Дубровский: по мотивам фильма «Дубровский» Пушкин Александр

Те переглянулись. Никто не решался заговорить первым.

– Ну? – рявкнул Троекуров.

Все трое вздрогнули, а один чуть не выпустил штаны.

– Сказал, – заговорил тот, что был выше всех, и сглотнул. – Сказал, барину своему передайте: в следующий раз и его выпорю. Штаны спущу и по голой жопе. Как вас.

Его товарищ, стоявший справа, тут же громко заржал.

– Что-о? – взревел Троекуров. Восхищение от проделки Дубровского как рукой сняло – Кирилл Петрович хотел еще что-то сказать, но захлебнулся от гнева. Управляющий за его спиной притих, ожидая распоряжений.

– Рассчитать их и по домам. Свободны! Слышали?!

Троекуров быстро миновал прихожую. Перед глазами у него плыло, уязвленное достоинство требовало немедленного отмщения.

Ганин нашелся в бильярдной. К его пиджаку прилип влажный зеленый лист от букета, а в деревянных пальцах он неумело сжимал кий. Троекуров оперся о стол и глубоко вздохнул, пытаясь вернуть себе ясность мысли.

– Все в порядке, Кирилл Петрович? – робко спросил Ганин, откладывая кий.

– Наглец, – сплюнул Троекуров, уставившись в зеленое сукно. – Свинья! Ишь чего выдумал!

– Вы про кого, Кирилл Петрович? – прошептал Ганин, боясь, что это он со своим букетом вызвал такую реакцию.

– Про кого! Про кого! Про Дубровского, про кого же еще! Учить меня вздумал!

Ганин тут же расслабился и обмяк, задумавшись.

– Так, может, наказать его? – сказал он уже совсем другим тоном.

– Ты о чем? – спросил Троекуров.

– Есть способы… Проверочку ему устроить – раз плюнуть. Кистеневка-то его прямо на Волге стоит, у самой воды, – раздумчиво сказал Ганин. – Бизнес же у них там. Мало что живут, так они же еще и ферму держат. Сеют чего-то, пашут, выращивают, коровы, то-сё. У воды ж прямо. Наверняка без соблюдения. С нарушениями… Так вот – можно проверить…

Троекуров взял со стола кий. И правда – почему бы не проверить? Если Дубровский решил таким образом попрощаться, то и Троекуров в долгу не останется. Склонившись к бильярдному столу, Троекуров ударил по шару так сильно, что на сукне осталась отметина, а сам шар принялся метаться по столу, снова и снова отражаясь от бортов.

У самой реки была припаркована бордовая «Нива» – будто пятнышко гнили на белом снегу. У самого уреза воды два человека в форме цвета хаки с самого раннего утра замеряли что-то, громко перекрикиваясь. С дороги за ними наблюдали Кузнецов с Петькой – сыном Егоровны, безусым парнем с щербатой улыбкой. Он вырос в Кистеневке и другого дома никогда и не знал.

– «Облприроднадзор», – едва не сбившись в месиве согласных, Петька прочитал надпись на дверце замызганной грязью машины. – Меряют все, дядь Коль. Я им говорю – чего меряете? А они мне: «Внеплановая проверка, не твое дело». И дальше мерить.

Кузнецов не ответил, молча глядя на темные фигуры из-под полей своей шляпы.

Дубровский стоял на крыльце своего дома и тоже смотрел – и в груди его с каждой минутой разрасталось дурное предчувствие. Андрей Гаврилович уже начал жалеть, что ввязался в эту склоку с Троекуровым: одно дело, когда потери несет он один и его собственная гордость, другое же – когда за его ошибки платит вся деревня. А то, что платить придется, – это и ежу было понятно: просто так геодезисты на берегу не появляются, чего себя обманывать. Он вытащил мобильный, и, не отрывая взгляда от происходящего на берегу, набрал номер, по которому он так редко звонил. Протяжные гудки в трубке, казалось, звучали вечность.

– Это я… – начал было Андрей Гаврилович, когда с той стороны вдруг наступила тишина.

Однако это был всего лишь автоответчик.

– Вы дозвонились до Владимира Дубровского, – раздался механический голос сына. – Пожалуйста, оставьте сообщение.

Андрей Гаврилович не стал ничего говорить. Один из людей на берегу развернул карту, сверился с чем-то и черкнул в блокнот пару слов.

Телефонный звонок застал Троекурова за чаем. Ночью он плохо спал – его мучили странные мысли и непонятно откуда взявшееся острое ощущение одиночества. К рассвету в груди закололо так, что он поднялся, чтобы налить себе выпить. Заснуть снова ему не удалось, он так и промаялся до самого завтрака.

– Как пообещал, – торжественно начал Ганин. Троекуров, зажав трубку плечом, подлил себе молока в кофе. – Все готово. Теперь решение за вами. Как дадите отмашку – дело в производстве. Считай – пропало.

В первое мгновение Троекуров не понял, о чем речь. Но следом в голове вспыхнуло воспоминание о предыдущем их разговоре. Троекуров зачем-то заглянул в чашку, будто наделся найти там ответ на терзающий его вопрос. Переступать черту или нет? Перечеркнуть ли стародавнюю дружбу из-за глупой и мелкой ссоры? Конечно же, Андрей Гаврилович сам виноват и буквально напрашивается, да и задетая гордость не давала забыть о себе, но если ответить Ганину: «Да», то пути назад уже не будет. Никогда не будет.

– Быстро ты, Петр Олегыч, все обтяпал. – Троекуров расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Бессонница дала о себе знать – комната была словно в тумане. – Ловко у тебя все…

– Да что я. Все – закон… – ответил Ганин, и Троекуров буквально увидел эту липкую подобострастную ухмылку на его бледном взмокшем лице. – Кирилл Петрович, вы подумайте. А надумаете – мне сразу отмашечку. Хорошо? Договорились. И Марье Кирилловне от меня…

Но Троекуров уже повесил трубку. Мысли роились и зудели в затылке. Он попытался рассмотреть все плюсы и минусы сложившейся ситуации, но перед глазами стояло лишь решительное лицо Дубровского в красных пятнах от гнева. Сейчас оно отнюдь не казалось смешным. Троекуров доковылял до буфета и налил себе выпить. Успокаивающее тепло мгновенно разлилось по телу, и стало как-то полегче. Кирилл Петрович опустился на диван, сжимая рюмку в руке. На лестнице раздались чьи-то шаги.

– Маша? Маша! – наугад позвал Троекуров.

Эта двадцати с чем-то лет девушка составила бы счастье любого европейского модельного агентства, если бы ее лицо не было затуманено той усталостью, которая так характерна для красавиц, скучающих от предопределенности своей судьбы. После частной школы и трех лет в лондонском университете, где Маша изучала что-то невнятно гуманитарное на стыке моды и социологии, она, несмотря на обилие мужского внимания и наличие двух не завистливых до чужой красоты подруг (что, согласитесь, уже немало для привлекательных девушек), вдруг впала в тоску и вернулась к отцу. Проведенные в Англии годы сделали ее тем, что японцы называют «кикоку-сидзё», говоря о детях, которые долго жили за границей: манерами, привычками и вкусами она была англичанкой, а характером (или, как теперь принято говорить, «менталитетом») – русской. Как известно, русским красавицам, которых природа наградила умом, а родители – образованием, трудно найти себе подходящую компанию в провинции, а уж таким белым воронам, как Маша, – и подавно. Она отчаянно страдала от одиночества и невозможности найти себе достойное применение, а потому почти все свободное время либо читала, либо каталась верхом. Вот и сейчас она уже стояла затянутая в костюм для конной прогулки.

– Что? – она тряхнула своей вороной гривой.

– Подойди. Посиди с отцом.

Она посмотрела на него с удивлением, но с места не сдвинулась.

– Что случилось? – спросила Маша. – С дядей Андреем поссорился?

Троекурову вдруг показалось, что Маша, еще не зная толком, что происходит, уже обвиняет его.

– Хочешь, помирю вас? Прямо сейчас?

В ее голосе звучало искреннее желание помочь и какое-то неуместное снисхождение, словно она видела в них с Дубровским всего лишь двоих детей, не поделивших игрушку. Это почему-то привело его в бешенство.

– Так, уйди от греха! Ступай, все! Не зли! – заорал Троекуров. Маша повела плечами, будто говоря: как хочешь. Она молча взяла штоф со стола и направилась к коридору.

– Бутылку оставь! – крикнул Троекуров дочери в спину. Она поставила бутылку на полку у двери и вышла. Кирилл Петрович посидел немного, а потом достал мобильный и набрал номер. Трубку сняли мгновенно.

– Троекуров… Слушай, кто судья?.. Понял. Ну, тогда я спокоен. Нет-нет, я сам с ней поговорю, – на одном дыхании сказал Кирилл Петрович, чтобы уже не дать себе передумать. Ганин с удовольствием разъяснял, что к чему, уверяя Троекурова, что дело, считай, уже сделано. А Кирилл Петрович уже и не слушал его. Путь назад был отрезан.

По пластиковому окну районного суда ползала муха.

– Суд рассмотрел иск Облприроднадзора к собственникам жилых и нежилых построек в поселке Кистенёвка. Приняв во внимание обстоятельства дела, ходатайства сторон и результаты независимой экспертизы, именем Российской Федерации суд постановил: в соответствии со статьями шестнадцатой, сорок девятой, пункт два, и пятидесятой Земельного кодекса Российской Федерации и положениями Гражданского кодекса Российской Федерации земельный участок с кадастровым номером…

Дубровский сосредоточенно наблюдал за мухой и, казалось, даже слышал ее жужжание – назойливое и безостановочное. Судья, женщина с рыхлым подбородком, говорила без всякого намека на интонацию.

Приглашение в суд Дубровский получил вчера утром – и не письмом. Утром, когда не было еще и полудня, в дверь постучал приземистый человек в неопрятном костюме, дал подписать повестку и ласково сообщил – мол, так-то и так-то, надо явиться.

На суде найденная Кузнецовым адвокат пыталась было вставить пару слов, но без толку. «Все было решено еще тогда, – думал Дубровский, – в тот момент, когда я повесил трубку, не дослушав Троекурова». Ордена, пришпиленные к его форме, тянули вниз, к самому полу, к самой земле. Муха оторвалась от окна, покружила над сидевшими в зале и поползла по столешнице.

– Решение суда может быть обжаловано в установленные законодательством сроки, – припечатала судья и обвела публику взглядом исподлобья. Не услышав возражений, она ударила молотком. Муха вновь поднялась в воздух, а Андрей Гаврилович вздрогнул.

Он смутно помнил, как попал домой. Проглотил приготовленный Егоровной обед, не замечая, что ест. Егоровна, кусая тонкие губы, наблюдала за ним и даже пыталась разговорить, но слова не шли тоже.

Унижения на этом не закончились. На следующее утро в Кистеневке появилась черная, словно гробовозка, машина и остановилась прямо у дома Дубровского. Некто в коротком полупальто вылез наружу, прошел по двору, сопровождаемый взглядами местных, которые моментально поняли, что сейчас решается их судьба, и постучал.

Дубровский самолично открыл дверь и уставился в подсунутую ему под нос бумагу.

– Ты еще кто? – просипел Андрей Гаврилович.

– Я с ним, – просто кивнул человек на машину. Уже знакомый по прошлому визиту судебный пристав, выдав довольно дружелюбную ухмылку, приветственно взмахнул рукой.

Андрей Гаврилович неопределенно кивнул под впившимися в него взглядами односельчан и исчез в доме. Терять ему все равно было нечего – ружье как влитое легло в руки, а ужас, отразившийся на лице водителя и пристава, успевшего перебежать от машины к крыльцу, был восхитительно комичен. Дубровский бы даже рассмеялся, не будь во рту так сухо. В толпе у забора кто-то ахнул. Все как один сделали шаг назад.

– Андрей Гаврилыч, – прокричал пристав, срываясь на визг, – не дурите!

Дубровский молча опустил ружье и выстрелил в машину. И еще раз. Стекло у водительской двери с хлопком осыпалось на землю. Толпа, будто единое существо, содрогнулась и снова попятилась. Пристав тихо матерился.

– Так и передай ему, – сказал Дубровский и растянул рот в улыбке.

Водитель спиной попятился к машине, за ним, пригибаясь, бросился и пристав, крича Дубровскому:

– Тебе к судье надо, а не нас тут пугать. У меня исполнительный! Лист! Понял?! – И уже из машины добавил: – Сидите, блин, здесь, как паралитики. А судья тоже человек! Тоже есть хочет! В город, говорю, тебе надо!

Толпа расступилась. Все смотрели вслед удаляющемуся автомобилю.

Единственное, чего сейчас хотел Андрей Гаврилович, это чтобы его хоть ненадолго оставили в покое. Жизнь расползалась под пальцами, будто кусок истлевшей ткани. Он почуствовал, что так устал, что, войдя в дом, немедленно лег и сам не заметил, как заснул и проспал до самого обеда.

Андрей Гаврилович сел на кровати, помассировал закрытые глаза и стал собираться. На комоде у кровати стоял чугунный бюстик Пушкина, бог весть когда подаренный ему сослуживцами в знак чего-то там. Пушкин укоряюще глядел из-под излишне густых бровей, похожий на злобную карикатуру на самого себя.

Кивнув зачем-то бюсту, Дубровский открыл шкаф и содрал с вешалки свежую рубашку, оделся. Обмотал вокруг шеи галстук, кое-как, дрожащими пальцами, завязал его. Надел приличные ботинки, причесался, долго смотрел в зеркало в свои красные, воспаленные бессонницей последних ночей глаза. Веки истончились, словно сделанные из пергамента, а щеки запали. Борода росла какими-то клочьями. Кивнув себе напоследок, Дубровский опрокинул Пушкина набок и из дырки в донышке отливки извлек заначку – завязанный канцелярской резинкой рулончик долларов, сунул их в карман и вышел вон.

Дорога до города не отняла у него много времени. Рулончик денег во внутреннем кармане пиджака упирался в самые ребра. Найдя нужный дом, Дубровский поднялся вверх по лестнице – кнопка лифта горела, сама же кабина застряла где-то между этажами.

Открыли не сразу – сначала в квартире послышалось какое-то копошение, что-то упало, а потом дверь распахнулась. На пороге стояла судья в махровом халате. Волосы судьи были зачесаны назад, открывая легкие залысины. Она вопросительно вылупила глаза, что придало ей сходство с совой.

– Андрей Гаврилыч? – ухнула она. – Неожиданно.

Дубровский зашарил во внутренностях пиджака. Судья, которая уже раз в сотый видела такую сцену, правда, в исполнении других людей, смотрела на него выжидательно. На ее лице образовался пяток складок – видимо, это была улыбка.

– Ну, что вы молчите, Андрей Гаврилыч? – чрезвычайно довольным тоном сказала судья. – Я замерзну здесь стоять, – и отошла, приглашая Дубровского зайти.

Коридор был обклеен обоями с мелкими фиолетовыми цветочками, каких, наверное, не существовало в природе.

– Вот, – произнес Дубровский, протягивая деньги. – Это вам.

– Что это? – судья распахнула глаза в деланом удивлении. У нее довольно плохо получалось сдерживать восторг – казалось, с минуты на минуту она буквально запоет. – За кого вы меня принимаете, Андрей Гаврилыч?

Дубровский не мог поднять на нее взгляд и изучал криво приклееные обои.

– Помогите нам, – бесцветным голосом сказал он. – Ведь поселок все-таки. Люди.

Судья цокнула языком, буравя глазами деньги в ладони Дубровского. Она уже не могла прятать то искреннее наслаждение, которое приносила ей вся эта ситуация.

– Офицер, а что себе позволяете, – сладко отчеканила она, разыгрывая первый акт комедии, которая обыкновенно заканчивался к обоюдному удовольствию занятых в ней действующих лиц. Но Андрей Гаврилович плохо знал свою роль. Он задохнулся, и, сжав в кулаке деньги, выскочил на площадку, откуда чуть ли не кубарем скатился вниз по лестнице. Судья слушала, как он, перепрыгивая через ступеньку, несется прочь, и только с тяжелым хлопком двери на улицу, разочарованно вздохнув, закрыла свою.

На улице уже совсем стемнело. Дубровский сел в машину и резко тронулся с места – ему хотелось поскорее оказаться дома. Ему все чудилось, что окружающий его мир ускользает куда-то, а сам он проваливается в прокисшую темноту. По лбу ползли капли пота, он дышал так тяжело, что в машине запотели стекла. Андрей Гаврилович до ломоты в пальцах стиснул руль, стараясь удержаться на поверхности, когда грудь прошила едкая боль. Горло свело в спазме. Впереди вдруг вспыхнули фары автомобиля, раздался оглушительный гудок, и Дубровский резко свернул направо, в последний момент успев избежать столкновения. Машина подпрыгнула, скатываясь в кювет, в глазах его потемнело так стремительно, будто кто-то выключил лампочку. Пальцы Андрея Гавриловича разжались, пространство поплыло, и густой сумрак, набившись в салон автомобиля через разбитые стекла, смежил веки Дубровского-старшего.

За окном летел ночной город – свет мешался с тенью, холодный воздух просачивался сквозь щель приоткрытого окна. Чтобы не заснуть, Владимир Дубровский сделал музыку громче.

Бессонница мучила его уже которые сутки. Владимиру казалось, что во всем виновата погода – зима в этом году выдалась слякотной и серой, особенно в столице. Он уже и не помнил, когда в последний раз чувствовал себя таким усталым. Днем Владимира все время клонило в сон, а ночью он не мог сомкнуть глаз, до самого будильника изучая длинную трещину, пересекающую побеленный потолок его недавно отремонтированной квартиры.

Вспыхнул красный, заставив Дубровского резко затормозить, так что с торпеды на резиновый коврик упала пара кожаных женских перчаток. На Садовое кольцо хлынул поток машин из прилегающей улицы.

Владимир, прищурившись, посмотрел на перчатки. Наверняка Ларины. Она вечно все забывает – свои вещи у него в машине, ключи от дома на крючке в прихожей, назначенный Дубровским час встречи, всё.

Веки были тяжелыми, словно из свинца, хотелось закрыть глаза хоть на минуту, но тут сзади раздался прерывистый автомобильный сигнал. Владимир вздрогнул и оторвался от перчаток – красный свет давно уже погас, и за машиной Дубровского образовалась небольшая пробка. Сзади, кажется, даже что-то кричали, но громкая музыка перекрывала все. За окном переливался светодиодами ядовито-зеленый крест аптеки.

У ресторана в переулке у Тверской Дубровский припарковался, пригладил растрепанные волосы и вылез из машины. Внутри играла какая-то попсовая песня, у бара, пьяно переминаясь с ноги на ногу, пританцовывали несколько девиц. В молодой женщине, привалившейся к барной стойке, Дубровский узнал Лару, что вообще-то было не так просто, поскольку еще вчера она была эффектной шатенкой, а сегодня выступала в роли не менее эффектной блондинки. С Ларой Владимир уже четвертый месяц крутил роман, пикатности которому придавало ее вялотекущее замужество за норвежцем-нефтяником, по целым месяцам пропадавшим в командировках где-то за полярным кругом. Она скучала всю свою сознательную жизнь, а весь последний час – в этом заведении. Заметив Владимира, Лара напоказ отвернулась, обиженная его опозданием.

Владимир подошел к ней, одновременно оглядываясь в поисках женщины, ради которой он, собственно, и явился в этот ресторан, вместо того чтобы вызвонить Лару прямо к себе домой. Он обнаружил ее почти сразу – Елена Викторовна сидела в самом углу и выделялась на фоне остальной публики, состоящей в основном из подвыпивших минигархов и их напомаженных юных спутниц.

Лара с преувеличенным интересом изучала плакат, висящий над баром, когда Дубровский поцеловал ее в пахнущие табаком светлые волосы.

– Давно ты тут? – спросил он.

Она промолчала, так и не соизволив повернуть к нему головы.

Что ж – ее право.

– Я сейчас, быстро. Подожди меня, – сказал Владимир, наспех погладив Лару по руке, и направился к столику в углу.

Елена Викторовна, юрист средних лет, явно относилась к тем работающим женщинам, чья карьера после окончания университета с красным дипломом имела все шансы стать блестящей, не свяжи они себя узами брака с мужчиной, который понимал равенство полов таким образом, что его несчастная жена должна, проработав положенные восемь часов в офисе, нестись домой и там обеспечивать главе семьи устроенный быт, сытую кормежку и занимательную беседу.

Нет ничего удивительного в том, что замученные этой рутинной сменой офисной и домашней работы, такие женщины стремятся как можно скорее родить, чтобы несколько изменить устоявшиеся порядки. Но порядки не меняются – сначала первый, а довольно скоро и второй ребенок становятся их и только их ответственностью вслед за работой и домашним хозяйством. Проходит совсем немного времени, и такая жизнь вытравливает всякий интерес к новому, лишает этих молодых и талантливых женщин всякой свободы маневра и куража. Спустя несколько лет они смиряются, находят работу хоть и по профилю, но без вских перспектив для профессионального роста, и честно исполняют ее до самой пенсии, не получая ни повышений, ни признания.

Не было признания и у Елена Викторны, что-то в ней было такое, отчего на нее никто не хотел обращать внимания. Вот и сейчас она озиралась по сторонам, а официант уже давно принял заказ у парочки, которая пришла позже нее, но почему-то упорно игнорировал эту застенчивую и явно испуганную посетительницу. Ей было в этом баре не по себе (как, впрочем, и в любом другом баре или шумном ресторане: она попросту забыла, каково это – быть на людях). Елена Викторовна даже не повесила свое пальто, а так и оставила его лежать на соседнем стуле. Время от времени она рассеянно щупала его, словно его могли украсть.

Владимир поздоровался и сел напротив нее. Только опустившись на стул, он понял, насколько устал. Приглушенный свет вгонял в дрему. Елена Викторовна сразу оживилась и как будто вздохнула с облегчением. Наверное, думала, что он не придет. Однако ее радость мгновенно сменилась озабоченностью – дело, которое она хотела обсудить, было изначально обречено на провал, это прекрасно понимали и она, и Дубровский.

– Владимир Андреич, спасибо, что вы пришли… – залепетала она, явно не зная, с чего начать, и замялась, собираясь с духом. – Владимир Андреич…

– Просто Владимир, – поправил ее Дубровский.

Она сделала глубокий вдох, будто собиралась прыгать в бассейн, и тут же быстро заговорила:

– Вам известно, что «Фернизолон» спасает жизнь сотням и даже тысячам людей…

Дубровскому казалось, что помещение плывет вокруг него. Даже музыка играла глуховато, точно через толщу воды.

– …Если вы, то есть компания, которую вы представляете, прекратит производство этого лекарства, тысячи людей, среди которых много детей, будут обречены на… – продолжила Елена Викторовна заранее заготовленную речь, которую повторяла про себя все полчаса ожидания.

– Извините, что перебиваю… – сказал Дубровский, решив не давать собеседнице ложной надежды. – Скажите, с каких пор сострадание стало объектом юриспруденции? Вам лучше меня известно – ваша компания перестала приносить прибыль, компания моего клиента – наоборот, очень успешна. Чистая экономика.

Юрист разинула рот в растерянности, приобретя сходство с глубоководной рыбой.

– Я же и не говорю ничего. Просто… прошу, чтобы взглянули на эту ситуацию не с точки зрения юриста, а…

Из полумрака вынырнул официант в черном фартуке. Елена Викторовна изумленно посмотрела на него, словно ожидая от него помощи.

– Морковный фреш с яблоком. Со сливками, – бросил официанту Дубровский.

Юрист вновь вцепилась в свое пальто и бросила взгляд на лежащее рядом меню в кожаной обложке.

– Мне – воды.

Официант, сухо кивнув, скрылся. Повисла тяжелая пауза. Владимир смотрел перед собой, белое от волнения лицо женщины расплывалось у него перед глазами. Хотелось быстрее прекратить эту комедию и наконец заснуть по-человечески.

– С точки зрения человека… – медленно начала Елена Викторовна.

– Смешно, – хмыкнул Дубровский.

Она нахмурилась, и, четко осознав, что терять ей больше нечего, выпалила на одном дыхании:

– Если нас поглощает государство, то, по крайней мере, хотя бы фабрике гарантируется сохранение производства… Руководству нашей компании, конечно же, выгоднее – намного выгоднее – поглощение частной компанией, но… ведь нет никаких гарантий, что ваш клиент продолжит производить «Фернизолон».

Дубровский слушал ее вполуха.

