Нефритовые четки Акунин Борис

Фандорин улыбнулся шутке, и разговор повернул на российско-английский конфликт, приняв столь специальный характер, что непосвященному человеку разобраться во всех этих политических тонкостях и хитросплетениях было бы совершенно невозможно.

Но вечером, уже вернувшись к себе на Малую Никитскую и усевшись за окончательное доведение письма на высочайшее имя, Эраст Петрович вспомнил шутливые слова генерал-губернатора. Бумага была необычайно трудной, поскольку ее составление требовало осторожности и такта – малейшая ошибка могла бы иметь для князя самые опасные последствия. Надворный советник то и дело останавливался, перечитывая написанное, и рука сама собой лезла в карман за четками – поначалу чисто механически. Однако вскоре Эраст Петрович заметил удивительное обстоятельство: стоило ему несколько мгновений поперебирать нефритовые кругляшки, и головоломная фраза сочинялась сама собой, причем самым что ни на есть идеальным образом.

Это повторилось не раз и не два, так что в конце концов Фандорин, заинтригованный странным феноменом, вовсе отложил письменные принадлежности и уставился на четки с пытливым интересом.

Вечер выдался чрезвычайно жаркий и душный, поэтому надворный советник устроился в высоком вольтеровском кресле у раскрытого окна, выходившего во двор, и раздвинул шторы. Снаружи, во дворе, было совсем темно, из соседского яблоневого сада доносился звон цикад. Эраст Петрович с удовольствием выпил бы чаю, но камердинер Маса, как обычно, отправился на романтическое свидание с некоей особой. Оберегая честь дамы, японец хранил ее имя в тайне, но по крошкам и изюминкам, в последнее время то и дело выпадавшим из карманов сластолюбивого азиата, Фандорин вычислил, что Маса свел-таки интимное знакомство с местной булочницей, на которую давно поглядывал с томлением и которой даже посвятил прочувствованное трехстишье:

Так или иначе, слуги дома не было, самому же ставить самовар было лень, поэтому Эраст Петрович решил удовольствоваться сигарой. Пуская струйки синего дыма, пересчитал бусины. Получилось число, для Востока необычное – двадцать пять. Если б двадцать четыре, понятно: три восьмерки, то есть трижды счастливая цифра, знаменующая счастье и долголетие. Но двадцать пять? Пятью пять – это что-то жесткое, логическое, европейское.

Фандорин повертел четки и так, и этак, даже зачем-то лизнул один камешек (благо в комнате никого не было), а потом еще и понюхал. Никакого вкуса язык, разумеется, не ощутил, а вот запах был – едва уловимый, но все же несомненный. Эраст Петрович узнал его. Пахло неподдельной, истинной древностью, как от византийских мозаик или развалин Колизея. Именно такой аромат источает время, когда его накапливается очень много: от сгустившегося времени веет покоем, прахом и немножко полынью.

Пальцы сами защелкали шариками, и внезапно в голову пришла не вполне понятная мысль: двадцать пять – это трижды долголетие плюс единица. То есть больше, чем трижды долголетие? Что это может значить? Нелепица какая-то.

Вдруг раздался легчайший треск – это лопнула нитка, и камешки зеленым дождем посыпались вниз, но на пол не упали, потому что реакция у Эраста Петровича была отменной. Он моментально опустился на колени, подставил ладони ковшом и поймал все бусины кроме одной – той самой, двадцать пятой. Она ударилась о паркетный пол со странным чмокающим звуком и откатилась в сторону. Странно было не только непонятное причмокивание, которого никак не могло произойти при столкновении камня с деревом. Не менее удивительным показалось Фандорину и то, что донесся звук не снизу, а сверху.

Коленопреклоненный Эраст Петрович поднял голову, обернулся и увидел, что в изголовье, где за секунду перед тем находилась его голова, подрагивает толстая короткая стрела, вошедшая в обивку кресла чуть не по самое оперенье.

Это загадочное явление до такой степени поразило надворного советника, что он сначала потряс головой, а уже потом высыпал шарики в кресло и выдернул из обивки пернатую гостью. Такие стрелы Фандорину уже приходилось видеть раньше – ими стреляют из маленьких, мощных арбалетов, какими с незапамятных времен пользуются профессиональные убийцы в Японии, Корее и Китае.

Не раздумывая более ни единого мгновения, чиновник особых поручений легко перемахнул через подоконник, пружинисто приземлился на мягкую клумбу и нажал пальцами на глазные яблоки, чтобы зрение после света быстрей приспособилось к темноте.

Но еще прежде, чем расширились зрачки, слух Эраста Петровича уловил шорох – некий человек в наряде, тесно облегающем фигуру, пригнувшись бежал к ограде, что отгораживала усадьбу барона Эверт-Колокольцева, во флигеле которой квартировал Фандорин, от уже упоминавшегося яблоневого сада. Несостоявшийся убийца мчался сквозь тьму легко и проворно, почти бесшумно касаясь ногами земли.

Револьвера у надворного советника при себе не было, да если б и был, Эраст Петрович все равно стрелять бы не стал. Во-первых, очень уж хотелось объясниться с безвестным недоброжелателем, а во-вторых, сей интересный стрелок совершил непростительную топографическую ошибку – очевидно, из-за недостаточного знания местности. В том направлении, куда он сейчас несся со всех ног, двор был замкнут не обыкновенным забором, а высокой, в добрых полторы сажени, стеной. Отлично зная, что деваться новоявленному Вильгельму Теллю некуда, Фандорин и бежать за ним не стал, а направился следом спокойно и неторопливо.

Но здесь чиновника ожидал новый сюрприз. Не замедлив бега, злоумышленник оттолкнулся от земли и подпрыгнул так высоко, что смог ухватиться руками за край стены. Безо всякого усилия подтянулся, присел на корточки и исчез на той стороне. Прежде чем спрыгнуть в сад, беглец задержался на верхушке – не долее чем на миг, однако Фандорин успел отчетливо разглядеть черный силуэт: узкие штаны в обтяжку, короткую куртку и конусообразную шапочку. Это был китаец!

Рванувшись с места, Эраст Петрович попробовал залезть на стену таким же манером, но из-за халата и домашних туфель с первого раза не получилось. Когда же надворный советник, наконец, оседлал трудную преграду, продолжать погоню уже не имело смысла: яблоневый сад встретил Фандорина безмятежной неподвижностью – не подрагивали ветки, не шуршала трава, и понять, в какую сторону устремился злодей, не представлялось ни малейшей возможности.

Назад Эраст Петрович вернулся разочарованным и недоумевающим. На всякий случай задвинул шторы, хоть в комнате от этого сразу стало душно. Походил взад-вперед, похлопал в ладоши, помассировал виски, но в голову ничего путного не лезло. По опыту Фандорин знал, что самое лучшее средство для разгона застоявшейся мысли – какая-нибудь механическая работа. Кстати и дело нашлось.

Чиновник сходил в комнату Масы, порылся в шкатулке с иголками и нитками. Остановил свой выбор на катушке с красно-золотой наклейкой Замьчательно прочныя и надежныя шелковыя нитки тов-ва «Пузыревъ и сыновья».

Сел в кресло, покосившись на дырку от стрелы, стал нанизывать шарики на нить. Ах да, был ведь еще один – откатился в сторону.

Двадцать пятая бусина обнаружилась под письменным столом. Эраст Петрович поднял ее и вдруг ощутил подушечкой пальца какой-то резной узор. Поднес камешек к лампе и увидел полустертый иероглиф «железо» – по-японски он читался «тэцу», по-китайски «те». Что бы это значило?

Присоединив последний кругляшок к его собратьям и завязав нитку, чиновник проверил, удобно ли камешкам на новой основе. Оказалось, что очень даже удобно. Зеленые шарики весело защелкали один о другой.

«Железо», «те»? Неужто…

Фандорин вскочил на ноги и бросился к шкафу, в котором стояли старинные книги, в свое время вывезенные им из Империи Восходящего Солнца.

На следующий день Эраст Петрович на службу не пошел, послав в канцелярию коротенькую записку, в которой ссылался на некие неотложные дела. В самом этом обстоятельстве ничего удивительного не было, поскольку надворный советник не имел определенных присутственных часов и вообще находился на завидном положении вольной птицы. Странности начались позднее, уже ближе к вечеру.

Молодой человек, всегда одевавшийся с иголочки и слывший одним из первых московских щеголей, нарядился в потрепанный сюртук, извлек из особого отделения платяного шкафа нечистую рубашку, хранившуюся там специально для подобных случаев, дополнил свой туалет прочими соответствующими предметами и отправился пешком в сторону Сухаревского рынка. Путь был некороткий, но Фандорин не спешил, наслаждаясь мягким дыханием погожего летнего дня.

Очевидно, столь продолжительная прогулка понадобилась чиновнику для пробуждения аппетита. Во всяком случае, достигнув Сухаревки, он сразу же направился в одну из самых непрезентабельных харчевен китайского квартала – одно название что квартала, а на самом деле нескольких кривых и тесных переулочков, где обосновались китайские мелочные торговцы и разнорабочие, с недавних пор начавшие селиться в Древнепрестольной.

В темной и грязноватой комнате не было ни одного европейца. Там резко пахло жареной селедкой и каким-то едким маслом, а за низенькими столами сноровисто ели палочками низкорослые узкоглазые люди с длинными косами, все как на подбор в синих или черных суконных курточках со стоячими воротниками. Вежливость и опасение обжечь губы предписывали есть суп и втягивать в рот лапшу со свистом, поэтому отовсюду доносилось деловитое хлюпанье и причмокивание, какого не услышишь и в самом распоследнем хитровском трактире.

Эраст Петрович заказал суп из акульих плавников и жареные блинчики с яйцами и капустой. Пока дожидался, безмятежно поигрывал старинными нефритовыми четками. На взгляды искоса отвечал легким покачиванием головы, а когда ему принесли мисочку с супом и тарелочку с хрустящими свернутыми блинами, захлюпал и зачмокал не хуже прочих едоков.

Ел долго, с аппетитом, а потом еще не менее трех четвертей часа пил из закопченного бронзового чайника жасминовый чай. Наконец встал, вытер вспотевший лоб несвежим платком, положил на стол пятиалтынный и перебрался в соседнее заведение, где подавали сласти и шла игра в маджонг.

Китаеведческая экскурсия чиновника особых поручений продолжалась до темноты, которая застала Фандорина в некоем мрачном подвале, затерянном в глубине одного из Сухаревских дворов. Это было довольно просторное помещение с низким сырым потолком и почти безо всякого освещения, если не считать нескольких масляных плошек.

На полу рядами были разложены ватные тюфячки, на которых сидели и лежали люди – по преимуществу китайцы, но попадались и европейцы. Пахло сладким, щекочущим ноздри дымком, который медленно и грациозно покачивался под сводом подземелья. Никто не разговаривал, здесь царила тишина, лишь время от времени откуда-нибудь раздавалось приглушенное, невнятное бормотание.

Эраст Петрович не без брезгливости уселся на засаленную подстилку, и молчаливый китаец сразу же принес и с поклоном подал ему дымящуюся костяную трубку с длинным, украшенным драконами черенком. Покосившись по сторонам (слева дремал какой-то бледный, бородатый господин в чиновничьем мундире со споротыми пуговицами, справа восседал толстощекий китаец с блаженно зажмуренными глазками), Фандорин первым делом выложил на край тюфяка четки, затем тщательно вытер платком мундштук и осторожно затянулся – единственно из научного интереса. Ничего особенного не произошло – ни после первой затяжки, ни после второй, ни после третьей.

Успокоившись, надворный советник сделал вид, что тоже дремлет, сам же из-под прикрытых век – благо глаза уже привыкли к сумраку – стал незаметно приглядываться к лицам курильщиков. Странные это были лица: как бы лишенные возраста, с одинаково приопущенными подбородками и темными ямами вместо глазниц. Внимание чиновника привлек старый китаец с длинной седой бороденкой, что сидел прямо напротив. Эраст Петрович удивился остроте собственного взгляда – так отчетливо ему было видно каждую морщинку на благостном лице старца. Вдруг глаза китайца приоткрылись, и оказалось, что они вовсе не сонные и одурманенные, а, напротив очень живые, ясные и, пожалуй, даже веселые. Подмигнув молодому человеку, старик спросил ласковым, несказанно приятным голосом, причем безо всякого акцента:

– Что, трудно?

Отчего-то чиновник сразу понял, что загадочный китаец спрашивает его не о каком-нибудь мелком неудобстве вроде непривычки к сидению на комковатом тюфяке, а о том, трудно ли ему, Эрасту Фандорину, жить на свете.

– Нет, – ответил Эраст Петрович. А подумав, сказал:

– Да.

Запахло цветущими яблонями, и вдруг выяснилось, что оба они – и Фандорин, и симпатичный старик – сидят вовсе не в сыром подвале, а на вершине невысокой горы. Внизу простиралась зеленая долина, поблескивающая квадратами заливных рисовых полей, на склонах росли усыпанные цветами деревца, вдали виднелся белостенный монастырь с диковинными башенками и пятиярусной пагодой, а предзакатное небо было зелено-лилового оттенка, какого никогда не увидишь в средней полосе России.

Перемещению в пространстве Эраст Петрович нисколько не удивился – наоборот, счел уместным и даже само собой разумеющимся. Он знал, что старца зовут Те Гуанцзы, а гора называется Тайшань.

Помолчали.

– Боишься смерти? – снова спросил старец.

И снова Эраст Петрович ответил сначала «нет», а подумав – «да».

– А ты ее не бойся, – улыбнулся Те Гуанцзы. – Ничего страшного в ней нет. Если захочешь, смерти и вовсе не будет. Научить тебя этой тайне?

– Да, мудрый! – вскричал Фандорин. – Научи!

– Слушай же, но только не умом, а духом, потому что ум подобен листку, который распускается весной и облетает осенью, а дух – это могучее дерево, живущее тысячу лет.

– Я не хочу жить тысячу лет, – сказал Эраст Петрович. – Но я хочу знать тайну.

– Сейчас ты ее узнаешь, – еще ласковей улыбнулся волшебник. – Она проста. Ведь что такое смерть?

Чиновник наклонился вперед, чтобы не пропустить ни единого слова, а мудрейший смежил веки, вытянул руку – что-то очень уж далеко, на целую сажень. Чудодейственно удлинившаяся рука ухватила Эраста Петровича за плечо и стала сильно-сильно трясти.

– Гаспадзин, гаспадзин, скорей, уйдзет! – услышал Фандорин голос, изъяснявшийся по-русски с чудовищным японским акцентом.

– Постой, Те Гуанцзы, – попросил надворный советник, – не уходи. Это Маса, я его сейчас отошлю, чтоб не мешал.

Но было поздно. И кудесник, и яблоневая гора, и зеленая долина исчезли.

Эраст Петрович сидел все на том же тюфяке, в продымленном сухаревском подвале, а над ним, согнувшись, стоял Маса и тряс одурманенного опиумом хозяина за плечо.

– Тетки! – быстро говорил Маса – тот самый круглолицый азиат, что еще недавно сидел по соседству с чиновником. – Он взяр тетки!

И действительно – четки, которые Фандорин положил рядом с собой, исчезли.

– Кто взял? Те Гуанцзы? – лениво спросил Эраст Петрович. – Ну и пусть. Это его четки.

– Какой Те Гуанцзы? Взяр старый теровек, он сидер тут.

Маса показал на место, где только что обретался чудесный старец. Тюфяк был пуст.

– Ах, Маса, как ты невовремя, – пробормотал чиновник, но слуга бесцеремонно дернул его кверху, поставил на ноги и потащил к выходу.

Фандоринский камердинер перешел на свой родной язык – впрочем, если бы кто из сидевших в курильне и знал по-японски, то из этого сбивчивого рассказа все равно ничего бы не понял:

– Когда вы, господин, уронили голову и зашлепали губами, а на лице у вас появилась эта глупая улыбка, которая осталась до сих пор и, боюсь, теперь останется навсегда, он поднялся, встал в проходе и уронил подле вас трубку. Наклонился подобрать и быстро схватил четки. Убить вас он не пытался – я все время был начеку. Скорее, он не мог далеко уйти! Мы его догоним!

– Кто он? – лучезарно улыбнулся Эраст Петрович. Он чувствовал приятное умиротворение, гнаться за кем-либо ему совсем не хотелось.

– Старый китаец, что сидел напротив вас, кто же еще! Вы совсем опьянели от этой подлой травы! Наверняка это тот убийца, что пустил в вас стрелу и после перепрыгнул через стену!

Фандорин глубокомысленно насупился, желая показать, что находится в ясном рассудке и трезвой памяти.

– Каков он собой?

Маса немного подумал и, пожав плечами, сказал:

– Китаец.

Потом добавил:

– Старый. Совсем.

– А я думал, молодой, – сообщил ему Эраст Петрович и зашелся в приступе легкомысленного хохота – таким смешным ему показалось, что китаец, запросто перемахнувший через высокую стену, совсем старый: прыг-скок, и на той стороне. Не дедушка, а какой-то попрыгунчик.

Коротко обернувшись, слуга проворно влепил надворному советнику две звонкие оплеухи, отчего Эраст Петрович перестал киснуть со смеху и хотел было обидеться, но поленился.

Они уже находились во дворе. Было темно, ветрено, булыжная мостовая блестела от дождя, а по лицу мелкой дробью колотили капли. От свежести и влаги Фандорин отчасти пришел в себя.

– Вон он! – показал Маса, выглядывая из подворотни.

Впереди, шагах в тридцати, быстро семенила согбенная фигурка. Локти поджаты, будто человек ежится от холода или прижимает что-то к груди. Звука шагов слышно не было.

– За ним, т-только осторожно, – сказал Фандорин. Голова теперь работала лучше, но немного заплетался язык и колени были будто не свои. – Посмотрим, куда идет.

Старик повернул налево, еще раз налево и вышел на Сухаревскую площадь, где горели фонари и все еще шла торговля, из чего потерявший счет времени Фандорин заключил, что час не слишком поздний.

Проскользнув по самому краешку площади, похититель снова нырнул в узкую улочку, и преследователи ускорили шаг.

– Ваше высокоблагородие, никак вы? – услышал чиновник зычный голос, показавшийся ему знакомым.

Обернулся, чуть не потеряв равновесие от этого не слишком сложного движения, и увидел околоточного надзирателя Небабу, державшего за ухо какого-то оборванца с перевязанной щекой. Убедившись, что это и в самом деле надворный советник, Небаба кивнул на задержанного:

– Ширмач. Взят с поличным.

– Дяденька Макар Нилыч, отпусти, – заныл воришка. – Лучше поучи своей рученькой, только в холодную не волоки.

Как кстати, подумал Эраст Петрович. Китаец шустер и ловок, Масе в одиночку справиться с таким будет трудно, а на себя в нынешнем одурманенном состоянии надежды мало. Раз Небаба столько лет служит на Сухаревке и до сих пор жив, значит, калач тертый и постоять за себя умеет. Да и все здешние закоулки лучше любого китайца знает. Определенно встреча с Небабой была подарком судьбы.

– Этого отпустить, – коротко приказал Фандорин. – За мной. Только сапогами потише.

На ходу коротко объяснил полицейскому суть дела.

Старик просеменил по улочке, повернул в Андриановский и вдруг юркнул в узехонький проход между домами.

– Все, ваше высокоблагородие! – выдохнул чиновнику в ухо Небаба. – Надо брать! Там выход в три подворотни, да еще мокеевские подвалы. Уйдет.

И, не дожидаясь команды, бросился вперед, да еще в свисток задудел.

Маса и Фандорин кинулись следом.

В тесном дворе околоточный догнал китайца и схватил за плечи.

– Осторожно! – крикнул Эраст Петрович. Откуда дуболому-полицейскому было знать, какие сюрпризы умеют преподносить худосочные китайские старички?

Однако Небаба легко справился с задачей – похититель и не пробовал бежать или сопротивляться. Когда надворный советник и его камердинер приблизились, китаец смирно стоял, втянув голову в плечи и дрожащим голосом повторял:

– Мэй ши! Мэй ши!

Маса расцепил пальцы арестованного, отобрал нефритовые четки (старик и в самом деле прижимал их к груди) и передал Фандорину.

Эраст Петрович вглядывался в темноту, пытаясь получше рассмотреть китайца. Старик как старик. Ни мудрости Те Гуанцзы на перепуганном лице, ни поджарой ловкости вчерашнего стрелка в тщедушном теле. Что-то здесь было не так.

Околоточный, стоявший за спиной арестованного, скептически заметил:

– Воля ваша, господин Фандорин, только непохоже, чтоб этот огрызок мог Пряхина топором изрубить. Он, поди, и топора-то не подымет.

Ответить Эраст Петрович не успел. Из темноты донесся шорох, звук короткого выдоха и сочный удар мягким о мягкое. Небаба рухнул лицом вниз и раскинул длинные руки. Там, где только что стоял околоточный, обрисовался силуэт, в котором Фандорин сразу признал давешнего прыгуна через стены: тот же облегающий наряд, пружинность позы, коническая шапочка. Маса яростно зашипел, готовясь к рукопашной, но поперхнулся – черный человек молниеносным движением выбросил вперед ногу и припечатал японца точнехонько в подбородок. Удар был так неправдоподобно быстр, что застал верного фандоринского слугу, бойца бывалого и грозного, совершенно врасплох.

Даже не вскрикнув, Маса повалился навзничь, и оказалось, что все войско Эраста Петровича повержено в первые же секунды баталии, а сам главнокомандующий совершенно не готов к схватке со столь грозным противником – точнее, даже с двумя.

Нет, оказалось, что все же с одним – старый китаец бросаться на чиновника явно не собирался. Он попятился к стене, обхватил голову руками и запричитал:

– Сяншэн, бу яо!

О, если бы Эраст Петрович пребывал в своем обычном состоянии, он без колебаний вступил бы в единоборство даже с таким мастером боевых искусств, а то и просто прострелил бы ему лодыжку из вороненого «герсталя». Однако тянуться к поясной кобуре за револьвером времени не было – заметив движение, враг сразу нанесет упреждающий удар. О рукопашном же бое и помышлять не приходилось. Фандорин попытался встать в боевую стойку, и земля сразу закачалась у него под ногами. Останусь жив – никогда в жизни больше не притронусь к этой дряни, пообещал себе надворный советник, медленно пятясь.

Кажется, стойка все же произвела на противника должное впечатление: он решил, что одних рук и ног тут будет мало. Легким движением черный человек выдернул из рукава что-то длинное, гибкое и принялся описывать в темноте свистящие, поблескивающие петли. Стальная цепочка, догадался Эраст Петрович. Такой запросто можно и кость перебить, и горло разорвать.

У самого Фандорина в руках ничего кроме злополучных четок, увы, не было. От первого броска стальной змеи он кое-как увернулся, но едва не грохнулся наземь и отскочил назад еще на несколько шагов. Все, дальше пятиться было некуда – стена. Эраст Петрович взмахнул четками, описав в воздухе свистящую восьмерку. Пусть враг думает, что у него в руках тоже цепочка – поостережется лезть. Но от взмаха замечательно прочная и надежная нитка, продукция товарищества «Пузырев и сыновья», лопнула, и каменные шарики самым бесславным образом посыпались во все стороны.

