Русский немец Тургенев Иван

Русским немцам посвящаю эту книгу.

Автор.

Русские немцы – это очень хорошие

люди, даже лучше германских немцев.

(Из разговоров на улице – в Воркуте).

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Минувшим летом скончалась в глубоко преклонном возрасте, пережив мужа на 7 лет, мой старинный и надежный друг – Лидия Артуровна Клейн. Умная, красивая, светлая и мудрая душа её просто озаряла людей вокруг. Её нельзя было не любить. Я дружил многие годы и с мужем её, известным геологом Павлом Генриховичем Клейном, и с ней самой. Где-то за полгода до кончины Лидия Артуровна вручила мне рукопись романа, написанного её мужем в конце жизни о трудной судьбе русских немцев вообще и его собственной в частности.

Благородство автора не может не восхищать. Сознавая важные пробелы этого романа по части художественной (всё же Павел Клейн не писатель), я не могу не видеть, как суровая правда жизнь мощно бьёт из-под его неумелых строк. Лидия Артуровна взяла с меня слово, что я издам этот незаконченный роман в память об их семье под своим собственным именем или просто поступлю, как заблагорассудится.

Сомнения мои велики. Нужно ли это сейчас? Я ведь и сам уже старик и многое повидал в жизни. Но преклонение моё перед этим ангельским союзом двух невероятной душевной чистоты и красоты людей настолько велико, что я решился презреть всякие кривотолки и предать этот роман тиснению – с моими небольшими пояснениями и добавками в виде найденной мной переписки Лидии Артуровны и Павла Генриховича, дневника брата последнего – Альбина Генриховича Клейна (тоже нас покинувшего – увы!) и странных и непонятных заметок автора о паранормальных явлениях в его жизни.

Любезный читатель! Не суди строго эти тексты, но проникнись духом той невероятной и страшной эпохи, которая, к счастию, миновала…

…

Основные герои (действующие лица) романа

– Пауль (с 1956 года – Павел) Клейн, 13 лет (июнь 1941 года), родился в январе 1928 года, окончил 5 классов (1942 год);

– Альбин, его брат, 15 лет (июнь 1941 года), окончил 7 классов (1941 год);

– Генрих Николаевич, отец, 1896 года рождения, учитель;

– Катарина, мать, около 40 лет;

– Эмилия, бабушка (со стороны матери), примерно 70 лет;

– Мартин, дедушка, за 80 лет;

– Карл Клейн, брат Г.Клейна, до войны жил в Одесской области;

– Паулина Шульц, невеста, а затем жена Альбина Клейна;

– Леонида (Лида, Ида) Страдиня, латышская девушка в Мирюг, на год младше Пауля – 14 лет в 1943 году;

– Бенилда, младшая сестра Леониды, 11 лет в 1943 году;

– Леонора Павловна, мать Леониды и Бенилды, около 40 лет;

– Артур Страдиньш, отец Лиды, расстрелян в январе 1942 года;

– Текла, Эдвард, Валентина, Стефания, родственники Лиды в Латвии;

– Остап, сосед семьи Клейн в Одесской области;

– Марта, Анна Цицер, Александр Петрович, Якоб, Варвара, Мишка, Тео, Георг, Лиля, Эвальд, Амалия, Карл, Адольф, Филипп, Эмиль – соседи и знакомые семьи Клейн по Варенбургу;

– Давид Рот, председатель сельсовета в Варенбурге;

– Йозеф Шлюнд, кантональный начальник в Куккусе;

– Фёдор Иванович, председатель колхоза на Алтае;

– Андрей Николаевич, председатель сельсовета на Алтае;

– Василий Яковлевич, колхозный счетовод на Алтае;

– Ольга Васильевна, квартирная хозяйка на Алтае;

– Михаил Иванович, учитель («слепой историк») на Алтае;

– Эмиль (кузнец), Валентина, Гриша, Мария Васильевна, Петька, Петер Швейгерт, фельдшерица – соседи и знакомые семьи Клейн на Алтае;

– Владимир Николаевич, учитель Лиды в селе Троицком;

– Боков, сотрудник НКВД, надзиравший за спецпоселенцами (Байкит – Ошарово – Мирюг);

– Амалия, Адольф (Адька), Виктор Кох, Августа, Николай, Теодор – немцы-спецпоселенцы в Байките и Мирюг;

– Виталий Слокан, Вилма Путиня – латыши-спецпоселенцы в Байките и Мирюг;

– Степан, лоцман на Подкаменной Тунгуске;

– Андрей («Рыбак»), байкитский житель, старик, бывший каторжанин;

– Солодовников Василий Николаевич («Седой», русский язык и литература), Мария Филипповна («Гипотенуза», математика), «Монгол» (физика), Елена Антоновна («Хаммурапи», история), Анна Петровна («Аннушка», география), Ирина Ивановна (немецкий язык), Кощеев («Кощей», директор), Пелагея (уборщица) – учитетеля и сотрудники Байкитской школы;

– Мария, Ксения, библиотекарша, Василий Фёдорович (комендант от МВД), Петька Чернышов, Анна, Люба – соседи и знакомые по Байкиту, Ошарову и Мирюг;

– Август Шик, Франц Штейн, Адольф Майер, Марта Пеннер, Эвальд Зелингер, Владимир Эртель, Константин Кунстман, Иоганнес Морланд, Вилли Резнер, Адольф Вольф – «трудармейцы» в Вятлаге;

– Отт, Финк, Якоб Моор – бригадиры лесозаготовительного отряда (ЛЗО) в Вятлаге;

– Шигорин, начальник участка ЛЗО в Вятлаге;

– Осипов, мастер леса ЛЗО в Вятлаге;

– Майер, врач лазарета ЛЗО в Вятлаге;

– Павел Петрович Еремеев, заключённый, затем – ссыльнопоселенец в Вятлаге;

– Альберт Львович Ямпольский, дневальный в амбулатории «сангородка» в Вятлаге;

– Эрик Голдманис, латыш, заключённый Вятлага;

– Матвей Эрнестович Итцель, главный хирург «сангородка» в Вятлаге;

– Наталья Николаевна Дацюк, врач 12-го ЛЗО в Вятлаге;

– Капитан Дацюк, начальник 12-го ЛЗО в Вятлаге;

– Ян Тимощук, украинец, спецпоселенец, бригадир путеобходчиков на железной дороге в Вятлаге;

– Александр Адамович Кисснер, главный инженер железной дороги в Вятлаге;

– Жения, Антон Пилька (директор школы в Дрицанах), Артур Пилька, новая директриса школы, Рынкевич, Анна Романовска (портниха), Алма, деканша физмата Рижского пединститута – знакомые Лиды в Латвии;

– Варвара (главбух), Жора (комсорг), Лиза (соседка по общежитию), Ваня Копылов и Петя Волков (рабочие, бывшие заключённые), начальница отдела кадров, Николай – знакомые и сотрудники Лиды по «Волгодонстрою» (село Червлёное, «машинно-тракторный участок» – «МТУ»);

– Сергей Петрович, проректор по заочному обучению Сталинградского пединститута;

– Иван Данилович Губа, Наум Моисеевич – преподаватели Сталинградского пединститута;

– Катя, Анна – соседки Лиды по студенческому общежитию в Сталинграде;

– Хелена Шмидт, Эмма Лотц, Фридрих Шермер, Адольф Маркс, Эмиль Гаар, Вольдемар Ганзгорн, Шалва Бодель, Эдвард Шульц, Марта Вирт – немцы-спецпоселенцы в посёлке Лесном;

– Роман Николаевич, мастер производственного обучения ФЗУ в городе Кирове-областном;

– Николай Сергеевич Колеватых, учитель физики и химии в Лесной средней школе;

– Бирюков («Бирюк»), заведующий животноводческой фермой в «сельхозе» Вятлага;

– Чертищев Фёдор Иванович, комендант от МВД в посёлке Лесном.

ГЛАВА 1.

ЛИСТЬЯ НА ДЕРЕВЕ

Время этим летом

не пойдёт по обычным рельсам,

Будут цветы грустны

и горек пчелиный мёд…

И радость в дом не придёт,

даже крошечная…

Напрасно днём солнце

будет пытаться темноту развеять…

Красная мгла по полям

стелиться будет…

К дальним родным в гости

лошадь уже не запрягут…

Ношей будет то, что есть,

и то, чего нет…

И смешав чистые

ключевые воды,

Полынью станет

предательство твоё…

Эдвард Лиекна

Страшное лето

1. Одно воскресное утро

Солнечный лучик заплясал по моей щеке, перебрался на глаза и нос. Ещё утро, а он, этот лучик, уже горячий… В носу защекотало… Так сладко и дрёмно здесь – на чердаке (мы с братом всегда летом перебираемся ночевать сюда – можно и с вечера погулять подольше, а утром – поваляться побольше…). Но ласковый мамин голос зовёт: «Пауль! Альбин! Пора вставать!..»

Какой же сегодня день? На каникулах в июне всё как-то легко перепутывается, хоть мы, школьники, и работаем в колхозе – помогаем и на полях, и на скотном дворе…

Да! Но ведь сегодня же воскресенье – 22 июня! Мама с бабушкой приготовят на обед что-нибудь вкусненькое: может быть – наваристый борщ, или курицу – с тушёной картошкой, или галушки – с капустой, а на десерт – сладкий штрудель… Пальчики оближешь! Я тк это всё люблю!..

А завтрак у нас – чисто немецкий: кипячёное молоко с мамалыгой. Благо, что здесь, в Поволжье, кукурузы так же много, как и в том селе под Одессой, где я родился. Да и здесь, в Немецкой республике на Волге, мне тоже хорошо. Мы же все – немцы: папа с мамой, бабушка с дедушкой, я с братом. И вокруг нас – почти все немцы. И село Варенбург Куккуского кантона – тоже немецкое. И от Энгельса – столицы нашей Немецкой республики – не так далеко… А тот самый Энгельс – это же наш главный вождь. Он с бородой, но тоже немец – как и все мы. Только мы – без бороды… Его портрет всегда на демонстрациях носят – 7 ноября и 1 мая. Иногда – сразу четверых вождей на одном шесте: двое старших и двое младших. Карл Маркс с Фридрихом Энгельсом – и Ленин со Сталиным. И такая погода прекрасная у нас нынче на 1-е мая была: солнце, зелень уже – первая! У всех радость бурлила. И энергия какая-то – напор, что ли, жизненный: подпрыгни немножко – и по воздуху полетишь!..

Но все эти тихие полусонные размышления вдруг как ветром сдувает: Алька уже встал и сдёрнул с меня одеяло: «Быстрее, Пауль! Все уже встали!» Ну вот – я, видимо, опять последний. Даже совестно. Немного, впрочем… Да и спешить-то некуда. И папе сегодня на работу не надо: он учитель в школе…

Завтракаем не спеша – кушаем спокойно. Ох, какое вкусное молоко! Мы берём его у наших соседей. Коровы у них ходят – что твои генералы…

Бабушка с дедушкой уже ушли: с утречка во дворе прибираться… Домик у нас – на окраине села, маленький: на две комнаты всего. В одной (той, что поменьше) обычно спим мы – с братом Альбином (Алькой), в другой – все старшие. Она попросторнее нашей, но всё равно для четверых – маловата. Зато за домом – благодать: и цветы, и овощи, и фруктовые деревья – абрикосы, яблони, груши…

Папа взглянул на большой бак для воды, потом на меня и чуть брови поднял. А у меня уши прямо-таки вспыхнули – от стыда. Я же отвечаю за воду в доме: её всегда должно быть много! И как же я запамятовал – вчера вечером?! Заигрался с друзьями в футбол допоздна – так было здорово!.. Ну да ладно! Всё! Вперёд! Хватаю свое немецкое коромысло – и бегом по улице в сторону Волги. Там, у оврага, – большая водоколонка. Мишка, мой друг, всегда меня дразнит – из-за этого коромысла. А мне оно очень нравится: и для плеч выемка удобная, и вёдра на ремнях с железными крючочками так хорошо висят – ни капли не расплещешь. Я пробовал носить воду русским коромыслом – плохо получается: полведра сверху выплеснешь, пока донесёшь. А у Мишки с моим немецким коромыслом ничего не выходит.

Я задумываюсь на мгновение: ведь разницы-то никакой в том, что я – русский немец, а он, Мишка, – просто русский. Он зовёт меня Пашкой, и мне это имя тоже нравится. Это ведь всё неважно: мы же все – советские люди! В первом в мире рабоче-крестьянском государстве! У нас все люди равны! И в газетах пишут: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Помню, как хохотали гости (в прошлом году папа пригласил своих школьных коллег-учителей), после того как я внезапно брякнул (когда речь зашла о нашей немецкой школе): «Мама и папа – немцы, а я – русский!». Смеялись от души: они все – тоже немцы, в немецкой же школе-семилетке работают. И мой папа – тоже. Он, кстати, по-русски хорошо говорит, хотя и с заметным акцентом. Родился и вырос он в немецкой колонии под Одессой. И я там пошёл в первый класс и проучился целых два года. Четыре класса там окончил и Алька. Но школа-то там была русская. Вот поэтому мы все и говорим хорошо по-русски.

Почему мы в 37-м году переехали сюда, в Поволжье? Это я плохо понимаю – только догадываюсь. Папу там очень уважали: «Генрих Николаевич – то… Генрих Николаевич – сё…» Он же директором школы был. Мне показалось странным (даже смешным), когда один старик-сосед как-то сказал ему: «Ты, Генрих Николаевич, учитель от Бога!» Непонятно: ведь Бога же нет!.. Хотя, конечно же, я чувствовал: про папу сказали нечто очень хорошее. И несомненно – по заслугам: ведь у него стаж работы в школе – 25 лет, четверть века! Он родился в прошлом (XIX) веке – в 1896 году, выучился, выбился в люди ещё при царском режиме и в минуту отдыха иногда торжественно говорил нам с Алькой: «Вырастим вас, дадим хорошее образование, а мы с мамой будем тихонько жить – на мою учительскую пенсию…» Да… Наверное, я всё же чего-то не понимаю! А ведь уже 5 классов окончил. Большой вырос, почти взрослый – 13 лет…

Вода плещется, солнечные зайчики в ней пляшут и бликуют. Знойно и душно, солнце палит уже – хоть и раннее утро – нещадно. А мне нравится! Сухой жар от земли ползёт под холщёвые штаны на лямках. И мысли текут плавно – в такт моим шагам, без запиночки. Так легко и приятно ходить по этой дорожке – даже мелкие камушки не мешают ногам…

Так всё-таки: почему мы оттуда, с Украины, уехали? Мама сказала один раз: «Кому-то наш папа дорогу перешёл…» А потом пришло то письмо – от дяди Карла, папиного брата, из Одессы. Папа после этого просто почернел – как-то сразу. Мама всё ходила за ним – успокаивала. Оказалось, что двоих папиных братьев арестовали в родном селе и куда-то увезли. И писем от них не было: «без права переписки»… Это как? Наверное, им просто почтовых конвертов не дают? Ведь за руку-то не привяжешь, если человек захочет весточку домой послать? И они, дядья, все же не где-нибудь – на необитаемом острове – находятся, а в тюрьме – в каком-то, значит, большом городе. Однако – пропали: как в воду канули. И ни за что…

Вот дядя Карл и написал папе: «Чего ты ждёшь? Срочно уезжай, и подальше – на Волгу! А то следующим будешь ты!» Ну, мы и поехали. Всё бросили. И какое-то сковало нас всех тогда молчание – тяжёлое, страшное. Как будто в воздухе оно повисло. И время шло медленно-медленно – как в кошмарном сне. Всё чего-то боялись. Даже говорить – и друг с другом, и с окружающими, а особенно – с незнакомыми. Спали мы на полу, сидели на груде чемоданов, тюков, сумок. Ладно, что здесь, на Волге, в центре кантона (района), папина двоюродная сестра живёт – тётя Амалия. У неё мы и остановились – на первых порах. Папа долго в РОНО ходил – просил назначения на работу. Наконец, его направили сюда – в Варенбург. Правда, под жильё дали домик на окраине – маленький, неказистый, но зато огород при нём приличный – большой. Часть грядок на нём – это мой «ботанический уголок». Здесь я своими руками выращиваю разные овощи, и, надо сказать без похвальбы, – очень даже успешно. Особенно хороши у меня лук и тыквы. Все говорят, что из меня толковый агроном получится…

Но пора вернуться к реальной жизни!.. Сколько же я хдок-то за водой сделал? Пять или шесть? За размышлениями всякими со счёта сбился. Вроде, уже все баки и бочки налиты. Ну, в последний раз схожу – чтобы и в вёдрах вода осталась…

А село наше – красивое. За ним – голубая лента Волги, за ней – яркие, зелёно-золотистые поля, ещё дальше – сухая жёлтая степь. Вдоль дороги – огромные тополя. Они посажены здесь ещё при царице Екатерине Великой. Между прочим, она ведь тоже – из русских немцев…

Село у нас очень чистое. И это потому, прежде всего, что все мы, его обитатели, чистоту любим и поддерживаем. Улицы сами подметаем, водосточные канавы регулярно чистим – они проложены всюду и ведут прямо к Волге. Кстати, в бывшей лютеранской церкви (кирхе) над алтарём можно ещё прочесть – по следам от сбитых букв: «Ehre Gott in der Hhe» («Честь Бога – в Высоком»). Как это понять? Неизвестно… Сейчас в этой кирхе – клуб. Когда кино привозят, мы всей компанией – Мишка, Тео и я – обязательно прибегаем сюда. Народу бывает – не протолкнуться! На экране – наши самолёты и танки: самые сильные в мире!..

Я, наверное, в танкисты пойду. А брат Алька (ему уже 16 лет) собирается в Горный институт поступать: вот папа и перевёл его в русскую школу. После немецкой-то школы – куда поступишь? Только – в местные вузы и техникумы. А в них только учителей и специалистов разных по сельскому хозяйству готовят. Скукотища!..

Уф-ф! Конечно, «приятное» это занятие – воду носить, но, как говорится, «хорошего – понемногу». Всё! Шабаш! Неплохо бы и на Волгу сбегать – окунуться!.. Да где там!.. «Пауль! Пойдёшь со мной – воду для полива возить! Жарко – табак сохет». Это мама зовёт: колхозный бригадир пришёл – маму с соседкой заставляет даже сегодня, в воскресенье, на работу выходить. Я бы, конечно, лучше на Волгу подался. Но – надо так надо! Ведь маме без меня с быками-тяжеловозами не справиться! Они – огромные, ленивые, упрямые. Иногда встанут – и ни с места. Я тогда подхожу к ним, пошепчу на ухо, почешу шёрстку, поуговариваю – они снова и пойдут! У других возчиков так не получается почему-то. Вот и соседка – тётя Марта – пришла. Их с мамой обычно вместе назначают на разную работу. Так что они уже без слов друг друга понимают.

А парт-то как! Ни облачка! Небо – синющее!..

2. Большая гроза

Вот и наш колхозный пруд. Пиявок в нём – ужас! И всех надо отпугнуть, обобрать… Так: все бочки наполнены, теперь едем на табачное поле – за село. Ах, сколько здесь запахов – благоухание! Под Одессой степь совсем не так пахнет. Чабрец, полынь – это мне с детства знакомо. У меня эти запахи куда-то в самую серёдку головы проникают – и сердце веселят. Здрово! А ковыль как колышется под ветром – будто море!..

Ах, море, море! О нём я тоже часто вспоминаю. Я совсем маленький был – мы ездили как-то на одесские лиманы. Так там даже воздух солёный!.. Мама говорит, что здесь, на Волге, ей от белой акации «голову сносит». Смешная! Ну, как это можно – «голову сносить»?! Она же на плечах-то твёрдо сидит!..

А мне больше всего жёлтая кашка нравится – цветок такой, его ещё «медовником» называют. Сам по себе цветочек – маленький-маленький, а запах от него – обалденный, чисто медовый – на самом деле. Я в конце мая однокласснице своей – Ане Цицер – положил незаметно букетик в парту. Так она потом пол-урока головой вертела: всё искала – кто же это сделал? А я и глазом не повёл. Не зря мама говорит: «Застенчивый». Ну и ладно! А мне просто смотреть на Аньку нравится, да и за косичку её иногда дёрнуть. Она – такая смешная, эта девчонка!..

Эх, хорошо! Арба поскрипывает, вода в бочках плещется, пара быков шагает и шагает себе – мерной поступью. А вот и табачное поле. Рассада принялась удачно, кустики табака уже здорово подросли. Но если сейчас их не полить – всё завянет. Втроём-то мы быстро управились. Но кто же с утра-то поливает? Пользы от этого мало, лучше бы – вечером. А тогда быки будут заняты другим делом – так бригадир сказал. Что ж, начальству – виднее…

Жарко! От солнца пышет как из печки. У меня затылок аж дымится, наверное: фуражку в спешке забыл дома. А на небе – синем-синем – лишь одно белое пушистое облачко, да и то – вдали…

Но вот это дальнее облачко начинает быстро-быстро приближаться к нам. Тётя Марта посматривает на него – и почему-то с тревогой. «Всё, – говорит, – поехали назад!» А облако уже тут как тут – прямо над нами! И большущее же оно!.. И вдруг – потемнело! И заклубилось какими-то иссиня-чёрными вихрями – как тот чёртик, что из дедушкиной табакерки выскакивает. И тут же сверкнули сразу две молнии – будто лестница с неба прочертилась! И ударило где-то в землю: совсем неподалёку – оглушило просто…

Я, честно сказать, если и не испугался, то как-то растерялся. А тут ещё одна молния жахнула – прямо в дерево, почти рядом. Словом, страшенная гроза началась. Да так внезапно. Никогда я такого прежде не видел! И тут что-то мне по темечку лупануло. Больно же! Оказывается – град! Быки замычали – и встали намертво. А мама мне на голову деревянное ведро надела, и мы полезли под арбу – скрываться от града. Тут и дождь ливанул, да сильнющий – как из ведра. Правда, длился недолго – всего минут пять…

Выбираемся мы из-под арбы, а вокруг – сплошь градины лежат. Как снег – чуть ли не по щиколотку. Mein Gott! (Боже мой!) Вот это да! Мама говорит, что такой ужасной грозы она в жизни никогда не видела. Тётя Марта успокаивает её: «Здесь так бывает. Но редко – один раз лет в пять».

У тёти Марты прадеды приехали сюда из Дармштадта. («Это небольшой город – почти в центре нынешней Германии», – так папа говорит.) Приехали они в дальние времена: может, ещё при царице Екатерине Великой, то есть где-то во второй половине XVIII века. Открыли здесь, в Варенбурге, склад товаров. Ведь и название-то села – по-немецки «Warenburg» – означает «Город товаров». А колонистам эти товары были ой как нужны! Я бы, к примеру, на их месте взял и купил – в первую очередь – ружьё. И – в степь, на охоту…

Я, между прочим, давным-давно (и уже не раз) стрелять пробовал – в тире. Папа даже как-то удивился, что я так метко стреляю. «Глаз у парня хороший, «ворошиловским стрелком» будет!» – сказал тогда папе хозяин тира. Он – инвалид Гражданской войны: говорят, в Чапаевской дивизии служил – в ней было тогда немало поволжских немцев…

А гроза кончилась внезапно – так же, как и началась. Добрались мы, наконец-то, до дома. Перед этим быков поставили на колхозный скотный двор – отдыхать до вечера. Тут и нам бы пообедать – самое время! Бабушка уже издали рукой машет. И папа тоже дома – отлучался на время по каким-то своим делам и только что вернулся…

Вдруг видим: бежит к нам по дороге сосед – Александр Петрович. Обычно – тихий такой и степенный, а сейчас он на бегу кричит папе во всё горло: «Генрих Николаевич! Война!» Мы все на своём дворе аж подпрыгнули – и рты разинули. А он, сосед, в двери ввалился: рот открывает – судорожно воздух хватает. И ничего толком сказать не может. Папа похлопывает его по плечу, успокаивает, спрашивает: «С кем война-то? Снова с Финляндией?» Тут Александр Петрович, немного отдышавшись, и отвечает: «Да нет же – с Германией!» Папу даже перекосило: «Не может быть! У нас же с ними пакт – «О ненападении», на 10 лет!..»

Мама всегда говорит нам, что папа у нас настолько глубоко порядочный человек, что в непорядочность других просто не верит: «Всё-то у него рационально, логично, и мысль течёт правильно А в жизни…» Тут мама грустно улыбается: «А в жизни-то по-всякому бывает: то – понос, то – золотуха…»

Папа с Александром Петровичем прошли в наш домик. И Альку с собой взяли. Мне видно, как они там руками машут – рассуждают. Мы с мамой – во дворе. Бабушка с дедушкой – где-то далеко, в конце огорода…

А мне всё же обидно: я ведь тоже уже много чего знаю и понимаю. Чего войны-то бояться?! Да разобьём мы этих фашистов – в пух и прах! Это всё – Гитлер: он Советский Союз ненавидит. Нам на уроках в школе раньше говорили, что он, Гитлер, всех германских коммунистов в тюрьмы посадил… Вдобавок к тому: наш Сталин – самый мудрый, он быстро войну выиграет – ещё до осени. Недаром ведь в песне поётся:

«Чужой земли мы не хотим ни пяди,

Но и своей вершка не отдадим!..»

И припев там просто здровский:

«Гремя огнём, сверкая блеском стали,

Пойдут машины в яростный поход,

Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин

И Первый маршал в бой нас поведёт!..»

А ещё мы с друзьями-пацанами после кино такую хорошую, боевую песню горланили – на всю улицу:

«На земле, в небесах и на море

Наш напев и могуч и суров:

Если завтра война,

Если завтра в поход, -

Будь сегодня к походу готов!..»

Эх, мне бы сейчас ту чудесную курсантскую форму – как в кино! А какие там кожаные куртки – с хрустящими новенькими ремнями! Я бы так этим гордился, а все знакомые и незнакомые ребята мне бы завидовали. И девчонки бы тогда с восхищением на меня смотрели!.. Ну, это уж понесло меня – опять куда-то не туда…

А что касается войны, так у нас ведь ещё и Ворошилов есть, и Будённый. Во всех журналах перед кинофильмами про них показывают:

«Помнят псы-атаманы,

Помнят польские паны

Конармейские наши клинки!..»

Так что – ерунда! Японцев разгромили – на озере Хасан? Разгромили. И Гитлера разнесём – в клочья! Мы же – самые сильные в мире! А жизнь у нас такая хорошая – никому её не отдадим!..

Но отчего же у мамы слезинки на глазах? «Не плачь! Ну – пожалуйста, мамочка!..» Она у нас очень добрая, наша мама, но вот – много чего и постоянно боится. А бабушка зачем-то схватила сумку – и в магазин побежала. Лишь сказала: «Спичек и соли куплю!..» Но ведь у нас и так полно всего этого добра! Наверное, забыла – старенькая уже…

Интересно, а когда мы теперь обедать будем? Я видел: бабука борщ варила и кислую капусту тушила. Моё любимое блюдо, да ещё – если со сметаной и пампушками!..

А после обеда надо бы всё-таки успеть сегодня и на Волгу сбегать!..

3. Наш папа

Папа – как мне кажется – был всегда. Он – такой спокойный, уверенный, всегда справедливый и точный. И ещё: от него ко мне всегда тянет каким-то душевным теплом, мягкой нежностью. Я это очень хорошо чувствую. Недаром лет до шести у меня в голове словно жили двое «я». Одно – моё, а другое – не знаю чьё. Они, эти «я», встречаются, но друг друга не любят. Я даже хотел маму спросить как-нибудь: почему это так, и у всех ли это бывает? Но она вечно занята чем-то, всегда – на бегу. А для такого разговора надо ведь спокойно и рядом посидеть: в глаза маме посмотреть, положить свою руку на её тёплую ладонь…

Потом, в классе, наверное, втором-третьем, это «раздвоение» у меня прошло – и как-то сразу. Моё «я» вновь стало единым…

А ещё бывает (правда – лишь изредка): гляну на что-то – и внезапно в голове всплывает «картинка» из какого-то далёкого (или даже очень далёкого) будущего. Вот, скажем, стою я в Москве – у стен Кремля: будто старый я уже, вокруг – штандарты и флаги разные, а рядом – мужчина: высокий, седой, лицо испитое, глаза красные, заплывшие – видимо, такой же старик, как и я, ровесник мой. И что-то он мне такое хорошее говорит. А все вокруг: «Президент! Президент!..» Кого он мне напоминает? Уж очень знакомый… Но тут – бах! – и обрывается «картинка»: ни начала, ни конца.

А случаются и «картинки» про то, что уже когда-то сбылось. Ну, например: однажды колхозный бык на меня ринулся – вечером, на улице, прямо напротив нашего дома. Не знаю, куда этого быка гнали и зачем, но вид у него был действительно ужасный: рыжая громадина, глаза кровью налиты, в губе – железное кольцо, а из губ – пена клочьями. И вот это чудище рванулось вдруг с цепи – да так, что земля под ним задрожала! И – прямо на меня мчится! А рядом – палисад дяди Якоба. Я – как пушинка – через забор перемахнул. И присел за ним – спрятался. Бык рядом пронёсся – даже горячим духом своей шерсти меня обдал… Всё это, кстати, я видел год назад, когда мы с пацанами за колхозным стадом смотрели – на том берегу, за рекой. Внезапно пронеслась в голове «картинка-видение» – и пропала, растворилась…

Рассказал я все эти истории Альке: он же у нас «самый умный» – сплошной отличник и спортсмен хороший. Но брат только поморщил свой короткий носик (у меня он и то больше) и отрывисто произнёс: «Визионер!» Я и не понял: хорошо это или плохо? Алька всегда вот так: считает, что я рассеянный, замкнутый и не сосредоточенный – в общем, неуправляемый какой-то, «так себе». Обидно! И не так это вовсе – и вообще! Да, может, мне иногда не хватает трудолюбия и сообразительности, но зато я старательный и упорный – как и все в нашей семье, в том числе, конечно, – папа.

Он с отличием окончил немецкую школу, потом – немецкое педучилище. Одинаково хорошо говорит по-русски и по-немецки. Даже статьи пишет – в наши местные немецкие газеты. Правда, в разговорной русской речи немецкий акцент у него всё же заметен…

Вообще-то – у нас, в дальних заречных кантонах, по-русски мало кто говорит. Нужды особой нет: вокруг же – почти все немцы. Так что и в семье, и на улице, и в общественных местах – разговор только по-немецки. Но папа твёрдо считает: чтобы нам с братом учиться дальше (в иногородний институт, к примеру, поступить), надо русский язык хорошо знать! Нет без него дорог впереди! Потому-то он и перевёл Альку (сразу же после 6-го класса) в русскую школу. Тот, конечно, после этого здорово по «руссишу» подтянулся, но всё же, когда домашнее задание по математике делает, цифры-то по-прежнему пришёптывает по-немецки…

Ещё наш папа очень чистоту любит. У него на костюме никогда ни одной морщинки не бывает, а на сапогах и штиблетах – ни одной пылинки-соринки…

Я просто восхищаюсь его умом. Он так логично и стройно рассуждает и всегда всё видит далеко вперёд. Он для нас – как большое раскидистое дерево: при любой грозе стоим под ним – и не мокнем…

И главное: он всегда справедлив сам и безусловно верит в честность других людей. Вот однажды (мы тогда ещё на Украине жили) поздно вечером ввалился в наш дом сосед – дядя Остап. И – к папе в ноги: «Генрих Николаевич, Христа ради – одолжи 100 рублей! Никогда больше тебя не потревожу!» Папа спрашивает: «А для чего они тебе?» Тот отвечает: «Продулся я в дым! Надо бы отыграться!..» Там мужики (русские и украинцы – в основном) вечерами (а чаще – ночами) по баням в карты резались. Случалось – спускали всё до нитки: и деньги, и вещи, и скот – овец, свиней, даже коров…

Вот папа и говорит Остапу: «На игру денег не дам!» А тот встаёт с колен и уже спокойно так заявляет: «Тогда я сегодня погибну – и ты будешь тому виной!» Папа помолчал, потом сходил в другую комнату, вынес 100 рублей, вручил их Остапу и сказал: «Больше ко мне не обращайся! Никогда!..» Ну, сосед деньги схватил – и бегом по своим картёжным делам… А на следующий вечер вновь приходит к нам – весёлый, достаёт из кармана целую пачку денег – и протягивает её папе: «Возьми, Генрих Николаевич! Благодаря тебе, я много выиграл!..» Папа головой покачал, выбрал из пачки несколько бумажек – ровно 100 рублей, сказал: «Больше за деньгами не приходи!» Повернулся – и вышел. Остап как-то криво ухмыльнулся – и тоже ушёл…

«Деньги с игры никогда впрок не идут!» – это уже мама потом так сказала. Она у нас тоже мудрая, но совсем по-иному, нежели папа. А дело-то в том, что осенью того же года утонул дядя Остап: возвращался на лодке со своими приятелями (тоже картёжниками) из-за реки, были они все, надо думать, «изрядно выпивши», лодка перевернулась, и… Кто-то выплыл, а кого-то, как и Остапа, «Бог не помиловал» (так наша бабушка Эмилия считает)…

Как бы там ни было, а жилось нам на Украине очень даже неплохо: папа ведь там директором школы был. Может, и зря мы сюда, на Волгу, перебрались? Кто знает?.. А впрочем, нам и здесь не худо: грех жаловаться! Вон какие огромные у меня тут тыквы растут!.. Домишко маловат? Ну так что ж – дело наживное. И не семеро по лавкам у нас. Не то что в других семьях – по пять и более детей… Да ещё – разные родственники… Хотя это – тоже одна из немецких традиций: жить совместно несколькими поколениями, давать приют близким – если они в том нуждаются. Вот с нами, скажем, живут бабушка и дедушка. В семье моего друга Тео – сестра мамы с сыном. У Эвальда (ещё один мой приятель) – тётя папы, у Карла – тоже (как и у нас) бабушка с дедушкой (только по папе) и дядя Ганс… В среднем в каждом домике обитает не меньше шести человек… Так вместе-то жить и веселее, и интереснее, правда ведь? Люди-то – разные, и каждый свою думку, свою всячинку привносит. Кто-то в шахматы играет, кто-то – рыбак заядлый. У нас вот бабушка – отличная портниха… Словом: каждый дом – полной чашей. В тесноте – да не в обиде!..

Кроме всего прочего, наш папа очень любит пошутить, но не над кем-нибудь лично, а так – вообще, чтобы все смеялись и при этом никто не обижался. Когда мы с ним, к примеру, приходим вечером к нашим русским друзьям (это – на другом конце села), он стучит в окно и громко так говорит: «Тётя Варя, открывай ворота – немцы пришли!..»

Ну да ладно: что это разбросался я мыслями – обо всём на свете! Пора бы и на Волгу сбегать – пока ещё светло! Вон и Тео своё «железное колесо» – сам его из негодного металлического прута смастерил – катит по дорожке, вдоль дороги – как раз по направлению к реке. Прекрасное у него колесо! Я тоже сотворил такое, но у меня похуже получилось. А Тео – просто прирождённый механик. «У него в руках всё горит», – так моя мама говорит. И опять для меня непонятно: как это железо может «в руках гореть»?..

Вслед за Тео сестрёнка его младшая бежит – Лилька. Ей всего пять лет. Она ещё и с куклой в руках – на ходу с ней нянькается. Эту куклу Лилькина мама сама сшила – из воротничков полосатых. Глаза и нос у самодельной красотки – нарисованные, волосы – из пакли или шерсти. А в магазине нашем фабричных кукол почему-то не продают…

Ну – нет: Лильку мы на реку не возьмём! Попробуй – усмотри там за ней! Да и не покупаешься, не поплещешься всласть – при такой-то обузе!..

4. Мама и её родители

Мама у нас – всегда спокойная и бесконечно добрая. Я от неё за всю свою жизнь ни одного громкого слова не слышал. Она и с папой никогда не спорит. Просто: скажет что-то своё, а потом незаметно как-то по её словам всё и выходит – само собой. Это удивительно!..

Она – худенькая и очень подвижная: не помню её сидящей без дела. Может, она не такая уж и красавица, но милее для меня никого нет. Да ещё когда принарядится – к какому-нибудь празднику или семейному торжеству! Особенно нравится мне мамино синенькое платье в белый горошек: так оно идёт к ярко-голубым её глазам!

Волосы у мамы – светленькие, у папы – тёмно-русые, а вот я почему-то – немного рыжеватый, да ещё и с конопушками на лице. Беда! Наверное, поэтому-то девчонки на меня внимание и не обращают. А вот Алька – он тоже беленький, в маму, так на него девушки всегда как-то ласково смотрят, первыми заговаривают, и когда они с ним воркуют, голосочки-то у них – мягкие, нежные, глазки – мечтательные… Ой, вечно я всякие пустяки замечаю, а по-настоящему серьёзные вещи мимо глаз и ушей пропускаю!.. Ну так вот: всё равно мама меня больше любит! Так мне кажется, по крайней мере…

Родилась она давно – ещё при царе Николашке. Сколько-то там классов гимназии окончила, но мало – два или три. А тут – революция, война, разруха. Дедушка Мартин со своего завода ушёл – он там каким-то знатным мастером по металлу был. Мама же – младшая в семье, у неё ещё трое старших братьев народились. Но пока дедушка на заводе работал, он для неё даже гувернантку нанимал. И дом он снимал большой. Видно, простым рабочим тогда немало платили? Как-то это всё теперь не совсем понятно…

А дедушка у нас – самый настоящий «мастер золотые руки». Он и сейчас может из металла сотворить всё, что угодно: изготовить любые ключи, выточить мелкие детали для колхозных машин и многое другое. У него в сарайчике станочек стоит, инструмент весь по стенам аккуратно развешан. А глиняный пол там красиво так изукрашен: это они с бабушкой откуда-то два ведра цветного песка принесли, узоры им выложили, потом полили, и получилось что-то вроде мозаики – как на полу в бывшей кирхе, где сейчас кино показывают. Здрово! Красота!

А за сарайчиком этим (в маленьком пристрое) дедушка гроб для себя хранит. Сам его сколотил, выточил ручки к нему и украшения всякие – всё из хорошей древесины. Я случайно как-то в пристрой заглянул – и ужаснулся в полутьме этому страшному ящику. И сейчас «дедушкин» сарайчик стороной обхожу. У бабушки же в этом чуднм сарайчике тоже есть свой уголок: там её швейная машинка стоит – «Зингер». На ней бабушка для нас почти всю одежду шьёт. В магазине же местном ничего подходящего не найдёшь. Ну вот, а бабушка насобирает разных там воротников, отрезков, того-сего, прикинет, раскроит, поколдует у своего «Зингера», и выходят из-под её рук такие вещи – залюбуешься!.. Вот сейчас на мне – короткие штаны на лямках: это бабушка сшила – из «чёртовой кожи». Сила! Никаких дыр на этих штанах не бывает – очень прочная ткань: даже повиснешь на ней (на заборе, к примеру) – не порвётся! Кусок этой ткани одна соседка подарила бабушке за работу: шикарное платье с розами – такое, что все в округе только удивлялись да ахали…

А ещё бабушка прямо-таки чудесные настенные коврики и оконные занавески для нашего дома изготовила. Так у неё всё аккуратно, опрятно, красиво получилось! И – душевно! Gemtlich (от «Gemt» – «душа»)! В русском переводе это слово значит «уютно», но тут всё-таки не совсем то выходит, что по-немецки. Какое-то оно делается маленькое, узенькое. А немецкое слово – большое, широкое, означает – «душа радуется»!..

Однако – поздно уже: хватит мечтать! Пора бежать в очередь – за хлебом. Что-то в июле они, эти очереди, слишком длинными стали. С утра там Мишка стоит, в обед – Тео, а после обеда – моя смена. Но продавать-то хлеб в нашем сельпо начинают не раньше четырёх часов, то есть уже ближе к вечеру. А голод – не тётка. И тот же Мишка, когда домой не спеша идём, всю аппетитную поджаристую корку с конца буханки подъедает. Вкуснятина же! У меня тоже просто слюнки текут… Но – стоп: держи себя в руках! Мама-то ничего не скажет, а вот папа посмотрит сурово – и хмыкнет неодобрительно. Вот поэтому и значит – нельзя!..

5. Безмятежное лето

И покатилось лето – как по маслу! Война – где-то далеко-далеко идёт. Хотя первые эвакуированные и беженцы появились у нас уже в июле…

Мы с Алькой, как обычно, и на домашнем огороде помогаем, и на колхозные работы с мамой ходим. Дел – по горло… Впрочем, и свои мальчишеские забавы не оставляем. Мне, например, особенно нравится с мячом играть: он маленький такой, резиновый, перекинешь его через ногу, через руки – и бросишь со всей силы, а Мишка должен поймать его на свою палку-биту и садануть – куда подальше. Если, к счастью, промахнётся по мячу – тогда мой выигрыш! И в воде мы – как рыбы: все смуглыми стали – от загара, тела блестят на солнце – чистая бронза!..

А вот на рыбалку не удалось сегодня сбегать: с самого утра ходили на колхозную бахчу – арбузные плети песком присыпать. Ветер же сильный, а у самых корней арбузные плети совсем слабые – может их напрочь оторвать. Вот мы и проходим по рядам: каждую головку такой плети кучкой песка покрепче приминаем – чтобы ветром-то не вырвало. Работка не из весёлых! А сзади к тому же наш бригадир, дядя Эвальд, идёт и постоянно подзуживает: мол, плохо, неаккуратно работаём!.. Ну, он всегда такой: вечно брюзжит, иногда – сильнее, иногда – потише. Наверное, оттого, что язва у него. Так, во всяком случае, тётя Марта маме сказала. Она – очень насмешливая, эта тётя Марта…

А песок жжёт – просто как зола горячая: сил нет голыми руками с ним возиться! И в мои дырявые сандалии он тоже набивается – словно по тлеющим углям бреду. Сколько же ещё терпеть эту мку?! Бахче-то вон ни конца ни края не видать…

«Пауль, как ты думаешь, когда война закончится?» – это Тео спрашивает. Он рядышком держится, но тоже – из последних сил уже. Надо сказать, что он иногда даже более задумчивый, чем я. – «Да откуда я знаю? Но скорее всего – к зиме. Ведь смотри: у фашистов же валенок нет? Нет! Так как же они будут в морозы-то воевать? Гиблое их дело!.» Ну, это я так брякнул – первое, что в голову пришло, не подумав. Тоже мне – «стратег»!..

А вот Алька все сводки Совинформбюро по радио слушает – и на карте у нас в комнате разные фишки прикалывает. Я в них мало что понимаю. А они (Алька с папой) часто (иногда очень яростно) спорят возле этой карты. Алька и тихо говорит, и редко, но папа почему-то раздражается: его что-то сильно беспокоит – с самых первых дней войны.

«А знаешь, почему моего брата Георга в армию не взяли?» – Тео голос понизил и заговорщически на меня смотрит. – «Нет, откуда же мне знать? Дело ясное, что дело тёмное!» – отвечаю. – «Военком сказал, что на его, Георга, военную специальность пока «запроса нет»!»

Вот те раз! Опять непонятки! Да, Георг только что десять классов окончил, и у него, ясное дело, нет вообще никакой военной специальности. Но ведь и всех остальных немецких призывников из нашего села, что в военкомат ездили, тоже домой возвернули… Ерунда какая-то получается! Русских берут, а наших – нет. А мы же тоже хотим с фашистами сражаться – за нашу Советскую Родину! Перца им насыпать, вражинам проклятым, на подлый их язык! Ух, как хочется!..

Но это же – германские немцы: их чокнутый Гитлер всех обработал! А мы – русские немцы, точнее – советские. Мы же – в стране рабочих и крестьян! У нас Сталин – вождь! Он – самый мудрый: всё знает, из любой беды выручит и к победе приведёт! Он – лучший друг всех советских людей! И детей – тоже, и нас с Тео – в том числе! Так что – не надо зря голову ломать: Сталин разберётся!..

Много сёл и городов уже оставили? Ну и что: это, наверное, план у нас такой – заманить врага поглубже в Россию, а затем ударить – да покрепче! Я вот так думаю. Сказал об этом Альке, на что получил в ответ: «Глупый ты ещё – «Dummkopf»! Так войны не ведутся!». Ага! Ну а как же они ведутся? Кто знает?..