– Ну, так и что вы мне предлагаете сделать? – спросил он, превозмогая усталость. – Договор практически утвержден обеими сторонами, если начнем затягивать, сделка сорвется. Не хуже меня это знаете.

Елена Викторовна поджала губы – казалось, она сейчас разразится слезами.

– Ну и хорошо, – тихо произнесла она, склонив голову и глядя исподлобья, как обиженный ребенок. – И пусть сорвется.

Официант поставил перед Дубровским высокий стакан с рыжей жижей морковного сока. Воду для юриста он почему-то так и не принес. Она было подняла глаза, но спросить про свой заказ не решилась, официант мгновенно исчез из виду. Елена Викторовна совсем растерялась – вертела головой, будто ожидая помощи, и то и дело теребила свое пальто.

Дубровскому было ее жаль. Он даже попытался бы помочь Елене Викторовне, если бы это было возможно.

– Вы меня подбиваете на непрофессиональное поведение, направленное против интересов моего клиента, – уже теплее сказал Владимир.

Елена Викторовна подняла глаза и уставилась на кого-то за его спиной. Дубровский оглянулся – у их стола, пьяно мотая головой в такт музыке, стояла Лара. Через ее локоть была перекинута леопардовая шуба. Она наклонилась к уху Дубровского, будто хотела что-то сказать, но тут же отшатнулась и ударила себя двумя пальцами по запястью, на котором не было часов.

– Десять минут, – сказал Владимир.

Она лишь пожала плечами и пошла к выходу. Выпитые за вечер «олд фэшнд» заметно сказывались на ее походке.

– Лара, – сипло крикнул Дубровский. – Тебя забрать?

Она даже не взглянула на него – только вскинула руку и сложила пальцы в неприличном жесте.

– Я предлагаю вам поступить по совести, – жалким голосом сказала Елена Викторовна.

– Я тронут вашей заботой о моей совести, – отчеканил Дубровский. Вышло, наверное, излишне раздраженно, но он был зол. На юриста в юбке за испорченный и потраченный впустую вечер, на Лару и ее поганый характер, на диджея и его безвкусную музыку, на бармена, чей фреш напоминал скорее детское пюре, чем сок… да и на себя тоже.

Елена Викторовна потупилась.

– Неловко… Что отняла у вас столько времени… – пролепетала она.

Дубровский смотрел в спину Ларе, пьяно хохочущей над чем-то у гардероба, юрист – на свое пальто. Оба молчали, погруженные в свои мысли.

– Ну, вам пора, наверное, – сказала Елена Викторовна.

Владимир кивнул и тут же встал.

– О, – высоким голосом произнесла Лара. – Я уж думала, что стала невидимкой.

– Подожди меня на улице, пожалуйста, – попросил Владимир. – Мы едем домой.

Когда он вышел на улицу, уже расплатившись, Лара стояла, прислонившись к машине и задрав голову вверх, к черному небу.

– А звезд-то не видно, – протянула она. – Никогда их не видно.

– Садись в машину, – сказал Дубровский и открыл перед Ларой заднюю дверь.

Про свою обиду она уже забыла. По дороге Лара, ни на минуту не останавливаясь, рассказывала какую-то смешную историю, услышанную от подруги, а потом задремала, привалившись лбом к стеклу. Владимир даже не заметил этого – он смотрел на мешанину огней, несущихся снаружи, и старался не провалиться в дрему.

Лара была еще пьянее, чем могло показаться сначала, – она еле передвигала ноги, что-то бормотала себе под нос, то и дело заливисто смеясь, цеплялась за шею Владимира и каждую минуту пыталась поцеловать его. Дубровский терпеливо подставлял ей свое лицо, и вскоре его щеки были перемазаны блеском для губ.

Дома она упала на кровать.

– Полчаса, всего полчаса, а потом снова поедем куда-нибудь, я хочу еще выпить, – сказала Лара себе под нос и тут же заснула прямо в платье и шубе.

Владимир повесил пиджак на стул, рывком сдернул с себя галстук и сел за стол. Буквы на экране ноутбука расплывались перед глазами, работа не шла. Он проверил почту и тут же захлопнул экран, решив, что сегодня все равно уже ничего не сделает. Владимир закурил и подошел к окну – внизу текли красные и желтые огни машин.

– Маньяк, – раздался сонный голос Лары. – Иди сюда.

Он затушил сигарету в горшке с цветами и сел на край кровати. Лара лениво потянула его на себя за расстегнутый рукав рубашки. От нее пахло теплом и алкоголем, Дубровский лег рядом и уткнулся лицом в ее шею. Ему подумалось, что сейчас он наконец-то сможет заснуть. Минут пятнадцать прошло в абсолютной тишине, которую нарушало легкое дыхание Лары. Усталость брала свое.

– Муж завтра прилетает, – вдруг прошептала Лара сквозь сон.

– Познакомишь? – Владимир старательно изобразил сонный голос.

Лара подняла голову, посмотрела со злостью и сильно ударила его локтем под ребра, так что Дубровский, не успев опомниться, скатился с кровати на пол. Лежа на ковре, он смотрел на потолок, в желтом свете уличных огней четко виднелась длинная трещина.

…Сон так и не пришел к Владимиру. В пять он, устав от попыток заснуть на диване, встал и оделся. Лара, свернувшись под шубой калачиком, спала поверх одеяла. Дубровский не стал ее будить и ушел не позавтракав. Она ему надоела, просто он сам еще этого не понял.

В девять он уже сидел за столом в просторной переговорной. Холодный свет люминесцентных ламп и плотные шторы из неяркого синтетического материала ограждали всякого, кто сюда входил, от всей потусторонней суеты. Владимир вдруг подумал, что день за днем проводит в таких переговорных и месяцами почти не видит дневного света.

За дальним концом стола сидела Елена Викторовна. Ее тоже явно мучила бессонница – глаза запали, а само лицо будто сползло вниз. Жалкое зрелище. Владимир уткнулся в свой телефон и копался в нем, пока заседание не началось.

По лицам собравшихся можно было легко догадаться не только о том, кто они такие и зачем тут собрались, но и об исходе дела. Тимофей Сергеевич, директор фирмы, которая со дня на день должна была закончить свое существование, говорил вяло и без всякого энтузиазма. Он уже прекрасно знал, что обречен.

– Если ровно через неделю сделка не будет закрыта, мы выходим на банкротство, и тогда… ну, вы знаете. Это не наша блажь, поймите. Это решение Арбитражного суда… Понятно, что с вами нам, конечно, выгоднее, чем с любимым государством. Так что надо поторопиться.

Дубровский буравил взглядом столешницу. Его младший партнер Олег вообще не слушал Тимофея Сергеевича, полностью занятый изучением стройных ног местной секретарши, которая стояла у кофе-машины, разливая эспрессо в маленькие бумажные стаканчики. В общем, не заседание, а обычный фарс. Впрочем, примерно так по большей части и выглядели трудовые будни Дубровского.

– Если я правильно понимаю состояние дел, обе стороны готовы для подписания, – сказал Тимофей Сергеевич.

Олег тут же засуетился и полез в свою папку, чтобы извлечь нужные документы.

Дубровский пару раз моргнул и поднял глаза на Тимофея Сергеевича.

– Мы, наконец, пришли к варианту договора, устраивающему обе стороны, поэтому предлагаю назначить дату сделки, – натянуто улыбнулся он.

– Как насчёт двадцать второго, во вторник? – подхватил Олег и с готовностью щелкнул ручкой.

И тут Елена Викторовна, до этого момента сидевшая с плотно сжатыми губами, встала и хлопнула ладонями по столу, привлекая к себе внимание.

– Тимофей Сергеевич, я последний раз взываю к вашей совести, и настаиваю на том, чтобы был пересмотрен пятый пункт договора, в котором осталась незакрытой брешь…

– Елена Викторовна, мне кажется, мы закрыли с вами эту тему ещё неделю тому назад… – ответил Тимофей Сергеевич.

– …которая оставляет за «Санкорпинвестом» право на приостановку производства «Фернизолона»… – решительно продолжила адвокат.

Дубровский устало потер лицо ладонью. Сколько же можно об этом «Фернизолоне»?

– Всему есть предел…. Мы три месяца работаем над договором, с трудом достигли консенсуса… Ваши действия в данной ситуации откровенно деконструктивны.

– Я призываю вас… – сказала Елена Викторовна, взмахнув руками.

– Нет, это я призываю вас к порядку! – гневно прервал ее Тимофей Сергеевич. – Вы работаете на меня, а не я на вас. Прошу вас довести свою работу до конца. И без самодеятельности.

Она замолчала и опустилась на стул, еще плотнее сжав губы. Пора было заканчивать представление.

– Так, – чересчур бодро сказал Дубровский, – я предлагаю – двадцать второго, в понедельник, в полдень. Идёт? – Все закивали. – После этого мы приглашаем вас на обед. Не так ли, Евгений Палыч? – спросил он у своего клиента, который лениво наблюдал за происходящим, развалившись на стуле. Тот лениво тряхнул тяжелой головой в знак согласия.

– Что ж, тогда на сегодня – всё. До понедельника. – Дубровский встал. Все остальные заскрипели стульями, поднялись со своих мест и стали собираться. Олег зашептал что-то длинноногой секретарше, та смущенно прикрыла рот рукой.

Дубровский выходил из кабинета последним. Он хотел было выключить свет, но, уже положив руку на выключатель, вдруг заметил, что в кабинете не один. Елена Викторовна, ссутулившись, так и сидела на своем месте. На спинке ее стула висело вчерашнее потрепанное пальто. Олег поджидал Владимира в коридоре. Секретарша явно благоволила ему, так что он пребывал в приподнятом состоянии духа.

– Что она как с цепи сорвалась? – спросил Дубровский, когда они зашагали по коридору.

– Так у неё ребенок на «Фернизолоне» сидит. Она поэтому на них и работает. А наши, похоже, решили с ним завязать, – тут же пояснил Олег.

– Почему? – удивился Дубровский. – Не понимаю…

Вчера она ни слова об этом не говорила, подумал он.

– Так его ведь производили с господдержкой, а ее больше нет. Свои в это вкладывать нерентабельно, – пожал плечами Олег. – Она мне сама всё и рассказала. Я думал, ты знаешь…

Дубровский не дослушал – он уже бежал вниз по лестнице. Его недоумение сменилось злостью. Намытая до блеска машина клиента стояла в паре метров от крыльца, а ее хозяин уже расположился на заднем сиденье. Прижав телефон к уху, он объяснял что-то, а на лице его отражалась глубокая удовлетворенность.

– Евгений Палыч! – почти прокричал Дубровский. – Почему я ничего не знаю о «Фернизолоне»?

В первую минуту клиент, казалось, растерялся, но, увидев Дубровского, опустил трубку и произнес, тепло улыбнувшись:

– Знаешь что, друг мой ситный: за твой гонорар можно вообще ничего не знать, только подписи ставить. Готовь сделку и не морочь мне голову. Чтоб к дедлайну всё было. Трогай, – сказал он водителю, который курил неподалеку. Тот мигом выбросил окурок в снег и сел за руль.

Владимир, тяжело дыша после спонтанной пробежки, пустым взглядом проводил черную машину, а потом вернулся в здание, где оставил пальто и портфель.

…День оказался удивительно коротким. До вечера Дубровскому нужно было переговорить с еще одним клиентом, что он и сделал. Правда, беседу вел в основном Олег, а Владимир думал о своем, вспоминая серое лицо Елены Викторовны и ее идиотское пальто.

Когда он вернулся домой, Лара все еще была там. Она сидела в кресле с ногами, листала какой-то журнал, а волосы ее были убраны под полотенце. Владимир хотел поговорить с ней, но не смог придумать о чем. Тишина тяготила его и возвращала к мыслям о сегодняшнем инциденте. Покопавшись в подключенном к колонкам айподе, Владимир поставил первую попавшуюся песню. Как назло, это оказалась какая-то тягучая и бессловесная мелодия.

Лара бросила журнал на пол.

– А повеселей ничего нет? И так серость…

Владимир ничего не ответил. «И правда – серость», – подумал он.

– Володь, – звонким голосом спросила Лара. – Ты чего скучный такой все время, как рак желудка? Вот ты о чем сейчас думаешь?

– О совести, долге, достоинстве… – сардонически ухмыльнулся Дубровский. – Да не парься, Лар. Чего ты паришься?

Он подошел к ней и сел на ручку кресла. Заглянул Ларе в лицо и откинул с ее щеки прядь мокрых волос.

Лара оттолкнула его ладонь и сморщила губы в искренней обиде.

– Как хочешь, – сказал Владимир. Он вытащил из кармана пиджака пачку и закурил, прекрасно зная, как Лара это ненавидит.

Она вскочила – такая злая и такая настоящая.

– И правда… – едко проговорила Лара. – Чего мне париться? Чего я вдруг запарилась?! Хоть на год сейчас уеду – даже не заметишь. Рядом – хорошо, нет – тоже неплохо.

– Ты о чём? – спросил Владимир.

Лара сняла полотенце с головы и бросила его прямо на пол. Дубровский молча следил за тем, как она стремительно вдевается в платье.

– Как дура… Лгу, изворачиваюсь… Бегаю за ним, как собачка… Да пошел ты! – выплюнула Лара, прижимая к груди шубу.

На сборы у нее ушло ровно пять минут. У самой двери она споткнулась о коврик, чертыхнулась… и всё. Когда Лара ушла, Дубровский потушил сигарету и стал снова рыться в айподе. Мелодию действительно стоило выбрать повеселее.

Следующее утро Владимир встретил в спортзале. В такую рань там почти никого не было, и Дубровский наконец ощутил что-то, отдаленно напоминающее спокойствие. Он встал на беговую дорожку и принялся увеличивать скорость, пока не начал задыхаться. В кармане шорт завибрировал мобильный, и Владимир пожалел, что не оставил его в пальто. Пришлось взять трубку – это был его партнер Олег.

– Ты чего так пыхтишь? – закричал тот, перекрикивая автомобильные гудки. Судя по всему, он стоял в пробке.

– Бегаю, – сказал Дубровский. – Слушай, как ты смотришь на то, чтобы мы отказались представлять «Санкорпинвест»? Прямо сейчас? Не дожидаясь подписания договора?

– А как насчёт, чтоб я тебя типа заживо зарыл? – в тон ему ответил Олег.

– Да ладно тебе, клиентом больше – клиентом меньше.

Страницы: «« 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Был у меня один приятель, человек души уязвленной и ума исступленного.Был он весьма талантлив и не ...
«В сумерки, когда на лестнице, снизу доверху всех четырех этажей, сгустилась мутная мгла и окна на п...
«Куприян устал и обмок.Ноги его бессильно расползались по скользким мокрым кочкам; сапоги намокли, о...
«Рано-рано утром, еще до рассвета, в квартире все поднялись и зажгли огни. За окнами еще стояла синя...