Любопытная Пеладан Жозефен

«Любопытная» Жозефена Пеладана: Femme fatale или «материя для идеальной страсти»?

ФРАНЦУЗСКИЙ писатель-оккультист, идеолог мистического начала в искусстве и основатель Католического Ордена Розы-и-Креста Жозеф(ен) Пеладан (1858–1918) появлялся на публике в тунике венецианского дожа, называл себя Сэром (Волшебником) и неизменно оказывался центральным персонажем собственных «литературных фантазий».

Пеладан родился в Лионе в семье журналиста и стал известен в парижских литературных кругах после выхода в свет своего первого романа «Высший порок» (Le Vice suprme; 1884), – рамки жанра не помешали писателю подвергнуть тщательному анализу дьявольскую природу роковой женщины. Эротико-идеалистическая этопея[1] «Закат латинского мира» (La Dcadence latine, буквально – «Латинский декаданс»; 1884–1905) составила впоследствии 21 роман – в Древней Халдее математическая пропорция выступала одним из принципов эстетики, а протагонисты «Декаданса» носили имена халдейских богов: Самас (Шамаш) – бог Солнца, Син – Луны, Адар (Ану) – Сатурна, Меродак (Мардук) – Юпитера, Нергал – Марса, Иштар – Венеры, Небо (Набу) – Меркурия.

Творчество писателя условно можно разделить на две параллельные серии: написание каждой книги «Декаданса» сопровождалось подготовкой теософского трактата или искусствоведческого эссе. Романы были адресованы широкой публике – «профанам», теоретические и критические сочинения предназначались для интеллектуалов или «посвященных».

Усматривая в науке «преграду, надевающую – вместо того, чтобы сорвать – завесу тьмы на реальность мира»[2], Пеладан призывал к познанию сверхъестественного начала и создал собственный «Амфитеатр мертвых наук» (L’Amphithtre des sciences mortes; 1891–1901) – цикл трактатов об этике («Как стать Волшебником» (Comment on devient Mage; 1891)), эротике («Как стать Волшебницей» (Comment on devient Fee; 1892)), эстетике («Как стать Художником (Comment on devient Artiste; 1894)), политике («Книга скипетра» (Le Livre du sceptre; 1895)), мистике («Католический оккультизм» (L’Occulte catholique; 1898)), метафизике («Трактат об антиномиях» ((Trait des antinomies; 1901)).

Автор цикла критических работ, объединенных под названием «Эстетический декаданс» (La Dcadence esthtique; 1881–1906), Пеладан находил искусство «великим чудом» и «великой тайной», а «начертавшего безупречную линию» художника – посланником небес[3]. Выступая с резкой критикой «охлократического искусства», Пеладан возлагал надежды на «традицию, идеал, иерархию» как три основополагающие ценности французского искусства[4]. Малоизвестен вклад Пеладана в дело охраны исторического и культурного наследия – составление, отдельно для каждого департамента, перечня церквей, подлежащих включению в число исторических памятников[5].

Пеладан вошел в историю и как предводитель художников-символистов, практиковавших «мистическое искусство» и стремившихся раскрыть на холсте идеальное начало мироздания[6]. Более шестидесяти мастеров «живописи души», среди которых были Гюстав Моро и Пьер Пюви де Шаван, выставляли свои работы на Салонах Розы-и-Креста, организованных Пеладаном и проходивших в Париже с 1892 по 1897 год.

Литературное наследие Пеладана насчитывает не менее сотни книг – десятки романов, критические статьи о живописи, трактаты по теократии, христианскому эзотеризму, искусству любви и даже «практическое руководство по самовозвеличиванию». Пеладан был также одним из первых исследователей и переводчиков рукописей Леонардо да Винчи, удостоившись в 1908 году премии Шарля Блана – за «Идеи, теории, предписания, басни и сумасбродства Леонардо да Винчи» (Lonard de Vinci. Textes choisis. Penses, thories, prceptes, fables et facties, traduits dans leur ensemble pour la premire fois d’aprs les manuscrits originaux et mis en ordre mthodique par Pladan; 1907).

Пеладан хорошо известен исследователям европейского эзотеризма, читателям – почти незнаком. Тем не менее, в предисловии к роману «Высший порок» Жюль Барбе д’Оревильи сопоставил «фреску, синтезирующую закат латинского мира», с наследием Бальзака[7]. Жорж Роденбах упоминал об аллегории «зонта в портупее»[8], которую писатель-эксцентрик практиковал преднамеренно, заслоняя перед публикой свои идеи «карнавальной маской». Действительно, открыв «Нью-Йорк Таймс» от 28 июня 1918 года, мы можем прочитать о смерти в Париже «необычного персонажа», посвященного в «тайну оккультного знания» и обладавшего «самой необузданной шевелюрой в Латинском квартале»[9].

Роман «Любопытная» (Curieuse!; 1885) – вторая книга «Декаданса». Интрига – проста. Философ и волшебник Небо пишет карандашный портрет русской принцессы Поль[10] – «материи для идеальной страсти» – и приглашает девушку на прогулки-по-порочному-парижу, призванные «заполнить ее душу бесчисленными извращениями» и «потопить в разочаровании всплески любопытства». Путешествие-инициация начинается в парке-пустыре («зажатый между железными рельсами парк знал, что дни его сочтены – мрачный массив разрезали мосты и тоннели, паровозный дым чернил яркую зелень деревьев»), состоит из «пятнадцати ночей без сна» и завершается оргией-фантасмагорией, инсценированной философом.

Отправной точкой повествования служит миф об андрогине: убежденный в незыблемости абстрактного идеала, Небо предлагает Поль – андрогинной девственнице – платоническую любовь («плод пустит сок в моих ладонях, не коснувшись ее губ»). Философ-неоплатоник выступает «избранным» среди «недостойных», ополчается на нравы «конца века» и социальную жизнь парижан (всему виной оказывается то обстоятельство, что «вино в трактире слаще домашнего», а «для поцелуя желанны живые, мягкие губы»), ведет принцессу в кафе, где стоят «гроб из сосновых досок» и «ящик с мумией», и предлагает задушить Оффенбаха струной виолончели.

Перед глазами философа и принцессы появятся и исчезнут «предусмотрительные Улиссы», проститутки «с преувеличенно сложными прическами», «талантливый автор поэм о насилии», порочная девственница «в ночной сорочке и со спутанными волосами», сутенер, куртизанка, колдунья, грабитель-убийца. Непризнанный поэт лишится чувств «подле листка бумаги, исписанного строками равной длины», священник – прочтет «трехминутную молитву, целиком состоящую из бранных выражений». В эпизоде промелькнет и сам Пеладан – как «бессмертный автор “Форм и идей”[11]», чей костюм окажется «дурно скроен», виски – «тронуты сединой».

Подобно осколкам разбитой принцессой чаши (ритуал розенкрейцеров —?), на гладкой (линейное повествование, всезнающий автор-волшебник) поверхности романа возникают, тем не менее, элементы параллельной интриги[12]. Небо, «избегавший общения с женщинами даже в публичных домах», непричастен к «порочной страсти». При этом он знает о разврате все до мельчайших подробностей – разве «соглядатай не уподобляется участнику»? Небо не тщеславен и уступает место другим, когда «возникают и сталкиваются притязания». Но он желает управлять судьбой принцессы («оглянувшись, она увидит лишь Небо»), Наконец, философ безразличен к альковной любви – и женственности Поль. Тем не менее, он скрывает свое эротическое прошлое (о бывших возлюбленных Небо расскажет в последней части трилогии, когда Поль обнаружит в ящике его стола «засохшие цветы, перчатки, фотоснимки, пачки писем») и испытывает принцессу разлукой (обещанный новый опыт – посвящение в чувственность – состоится лишь «будущей весной»).

Образ Поль написан в станвлении: интрига «Любопытной» не нарушает равновесия между фигурами потенциальной femme fatale («его влекла таившаяся в ней опасность») и терпеливой, преданной, женственной спутницы. Писатель-монархист, считавший революционеров преступниками, восхищается «мятежной, рожденной для непослушания, истинно русской» принцессой. Культивируя в сознании Поль андрогинное начало, Небо называет принцессу мужским вариантом ее имени (Раи!) и женскими версиями имен «гениев» (Горация, Алигьера). Перевоплощение принцессы (в русского графа) позволяет философу экспериментировать с ее идентичностью, балансируя на недвусмысленных гранях (в переодетую Поль время от времени влюбляются женщины). Стремясь же поразить воображение принцессы картинами разврата и злодеяний, Небо (Пеладан) иной раз достигает неожиданного эффекта, возникающего если не в сознании принцессы, то в воображении читателя: в финале одного из пятнадцати эпизодов неторопливое повествование неожиданно ускоряется, творящееся вокруг зло сгущается до гротеска, а добродетельная Поль выхватывает нож и закалывает одного из злодеев. Принцесса, похоже, не верит в свое идеальное предназначение даже тогда, когда рефлексия Небо обрывается на полуслове, а в дверь дома автора стучит судебный исполнитель: Поль желает «быть счастливой» здесь и теперь, «в водовороте жизни». Но опытная куртизанка предупреждает Поль – любовь к «мужчине, одержимому несбыточной мечтой» едва ли принесет счастье («когда женщина бросит к его ногам свою красоту, доброту, молодость, он выпьет все в одно мгновение, словно раскаленная на солнце земля – первую каплю дождя»), Пеладан не скрывал, что его тексты походят на книги «лишь тем, что имеют переплет»[13], и «Любопытная» – задолго до «нового романа» – становится примером смешения жанров. Так, метафизическая рефлексия о происхождении человека, судьбе христианства и месте художника в обществе помещается в контекст оргии в парижском особняке: принц, сожительствующий с проституткой, ностальгирует о былой славе своего титула и пытается выяснить, отчего талантливый портретист Небо прячет ото всех свои рисунки.

Рисунки Небо – поиски формы – выполнены карандашом или куском угля. Атмосфера романа – тьма, со скользящими по ней отсветами и бликами («тусклый свет висевшей над дверью лампы тонким лучом разрезал темную гравюру»), Париж – современный Вавилон, символ «конца века» – предстает средоточием порока, городом-оргией, но также серией внезапных, таинственно-прекрасных, оккультных эскизов:

«Внезапно, словно из-под ладони дискобола-великана, разорвавшего тяжелые облака, в небе засияла полная луна, рассыпав над Парижем серебряный дождь. Выступили контуры куполов, побледнели красные пятна уличных фонарей, рассеялся туман, и в бесконечную даль растянулся чудовищный город, спящий беспокойным сном, тревожимым видениями».

В Париже Пеладана площадь Пигаль – место легкомысленных удовольствий – называлась площадью Мартир, Внешние Бульвары были границей города, а базилика Сакре-Кер – еще только деревянными строительными подмостями на земляном полотне. Но художник (писатель?), «непостоянный в любви и мятежный душой», стремился запечатлеть фрагмент уходящего столетия, придав ему «самую отчетливую форму, самое красноречивое выражение».

Елена Быстрова

Любопытная

Второй роман этопеи «Закат аатинского мира»1

МОЕМУ БРАТУ И УЧИТЕЛЮ, ДОКТОРУ АДРИАНУ ПЕЛАДАНУ МЛАДШЕМУ2,

отравленному 29 сентября 1885 аптекарем Вильмаром Швабе из Лейпцига, отославшему ему, вместо одной тысячной, одну десятую стрихнина – дозу, достаточную, чтобы убить 1 250 человек

Посвящение

ИТАК, изведав грань между добром и злом, ты проник сквозь завесу, отделяющую жизнь от смерти. Сейчас ты на пути к истине, милый брат, дорогой учитель! Лечивший болящих, ты излечился от суеты и обрел вечный покой. Вечный любопытствующий, ты познал мир и отправился познавать вечность.

На этой книге стоит твое имя – доброе имя нашего отца, которое я уберег в наше преступное время. Мой голос не слышен в пустыне – чтобы говорить о добродетели, я принужден надеть маску порока. Философ-контрабандист, я несу между страниц романа частицу поведанной тобой тайны. Я – лишь самая известная из твоих идей.

Страшная смерть избавила тебя от страшной жизни. Среди варваров – своих и чужих, военных и их ружей, буржуа семьдесят второго и их гильотины нет безопасного места для человека думающего, ставшего главным обвиняемым и всеобщим врагом. Забрав тебя в семьдесят первом, воинская повинность настигла меня в восемьдесят пятом. Француз и католик, ты погиб от руки немца-протестанта, я же пишу эти строки, подвергаясь смертельной опасности – в тюрьму меня бросили закон и французская армия. На земле никогда не будет ни свободы, ни справедливости, ни прогресса. Бои за правду непременно будут проиграны. Наш долг, тем не менее, – сражаться без устали, словно не надеясь на победу. Бог обещал нам идеальный мир – вечность исполнит наши желания. Человечеству останется лишь час: молящейся – прочесть молитву, художнику – окончить творение.

Твоя жизнь указала мой долг – я стану преследовать божьих врагов. Повинуясь зову пророков, я пойду по следам твоих ран, по земле поверженной Франции.

Тебя не приняли и осмеяли ученые мужи – я не признаю их сообществ: у закона, у шедевра – один автор. Тебя пытали военные – я не подчинюсь кровавому долгу, оспорю славу оружия, отвергну патриотизм. Тебя обманули и предали монархисты – я посмеюсь над их титулами и властью. Тебя терзали провинциальные буржуа – я расскажу правду об этих лживых глупцах. Я стану прославлять гуманизм и личность.

Я открою для всех книгу Еноха3 и прилюдно прикоснусь губами к туфле папы – единственного земного владыки, которого я признаю.

Дай мне знание, как давал всегда, милый брат, воплощение разума, волшебник, ставший святым. Когда я стану просить тех, кто любит меня, помолиться о спасении ждущих Суда, пусть мои книги станут книгами милосердия. Пусть несколько написанных мной страниц прочтут твои новые братья – ангелы.

Жозефен Пеладан

Париж, тюрьма Белmшас

15 ноября XIV года

ВОЕННОГО ТЕРРОРА

Пролог

I. Платонический флирт

– ВЫ СЛИШКОМ пристально смотрите на меня, мсье.

– Я недостаточно учтив?

– Вы чересчур учтивы, говорю же вам!

– Подобно солнцу, вы притягиваете взгляд.

– Солнце ослепляет того, кто поднимет на него глаза.

– Мой восторженный взор ослепил бы и вас, если бы вы могли читать мои мысли… Я думаю, что вы…

– Я?..

– Андрогин4!

– Андрогин – это вы, мсье!

Резко отвернувшись, она стала наливать чай. Необычный поклонник вернулся в кресло и вновь стал разглядывать собеседницу.

Он и в самом деле смотрел на нее слишком внимательно – неподвижным, не моргающим взглядом старых портретов, проникающим в самые сокровенные уголки души. Это не был обволакивающий, искоса смотрящий взгляд священника, ни трепещущий взор художника, стремящегося впитать и в подробностях запомнить красоту, ни восторженно-безумный взгляд любовника, ни исполненный желания взор поклонника, ни мельком брошенный взгляд любопытного, ни приводящий в оцепенение взор покорителя – Моисея, Наполеона, Аттилы. Расширенные движением мысли зрачки были подобны глазам Эдипа, стремящегося разгадать тайну Сфинкса5. Его взгляд был сосредоточен, преисполнен усилия, словно перед ним задрожал мираж истины. Увидев принцессу, Небо будто отведал любовного напитка – он стал невидим, словно надел волшебный перстень. Он укрылся в дверном проеме и погрузился в мысли о девушке, уподобившись художнику, поглощенному созерцанием «Тайной Вечери» на стене монастыря Санта-Мария-делле-Грацие6. Небо смотрел на принцессу, позабыв обо всем. Забеспокоившись вдруг о том, чтобы его поведение не показалось непристойным, он задумался о силе ее очарования.

Когдаона вернулась к столу, на котором стоял самовар, он выпрямился во весь рост – он наверняка был очарован, при этом, он очаровывал сам. Медленно, будто во сне, он подошел и встал рядом, не произнося ни слова.

Поглощенная занятием Гебы7, принцесса ощутила его присутствие, не успев увидеть. Она нахмурилась, на лбу появились складки досады; подвинув вдруг неловкими движениями чашки, она окликнула его. Их взгляды встретились, и она увидела сильное волнение, передававшееся ей.

Принцесса тотчас поняла, почему вот уже целый час ощущает какую-то неловкость, раздражение, желание обернуться, словно кто-то идет за ней следом, то дотрагиваясь до платья, то прикасаясь к плечу. Это невидимое внимание мужчины, чьего имени она не знала, и чьи черты едва заметила при официальном знакомстве, приводило ее в еще большее негодование. Подобно оскорбленной Семирамиде, она бросила на наглеца один из тех придуманных Бальзаком испепеляющих взглядов, которые «окинув мужчину с головы до ног, низвергают его до дна и превращают в ничтожество». Однако смельчак принадлежал к числу тех, чей ум превосходит самолюбивый нрав Растиньяков8. Он отвечал ей с прежней улыбкой и странным спокойствием, и она растерялась, словно королева, чей жезл, в самую минуту приказания, раскололся на части.

Женская интуиция подобна вспышке молнии: с быстротой электрического разряда она пронизывает размытые контуры женской души, открывая перед ней истину, для доказательства которой мужской проницательности требуется время. Наделенный рассудком мужчина предугадывает, женщина – интуитивно ощущает с животной точностью и, обладая большей чувствительностью, внезапнее осознает силу влечения.

Волна чувств всколыхнула сердце принцессы – она была возмущена, польщена, заинтригована. К слову, которое она ему вернула, не поняв смысла, словно приклеился раздражавший ее знак вопроса. Зал тем временем опустел, и она осталась наедине с мужчиной, не дрогнувшим перед ее гневом. Между ними, казалось, возникло нечто особенное – не любовь, но чувство, которого она пытливо желала и страшилась одновременно.

Вечер был окутан очарованием русских парижских салонов, где все – от изысканной атмосферы до женской красоты – наполняет французский стиль сладким ароматом экзотики. Пол и потолок широкого, как галерея музея, зала были отделаны многоцветной тканью, стены – обтянуты кожей, тронутой позолотой. Картины современных художников в не сочетавшихся друг с другом локальных тонах чередовались, словно метопы с триглифами, с развешанными на стенах черкесскими ружьями, украшенными золотыми и серебряными узорами.

Предметы обстановки подтрунивали друг над другом: рядом с тяжелым сервантом изогнулся хрупкий столик для писания писем, византийские покрывала тонули в глубоком кресле, полосы гладкого паркета зигзагами прорисовывали табуреты в стиле ампир. Непоследовательное нагромождение старых предметов, которое ныне можно видеть всюду, осложнялось в особняке княгини Вологда своеобразием азиатской России. Зал оканчивался эстрадой, поднятой на пять ступеней и залитой светом из широкого сводчатого окна, выходившего в парк Монсо9. На этом возвышении принцесса расположила мольберт, папки с рисунками и книги, разбросанные с мальчишеской неаккуратностью. На противоположном конце зала, у монументального камина, зябко кутаясь в меха, не умолкала, с живостью и остроумием светской дамы ушедшего века, старая княгиня с густо запудренными седыми волосами:

– Моя племянница – истинная русская! Я хочу сказать, что Москва должна всерьез обеспокоиться, как бы она не задумала взорвать Кремль! Я могу понять мужчин, которые мечтают на ней жениться, но, как и граф Ростопчин10, не стану рекомендовать ни повара, ни невесту, а эту – в особенности.

В ответ на протесты графа Норудина, блестящего посольского советника, она добавила:

– О, я не менее вас очарована ею! Но моя племянница – необузданна, неудержима, неукротима, никаких слов с приставкой «не» не будет достаточно, чтобы описать ее мятежную натуру, воспитанную для неповиновения. Принцесса Рязань никогда не уронит своей гордости; остальное – в руках Бога, дьявола или ее собственных фантазий.

– Пожалуй, после исчезновения д’Эсте11 она станет самой эротичной парижанкой. Ее очарования следует страшиться.

Эти слова Антара, мучимого непреодолимым желанием рассказать о своем наваждении, вывели Небо из его мечтаний.

– Я восхищен таинственной силой вожделения, приведшей меня сюда, – продолжал скульптор. – Я стал приходить к старой вдове, чтобы хоть мельком видеть племянницу. Увы, мне не сбросить с плеч туники кентаврессы! Меня влечет андрогинная красота, как героя греческой трагедии – его участь. Но и ваш взгляд – не взгляд вежливости, вы не сводите глаз с этой девушки.

Приятная и едва ощутимая истома наполняла беседы хорошо знакомых людей, создавая атмосферу доброжелательности и умиротворения.

Принцесса угощала всех чаем с непринужденностью юного пажа, переодетого девушкой.

Ее тело было гибким, движения – уверенными и внезапными, но слаженными. Сложением она походила на моделей Мантеньи12, стройность не портила красоту ее плоти. Ослепительно-белая кожа была такой тонкой, что проявлявшиеся при малейшем волнении вены проступали сквозь молочную гладь бледнолазоревой сеткой – эти рассыпавшиеся бело-голубые нити значили, что она краснеет. Для ее высокого роста лицо казалось миниатюрным, как у статуй Микеланджело: черты осложнялись неожиданными гранями, напоминая лица на портретах да Винчи. Ее волевой профиль, напоминавший профиль юного Салаино13, мог бы изобразить Пасторино ди Сиенна14. Глаза сверкали как изумруды, усыпанные золотыми блестками. Веки бросали тень густых ресниц, затушевывая взгляд волнующим полусветом. Нос был безупречной формы, но чуть широкие ноздри беспокойно поднимались, безошибочно указывая на чувственность. Лоб, недостаточно высокий, чтобы красиво выглядеть открытым, замыкал игру света. Чуть круглый в покое рот в улыбке обозначал изгибы изысканного соблазна.

На ней было черное бархатное платье, с неглубоким вырезом и без рукавов – ни цветов, ни украшений. Высокая пройма обнажала великолепные руки. Собранные в простой узел и поднятые на макушке волосы походили на золотой нимб. Изо всех хвалебных речей лишь мадригал Гете подходил идеально: «Вы – женщина, но способны вскружить им головы».

Прохаживаясь по залу, принцесса незаметно изучала отражавшееся в зеркалах лицо Небо и находила в его чертах некоторое сходство с собственными.

В отличие от характерной внешности, навязчивой для глаз и исполненной безудержного высокомерия, его красота была поблекшей. «Когда-то он был красив», подумала она, и это восхищение чем-то безвозвратно ушедшим из облика еще молодого мужчины объясняло былое очарование его лица.

Жизнь отесала и стерла его черты, сделав их изысканными и печальными. Коротко состриженные русые волосы, должно быть, когда-то были белокурыми. Бледность и потухший, но по-прежнему волевой взгляд; губы, мягкие от страстных поцелуев и гримас бессилия; осанка – все, даже манера держаться, указывало на усталость. Под фраком угадывались контуры тела – безукоризненные в юности, теперь они почти шокировали женственностью изгибов. Форма носа, линия лба, изломы скул отражали животворящее влияние солнца и неземных существ, заключающих в своей двойственной природе четыре части божественного и одну – земного.

Принцесса смеялась, вокруг нее собрались поклонники. Казалось, она от чего-то отказывается. Небо увидел, как она подняла тяжелый стул, взяв его за спинку – двуглавая мышца выступила под гладкой кожей, очертив плечо. Непривлекательное у мужеподобной циркачки или крестьянки, это напряжение плоти было необычным для тонкой женской руки. Такая демонстрация силы словно раздевала принцессу перед глазами Небо, обнажая упругую подколенную впадину, тугую плоть лодыжки, указывавшие на силу в сочетании с изяществом. За взглядом скульптора последовал взгляд психолога – осознание, при виде напряженной мышцы, столь же внезапной силы чувств заставило его вздрогнуть. Он представил себе,как в минуту альковной страсти русская принцесса доводит до изнеможения своего покорителя. Ее привлекала в нем тайна – его влекла таившаяся в ней опасность. Они то сближались, то избегали друг друга – он страшился ее красоты, она опасалась его слов, и в их сердцах не было любовного волнения. «Андрогин! – Андрогин – это вы, мьсе!». Они судили друг о друге по единственному слову – принцесса мучительно не понимала его и сердилась.

Княгиня заметила дурное настроение племянницы:

– Некто или нечто беспокоит вас, Поль?

– Слово, которым назвал меня мсье…

Не зная имени, она показала рукой в его сторону.

– Вам не дозволено, мадемуазель, забывать имена моих гостей… до тех пор, пока они не покинули дом. Каким же дурным словом, мсье Небо, вы обидели мою чувствительную племянницу?

– Изысканным словом из кельто-пеласгической загадки – похвалой художника. Красота принцессы состоит из двух равных частей – грациозности девушки и очарования юноши, стало быть, ее душа также заключает эту двойственность. Я приветствовал гармонию ее природы, обладающей очарованием мужского и женского начал, и заметил тем самым, сколь тщетны любые ухаживания – самодостаточным андрогинам чужда любовь.

– Вы, должно быть, необычайно интересный собеседник, мсье Небо, – сказала княгиня, удивившись его интеллектуальному превосходству

– Ваша обидчивая племянница думает иначе. Посчитав себя оскорбленной моим хвалебным сравнением, она не угостила меня чаем.

– Неужели? – рассмеялась герцогиня. – Тогда суд отказывает истице в удовлетворении ее требований и велит ее напоить мсье Небо чаем.

Поль с обиженным видом направилась к столу, где стоял самовар; Небо последовал за ней.

– Вы наябедничали тете, словно маленькая девочка.

– Я хотела посмотреть, как вы станете оправдываться. Весьма непорядочно – обращаться к девушке со словами, которых она не понимает. Герцог Шуази сказал однажды в мой адрес дурное слово, значение которого я узнала лишь много погодя.

– Стало быть, женская справедливость предписывает умным людям расплачиваться за проступки глупцов? Я встречал этого герцога – он глуп, как принц.

– Я – принцесса, мсье Небо.

– Если бы вы были только принцессой!

– Я была бы еще и принцессой!

– Вы были бы никем. Быть принцессой – значит держать палача на клочке земли. А есть ли в Рязани виселица, на которой, чтобы вам угодить, раскачивается тело врага? Нет. Стало быть, не имея земли, вы – принцесса красоты, вы можете стать принцессой добродетели или даже порока, но титул без власти смешон! Сумасшедший, сбежавший из Бисетра15 и назвавшийся греческим правителем, не будет выглядеть нелепее Нимского герцога – разбив уличный фонарь, и тот, и другой окажутся за решеткой.

– Стало быть, вы – нигилист, поборник равенства?

– Я – сторонник неограниченного неравенства, но верю лишь в индивидуальные заслуги. Титулованные аристократы, когда-то совершавшие Крестовые походы, ныне занялись ростовщичеством; вельможи-католики увлечены поиском не Святого Грааля, но золотых монет в навозе конюшен. И это не мешает им продолжать величать себя вельможами-католиками и титулованными аристократами. Называть мошенника верноподданным, что за абсурд! Слава предку, бывшему героем, но позор потомку, ставшему алчным глупцом! Неужели следует прославлять интеллект двадцати поколений идиотов лишь оттого, что прапрадед был умен! Подобно тому, как в религиозном ордене надо всем главенствует солидарность, личность должна стоять выше всего в светском обществе, а титулу положено умереть вместе с тем, кто его заслужил. По-вашему, любой из племянников Бальзака вправе присвоить себе авторство «Человеческой комедии»16 – титул, который стоит короны Карла Великого?

– А что же порода, мсье Небо?

Он снял перчатку:

– Сравните вашу руку принцессы с рукой простого человека.

Без перчатки кисть его руки казалась неестественно длинной; запястье было узким, ногти – выпуклыми, пальцы – столь тонкими, что показались бы ненастоящими даже на руках флорентийской мадонны. Смутившись, Поль постаралась переменить тему разговора.

– Даже монахиней я бы предпочла называться принцессой, само слово возвышает нас во многих отношениях.

– Я с вами согласен! Разумеется, я не стану отрицать очарования слов – символических звуков и букв. Принцесса – это слово означает красоту и власть, являя взору почести, эскорт из пажей и великолепно одетую девушку, на лице которой – высокомерие и скука. Но это лишь литературный образ – сегодня прекрасных дам можно встретить лишь на полотнах художников и страницах романов.

– Вы забыли выпить свой чай.

К ним подошел виконт д’Астиош.

– Принцесса, не сыграете ли вы со мной в маленькие бумажки?

Ничего не ответив, Поль оставила гостей. Прошла минута.

– Мадам, не окажите ли вы мне любезность, позволив нарисовать портрет принцессы Рязань и подарить его вам? – обратился Небо к княгине.

– Я была бы рада, если бы принцесса сама этого захотела, мсье, но сложившиеся между вами отношения… Более того, на вас обидятся мои гости, которых вы лишите удовольствия общаться с моей племянницей: они приходят в мой дом для того, чтобы ее повидать.

– Я согласна, – сказала появившаяся вдруг Поль. – При условии, что мсье Небо закончит рисунок до того, как пробьет полночь.

Небо сдержанно поклонился:

– Принесите две лампы и поставьте на этот стол – он послужит преградой между рисовальщиком и моделью. Никто не должен приближаться к эстраде.

Антар лихорадочно теребил свою шляпу.

Принцесса, внезапно превратившись в озорного мальчишку, побежала устанавливать лампы, с шумом перевернула стол и, спустившись с эстрады, с церемониальной грациозностью подала Небо карандаш для рисования.

Тот взял карандаш и, театральным жестом бросив шляпу через плечо, дал клятву матадора, превратив это пугающее заклинание в поэтичную насмешку.

– Клянусь в присутствие ваших подданных завершить портрет принцессы Рязань до полуночи, вложив в него все свое мастерство!

Восхищенная Поль захлопала в ладоши.

– Садитесь, держитесь прямо, руки сложите под подбородком, смотрите на меня… Прекрасно.

– Отчего прямо?

– Чтобы нам было удобнее общаться!

– Для чего же нам общаться?

– Чтобы лучше узнать друг друга!

– Лучше узнать друг друга?

– Разве оказался бы в моей руке этот карандаш, не будь он волшебной палочкой? Благодаря ему вы – во власти моих слов. Подумайте только, какие немыслимые усилия нужно приложить, чтобы добиться двухчасового свидания с вами! Ухаживать за вами, писать письма, говорить слова любви и прочий вздор! Предположим, вы согласились бы на встречу. Где? В фиакре, в меблированной комнате, волнуясь о том, как выйти из дому, как вернуться, опасаясь всего на свете, в самой уродливой обстановке и, наконец, при самых ужасных подозрениях! Здесь же все окружение – на нашей стороне. Рискуя лишь мыслями, мы – в идеальном положении. Признайтесь, Поль: если бы в девять вечера вам сказали: «Через час вы согласитесь на двухчасовое свидание с незнакомцем», вы возмутились бы, посчитав это решительно невозможным! Тем временем…

– Неужели вы заключили пари? Поспорили с Антаром, что добьетесь со мной свидания?

Поль привстала с места, но успокоилась, увидев выражение его глаз.

– Гнев делает вас божественно красивой, но неужели вы не видите, сколь велико мое уважение к вам?

– Вначале вы уверяли меня в своем восхищении. Теперь вы говорите об уважении.

– Я уважаю идеальное начало и вашу невинность17, целомудренная принцесса!

– Вы приготовили красивое признание в любви. Несмотря на оригинальную форму, ваши слова повторяют тирады юнцов, которым глоток крепкого напитка добавил отваги.

– Маленькой девочкой вы наверняка разгадывали загадки. Вы часто находили правильный ответ?

– Всегда! Что вы хотите сказать?

– Дети сказали бы «холодно».

– Разве вы не устроили свидание, чтобы признаться мне в любви?

– В любви? Нет. Я хотел признаться вам в родстве наших душ.

Принцесса была восхитительна в своем иумлении.

– Поднимите немного подбородок… Прекрасно! Стало быть, вы подумали, что я стану флиртовать за мольбертом, обманом приглашая вас к порочной страсти? И вместе с тем, принцесса, едва ли хоть один мужчина был вам ближе, чем я в этот вечер. Если бы мне вздумалось поцеловать вас, взбунтовалась бы ваша гордость, но вы не ощутили бы ни неприязни, ни разочарования. Прикосновения моих рук и губ не вызвали бы влечения, но и не отвратили бы вас. Я скажу больше: лишь я один смог бы доставить вам иллюзию наслаждения. Я хочу, чтобы вы отдали мне драгоценный ключ, отворяющий двери к вашему сердцу. То краткое мгновение, которое мы проведем наедине, считайте меня своим старшим братом, который странствовал по далеким краям и вскоре вновь отправится в путь. Рисуя ваши черты, он стремится запечатлеть их в своей душе и поведать вам часть великой загадки, которую Бог позволил ему узнать. Вы читали «Серафиту»? Представьте: я – Серафитус, вы —

Минна, наши стопы касаются гладкого холода горы Фальберг…18

– Я хотела бы прежде услышать признание в родстве душ, – перебила Поль.

– Слушайте внимательно. Давным-давно существовало три начала. Мужское начало произошло от Солнца, женское было рождено от Земли, Андрогинное начало было создано Луной и заключало в себе первое и второе. Однажды гармоничные андрогины стали представлять опасность – будучи равнодушными к любви, занимавшей жизнь мужчин и женщин, они пожелали развлечься и попытались взобраться на небо, чтобы свергнуть бессмертных богов. «Разделите их надвое!» приказал Зевс, и всякий андрогин оказался разделенным на мужчину и женщину. С тех пор каждый устремился вслед за второй половиной, тоска же по ней воплотилась в альковной любви – попытке на мгновение, слившись воедино, вернуться к первоначальному состоянию. Но тогда как тела превратились в мужчин и женщин, души остались андрогинными. Таковыми были гении – Платон, Святой Иоанн, Леонардо, Шекспир, Бальзак, Юдифь, Жанна Д’Арк. Их талант или подвиги обладали силой и красотой в равной пропорции. Гении и герои всегда андрогинны, обладая сердцем женщины и разумом мужчины. Не все андрогины непременно совершают великие деяния или создают прекрасное. Они, тем не менее, неспособны к низким страстям и равнодушны к заурядным радостям. Подобно вдохновителю Прометею, они несут в себе огонь великих замыслов – встретившись, они тотчас узнают друг друга.

– Каким же образом? – спросила Поль.

– Их встреча есть встреча душ, при которой плоть умолкает. Когда внезапно стихает влечение, они вновь становятся примитивными андрогинами, чьи тела не стремились друг к другу. Несколько часов назад, не будучи знакомыми, вы и я не желали, но искали друг друга.

Принцесса слушала с невыразимым удивлением – от чрезмерного внимания ее глаза покраснели. Небо заговорил вновь – его тон становился все серьезнее:

– Мы, андрогины, приходим в этот мир с обремененным разумом. Природа требует, чтобы в определенном возрасте мы дали жизнь, но мы неспособны сделать это вульгарно. Увидев мою радость, восторг, возрождение разума при встрече с вами, вы можете судить о том, сколь часто претило мне уродливое! Я уходил, отвратившись, не дав жизнь. Я продолжал мучительно нести в себе плод, которым не смог разрешиться. Я торопливо и беспокойно стремился к прекрасному. Встретив вас, я тотчас обрел то, что искал – создав свой лучший рисунок, я воплотил сокровенную мечту. Вообразите на мгновение, что нас связывает высокое чувство, что я веду вас по пути к высшему состоянию так же, как вы меня. Предположите, что я вдохновляю вас столь же сильно, сколь вы меня. Мы можем повторить платоновское кредо: «Вместе или порознь, мы будем помнить о том, что вдвоем создали это творение любви. Эта связь отлична от той, что роднит родителей и детей, но столь же тесна! Нас объединяет нерушимая любовь, рожденная для прекрасных чувств и бессмертных идей».

Карандаш сломался в дрожащих пальцах Небо. Сухой звук заставил Поль вздрогнуть, словно пробудив ото сна. Ее лицо зарделось, мочки ушей порозовели, от напряженной сосредоточенности сквозь кожу лба проступили вены – она старалась понять эти необычайные идеи. Откровения платонизма наполняли ее религиозным чувством. Поль гордилась тем, что к ней были обращены трансцендентальные речи, но едва ли была к ним готова.

Продолжая рисовать, Небо заговорил вновь:

– Если бы вы знали, сколь прекрасен идеал, воплотившийся в вашей красоте… Не опускайте ресниц, это меняет выражение глаз… Считайте меня единомышленником, которому вы можете рассказать обо всем – я готов предпринять столь многое… Я читаю в ваших глазах недоумение: «Что ему нужно от меня?» Я отвечу вам – последний штрих в моем рисунке станет соглашением между нами.

– Соглашением?

– Как брат и сестра, мы должны защитить друг друга от животного начала, притаившегося внутри нас, и глупости, нас окружающей. Я знаю, я чувствую, как тесное платье благопристойности рвется на вашем теле повсюду – страсть к приключениям, жажда неизведанного, желание запретного стремятся из глубин вашего существа. Стало быть, чья-то рука должна остановить вас у края обрыва и увести в безопасное место, не позволив запачкаться.

– Вы предлагаете мне платоническую любовь? – отважилась принцесса.

– Истинную любовь – она позволит двум сердцам дать жизнь в идеальном единении, вне альковной страсти.

– Между вашими словами и моими понятиями лежит пропасть.

– Ее заполнят размышления – мои слова останутся в вашей памяти, Поль.

Услышав свое имя, Поль вздрогнула.

– Оставим геральдику глупцам: для меня вы – Поль, наследница мегарийки Диотимы19. Зовите меня Сократом и станьте моим Алкивиадом20 – я научу вас вольнодумству.

Эту необычную беседу то и дело прерывали паузы. Художник спешил, бросая на свою модель быстрые взгляды.

– Ваши речи удивительны, но я не представляю себе их воплощения. Даже если бы я согласилась с вашими словами о родстве наших душ, вы не сможете приходить и писать мой портрет бесконечно. Ребяческую идею переписки, даже платонической, я не допускаю ни на минуту. Жаль, что вы не состоите в числе тетиных знакомых.

– Я принадлежу к людям, с которыми возможно встречаться лишь тайно. Когда в вашей жизни наступит время любопытства, час Евы, вы придете ко мне и скажете: «Небо, я чувствую, как становлюсь Пандорой, откройте же ящик, но не прищемите кончики моих пальцев!». Я его открою – ни один из ваших молочно-розовых ноготков не потускнеет.

– Вы уверены, мсье Небо, что в мыслях брата не окажется кровосмесительных фантазий?

– Никогда. В качестве любовницы принцесса Рязань меня не интересует. В постели, одержимая животной страстью, женщина превращается…

– Мсье!

– Доложите об этом тете. Но прежде послушайте одну историю. Давным-давно, в античные времена жила девушка, служившая моделью художникам. Она была столь красива, что другой такой модели нельзя было найти. Однажды она забеременела, и опечаленные художники позвали врача, который избавил ее от нежеланного плода. Это преступление позволило художникам и дальше создавать шедевры. Андрогинная девушка не должна давать жизнь физически, она может зачать лишь в душе. В день, когда вы забеременеете, оказавшись во власти животного начала, забыв о своем предназначении в объятиях Ловеласа21, не зная о разочаровании, на которое он обречет вас, когда вы обовьете руками шею гнусного Фавна, я нанесу удар в самое ваше лоно. Оно откроется, явив посвященным целомудренный тайник андрогинного начала. Я стану врачом, который исторгнет из вас вожделение, лишит альковную страсть поэзии и смоет пятна низких желаний. Когда ваш разум, вслед за моим, возобладает над телом, я возьму вас за руку. Вместе мы отправимся на поиски истины!

Пробила полночь, и гости устремились к эстраде.

– Подождите! – решительным жестом приказала Поль. – Чего же вы хотите от меня, мсье Небо?

– Я хочу, чтобы вы не наделали глупостей и всегда оставались восхитительной.

– Вы не спрашиваете, согласна ли я.

– Девушку следует спрашивать лишь о том, что она знает. Вы еще не знаете.

Он встал и протянл ей рисунок.

– О! – воскликнула Поль. – Вы идеализировали меня.

Она побежала через весь зал, по-мальчишески перепрыгивая через ступеньки.

– Взгляните! – она протянула рисунок тете. Княгиня надела пенсне – вслед за ней, на мгновение забыв о рисовальщике, гости вытянули головы, чтобы посмотреть на портрет.

– Мсье Небо, это настоящее перевоплощение! – сказала княгиня, не отрывая глаз от рисунка.

Обращаясь к племяннице, она добавила:

– Позировать для такого рисунка – все равно, что стать бессмертной, моя милая. Но где же вы, мсье Небо?

– Он ушел, – сказал Антар.

Княгиня покачала головой.

– Талантливый рисовальщик может позволить себе нарушить правила. Я готова разрешить каждому преподнести шедевр вместо прощального поклона.

– Княгиня, этот рисунок уникален! – воскликнул Антар, запинаясь от волнения. – Сам Леонардо не создал бы… Я пошел бы на воровство, чтобы обладать им! Принцесса, я готов изваять вашу статую – отдайте мне рисунок!

Поль выхватила рисунок у него из рук.

– Скорее я отдамся сама! – воскликнула она.

За этими словами последовала тишина – княгиня не верила своим ушам, а собравшиеся переглянулись, поразившись столь сильному волнению принцессы. Лишь благодаря своей красоте Поль не оказалась в смешном положении. Едва она ушла, унеся с собой рисунок, гости торопливо стали прощаться.

Их светские умы отказывались функционировать в атмосфере, наполнившейся метафизической рефлексией. Пустоголовые материалисты чувствовали, что кто-то словно выставляет их за двери. Дух Платона, вызванный Небо, действительно выгонял их на улицу.

II. Небо

– ЭТО необычный человек, но кто он? Мы никогда этого не узнаем. Однажды, случайно встретившись с ним в довольно позднее время, я спросил его «Кто вы?». «Вы столь уверены в моей добродетели, что решились задать мне такой вопрос?» ответил он с боддеровской улыбкой на лице22. Художник? Никто не видел его картин. Модели говорят, что он – сумасшедший: то он велит им одеться, едва увидев обнаженными, то подолгу смотрит на их тела, не прикасаясь к холсту… Небо часто выходит в свет, объясняя это так: «До тех пор, пока я остаюсь у себя, мне никто не нужен, и люди докучают мне. Когда я теряю к себе интерес, я иду в свет и становлюсь общительным». Ходили слухи, что он прячет у себя темнокожую подружку Жерара де Нерваля23, водит дружбу с блестящими умами вроде Берюгье и, словно Элифас Леви24, – в вечных поисках философского камня. О нем столько всего говорили, что теперь уж нечего добавить. Едва ли найдется дипломат, под чьим одеянием скрыто столько тайн.

Это было все, что смог ответить Антар на расспросы принцессы, и едва ли кому-либо было известно больше. Даже консьерж ничего не мог сообщить. Небо жил один в небольшой гостинице на улице Гальвани, между площадью Перейре и крепостной стеной. Его слуга был стар и молчалив, поэтому никогда не разговаривал с торговцами. Один лишь почтальон смог помочь расследованию, сообщив две интересные подробности. Небо получал письма, написанные всегда одинаковым – мужским – почерком. Из периодических изданий ему приходили два – библиотечный бюллетень и судебный вестник. Стало быть, у него был лишь один близкий друг и два увлечения – новые книги и недавно совершенные преступления. Кроме этих сведений, слишком разных, чтобы складываться в цельную картину, жизнь Небо характеризовала одна черта – одиночество. Праведник, поглощенный мыслями о Творце; гений, влюбленный в свои творения; крестьянин, порабощенный природой и уподобившийся животному; сумасшедший, одержимый навязчивой идеей – не единственные изгои этого мира. Под действием закона сходства и борьбы противоположностей никто не чувствует себя столь отрезанным от окружающего мира, как житель современных Вавилона или Лондона. Любой из обитателей городских квартир может оказаться отшельником.

Металл ценен своей плотностью, душа человека – благородством, закрытым для светской суеты. Вдыхая дурман декаданса в компании самых развратных парижан на протяжении всей молодости, Небо сохранил твердость кристалла, которую ничто не могло разрушить. Он был хладнокровен и непоколебим, и эта стойкость в водовороте столичной жизни объяснялась некой необычной силой. С равнодушием буддистского монаха, вынужденного жить в европейском демократическом обществе, носить фрак и тонко разбираться в современной жизни, он прятал свое презрение к эпохе под маской вежливого интереса. Встретив его в одном из лондонских салонов, недалекие умы были бы восхищены тем, с каким безупречным вкусом одет этот привлекательный щеголь.

Внешне похожий на красавца Браммела25, он использовал имидж денди, чтобы оставаться в стороне, не привлекать внимания, затеряться среди светских статистов, скрывая свое превосходство подобно филантропу, снимающего золотые часы перед тем, как отправиться проведать бедняков. Он владел искусством жить в мире с людьми, уступая им место всюду, где возникают и сталкиваются притязания. Он избегал производить на других впечатление и еще менее стремился удивлять, сам удивляясь тому, что иногда этого подсознательно требовало тщеславие. Благодаря великодушию, заменявшему ему тщеславие, этот замкнутый молодой мужчина, которого никогда не видели ни веселым, ни грустным, ни захмелевшим, который никогда не произносил ни слова своих мыслей, был вхож во все дома. Его охотно приглашали – его манера носить фрак сочеталась с салонной модой. Повсюду его встречали со спокойным радушием и ценили, как ценят в театре статиста, играющего на сцене роль настоящего актера.

Это был художник, чьих полотен никто не видел, и богач, о состоянии которого никто не знал. Он волновал женщин истинно женским искусством ускользать от них. Он никогда не отказывался от приглашения на поздний ужин, где ел и пил за общим столом, с видимым интересом слушая собеседников. Он способствовал всеобщему веселью, никогда в нем не участвуя.

«Улыбнитесь же, мсье! сказала ему однажды одна актриса. Ваша улыбка вскружила бы головы стольким женщинам!» Когда оргия становилась фаллической, Небо удобно устраивался в кресле: казалось, он испытывает особое удовольствие, сохраняя трезвость и ясность ума среди опьяневших и оскотинившихся сотрапезников. Однажды во время позднего ужина, который граф де Нонанкур давал в честь предстоящей женитьбы, гости зашли далее обычного. Заглянув в восемь утра в Английское кафе, герцог де Нуармутье увидел, как собравшиеся предаются непристойным утехам прямо на полу, в то время как Небо, при безупречно повязанном галстуке, задумчиво курит в своем кресле. Он не изменял своему поведению, избегая общения с женщинами даже в публичных домах, которые посещал в компании любителей плотских удовольствий. Однажды он до боли сжал запястье одной распутной женщины, попытавшейся развратить его поцелуем. Повстречав его в церкви, женщины говорили о его благочестии, мужчины, разделив с ним застолье, – о его веселом нраве. Он пользовался уважением и тех, и других.

Чуть более долгий взгляд прочитал бы в его глазах грусть – в ней не было и призрачной тени надежды.

Небо был слишком горд, чтобы считать себя неудачником, и слишком сдержан, чтобы бороться. Он не выглядел пресыщенным. Воображение принцессы окружило его ореолом таинственности – самым редким очарованием в эпоху обыденности.

III. Зашифрованное письмо

. . . придуманный мною план.

. . узнать людей, изучив их досконально. . . . . . . .

. . . . . выяснить, о чем они говорят между собой и чем занимаются поздним вечером, покинув светские гостиные и театральные ложи. . .

что они делают. . . . . все тайные и порочные стороны. . .

. . . . . я провела целый год, наблюдая и подслушивая, сама оставаясь невидимой. . . . .

выхватывая в день по часу из их разговоров. . . . . . . . .

. . . . . . любовник. .

. в какой манере он хвастался своими победами перед опьяневшими и развращенными друзьями, в самом разгаре оргии. . . . . . .

. . . узнать человека как можно лучше, подвергнув тщательному изучению каждый уасток его тела, все приближая безжалостный скальпель к живой и трепещущий плоти. Для этого необходимо было встретиться с ним с глазу на глаз, застать его раздетым в спальне, следовать за ним, когда он отправится по питейным заведениям и прочим местам. . . . . .

. . . . . . . .

добродетель влечет порок. . . .

. то, что позорит женщину, мужчину приводит в восхищение. . . .

. . . . . . молодой мужчина, который волен делать, что хочет,

. . который выходит из дому утром и возвращается утром следующего дня. . . у которого достаточно денег, чтобы тратить их, как ему заблагорассудится.

. . . . . . . . . он готов рассказать о своих занятиях в мельчайших подробностях.

Небо улыбнулся, небрежно роняя на стол страницы «Мадемуазель де Мопен»26: строки, подлежавшие чтению, были зачеркнуты. Он был восхищен этой хитроумной выдумкой, позволившей сообщить столько непристойностей, не написав письма. Он взял со стола конверт, в котором оказалось еще одно письмо: на нем стояли реквизиты портного. Небо вновь улыбнулся и, склонившись над столом, написал решительной рукой:

Госпожа принцесса,

Платье, которое мне выпала честь шить для Вас, по форме напоминает рисунки к поэмам Данте.

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

«…Ловил старик на одну удочку и первое время не обращал на меня внимания.Я же ловил на три удочки, и...
«…Холодный снег и черные оконные стекла с отражением свечи. Должно быть, эту свечу было видно с океа...
«…Мы оцепенели. Птица вытащила из воды маленькую голову величиною с яйцо, заросшую курчавым пухом. К...
«…– Ну, х-хорошо, ну, л-л-л… это… ладно, – кричал отец, – если он не хочет прийти, то х-хоть скажи: ...
«…Кузьмин взглянул на нее. Из-под платка смотрели на него тревожные, строгие глаза. Неужели вот сейч...
«…Кто-то когда-то сказал Генке, что он самобытный композитор. Генка уверовал в это, и когда его песн...