена табличка с именем какого-то чиновника, а слева Рогачев увидел табличку со своим именем: «Директор информационно-политического департамента Рогачев Петр Сергеевич. Каб. 11».

Поплавский распахнул дверь, жестом пригласил всех войти, и они оказались в большой комнате с тремя фикусами в кадках, двухкамерным холодильником, стульями, креслами и массивным письменным столом, за которым сидела немного полноватая, приятная женщина-секретарь и бойко печатала, пулеметно стуча клавишами персонального компьютера. Увидев вошедших, она прекратила печатать и, не вставая, вежливо улыбнулась:

– Таня.

Рогачев, невесело окинув ту половину ее фигуры, которая возвышалась над столом, дежурно представился:

– Петр Сергеевич.

– Очень приятно. Чайку сделать? – не меняя тона, спросила Таня.

– Да работай ты, Танюх, – развязно ввинтился в разговор генерал Петя. – Мы вот с Егор Юличем твоему новому начальнику его апартаменты покажем и уйдем, а вы уж тут сами с ним решайте, чайку или кофейку или, может, мороженое с танцульками.

Таня кивнула и вновь застучала по клавиатуре.

Кабинет оказался довольно вместительным: диван, шкафы с прозрачными дверцами и с непрозрачными дверцами, большой телевизор, журнальный столик, стол для заседаний, придвинутый к большому письменному столу, по виду очень массивному и тяжелому, а на стене, над столом, портрет президента.

Рогачев кивнул на портрет:

– Он хочет меня видеть сейчас?

Генерал Петя переглянулся с Поплавским и очень серьезно ответил: