Нищенка Горький Максим

Нищенка

Две дворянские усадьбы выделялись особым убранством и роскошью в нашей округе. Жили в них родовитые бары, которые умело и рачительно вели свои дела. Так уже получилось, что их хозяйские интересы всё тесней и тесней переплетались. При этом у одного барина была дочь на выданье, а у другого – сын жених. Сама судьба толкала их на более тесное объединение, но была при этом одна загвоздка, невеста не отличалась особой красотой, а проще говоря, скорей была уродиной, чем девицей красной.

В один прекрасный день главы семейств чинно попивали чай в роскошной беседке и вели неторопливую беседу.

– Есть у меня, сосед, задумка, хочу перестроить свой молочный заводик.

– А я, сосед, землицы прикупил, подумываю об увеличении дойного стада, твой завод как нельзя кстати будет.

– Не говори, сосед, тогда бы мы могли сметану и маслице поставлять аж ко двору самого царя батюшки.

– Не об этом, любезнейший, я хотел сегодня поговорить с тобой.

– О чём же, милейший?

– Сын у меня в женихах засиделся, а у тебя дочь давно созрела.

– Всё так, дорогой, но ты же знаешь, что моя доченька не из первых невест, вряд ли она будет по сердцу твоему Константину, начнутся ссоры, упрёки, а мы с тобой должны их счастливыми сделать.

– Будут богаты, счастье само придёт.

– Не говори, сосед, а вдруг не придёт? Ты пойми меня правильно, лучшей доли для моей дочери я бы и желать не хотел, да и дела наши пошли бы ещё успешней, а вот что с этими сомнениями делать, ума не приложу.

– Ну что же, если тебя беспокоит только это, попробуем всё уладить, ты только не перебивай меня, пожалуйста, – он посмотрел по сторонам и продолжил. – Мне удалось заполучить в своё имение одну забавную старушку, она многое может, я с ней уже говорил, поможет и нашему горю, сделает твою дочь красавицей. Если сомневаешься, я позову её, поговоришь с ней сам, а уж потом и решай.

Они позвали старушку, долго беседовали с ней, затем распрощались, лица их выражали полное удовлетворение состоявшейся беседой. Через семь дней бары вновь встретились и поехали на мельницу. К полуночи привезли туда старушку и крепостную девку, которую звали Миланой. Барин приказал девушке раздеться. Они уселись с гостем на широкую лавку и стали смотреть.

Милана трясущими руками развязала завязки и стала скидывать с себя одежду. А куда деваться было, барин – хозяин, может раздеть, может продать, может собаками затравить.

– Мой голову в этом корыте, – приказала старуха, – вот так, а потом в этом. Она бросила во второе корыто какую-то шерсть, произносила непонятные слова и кружилась вокруг несчастной девушки.

После мытья её заставили дышать едким дымом, затем старуха натёрла груди какой-то мазью, а спину долго хлестала веником из еловых веток со змеиными хвостами. И пока с ней проделывали разные процедуры, в самом верху мельницы кто-то невидимый зло и противно хохотал. Когда несчастная Милана упала без чувств на прохладный пол, старуха окатила её из ведра вонючей жидкостью, прокричала какие-то слова так, что бары в страхе закрылись от неё руками.

– Ну, вот и всё, – произнесла, наконец, она хрипучим и жутковатым голосом, – через неделю она станет страшилищем, а молодая барыня красавицей.

Господа встали, один из них брезгливо бросил старухе пачку денег и произнёс:

– Этих денег тебе хватит, чтобы убраться из наших мест и больше здесь не появляться. Через неделю я о тебе чтобы больше не слышал, а тебя не видел.

Старуха взяла деньги и поклонилась господам.

Явились слуги, которые привели в чувство Милану, заставили её одеться, усадили на дровни и укатили в сторону леса. Там они передали девушку леснику, угрюмому и нелюдимому мужичку лет под пятьдесят, наказали строго настрого стеречь её до особого распоряжения.

Прошло четыре дня, и начали с девушкой происходить ужасные вещи. Стала она утром умываться, волосы с головы так и попадали, проплыла дымка перед глазами, и нет уже ни косы девичьей, ни локонов золотистых. Глянула в воду и увидела, что вместо них торчит ужасного цвета щетина, чуть в обморок не упала. А на голове у неё в один миг выросла козья шерсть, колдунья её во второе корыто бросала.

Хотела она закричать, но голос пропал, опять дымка перед глазами, а когда она исчезла, вырвался изо рта хрип, который походил на свиное хрюканье. Исчезли налитые девичьи груди, вместо них болтались какие – то соски. На следующий день потемнело девичье лицо, вместо её носика на нем красовалось что – то бесформенное, которое с трудом можно было и носом-то назвать. А уж когда её спина изогнулась, как у древней старухи, встала она на колени перед лесником и стала умолять его своим ужасным голосом, чтобы избавил он её от таких мук и отдал на растерзание зверю лютому.

А тут и слуги барина прибыли. Увидели они уродину, поскакали с докладом к господину.

Вернулись через день, передали указание леснику, чтобы он отвел ее в глухой лес, привязал к дереву, пусть звери дикие полакомятся.

Взял лесник верёвку и повел девушку в лес. Шли они долго, иногда им приходилось продираться сквозь кусты колючие, пробираться через место топкое и жуткое. Наконец вышли они на поляну. Лесник остановился, перевёл дух.

– Дальше пойдёшь одна. Вот тебе котомка с коркой хлеба, репой печёной, да луком зелёным. Пойдёшь вон на тот холм, а там деревенька убогая, за ней пять дорог в разные стороны, иди по той над которой солнце взойдет, уйдёшь из наших краёв, назад не возвращайся, узнает барин ни тебе, ни мне голов не сносить.

– Куда же я такая, дедушка?

– Иди милая, если судьба тебе жить, авось всё ещё и образуется.

И побрела она дорогой неведомой, изредка утирая слёзы. Деревню она ночью прошла, а к утру добрела до развилки дорог. Посмотрела, над которой из них солнце встало, перекрестилась и пошла по ней в свою новую безрадостную жизнь.

Зато у бар всё хорошо складывалось. Молодых, не мешкая познакомили. Барыня преобразилась. Волосы у неё были золотистые, носик аккуратный, походка важная, кожа белая. Не всё это гармонировало между собой, но кто на это внимания обращал, когда такие прибыльные дела впереди маячили. Свадебку справили, не мешкая, и зажили молодые богатой и сытной жизнью.

А Милана, обходя деревни стороной, уходила всё дальше и дальше от родных мест. Скудные припасы кончились, а одними ягодами сыт не будешь, и пришлось ей зайти в одно большое село. Её ужасный вид, изрядно потрёпанная одежда, отпугивали людей. Она хоть и старалась укутаться в свои лохмотья, но это не очень-то помогало. День был выходной, многие жители шли в церковь. Пошла к церкви и Милана. Несколько нищих сидели у ограды, большая часть у входа. Милана пристроилась поодаль от них, хоть какое-нибудь подаяние в виде куска хлеба было для неё в данный момент самым сокровенным желанием. Люди проходили мимо, в её котомку никто ничего не бросил. Она хотела уже уйти, хотя сил подняться почти не было, но в это время две монетки упали к её ногам.

Она перекрестилась и осторожно подняла их.

– Видишь, крестится, а ты говоришь ведьма, – произнёс женский голос, – мается горемычная, за что только её всевышний наказал?

Женщины ушли, но долго быть ей в одиночестве не пришлось.

– Кто ты такая? – спросила её одна из нищенок.

– Такая же, как и вы.

– Чего измождённая такая?

– Идти долго пришлось.

– Да, небогатый сбор у тебя, но так и быть, продам тебе хлебушка, сальца немного, ты не против?

– Нет, нет, я очень есть хочу.

Нищенка забрала медяки, дала ей несколько кусков хлеба, немного сала, подумала чуток и положила в котомку луку и два яичка.

– Ну вот, на твои гроши с лихвой будет. У церкви ты много не насобираешь, ходи по деревням, люди у нас бедные, но умереть с голоду не дадут, – посоветовала она Милане.

Та и послушалась её совета. Пришла в одну деревню, постучалась в дом. Дверь не сразу открыли, она уже уходить собралась, но сердитый голос остановил её.

– Нищенка это, а не Лукерья, уходи, уходи, не до тебя нам, – мужчина замахал на Милану рукой.

Она повернулась и пошла к другому дому.

– Погоди, – остановила её старуха, – на сына не сердись, невестка разродиться не может, на вот возьми, – она протянула кусок хлеба и две луковицы, которые Милана взяла и положила в котомку.

– Помолись за бабу, может, полегчает ей?

Милана отошла от дома, перекрестилась сама, потом перекрестила дом, низко поклонилась и удалилась.

Она не слышала, как раздался в том доме детский крик, не видела, как старуха усердно молилась на образа, как счастливый отец благодарил господа за сына, третьего в семье после двух девок.

Было лето, Милана не испытывала особой нужды в ночлеге. Сядет у ручья, попьёт водички, съест свой скудный сбор, да и заночует в каком – ни будь стожке. А собирала она ровно столько, сколько ей надобно было на пропитание в этот день. Стучалась она в двери только бедных людей, богатые дома старалась обходить стороной. Но в одной деревне постучалась в добротные тесовые ворота.

– А, нищенка, подожди я сейчас, а ты зайди в двор-то.

Вышел он быстро, подал ей калач, несколько яиц, капусты квашеной немного, горсть леденцов и небольшую связку баранок. Милана взяла калач, одно яйцо, капусту от, остального отказалась. Отошла от дома, помолилась, перекрестила дом, низко поклонилась и ушла своей дорогой. А у хозяина сын при смерти был. Лекарь приезжал, посмотрел на парня, дал каких-то порошков, взял деньги и укатил в город. Хозяин был хоть и зажиточный, но плохого людям он не делал. Работать заставлял до пота, но работников не обижал, платил им больше, чем платили другие. Деревня эта не принадлежала барам, когда-то они откупились от барина, который промотал в своё время всё своё состояние, были вольными, но такими же бедными, как и их соседи.

Милана ушла, а сыну хозяина полегчало. Спал жар, он перестал бредить во сне, а утром следующего дня, на удивление всем, пришёл в себя.

Люди приметили, к кому нищенка придёт за подаяньем, обязательно в доме случится что-то хорошее. А уже после того, как она у одного бедняка лошадь от падежа спасла, её ждали в деревне с надеждой и особой верой. Что там говорить, нужда редко, какой дом обходила.

Кончилось лето, пришли прохладные дождливые дни. Сердобольные селяне старались подать нищенке что-то из одежды, просили её остаться на ночлег. Милана брала кое, какие вещи, но самые скромные и уже поношенные. Какое-то время ночевала в сараях или банях, но с приходом заморозков, положение её стало совсем плачевным.

Брела она как-то через лес, присела отдохнуть на упавшее дерево, достала из котомки кусок хлеба, луковицу и хотела перекусить немного. Видит, идёт по дороге мимо старичок. Приблизился к ней, остановился.

– Не угостишь хлебушком, молодушка?

– Садись, дедушка, чем богаты, тем и рады, угощайся.

Пожевал старичок с ней хлебушка, запил водичкой родниковой.

– Добрая ты, молодушка, спасибо тебе за хлеб и соль, а куда путь держишь?

Махнула Милана рукой в сторону леса и опустила голову.

– Домик у меня недалече, пошли со мной, зиму перезимуешь, да и по хозяйству поможешь, а там видно будет, что тебе делать?

Пошла нищенка за старичком. Домик оказался действительно не далече. Правда домом назвать его можно было с натяжкой, скорее это была полуземлянка, но очень уютная, тёплая и просторная.

– Об одном я тебя прошу, – сказал старичок, – ходи молиться за ручей.

Так она и осталась у старичка. Днём ходила за подаяньем, вечером прибиралась в домике, готовила нехитрую еду.

Прошла зима, затем весна, снова наступило лето. В этом году жаркое оно выдалось. Дождей с середины весны не было, на полях всё сохнуть стало. Особенно тяжело приходилось в деревне, которая была расположена на пригорке. Вода в колодцах пропадать стала, даже скотину нечем поить было.

– Голод будет, – поговаривали мужики, – вымрет село.

– Нищенку бы позвать, может, помогла бы чем? – предложила одна женщина.

– Позвать-то можно, но поможет ли? – высказали сомнение другие.

Только звать Милану не пришлось, она сама появилась в деревне.

Люди выносили всё, что только у них было наготовлено. Милана взяла, как всегда, скромное подаянье, помолилась, поклонилась деревне и ушла в свой лес. К вечеру над деревней зависла чёрная туча, а потом такой ливень обрушился, что все ямы и ухабы до краёв наполнились водой. Появилась она и в колодцах, ожили посевы, веселее защебетали пташки.

После этого случая весть о ней разнеслась далеко за пределы этой округи.

– Пришла, молодка, – встретил её однажды старичок, – садись, поговорить надо.

– Приберусь, дедушка, потом поговорим.

– А ты садись, садись, не перебивай старого человека. Так вот, изуродовала тебя моя старшая сестра, но помочь тебе ещё можно.

Я зелье сварил, если им побрызгать возле той барыни, которая украла у тебя твою красоту, ты опять станешь прежней, а барыня эта скоро в наших края будет.

Сердце у Миланы часто, часто застучало. Она же была такая красавица, парни на неё засматривались, собирались идти к барину за разрешением на женитьбу. Нравился ей местный кузнец, рослый, красивый, а уж сильный какой, прижмёт на гулянке к груди, аж дыханье перехватит.

– Помни, только в этом году зелье тебе поможет, потом надо будет ждать ещё аж двадцать лет.

Взяла Милана склянку с жидкостью, прижала к груди. Неужели ещё ей счастье сможет улыбнуться, неужели сбросит она эту ужасную внешность.

А барыня приехала в их края не случайно. Болел её сын, единственный наследник неизлечимой болезнью, жить ему оставалось совсем не много. Прослышала она про нищенку, собралась немедленно в дорогу. Накупила разных сладостей, одежды всякой, денег с собой много взяла.

– Не пригодится всё это, – сказала служанка, – не берёт нищенка такие подаяния.

– Что же делать?

– Испеки хлеб сама, наквась капусты, яблочек нарви румяных из сада, может, смилостивится и возьмёт у вас подаяние.

Так барыня и сделала. Печь хлеб и квасить капусту ей помогали, но делала она всё это своими руками. Когда приехала в эти края, наняла скромную повозку и поехала по деревням.

И вот они встретились. Милана сразу узнала свои волосы, груди, лицо, девичий стан. А барыня смотрела на нищенку с такой тревогой и надеждой, что не замечала ни уродства, ни взгляда осуждающего.

– Милая, возьми подаяние, помоги сыну моему, единственный он у меня, больше не будет детей, сжалься надо мной.

А у Миланы склянка в руке с зельем, плесни, и станут девичьи грёзы реальностью, начнётся другая жизнь, расцветёт опять молодость разнотравьем весны да многоголосием птичьим.

Опустилась барыня на колени.

– Мать я, не выдержит материнское сердце потери сына, сжалься, прими подаяние. Хочешь, жизнь мою возьми, богатство и роскошь, всё возьми.

– Подожди барыня, я вернусь сейчас.

Отошла она за кустики, ручей там протекал, вылила содержимое склянки в ручей, вздохнула тяжело, перекрестилась и вернулась к барыне. Подошла, поклонилась ей, взяла подаяние. Барыня хотела ей что-то сказать, но Милана остановила её жестом, отошла, перекрестилась, потом осенила крестным знамением барыню, низко поклонилась, повернулась и пошла прочь.

Барыня сделала шаг в её сторону, но служанка остановила её. Они стояли и смотрели на удаляющуюся фигуру бедной нищенки, вот скрылась она, а сил пошевелиться не было.

– Барышни, садитесь, ехать надо.

Барыня наклонилась, взяла горстку дорожной пыли со следа нищенки, вытащила платочек, не спеша, завернула её и спрятала на груди.

Прошло время. Сын у барыни поправился, стал генералом, честно служил царю и отечеству, заботился о воинах своих, о нём даже легенды слагали, а имя его до сих пор помнится.

Барин своим крепостным вольную дал. Каждое воскресенье он ходил с барыней на службу, при себе они имели всегда горсть медных монет, которые раздавали нищим.

О Милане они больше ничего не слыхали. Говорили, что подалась они в какие-то дальние края, то в одной стороне она якобы объявлялась, то в другой, но эти сведения были скорее вымыслом, чем правдой.

Пропал куда-то и тот старичок. Развалины дома люди долго обходили стороной, боялись всё чего-то.

А вот ручей, в который Милана зелье вылила, превратился в небольшую речушку. Вода в нём чистая и прохладная, а рыбы-то столько развелось, лови, не хочу. Не раз в лихие годы спасала она людей от голода. А уж, какие ивы раскидистые на берегу росли, ветки до самой воды, словно косы девичьи. А по утрам с листьев капельки воды в речку стекают, не зря люди прозвали её плакучей. Сходите, посмотрите на зорьке, только не пробуйте на вкус эти капельки, мне они солоноватыми показались!

Матушка-журавушка

Дом, в котором под присмотром нянечек проживали маленькие ребятишки, был расположен на самой окраине небольшого городка. С одной стороны от дома начинался сосновый лес, который тянулся километров на двадцать. С другой стороны – дорога, которая вела к небольшому озеру, в котором дети не только купались, но и ловили рыбу. За домом было болото, на котором кое-где росли небольшие деревца, да между кочек поблескивала водичка. Жила в этом уютном доме семилетняя девчушка, которую звали Танюшей. Она мало чем отличалась от других девочек, бегала, играла со всеми вместе, как и все нарушала, иногда, установленный в доме порядок, за что ее нестрого наказывали. Один раз они с подружкой забрались на крышу небольшого сарая и прыгнули с нее на землю. На сей раз наказали их более строго, запретили два дня выходить на улицу.

Сидят они в комнате, смотрят в окошко, скучно. Зашла к ним нянечка, бабушка Шура, так все ее звали и очень любили за то, что она всегда детям что-то рассказывала интересное.

– Ну что, проказники, сидите? Зачем прыгали с крыши, а если бы ноги поломали?

– Не поломали же, да там и невысоко вовсе, – ответила подружка.

– Бабушка Шура, расскажи нам что-нибудь, ну пожалуйста, – попросила Танюша.

– Еще чего, вы озорничать будете, а я вам рассказывать за это сказки должна?!

Но девчушки стали ее упрашивать, и бабушка Шура сдалась.

– Прямо и не знаю, что вам такое рассказать? Были бы родители ваши тут, они бы вам такую трепку устроили. Эх, пташки вы мои сердешные.

Она села на кровать, подправила волосы под платок.

– Бабушка Шура, а вы расскажите, где наши родители? – попросила Танюшка.

– Откуда мне знать, может их журавли забрали, а может, затерялись на дальних дорогах. Всякое в этой жизни бывает.

– А как это, журавли забрали? – спросила Танюшка.

– Известно как, вот послушайте…

И бабушка Шура рассказала им только ей одной знамую сказку.

– Засиделась я с вами, – сказала она, когда закончила рассказывать, – а у меня столько еще дел.

Бабушка Шура встала, погладила девчушек по головкам и пошла, делать свои дела.

– Враки все это, – сказала подружка и легла в кровать, – хоть бы обед скорее настал, есть что-то захотелось.

– И совсем не враки, – возразила Танюшка, – где же тогда они, почему не приходят за нами?

– Бросили они нас, забыли, сейчас живут где-нибудь в большом городе, едят каждый день конфеты и мороженое, ходят в кино.

– Ты все врешь, моя мама никогда бы меня не бросила, ее журавли увели и заколдовали, – резко возразила Танюшка.

Что поделаешь, она была очень доверчивой и верила всему, что ей говорили.

Подружки, наверное, поссорились бы, но их позвали на обед.

Ночью Танюша ворочалась в постели, долго не могла заснуть. А когда заснула, ей приснился сон, в котором она видела женщину, которая спешила к ней, но ее не пускали журавли. Она закричала во сне, а когда проснулась, тихонько заплакала.

С этого дня Танюшку словно подменили. Она стала не такой подвижной, часто замолкала и подолгу смотрела из окна на болото. Когда к ним приехали гости и привезли разные игрушки и сладости, она не стала, есть конфеты, спрятала их в свою тумбочку. На другой день дети пошли на прогулку, она тайком убежала к железной ограде, которая отгораживала их дом от болота.

– Журавушки, журавушки, отдайте мою маму, – говорила она не очень громко, – я отдам вам за это мои конфеты. Отдайте, пожалуйста.

Она бросила конфеты в сторону болота сквозь железные прутья ограды и все умоляла и умоляла журавлей вернуть ее маму. К вечеру у нее поднялась температура, и ее поместили в комнату для больных. Только через три дня она вернулась к подружкам. На очередной прогулке Танюша вновь пошла к ограде. Конфет за оградой не было.

– Журавушки, вы взяли конфеты, вы отдадите теперь мою маму?

Она смотрела на болото сквозь прутья и пыталась увидеть там ту, которую никогда не видела и не знала. Нянечка Шура увидела Танюшку у ограды и строго окликнула ее.

– Ты что тут делаешь? Кто тебе разрешил уходить от ребят и подходить к болоту?

– Бабушка Шура, но я ничего плохого не сделала, я только подошла к ограде.

– А зачем ты подошла? Почему ты не играешь со всеми детьми?

Танюша стояла, опустив голову и готова уже зарыдать, но нянечка обняла ее за плечи и прижала к себе.

– Тебя, наверное, обидели?

– Нет, меня никто не обижал.

– С тобой не хотят играть?

– Нет, это я не хочу играть.

– Ну, пошли, пошли к ребятам, крошка ты моя ненаглядная.

– Бабушка Шура, можно я еще немного тут постою, я ничего плохого не делаю.

– Пошли, пошли, завтра еще придешь.

Она легонько подтолкнула Танюшку в спину, и они пошли в сторону игровой площадки.

А на болоте испокон веков селились журавли. Тянулось оно на много километров, и было почти непроходимое для людей. Даже клюкву собирали на нем лишь в засушливые годы, да и то только по краешкам. Несколько лет выводила на этом болоте своих птенцов журавушка, так кликал журавль свою подругу, а в этом году пришли беды, да такие, что и жизнь немила стала. Погиб ее верный спутник, а потом сгинули и журавлята. Бродит несчастная по болоту словно тень, будто смерть ищет. Даже людей бояться перестала, близко к дому стала подходить. Стоит однажды за кустиком и видит, как девчушка за ограду конфеты швыряет и что-то очень жалобно просит. И повеяло от нее чем-то знакомым, тоской какой-то общей. Ушла девчушка, а она к вожаку подлетела и рассказала ему про все.

– Ты мудрый, даже людей понимаешь, помоги, объясни, что этой малышке надобно? – попросила она.

– Тебе, зачем это, думай о том, как нового журавля заиметь, да птенцов на следующий год вывести, а люди сами разберутся и без тебя.

И в следующий раз она увидела на том же месте девчушку, и снова какая-то тревога тронула ее сердце. Полетела к вожаку опять с просьбой, чтобы он объяснил ей все. Вожак хоть и строгий был, но многое понимал в этой жизни.

Жалел он журавушку, понимал её горе, сам многое испытал, терял и подруг и птенцов, но вынес все, поэтому и был единодушно признан вожаком стаи.

Прилетели они к ограде, укрылись за кустиками и стали ждать. Не сразу, но все же пришла Танюшка к ограде. Встала у железных прутьев и давай мать звать. Рассказал вожак журавушке, что просит ребенок, бочком, бочком за кустики и улетел. Протянула Танюшка ручки к болоту, не выдержала журавушка, вышла из-за укрытия, увидела ее Танюшка и закричала:

– Матушка родимая, матушка родимая, возьми меня!

А тут уже люди бегут к ней, взмахнула журавушка крыльями и улетела. И опять к вожаку с просьбой:

– Не могу видеть страдания несчастной, помоги, сделай ее журавленком, ты мудрый, ты умеешь это делать.

– Я могу только по доброй воле сделать ее журавленком, без этого мои чары не действуют.

– Тогда сделай меня человеком, я этого хочу.

– Одумайся, журавушка, ты птица, не жить тебе без неба и простора.

– Зачем мне такая жизнь, я для этой девчушки жить буду, а без этого мне все едино не в радость ни небо, ни воля, сделай, вожак, жалеть не буду!

Она опустилась на влажный мох, склонила головку перед вожаком.

– Не сделаешь, убей меня своим клювом.

– О, небо, что же это происходит, разве мало нам зла сделали люди, скольких из нас они убили, скольких согнали со своих мест, а сколько еще бед нам предстоит испытать от них?!

– Вожак, ты мудрый и понимаешь, что за зло не платят злом, отпусти к людям.

– Ну, хорошо, будь, по—твоему, лети на край болота.

Она покорно поднялась в небо, сделала три круга и опустилась на твердую землю. Вожак прилетел не сразу. Он аккуратно приземлился рядом и опустил на землю кулечек из бересты, наполненный какой-то жидкостью.

– Журавушка, ты не передумала? – спросил он суровым голосом.

– Вон небо, в него тебя больше не поднимут крылья, в этом болоте у тебя больше не выведутся птенцы, ты не полетишь в теплые края, ты не будешь возвращаться сюда вместе со стаей.

– Я решила, вожак, делай свое дело.

Он обрызгал ее жидкостью из кулечка, заставил сделать несколько глотков, обошел ее три раза, взмахнул крыльями, поднялся на несколько метров над землей, облетел ее и вновь опустился на землю.

– А теперь стряхни перья, журавушка.

Она расправила крылья, взмахнула ими, но в небо они ее больше не подняли, а вот перья посыпались с них и закружились на ветру. Потом она тряхнула головой, затем телом и осталась без перьев. В следующий миг она стала увеличиваться в размерах, появились ноги, руки, женская голова, а еще через мгновение перед вожаком стояла еще молодая раздетая женщина.

– Ну, вот и все, – произнес вожак, а теперь подними пять перышек, брось одно из них и произнеси: Пусть люди примут меня!

Она бросила перышко, произнесла эти слова, на ней появилась одежда и узелок с вещами.

– Брось второе перышко и произнеси: Пусть я буду уметь делать то, что необходимо мне для жизни среди людей.

Она выполнила его распоряжение.

– Тебе понадобится жилье и занятие, которое будет обеспечивать тебя пищей, используй третье перышко. Тебе надо будет, учить и растить девчушку, на это есть четвертое перышко. И запомни еще одно, если твоя любовь будет настолько сильна, что ты, не задумываясь, отдашь за девочку свою жизнь, то ты погибнешь.

– Вожак, а есть еще одно перышко, для чего оно?

– Ты храни его, может оно тебе пригодится, а если не пригодится, то будет напоминать о нас, а мы тебя не забудем.

– Вожак, как я могу забыть свою стаю, в ней мои бывшие птенцы, а сейчас красавцы журавли, как я могу забыть тебя, мудрого, доброго и хранящего всю стаю при дальних перелетах, как я могу забыть небо?!

– Спасибо за все, лети в свое гнездо, а я пойду своей дорогой.

Когда Танюшка увидела журавля и закричала, ее услышала нянечка Шура и воспитательница, они сразу подбежали к ней.

– Что с тобой, милая, что ты кричишь?

– Матушка там моя, матушка, я ее сама видела.

– Успокойся, солнышко, нет там твоей матушки, да и быть не может.

– Бабушка Шура, ты же сама нам рассказывала, что журавли околдовали мою маму, там она, я сама ее видела.

Танюшка расплакалась и уцепилась ручонками за прутья ограды.

– Глупенькая, да мало ли чего я наговорю, сказки все это, а ты не серчай на глупую старуху, пошли к ребятам.

Танюшка не захотела играть со всеми на улице и ушла в комнату. Она легла на кроватку и отвернулась к стене. За ужином она почти ничего не ела, не пошла на занятие в кружок, сидела у окна и смотрела на дымящееся туманами болото. На другой день ее осматривала тетя в белом халате, но ничего плохого в ней не обнаружила. Перед сном подружки посмеялись над Танюшей за то, что она верит в сказки, а потом махнули на нее рукой и улеглись спать.

Танюшку к ограде больше не пускали, а чем-то другим заниматься она не хотела. Нянечке Шуре сделали замечание за то, что она рассказывает детям разные небылицы.

– Ничего, пройдет несколько дней, все и успокоится, решили взрослые. А пока надо девочку чем-то отвлечь, лучше всего свозить на экскурсию. Такое решение было принято заведующей, которое всем понравилось. Но события начали развиваться по иному сценарию.

Ближе к обеду к заведующей пришла женщина и заявила, что у них проживает ее дочь, которую зовут Танюшей. Они закрылись в кабинете и долго о чем-то там разговаривали, потом позвали Танюшку. Заведующая вышла из кабинета и оставила их одних.

– Здравствуй, дочка, я твоя мама.

– Моя мама на болоте, я сама ее видела, а ты чужая тетя.

– А кому ты конфеты приносила, а как просила журавлей расколдовать меня и вернуть к тебе, а когда я вышла из-за куста, а ты стала меня звать, но пришли люди, и я улетела, ты забыла?

Танюшка смотрела широко раскрытыми глазами на незнакомую женщину всего какой- то миг, потом бросилась к ней, обняла за шею и тихо заплакала. – Матушка, моя матушка, – только и произносила она сквозь всхлипывания.

– Успокойся, милая, теперь мы вместе, и никто нас больше не разлучит, никто, ты слышишь?

Оформление всех бумаг, на удивление, заняло немного времени. Счастливые мать и дочь покидали этот хоть и гостеприимный, но все же казенный дом.

А на другой день воспитателям и нянечкам пришлось кого силой, а кого и уговорами отгонять от железного забора. Теперь уже никто не сомневался, что журавли могли забрать и околдовать и их мам.

Они шли в новую жизнь, как во сне. Матушка потихоньку бросила перышко и прошептала: «Пусть у нас будет свой кров и дело, которое даст нам пищу!» Перышко полетело, они пошли за ним. Прошли они совсем немного, их подобрал попутный извозчик и довез до одной из деревень. За очень умеренную плату матери предложили дом на окраине деревни, который сразу им понравился.

Нашлась работа матушке, ей предложили место учительницы биологии и географии в местной школе. Они в тот же день пришли к директору школы.

– Принимайте нас обеих, – с улыбкой сказала матушка директору, – мы Журавлевы, это моя дочь Танюшка.

– А это моя матушка-журавушка, – вставила Танюшка.

– Раиса Ивановна я, – рассмеялась мать, – а для нее матушка, да и только.

С тех пор в деревне так и звали ее журавушкой, но она не обижалась, даже рада была такому прозвищу.