Да ладно, всё равно – война где-то там далеко, и нам д неё напрямую-то дела нет. Кому положено – пусть те всё и сделают, чтобы победить. Вон как Финляндию два года назад разделали – под орех! А ведь поначалу тоже, вроде, не совсем ладно получалось…

А в начале августа во всех газетах был напечатан большой Указ Президиума Верховного Совета СССР – «о награждении группы фронтовиков», и среди прочих там значатся наши немцы: «ордена Красного Знамени удостоен старший лейтенант Альфред Шварц – командир танкового батальона», а «орденом Ленина награжден полковник Николай Гаген, командир стрелковой дивизии»…

Совсем недавно в «Комсомольской правде» статья была – под заголовком «Мы отомстим за тебя, товарищ!». Там рассказывается о подвиге красноармейца, нашего земляка Генриха Гофмана. Молодой парень – 20 лет, попал в плен, выдержал ужасные пытки, но не изменил присяге. В газете – большая фотография: обгоревший, с пятнами крови комсомольский билет – фашисты прикололи его штыком к груди Генриха, а самого разрубили на куски…

Да вот буквально сегодня утром: Алька по радио слышал передачу про «отважного зенитчика Генриха Неймана», который «лично сбил целых четыре германских бомбардировщика «Юнкерс»»…

Алька, показывая нам тщательно собранные им из разных газет вырезки со статьями «о подвигах воинов – русских немцев», говорит: «Теперь-то уж точно и всех наших через военкоматы будут в Красную Армию призывать!». Любит он, мой старший братец, всё систематизировать, аккуратно по полочкам раскладывать. Папа – коротко и ясно, как всегда – выразился по этому поводу: «Педант!»

6. 30 августа: безумный день

Деньки катятся, словно бочки, наполненные водой: грузно, тяжко, но и без особого грохота. Пшеница в полях вымахала – выше меня! А тыквы и лук на моих грядках уродились – как никогда! Все говорят: урожай нынче – небывалый! И взрослые, и дети – целыми днями на полях.

А уже и август кончается: скоро в школу. Наверное, сразу-то нас учить не будут: заставят ещё и в сентябре на колхозных полях работать. Что ж: надо – так надо!..

Бреду с поля домой – к обеду. Ноги от усталости подгибаются немного… Но что же это такое? Наши все на дворе собрались – и лица какие-то траурные. Мама с бабушкой плачут – без звука. Я – к Альке: «Что случилось?» А он показывает мне свежую вырезку – из нашей местной немецкой газеты «Nachrichten» («Известия») – и говорит: «Нас всех выселяют. Как «шпионов и изменников». В Сибирь…»

Я просто опешил. В голове как будто бомба взорвалась. Даже зрение помутилось. Как же так?! Мы же – советские люди! Мы – самые лучшие и трудолюбивые!.. Папа обвёл нас взглядом и прервал молчание: «Пойдёмте в дом – там всё обсудим!..» Зашли в комнату. Папа, мама и Алька присели за обеденным столом, а мы – с бабушкой и дедушкой – на сундуке. Папа сжал голову руками, лицо у него исказилось. Просит Альку: «Прочти ещё раз!» Тот – медленно и чётко – зачитывает газетный текст: сначала – по-немецки, потом – по-русски. И вот ведь какое дело: вроде, я все слова в этом тексте знаю, а смысла их не улавливаю. «Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа…» Как гром среди ясного неба! Пишут там, например, что поскольку в нашей Автономной Республике немцев Поволжья среди её населения много «диверсантов и шпионов», которые якобы хотят фашистам помощь оказать, то всех здешних немцев надо выселить! А их Республику – уничтожить!..

Это как же так?! Это же – полная неправда, ложь! Мы же все – за Советскую власть и против Гитлера!.. Мама говорит: «Марта рассказывала, что на базаре слух ходил, будто сбросили фашисты десант – в западных кантонах, а наши немцы в своих сёлах их укрыли. Но потом выяснилось, что это были красноармейские учения. Наших переодели в германскую форму, а местные немцы их повязали всех, поколотили изрядно и сдали властям…»

Снова – молчание. Словно камень на шею всем повесили. У дедушки веко дёргается. Он же у нас старенький совсем – ему за 80 лет. Наконец, он, прерывая паузу, изрекает – не совсем послушными уже ему губами: «Sei Untertan der Obrigkeit und widersetze dich nicht dem Bsen mit Gewalt!» («Будь послушным начальству и не сопротивляйся злу насилием!»). И снова погружается в полудрёму. Алька говорит, что это – выражение из Библии… А, кроме того, у дедушки с бабушкой есть книга – с готическим шрифтом, напечатанная ещё до 17-го года: сборник религиозных песен, псалмов и молитв. Дедушка регулярно зачитывает отрывки из этой книги: всем нам, по воскресеньям – перед обедом…

Тут в разговор вмешивается бабушка и, поджав губы, произносит: «Donnerwetter! (Проклятие!) Нам этого не пережить! Ещё в ту войну – до 17-го года, при царе – хотели всех немцев из России в Сибирь выселить! Да революция помешала». Но мы все пока молчим – перевариваем страшную новость. Наконец, папа, раздавленный – как и все мы – такой несправедливостью, собрался с мыслями и начал тихо что-то говорить. Мама поплотнее дверь на двор прикрыла и окно зашторила.

По словам папы: «Указ нелогичен – все должны отвечать за всех. Круговая порука – как в древности. Но мы же – самые передовые в мире: по общественному строю. И Республика у нас – самая первая национальная автономия в Советской России. Существует с 1918 года. А что в Указе утверждают? Что у нас полно «шпионов и диверсантов»! Да если бы они и появились вдруг, мы бы их всех сразу же повязали и пересажали. Но нет же вообще ни одного конкретного факта! Так где же логика?!»

На это мама печально замечает: «А много логики в случае с Пактом о ненападении?». Папа раздражённо отмахнулся, вновь впился глазами в газетные строчки – и в недоумении стукнул ребром ладони по столу: «Ну а это что такое?! Если мы все «диверсанты и шпионы» и нас выселяют, то почему же тогда на новых местах нам землю и всякую государственную помощь обещают – за такие-то «чёрные» дела?!» Ещё что-то он там повычитывал, громил в пух и прах. А потом с грустью подвёл итог: «Дрянь наши дела! И положение наше – самое незавидное! Всё это может кончиться полной ассимиляцией русских немцев».