Черный человек сделал шажок вперед, готовясь к решительной атаке. Слушая, как рассекает воздух смертоносная цепочка, Эраст Петрович вспомнил похвальную даосскую максиму: «Сила духа побеждает меч». Жаль только, что в фигуральном смысле. Но попробовать стоило, тем более что ничего другого в этакой ситуации не оставалось. Фандорин собрал воедино расползающуюся ткань духа, выставил перед собой мягкие, будто ватные руки, и в тот самый миг, когда противник ринулся в атаку, произнес магическое слово «чжэнь», обозначающее духовную силу (ибо на телесную уповать не приходилось).

Сработало!

Черный человек повел себя, словно сорвавшаяся с ниток марионетка: всплеснул руками, одна нога непонятным образом выехала вперед, другая взметнулась кверху, и китаец с тошнотворным треском ударился затылком о булыжник мостовой.

Только тут Эраст Петрович понял, что ничего этого не было – ни похищения четок, ни слежки за стариком, ни фантастической схватки в темном дворе. Все это бред, навеянный наркотическим дурманом. Сейчас видения рассеются, и снова будет полумрак, сизоватый дым и недвижные силуэты курильщиков.

Фандорин помотал головой, чтобы поскорей очнуться, но это не помогло.

Зато очнулся Макар Нилович Небаба, да и Маса зашевелился – взялся рукой за помятый подбородок, сказал несколько нехороших слов по-японски и по-русски.

Однако первым все же вернулся в строй полицейский. Он со стоном сел, потер загривок и хрипло спросил:

– Чем это он меня? Обухом?

– Ладонью. Ребром ладони, – объяснил Эраст Петрович, с любопытством всматриваясь в околоточного – а ну как сейчас возьмет и превратится в кудесника Те Гуанцзы или выкинет что-нибудь еще более интересное?

Полициант с кряхтением встал, сделал несколько шагов и, поскользнувшись, чуть не упал.

– Черт! Шариков каких-то порассыпали. Этак и шею свернуть недолго.

Подошел к распростертому китайцу. Нагнувшись, чиркнул спичкой. Присвистнул.

– Вот те на! Его сиятельство граф Хруцкий, собственной персоной!

С формальным допросом арестованных решили повременить до приезда следователя, за которым Небаба послал нарочного сразу же после прибытия в участок. Из временного вида на жительство, предъявленного китайцем, следовало, что зовут его Фан Чэнь, от роду ему шестьдесят семь лет, а проживает он в доме графа Хруцкого, где состоит на должности повара. По-русски Фан Чэнь знал всего несколько слов, а использовать в качестве переводчика ученого востоковеда при данных обстоятельствах было бы по меньшей мере странно.

– Посадите китайца пока что в к-кутузку, – велел околоточному Фандорин. – Его роль в этой истории более или менее ясна. Хозяин приказал ему следить за мной, при первой же возможности стянуть четки и доставить к условленному месту встречи. Не правда ли, Лев Аристархович?

Граф Хруцкий сидел в углу, на колченогом табурете, и, ввиду своей чрезмерной спортивности, был прикован цепью к пыльной чугунной печке. Он уже совершенно оправился, сидел вольно, скрестив ноги в узких, полотняных штанах, а о неудачном падении напоминало только серое полотенце, которым его сиятельству обмотали зашибленный затылок. Бархатная китайская шапочка валялась на полу, черную матерчатую куртку граф расстегнул, так что обнажилась не только грудь, но и поджарый, мускулистый живот, однако Хруцкого это, похоже, ничуть не смущало.

– Истинная правда, Эраст Петрович, – ответил арестованный, с интересом разглядывая надворного советника. – Фан ничего не знал. Я сказал, что четки принадлежат мне и что вы выманили их у меня обманом. Он милый, безобидный старик и отличный знаток классической сычуаньской кухни.

– Да что за четки такие, ваше сиятельство? – не выдержал околоточный. – Какая в этих камешках особенная ценность, что вы из-за них на этакую страсть пошли? Пряхина топором нашинковали, нас с господином Фандориным чуть не порешили. Ведь на каторгу пойдете, лет на двадцать! За что?

Вместо ответа Хруцкий вопросительно посмотрел в глаза Эрасту Петровичу, словно желая понять, многое ли тому известно.

– Долго объяснять, Макар Нилович, – сказал чиновник. – Эти четки принадлежали одному китайскому м-мудрецу, который жил много столетий назад. Его звали Те Гуанцзы. Во всяком случае, Лев Аристархович верит, что это именно те четки. Хотя никакого Те Гуанцзы, скорее всего, не существовало, и история про нефритовые четки не более чем легенда.

– Браво, Фандорин, я вас недооценил, – прошептал граф и, повысив голос, присовокупил. – Только Те Гуанцзы существовал, и это действительно его четки.

Эраст Петрович развел руками:

– Я не знаток даосских легенд и спорить с вами не берусь. Да и потом, мы ведь тут оказались не для ученого диспута, а совсем по иному поводу. Когда я прочел на одной из бусин полустертый иероглиф «те», мне вдруг вспомнился миф о тайшаньском кудеснике, имя которого начинается с того же знака. Я порылся в сборнике танских новелл о волшебных преданиях старины и понял, чем эти скромные бусы могут быть ценны для человека, одержимого некоей безумной идеей. Ошибся я только в одном – был уверен, что преступник непременно китаец. Следовало вспомнить и о китаеведах…

Граф понимающе усмехнулся:

– И вы отправились в Китайскую слободу, чтобы выловить злодея на живца?

– Разумеется. Ведь к-китайцев в Москве не так много, всего две-три тысячи, и живут они кучно. Белый человек с нефритовыми четками в руках, слоняющийся по китайским харчевням и притонам, не мог остаться незамеченным… Скажите, Лев Аристархович, вы ведь нарочно позавчера явились на бал? Знали, что я непременно там буду, и хотели, чтобы я заинтересовался убийством антиквара? Но зачем вам понадобилось впутывать меня в эту историю? К чему идти на т-такой риск?

– Про вас, Фандорин, говорят, что вы видите сквозь землю на семь вершков и можете разгадать любую загадку. Я хорошо запомнил наш давний разговор – вы тогда произвели на меня впечатление исключительно проницательного и наблюдательного человека…

– И вы решили, что я найду то, чего не смогли найти вы?

– Ну вот видите, я же говорю – вы проницательны, – то ли всерьез, то ли с издевкой проговорил китаевед.

– Хорошо, это ясно. Но каким образом вы узнали, что мне удалось н-найти четки? Утром я обнаружил немудрящий пряхинский тайник, а уже вечером вы попытались меня убить.

Небаба ни с того ни с сего закашлялся, да так старательно, что Фандорин сразу же повернулся к околоточному.

– Вы? Это вы ему сказали? Но з-зачем? Хотели проверить у специалиста, насколько ценны четки? Что, сразу из лавки отправились к графу?

– Никак нет, – прогудел сконфуженный Макар Нилович. – То есть, правду сказать, было у меня такое соображение, но не понадобилось. Только с вами распрощался, пошел в участок протокол писать, гляжу – навстречу их сиятельство идут. Ну, я, дурак, и обрадовался. Вот, думаю, удача…

– Да уж, удача редкостная, – едким тоном подтвердил Фандорин и снова обернулся к графу. – Что, Лев Аристархович, невтерпеж было? Ходили вокруг лавки к-кругами? И, разумеется, сказали околоточному надзирателю, что найденным четкам цена пять рублей?

– Три, – ответил Хруцкий. – Три рубля и четвертак. Именно за эту сумму покойный Силантий Михайлович неделю назад приобрел у какого-то искурившегося китайца нефритовые четки. Я много слышал и читал об этом священном предмете, когда проходил послушание и искус в Шанлянской обители. Двадцать пять вытертых от времени нефритовых шариков, каждый диаметром в цунь, и на одном – первый иероглиф имени Вечноживущего… Четки исчезли во время маньчжурского нашествия и считались безвозвратно потерянными. Сколько раз я представлял их себе, сидя на высокогорном снегу в позе «цзя чи» или ломая ребром ладони ежедневные восемьсот восемьдесят восемь бамбуковых палок… – Голос арестованного стал мечтательным, глаза затуманились, веки прикрылись.

Эраст Петрович немного подождал и неделикатно нарушил воспоминания востоковеда:

– Итак, вы пришли к Пряхину посмотреть, не появилось ли в лавке чего-нибудь новенького, и увидели нефритовые четки. Не поверили своему счастью, затрепетали, схватили лупу, возблагодарили Небо и прочее, и прочее. Что было дальше?

Хруцкий открыл глаза и вздохнул.

– Да, когда Пряхин показал мне четки и спросил, не переплатил ли он за них опиоману, я не совладал с собой. Надо было небрежно пожать плечами и с видом снисхождения купить их за пять рублей. Но я совсем потерял голову. Кажется, даже заплакал… С ходу предложил Пряхину пятьсот, но Силантий Михайлович только засмеялся. Дрожащим от счастливого волнения голосом я посулил ему тысячу – он отказался. Тогда я сразу перескочил на десять тысяч, хотя для того, чтобы собрать такую сумму, мне пришлось бы продать всю мою коллекцию, да еще и перезаложить дом. Но Пряхин уже закусил удила. У каждого антиквара есть мечта: раз в жизни раздобыть по случаю какой-нибудь раритет баснословной цены. Я пытался втолковать Силантию Михайловичу, что этот предмет ни для кого кроме меня во всей России ценности не представляет. Он не поверил. Сказал: дураков нет. Раз вы, человек небогатый, даете десять тысяч, то миллионщик навроде Мамонтова или Хлудова мне все сто отвалит… Я долго думал, как мне добыть четки, и в конце концов решил их похитить. Оглушил приказчика, перерыл все вверх дном – не нашел. Пряхин потом сам мне рассказывал, как его обворовали. Бедному Силантию Михайловичу, конечно, и в голову не пришло, что граф Хруцкий способен на разбой…

– Можете не продолжать, – остановил рассказчика Фандорин. – Дальнейшее понятно. Не найдя четок, вы впали в исступление и решили добыть реликвию любой ценой, хоть бы даже и к-кровавой. Только Пряхин оказался крепким орешком… Господи, Лев Аристархович, ведь вы университет заканчивали! Как можно из-за чего бы то ни было, хоть бы даже из-за секрета бессмертия, кромсать живого человека топором? Да и потом, недостойно ученого – верить в подобные нелепости.

– Ваше высокоблагородие, – взмолился околоточный. – Пожалейте, растолкуйте, в чем дело! Какие нелепости? Какой секрет?

– Да глупости, – сердито махнул рукой Эраст Петрович. – Пустые сказки. Согласно преданию, Те Гуанцзы много лет пытался найти секрет вечной жизни, в свое время раскрытый великим Лаоцзы, которому якобы удалось обрести бессмертие. В старинной книге написано, что Те Гуанцзы достиг просветления, высшей мудрости и победил смерть, перебирая зеленые нефритовые четки. Он прожил три раза по восемьдесят лет, а потом и вовсе сумел преодолеть порог вечности, что и символизирует число двадцать пять – трижды долголетие плюс единица.

Граф покачал головой, смотря на чиновника с искренним состраданием.

– Тщета разума и логики перед величием духа. Бедный везучий Эраст Петрович, как же вы слепы! Что дважды спасло вас от верной смерти, если не обладание четками Старца? Ну почему, почему они достались равнодушному профану, а не мне!

– Потому, ваше сиятельство, – строго сказал на это надворный советник, задетый «профаном», – что вы не усвоили из легенды главное. Четки Те Гуанцзы не идут в руки того, кто обладает злым сердцем. Боюсь, что в своем монастыре тайну бытия вы все-таки не постигли – чрезмерно увлеклись ломкой бамбука.

За темными окнами раздался грохот подъехавшей кареты, хлопнула дверца.

– А вот и следователь пожаловали, – объявил околоточный, поднимаясь.

Вошел сухопарый господин в пенсне, с желчным заспанным лицом – Сергей Сергеевич Лемке из ведомства окружного прокурора. Поздоровался с Эрастом Петровичем за руку, задержанному поклонился, околоточному надзирателю кивнул.

– Куда? – спросил Фандорин. – В Малую губернскую?

– Нет, – подавил зевок Сергей Сергеевич. – Там все дворянские камеры заняты. Отвезу на Крутицкую гауптвахту. Там и допросим. Поедете?

– С вашего позволения чуть позже, – ответил чиновник особых поручений. – Картина п-преступления полностью установлена. Совершите пока формальности. Я скоро буду.

Двое стражников, прибывших со следователем, повели задержанного к выходу.

У порога граф остановился, обернулся к Фандорину и умоляющим голосом спросил:

– Вы дадите мне еще хотя бы раз посмотреть на них?

Стражник слегка подтолкнул арестанта в спину.

– А все же жаль. Такой ученый человек и на каторгу, – пожалел убийцу Макар Нилович, когда тюремная карета отъехала.

– Какая там каторга, – утешил его Фандорин. – Разве вы не видите, что он совершенно безумен? Льва Аристарховича ожидает тюремная больница, отделение для б-буйнопомешанных.

Небаба уселся писать рапорт приставу о раскрытии убийства и поимке душегуба. Пыхтел, яростно скрипел пером, беспрестанно вытирал платком малиновый лоб – в общем, был занят делом. А вот чиновник особых поручений расхаживал по унылому кабинету безо всякого видимого смысла. Вздыхал, нервно пощелкивал пальцами, вглядывался через окно в темноту, один раз даже открыл дверь, как бы намереваясь уйти, но околоточный, подняв голову от писанины, отсоветовал:

– Ночь темная, ни беса не видно. Разминетесь. Придет ваш азиат, никуда не денется.

Маса явился только через час.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Фандорин. – Почему так долго? Все нашел?

– Двадцачь пячь, – гордо ответил слуга. – Один кругренький в ружу упара.

Локти и коленки у него и в самом деле были мокрыми и грязными.

– Завтра же нанижешь на д-двойную нить, – велел Эраст Петрович. – А эту дрянь, катушку товарищества «Пузыревъ», выкинь к черту. Нет, ты вот что, дай-ка бусины сюда. Я сам их нанижу.

Поймав удивленный взгляд околоточного, Фандорин не без смущения объяснил:

– Что я дважды спасся благодаря им – совпадение. Про бессмертие, конечно, – суеверие и чушь. Насчет высшей мудрости тоже сомнительно. Однако я имел возможность убедиться, что под перестук четок мысль определенно работает лучше… И нечего на меня так с-смотреть.

Скарпея Баскаковых

I

– Тюльпанов, вы з-змей боитесь?

Вопрос шефа застал Анисия посреди второй чашки чаю, в самое лучшее время, когда все дневные дела уже исполнены, а впереди еще целый вечер, торопиться решительно некуда, и настроение от этого спокойное, философическое.

Разговор за столом шел совсем о другом – о завтрашнем прибытии в первопрестольную ее императорского величества, но внезапному вопросу Анисий не удивился, ибо давно привык к фандоринской манере перескакивать с одного на другое.

Удивиться-то не удивился, но наобум отвечать не стал. Вопрос мог быть задан просто так, в метафорическом смысле, а мог и очень даже не просто так. К примеру, однажды Эраст Петрович спросил: «А хотелось бы вам, Тюльпанов, быть ловким и сильным, чтоб любого громилу играючи на обе лопатки класть?» Анисий возьми и брякни не подумавши: «Конечно, хотелось бы!» С тех пор, уже второй год, состоит в учениках у шефова камердинеpa Масы и терпит от зловредного японца несказанные притеснения: бегает в одном исподнем по снегу, разбивает руки о занозистые доски и по получасу стоит вверх ногами, словно австралийский антипод.

– Каких змей? – осторожно поинтересовался Анисий. – Которые ползают или бумажных, что по небу летают?

– Которые ползают. Бумажных-то что б-бояться?

Губернский секретарь подумал еще немножко и подвоха в вопросе начальства не усмотрел. Конечно, кобру или, скажем, ехидну всякий напугается, но откуда им на Малой Никитской взяться, ехиднам?

– Нисколько не боюсь.

Эраст Петрович удовлетворенно кивнул.

– Вот и отлично. Значит, завтра поедете в Пахринский уезд. Там у них объявилась какая-то невиданная анаконда. Отец благочинный пишет про козни С-Сатаны и жалуется на безбожие земского начальства, а председатель земской управы жалуется, что церковь разжигает страсти и потакает суеверию. Отправляйтесь туда и во всем разберитесь. Посвящать в подробности не стану, чтобы не пересказывать с чужих слов – это только замутняет чистоту восприятия. История настолько нелепая и фантастическая, что, если б не августейший визит, я непременно съездил бы сам.

Перед тем как идти домой, собираться в поездку, Анисий посмотрел непонятное слово в энциклопедии. «Анаконда» оказалась огромной змеей из амазонских болот. Что имел в виду шеф, было неясно. Только любопытство распалил, черствый человек.

Весь божий день Анисий трясся в бричке по нехорошей дороге – сначала губернской, кое-как мощенной, потом уездной грунтовой, а последние одиннадцать верст и вовсе проселочной, в сплошных лужах и выбоинах. Выехал в пятом часу, считай, еще затемно, а до Пахринска добрался только к вечеру.

Еще ничего не зная о существе дела, Тюльпанов решил, что в конфликте между двумя пахринскими партиями примет сторону прогресса, и послал в земскую управу телеграфное предуведомление о своем приезде. Поэтому, хоть присутствие уже закончилось, московского гостя дожидался сам председатель.

– Добро пожаловать, господин Тюльпанов, – сказал земец, отряхивая с плеч столичного гостя сизую дорожную пыль. – От лица передовых людей, каковые пусть в небольшом количестве, но имеются и в нашем скромном уезде, приношу свои глубочайшие извинения за доставленные хлопоты. Это все наши доморощенные торквемады с амвонов воду мутят. Хорошо, что дело попало к господину Фандорину, человеку умному и просвещенному, а не к какому-нибудь обскуранту и клерикалу. Необходимо разоблачить это зловредное суеверие, которое ввергло население целой волости в пучину дикого средневековья. Подняли голову самые темные, реакционные элементы. Попы рады-радешеньки, теперь что ни день крестные ходы и молебствия, да и всяких колдунов с ворожеями объявилось несметное множество. Только и разговоров, что о болотной Скарпее.

«О чем, о чем?» – чуть было не переспросил Анисий, да вовремя прикусил язык. Терпение – сейчас сам все расскажет. А председатель (звали его Антоном Максимилиановичем Блиновым) с сомнением посмотрел на негвардейскую фигуру и безусую физиономию губернского секретаря и присовокупил:

– Конечно, жаль, что Эраст Петрович не смог сам к нам быть, ну да ничего. У такого необыкновенного человека, верно, и помощник особенный.

От явной вопросительности последнего утверждения Тюльпанов немедленно насупился. Ишь чего захотел – чтоб сам Фандорин к нему примчался. Будет шеф из-за всякой ерунды по захолустьям разъезжать. Много чести.

Чтоб не выдавать своей унизительной неосведомленности, Тюльпанов решил держаться с туземным начальником солидно: вопросов не задавал, суждений кроме как по поводу погоды (сухой, но отрадно нежаркой) не высказывал и вообще до поры до времени обходился больше междометиями.

Сразу же, прямо от управы, пересели на облезлые председателевы дрожки и покатили из Пахринска полем, потом лесом и снова полем, а после уже одним только лесом.

– Я вас, Анисий Питиримович, высажу подле Татарской гати, оттуда до Баскаковки рукой подать, – объяснял по дороге Блинов. – Уж не обессудьте. К Варваре Ильиничне мне путь заказан, я там нынче persona non grata. Для наследницы сей новоявленной латифундии ваш покорный слуга – живой укор и досадное напоминание о былом прекраснодушии.

Анисий с важным видом кивнул, хотя о наследнице слышал впервые и значение слова «латифундия» представлял себе не совсем отчетливо. Верно, тоже что-нибудь южноамериканское.

Антон Максимилианович болтал без умолку, но все больше про пустое, к делу не относящееся: про древний пахринский край, про красоты местной природы, про великую будущность этих чахлых деревенек, медлительных речек и унылых болот. По глубокому убеждению Блинова, чудесное будущее должно было осенить пахринскую глухомань в самом скором времени – не далее как следующей весной, когда через уезд проложат ветку железной дороги.

– Вы представляете, что это будет, милейший Анисий Питиримович? – Председатель управы обернулся и в упоении так схватил молодого человека за руку, что Тюльпанов скривился – хватка у энтузиаста была нешуточная. – Нынче мы никому не нужны с нашими невеликими промыслами и хвойно-лиственным лесоборьем. А когда до Баскаковки можно будет из Москвы доехать на мягком сиденье, со всем возможным комфортом, здесь все заселят дачники. О, благословенный, праздный подвид homo sapiens! Они несут с собой деньги, хорошие дороги, трудоустройство для местных жителей! Враз исчезнут пьянство и попрошайничество, появятся больницы и молочные хозяйства. Через два-три года наш уезд будет не узнать!

– Поэтому вы и назвали Баскаковку новоявленной лантифудией? – небрежно повторил Анисий звучное слово, надеясь, что запомнил его правильно.

Оказалось, не вполне – Блинов поправил:

– Латифундией. Раньше что Баскаковка? Две тысячи десятин истощенной, выродившейся земли, зажатой меж Гниловским болотом и Мокшинскими пустошами. Папахин (это воротила из местных) за все поместье тридцать тысяч хозяйке предлагал, и то еще в рассрочку. А теперь это ж две тысячи дачных участков! И каждый можно продать перекупщикам и застройщикам самое меньшее по тысяче рублей.

– Два миллиона! – быстро сосчитал Тюльпанов и присвистнул.

– По самому, учтите, скромному счету. От этих миллионов у Варвары Ильиничны затмение и произошло.

– Это кто, хозяйка? – уточнил губернский секретарь.

– Теперь выходит, что хозяйка. Хотя еще месяц назад была она приемная дочь владелицы, Софьи Константиновны, а по сути дела – приживалка. Софья Константиновна, покойница, жила скудно, все малые средства высылала единственному сыну Сергею Гаврииловичу в Кушку – он там служил в горных егерях. Я тогда в доме у них частенько бывал. Верите ли – к чаю иной раз сухарики с вареньицем брусничным подадут и более ничего.

При слове «покойница» Тюльпанов несколько воспрял духом, будто ворон, усмотревший в чистом поле под ракитой желанную добычу. Опять же внезапное богатство – штука в криминальном смысле очень даже многообещающая или, как выражается шеф, перспективная.

– Что ж со старушкой-то стряслось? – не утерпел Анисий, спросил вкрадчивым голосом. И подумалось: хорошо б порешили помещицу, да как-нибудь позагадочней – тогда получится, что не зря целый день пыль глотал.

Страницы: «« « 1234567 » »»